Текст книги "Россия и русские в мировой истории."

Автор книги: Наталия Нарочницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 46 страниц)

маргинализуются>. Однако новое в этой стратификации будет то, что почти <в каждом городе, принадлежит он стране-изгою или стране из круга избранных, будут присутствовать все <миры>, то есть те 1 граждане, что принадлежат к избранному кругу, и те, что выброшены – на обочину>468. Вопреки иллюзиям огромный прирост населения 1 незападного мира ежегодно уменьшает процент приобщенных к до> стижениям прогресса, английскому языку и электронно-вычислительным средствам коммуникаций. В культурном, национальном религиозном отношениях, а также с точки зрения глубоко расхо– дяшихся условий экономического воспроизводства в разных стра– нах мир все более и трагически не един. Уткин приводит суждение! американского аналитика Дж. Каллео, что <стилизованный по-аме рикански глобализм означает однополярный Pax Americana, а нс диверсифицированный плюралистический мир… Разрыв между фик-1

467 Максименко В.И. Происходит ли <глобализация>? Pro et Contra. Том 4. 1999, №4. :

468 Уткин А.И. Ракурсы глобализации / Политая. М., 2000-2001, № 4*> с. 170.

370

сированным однополярным воображением и растущими плюралистическими тенденциями в реальном мире представляет собой постоянно усугубляющуюся опасность. Эта опасность проявляется в политической линии, которая противопоставляет Америку одновременно России, Китаю и даже Европе>469.

Идеи глобализма были восприняты в СССР вскоре после эпохи Н. Хрущева. Несмотря на его демагогические поношения капитализма и перенос <обострения классовой борьбы> в область соревнования двух систем, политика Хрущева явно была нацелена на широкие, но весьма сомнительные международные контакты, в угоду которым он жертвовал традиционными государственными приоритетами. Конец репрессий, увы, не сопровождался дальнейшим укреплением национальных начал. Наоборот, казалось, ортодоксальный марксизм искал компенсации за утрату своего революционного инструмента – внутреннего террора. Был вновь нанесен удар по трем традиционным столпам России – крестьянству, армии, церкви.

Хрущевскую <оттепель> в области внутренней политики СССР можно рассматривать как большую и неслучайную удачу Запада, который до сих пор с изрядной долей симпатии и лояльности относится к Хрущеву, несмотря на его выходки, обострение пафоса борьбы двух систем и даже Карибский кризис, который за всю вторую половину XX века был единственной действительно критической гранью противостояния. А. Янов также превозносит Н. Хрущева как лидера периода <реформы>.

Если в СССР Н.С. Хрущеву были и, безусловно, остаются благодарны прежде всего за прекращение репрессий, а также за начало массового жилищного строительства, пенсии, за ослабление почти феодального прикрепления крестьян к земле, то Запад и отечественные либералы-западники его ценят совсем за другое, о чем свидетельствует весьма откровенная оценка А. Янова, который втискивает его в прокрустово ложе своей схемы: <Реформатор (антитрадиционалист) – значит мир, антиреформатор – традиционалист – необузданная экспансия>. <Коммунистичесая идеология не помешала Никите Хрущеву, лидеру режима реформы, отказаться от территориальной экспансии>. <В течение хрущевского десятилетия (1954– 1964 гг.) Советский Союз оставил свои военные базы в Финляндии, Австрии и Китае, отказался от территориальных притязаний к Турции, существенно сократил численность своих вооруженных сил, отказался от участия в гонке стратегических вооружений, нормализовал отношения с Израилем и т.д. За все хрущевское десятилетие к империи не было присоединено ни пяди новой территории>470. <Притязания к Турции> касались, однако, Карса – территорий,

469 Там же; см. также World Policy Journal. 1999. Fall, p. 12. ""Янов АЛ. Русская идея и 2000-й год. Нью-Йорк, 1988, с. 24.

