Текст книги "Россия и русские в мировой истории."

Автор книги: Наталия Нарочницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 46 страниц)

<Демократическая Америка> в лице своих банкиров действительно была весьма <терпима> к большевикам и оказывала им немалую помощь средствами и кадрами революционеров в самые ранние годы, затем параллельно со своим участием в финансировании походов Антанты. Именно США были готовы немедленно признать большевиков на удерживаемой ими небольшой части России с одно-

248

временным признанием всех самопровозглашенных территорий. Однако, когда в 1922 году та же большевистская власть сумела восстановить единство страны, США долгое время (до 1933 г.) отказывались признать в форме СССР основную историческую территорию России. Вопреки заверениям Белому движению о незыблемости американской позиции по вопросу о безусловной необходимости сохранения Прибалтики как части России340 США последовательно не признавали восстановление суверенитета СССР над этими территориями. Дело было не в большевиках, а в неприятии геополитического гиганта. США признали СССР лишь после того, как в ходе засекреченного до сих пор визита в 1929 году в Америку группа из пяти высокопоставленных большевиков <отчиталась> об их дальнейших планах загадочному Совету по внешним сношениям. По словам исполнительного директора Совета У. Мэллори, эти делегаты дали такие ответы, которые <удовлетворили аудиторию, состоявшую из американских банкиров, но могли бы дискредитировать этих людей дома>341. Удалось установить, что одним из этих делегатов был М. Литвинов, имевший давние связи в англосаксонском мире, женатый на дочери английского историка и ставший наркомом иностранных дел.

К этому времени европейская политика уже испытывает сильное влияние англо-американского финансового капитала, особенно после плана Дауэса, который, по единодушному суждению историков, сыграл важнейшую роль в деле подготовки Второй мировой войны. Отличительной особенностью этого плана была добровольность его принятия Германией. Вскоре последовал и план Юнга, который отличался от предыдущего, среди прочего, организацией Банка международных расчетов, стал прообразом современных международных финансовых механизмов и впервые институционализировал роль международного финансового капитала. В результате к моменту прихода к власти Гитлера Германия полностью освободилась от репараций. Однако если такие деятели, как У. Черчилль, с самого начала усматривали в возрождающейся Германии опасность, то стратегия официального Лондона и США основывалась на уверенности в успехе направления Германии на Восток.

Именно с началом отхода от ортодоксальной марксистской внешнеполитической идеологии борьба <капитализма с коммунизмом> явно усиливается, хотя непосредственная угроза <экспорта револю-

340 Личный представитель и <друг> президента В. Вильсона Шотуэлл в Париже заверял в этом делегацию деникинского внешнеполитического ведомства в Вашингтоне, о чем пишет глава этой несостоявшейся миссии Г. Михайловский. См. Михайловский Г.Н. Указ. соч., кн. 2, с. 380.

341 Алексеев ?.?. <Третий Рим>, или Гарвардская школа / Обозреватель. М., 1994, с. 29.

249

ции> в страны Запада очевидно ослабевает. Начавшееся изменение идеологического вектора внутри СССР получило продолжение нъ мировой арене. Литвинов перестал быть наркомом, и это не могло остаться незамеченным в США и Англии. При нем внешняя полип тика СССР от рапалльской линии плавно переместилась в антиге^ манский лагерь, что и требовалось англосаксам. СССР вступил в Лигу Наций и начал активно выступать за идею коллективной безопасна сти. Однако хрестоматийная история бесконечных планов показыч вает одно: эти переговоры и затягивания, среди прочего, имели цеац отвлекать внимание СССР, предупредить его обращение к <сепаратному> модус вивенди с Германией. Ни один проект не давал гарантвд"

балтийским государствам – западной границе СССР, все они прак.т тически заканчивались уклонением от решительного шага. ^

