Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 1"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]

– Долго вы были в плену? – голос ее дрогнул.

– Пять лет. Миссис Тео, не хотите взять детей и прогуляться верхом?

– Не откажусь. Петя как раз должен сейчас прийти домой, а по пути заберет Марфу с немецкого.

– Вот и славно. Я зайду к Клюге через час, будете готовы?

– Да. Благодарю вас, капитан.

– Меня зовут Джеймс. Называйте меня так, прошу вас. Меня пять лет никто не называл по имени. Я думал, что никогда и не услышу его более.

– Хорошо, Джеймс.

– Повтори основные формы глагола «любить», – строго сказал Петя.

Марфа без запинки выпалила скороговоркой: «Аmo, amare, amavi, amatus».

– Молодец, – покровительственно сказал мальчик. – Хотя там, конечно, и больше есть, ну да еще успеешь разобраться.

– Ты ж говорил, что латынь сейчас не нужна, – Марфа поддала ногой камешек. – Однако учишь.

– Книг много хороших. Не все еще на немецкий с английским перевели. И ежели что по географии пишут, так тоже пока на латыньском. Для торговли латынь, конечно, ни к чему, но окромя торговли и другие вещи есть.

– Да неужто? – хитро прищурилась Марфа.

– А вот скажи мне, как будет по-латыни «я тебя люблю».

– Te amo, – Марфа не уловила подвоха.

Петя довольно рассмеялся.

– Между прочим, ты только что призналась мне в любви!

– Дурак! – Марфа заносчиво вскинула голову и тут же, охнув, схватилась за плечо. На землю с глухим стуком упал небольшой камень.

Петя оглянулся и быстро шепнул: «Дуй отсюда!». Он знал этих подростков. Сыновья рыцарей ордена расхаживали по городу, подметая камни мостовой дорогими плащами, у каждого на бедре висел короткий меч.

– Эй, московит, – издалека процедил старший, – мало тебя лупили, чтоб не путался под ногами у благородных рыцарей? Грязное отродье!

– Они тебя били? – одними губами спросила Марфа.

– Как я приехал, каждый день. Беги, я сказал, что стоишь!.

– Это кого ты называешь отродьем? – звонко крикнула Марфа нахалу.

– Да хотя бы тебя, рыжая жаба! – старший мальчишка метнул в нее камень, но она увернулась и рассмеялась: «Глаза у тебя косые, тоже мне рыцарь!».

– Их шестеро, дурища! Уноси ноги, – с отчаяньем прошипел Петя.

– Еще чего! – Она на мгновение обернулась, зеленые глаза потемнели от гнева.

«Совсем как у отца ее», – подумал Петя.

– Никогда Вельяминовы с поля брани не бегали. – Марфа схватила с земли камень, и, прицелившись, запустила в неприятеля. Один из подростков, охнув, схватился за живот.

– За девкой прячешься, ублюдок? – с издевкой осклабился старший.

Кровь хлынула Пете в голову. Что-что, а целюсь я получше, чем эти криворукие бараны, удовлетворенно подумал он, глядя, как стирает кровь с шеи один из противников.

– Вы оба пожалеете, что на свет родились, – пригрозил главный обидчик, подходя вплотную.

Маккей завернул на узкую улицу, что вела к дому Клюге, и вдруг услышал крики. Марфа и Петя, чумазые донельзя, стояли спина к спине, против стайки ребят постарше. Возле них высилась груда камней, у мальчика была рассечена щека. В девичьих руках блеснула сталь клинка.

Маккей быстро оценил ситуацию и сурово двинулся на старших ребят.

– Эт-т-то еще что? Так-то вы готовитесь к рыцарским обетам?

– Они первые начали, – буркнул старший подросток.

– И не стыдно тебе врать? Чтоб дети, вдвое меньше вас, начали первыми? Придумал бы что-нибудь поумнее. Марш отсюда, и зарубите себе на носу, что рыцари защищают беззащитных, а не нападают на них, ясно?

– Ясно, – предводитель ватаги развернулся, за ним последовали остальные.

– Здорово мы их? – Марфа подергала Джеймса за рукав.

– Вы дрались как львы. – Маккей присел на корточки перед девочкой. – Можно посмотреть твой кинжал?

