Текст книги "Россия и русские в мировой истории."

Автор книги: Наталия Нарочницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 46 страниц)

22 – 2528

337

ворить с лидерами конгресса о возможном договоре между США и СССР>, хотя <американский народ, как правило, не заключает ??? говоры с другими странами>. Цель такого договора заключалась бы в том, чтобы держать Германию разоруженной в течение 20-25 лет> и <устранить угрозу повторного вооружения Германии>. В ответ Молотов благоразумно изрек лишь дипломатическое: <Интересно>431. <Антигерманское> предложение было опять повторено Бирнсом в беседе с Молотовым в ответ на <антияпонское предложение> Молотова.

Можно дискутировать о намерениях сторон, осуждать неспособность привести амбиции в соответствие с возможностями и приводить примеры, как Сталин хотел добиться большего в Проливах, а США нарушали все договоренности в Японии, но нельзя не согласиться с оценкой Бжезинского, что в результате войны американские обретения значительно превышали советские, а контроль США над целыми регионами мира и возможности по его структуризации в систему имели несравненные глобальные параметры. <Хотя Советский Союз вышел из войны с повсеместно возросшим престижем, обрел значительное расположение к себе даже в Соединенных Штатах вкупе с максимально послушными и влиятельными коммунистическими партиями, игравшими ключевые роли в таких странах, как Франция и Италия, советские позиции в мире все еще значительно уступали Соединенным Штатам. Западное полушарие прочно находилось в американских руках; Африка и Ближний Восток были под политическим контролем американских союзников (при том что американские экономические владения расширялись особенно быстро на Ближнем Востоке); южноазиатская дуга все еще была частью Британской империи, одновременно Иран уже с 1946 года искал американской поддержки против Советского Союза; националистический Китай (гоминьдановский. – Н.Н.) стремился к консолидации своей власти; наконец, Япония была зоной исключительно американской оккупации>432.

Это блестящее подтверждение идеологом и стратегом американского глобализма выводов, сделанных советским внешнеполитическим ведомством. Внутренний анализ характеризует общие тенденции политики США в мире и закрепление их позиций <через военные или экономические сферы по геополитическим кругам вокруг Евразии: по малому – Саудовская Аравия, Иран, Африка и по большому – Южная Америка, Тихий океан, Япония>433. В этой оценке схвачена именно структурность глобального продвижения

431 АВП РФ. Ф. 0431 (1), on. 1, док. 18, п. 4, л. 25-26. ""Brzezinski Zb. How the Cold War Was Played. Foreign Affairs. October, 1972, p. 182-183.

433 АВП РФ. Ф. 0431 (II), on. 2, док. 48, п. 11, л. 73-74.

338

США. То, что названо большим и малым кругами экспансии, Бжезинский, проявивший и позднее в наши дни склонность к картографическим пасьянсам, именует похоже – <дугой>. Оправдались предсказания В. Семенова-Тян-Шанского относительно неизбежного возрастания роли <средиземных> морей – Средиземного и Японского, а также Карибского вместе с Мексиканским заливом; он предупредил, что <в недалеком будущем испытанную европейцами кольцеобразную систему владения… попытаются осуществить по отношению к Мексиканскому и Китайскому морям – американцы и японцы>434, что и происходило в виде японских попыток завладеть Кореей, экспансии США в Карибском бассейне и окончательного превращения Тихоокеанского бассейна в зону американского контроля.

Отсутствие намерений, тем более конкретных планов <завоевания Западной Европы>, доказывает тот простой факт, что СССР, имевший на пике войны около 11,3 млн. солдат, провел масштабную демобилизацию, которая была вызвана экономической необходимостью, военными разрушениями и колоссальными потерями людской силы: к 1947 году Советский Союз имел лишь 2,8 млн. человек под ружьем, хотя в силу определенных причин этот факт скрывал. Бжезинский предлагает считать, что <конфронтация между США и СССР выкристаллизовалась в течение следующей фазы – 1947– 1952 годов, чему немало способствовало формирование консенсуса в пользу конфронтационного курса как в американских правящих кругах, так и советском руководстве>, которое <после введения сталинского террора нуждалось в атмосфере "осажденного лагеря">. Однако, по оценке Бжезинского, Советскому Союзу опять было отнюдь не до дальнейшей экспансии, ибо сам <осажденный лагерь> внутри испытал ряд сотрясений – Чехословакия, Берлин, отход Югославии. В этот период отмечается быстрое наращивание советских вооруженных сил, способных компенсировать наличие атомной бомбы, впрочем в 1951 году у СССР уже появился собственный небольшой арсенал, приблизительно равный всего лишь / американского. Хотя в этот период СССР демонстрирует решительность и жесткость в ответ на вызовы, <эффективность его вооруженных сил ограничивалась лишь охраной советского политического доминирования в Восточной Европе – зоне, которая даже и не оспаривалась Западом активно>.