Одной из констант англосаксонской стратегии первой половины XX века являлось предупреждение усиления Германии и России, и также договоренности между ними. Все зигзаги мировой политики оцениваются с этой точки зрения, хотя за мотивации выдаются общемировые идеалы. Западная литература пронизана прямыми и косвенными обвинениями в адрес СССР, якобы ответственного за становление германского фашизма, формулируемыми в русле двух основных концепций. Одна – это примитивные обвинения, будто бы уже с Договора Рапалло, заключенного в конце Генуэзской конференции с целью избежать изоляции на мировой арене и установить экономические отношения, в которых обе страны остро нуждались, СССР и Германия, два изгоя, планировавшие завоевание мира, повели дело к войне и к пакту Молотова-Риббентропа 1939 года. Другая концепция, развитая в трудах крупного философа и историка Э. Нольте, ученика М. Хайдеггера, более сложна: это интерпретация истории межвоенной Европы как всеобщей, не знающей границ борьбы двух антилиберальных идеологий, <партий гражданской войны> – фашизма и коммунизма. Причем фашизм родился как реакция на коммунизм для защиты либерального государства и лишь потом пришел к тоталитарным структурам.

В первой концепции совершается натяжка исторических фактов, ибо Договор Рапалло был заключен СССР с Веймарской республикой, в которой, как внутри самой страны, так и за рубежом, мало кто предвидел ту Германию, что явилась затем миру в облике победоносного Гитлера и национал-социализма. В. Ратенау не только не вынашивал планов иметь долгосрочное партнерство с СССР, но испытывал огромные сомнения в самый драматический момент заключения договора. В ходе ночного <пижамного совещания> он проявлял наибольшие колебания, порывался отклонить советское предложение и даже звонил британской делегации на Генуэзской конференции. Далее, <рапалльская линия> в политике Германии практически истощается именно с приходом Гитлера к власти, и Договор 1939 года при

250

любой его интерпретации совершенно не преемствен той линии, а является результатом обстоятельств и стратегий года, непосредственно предшествовавшего событию. Перед этим было немало безуспешных усилий со стороны СССР склонить западные державы к созданию иных конфигураций.

Концепция Э. Нольте расширяет парадигму темы и оправданно предлагает исследовать явление фашизма на широком социологическом фоне без надоевших примитивных клише, однако его призма, проясняющая некоторые аспекты темы, делает невидимым различие между фашизмом итальянского типа и национал-социализмом. С тезисом Нольте, что явление фашизма возможно только в либеральном обществе, которое порождает крайности – коммунистические и фашистские, нельзя не согласиться, как и с обрисованной им картиной упадка и беспомощности социальных структур после войны и революций. Нольте невольно демонстрирует самонадеянность и близорукость европейских либералов, преждевременно торжествующих по поводу сокрушения традиционных обществ, приводя слова политического лидера Италии Дж. Джолитти, изрекшего в ноябре 1918 года: <Последние милитаристские империи пришли к своему концу, и это великолепное свершение… Милитаризм ослаблен. Демократия выдержала свое последнее самое страшное испытание и празднует триумф по всему миру, и, значит, бесчисленные жертвы принесены не напрасно>. Нольте полагает, не без оснований, что само появление <либеральной системы> –* первая предпосылка к фашизму: <Без Джолитти нет Муссолини, по крайней мере, нет успешного Муссолини>. Поскольку Муссолини рассматривается как представитель некой системы, то <он не может быть проявлением лишь чисто итальянской жизни. Явления, с которыми он полемизировал, раскол, которым он воспользовался, опыт, к которому он прибег, – все это в большей или меньшей мере было близко всем странам Европы>342.

Действительно, фашизм итальянского типа или хотя бы его элементы возникли одновременно, что не может быть случайным, почти во всех европейских странах после удручающих итогов Первой мировой войны и прокатившихся по Европе революций. Нольте дает обзор фашистских движений, которые имели место во всех географических и культурно-самобытных частях Европы: в Европе романской католической – это Франция, Испания, Португалия, Италия; в Европе англосаксонской и германской – Англия, Австрия, Германия, Бельгия, Нидерланды, Дания, Скандинавия; наконец, в Европе православной и славянской – Греция, Болгария, Россия, Югославия и даже полумусульманская Албания. Наконец, самая соль трактовки

142 Nolle Е. Die faschistischen Bewegungen. Die Krise des liberalen Systems

die RntwipHnno Afr Bilcr-hictnpn Munr-hpn 1

und die Entwicklung der Faschismen. Munchen, 1971, s. 9

251

фашизма Нольте, в которой очевидна некая антиномия: <Если фа>. шистские движения и могут возникать лишь на почве либеральной системы, то сами они не есть некое изначальное выражение радиъ– кального протеста, который возможен на этой почве. Они гораздо более объяснимы в качестве ответа на этот радикальный протест в направлены вначале достаточно часто на защиту этой системы от натиска, перед которым государство кажется бессильным. Не бывает фашизма без вызова коммунизма>. :.