– Это дамасская сталь. – Она протянула клинок. – Мне батюшка на именины подарил.

– Годное оружие. – Маккей взвесил его в ладони, пальцы сомкнулись на ухватистой рукояти.

–  Ты сильный, – работорговец потрепал Маккея по плечу. – Сильный и молодой, тебе всего двадцать лет. Если ты понравишься хозяину и будешь хорошо работать, сможешь взять себе жену.

–  У меня есть жена.

–  Златовласая, белокожая, с глазами цвета моря, – работорговец причмокнул губами.

– Ее небось еще вчера продали. Чудны дела Аллаха, хоть и не девственница она, но золота я за нее выручил как за нетронутую. Некоторые предпочитают, чтобы кто-то другой был первым – меньше хлопот. У нее хорошие бедра, и она родила уже одного здорового ребенка, значит, родит еще. Сын у вас был или дочка?

–  Сын – Маккей отвернулся, чтобы не было видно слез, что жгли ему глаза.

–  Тем более. – Работорговец зевнул. – Мой тебе совет – забудь свою прошлую жизнь и начинай новую.

–  Я запомню твой совет. – Холодная сталь под пальцами внушала Джеймсу уверенность. Нет, это был не кинжал, а всего лишь разбитые о камень кандалы, но ими тоже можно убивать. Нужно убивать.

– Пойдем, – Маккей вернул кинжал Марфе. – Обещал я твоей матери поехать на лошадях покататься, да уж теперь и не знаю, как быть, вон у Питера все лицо разодрано.

– Да ну, это просто царапины, – хмуро отозвался Петя. – Пустяки.

Вопреки ожиданиях, Феодосия не стала ругать детей, только помазала племяннику щеку рану темной, пахнущей травами мазью и отослала обоих умываться и переодеваться.

– Я нашел для вас женское седло, – сказал Джеймс, когда они выводили лошадей из конюшни. – Марфа ездит по-мужски?

Феодосия погладила темно-серого в яблоках коня.

– Ездит. Отец ее так научил. Оно и удобней, пока она маленькая. Потом на женское пересядет. Меня тоже отец в седло посадил, а Петину мать покойницу муж учил. А на Москве это и не принято, редко кто из боярынь верхом умеет.

– Стивен рассказывал про родителей. – Маккей легко подсадил женщину в седло. – Не отвечайте, если не хотите, но все же как не мстить за такое?

– Степан мстил, – горько вздохнула Феодосия. – Однако ж то царь – выше он суда человеческого, а Божий суд нескорый, да и кто мы, чтобы торопить Всевышнего?

– А Питер? Он не станет мстить, когда вырастет?

– Когда он вырастет, все быльем порастет.

– Есть вещи, которые не забываются.

– А вы мстили?

– Да. Я мстил пять лет, с той поры как бежал из плена. Искал и мстил.

– И что теперь? – Узкая белая рука натянула уздечку.

– Не знаю.

Степан еще раз пересчитал золото и подвинул его Клюге. Тот поставил свою подпись под распиской.

– Можно было и без этого, герр Мартин.

– Нельзя. Эти деньги не будут просто так лежать, зачем нужно золото, если оно не приносит дохода? Я пущу их в оборот, и в любой момент ты получишь обратно и основной капитал, и проценты.

– Мне они зачем? – пожал плечами Степан. – Я на берег раз в год схожу, пусть лучше для Пети лежат.

– Петер после моей смерти и так все получит, а тебе сегодня не нужно, а завтра вдруг да и понадобится. Тебе еще семьей обзаводиться. И вот еще что, будешь в Лондоне, зайди к стряпчему, моему знакомому, адрес я дам, завещание напиши.

– Да что мне завещать? Шпагу разве что.

– А ты к стряпчему иди не до того, как с людьми своими будешь говорить, а после, – посоветовал Клюге. – Потому как до чего вы договоритесь, неизвестно, а если с тобой в Новом Свете что случится, то Петер – твой законный наследник, и не как со мной – по дарственной, а по крови.

– Зайду. А вы не тяните с отъездом, зимой война начнется. Насчет складов и дома в Англии не беспокойтесь, я позабочусь. Здесь продавать будете?

– Да уж за бесценок придется. Мало охотников дома перед войной покупать. Когда вы отчаливаете?