Советская стратегия также отнюдь не была нацелена на экспансию, а период в целом оказался на пользу Соединенным Штатам, так как была начата реализация давно лелеемых целей: организация

434 Семенов-Тян-Шанский В.П. О могущественном территориальном владении применительно к России. Очерк по политической географии (доложен Отделению физической географии в 1912 году). СПб., 1915, с. 13-14.

22*

339

экономического развития Западной Европы в определенном направлении и оформление новой политической коалиции – НАТО, начало ускоренного вооружения в США и противодействие Советскому Союзу на трех направлениях – Берлин, Корея и Югославия, которая, благодаря Тито, принесла выигрыш англосаксам в их стратегии не пустить СССР на Балканы.

Не лишено оснований предположение, что корейская война, возможно, была тщательно продуманным шагом Сталина для того, чтобы сформировать и закрепить на будущее устойчивое американокитайское противостояние, тем более что переход Кореи под полный контроль какой-либо державы (в прошлом веке Китая или Японии, после 1945 г. Китая либо США) противоречил постоянным интересам России. <Недоверие Сталина к Китаю, – пишет Бжезинский, – хорошо подтверждено документально, к тому же доминирующим стремлением США до корейской войны был поиск некоторого взаимопонимания с новыми правителями континентального Китая. В любом случае Сталин должен был весьма положительно отнестись к возможности стимулировать лобовое столкновение между Америкой и Китаем, и не без оснований. Последующие 20 лет американокитайской вражды были чистым выигрышем для Советского Союза>.

Анализируя следующий этап холодной войны, Бжезинский и вовсе может удивить своим откровенным указанием на то, что <именно США после прихода к власти республиканской администрации в 1952 году, первые и никем не спровоцированные, явно формулируют новую более жесткую политику – отход от стратегии <сдерживания> (containment) и объявление наступательной <политики освобождения>, нацеленной на <отбрасывание> (roll back) Советского Союза от его новообретенных восточноевропейских сателлитов>. Это уже явный передел ялтинско-потсдамского мира. Что касается СССР, то он имел основания с беспокойством отнестись к такому изменению американского тона. Это было, без сомнения, усугублено серией внутренних кризисов, а также, как пишет Бжезинский, <заметным ослаблением способности эффективно осуществлять контроль над Восточной Европой – зоной, на которую теперь была открыто нацелена новая американская политика>.

Добавим, что в этот же период США не только в косвенной форме, но уже открыто поставили под сомнение ялтинско-потсдамский порядок в Азии, предъявив ультиматум Японии в ходе переговоров с СССР в 1956 году, что в случае подписания Японией мирного договора с СССР, в котором Япония согласится признать Южный Сахалин и Курильские острова частью территории СССР, США навечно сохранят в своем владении острова Рюкю. В Памятной записке Государственного департамента объявлялось, что США <рассматривают так называемое Ялтинское соглашение просто как изложение общих целей тогдашними главами участвующих держав, а не как

340

окончательное решение этих держав или какой-либо юридический результат в вопросе о передаче территорий>. Далее была изложена полная ревизия позиции США не только в Ялте, но и в Потсдамской декларации, и директиве генерала Макартура: по мнению США, <острова Эторофу и Кунасири (вместе с островами Хабомаи и Сикотан, которые являются частью Хоккайдо) всегда являлись частью собственно Японии и … должны быть признаны как находящиеся под японским суверенитетом>435.