Нольте рассматривает либеральную систему как нечто само со> бой разумеющееся прогрессивное, и здесь он совсем не оригинален, но его трактовка фашизма как импульса защиты именно этой ей*. стемы от коммунизма была отходом от доминирующей в либеральном обществоведении концепции фашизма и.коммунизма как глав* ных врагов либерализма, что и вызвало огромную дискуссию. <Хотя в большинстве стран революционная попытка потерпела неудачу ранее, чем всерьез началась, – пишет Э. Нольте, – там, где она оставила более глубокие следы, она положила начало новому контръ движению, именно фашизму, который даже в наименее затронутых странах вызвал широкую симпатию к противодействию, энергия Ж которому была вызвана из глубин общества и казалась направленной на спасение государства>. Этот тезис трудно оспорить. Однако ответ на вопрос, какие основы государства стремилась спасти эта энергия, вызванная, скажем, из недр архиконсервативной католической или албанской мусульманской глубинки, представляется не столь однозначным. Ей скорее были одинаково чужды все формы левого общества, включая либеральную. Сам Нольте приводит пример Португалии – страны, в которой либеральная система пришла к власти при отсутствии всяких для нее предпосылок.

Помимо великодержавных и геополитических противоречий войну подготовили силы идеологические. Ученые обязаны прояв* лять сдержанность в суждениях о степени их влияния, однако фактом является то, что антикатолические, антиправославные, антиклерикальные, антимонархические, социал-демократические, марксистские, теософские, масонские организации, все транснациональные и не имеющие солидарности со своими отечествами, одинаково планировали уничтожение христианских монархий и традиционных структур, хотя имели различные проекты будущего. Для них положительным итогом даже при поражении своих правительств было завершение <всего того, что не закончила французская революция, европейские революции XIX века и Парижская коммуна>, о чем свидетельствуют бесчисленные документы этих организаций343. Далекий от этих сил Р.У. Сетон-Уотсон дал очень меткое определение Пер-

''"Jouin Е. L'apres-guerre, la guerre, 1'avant-guerre 1870-1914-1927. Paris, Revue Internationale des societes secrets. 1927.

252

вой мировой войне: <Это не только самая опустошительная из всех войн: это была революция, причем сразу национальная, политическая и социальная на обширных просторах Европы. Одним словом, война была одновременно годом 1815-м и 1848-м>344. Заметим, не 1917-м: Сетон-Уотсон имеет в виду сотрясение оставшихся монархий в Европе либерализмом, но не коммунизмом.

Э. Нольте сам приводит примеры отторжения частью европейского общества именно либерализма, когда такие ученые, как Макс Шелер и Вернер Зомбарт, <перевернули всеобще признанное состояние вещей> и <объявили нормальным и здоровым все то, что ранее считалось отсталостью Германии по сравнению с более свободным и буржуазным развитием Запада, и стали рассматривать войны Германии против Англии как войну против капитализма как английской болезни>345. Католическая церковь, несомненно, не приветствовала <либеральную систему>, в которой лаицизировались все общественные институты и образование, а антиклерикальные силы заполонили властные структуры и прессу. Фашизм итальянского типа был интуитивным ответом традиционных слоев, но вовсе не орудием <монополистического капитала>, космополитичного по природе, лишь вынужденного сотрудничать с ним.

Это была реакция отторжения космополитизма и атомизации общества, уничтожения фундамента единства личного и национального бытия вместе с бесспорным отторжением максималистского коммунизма, который и был вместе с радикальным либерализмом идеологией гражданского раскола. Нольте так и не доказал, что фашизм, делавший главный упор на солидаризме наций, есть идеология гражданской войны. Однако западноевропейские общества оказались уже неспособными на христианскую антитезу отчуждению и космополитизму. Здесь Нольте прав: фашизм – порождение либерального общества, а значит, мог воспользоваться лишь тем инструментарием, который могла ему предоставить <либеральная система>, в результате чего порыв проявил все признаки вырождения – отношение к церкви и к власти как служебному инструменту (Франко и Муссолини), насилие, экстремизм, шовинизм, экспансию. Сущность фашизма попадает под различные исследовательские призмы в зависимости того, чему он противопоставляется и что интерпретируется как его побудительный мотив – защита либеральной системы от коммунизма или защита остатков традиционных основ от обоих детищ Просвещения и философии прогресса. Еще Платон предсказал, что тирания рождается именно из демократии.