– Как пеньку привезут да загрузят, так и снимемся.

Проводив Степана, Клюге разложил на столе торговые книги и углубился в вычисления.

Несмотря на расходы на переезд, он все равно оставался в выигрыше, да в таком, что хватало и на обустройство в Лондоне, и на учебу Петера и – если действительно он так выгоден, как его расхваливают, на вложения в новомодный товар – табак.

«Португальцы с испанцами пока раскачиваются, – думал Клюге, – вот бы у них это дело и перехватить. Пока только моряки курят, прибыль мизерная будет, а если из кабаков табак во дворцы перекочует, тут совсем другие барыши. Вон как кофе, начали его в Венеции пить, и то ворчали, мол, не христианский напиток, а сейчас итальянцы его и сюда привозят. Однако чтобы кофе торговать, надо с берберами возиться, а у меня на это ни сил, ни желания нет.

Стефан говорил, что португальцы в Гоа пьют какой-то «ча», вроде из Китая, но это опять Восток, стар я уже для этого. Нет, табак, табак, надо и Никиту на это дело подбить, кстати.

Оно и Новый Свет поближе Китая будет.»

Клюге убрал документы и пошел в аптеку. Прежде чем вкладываться в диковинное зелье, надо бы поспрошать герра Штейна, от каких хвороб он исцеляет.

Всадники спешились на краю березовой рощий, у подножия холма, на котором торчали серые, поросшие мхом развалины замка.

Петя с Марфой помчались лазить по камням, – если повезет, там можно найти старую, изъеденную ржавчиной подкову или монету.

– Холодная, – попробовала воду Феодосия. – Осень скоро, деревья уже желтеют.

– Там, где я вырос, не было лесов. Только в горах, на юге сосны, березы, еще южнее дубы и вязы. У нас только море и трава. Она даже зимой зеленая.

– Вы с детства мечтали о море?

– Нет. У нас на севере нет своих моряков, к нам норвежцы ходят. Я младший сын, но земли у нас было много, никто меня из дома не гнал, я сам себя выгнал. Добрался до Инвернесса, нанялся на норвежский корабль, так и пошло.

– И в плен вас на море взяли?

– Нет, на земле. – Маккей усмехнулся. – Я думал, что если вышел сухим из одной морской стычки с пиратами, мне тогда шестнадцать было, так на земле они меня не достанут. А вышло, что ошибся. Эй, искатели, нашли что-нибудь? – крикнул он детям, помахав им рукой.

– Тут много всего, можно мы еще поиграем? – донесся возбужденный голос Пети.

Феодосия улыбнулась.

– Пусть их. Сейчас Петя в Лондон уедет, мы с Марфой домой, когда еще свидятся?

– Домой… Хотел бы я тоже вернуться домой.

– А почему не возвращаетесь? – Она подошла к ручью. – Гляньте, форель.

Маккей присел у воды. В прозрачной воде серебрились юркие рыбешки.

– У нас реки мелкие, порожистые, но бурные. Рыбы много, хоть руками лови. Миссис Тео…

– Почему вы меня все время зовете «миссис»?

– Я так привык. – Джеймс помолчал. – Мою жену тоже звали «миссис». Миссис Маргарет Маккей. Только я звал ее Мэгги.

– Вы были женаты?

– Я и сейчас женат. Мэгги жива. Только лучше бы она умерла.

В первый раз его поймали быстро – пески негостеприимны к чужакам. Он не знал, как найти воду, и помнил только одно – надо все время идти на север. В горах он видел ручьи, а за горами лежала прибрежная равнина и море. Море означало свободу.

–  Ты меня разочаровал, – с обидой сказал работорговец, когда его стаскивали с лошади, избитого, измученного жаждой. – Теперь придется бить тебя кнутом, потом твои раны загноятся, и ты умрешь. А я надеялся выручить за тебя хорошую цену.

–  Можно не бить, – попытался усмехнуться растрескашимися губами Маккей и, охнув, схватился за ребра, получив удар тяжелой палкой черного дерева.

–  Я бы мог урезать твой лживый франкский язык, но тогда ты точно сдохнешь. Я дам тебе десять ударов. Если выживешь, хорошо, не выживешь – такова воля Аллаха.

Он выжил.

