Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 1"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]
– А ты что? – Степан раскурил трубку.
– Ты всерьез спрашиваешь, не отказал ли я королеве?
– Ну не то чтобы всерьез… Петьк, все свои делишки я кручу только в Новом Свете. А это просто письмо.
Петя повертел в руках запечатанный конверт.
– А если сгинули они?
– Тогда сожги. – Степан помедлил, – Обещал я, что сделаю все возможное, но доставлю его в Москву.
– Постараюсь, Степ, а сейчас пора мне, мы сегодня обедаем всей Московской компанией. Я там самый младший, значит, должен прибыть раньше всех.
– Сэр Стивен, – раздался за дверью испуганный голос. – Королева едет на верфь.
Позолоченная карета, запряженная восьмеркой белоснежных лошадей, промчалась, разбрызгивая грязь, по верфи и остановилась напротив стапелей, где возвышалась «Изабелла». Дверца открылась изнутри и королева – высокая, голубоглазая, с медно-рыжими волосами, в расшитом жемчугами платье, остановилась на ступеньках – от корабля кортеж отделяла огромная лужа.
Капитан Кроу прошел прямо по середине лужи и, склонив голову, опустился на одно колено возле кареты. Сырой мартовский ветер трепал темные волосы, ниспадавшие на кипенно-белый воротник рубашки.
– Ваше величество, позвольте мне…
– С удовольствием, сэр Стивен, – Елизавета улыбнулась. Он поднялся и глаза их на мгновение встретились. Степан подхватил высочайшую особу на руки, мельком подивившись ее невесомости, хотя она и была почти вровень с ним ростом.
– Ну вот, теперь я вижу самый дорогой корабль в Англии. Мне о нем в Адмиралтействе все уши прожужжали.
– Ваше величество, если уж делать, так делать на совесть.
– Сэр Стивен, того серебра, что вы привезли из Мексики в прошлом году, хватит на дюжину таких кораблей. Однако любопытно, далеко ли вы собрались с такими пушками и таким пороховым погребом.
В капитанской каюте Степан развернул на столе карты.
– В конце месяца мы будем на воде, значит, к концу весны – по счету нашего полушария, подойдем к проливу Всех Святых. Там уже осень будет на исходе, и никто в здравом уме не станет туда соваться, уж больно будет неблагоприятная погода.
– Уж кому-кому, а вам здравого ума не занимать, – насмешливо усомнилась Елизавета.
Степан расстелил еще одну карту.
– Если надо рисковать, то я рискую. Так вот, от пролива мы пойдем на север, к Кальяо. Там нас не ждут, – еще ни один английский корабль не поднимался к Перу, – и мы без помех забьем трюмы серебром и золотом.
– А военные галеоны испанцев?
– Они все будут гораздо севернее, у Панамского побережья. Пока они придут в Кальяо, мы уже вернемся в Атлантику.
– Вы могли пойти путем Магеллана, – задумчиво сказала королева, – и обогнуть земной шар.
– Именно это я и сделаю с разрешения вашего величества, как только вернусь. Сначала надо посмотреть, как «Изабелла» поведет себя в море. И заодно добыть побольше испанского золота.
– Первый английский корабль, который совершит кругосветное путешествие. – Елизавета подперла кулачком остренький подбородок. – И первый английский капитан. Конечно, я вам разрешаю. Вам, сэр Стивен, очень сложно что-то запретить, и я думаю, что вы это знаете.
– Ваше королевское величество может запретить мне все, что угодно.
«Я бы хотела запретить тебе ходить в море, – подумала Елизавета. – Но не могу же я запретить птице летать».
– Сэр Стивен, а если подняться еще выше по Тихоокеанскому побережью, что там?
– Там, – Степан снова склонился над картой, – придется идти осторожно, воды кишат испанцами, вплоть до севера Мексики. Но дальше будет легче. Вы думаете, что… – он осекся под ее внимательным взглядом.
– Да, Северо-Западный проход, – Елизавета поднялась, и капитан сразу встал. – Сидите, сэр Стивен. Что вы об этом думаете?
– Ваше величество, – Степан развернул карту мира, – нет никакого сомнения, что все мировые океаны соединены. Однако путь вдоль арктических берегов – что русского, что в Северной Америке – опасен и сопряжен со многими трудностями. Зимовка во льду, – он помолчал, пожимая плечами, – после нее даже самые крепкие корабли не всегда могут продолжать путь. А если на пути встретится сплошное поле льда, то корабль просто его не разобьет.