В этот же период США начинают обретать стратегическую способность нанести существенный ущерб Советскому Союзу, которая вместе с усилившимся крестоносным импульсом Вашингтона подтверждала наступательный характер американской политики. Так же, как и огромный рост вооружений с военными расходами на сумму в 30 млрд. долларов и увеличивавшийся разрыв в ВНП. Тем не менее, как признает Бжезинский, <именно США в этот период становятся чрезвычайно чувствительны к своей безопасности: даже незначительная ядерная способность СССР создавала внутри страны (США) ощущение уязвимости со стороны советского ядерного нападения>. Что же СССР? Сочетание внутренних и международных трудностей побудило советскую сторону инициировать ряд шагов, направленных на разрядку в отношениях Восток-Запад. Еще до смерти Сталина СССР дал понять, что готов рассмотреть возможность единой, нейтрализованной Германии. Однако такая Германия была не нужна США с самого начала, и именно США, но не СССР в первые послевоенные годы опасались исхода <свободных общегерманских выборов> в силу очевидного доминирования пацифистских и нейтралистских настроений. Еще более значительной была готовность заключить мирный договор с Австрией, в результате чего СССР вскоре вывел оттуда свои войска. Было восстановлено некое взаимопонимание с Югославией, а <дух Женевы>, последовавший за встречей в 1955 году, имел следствием совместное объявление СССР и США о сокращении вооруженных сил.

Бжезинский же отмечает, что наступательная идеология США не была сопровождена реальным наступлением, и сожалеет, что на этом этапе США не стали добиваться успеха в ревизии европейского порядка, санкционированного не только Сталиным, но также Рузвельтом и Черчиллем. По его суждению, только пассивность США по отношению к кризису в Восточной Европе и вводу войск в Венгрию в 1956 году, а также очевидные разногласия западных союзников по Суэцкому кризису придали советскому руководству уверенность и заложили новое продолжение противостояния вместо победы Запада, который упустил возможность добиться полного

435 Тихвинский СЛ. Россия-Япония. Обречены на добрососедство. Воспоминания дипломата и заметки историка. М., 1996, с. 104-107.

341

краха советского контроля над Восточной Европой и не использовал для этого ни уязвимость СССР в этом контроле, ни его заинтересованность в ослаблении напряженности. В результате в новом периоде 1958-1963 годов, названном весьма справедливо <преждевременным советским глобализмом>, уже СССР начал более провоцирующую политику. Если между 1953 и 1957 годами СССР преувеличивал свою мощь, чтобы США воздерживались от наступления, то начиная с 1957 года советские лидеры стали раздувать свою мощь для подкрепления собственной наступательноеT436.

Ведущий политолог американского Совета по внешним сношениям, знаменитый своим максимально обнаженным нигилизмом к СССР и России, отмечает самый <наступательный> период советской политики не в сталинские времена, а в хрущевские, что наносит удар по искусственной схеме А. Янова, который втискивает факты в прокрустово ложе своей теории, что все периоды <реформы> означали отказ от <имперской политики экспаснсии>, а все периоды <антиреформы>, куда в Новейшее время отнесен прежде всего Сталин, сопровождались экспансией и завоеваниями.

Тем не менее именно во времена Хрущева идеологическая песнь Мао <Ветер с Востока побеждает ветер с Запада> стала вдохновляющим мотивом хрущевского глобализма – доктрины мировых отношений и соединения усилий внешней политики стран социализма во главе с СССР, коммунистического и рабочего движения западных стран и национально-освободительного движения в так называемом третьем мире. Холодная война, которая была исключительно делом советско-американских отношений, вернее, ее идеологическим фоном в первое десятилетие после войны, переносится на весь мир. Резко возрастают вовлеченность СССР в разных конфликтах и его помощь антиимпериалистическим силам: Ближний Восток, Конго, Северная Африка, Индонезия, Наконец, Хрущев дерзает войти в святая святых и вотчину доктрины Монро – Западное полушарие и начинает помогать Кубе. В 1961 году Хрущев произносит речь о <национально-освободительной борьбе>, которую Бжезинский остроумно сравнил по ее звучанию для США с тем впечатлением, что должна была произвести на СССР доктрина <освобождения>, провозглашенная А. Даллесом всего лишь около десятилетия до этого. Стороны обменялись посланиями. После инцидента в бухте Кочинос Куба стала для США таким же источником позора в глазах мировой общественности, каким была Венгрия для СССР. Расправа над П. Лумумбой и использование механизма вооруженных санкций ООН повернуло против США мнение немалого числа так называемых развивающихся стран, которые ежегодно пополняли ряды ООН, голосования в которой уже не демонстрировали полную поддержку США.