– Я называю вас так, потому что не смею называть иначе.

– А вы посмейте, – Феодосия коснулась его руки, но тут же отдернула пальцы, будто обжегшись.

– Тео. Тео.

С холма с веселыми криками наперегонки сбегали дети.

– Это арабская монета, – Маккей потер тусклый серебряный диск. – Видишь, – показал он Пете, – какая вязь.

– А вы знаете арабский, мистер Джеймс?

– Да уж за пять лет пришлось выучить.

– А расскажите, как вы бежали из плена, ну пожалуйста, – попросила Марфа.

– Марфа, не приставай! – одернула ее мать.

– Не ругайте ее, – Маккей запнулся и чуть покраснел, – миссис Тео. Сейчас уже не так страшно все вспоминать, дело прошлое. Так вот, привели меня к наместнику султана Салиху Рейсу, и тот пообещал, что назавтра в полдень мне отрубят руку.

Марфа испуганно пискнула.

– А руку мне должны были отрубить, потому что я до этого уже дважды пытался бежать.

Когда меня поймали, я был ранен, и наместник приказал меня вылечить перед казнью. Ко мне прислали арабского лекаря, я оглушил его, забрал одежду и выбрался из крепости.

Добрался до порта, а там уже все было просто. Только вот пришлось прыгать в зимнее море, в шторм, чтобы доплыть до Сицилии.

Дети слушали, затаив дыхание, боясь пошевелиться, чтобы не пропустить ни одного слова.

– Вот, собственно, и вся история. Ну что, домой, или еще поиграете?

– Еще, еще!

Феодосия улыбнулась.

– Бегите, только недолго. Джеймс, вы так хорошо ладите с ними. У вас есть дети? – спросила она, когда Петя с Марфой перебрались на другую сторону ручья.

– У нас был сын. Александр. Его назвали в честь моего отца.

– А где он сейчас? – Увидев, как исказилось его лицо, Феодосия отругала себя за бестактность. – Простите, капитан.

Он долго всматривался в водяные брызги, разлетающиеся от камней.

– Помните, Тео, вы меня спрашивали, могу ли я вернуться домой?

– Да, – кивнув, выдохнула она.

– Иногда мне кажется, что я уже вернулся.

«По всему выходит, родная моя, что скоро свидимся мы в Новгороде. Батюшка твой сказал, что дела, заради которых ты в Колывань поехала, подходят к завершению. Так и я по цареву приказу к Покрову должен вернуться на Москву. Так что начинай потихоньку собираться. Скучаю по тебе и Марфуше, аж мочи нет».

Беспомощно повисла рука, держащая письмо. Никогда с ней не было такого, будто стоит она перед волной, что вот-вот захлестнет ее, и не знает, то ли броситься в нее, то ли отступить.

– Маменька! – Феодосия и не заметила, как рядом оказалась Марфа. Девочка устроилась у нее под боком и положила ей голову на колени. – Скоро мы домой поедем?

– А ты домой хочешь, Марфуша? – Женщина погладила дочь по голове.

– Очень, – вздохнула та. – Я по батюшке скучаю, долгонько его не видела. И по дедушке тоже, и по Барсику, как он там без меня? – Марфа подняла голову. – Ты что, плачешь?

– Не плачу, что ты, сейчас ответ кормильцу нашему писать буду, если хочешь, тоже ему напиши, он порадуется.

Высунув от усердия язык, Марфа старательно выводила ровные буквы. Над серым морем длинной чередой ползли тяжелые, набухшие дождем тучи. Где-то далеко, на краю земли стоял белый домик с огнем в очаге, ветер шевелил изумрудную траву, она носила под сердцем дитя.

– Марфуша, тебе к учителю сейчас идти?

– Да, – Марфа сложила листок и протянула матери. – Вот, дописала.

– Хорошо, – рассеянно отозвалась та. – Сбегай в порт, надо передать записку на «Клариссу».

– Степе?

– Нет, капитану Джеймсу. Герр Штейн велел передать, что лекарства готовы. – Феодосия запечатала записку воском и отдала дочери. – Беги, а то опоздаешь.

Когда внизу хлопнула входная дверь, женщина прошептала: «Прости, Господи». За окном заморосил мелкий осенний дождь.

