Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 1"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]
Колывань, лето 1557 года
Мартин Клюге цепко взглянул на женщину, что стояла перед ним. Была она высокого роста, худощавая, с аккуратно убранными под белый чепец льняными косами. Из украшений – простые серебряные серьги да скромное венчальное кольцо. Платье опрятное, но бедноватое. И не подумаешь, что это дочь богатейшего купца Судакова и жена ближнего боярина царя Ивана. Федосья поняла его взгляд и рассмеялась.
– Не с руки мне алмазами обвешиваться, герр Мартин, меньше взглядов, оно и лучше.
– И то верно, – одобрительно кивнул Клюге. – Как там сродственник мой, Иоганн? Жена его родила?
– Еще за неделю до отъезда нашего. Хороший мальчик, крупный, здоровый, – улыбнулась Федосья.
– Ну и слава Богу, – Клюге кивнул на письмо. – То дело, о коем отец ваш мне написал, фрау Теодосия.
– Зовите меня Тео.
– Так вот, фрау Тео, за один день это не делается. Мне надо кой с кем посоветоваться, да не здесь, а подалее. Так что придется вам пару месяцев тут пробыть, не меньше – пока я грамоты нужным людям отправлю, пока ответы получу…
Федосья замялась.
– Неловко мне у вас останавливаться, негоже женщине у вдового человека жить. Нет ли у вас какой старушки на примете, чтоб комнату взять?
– Да вот хоть фрау Катарина, у которой Стефан жил, еще до того как в море ушел, – чего еще искать? – пожал плечами Клюге.
– Стефан? – ахнула Феодосия.
– Ну да, Стефан, что из Московии бежал. Одноглазый такой, он сейчас капитан «Клариссы».
Знаком он вам?
– Племянник это мой, по мужу. А Петя, брат его меньший тоже здесь?
– Петер? – Клюге посмотрел на большие часы нюрнбергской работы. – Он в училище городском, вот-вот придет. Ужели вам батюшка ничего не сказал?
Феодосия отрицательно покачала головой.
– Узнаю Никиту, – усмехнулся Мартин Клюге. – На что я скрытный, так он меня скрытнее.
Фрау Тео, вы говорили, что он передал для меня шкатулку какую-то. Давайте я ее заберу, а потом к фрау Катарине сходим, тут рядом.
Марфа сидела на подножке возка и скучала. Пусто было на дворе, ни луж, ни пыли – одни чисто подметенные камни и подстриженные деревца. Мать ушла с Клюге в дом, за массивную, всю увешанную засовами деревянную дверь и уже долго не возвращалась.
И город маленький – не то что Москва иль Новгород. Матушка, правда, показав на шпиль церковки, сказала, что это самое высокое здание в христианском мире, но девочка сомневалась – кому придет охота строить такую красоту в эдаком захолустье?
Из-за угла вышел большой черный кот и по-хозяйски разлегся на нагретых солнцем камнях.
– У-у, какой ты толстый, – присвистнула Марфа. – А погладить тебя можно?
Кот приоткрыл один глаз и помахал хвостом. Девочка пощекотала его шею, пальцы нашарили ошейник с бубенчиком.
– Черныш? Черныш, это ты?
Кот урчал и ластился.
– Эй, – раздался из ворот звонкий и сердитый мальчишеский голос, – не трожь моего кота!
– Он и мой кот, забыл что ли? – выпрямилась Марфа. – Здравствуй, Петька!
Мальчик – невысокий, ладный, темноволосый, – от неожиданности выронил на камни книжки из рук и вытаращил глаза: «Марфуша?!».
– Смотри, – он выудил из-за ворота маленький, изукрашенный изумрудами золотой крестик на тонкой цепочке.
Марфа достала крест побольше – тоже золотой, с алмазами.
– Я его так и не снимала. – Она вскинула глаза на Петю – Соскучилась я по тебе, Петька.
– Пойдем, – Мальчик поднял книги. – Я тебе все-все покажу, и комнату мою, и где я учусь, и море.
– Море! – ахнула Марфа.
– А то! – довольно сказал Петя. – Вон Степа со дня на день должен прийти, он нас, может, на шлюпке покатает. Степа нынче капитан, у него своя «Кларисса», вот оно как, дурында московская! – Петя высунул язык и тут же ойкнул, получив чувствительный тычок.
– Будешь задаваться, получишь пребольно!