344 Seton-Watson R.W. Britain and the Dictators. Cambridge, 1938,

R. 52. 345 Nolle Е. Die faschistischen Bewegungen. Die Krise des liberalen Systems und die Entwicklung der Faschismen. Munchen, 1971, s. 17.

253

Концепция Нольте заслоняет один первостепенной важности вопрос: в противопоставлении фашизма либеральной системе исче* зает различие между фашизмом итальянского типа и национал-социв* лизмом, и главный грех их обоих сводится к отсутствию американской демократии. Однако нежелание какого-либо народа установит> у себя демократию есть его право и само по себе не имеет универсам листской претензии, не несет вызова или угрозы миру, если только не сопровождается насильственным навязыванием этого выбора. Именно насильственное навязывание миру любого выбора – в польъ> зу демократии или против нее – становится вызовом. Что же было вызовом и угрозой миру со стороны гитлеровского рейха, которые развязал войну со всей Европой? Попытка преодоления Версальской системы даже путем аншлюсов и локальных войн, если бы она лишь этим ограничилась, мало чем отличалась бы от традиционных пе4 риодических войн за сопредельные территории и вряд ли привела бы к Нюрнбергскому трибуналу. ъ"

Гитлер провозгласил претензии на территории и страны, никогда не бывшие в орбите германских государств как на западе, так и на востоке Европы. Такой проект нуждался в оправдании, которое была предоставлено языческой нацистской доктриной неравнородности людей и наций, отсутствующей как у фашизма итальянского типа, так у коммунизма. Вместе это и стало грандиозным всеобщим вызовом миру – как суверенности народов, международному праву, так и фундаментальному понятию монотеистической цивилизации об этическом равенстве людей и наций, на которых распространяется одна мораль и которые не могут быть средством для других. Именно универсальность вызова оправдывала чудовищные масштабы целей, побуждала на своем пути крушить народы, культуру, жечь целые порода и села. Ни в одной войне прошлого не было такой гибели гражданского населения на оккупированных территориях.

Тем не менее коммунизм все время объединяют с гитлеризмом – сравнение с философской точки зрения поверхностное и продиктованное политической задачей дать интерпретацию Второй мировой войны как войны не за геополитические пространства, не за исто'ъ рическую жизнь народов, которая имела аналоги в прошлом и изъъ вестные отражения в будущем (агрессия НАТО против Югославии за овладение теми же плацдармами и территориями, что были целью ив1914ив1941 гг.), а как войны за <американскую> демократию;

В этой части своей концепции Нольте, увы, сближается с вульгарной публицистикой У. Лакера, который также полагает корректным считать <итальянский фашизм как стоянку на полдороге к законченному тоталитарному государству>346, только стадией, на которой задержался

'""Лаке? У. Россия и Германия. Наставники Гитлера. Вашингтон, 1991,

с. 259.

254

процесс. Лакер пытается доказать родство двух режимов – гитлеровского и советского, поэтому ему необходимо свести главный ужас немецкого <фашизма> к <тоталитаризму>, то есть к отсутствию <американской демократии>, поэтому он даже не акцентирует внимание на расово-антропологической теории и последовавших из нее идейных обоснованиях репрессий против евреев, насильственного перемещения рабской рабочей силы <остарбайтеров>, планируемого занятия восточноевропейского Черноземья СССР и Украины колонистами и программы сокращения восточноевропейского населения СССР на 40 млн. человек. В книге Лакера со смаком цитируется гораздо больше презрительных высказываний немцев о русских, нежели о евреях, причем с незапамятных времен, а не только с нацистских. Иному автору никогда бы не простили такого забвения страдания евреев от руки нацистов и <занижения> удельного веса Холокоста, но здесь цель оправдывает средства: цель доказать, что главное зло XX века и вообще мировой истории – это русский и советский тоталитарный империализм, эталоном которого был СССР сталинского периода, и выделить все, что может сойти за его подобие в гитлеровском рейхе. Из книги Лакера, если не знать историю, можно даже получить впечатление, что расистские и антисемитские идеи подсказали немцам русские эмигранты, вроде полоумного Бискупского, используемого геббельсовской пропагандой. На этом концентрирует внимание и А. Янов, хотя он же утверждает, что антисемитизм <передали> славянофилам и националистам именно немцы в XIX веке, <а уж на русской почве он и разросся пышным цветом>.