– А вы бы не хотели на «Изабелле» сходить путем экспедиции Ченслора? – спросила Елизавета.
– Я пойду туда, куда прикажет мне ваше королевское величество. Но все же, если я могу…
– Я знаю, – Елизавета подошла к нему и внезапно положила руку на плечо. На черной коже камзола ее кисть казалась белой. Будто крыло чайки, подумал капитан. – И я признательна вашему брату за то, что он согласился поехать в Московию. Вы у меня один из лучших капитанов, и, мне кажется, кругосветное путешествие сейчас важнее Северо-Западного прохода.
– Если бы в этом месте Панамского перешейка прорыть канал, можно было гораздо быстрее проходить из Атлантики в Тихий океан.
– Знаю, – вздохнула королева. – Испанский король еще тридцать лет назад приказывал подготовить такой проект. Но даже если его исполнить, то получать прибыль все равно будем не мы. Пока мы выигрываем у испанцев только на морях, в чем есть и ваша немалая заслуга.
– Благодарю, ваше величество. И вот еще что. Я когда-то много ходил в Индию, вокруг Африки. Вы помните, и Аристотель, и Плиний Старший писали о канале, который построили в Древнем Египте, чтобы соединить Красное и Средиземное моря.
– Да, – королева прищурилась, вспоминая. – Птолемей Второй вырыл канал в сто футов шириной, тридцати футов глубиной, что шел на протяжении тридцати пяти миль.
– Если построить такой канал, это весьма облегчило бы торговлю с востоком, а то где это видано, чтобы какие-то пряности продавались на вес золота.
– Боюсь, вашему брату это никак не понравится, – рассмеялась королева. – У него лучшие пряности в городе, конечно, но цены, цены…
Степан улыбнулся.
– Питер хочет попробовать разузнать в России, нет ли оттуда сухопутной дороги в Индию.
– Даже если и есть, то, чтобы ей воспользоваться, надо вести переговоры с царем Иваном.
– Елизавета передернула плечами. В туманном свете мартовского вечера казалось, что на ее волосах переливаются отблески затухающего костра. – Спасибо, что показали мою тезку.
Говорят, вы назвали ее так в честь вашей покойной жены?
– Да.
– Мне очень жаль, – королева коснулась его руки. – Сэр Стивен, а если поход начнется в марте, то когда вы вернетесь?
– С божьей помощью в конце осени.
– Я буду молиться за ваш успех.
Помолчав, Елизавета беззвучно прошептала: «Возвращайся, Ворон».
– Я вернусь, моя королева. Обещаю.
Часть третья
Москва, лето 1565 года
– Считай, – сказал Энтони Дженкинсон Питеру. – И заодно посмотри, не тухлое ли подсунули, ты ведь в провизии разбираешься.
Товары на склад Английского двора поднимали с помощью отчаянно скрипевшего веревочного блока. Петя высунулся в окно, теплый солнечный луч коснулся его щеки.
Неделю назад отзвенели колокола московских церквей к Троице и сразу погода повернулась на жару. Уличная грязь подсохла, запели, зачирикали, защебетали птицы.
Воронцов-младший махнул рукой и блок заработал.
Четверть быка, четыре барана, двенадцать кур, два гуся, один заяц или тетерев, —Петя поставил пометку возле «тетерева» , – шестьдесят два хлебных каравая, пятьдесят яиц, четверть ведра средиземноморского вина, три четверти ведра пива, полведра водки и два ведра меда.
Птица, конечно, могла бы быть пожирней, а яйца посвежей, но в остальном с едой, выделенной на содержание англичан, было все в порядке. Воронцов расписался под грамотой о доставленной провизии и приложил печать Английской компании.
– Питер, – раздался из-за двери голос Дженкинсона. – Тут заминка насчет сукна, не поможешь?
Когда они собрались за обедом, Энтони объявил: «Царь примет нас в Александровской слободе на будущей неделе. До этого надо успеть послать подарки всем, в чьей поддержке мы заинтересованы. В первую очередь этому царскому амаранту, Матвею Вельяминову».
– Его нет в Москве, – отозвался Петя. – Отправлял я подарки на Рождественку в его усадьбу, оттуда прислали сказать, что Матвей сейчас с царем, тоже в Александровой слободе. Так что возам я велел туда ехать.