– Как не расставались, – покачала головой Феодосия, глядя на брата с сестрой.
– Вот, смотри, – наставлял Степан Марфу. – Этот узел называется фламандским.
Восьмерку тебя Джеймс уже научил вязать, теперь попробуй этот, если надо соединить два троса, лучше его нет.
Девочка ловко завязала узел и победно оглянулась на Петю. Тот под присмотром нового капитана «Клариссы», шотландца Джеймса Маккея пыхтел над простым булинем.
Феодосия стояла на палубе и смотрела на Колывань. «Кларисса» была пришвартована на рейде и перед ней, как на ладони, лежал весь город – с серым замком на холме, башнями, шпилями, черепичными красными крышами. Где-то там была ратуша и рядом аптека.
Мартин Клюге договорился с хозяином, что Феодосия будет учиться у него составлять лекарские снадобья.
– Вы не простудитесь, миссис Тео? А то ветер поднялся. – Джеймс принес из каюты большую темно-синюю в черную клетку шаль с диковинным, невиданным узором.
– Какая теплая. – Женщина поплотней закуталась в мягкую шерстяную ткань.
– Матушка мне с собой дала, когда я из дома уходил, подростком еще. – Глаза капитана были такие же, как у нее, – серо-зеленые. – С тех пор вот и вожу с собой. Это цвета моего клана.
– Спасибо. – Она бросила взгляд на детей. – Возитесь вы с ними, что вы, что Степан, наверное, у вас дела и поважнее есть.
– Стивен брата раз в год видит, что может быть важней? Я вот уже пятнадцать лет не был в Шотландии, даже не знаю, что с моей семьей.
– Если герр Мартин сейчас в Лондон переберется, может, они чаще встречаться будут, Степан с Петей?
– Навряд ли. – Маккей указал на горизонт. – Хороший день будет завтра, видите, закат какой багровый.
– Почему навряд ли? Вроде Степан говорил, что он будет сейчас под английским флагом ходить?
– Английский флаг, миссис Тео, разный бывает, – неохотно сказал Маккей. – Оттуда, где Стивен ходить будет, до Лондона далеко.
– Где же это?
– Про то у него самого спросите. – Маккей обернулся к детям. – Эй, детвора, не пора ли на берег?
– Пусть еще поиграют, – просительно улыбнулась Феодосия.
– Это корабль, миссис Тео, – мягко, но непреклонно сказал капитан. – Хоть мы и торговая шхуна, но правила для всех одни. Слыхали, как в колокол ударили? Все, гости с палубы долой.
– Строгий вы. – Она вдохнула чуть пахнущий солью, слабый ветер.
– Вовсе нет, – Джеймс рассмеялся, и Феодосия увидела вдруг, что он на самом деле еще очень молод. – Племянник ваш, вот он строгий пока еще, а я его старше, помягче буду.
– Придете завтра на обед к Клюге?
– Посмотрим, как погрузка пойдет.
– Петя, Марфа, собирайтесь. – Феодосия сняла шаль и протянула ее Джеймсу.
– Оставьте себе пока. Хоть и лето, а вечера холодные здесь, все же море.
Степан Воронцов проследил, как дети устроились в шлюпке, и сам сел на весла.
– Федосья Никитична, – сказал он, когда Петя и Марфа побежали наперегонки к дому Клюге. – Разговор у меня до вас есть.
– Так сейчас давай и поговорим, Степа, – Феодосия поражалась переменам, произошедшим с племянником. Перед ней стоял взрослый, много повидавший человек.
Впрочем, так оно и было.
– Нет. – Воронцов помолчал. – Завтра. А то я сейчас, боюсь, еще не то скажу.
Он резко оттолкнул шлюпку от берега, а Феодосия все смотрела ему вслед – пока закат не заполонил все небо.
Никита Судаков подвел черту в большой, в половину стола, книге и записал под ней баланс.
Перед ним стоял ларчик с документами, и купец стал раскладывать их на две стопки. Правая получилась значительно больше левой, и Судаков с удовлетворением придвинул к себе несколько бумаг, которые требовали внимания.
Письмо от Мартина Клюге он получил своими путями. Феодосии совсем не нужно пока знать, что обсуждают давние знакомцы. Клюге писал старым ганзейским шифром, Хоть и посылались письма секретно, но купцы даже между собой пользовались теми мерами предосторожности, которые переняли от своих отцов.