Феодосия сидела за большим аптечным столом, и смотрела на струйки воды, стекающие по окну.

– Тео, – он стоял, как тогда, прислонившись к косяку двери.

– Герр Штейн приболел. – Феодосия не обернулась. – Снадобья ваши все собраны и запечатаны, забирайте.

– Тео. – Он подошел ближе. На его черных волосах блестели капли воды. – Больше всего на свете я хотел бы забрать тебя с собой. – Маккей накрыл ее пальцы ладонью и Феодосия смятенно подумала, что еще одно движение, и ее мир разлетится вдребезги.

– Тебя и Марту. Если бы я мог, я бы увез тебя на север, и вы бы ждали меня с моря, и у нас были бы еще дети. Если бы я мог, я бы прожил с тобой, сколько отмерено Господом и всю оставшуюся жизнь благодарил бы за Его милость. Я и забыл, Тео, как это бывает, когда хочешь чего-то, кроме мести.

– А ты вспомни. – Она не смела ни поднять глаз, ни прикоснуться к нему.

– Сначала я хотел только мстить. Теперь не хочу.

– Ты отомстил?

– О да, – Маккей недобро усмехнулся. – Только не знал я, что месть была впустую. А когда узнал, когда я нашел ее, то было поздно, убитых не воскресить.

– Где она? – Феодосия избегала его взгляда.

– Я долго искал. Собирал деньги для выкупа, ходил с контрабандистами, продавал секреты, лгал, убивал. Я нашел. Мне передали от нее записку: «У меня трое детей, я счастлива, забудь обо мне».

Феодосия схватилась рукой за горло, словно ей стало нечем дышать.

– А сын?

– Берберы напали на прибрежное селение, а потом поднялись к нашему дому. Александра убили на наших глазах.

– Что же с нами будет? – Она посмотрела в окно. Дождь усилился. Тяжелые мокрые ветви мотало на ветру.

– «Кларисса» отходит через два дня. Мне остались лишь воспоминания. Ни на что другое я не годен.

Когда стихли шаги за дверью, Феодосия взялась за перо.

« Как ты и велел, начали мы укладываться. Марфа по тебе скучает, и я тоже. Подождем, пока просохнут дороги, и тронемся в путь.

Анастасия Романовна приложила к груди младенца Федора. После смерти детей в колыбели, после гибели царевича Дмитрия сжалилась над ней Богородица, вот уже второго здорового сына принесла.

Трехлетний Иван игрался у ее ног.

– Маменька?

– Что тебе, сыночка?

– А когда Федя вырастет, мне надо будет с ним игрушками делиться? – Ваня прижал к себе новую забаву – расписного деревянного коня на колесиках.

– Конечно, Иванушка, вы же братья. Как ты на престол сядешь, Федя будет тебе во всем подмогой, а ты, как брат старший, должон о нем заботиться. – Анастасия передала уснувшего младенца мамке и притянула к себе старшего сына, взъерошив его темные волосы.

– Федька маленький такой, даже ходить не умеет. – Ваня угрюмо смотрел, как укладывают брата в колыбель.

– Ты, Ванюша, тоже не умел, – рассмеялась царица, – а потом как встал на ножки, не удержать тебя было.

Мальчик вдруг вывернулся из материнских рук и бросился к двери.

– Батюшка!

Иван подхватил наследника, подбросил вверх.

– Хорошо ли ты сегодня себя вел, Иване? Маменьку слушался?

– Слушался! – Царев отпрыск счастливо задрыгал в воздухе ногами – Я, как встал, помолился, и не баловал вовсе.

Иван Васильевич опустил ребенка на пол.

– Значит, заслужил ты подарок, глянь, что Матвей Федорович тебе принес.

Матвей Вельяминов выступил из-за государевой спины, опустился на одно колено и протянул ребенку маленькую сабельку. Рукоятка была украшена драгоценными камнями.

– Настоящая? – Детские глаза загорелись.

– А ты из ножен-то ее достань, Ванюша, – усмехнулся царь.

Мальчик осторожно вытащил клинок и завертел им над головой.

– Не поранься, Ванечка, – встрепенулась Анастасия.

– Попрощайся с матушкой, Ванюша, мы сейчас верхами поедем. На соколиную охоту хочешь? Матвей Федорович решил порадовать нас.