24*

371

отошедших по Берлинскому трактату 1878 года к России и оккупи рованных Турцией в 1918 году, о которых велись споры на послевоенных форумах, <базы в Китае> – это Порт-Артур, собственность России, отданная Хрущевым. Вывод войск из Австрии был согласован еще при Сталине, при нем же к 1947 году была проведена мае-;

штабная демобилизация. Но Янов прав: ориентация Сталина не столько на мировую революцию, сколько на использование политического и реального потенциала Победы для восстановления в максимально возможной степени территории или ареала геополитического влияния Российской империи, утраченных из-за революции, интервенции и Гражданской войны, сменились в эпоху Хрущева на космополитические цели как во внутренней, так и во внешней политике.

В 60-е годы возобновилось систематическое моральное и физическое уничтожение крестьянства, которое оказало губительное воздействие на сельскохозяйственное производство, однако отражало стремление окончательно стереть цивилизационное ядро России, что привело к обезлюдению деревни, люмпенизации огромной части населения и новому разрушению чуть воспрявшего русского национального сознания. С Хрущева реанимируются универсалистские мотивации политики, идея мировой революции (в форме соревнования с капитализмом и борьбы за третий мир, поглощавшей золотой запас). Возобновляются и умелое формирование Западом экономической и политической зависимости от него СССР, направление советской экономики по экстенсивному пути, резкое увеличение экспорта сырья, а также подготовка обстановки моральной зависимости от Запада третьего (по беспочвенности схожего с первым) поколения советской партийной и административно-научной номенклатуры через ее втягивание в свою орбиту на <дартмутских> и прочих форумах.

Примером может служить деятельность открытых форумов подобно Римскому клубу, созданному в 1968 году во главе с Аурелио Печчеи, общественным деятелем-и философом с абсолютно космополитичным, материалистичным и крайне антропоцентричным мышлением. В центре его внимания – абстрактный человек с одинаковыми устремлениями, потребностями и мотивациями во всем мире. Клуб ставил цель побудить страны мыслить глобально и <осознать мировую проблематику>471. Его призывы были обращены к международным интеллектуальным силам, глобалистские подходы пропагандировались как веление времени, готовили почву идеологии <единого мира>.

Однако настойчивые попытки привлечь внимание правительств и общественности не имели успеха, пока их намеренно не напугали

471 Печчеи А. Человеческие качества. М., 1980, с. 98.

372

первые два доклада Римскому клубу – доклад Д. Мэдоуза <Пределы роста>, изданный на почти 30 языках многомиллионным тиражом, и доклад Месаровича-Пестеля <Человечество на перепутье>. Они внушали убеждение в неизбежной гибели мира вне механизма мирового контроля над ростом и развитием и предупреждали о невозможности всем следовать примеру развитых стран. В 70-е годы в международном лексиконе был легализован термин <мировой порядок> и идея его пересмотра под эгидой мировой элиты (проект РИО) – третий доклад Римскому клубу голландского экономиста Яна Тинбергена472.

Идея пересмотра мирового порядка призвана была в первую очередь направить общественное сознание и мысль к глобализации, к поиску новых универсальных механизмов, которые <гармонизировали> бы доступ к мировым ресурсам и обеспечили новые непрямые рычаги управления мировыми процессами. Однако она стимулировала, похоже, довольно неожиданно со стороны ее генераторов, более конкретное направление – поиск нового мирового экономического порядка, под которым имелось в виду прежде всего разрешение проблем между развитым и развивающимся миром, Эта тенденция была неизбежна, поскольку была подготовлена всем предыдущим периодом борьбы двух систем за так называемый третий мир.

На этом этапе развивающиеся страны, недавно получившие независимость, обрели политическую эмансипацию и стали объектом самой серьезной мировой политики. Их количество в Генеральной Ассамблее ООН уже определяло голосование, за которое боролись и СССР, и США. Это породило определенные иллюзии у развивающихся стран в отношении решения их проблем (огромная государственная задолженность, проблема получения новых кредитов, голод и т.д.), гнет которых, как они надеялись, разделят бывшие метрополии.

В терминологии целого направления мировой экономической мысли замелькали понятия <неэквивалентный обмен>, <промышленный Север и отсталый Юг>, стали проводиться громкие и дорогостоящие мировые экономические форумы, приниматься конвенции глобального содержания. В ООН необычайно активизировался Экономический и социальный совет. Количество резолюций, принимаемых на ежегодных очередных сессиях Генеральной Ассамблеи ООН по представлению экономического Второго комитета, значительно возросло и стало превышать другие блоки. Они были посвящены проблемам <слаборазвитых стран>, <странам, не имеющим выхода к морю>, <продовольственным и сельскохозяйственным проблемам развивающихся стран>, <сырьевым товарам>. Международный лек-

"Тинберген Я. Пересмотр международного порядка. М., 1980.