– Хорошо. Теперь оружие. Нужно составить список того, что мы можем предложить русским.
Днем раньше Петя Воронцов оседлал коня и отправился на Рождественку. Забор, который он помнил с детства, совсем не изменился, да и вообще ничего не изменилось, разве что крышу новую поставили. Петя привстал в стременах, вытянул шею и увидел амбар в углу двора. Где-то там, рядом со стеной, был похоронен Волчок.
Блестели в полуденном солнце окна верхних светелок. Вот и его, угловая, а рядом горница Марьи, где он в последний раз видел умирающую сестру и мать. Вот поворот на Введенку, разросшийся Пушкарский двор, мимо которого его, зареванного шестилетку, вела Федосья Никитична и сквозь слезы утешала: «Петрушенька, дитятко, не убивайся ты так, перемелется, мука будет».
В Колывани, в доме Клюге он почти каждую ночь просыпался, крича от страха и боли, невыносимой боли в сердце. Ему снилась едва дышащая, мертвенно бледная сестра, бьющийся в предсмертных судорогах щенок, крик отца «Дитя не трожьте!», мать, которая подхватив Петю, отброшенного ногой Басманова, сказала окольничему, будто плюнула:
«Будь ты проклят!».
Герр Мартин тогда приходил к нему в комнату и читал псалмы из Библии. Петя прижимался щекой к его руке и засыпал, убаюканный мягким голосом.
Я ведь так и не сказал ему, как я его люблю, горько подумал Петя, пришпоривая коня. Лишь после смерти Клюге он понял, на что пошел этот немногословный человек – взять на себя ответственность за чужого опального ребенка, вырастить его, выучить, вывести в люди, и сидеть ночами у постели метавшегося в кошмарах мальчика, успокаивая его: «Ш-ш-ш, Петер, ш-ш-ш, все хорошо, я здесь, я с тобой».
Петя тяжело вздохнул и повернул на Варварку к Английскому двору.
– Питер? Есть еще отец этого Матвея Вельяминова…
Юноша синеглазо взглянул на купца.
– Боярин Федор, да. На Воздвиженке сказывают, что он в подмосковной живет, стар, мол, уже, в Александровскую слободу переезжать, седьмой десяток пошел, да и ранен он был тяжело на войне Ливонской, ходит плохо.
– Царь к нему по-прежнему благоволит? Если нет, то и незачем из-за него в расход входить.
– Говорят, когда царь наезжает на Москву, он всегда Вельяминова навещает, – чуть нахмурился Петя. – Федор Васильевич в битве при Терзене, когда войска Ордена были наголову разбиты, царевым войском командовал. А при осаде Полоцка он лично царя Ивана спас, там его и ранили тяжело, третий раз уже.
– Тогда надо, конечно, и ему подарки послать, – хмыкнул Дженкинсон. – Займешься, Питер? Вы вроде знакомы были, как ты еще дитем здесь жил?
– Знакомы. Туда я могу и сам поехать, на Вельяминова можно во всем положиться, он кремень, не откроет ни царю, ни сыну своему, что я его навещал.
– Ты в нем так уверен?
– Больше чем в себе. – Петя вдруг вспомнил, как Вельяминов сказывал им с Марфой перед сном сказку про Ивана-царевича, как гладил по голове прижавшегося к нему мальчика и тихо повторял: «На все Божья воля, Петруша, может, и свидимся еще». – Больше чем в себе, – повторил Воронцов-младший и, замолчав, склонил голову, – читали послеобеденную молитву.
Белый конь мчался по изумрудной траве приречного луга. Мальчик в седле – невысокий, в коротком, на польский манер, кунтуше и широких, заправленных в аккуратные сафьяновые сапожки, шароварах, на голове – бархатная, расшитая драгоценными камнями шапочка, – обернулся и крикнул: «Тут канава!».
– Так прыгай, – Федор Вельяминов пришпорил гнедого и легко оказался на другом берегу.
Всадник на белом коне последовал за ним.
– Когда препятствие берешь, – поучал Федор, – не торопись. Дай коню время самому посмотреть, куда копыта опустить, доверяй ему. И вот что, после трапезы бери лук и стрелы и приходи к реке. Я там велел мишени поставить, постреляем с тобой.