«Ответы из Гамбурга, Лондона и Антверпена я получил, – читал Судаков. – Остались еще Стамбул и Венеция, оттуда писем ожидаю на днях. Ту шкатулку, что передал ты мне, я пущу в дело, процент твой остается обычным, и вся прибыль будет распределена так, как ты мне отписал. Подумай еще о том, чтобы увеличить твою долю в торговле сукном. Испания и Франция отказались от выплаты долгов, итальянская война для них оказалась непосильной.
Рынок серебра упал, но ожидается, что после перемирия ткани сразу поднимутся в цене.
Что касается специй, то дело это прибыльное и таким останется. Продолжай вкладывать деньги в корабли, что ходят в Индию, здесь замедления не будет.»
Никита Григорьевич отложил письмо и углубился в вычисления. Подведя итог, он повертел в руках пачку бумаг и задумался. Можно, конечно, отправить в Орешек гонца, но крепость наверняка кишит людьми царя Ивана, и всяко прежде нужно поговорить с боярином Вельяминовым наедине.
– Лодья моя готова?
– С утра еще, Никита Григорьевич. С кормщиком говорить будете?
– Нет, заплати ему, и пусть домой идет. Сам поведу. – Судаков поднялся и, заперев ларец, убрал его.
– По Ладоге? – слуга замялся. – Тяжело вам будет одному-то.
– Не в первый раз. Да не бойся ты, лето на дворе, штормить не будет».
Слуга только вздохнул – спорить с Никитой Судаковым, коли он что порешил, было бесполезно Весь Новгород об этом знал.
Когда прочли молитву после трапезы и дети, убрав со стола, попросили разрешения уйти, за столом у Клюге остались только Джеймс и Феодосия. Степана Мартин увел в библиотеку, чтобы обсудить предстоящий переезд в Лондон.
В массивном серебряном подсвечнике трепетали огни свечей, и в их сиянии рубиновое испанское вино в бокалах казалось еще ярче. Феодосия по старой привычке намотала на палец выбившуюся прядь. Она уложила волосы на городской манер и не устояв, купила в дорогой лавке, у знакомца Клюге, серебряную сетку, украшенную мелким жемчугом – вместо простого льняного чепца.
Новое платье из серо-голубого шелка было отделано кружевами, они закрывали грудь, как и положено замужней женщине, и выглядывали из разреза на юбке. Корсет сверху был отделан серебряными застежками, торговец сказал, что так положено по последней итальянской моде. Феодосии, не привыкшей к корсетам, – на Москве вся женская одежда была просторной, – сначала чувствовала себя скованно, но увидев, как заиграл жемчуг на открытой шее, порадовалась, что поддалась уговорам фрау Катарины.
К поясу на цепочке была пристегнута совсем уж ненужная вещица. Феодосия сначала наотрез отказывалась ее купить, но потом не выдержала – уж больно хорош был палевый мех соболя, с лапками и головой, выкованными из серебра, и бирюзовыми глазами.
– Миссис Тео, – попросил Маккей, – расскажите о Москве.
– Лучше вы мне о Шотландии, – улыбнулась она. – Я же нигде не была, вот и море только раз видела, и то в детстве, даже забыла, какое оно.
Маккей посмотрел куда-то в сторону.
– Я видел море каждый день. Наш замок стоял на утесе, и на три стороны вокруг не было ничего, кроме моря.
– А почему вы уехали?
Маккей провел рукой по лицу, поднялся из-за стола.
– Долгая история, и не очень веселая, миссис Тео. Может, потом как-нибудь.
Феодосия вдруг заметила, что его черные вьющиеся волосы вовсю побиты сединой, днем она не так бросалась в глаза.
– Пойдемте, Джеймс, посмотрим на море. Вам все равно потом надо в порт.
Они неторопливо шли вдоль кромки прибоя. Феодосия переоделась в будничное платье, и накинула на плечи шотландскую шаль.
– Я сбежал из дома. Наш клан враждовал с кланом Сазерлендов, это наши соседи с юга. Вы знаете, что такое вражда кланов?
– Бывало, и у нас в России князья враждовали, но то дело давнее, как царская власть укрепилась, так все и закончилось.
– А в Шотландии до сих пор есть. – Джеймс остановился и посмотрел на запад, туда, где на темно-синем небе, всходила бледная луна. – Я был совсем еще зеленый юнец, собрал ватагу приятелей и подговорил их напасть на владения Сазерлендов. Мы разграбили и сожгли одну из деревень. Сазерленды пустились в погоню, и мой отец выступил им навстречу, со всеми силами клана.