<"Brzezinski Zb. How the Cold War was Played… p. 190-191.

342

Итак, после войны именно США начали наступательную стратегию для передела ялтинско-потсдамского мира. Что же происходит в области идеологии?

<Левое> и <правое> в общественном сознании холодной войны: западная революция и советская контрреволюция

Сегодня и политики, и обществоведы как на Западе, так и в России широко пропагандируют окончание холодной войны как главный <позитивный> итог <демократической> перестройки международных отношений, ставшей возможной после краха <тоталитарного монстра> – СССР. Холодная война определялась либеральной доктриной как <борьба демократии и тоталитаризма>, проявляющаяся в военном противостоянии, навязанном <свободному миру> <агрессивным вооруженным до зубов коммунизмом>. Публицистика столпов западной политологии часто повторяет эти штампы в более или менее богатом контексте.

Определение холодной войны, как и ее причин, имело зеркальный аналог в советской внешнеполитической идеологии и пропагандистском арсенале лишь с обратным знаком: современные международные отношения – это <классовая борьба мирового империализма и коммунизма>, проявляющаяся (исключительно благодаря миролюбию социализма) прежде всего в сфере идеологии, но также в борьбе <агрессивного блока НАТО> с <оплотом мира и социализма> – Советским Союзом. Так трактовали <главное противоречие нашей эпохи> будущие идеологи <демократической перестройки международных отношений>, в то время маститые пропагандисты советской внешней политики и космополитической доктрины обострения идеологической борьбы как формы классового противоборства мирового социализма и капитализма437. Их <кузены> в полном согласии с той трактовкой противостояния провозгласили после победы <либерализма> над коммунизмом <конец истории> (Ф. Фукуяма).

Не следует оспаривать, что коммунистическая доктрина СССР безусловно окрасила холодную войну и придала ей специфические черты. Но очевидно и то, что холодная война обязательно состоялась бы в иной форме, даже если в 1945 году на месте коммунистического СССР возродилась и восстановила бы свою историческую и национально-религиозную ипостась Российская империя, ибо мнимым <борцам против большевизма> были весьма по душе главные первоначальные задачи русской революции. Довести эти задачи до логи-

437 Арбатов Г.А. Идеологическая борьба в современных международных отношениях. М-, 1970.

343

ческого конца, закрепить их навечно, не допустить восстановления преемственности русской истории – вот главный смысл западной политики в отношении СССР в XX веке.

Сведение противостояния Запада и геополитического феномена СССР – России исключительно к демагогии о борьбе коммунизма и демократии было нужным для того, чтобы потом обосновать правомерность замены итогов Второй мировой войны, которую СССР выиграл, на итоги холодной войны, которую СССР проиграл, причем проиграл в роли носителя коммунистической идеи. Идея и носитель были повержены с афишируемым треском. Но ликование либерализма странно не соответствовало абсолютной безвредности идеи коммунизма для Запада в силу ее уже полной непривлекательности в конце XX века. Триумф связан с тем, что под видом коммунизма, казалось, удалось еще раз похоронить в зародыше потенциальную возможность исторического возрождения России. Ибо Великую Отечественную войну СССР выиграл в своей ипостаси Великой РОССИИ.

Без осознания этого важнейшего феномена нашей многострадальной истории XX века невозможно понять суть мировых и международных процессов и судьбу послевоенного СССР. Этого не смогли понять и не хотят до сих пор понять ни советские прекраснодушные либералы (не прекраснодушные это понимают и всячески стремятся подвергнуть сомнению память о войне), ни ортодоксальная часть советских коммунистов, ни, как это ни парадоксально, кипящая ненавистью к ним та часть русской внешней и <внутренней> эмиграции, которая тщится морально и исторически оправдать РОА, НТС и иже с ними. Новый раунд этих попыток повторяется сейчас.