– Так ветер же, – подросток посмотрел на отца прозрачными, в цвет травы глазами.
– Думаешь, – съехидничал Федор, – на войне ветра не бывает?
– На войне сейчас из пищалей стреляют, сам же говорил, – ухмыльнулся паренек, показывая ровные, белоснежные зубы.
Федор потер раненое под Полоцком, как раз пищалью, колено.
– Ну вот нет у тебя пищали. И меча нет. А лук со стрелами есть. Сразу сдаваться в плен побежишь, али как?
Парнишка покраснел.
– То-то же. Оружием не бросаются, понятно? – Федор приподнялся в стременах и посмотрел на дорогу. – Скачет кто-то. Как бы не от царя гонец. Давай-ка, покажи, какие у Вельяминовых наездники.
Мальчишка гикнул и сорвался с места в бешеный галоп. Федор Вельяминов вздохнул и улыбнулся, глядя, как он легко перескочил через еще одну канаву и вылетел на дорогу, только пыль заклубилась под копытами. Белый конь обогнал вороного и резко встал.
– Ты с усадьбы Вельяминовых? Дома ли боярин Федор Васильевич?
– Дома, вон он за нами едет. Давай наперегонки к воротам? Спорим, я быстрее?
– Сопли подотри, а потом со старшими спорь, – рассмеялся Петя. Паренек на вид был помладше года на три-четыре.
– Боишься? – сплюнул мальчишка, погладив коня по холке. – Знаешь, какой он у меня?
Вихрь!
– Ну смотри, – Петя пригнулся в седле и хлестнул свою лошадь. Наездник из него был никудышный, соперник уже скалил зубы у ворот усадьбы, придерживая гарцующего на месте жеребца.
– Ну и кто быстрее?
– Ты, ты, сдаюсь, – выдохнул Воронцов.
– Так бы сразу, Петька. – Парень посмотрел на него зелеными, смешливыми глазами и, сдернув бархатную шапочку, тряхнул головой. Бронзовые, цвета палой листвы волосы рассыпались по спине аж до седла.
– Марфа?! Ты?! Не может быть!
Марфа Вельяминова улыбнулась и вытащила на свет золотой крест с алмазами.
– А твой где?
Петя показал маленький, тонкой работы крестик.
– Я скорее голову сложу, чем его потеряю, Марфуша.
К трапезе Марфа вышла, не переодевшись, и Феодосия Вельяминова строго взглянула на дочь.
– Гости в доме!
– Это не гости, это Петька, – рассмеялась девушка. – Говорил он тебе, как я его на дороге обогнала?
– Да он с твоим отцом еще, не видела я его, – Феодосия поправила ей воротник кунтуша.
– Хоть косы заплела, и на том спасибо, а то вечно растрепой ходишь. Ты сегодня что читала?
– Декамерон, – безмятежно ответила Марфа, примериваясь отрезать кусок от каравая своим кинжалом.
– Нож на столе, – неодобрительно качнула головой мать. – Я, помнится, тебе говорила, что не для девицы это книга.
– Библия тоже не для девицы, однако ты мне ее читать не запрещаешь, – Марфа, встав, поклонилась вошедшему в горницу отцу.
Федор, прихрамывая, подошел к жене, коснулся губами виска.
– Смотри, какой Петька-то стал!
Феодосия вгляделась в стройного, легкого юношу, вроде и юнец еще совсем, но взгляд мужской, уверенный.
– Вырос ты как, Петенька!
– Двенадцать лет прошло, Федосья Никитична, знамо дело, вырос!
Они сидели с Марфой, как встарь, на полу в ее светелке. На кровати были в беспорядке набросаны сарафаны и Марфа, увидев, как Петя посмотрел туда, отмахнулась:
– Как на Москву ездим, или кто гостит у нас, так мать заставляет их носить. Мол, невместно девице, чтоб как парень расхаживала.
– А мне так больше нравится, – хмыкнул Петя, глядя, как Марфа устраивается поудобней у большого сундука.
– Черныш-то жив еще? – спросила она, наливая себе квас из кувшина.
– Жив, – Петя смотрел на нее и видел ту девчушку в Колывани, которая много лет назад пообещала: «Никогда, Петька, я тебя не брошу, и не думай даже». – У меня в конторе мышей ловит. Котята от него были, так я Степе одного дал на новый корабль.