373

сикон заполнили аббревиатуры ЮНКТАД (Конференция ООН до торговле и развитию), ЮНИДО (Организация Объединенных Наций по промышленному развитию) и так далее. Понятия <единый подход к анализу и планированию развития>, <финансирование науки и техт ники в целях развития>, <международный кодекс поведения в обла, сти передачи технологии>, <оперативная помощь в целях развития>> <мировая стратегия развития> стали темами конференций и резолют ;

ций ООН. В мировой экономической мысли отмечен всплеск маркт систской и неомарксистской мысли в области мировой экономики, возникли направление <тьермондизм>, дискуссия между теориями возрастания <взаимозависимости> и ее затухания, прогнозы в области международного разделения труда, уменьшения роли США и кризиса Pax Americana. В советской науке область мировых экономических отношений с упором на глобальные перемены и потеснение империалистических стран превратилась в серьезное направление473.

Хотя в этой сфере западным странам часто приходилось сталкиваться с напором развивающихся стран на форумах, у тех в стратегической перспективе не было никаких реальных рычагов, чтобы поколебать позиции своих кредиторов. Принятые ООН Декларация и Программа действий по установлению нового мирового экономического порядка остались <антиимпериалистическими> иллюзиями, что не относится к концепции конца суверенитета. Обреченная борьба за <некапиталистический> путь развития сошла на нет, а разрыв между промышленным Севером и отсталым Югом, теперь между <цивилизованным мировым обществом> и <отсталыми архаичными тоталитарными> структурами, как и прежде, неуклонно увеличивается.

Именно в период эйфории равенства и <пересмотра несправедливого экономического порядка> строились механизмы и испытывались технологии глобального управления, формировались идеология и кадры – огромная, насчитывающая миллионы прослойка международных чиновников, переходящая из одной организации в другую и кочующая от Бангкока до Женевы. Запад терпеливо выдержал все неизбежные издержки <детских> идеалистических надежд на подлинно <универсальный> глобализм и одновременно выиграл от этого периода право именовать себя <мировым сообществом>. Сразу после краха СССР этот <новый субъект> международных отношений дал понять, что принцип эгалитарности и универсализма не распростра-

47Э См. Аркадьев И.А., Жарков В.В., Обминский Э.Е. Эволюция концепций международной стратегии развития. М., 1973; Обминский Э.Е. Группа 77: многосторонняя экономическая дипломатия развивающихся стран. М., 1981; Ключников Б.Ф. Концепции и прогнозы нового экономического порядка. М., 1982.

374

няется на прогресс и развитие. Организация Зеленого Креста во главе с М. Горбачевым на конференции в Рио-де-Жанейро в 1992 году уже жестко предупредила страны, что мир не может выдержать повторения бедными государствами опыта развитых, а в Киотской декларации 1993 года было уже указано, что препятствием к решению глобальных проблем являются <наши представления о национальном суверенитете>. Адепты глобализации, последовательно развивающие идею Булла о <мировом обществе>, с удовлетворением отмечают постоянное возрастание юридического статуса последующих протоколов в качестве) <шага к распространяемой справедливости>474.

В отличив от конфиденциальных докладов Трехсторонней комиссии и Дж. Картеру призывы к совместному решению мировых экономических проблем и <проблем человечества> прямо адресовались мировой и в немалой степени советской элите, приглашая ее стать частью этого механизма. Сейчас очевидно, какие серьезные и далеко идущие планы втянуть Россию в глобальные экономические и политические замыслы Запада таились под абстрактно-гуманистической фразеологией, вовсе не безобидной (как и термин порядок – Ordnung), но соответствующей космополитическому духу советского воспитания, возрожденному в 60-е годы. Советская интеллектуальная и номенклатурная элита стала остро ощущать гнет своей идеологии, но не потому, что та разочаровала ее как инструмент развития собственной страны, а потому, что стала помехой для принятия в элиту мировую. Цена за место в мировой олигархии окончательно была названа лишь в эпоху Горбачева.