Янову это нужно, чтобы доказать, что антисемитизм является неизбежным порождением всех альтернатив либерализму. Он пытается установить связь между гитлеровским нацизмом и философией немецкого идеализма – величайшим культурным достижением западноевропейского духа – и запоздалым христианским Ренессансом – альтернативой антропоцентричному Просвещению и французской революции – и скомпрометировать его. Уместно привести слова Филарета, митрополита Московского: <Как произошло зло? – Оно произошло так, как происходит темнота, когда зажмуришь глаза. Сотворивший око не виноват, что ты закрыл глаза и тебе стало темно>347.

Что касается бациллы расизма, поразившей в 30-е годы немцев, то не русские, сохранившие все народы империи, были их учителями, а британцы, о чем говорят записки очевидцев <цивилизаторской миссии англосаксонской расы>:

<На железных дорогах Индии существуют вагоны для черных и Для белых… мальчишка-англичанин, садясь на маленькой станции

347 Филарета, Митрополита Московского и Коломенского творения.

М., 1994, с. 341.

255

в вагон и заставая в нем хотя бы туземных раджей, может безнаказанно вытолкать их в шею со всеми вещами>.

<Однажды у одного лорда на званом обеде присутствовал сын местного раджи, европейски образованный молодой человек, которому выпало по протоколу сопровождать к столу супругу одного отсутствующего английского офицера… Когда он подал ей руку, последняя презрительно смерила его с головы до ног и, повернувшись к нему спиной, грубо и громко заявила свое недоумение, что ее пригласили сюда затем, чтобы оскорблять, давая ей в кавалеры грязного индуса… и демонстративно вышла… Чтобы протестовать против этой некультурной выходки гордой альбионки и вывести из неловкого.. положения раджу, моя дама… жена полковника, с моего согласия подошла к радже, предложила ему руку и вошла со своим темным кавалером в залу столовой. Но на этот подвиг вежливости и порядочности она была способна только потому, что принадлежала Е лучшему обществу Берлина>348.

Поверхностная, к тому же слишком явно отвечающая <идеологическому заказу> трактовка тождества нацизма и большевизма стала клише западного обществоведения, которым не стесняются оперировать образованнейшие и именитые авторы. Крупнейший современный французский историк Франсуа Фюре, развенчанный в блестящей рецензии В. Максименко, директор французского Института международных отношений Тьерри де Монбриаль пользуются этим ходульным лозунгом не менее, чем У. Лакер349. Но тезис о родстве нацизма как с классическими христианско-консервативными философскими направлениями, так и с <российским> коммунизмом не выдерживает анализа. Коммунистический замысел обескровливал собственную страну ради идеи облагодетельствовать все человечество, на алтарь которого было принесено все национальное. Через призму религиозно-философских основ истории такая цель, взятая в идеальных критериях, есть порождение апостасийного процесса в христианском сознании, отчасти ереси хилиазма и идеи утвердить в земной жизни равенство, которое в христианстве, провозглашено перед Богом.

Германский нацизм, оттолкнувшись от преодоления Версальской системы, провозгласил право обескровливать другие нации для того, чтобы облагодетельствовать свою. Целые аспекты нацистской доктрины основаны не только на философии историчности и неисторичности разных народов, свойственной прежде всего классической немецкой философии и Энгельсу, но и на идее расового превосходства,

'"Снесарев А.Е. Индия как главный фактор в среднеазиатском вопросе. (Взгляд туземцев Индии на англичан и их управление.) Доклад председателя среднеазиатского отдела Общества востоковедения. СПб., 1906, с. 133, 140.