– Новый больше «Клариссы»?
– А то ж, – приосанился Петя. – «Кларисса» – то торговый барк был, а «Изабелла» военный корабль, сорокапушечный.
– Тут сидючи, такого и не представишь, даже на картинках не увидишь. – Марфа во вздохом подперла кулачком щеку. – А ты книжки привез? А то ведь здесь ничего нового нет, Овидия с Горацием до дыр зачитала, наизусть уже выучила.
– Привез, конечно! Только у меня книги все на аглицком, ты его не знаешь.
– Я выучу! – горячо вскинулась Марфа. – Я знаешь, как быстро языки учу! Когда батюшку раненого из Полоцка привезли, в обозе с ним был пленный польский лекарь, он батюшку пользовал по дороге. Дак я польскому от него за месяц выучилась. Ты со мной занимайся только, ладно?
– Ладно, – пообещал Петя, глядя на ее пунцовые губы и румяные, чуть тронутые летним загаром щеки.
– А чем ты торгуешь? – Марфа, пощекотала за ушами толстого, ленивого Барсика.
– Пряностями, в основном. Еще тканями, табаком вот тоже начал.
– А покажи, откуда пряности возят, а?
Они сидели на сундуке, совсем рядом, рассматривая карту, и Воронцов вдыхал ее запах – будто вся она была соткана из солнечного света, тепла, зеленых трав.
Вельяминов тяжело опустился в кресло, и, как встарь, усадил жену на колени. Не берет время боярыню, только чуть заметные морщинки легли у глаз, а у Федора вон уже вся голова сединой серебрится, но так же пронзительно смотрят синие глаза.
– Посватался Петька-то. Сразу, как зашел, так и посватался.
– И что думаешь?
– А что тут думать? Отдавать надо. За кого ей тут идти? За того, кто ее плетью исполосует и на женской половине запрет? Думал я, может, в Польшу ее замуж выдать, да после Полоцка теперь и туда дорога закрыта.
– Может, обождать еще? Пятнадцать лет только девке.
– Ты пока ей не говори, Петька тоже молчать будет, он парень для своих годов шибко разумный.
– Она ж как есть дитя еще, – закручинилась Феодосия. – Куда ей бабскую долю взваливать?
– Не наговаривай, такого, как Петр, по всей Москве ищи – не сыщешь. А что Марфе он навроде брата, оно и лучше, приобвыкла она к нему. Да, вот еще что! – Тут у Федора сделалось такое лицо, будто он вспомнил что-то важное. – Марфа его сейчас на луг поведет, будет похваляться, как стреляет она метко…
Феодосия на секунду притворилась, что не понимает, о чем речь, но тут же рассмеялась, а Федор как ни в чем не бывало продолжил: «Часа два, и то и поболе их не будет».
– Это ты сегодня с утра так кровь на коне разогнал?
– Мне для этого коня не надобно, стоит на тебя только посмотреть, кровь сама быстрее бежит. – Он стал бережно распускать ее льняные, едва посеребренные годами косы.
Стрела, трепеща, вонзилась ровно в центр мишени. Марфа передала лук Пете и отступила на несколько шагов. Воронцов натянул тетиву и уложил стрелу совсем рядом.
– Глаз у меня меткий, так что не хвались, Марфуша.
– Это ты по случайности! – Она поторопилась и вторая стрела ударилась в край мишени.
Девушка притопнула с досадой.
Третья стрела, Петина, легла ровно рядом со второй.
– Я стрельбе в Англии учился, А там знаешь, какие лучники – самые лучшие в мире!
– Еще скажи, что на мечах умеешь драться! – задиристо бросила Марфа, садясь на траву.
Петя сел рядом.
– Шпагой владею, меня Степа учит, когда на берег сходит, только редко это бывает, так что, по правде, не очень я в ней силен. Вот Степа – тот мастер, он испанского губернатора на дуэли прикончил.
– Как прикончил? – ахнула Марфа, прикрыв рот ладошкой.
– Шпагой, ясное дело. Они на палубе дрались. Да еще и в шторм.
– А за что он его?
– За жену. Белла со Степой влюбились друг в друга, а Карвальо этот хотел ее увезти и в монастырь упечь. Вот Степа губернаторский корабль на абордаж и взял.
Марфа моргнула.
– Так Степа на гишпанке женился?