– А потом? Хотя, может, не стоит вам бередить прошлое?
– Ничего, столько лет минуло. – Джеймс чуть улыбнулся. – Это было пятнадцать лет назад. Наш клан был разбит, отец попал в плен, и старший брат обвинил в этом меня. Я вспылил и ушел из дома. Вот и все.
– И вы ни разу и не были дома с той поры?
– Ни разу. – Маккей шумно вдохнул соленый воздух. – Только иногда вспоминаю, как шумело море по ночам. Под утесом, на которым стоял наш замок, волны пробили пещеру – в детстве мы спорили с братом, кто быстрее проплывет по ней.
– Ваш брат до сих пор в Шотландии?
– Моего брата повесили три года назад, когда граф Сазерленд разгромил наш замок. – Джеймс помолчал. – Доброй ночи, миссис Тео.
– А ваш отец? – подалась ему вслед Феодосия.
– Он умер в плену.
– Смотри, – Марфа стояла на коленях, роясь в сундуке, – вот он.
– Красота! – Петя восхищен прищелкнул языком и прикинул кинжал на руке. – Тут золота на три тройские унции, не меньше, а еще камни драгоценные.
– Да ты на ножны не смотри. Вот, клинок-то какой! – Она осторожно вытащила лезвие на свет.
– Дамасская сталь, – со знанием дела кивнул мальчик. – Металл из Индии возят, а сами клинки уже в Персии куют, дорогие они, европейские дешевле.
– Батюшка меня научил им владеть, – похвасталась Марфа. – И обещал еще, как я вырасту, сделать мне меч короткий, как раз по руке. А у тебя меч будет, Петруша?
– А зачем мне? Мой меч он вот тут, – Петя постучал себя пальцем по лбу. – Ежели у меня будет много золота, так я смогу сколько захочу охраны нанять, так что и меч брать в руки не придется.
– А ну как охрану перебьют? – подначила его сестра. – Давай покажу, как правильно нападать.
– Но только если ты потом задачу решишь, идет?
Марфа закатила глаза.
– Вот дались тебе эти задачи! Тоска зеленая и скучища!
– А кто вчера засел с ними в лужу? – фыркнул мальчик. – Ежели взято в долг под десять процентов годовых сто золотых и долговая расписка на три года выдана, сколько долга платить придется? И сидела же, и пыхтела, ровно дитя малое.
Марфа поджала губы и потянула Петю за руку.
– Давай, давай, зубы мне не заговаривай!
– Дочка, домой – заглянула в дверь Феодосия.
– Мамочка, еще немножко, мы только играть начали!
– Что ж вы до этого времени делали?
– Задачи решали, – невинно округлила глаза Марфа. Петя прыснул в кулак.
– Ну, играйте с Богом.
На колокольне церкви святого Олафа били к вечерне. Звезды висели совсем близко, кажется, руку протяни и достанешь их.
Ему снился огонь. На юге вставало зарево, заполошно блеяли овцы, стучали по каменистой горной тропе конские копыта. Не осталось ни неба, ни земли, только пылающий ад горящей галеры. Оттоманский флот осаждал Мальту, рабы в трюме – и он среди них – в ужасе смотрели, как подбирается к ним обжигающая, гудящая стена пламени. Или это было солнце?
Ослабевших бросали на краю пустынной дороги, и стервятники, кружившие над головой все дни, что их вели от моря в глубь песков, победно клекотали, опускаясь рядом. Белые кости, белый песок, раскаленный добела солнечный диск. Свист хлыста, стоны, завывание ветра, стук копыт по камням. Зарево, опять зарево – или это только закат?
Маккей открыл глаза и несколько мгновений лежал, тяжело дыша. Вокруг было тихо, только поскрипывал чуть качающийся на волне корабль. Он оделся и вышел на палубу.
Галеры шли под покровом ночи, на парусах. Дул резкий северный ветер. Рабы сгрудились в трюме, пахло немытыми телами, потом и страхом. Позади стояло зарево сожженных деревень, ветер с суши нес в море пепел, с палубы доносились крики – там насиловали тех, кто не прошел отбор для гаремов. Юных и красивых не трогали, их держали отдельно.