Пережитое в 90-е годы проливает свет на мотивы всей послевоенной стратегии Запада и особенно в период разрядки, завершившейся многоэтапным Совещанием по безопасности и сотрудничеству в Европе. Запад добивался сокращения вооружений и свободы собственной пропаганды без границ: в спорах вокруг <третьей корзины> Запад требовал для своих зарубежных каналов права <информировать> советских граждан вовсе не о жизни на Западе, а о самом СССР. Немногие даже наверху осознавали, что это было нужно Западу для сокрушения вовсе не идеологии, а государственности. Уже не боясь ни агрессии со стороны СССР, ни соблазна коммунизма, Запад искал возможность развенчивать <благо сияния пролетарской революции> на территории исторической России и в душах ее граждан, хотя экспорт революции на Запад уже не грозил, да и соперничество за третий мир фактически сошло на нет. В этом не было парадокса, но своя логика: коммунизм был объявлен единственной скрепой тысячелетней державы не только Западом, но и самой КПСС, утратившей всякое ощущение реальности.

474 Armstrong D. Law, Justice and the Idea of World Society. International Affairs. Vol. 75, 1999, ? 3.

375

В это время в советской внешнеполитической идеологии все еще сохраняются элементы эйфории и рудименты <разрядки напряженности>, отразившей краткий период ядерного паритета и крах планов Запада на отрыв поодиночке восточноевропейских союзник ков от СССР после ввода советских войск в Чехословакию. Начав шийся резкий взлет идеологизации внешней политики США имел конкретные цели и новые механизмы: так, в 1977 году Дж. Картер объявил <Реорганизационный план № 2>, по которому осуществлено слияние Информационного агентства США (ЮСИА) и Бюро государственного департамента по делам образования и культуры в единый орган – Управление международной связи, что само по себе отражало невиданную роль эффективного идеологического обеспечения внешней политики. (Подобное повторилось 20 лет спустя – в середине 90-х гг.) Пропаганда включила немедленно в риторику элементы, знакомые с В. Вильсона: пафос защиты прав человека и демократии, гуманизации международных отношений и универсализм. Фигура президента Дж. Картера, члена Трехсторонней комиссии, также повторяла типаж предыдущих идеологических президентов, глашатаев универсалистских идей В. Вильсона, Ф. Рузвельта.

В ответ гигантский советский агитационный механизм, попавшись на удочку, с одной стороны, и оставаясь в шорах собственной идеологии – с другой, заказал целую концепцию упражнений на основе <философии исторического оптимизма> Л. Брежнева периода разрядки на тему идеологического противоборства как формы классовой борьбы мирового социализма и капитализма в эпоху, когда всеобщая война невозможна. В целом это эйфористическое доктринерство, при всей своей талантливости (в нем были задействованы лучшие силы международников), отразило степень догматизма и вопиющее отсутствие реального осознания исторических корней и преемственности противостояния Запад – Россия. Однако и в работах этого цикла можно заметить прозорливость в оценке американских целей, понимание, что порожденный разрядкой и положениями Заключительного акта Хельсинки 1975 года рост культурного, экономического и информационного обмена используется американской стороной для целей, отнюдь не совпадавших с духом и буквой найденного компромисса.

О таких целях свидетельствовали брошюра <Фонда XX века> 1978 года, в которой анализировались культурные связи США и СССР за 20 лет, и доклад по вопросу о реорганизации аппарата американской внешнеполитической пропаганды, который представила конгрессу США в мае 1977 года консультативная комиссия США по вопросам международной информации и отношений в области просвещения и культуры. В этих материалах, как подметила И. Шейдина, авторы <фактически отвергали саму мысль о том, что культур-

376

ные связи призваны содействовать установлению прочного мира или атмосферы взаимопонимания… Эти связи трактовались исключительно как <средство изучения другой стороны с целью правильной оценки ее дальнейших действий>, то есть, по сути дела, как средство идеологической разведки>475.