– Померла его гишпанка, – помрачнел Петя. – Как Степин корабль обстреливать из пушек стали, она его собой от ядра испанского закрыла. Ранило ее, она от горячки и преставилась.
Марфа смахнула с ресниц слезинки.
– Я бы за тебя, Петька, не приведи Господь, случись что, тоже бы жизни не пожалела! – убежденно сказала она. – Ты ведь мой лучший друг!
– Друг, да. – Петя вздохнул.
Марфа перебирала в пальцах ромашку, отрывая по одному лепестки.
– Петь, а ты королеву английскую видел?
– Даже говорил с ней, – кивнул он без тени бахвальства.
– Красивая она, наверное, не то что я…
– От дурная ты какая, зачем на себя наговариваешь, ты ж красавица каких поискать!
– Я ростом не вышла, – пожаловалась Марфа. – Родители вон какие, любо-дорого, а я как Матвей, от горшка два вершка.
– Сказал, красавица, и не спорь со старшими, – одновременно утешил и поддразнил ее Петя. – А что Матвей-то, бывает у вас?
– Если только с государем наведывается, а так нет, он все больше в Александровой слободе, что ему тут делать? Пошли, – вдруг вскочила она. – Покажу тебе кое-что. Бегом до усадьбы давай? Посмотрим, какой ты быстрый.
– Ну давай бегом.
Феодосия потянулась, выгнув спину и закинула руки за голову. Федор подсунул под колено еще одну подушку, – рана, полученная при осаде Полоцка, давала о себе знать, хоть и прошло уже два года – и, взяв Феодосию за плечи, потянул на себя.
– Дай дух перевести, – в шутку взмолилась она.
– Не дождешься, боярыня, – рассмеялся Вельяминов. – Иди-ка сюда, поближе, вот так.
Она склонилась над мужем и шатер светлых ее волос накрыл их обоих.
– Федь, ты Пете о Прасковье говорил? Не знают они со Степаном ничего.
– Думаешь, надо? Петька не мстить сюда приехал, пущай повенчается с Марфой тихо и забирает ее в свой Лондон. Мы с тобой тогда хоть жизнь спокойно доживем.
– Дак мать же…
– Твоя правда, придется сказать. Он не дурак, понимать должен, что не сможет поквитаться ни с царю, ни даже с сыном моим, будь он неладен. А про то, что с матерью их сотворили, они со Степой знать должны.
Он дернул головой, будто отгоняя страшные воспоминания.
– Ну что, голубушка, перевела дух?
– Сиди тут, – велела Марфа и скрылась в боковой светелке. Из-за двери донеслось шуршание и сопение, а потом наступила тишина. Петя поднял голову и обомлел.
Она стояла в дверном проеме, будто портрет работы мастера Хольбейна, висели такие в лондонских купеческих домах. Волосы распущены по плечам, воланы темно-зеленого шелкового платья отделаны итальянскими кружевами из золоченых нитей, корсет расшит изумрудами, и такое же изумрудное ожерелье лежало на груди, едва прикрытой волной фландрских кружев.
Луч солнца ударил прямо в алмаз на кресте, и Петя увидел тень в ложбинке маленькой, приподнятой корсетом груди. У него перехватило дыхание.
Она чуть приподняла подол платья и выставила ножку в изящной туфельке с круглым мыском. Бронзовый шелк оттенял тонкую девичью щиколотку.
– Это батюшка привез, когда еще до войны с поляками в Краков ездил Катерину Ягеллонку сватать за царя. Только мне его надеть некуда совсем. А Катерина за него не вышла, брат ее, князь Сигизмунд потребовал за нее Смоленск, Псков и Новгород. Царь тогда Марию Темрюковну в жены взял, из черкасских князей.
– У твоей матушки женское седло есть еще?
– Есть, как не быть.
– Пошли, – он протянул ей руку.
Федор поудобнее взбил подушки.
– Со мной полежишь иль тебе по хозяйству надо?
Феодосия закрутила на затылке косы и выглянула в окно.
– К закату уже клонится, пойду посмотрю, что с ужином. Разбудить тебя или сам встанешь?
– Да сам, наверное, – Федор легонько шлепнул ее. – Давай, голышом тут не разгуливай, а то на поварне заждутся тебя.
Вельяминова оделась и поцеловала мужа в висок.
– Отдыхай.