Он попытался вспомнить, когда видел жену в последний раз. Да, тогда, когда их выводили, скованных, в порту Махдия, в Тунисе. Женщин, закутанных в покрывала, увезли почти сразу же, но Джеймс успел мельком увидеть Маргарет.
Она брала за руки их только научившегося ходить сына и смеялась, помогая его еще неуверенным шажкам. Александр смеялся и смешно ковылял в распахнутые руки отца.
«Какой ты у нас большой», – говорил он, подбрасывая ребенка, как две капли воды похожего на мать.
Он до боли вцепился пальцами в борт. Пять лет, с тех пор как он обрел свободу, он не знал ничего, кроме мести. Мести и поисков. И сейчас, когда и то, и другое позади, он смотрел на плоский, северный берег и не знал, что делать дальше.
Корабельный колокол мерно отбил время. Маккей достал из кармана письмо и в тысячный раз перечитал торопливые строки.
В подземной тюрьме ему часто снился дом. Серый скалистый берег, белые стены, изумрудная сочная трава. Он переступал порог, и Маргарет, нет, не Маргарет, но так похожая на нее женщина встречала его, протягивая к нему руки. В очаге горел огонь, дети смеялись, он обнимал ее, гладил большой живот, где ворочался еще один их ребенок.
Он не задохнулся в удушающей жаре трюма, не погиб на пылавшей галере, его не забили кнутом, он не утонул зимой в бушующем море у берегов Сицилии, когда бежал из плена в третий и последний раз.
Маккей иногда жалел, что все не закончилось на горячем песке пустыни или в зимнем шторме. Он разорвал бумагу на мелкие клочки и долго смотрел, как суетливо кружатся они в воздухе. Наконец темная вода поглотила их – будто и не было ничего.
– И что мне теперь делать? – спросил, не поднимая головы, Степан.
Они сидели на берегу моря. Феодосия взяла племянника за руку, тихонько сжала ее.
– Я все время думаю, как бы батюшка поступил? Грех ведь это.
– В любви какой грех, Степа? Любовь нам Господь посылает, она есть великий дар, тебе благодарить Бога за нее надо. Тем более что, – Феодосия кивнула на письмо Изабеллы, которое только что ей перевел Воронцов, – ты не один любишь, а и тебя любят.
– Не думал я, что она напишет, сказал ведь, что не вернусь.
– Дак слова – одно, а сердце всегда надеется. Поезжай к ней, Степа.
Лицо юноши озарилось радостью, но она тут же угасла.
– Не смогу я забрать ее. Мне в море надо уходить, далеко, надолго, да и кто нас повенчает, муж ведь у нее.
– Она и невенчаной за тобой пойдет. Для любящего сердца все эти обряды – пустое.
Воронцов удивленно покосился на тетку. Феодосия смотрела не на него, а на рейд, где стояли корабли.
– Нельзя так, – твердо возразил он. – Нельзя. Я могу погибнуть, кто о ней тогда позаботится? Не могу я ее на такую судьбу обрекать.
– Вот и объясни ей это, – безмятежно пожала плечами Феодосия. – Вот только… – она вдруг нахмурилась.
– Думал я об этом. – Степан набил трубку и закурил, и Вельяминова вдруг подумала, что не может разглядеть в этом почти уже взрослом мужчине того подростка, которого знала когда-то. – Мне, Федосья Никитична все равно. Пусть бы Белла ко мне и с дюжиной детей пришла, это ж ее дети. А значит, и мои.
– Коли б все так думали, меньше слез было бы в мире пролито. Так что езжай к ней, а то она, наверное, уже все глаза выплакала. Погоди-ка, а ну как с дитем она сейчас?
Степан покраснел.
– Не с дитем. Чай не мальчик я, знаю, что делать надо.
– Да уж не мальчик, – вздохнула Феодосия. – Отправляйся в этот ваш Танжер, только глупостей не натвори, Белле своей ты живым нужен. Когда вы отходите?
– Посмотрим, пока еще не загрузились полностью. Я с «Клариссой» до Гамбурга дойду, а там пересяду на корабль какой-нибудь, чтобы до Лондона добраться. Разберу дела свои и двину в Африку. – Степан сел в шлюпку и взялся за весла.
– А «Кларисса» куда? – Вельяминова крепко держала бившуюся на ветру шаль, и показалась она Воронцову птицей, что вот-вот развернет крылья и бросится навстречу урагану.