Шейдина также весьма прозорливо подметила, что в конце 70-х годов возникла серьезная угроза <возврата США к мессианскоморалистской ориентации>, не говоря уж об усилении внутри США ультраправой оппозиции, выступающей против разрядки международной напряженности, что стало причиной трений в советско-американских отношениях. Мессианство автор оценила как уступающее пафосу <защиты свободного мира> 50-х годов. Сегодня очевидно, что оно было началом идеологического импульса, куда превосходившего послевоенный. Подмеченное деление американской элиты на либеральную, склонную к глобальному пафосу, и <ультраправую> сохраняет верность сегодня. Первую группу представляют демократы с упором на глобальные институты и гуманитарные аргументы, а вторую – республиканцы с их жестким диктатом. Считающиеся правыми и ультраправыми (например, П. Бьюкенен) критикуют глобализацию с позиций классического империализма, укрепления национальных вооруженных сил и суверенитета, что, правда, не делает их взгляды филантропическими в отношении суверенности других. Им не менее свойственно мессианство американской демократии, они бьют тревогу по поводу деиндустриализации страны, поскольку она ввозит уже почти все, ибо производить товары выгоднее только за рубежом и не в развитых странах476.

Два подмеченных течения были сторонами одной стратегии и лишь делили функции кнута и пряника. После того как советская номенклатурная и интеллектуальная элита вкусила сладость контактов, общения и иллюзии члена мировой элиты, в 80-е годы начинается новый этап кнута – Запад объявляет СССР <империей зла>. Затем, когда советской элите была продемонстрирована цена как покладистости, так и упрямства, в России вновь появляется А. Хаммер, финансировавший и поддерживавший большевиков-интернационалистов, <упразднивших> историческую Россию. Запад действовал в унисон лишь с теми, кто не собирался реабилитировать историческую русскую государственность, а стремился <упразднить> на сей раз из советской истории элементы ее восстановления. А. Янов называет <идеологией реформы> именно то, что под либеральной и антикоммунистической фразеологией была сохранена и даже вновь

См. Разрядка международной напряженности и идеологическая борьба. М., 1981, с. 163.

476 Buchanan P. The Great Betrayal: How the American Sovereignity and Social Justice are Sacrificed to the Global Economy. N.Y., 1998.

377

заострена марксистская нигилистическая интерпретация всей российской истории. Пафос обличения <тюрьмы народов> и возрождение штампов о России Маркса, Энгельса, Ленина и Троцкого могли по силе сравниться лишь с 20-ми годами. Как отечественные <либералы>, так и Запад подвергли наибольшему поношению в советском периоде именно спасительный отход от ортодоксального марксизма и элементы исторической преемственности в общественном сознании, в оценке национальных интересов, мало зависящих от типа власти.

При исследовании процессов в общественном сознании нельзя обойти факт, что в годы Отечественной войны в КПСС вступила огромная масса людей, по своему происхождению ,и менталитету (крестьяне) отличавшаяся от воинствующе космополитического раннего большевизма. Второе <советско-партийное> поколение значительно выхолостило ортодоксально-марксистские основы воззрений на отечественную историю и развитие мира, ибо связало с коммунистическими клише собственный традиционализм и инстинктивно искало совмещения с марксизмом естественного побуждения человека созидать на своей земле, а не разрушать ее во имя планетарных абстракций. Строительство <коммунизма> парадоксально стало, <продолжением> русской истории, что вызвало бы ярость Ленина и Троцкого. Этому второму советско-партийному поколению менее всего за весь XX век было свойственно <западничество> в какойлибо форме. Благодаря ему, вдохновленному духом Мая 1945-го, был смещен акцент с <внутренней классовой борьбы> на единственно возможный тогда вместо русского <советский> патриотизм. Именно это в сочетании с осязаемыми итогами Великой Победы не устраивало Запад. ,

Изменение идеологических акцентов, даже небольшой сдвиг общественного сознания от ортодоксального марксизма в сторону национальной державноеT дали 40 лет относительно мирной жизни> и титаническим напряжением был создан мощнейший потенциал. В кратчайшие сроки после невиданных разрушений и физического истощения и жертвенной гибели за Отечество миллионов людей СССР вновь стал силой, равновеликой совокупному Западу. Этому оплаченному кровью и бескорыстным трудом трех поколений национальному достоянию бьщю суждено быть расточенным за одно десятилетие. НаЗапад были перекачены суммы, многократно превышающие репарации, наложенные на Германию. Главным на повестке дня было не осмысление грехов и заблуждений, а выдача <единому миру> поругаемых <отеческих гробов> вовсе не советской, а всей тысячелетней истории, искусно маскируемой под расставание с тоталитаризмом.