Выйдя за порог, она нащупала в рукаве опашеня письмо, что передал Петя. Бумага жгла пальцы, словно огонь.
– А что королева Елизавета замуж не выходит?
Они ехали медленным шагом, и Петя залюбовался ею – волосы Марфа подняла наверх и заколола, но несколько прядей выбились на смуглую шею.
– На то она и королева. Редко кто ей под стать придется, а если за короля иноземного выходить, тогда придется от престола английского отказываться.
– Хорошо бы вовсе не ходить замуж!
– Это почему это?
– Да за кого на Москве выходить? Тут и грамоте-то мало кто обучен, о чем я с ними разговаривать буду? Батюшка мой, тот другая статья, но где найти такого, чтобы на него похож был? А в Европу мне тоже не попасть, раньше хоть с поляками не воевали, а теперь со всем миром перессорились.
– А сватаются к тебе?
– Мне ж пятнадцать вот только исполнилось, сейчас от женихов отбоя не будет, как Покров придет, венец наденут и все, вот ведь судьба неминучая. Ой, а что это у тебя с лицом, а?
Петя молча переломил хлыст.
– Поехали покажу тебе место одно заповедное, мне про него матушка сказывала.
Ему снился Полоцк.
Обозы с ранеными стояли на самом берегу Двины, напротив разрушенной огнем русских орудий крепости. Февраль был сиротским, хлюпал под колесами возов талый, смешанный с грязью снег, и лед на Двине был уже хилым, ноздреватым.
Федор проснулся от боли в ноге, и, с трудом перевернувшись, улегся на бок, так меньше ныло раздробленное пулей колено. Он откинул холщовый полог повозки. Пахло весной, ветром с Ливонского моря, победой.
Город лежал на противоположной стороне реки, и казалось, что золоченые купола церквей подсвечивают серое, низкое небо. Беспрестанно звонили колокола.
Странно, подумал Федор, нету вроде праздника никакого, что они заливаются?
Пан Зигмунт, польский лекарь, хмуро поздоровался, влезая в повозку, и занялся осмотром раны.
– Хорошо, – удовлетворенно сказал он по-русски, на границе все знали оба языка. – Заживает хорошо, правильно, что почистили.
О том, как чистили рану – с помощью водки и раскаленных на огне щипцов – Федор предпочитал не вспоминать.
– Ходить буду?
– Не враз, но будете, – обнадежил лекарь. – Хромать тоже, но лучше так, чем без ноги.
– Пан Зигмунт, – Вельяминов попробовал пошевелить ногой и тут же скривился от боли. – Пошто колокола звонят?
– Евреев крестят, – искоса взглянул на боярина поляк. – Кто согласился, конечно.
– А кто не согласился?
Поляк кивком головы указал на мост над Двиной. Темная шевелящаяся людская масса была окружена цепью вооруженных стрельцов. Лиц разглядеть было нельзя, сюда доносился только детский плач детей и свист ветра. Вдруг началось невообразимое.
Людей стали сбрасывать с моста. Серый лед медленно краснел от крови. Тех, кто пытался выбраться, добивали на месте. Царь сидел, будто каменный истукан, на холме напротив, и не мигая смотрел на происходящую бойню.
Федор очнулся и несколько мгновений лежал с закрытыми глазами, ощущая влагу на ресницах. Потом сел, морщась, растер колено и стал одеваться.
Солнце клонилось к западу, стрекотали кузнечики, над Москвой-рекой кружили, клекотали чайки. Феодосия вышла на луг и опустилась в высокую траву. Пальцы чуть подрагивали, строчки плясали перед глазами.
Милая Тео!
Я тут ввязался в одну историю и теперь, кажется, придется мне умереть. Что ж, я на Всевышнего не в обиде, потому что Он дал мне тебя.
Если бы ты была сейчас рядом, как тогда, в Колывани, я бы взял тебя за руку и увел с собой, а там будь что будет. Не могу простить себе, что тогда у меня не хватило смелости, а теперь уже поздно.
Я завещал похоронить меня здесь, в Западной Африке, среди людей, ставших мне братьями. Помяни меня в своих молитвах, милая Тео, и поцелуй Марту, она, наверное, уже совсем большая. Посылаю тебе свою любовь, вечно твой,
Джеймс Маккей
Внизу была приписка другим почерком:
Фрау Тео, согласно воле капитана Маккея посылаю вам это письмо. Он был ранен, защищая свое поселение от нападения португальских работорговцев, и скончался на рассвете 20 декабря 1564 года.