– Как Джеймс решит. Может, в Индию, а может, еще дальше. До завтра, – выкрикнул Степан уже с воды.
– До завтра. – Феодосия неотрывно смотрела на чернеющий в белой ночи четкий силуэт корабля.
На крепостной стене дул сильный ветер. Ладога – огромная, темно-синяя, чуть гульливая – простиралась перед ними на все стороны, уходя к горизонту, над которым клубились сахарные облака.
– Ненастье идет, – сказал Никита, вглядываясь в них.
– Как же вы обратно, коли шторм будет? – забеспокоился Вельяминов.
– Это разве шторм? Вот ближе к осени – то шторма, волны лодьи на берег выбрасывают.
Федосья небось рассказывала, как ее мать спасла, а сама померла потом. Аккурат на исходе лета то было. А сейчас пустяки, потрясет малость до устья Волхова, а там уже тихо будет.
– В хорошем месте князь Юрий Данилович крепость поставил. – Федор оглядел с высоты бастиона остров. Всюду кипела работа. Массивные стены были подлатаны, крыши отремонтированы, на дворе оружейники готовились поднимать на галереи пушки с ядрами.
Никита указал на запад.
– Вход в реку закрыт, выход тоже. Выходить туда вы, как я понимаю, – он усмехнулся, – не собираетесь, а кто придет сюда, того в Ладогу крепость не пустит.
– А вы дальше были? Вниз по Неве?
– Был. Вот там порт и надо строить, хоть место то болотистое и нездоровое, зато река в залив морской впадает, и он удобнее, чем в устье Наровы.
– На Нарове у нас уже крепость есть, та, что князь Московский Иван Великий поставил. – Федор перегнулся вниз. – Поднимайте, и так уже полдня провозились!
Пушки медленно поползли на канатах наверх.
– Так то оно так, – согласился Судаков. – Однако залив от ветра не защищен, да и от неприятеля тоже. А где Нева впадает – узко, островов много, один остров и вовсе у входа в залив, там бы и поставить крепость, никто вовек не сунется.
– По Ореховецкому миру, что ваши новгородцы со шведами заключали, не можем мы крепости на границе ставить. А там что ни на есть самая граница, – возразил Федор.
– Вы ж воевать собираетесь, – хмыкнул Никита. – Какое вам дело до договоров, хоша бы они и вечные были?
– Не со шведами воевать будем. А потом, Никита Григорьевич, – Федор усмешливо взглянул на тестя, – это кто это тебе сказал про войну?
– Птичка напела, – рассмеялся тот. – Выйди вон на базар в Новгороде, на цены глянь.
Народ все скупает подчистую. Я на соли за последний месяц столько сделал, сколько за год не выручал. Люди не слепые, видят, как царь сюда войска стягивает. Но не о том я с тобой хотел поговорить. Люди мы с тобой, Федор Васильевич, уже немолодые, мне пятьдесят шесть, а ты вроде на год меня старше, да?
– Пятьдесят семь на Федора Стратилата стукнуло.
– Ты, боярин, человек крепкий не по годам, могучий, однако все под Богом ходим. Конечно, может так случиться, что мы с тобой аредовы веки [2]2
Зд. – проживем долго. В Библии упоминается Иаред (Бытие, 5:20), который прожил 962 года.
[Закрыть]проживем, а может и так, как с одним моим дружком давеча приключилось – пришел домой из лавки, прилег отдохнуть, да и не поднялся. А ему и пятидесяти не исполнилось. Тут же долговые расписки появились, вдова рыдает, сирот семеро по лавкам… – Никита горестно вздохнул.
– Ты к чему клонишь, Никита Григорьевич?
– К тому, что дочь у меня одна и внучка тоже единственная. Ты сейчас на войну уйдешь, я тоже. Вона Ладога, – указал Судаков себе за спину, – заберет, да и не отдаст.
– Федосья с Марфой по моей духовной не обижены, ты ведь читал запись.
– Бумага, Федя, она бумагой и остается. Коли тебя на свете не будет, ты уж не серчай на меня, думаешь, Матвей твой так и отдаст вдове твоей да дочери все, что им причитается? – жестко спросил Судаков.
Федору вспомнились слова, брошенные когда-то в сердцах сыну в горнице у Воронцовых.
«Что трус ты, сызмальства твоего знаю, но не думал, что ни совести ни чести не имеешь».
– Может и не отдать, – нехотя признал он.