378

Постсоветская политическая семантика:

опять о <левом> и <правом>

<Революция есть духовное детище интеллигенции, а следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией>.

С.Н. Булгаков. <Вехи>

Западничество в послевоенном СССР наиболее ярко воплотилось в третьем, по беспочвенности схожим с первым, советско-партийном поколении, а также в диссидентстве, боровшемся с этой номенклатурой за свое видение истории, но не за Россию. Партийная элита последних двух десятилетий, как и диссидентство, была одинаково чужда спасительного духа Мая 1945 года. Как и ранний ортодоксальный большевизм, само диссидентство и его дух были формой отторжения русского исторического и духовного опыта. Их либерализм и западничество в отличие от либералов-западников начала XX века были уже полностью отсечены от традиций русского православного по вере и по культуре общества, они несли на себе печать большевизма, откуда они и выросли, и абсолютного атеизма. Именно поэтому его также выбрали своим инструментом извечные антирусские и антиправославные силы.

Либералы-западники (третье поколение) действовали под флагом антикоммунизма. Но они очевидно щадили ортодоксальных большевиков и пламенных революционеров – истинных носителей марксизма, умалчивая об их открытом неприятии всего, что составляло русское национальное и православное начало, по-видимому, потому что разделяли его. Они не поведали о терроре ленинской гвардии, в 80-х годах еще не известных обществу, ибо пришлось бы реабилитировать объект их преступлений – <единую и неделимую> Россию. Новомышленники, искусно направляя обличения исключительно на <сталинизм>, намеренно ограничивались 30-ми годами. Однако историки знают, что тот период был по критериям репрессий лишь вторым актом драмы после чудовищных двадцатых, но среди жертв уже оказались сами разрушители России. Вопреки заблуждению, репрессии 1937 года уступали драме 1922-1924 годов и коллективизации. Труды А. Луначарского, Ю. Ларина, П. Стучки – основоположника теории революционной законности – побуждают назвать А. Вышинского <ренегатом>, возродившим на смену <революционной целесообразности> <буржуазные> понятия меры вины и меры наказания. На фоне явного пиетета по отношению к Ленину особая ненависть Запада и внутренних <советских западников> к Сталину объясняется отнюдь не вкладом в злодеяния.

Сталин, учившийся в духовной семинарии, по-видимому, прекрасно понимал историософский неизменный смысл устремлений

379

Запада в отношении мира и России. В отличие от <европоцентризма> ортодоксального большевизма и позднесоветского диссидентства он глубоко презирал <декадентский> Запад со всем его ценностным багажом и не имел никакого комплекса неполноценности или моральной зависимости от него. После подчинения в 20-е годы советской экономики интересам американских банкиров сталинская стратегия и в 30-е, и тем более на рубеже 40-50-х годов жестко повернула против Запада во всех его попытках использовать СССР и его ресурсы (прежде всего сырье) в своих интересах. Хотя Сталин не успел ничего предпринять, возможно, он имел собственные планы мировой гегемонии. Это отнюдь не сулило ничего хорошего русскому народу,– который и для него был лишь инструментом (типично для демонов революции). Но Запад, сознавая, что Сталин видел насквозь все его планы, ненавидел и боялся его вовсе не за его вклад в содеянные злодеяния, а за создание вместо Великой России новой формы великодержавия, что сделало страну геополитической силой, равновеликой всему Западу и препятствием на его пути.

Развенчание Хрущевым <культа> Сталина было сформулировано таким образом (частное извращение <ленинских идеалов>), который вполне устраивал долгосрочные интересы Запада. Из всего периода массовых репрессий (20-е – начало 50-х гг.) только 1937 год, <культ Сталина> и <сталинщина> были сделаны в сознании советских людей единственным символом ужаса. Такая полуправда, что опаснее лжи, позволила затем увязать с террором и морально обесценить восстановление государственных основ (даже память о войне), а не суть содеянного с Россией, до сих пор обходить обсуждение близких Западу и нынешним либералам целей революции, прямо планировавших истребления, и главного преступления февраля и октября 1917 года – уничтожения религиозно-национальной ипостаси России и произвольного расчленения ее на выкроенные образования, уничтожения в 20-е годы коренных русских сословий, носителей на ционального и религиозного начала.