– Ур-р-а! Хочу! – Мальчик подбежал к матери, смешно уткнулся ей в складки платья.

Иван Васильевич склонился над колыбелью и любовно всмотрелся в спящего младенца.

– Растет, храни его пресвятая Богородица, – перекрестилась царица.

– Молока-то хватает у тебя? – Царь, не обращая внимания на стоявшего в дверях Матвея, пощупал грудь Анастасии. – Ты смотри, ежели что, не молчи, баб кормящих достанет, дело это простое.

– Да вроде наедается.

– Вечером жди, а пока вот, держи. – Он вытащил из кармана нить крупного жемчуга.

Царица склонила голову, ожидая, пока он обовьет бусы вокруг ее шеи.

– Благодарю, государь. – Она прижалась губами к мужниной руке. Царь раздул ноздри, вдыхая идущий от ее кожи аромат. – Кнута заждалась, небось, Настасья? – шепнул он. – Окромя жемчугов этих, чтобы ничего более на тебе не было, слышишь?

Царица кивнула и успела поймать ненавидящий взгляд Матвея.

Царь посадил Ваню перед собой на седло.

– Ты, Матюша, уж не откажи, пора Ваньке от мамок да нянек в мужские руки переходить.

Лучше твоего батюшки на Москве наездника нету, но он сейчас на войну уйдет, а то бы мальца и мечом обучил владеть, и стрелять тоже. Значит, ты остаешься.

– Я с радостью, государь, – поклонился Матвей. – Но… – он замялся.

– На войну не пущу, и не проси. Даже в Новгород ни ногой чтобы. На тебе царевич малолетний, как я уеду, так ты за него отвечать будешь.

– Что люди-то скажут? – горько проговорил Матвей, жмурясь от теплого ветра – хороший выдался на Москве конец августа. – Отец на седьмом десятке воюет, а я, на третьем, дитя тетешкаю, словно баба.

– А кто ты есть-то еще? – ухмыльнулся царь, но увидев, как подозрительно заблестели глаза любовника, посерьезнел. – Не могу я Ванюшу на царицу оставить, разбалует она его.

И потом, не ей же его к седлу приучать.

Царь спешился и снял с седла сына.

– Беги, Ванюша, к шатрам, обожди там. Сейчас Матвей Федорович тебе кречетов покажет.

Раньше января в Ливонию соваться нечего, не хочу я войско в грязи топить иль по тонкому льду пускать. Так на совете решили, что еще до отъезда отца твоего в Орешек собирался.

Пишут мне оттуда, что его стараниями крепость теперь совсем неприступной стала.

– А шведы могут напасть?

– Кто их разберет, вроде договор у нас мирный, вечный и нерушимый, а как армия в Ливонии будет, могут и полезть в драку-то. Надо бы вот что, – Иван остановился. – На богомолье съездить, хоша бы и недалеко куда, под Москву, за победу нашему оружию помолиться. Царевича взять, тебя.

– А царицу?

– Царица пущай в Кремле сидит, младенца пестует, мы и без нее помолимся. Так, Матюша?

Юноша обрадованно улыбнулся.

– Батюшка, – донесся восторженный голос царевича. – Глянь-ко, птички!

Высоко в небе кречет догнал и сбил белую цаплю. Легкие перья кружились на ветру, осыпаясь на траву.

Феодосия уложила в сундук книги, за месяц жизни в Колывани накопилось их предостаточно.

– Маменька, – вбежала в комнату Марфа. – А растения-то мои куда?

– А у тебя места не осталось, что ли?

– Петя мне учебники дал, которые сам уже выучил. Ой много их, – вздохнула девочка. – А мы пойдем смотреть, как «Кларисса» уходит?

– Конечно. Со Степой же надо попрощаться. – Феодосия закрыла сундук.

– Степа говорил, что в Новый Свет едет! А мы с Петей его на карте нашли! Страсть как он далеко, целое море надо переплыть. Вот бы там побывать…

– Давай-ка иди руки мой, выдумщица ты моя, а то вон грязнуля какая. – Феодосия ласково подтолкнула дочь к двери Марфа подергала Степу за рукав рубашки.

– Степ, а как ты по солнцу определяешь, куда корабль вести?

– Пойдем, посмотришь квадрант на прощание.