– Ну вот, а ни ты, ни я из могил не подымемся, чтобы ее защитить. Тако же и царь. Матвей, слыхал я, в полюбовниках у него ходит? – исподлобья взглянул Никита Судаков.
По лицу Вельяминова заходили желваки.
– Да ты охолони, боярин, – похлопал его по плечу тесть. – Дело известное, шила в мешке не утаишь. Матвей твой пусть с кем хочет, с тем и блудит, мне сие неважно, однако навряд Иван Васильевич его обижать станет, так?
– Выходит, что так.
– То бишь забота о твоей жене и дочери на мои плечи ложится. Коли ты с войны не вернешься, а я жить буду, в том разе не переживай, за мной они как за стеной каменной. А вот ежели я первым сгину, на этот случай придумал я кое-что.
Книга, которую Феодосия нашла в библиотеке у Клюге, называлась Ars Amatoria [3]3
Наука любви ( лат.)
[Закрыть], и была запрятана за толстыми томами истории Геродота. Написал ту книгу римский поэт Овидий.
Дойдя до третьей части поэмы, она почувствовала, что щеки ее пылают. Хорошо, что Марфа еще не бойко латынь разбирает, подумала женщина, переворачивая страницу. Дальше ее встретили такие строки, что она смятенно оглянулась, хоть и знала, что рядом нет никого.
Мужа она не видела с марта, прошло пять месяцев с тех пор, как он уехал на север. Раньше они тоже, бывало, расставались надолго, Федор ходил на Казань, к низовьям Волги, в Астрахань, на границу Дикого Поля, но в Москве особо скучать некогда– то хлопоты домашние, то служба при царице, в Колывани же все было иначе.
Здесь она свободно ходила одна по улице, как в своем новгородском детстве. На Москве невозможно было себе представить, что замужняя боярыня куда-то пойдет одна – только со слугами, только в возке. И мужи московские опускали, завидев ее, глаза, упаси Боже встретиться взглядом с женщиной, ибо она есть сосуд соблазна. Здесь Феодосия чувствовала на себе совсем иные взгляды.
Она отложила книгу и задула свечу, улегшись, как любила, на правый бок, подложив руку под голову. Глаза, что виделись ей, – ровно стоял он сейчас рядом, – были серо-зеленые, и была в них не привычная спокойная уверенность, а тоска. Такая тоска, что хотелось птицей перелететь к нему и хоть немного, хоть чем, тоску ту отвести.
Феодосия заснула, и опять привиделся ей белый домик на сером утесе над морем. Она сидела у очага с прялкой и смотрела на огонь. Тепло и уютно в доме, будто и нет за окном ветра, не свистит он в трубе, не громыхает ставнями. Она улыбнулась вошедшему темноволосому мужчине. То был муж ее, отец ее детей – и того, что сейчас мягко бился под сердцем, – но не Федор. Она встала ему навстречу, обняла. У него были сухие, жесткие губы, пахло от него солью, ровно море заглянуло к ним на огонек.
Феодосия рывком села в постели. Тишина стояла вокруг, за стеной посапывала Марфа.
Подушка была мокрой от слез. Женщина тихонько вздохнула, перевернула ее и снова задремала, на этот раз без снов.
– Когда воевать-то пойдете? – спросил Никита Судаков у зятя, налаживая парус.
Тот нерешительно переминался с ноги на ногу.
– Тоже мне тайна, чудак человек. – Никита хмыкнул. – Любая баба тебе скажет, что пока снег не выпал да реки не встали, конницу в Ливонию пускать не след – потонете в грязи.
Зимы там сиротские, льда крепкого до Святок не бывает, вот и выходит, что до января вы туда не тронетесь. Прав я?
– Прав, все так.
– Что ж, время еще есть. Сейчас у нас конец июля, посмотрим, как оно сложится. Бумаги, кои нужны тебе будут, в усадьбе лежат, в ларце. Ключ я тебе отдал. Давай, Федор Васильевич, обнимемся на прощанье.
– Спасибо тебе, Никита Григорьевич.
– Феодосию с Марфой береги.
Судаков вывел лодью на середину реки и помахал рукой. Поднявшись на галерею крепости, Федор смотрел, как уходит вдаль лодья по простору Ладоги – туда, где играла веселая, легкая волна.
Феодосия сидела в сводчатой комнате, что выходила на двор аптеки, склонившись над каменной ступкой. На столе лежали Die Grosse Wundartznei [4]4
Большая хирургия ( нем.)