349 Фюре Ф. Прошлое одной иллюзии. М., 1999; Монбриаль Т. Память настоящего времени. М., 1998.

256

на утверждении природного и этического неравенства людей, что есть возрат к язычеству и дуалистическому видению мира. По философии он отличен как от коммунизма, так и от фашизма итальянского типа, явившего (Нольте прав) лишь уродливый вариант <буржуазного> государства нового времени, <гиперэтатизм>, в котором отсутствовало обоснование права одной нации порабощать или уничтожать другие.

Неразличение Эрнстом Нольте фашизма и национал-социализма приводит его к косвенному моральному оправданию гитлеровских завоевательных стремлений, ибо он трактует Вторую мировую войну как всеевропейскую войну, начавшуюся в 1917 году между двумя <идеологиями и партиями гражданской войны>, бросившими вызов либеральной системе, и обесценивает жертвы русских, понесенные за право на суверенитет и национальную историю. В историографию Второй мировой войны последних двух десятилетий внедрено суждение о родстве Гитлера и Сталина, сначала сотрудничавших, затем столкнувшихся в соперничестве, о войне как схватке двух тоталитаризмов. Это позволяет трактовать борьбу англосаксонских участников антигитилеровской коалиции как войну за универсальные идеалы прогресса и торжество американской демократии, которая продолжается и в 80-90-е годы против оставшихся <тоталитарных режимов> – сначала СССР, потом Милошевича. Однако сопоставление даже известных фактов и событий, тем более изучение архивов показывает весьма знакомые геополитические константы мировой политики.

Примечательны секретные переговоры сэра Джона Саймона, министра иностранных дел Великобритании, и Гитлера, состоявшиеся во дворце канцлера в Берлине 25-26 марта 1935 г., запись которых стала достоянием советской разведки и была впервые опубликована в очерках истории советской разведки в 1997 году. Гитлер отвергает всякий намек на возможность любого сотрудничества с большевистским режимом, называя его <сосудом с бациллами чумы>, заявляя, что <немцы больше боятся русской помощи, нежели нападения французов>, и утверждая, что из всех европейских государств вероятнее всего ожидать агрессии именно от России. Разрыв с рапалльской линией и отсутствие всякой преемственности с ней у будущего советско-германского пакта 1939 года налицо. Именно Саймон предложил рассматривать СССР лишь как геополитическую величину и настаивал, что <опасность коммунизма скорее является вопросом внутренним, нежели международного порядка>. Однако смысл его послания Гитлеру совсем в другом – в санкционировании аншлюса Австрии, которым Британия готова была, как принято в историографии, умиротворить Германию. Когда Риббентроп попросил Саймона высказать британские взгляды по австрийскому вопросу, тот прямо постулировал: <Правительство Его Величества хотело бы, чтобы проводилась такая политика, которая обеспечила бы непри-

17-2528

257

косновенность и независимость Австрии, однако правительство Егв Величества не может относиться к Австрии так же, как, наприме> к Бельгии, то есть к стране, находящейся в самом близком соседств> с Великобританией>. Удовлетворенный Гитлер поблагодарил брйй танское правительство за его <лояльные усилия в вопросе о саарз ском плебисците и по всем другим вопросам, в которых оно заняло такую великодушную позицию по отношению к Германии> (речь шла о конференции в Стрезе 1935 года по вопросу о нарушениях Герм<г нией военных положений Версальского договора, когда Британии отвергла предложение о санкциях в случае новых нарушений350) ;ъ?ъ

США же буквально повторяли свое поведение в 1914-1917 года*?– ибо могли себе позволить выжидать в любой войне до того самог^ момента, пока не начнутся геополитические изменения структур* ного порядка, которые кардинально изменят соотношение сил. Cb-? общение советской разведки о такой позиции США сопровождалось. записью доклада Рузвельта кабинету о его переговорах от 29 сени тября 1937 г. с Рэнсименом – специальным представителем каби^ нета Болдуина. Главным содержанием переговоров был вопрос '4 нейтралитете США в грядущей войне: <Если произойдет вооружен^ ный конфликт между демократиями и фашизмом, Америка выполни! свой долг. Если же вопрос будет стоять о войне, которую вызовет Германия или СССР, то она будет придерживаться другой поЗй1' ции, и по настоянию Рузвельта Америка сохранит свой нейтралитет:

Но если СССР окажется под угрозой германских империалистических, то есть территориальных, стремлений, тогда должны будут вмешаться европейские государства, и Америка станет на их сторону>"" Последний тезис почти полностью повторяет стратегию нейтралитета в Первой мировой войне – вмешаться, лишь когда Евразия окажется под преимущественным контролем одной континенталь-' ной силы, ибо в XX веке США уже не терпят чью-либо <доктрину– – Монро> в Восточном полушарии, которое стало сферой американских интересов.