Даже беглый взгляд на сложные мотивации тех эмигрантов, чье решение в меньшей степени было определено обстоятельствами личных перипетий судьбы (казаки и некоторые другие), связавших себя с власовцами, показывает: размежевание за некоторыми исключениями прошло по линии <либералы и почвенники>. По свидетельству светлой памяти Н.И. Толстого, очевидца этого процесса в эмигрантской среде Белграда, <либералов-пораженцев> было 15-20%. Именно они в разной форме затем оказались соучастниками и войны холодной, вольно или невольно став на сторону <мировой закулисы>. Из этой среды питался НТС, который объединил поначалу пламенных патриотов России. Но их деятельность после мая 1945-го стала исторически абсурдной. В это время прозорливые уже понимали подоплеку мировых процессов и чувствовали, что после воины все заграничные русские структуры с политическими целями, невольно и неизбежно оказавшиеся под колпаком западных спецслужб, как бы искренни ни были их члены, не только не способствуют <освобождению> России, но, став инструментом могущественных, отнюдь не русских, сил, лишь помогут обрушить ее с трудом выживший каркас.

344

Не дерзая судить всю власовскую <армию>, в которой оказались не только банальные предатели, но несчастные, морально сломленные люди со сложнейшей судьбой, отметим, что поклонники и адвокаты из русских за рубежом генерала А. Власова, подобно Ленину в 1914 году, желали поражения собственному правительству и победы оккупантам. Смехотворны рассуждения о временности союза с Гитлером и последующей гипотетической борьбе <армии> Власова без промышленного обеспечения уже против Гитлера и его колоссальной военной машины, для слома которой потребовались десятки миллионов жизней и четыре года невиданного духовного и физического напряжения. Исторически не оправдываемы попытки развязать войну гражданскую во время войны Отечественной, в которой на своей земле против чужеземцев народ во все времена сражается только за Отечество, какие бы символы ни были на знаменах438. Однако во внешней пропаганде холодной войны центральным стал тезис, что не русский народ, а лишь <большевики> и подневольные сражались против родственного фашизма за мировое господство – война между равными тоталитарными монстрами, чему служит и проникшая в посткоммунистическую Россию пропаганда НТС. В такой интерпретации <ярость благородная> обессмыслена, а война перестает быть опорным пунктом национального сознания, ибо у русских в XX веке вместо национальной истории остается лишь погоня за ложными идеалами. Однако сами стратеги западной политики хладнокровно оценили, что война стала Отечественной, востребовала национально-государственный инстинкт русского народа и национальную солидарность, разрушенные классовым интернационализмом, очистила от скверны братоубийства и воссоединила в душах людей, а значит, потенциально и в государственном будущем разорванную, казалось навеки, нить русской и советской истории.

Российское наследие было препарировано и инкорпорировано в советскую государственную доктрину, уже сильно отличавшуюся от замыслов пламенных революционеров. Многие работы основоположников были заперты за толстыми стенами ИМЭЛа. III Интернационал в итоге оказался в гостинице <Центральная> под домашним арестом, в КПСС наметилось негласное противоборство нацио-

438 Протоиерей Александр Киселев в книге <Облик генерала ?.?. Власова> поражает отсутствием оправдания Власова – только <ненависть> к обманувшему <режиму>. На обоснования Власовым измены разочарованием в <большевистской власти>, которая <не оправдала те чаяния, которые с ней связывали>, с благоговением ссылается Е. Вагин в глумливой статье о 50-летии победы (<Вече>, Мюнхен, 1995, № 55). Оба автора, похоже, не осознают, что А. Власов развенчивает сам себя как <русского патриота>, раз он имел чаяния в антихристианских и антирусских идеях революции. Лишь генерал Краснов с его казачьей армией вызывают скорбное сострадание – для них гражданская война не кончалась.

345

нально-державной и космополитической линий, за которым пристально следили спецслужбы США, а также диссиденты-западники. Красноречивым свидетельством бдительного и весьма профессионально организованного отслеживания ростков русской мысли и духа и малейших колебаний партийной идеологии служит <аналитическая сводка> о состоянии современного русского самосознания и о так называемой <русской новой правой> А. Янова439.

Как бы ни были малы и объективно ограничены эти колебания в рамках господствовавшей идеологии, одна лишь возможность выживания не то что ростков – семян русского самосознания потенциально угрожала обоим универсалистским проектам XX века –"* коммунистическому и либеральному глобальным сверхобществам. О чем бы ни витийствовали прежние и нынешние адвокаты НТС, суждения и деятельность титанов западноевропейской политики, Черчилля, де Голля, других, вся западная стратегия и, наконец, обширная зарубежная литература по международным отношениям свидетельствуют: после мая 1945 года Советский Союз в западном мире рассматривался как <опасная>, а сочувствующими силами мира как <обнадеживающая> геополитическая предпосылка к потенциальному самовосстановлению России.