Маккей разрешил Пете спуститься в трюмы, и того теперь было за уши оттуда не вытащить.

– До свидания, Джеймс. – Феодосия протянула ему шотландскую шаль. – Как у вас говорят, попутного ветра?

– Попутного ветра, верно. У меня есть для вас подарок, он в каюте.

Он взял ее за руку.

– Держитесь за меня, там очень крутые ступеньки.

В просторной капитанской каюте было светло, солнце било прямо в иллюминаторы.

– Вот, надеюсь, вам понравится, – Маккей протянул ей изящный томик. – Это перевод на немецкий, мне его только вчера из Любека привезли.

– Декамерон, – Феодосия раскрыла книгу на середине. – Какие красивые миниатюры!

Поцелуйте меня на прощание, капитан.

– Тео, – глухо выдавил он. – Не надо, Тео.

Но она уже была рядом, благоухающая полынными травами, летним ветром, теплая, с мягкими, ищущими губами. Его поцелуй был ровно таким, как снилось Феодосии, нескончаемо долгим, от которого перехватывало дыхание.

– Легкой тебе дороги, Джеймс.

«Кларисса» накренилась, заполоскались паруса, взвился над кормой ганзейский флаг.

Феодосия долго махала рукой вслед кораблю.

– А они нас видят, маменька?

– Да. Они все видят, Марфуша.

Клюге нерешительно протянул Феодосии письмо.

– Из Новгорода, фрау Тео.

Прочитав первые строки, она, ахнув, испуганно вскинула глаза.

– Я знаю. Лошади готовы. Ежели будете ехать быстро, дня за три доберетесь.

Отпевали Никиту Судакова в Софийском соборе, служил сам архиепископ Новгородский Пимен. Когда Феодосия подошла к нему под благословение, старец посмотрел на нее слезящимися глазами, покачал головой горько.

– Не было у святой церкви столпа более верного.

Феодосия прижалась губами к сухой, будто пергаментной, руке.

Над золотым куполом кружили чайки.

–  Живый в помощи вышняго, в крове бога небеснаго водворится, речет господеви, заступник мой еси и прибежище мое, бог мой, и уповаю на него– грянул хор.

Феодосия, перекрестившись, обвела невидящими глазами собор. Темными пустыми глазами смотрели на нее со стен святые лики. Отец рассказывал ей про идолов, про то, что не в иконах и не в золоте Бог, а истинно лишь в душе человека.

Воззовет ко мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его, долготою дний исполню его и явлю ему спасение мое.

Псалом закончился, архиепископ неожиданно сильным голосом, так не вяжущимся с его сгорбленной спиной, стал читать заупокойный канон.

Весь сентябрь лодью Судакова искали по берегам Ладоги.

– Хоть бы что выбросило, – молилась Феодосия.

Только к приходу бабьего лета, выпавшему в тот год на начало октября, на южном берегу рыбаки нашли пояс, изорванный о камни кафтан с потускневшей золотой вышивкой, обломки лодьи. Тогда Пимен и прислал за ней монаха.

– Отпеть его надо.

– Тело ж не нашли еще.

– И не найдут, может, вовсе, – жестко сказал владыка. – Мало ль на Ладоге с Онегой каждый год тонет? А без христианского отпевания душа покоя не обрящет.

После канона стали читать стихиры Иоанна Дамаскина.

«Для людей суета все то, что не остается по смерти: не остается богатство; слава не идет. Ибо как только пришла смерть, все это исчезло. Потому возопием Христу бессмертному: упокой преставившегося от нас там, где всех веселящихся жилище», —разносился по храму звонкий, мелодичный голос чтеца.

«Где пристрастие к миру? Где золото и серебро? Где множество рабов и слава? Все это – персть, все – пепел, все – тень. Но, придите, возопием Бессмертному Царю: Господи! вечных благ Твоих сподоби преставившегося от нас, упокояя его в нестареющем Твоем блаженстве».

Феодосия еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться в голос. Марфа крепко держала ее за руку.

«Вспомнил я слова пророка, вопиющего: „я земля и пепел“, и еще заглянул в гробы и увидел кости обнаженные, и сказал: итак, кто же царь или воин, или богатый, или убогий, или праведник, или грешник?»