Сахаровская идея 53 государств и проекты <обновления> СССР являлись по сути не чем иным, как возвращением в новых терминах к столь известным по учебникам <ленинским принципам национальной политики> (применявшимся в реальности не буквально, ибо с ними ни одно многонациональное государство не выжило бы и 5 лет, что доказано в 1991 г.). Но и более широкие параллели между идеями и политическими деяниями 80-х и большевиков-ортодоксов начала века весьма очевидны: это пренебрежение ко всему духовно-историческому наследию России, безрелигиозное и космополитическое, европоцентристское видение мира как идущего к единому одномерному образцу. Для постсоветского либерального сознания, оторванного всем образованием и идеологией не только от преемственной русской православной культуры, но и от подлинной западноевропей-

380

ской культуры, стократно верно определение С. Булгакова несложной философии истории среднего русского интеллигента: <Вначале было варварство, а затем воссияла цивилизация, то есть просветительство, материализм, атеизм>, добавим права человека, гражданское общество. Однако, кроме либерального плода, выросшего на ветви Просвещения, европейская цивилизация, как пытался обратить внимание Булгаков, имеет не только другие многочисленные ветви, но и корни, питающие дерево, до известной степени обезвреживающие своими здоровыми соками многие ядовитые плоды. Эти корни – христианство. <Поэтому даже отрицательные учения на своей родине, в ряду других могучих духовных течений, им противодействующих, имеют совершенно другое психологическое и историческое значение, нежели когда они появляются в культурной пустыне и притязают стать единственным фундаментом>477. (Выделено Н.Н.)

Философская парадигма постсоветского либерализма выросла даже не из русского либерализма конца XIX – начала XX века. Несмотря на свой атеизм, российские либералы в подавляющем своем большинстве происходили из культурных православных семей, воспитанных, по крайней мере формально, в вере, в цельной парадигме русской православной культуры и в глубоком проникновении в культуру западноевропейскую. Открывая гётевского Фауста, и Милюков, и Керенский, и Ленин, в отличие от сегодняшних постсоветских либералов, не державших в руках Писание, понимали, что пролог к нему – это пересказ в художественной форме Книги Иова, а читая пушкинские строки: <Здесь барство дикое без чувства, без Закона…> понимали, что под Законом имеется в виду Закон Божий – нравственный, а не конституция. (В советское время слово <Закона> стали печатать с маленькой буквы.)

Постсоветский воинствующий либерализм не имеет практически корней в этой среде – ни генетических, ни идеологических, ни культурных. Он – прямое порождение той же обрушенной на Россию в начале века марксистской доктрины и несет на себе одновременно все признаки <отщепенства> интеллигенции начала века и политической методики большевизма. Есть основания полагать, что задача наиболее осознанных либералов-западников свергнуть всесилие КПСС, уже обреченной на медленный упадок, всемерно поддержанная самим Западом, поставлена была не столько идеологией, а целью расчленения государства, в котором приняли участие и национальные элиты советских республик, сами вообще отнюдь не либерального мировоззрения. Можно только согласиться с социологом М. Стрежневой, бросившей вскользь замечание, что <КПСС составляла угрозу не из-за своего идеологического догматизма, но из-за транснацио-

477 Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1991, с. 41, 39. 381

нального характера и массового преобладания в ней русских>478. В самой КПСС произошло как бы расщепление марксистского ??-1. ровоззрения на составляющие. Вульгарно-материалистическое виде ние мира, отторжение православной традиции и всей российской истории как антипода левому духу, космополитизм, идея универсаль-?. ности философских и политических категорий и всесилия идеаль– ных общественных институтов, идеал глобализации как прогресс в самой вульгаризованной форме полностью взяты на вооружение либералами-западниками, выпестованными в демократической платформе КПСС. ,