Для обоснования принципиально новой концепции отношений с СССР Запад нуждался в замене идеологических клише времен войны. В качестве идейной парадигмы <главного содержания эпохи> стала борьба свободного мира и демократии против угрозы коммунизма. При этом воинствующе антикоммунистический Запад полностью взял на вооружение выгодную ему большевистскую нигилистическую интерпретацию событий: Россия и русская история <упразднены> безвозвратно в 1917 году, а СССР является не продолжением тысячелетнего государства, а соединением совершенно независимых и самостоятельных наций. Это определение, как будто согласованное в неких высших мировых сферах, с одинаковой неизменностью применяется до сих пор как в отечественной (сначала марксистской> потом либеральной), так и западной политической доктрине с той разницей, что в первой соединение объявлено благом <под сиянием пролетарской революции>, а во второй – насильственным игом <под железным обручем тоталитаризма>.

Очевидно, что два определения тождественны, отличаясь лишь мнением о факте, и в равной степени давали возможность в нужный момент подвергнуть сомнению единство страны, ибо ей оТказано в историческом прошлом. Борьба против насильственной! <соединения> всегда правомерна, а разочарование в благодати про" летарской революции сразу позволяет усомниться в целесообраз-?

<См. Янов АЛ. Русская идея и 2000 год. Нью-Йорк, 1988; Нева, 1992, №№ 9-12.

346

ности единства. В пропаганде холодную войну объявили силовым и идеологическим барьером потенциальной экспансии мощного государства с мессианской идеологией. В той известной мере, в какой это действительно имело место и относилось к установлению опеки над Восточной Европой и навязыванию ей коммунистической идеологии, ее можно было бы считать естественной и традиционной политикой мировых держав. Но на деле его стратегия заключалась не в <терпеливом, длительном и бдительном сдерживании> (по Дж. Кеннану, автору официальной доктрины США), но в отрицании целиком историко-геополитического феномена СССР как преемника России.

Резолюция конгресса США от 17 июля 1959 г. постановила отмечать ежегодно <неделю порабощенных наций> и стала законом P.L.86-90, обязавшим президентов из года в год подтверждать цель США освободить жертвы <империалистической политики коммунистической России, приведшей с помощью прямой и косвенной агрессии, начиная с 1918 года, к созданию огромной империи, представляющей прямую угрозу безопасности Соединенных Штатов и всех народов мира>440. <Находящимися под советским господством> были названы все народы союзных республик, <Казакия> и <ИдельУрал>, кроме русского. Это неопровержимо демонстрирует главный аспект холодной войны, не понятый ни либеральной частью русской эмиграции, ни ортодоксальными коммунистами: борьба не с коммунизмом, а борьба с <русским империализмом>, причем на самой территории исторического государства Российского, которая никогда до революции не подвергалась сомнению самыми жесткими соперниками России на мировой арене.

Малоизвестная книга Льва Е. Добрянского, профессора Джорджтаунского университета и председателя <комитета по проведению недели порабощенных наций>, разработчика концепции, реализованной на государственном уровне, проясняет смысл <крестового похода против коммунизма>. Добрянский интерпретирует Октябрьскую революцию как <сокрушающее восстание всех нерусских народов России> и призывает вновь разрушить <русский колониальный гнет над тюрьмой народов>. Он (не без оснований) видит мало общего между взглядами и философией Маркса и конечным продуктом марксизма-ленинизма на российской почве и предлагает применять к СССР оценки из <Тайной дипломатической истории>, в которой Маркс призывал вернуть Россию к Московии в положении Столбовского мира. Полагая величайшей ошибкой Запада избрание такой внешнеполитической идеологии, которая позволила <русскому колониализму и империализму> с Ивана III прикрываться жупелом

440 Congressional Record. Vol. 105. Proceedings and debates of the 86th Congress. P. 9. June 18 1959 to June 30 1959. Washington, Gov. Pr. Off. 1959, P. 11398-11399.