– Истинно, – шептала женщина, – прах и пепел мы.

После чтения евангельских отрывков о воскресении положено было петь « Приидите, последнее целование дадим, братие, умершему, благодаряще Бога…»,но гроба в храме не было, поэтому хор сразу начал «Вечную память».

– Ма, а теперь что?

– Теперь поминальный обед, Марфуша. – Феодосия поискала глазами мужа.

Мрачным было лицо боярина. Он вспоминал, как Никита Судаков, в самую первую их встречу, когда Вельяминов еще только ехал в Орешек, сказал: «Ты, Федор Васильевич, хоша и думаешь об этих вещах, однако ж не родился в них, не знаешь, каково жизнь будто как в остроге провести. А тяжелее всего, что живешь и думаешь, что нет выхода иного, кроме как с жизнью расстаться. И на том спасибо, ежели Господь даст кончину ту, что в своей постели, а не в огне или на плахе».

«Не дал в своей постели-то, – горько думал Федор. – А может, так оно и лучше – сколько лет он по Ладоге ходил, ровно родная земля ему озеро».

Полная, бледная луна взошла над Новгородом. Марфа приютилась на сундуке, поджав ноги, глядя в окно на крупные не по-осеннему звезды.

«Господь всеблагий, – шептала она, – пусть дедушке у тебя хорошо будет. Обещаю, что баловаться не стану, и маменьку с батюшкой буду слушаться. Дедушка такой добрый был…»

– Марфуша, – отец стоял со свечой на пороге горницы.

– Батюшка, а правда, когда умрешь, свидишься со всеми у престола Божьего?

– Правда, – Федор подоткнул дочери одеяло и поцеловал в лоб.

– А где сейчас дедушка?

– В царстве Господнем, с праведниками пребывает.

– Почему все меня бросают? – крупная слеза скатилась по щеке Марфы. – Дедушка утонул, с Петенькой я не свижусь более.

– Как ты маленькая была, и Петя уехал, так тоже говорила, что не свидишься? – улыбнулся Федор. – Однако же сейчас повстречалась, дак, может, и еще встретитесь.

– А правду говорят, что война будет? Сегодня, как дедушку поминали, я слышала, люди говорили.

– По всему выходит, что будет. Спи, голубка. – Федор поднялся и услышал отчаянный шепот: «А ежели тебя на войне убьют, мы с маменькой совсем одни останемся?».

– Не убьют меня, Марфуша. Обещаю.

Феодосия сидела на постели, безучастно уставившись на бревенчатую стену. Дверь, чуть скрипнув, отворилась.

– Ложись, – Федор подошел к ней, обнял. – Лица ж на тебе нет.

В неровном пламени свечи глаза ее были будто два бездонных колодца.

– Федь, посмотрела я отцовские бумаги. Как знал он, что помирать ему скоро – все продано, все завещано, долги уплачены, по распискам все получено.

– Я тебе больше скажу, батюшка твой деньги кое-какие в Европу вывел.

– Знаю я, говорил герр Клюге, что, мол, пятеро их таких есть, купцов, у кого судаковское золото вложено, и что в любой момент, буде нужда настанет, можно его будет получить, да с прибылью. Только, Федя, это как если бы на небе те деньги были – где мы, и где те купцы?

– Кто знает, голуба, – Федор обнимал ее, чуть касаясь губами щеки, – как судьба сложится? А батюшке твоему в ноги поклониться надо, не видал я, чтобы о семье так заботились.

– Как я еще маленькая была, – Федосию понемногу отпускало напряжение, – батюшка говорил, что дороже семьи родной ничего у человека на свете нету. Федь, я вот все думаю, ежели что, как я с Марфой одна останусь?

– Не останешься, видишь же, я всегда возвращаюсь, так и сейчас вернусь. Куда я без тебя?

Феодосия распустила косы.

– И мне без тебя не жить.

Уже потом, подняв голову с его плеча, тяжело дыша, она с тревогой вгляделась в лицо Федора.

– Когда провожать тебя?

– Семнадцатого января тронемся. – Он поднес чашу с водой к ее губам. – Конницу я веду, еще Глинский с Захарьиным со мной будут и царь татарский, Шигалей.

– А дальше что?

– Дальше – война. Пока Ливония нашей не станет.