[Закрыть]Парацельса, которую ей одолжил хозяин аптеки, и один из семи томов De Humani Corporis Fabrica [5]5
О строении человеческого тела ( лат.)
[Закрыть]Андрея Везалия.
– Все же, фрау Тео, не могу я согласиться с вами, – сказал Ганс Штейн, пожилой, но шустрый не по годам аптекарь. – Травы – это прекрасно, ими лечил еще Гиппократ, но травы не панацея. Хирургия, – он наставительно поднял палец, – приходит на помощь тогда, когда все остальное бессильно.
– Забота врачевателя, герр Штейн, – суховато возразила Феодосия, – вылечить болящего до того, как дело дойдет до пилы.
– Хотел бы я посмотреть, фрау Тео, какими травами вы будете пользовать конечность, подлежащую ампутации, – пожал плечами Штейн. – Вы можете снять симптомы воспаления, но не можете остановить гангрену.
– Большинство ампутаций, герр Штейн, – Феодосия сняла с полки склянку с жидкостью, – происходят из-за того, что в рану попадает грязь.
– И как же грязь приводит к воспалению? – насмешливо спросил Штейн.
– Попробуйте размазать грязь, да и любую субстанцию, по неповрежденной коже. – Феодосия добавила в ступку пару капель содержимого склянки. – Например, сок ядовитого растения. Вы можете получить ожог, но не умрете. Но если на коже будет хоть малая царапина, то яд попадет в кровь, и она понесет его к сердцу.
– Но при чем тут яд? – всплеснул руками Штейн. – Грязь, что у нас под ногами, не ядовита, иначе мы бы все бы давно перемерли.
– Не знаю, герр Штейн, – Феодосия смотрела, как пузырится в ступке резко пахнущая кашица. – Может, вокруг нас существуют невидимые человеческому глазу вещества, которые вызывают воспаление. Вот, – подвинула она ему ступку, – что скажете?
Аптекарь понюхал и одобрительно поцокал языком.
– Неплохо, очень неплохо. Теперь добавьте толченый мел, он там, слева, и можно делать пилюли.
Прислонившись к дверному косяку, Маккей любовался Феодосией. Утренний свет золотил сколотые на затылке косы, покрытые легким чепцом. На ней было простое темное платье с длинным черным передником. Она склонилась над столом, чуть прикусив губу. Штейн негромко приговаривал: «Да-да, именно такого размера. Чуть меньше – и ее легко можно выронить, чуть больше – и будет трудно глотать».
Джеймс кашлянул.
– Приветствую, вас, капитан, какими судьбами? – расплылся в улыбке аптекарь. —.
Надеюсь, на «Клариссе» все здоровы?
– Здоровей некуда, однако, герр Штейн, путь нам предстоит долгий, и хорошо бы пополнить запасы корабельных снадобий.
– Разумеется, – захлопотал аптекарь. – Собрать вам все по обычному списку?
– Да, как всегда. Пришлите кого-нибудь, как все будет готово, я приеду и расплачусь.
– Прямо сейчас и займусь. – Штейн вышел из комнаты.
– Знаете, миссис Тео, вы оказались правы, – признался Джеймс, когда они остались одни.
– В чем же? – она стояла очень прямо и вертела в пальцах нож для разрезания пилюль.
– Положите нож на стол, прошу вас, а то я начинаю вас бояться, – улыбнулся Маккей. – А правы вы насчет грязи. Смотрите – он закатал рукав льняной рубашки. Рука была смуглая и крепкая, вдоль нее змеился давний извилистый шрам. – Мне должны были отрубить руку, но я был ранен, рана загноилась, и Салих Рейс [6]6
Салих Рейс (ок. 1488–1568) турецкий корсар и адмирал османского флота, прибл.
[Закрыть], наместник султана в Алжире, приказал ее сначала вылечить, а уж потом рубить.
– За что вас так?
– За второй побег. За первый бьют кнутом, за второй отрубают руку, за третий – нос и уши, – скучным голосом объяснил капитан. – Так вот, миссис Тео, арабский лекарь промывал мне рану холодной водой и настоями из трав и велел перевести меня из подземной тюрьмы в чистое помещение. Как видите, рука осталась цела.
– Наместник вас помиловал?
– Нет. Как только рана зажила, я бежал в третий раз.