347

коммунизма, Добрянский и другие авторы доказывают, что компас <русского медведя>, его <полярная звезда> неизменно указывает на захваты и порабощения нерусских народов441.

Этот документ, хотя и вызвал негодование Н.Хрущева, обрушившегося на Р. Никсона в ходе его визита в Москву, тем не менее был скрыт от советской общественности и даже не стал разрешенной мишенью для обстрела советской историографией, как и внушительный пласт подобной американской политической литературы. Так, вплоть до перестройки важнейший аспект противостояния остался за официальным кадром борьбы как на мировой арене, так и внутри СССР. Обе стороны предпочли сделать официальным знаменем борьбу коммунизма и либерализма. Ответить на вызов, не реабилитировав русскую историю, было невозможно.. Для американской стороны обнажать цель расчленения СССР, основателя ООН, с которым США имели дипломатические отношения, было не только неплодотворным, но и вопиюще противоречило международному праву. Начиная с Кеннеди, ежегодные декларации цитировали резолюцию Конгресса сокращенно, опуская пункты с упоминанием советского господства. Неудивительно, что враждебность к геополитическому феномену СССР на протяжении всей советской истории возрастала, когда планы раздробления России <ради победы коммунизма во всемирном масштабе> в духе III Интернационала отступали, и ослабевала, когда те же планы, только уже ради <победы либерализма>, возвращались. Максимальное неприятие относится к <державному> периоду.

Характерной является позиция западной интеллигенции – по своим философским устоям левой и даже поклонницей основ марксизма. Она с сочуствием относилась к идее революции и к большевистской России и закрывала глаза на <красный террор>, когда физически уничтожались коренные русские сословия. Певцами русской революции были всемирные литературные и общественные знаменитости, отказавшиеся, как Р. Роллан, Ж.П. Сартр и другие, осудить революционный террор. В 50-е годы западные интеллектуалы отвернулись от СССР и осудили репрессии, но не против носителей национального и религиозного начала, а лишь те, что гильотинировали октябрьских дантонов, когда <революция как Сатурн начала пожирать собственных детей>. Либералы разочаровались в СССР, но не в идее революции.

Послевоенный СССР уже не удовлетворял мировой левый дух как раз потому, что внутренне идеологически уже утратил импульс антихристианского вызова миру, перестал <в нужной мере> быть анти-

441 Dobryansky Lev. Е. The Vulnerable Russians. New York, 1967; См. также Bray W.G. Russian Frontiers: From Moscovy to Chrushchev. New York, 1963.

348

Россией, хотя, конечно же, оставался не-Россией. Вместо источника перманентного бунта против любых исторических и духовно-культурных устоев и традиций, каким был Октябрь 1917-го, Май 1945-го превратил СССР в державу с интересами, вполне определяемыми, несмотря на идеологические искажения, традиционными критериями, и соблюдающую правила игры на мировой арене, а внутри страны создал консервативную, даже ханжескую систему ценностей и жесткую общественную иерархию. Именно <недостаток> левизны Советского Союза, утрата им импульса <ниспровержения> традиций, а значит, самого антихристианского духа революции, близкого общечеловекам всех мастей, привели западноевропейского <прометеевского> индивида в духовное <уныние>.

Индивид, как и в XIX веке, подготовившем революции XX столетия, повергнут в очередную стадию <отчуждения>, которой опять занялась западная философия и социология, конечно же, с марксистскими корнями (Г. Маркузе). А вскормленные ею интеллектуалы проявляют свое полное отчуждение от богоданного мира по-разному: на Западе в 60-е годы происходят две своеобразные революции. Разочарованные <пламенно-левые> – Режи Дебре, Э. Че Гевара, Пол Пот, закончивший Сорбонну, уходят из <декадентского> мира в джунгли делать новые бескомпромиссные революции, поскольку Великая Октябрьская выродилась и провозгласила устами Хрущева бюргерские идеалы: <Догнать и перегнать Америку>. Разочарованные левые <скептики> демонстрируют характерный для всего западного мира всплеск левого нигилизма в общественной жизни, культуре и искусстве. Запад пережил революцию, которую не слишком заметили, но последствия ее ощущаются сегодня не только на уровне культуры. Детища этой революции – левые правительства западноевропейских членов НАТО соучаствуют в Дранг нах Остен под флагом либерального универсализма – то есть мировой либеральной революции.