Феодосия прижала письмо к губам, потом подошла к реке и разорвав его на мелкие клочки, пустила их по ветру. На луга опускался багровый, тревожный закат. Женщина медленно двинулась в сторону дома, и увидела, что по дороге скачет всадник на гнедой лошади.
Марфа стояла по щиколотку в воде, приподняв подол, чтоб не замочить платье.
– Там остров есть, а на острове сторожка, ее батюшка сам срубил. Матушка сказывала, что там очаг из валунов и медвежьими шкурами стены увешаны! Они там ночуют иногда. Я бы и сама хотела на шкурах полежать, мягко, тишина!
Петя Воронцов представил, как укладывает Марфу на медвежью шкуру и тут же резко шагнул в воду, чтобы прогнать жаркое видение.
Марфа надела туфли и поморщилась.
– Песок попал.
– Дай, – Петя тут же оказался рядом, и, присев на корточки, снял с нее туфли. Узкие ступни тоже были в песке.
– Давай отряхну, а то ноги натрешь.
Марфа кивнула, ей вдруг захотелось коснуться его темно-каштановых кудрей.
Петя аккуратно, чтоб ей не было щекотно, счищал песчинки с маленьких пальчиков с розовыми ноготками. Он пытался в уме считать дроби, раньше это всегда помогало, но Марфа напрочь затмила математику.
Надев на нее туфли, он стянул с себя кафтан и рубашку и снова зашел в озеро. Стоя к Марфе спиной, набрал в ладони воды и вылил себе на голову и спину. Немного полегчало, но он не рискнул поворачиваться к ней, пока не почувствовал, как исчезает тянущая боль.
– Вот дурной, – прыснула Марфа. – Поехали, родители поди заждались уже. Подержи мне стремя. Ой, смотри, мама у ворот стоит. Что там стряслось?
– Быстро в горницу, переоденься и носа не высовывай, – приказала Феодосия.
– А что…
– Быстро! – Слегка подтолкнув ничего не понимающую дочь, Феодосия обернулась к Пете.
– А ты гони в Москву и жди вестей от нас. В дом тебе нельзя, Матвей приехал с царевой волей.
Матвей поднял холеную белую руку и посмотрел на рубин, игравший кровавыми огоньками в тяжелом перстне. Вельяминов-младший был облачен в черный, монашеского покроя кафтан, густые золотистые волосы красиво лежали по плечам.
– Говорил я тебе, батюшка, – Матвей налил себе вина, – переезжай в слободу Александрову, возле царя куда как лучше, что тебе тут сидеть? Государевых людей уже много, а вести нас за собой, окромя царя, некому.
– Ужели ты мне предлагаешь измену выгрызать и выметать? Не по мне это, Матвей, годы не те, мне б дожить спокойно.
– А ежели я тебе скажу, что сам Иван Васильевич желает тебя во главе своих людей поставить?
Матвею показалось, что в лазоревых отцовских глазах промелькнул интерес. Но не тут-то было.
Федор смерил сына с ног до головы оценивающим взглядом.
– Погоди об этом, не след с такими делами торопиться. Патлы свои, гляжу, так и не остриг?
– Не остриг, царю так больше нравится, – дерзко ответил Матвей, не опуская глаз.
– Ну-ну, – протянул Федор и вдруг, отбросив скамью, резко поднялся. – Ты как, гаденыш, посмел сюда рожу свою показать? Забыл за дюжину лет, что у меня рука тяжелая? Я тебе тогда что сказал? Чтоб духу твоего здесь не было, пока я жив. А я жив, как видишь. Встань, что перед отцом расселся?
– Батюшка, – Матвей поднялся и тут же схватился за щеку, отцовская рука и впрямь не потеряла силы. На его глазах молодого человека выступили слезы.
– Ты меня слезами не жалоби. Хоть и не мужик ты, а все равно противно. Сопли подотри и молчи, когда я говорю. Так вот, воле государевой служить – честь, конечно, великая, а ты царю в этом деле не подмога, ты только одним местом работать умеешь.
Лицо младшего Вельяминова залила краска, он хотел что-то сказать, но Федор погрозил ему пальцем, не дав и рта открыть.