Гитлеровские планы завоевания восточного <жизненного пространства>, казалось, полностью ломали англосаксонскую геопб-1 литическую доктрину <яруса мелких несамостоятельных восточно1 европейских государств между немцами и русскими от Балтики до Черного моря>. Однако известно, как Британия и США косвенным образом всемерно подталкивали Гитлера именно на Восток. Самое страшное для англосаксов случилось бы, если бы Германия удовлетворилась Мюнхеном и аншлюсом Австрии, которые <мировым демократическим сообществом> были признаны. Произошла бы ревизия

""Очерки истории российской внешней разведки. В шести томах. М., 1997, т. 3, с. 463-464, 467. 351 Там же, с. 468.

258

Версаля, причем такая, против которой потом трудно было бы возоажать: эти территории не были завоеваниями 1914-1918 годов, но входили в Германию и Австро-Венгрию до Первой мировой войны. Это ставило крест на прожектах дунайской конфигурации и панЕвропы, которые усиленно прорабатывали англофил, член всевозможных обществ австрийский граф Р. Куденхов-Каллерги и словацкий политик М. Годжа352. Р.В. Сетон-Уотсон, написавший одну из своих последних работ прямо накануне аншлюса, успел добавить к ней скороспелый комментарий к случившемуся. В нем он едва ли не больше всего сокрушается о крахе надежд на Дунайскую конфедерацию353, которая уже не успевает разъединить немецкий потенциал. Извечная стратегия – отделить Пруссию с ее выходом к Балтийскому морю от <южных немцев>, которых лучше привязать к балканским славянам, чтобы предупредить создание меридиональной системы <от моря до моря> в <осевом> геополитическом пространстве Евразии, а также связать дунайские водные пути, в которых Британия сильно заинтересована, со Средиземноморьем. Но состоявшийся аншлюс мог стать соединением общенемецкого потенциала – кошмар Британии со времен Тройственного союза, подтолкнувший Лондон к России и Франции в Антанте.

Недальновидность нацистской Германии можно объяснить лишь дурманом национал-социалистической идеологии. Британия рассчитывала не умиротворить Гитлера, но способствовать ощущению более легкого и безболезненного в смысле отношений с Западом продвижения на Восток, а не на Запад, и англосаксонский расчет на необузданность амбиций был точным. Агрессия на Восток давала повод вмешаться и при удачном стечении обстоятельств довершить геополитические проекты на основе <самоопределения и демократии>, которые будут провозглашены не только для стран, подвергнувшихся агрессии, но для всего ареала. Печать и политические круги в Англии открыто обсуждали следующий шаг Гитлера – претензии на Украину. В этом вопросе была активна и Польша, предлагавшая Гитлеру свои услуги при завоевании Украины и заявившая сразу после присоединения Судетской области к Германии свои претензии на Тешинскую Силезию, отошедшую по условиям Версаля к Чехословакии после четырех веков в составе Габсбургской империи. Уже в январе 1939 года польский министр иностранных дел Бек заявил после переговоров с Берлином о <полном единстве интересов в отношении Советского Союза>, а затем советская разведка сообщила и о переговорах Риббентропа с поляками, в ходе которых Польша вы-

352 Громова А.В. Планы Дунайской федерации в программе Р. КуденховаКалерги и плане М. Годжи (1932-1938) // Международный диалог. М., 2000, № 1.

353 Seton-Watson R.W. Britain and the Dictators. Cambridge, 1938, p. 441.

17*

259

разила готовность присоединиться к Антикоминтерновскому пакту! если Гитлер поддержит ее претензии на Украину и выход к Черном> морю354. Однако англосаксонская стратегия не была успешной. Агреог сия против СССР была отложена до разгрома Западной Европы, ь"