Текст книги "Военный инженер Ермака. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Михаил Воронцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

– Верно! – откликнулись из толпы.

– Правильно!

– А теперь за работу, – велел Ермак. – Тела снимите и похороните за городом. По христиански. С молитвой.

Люди постепенно стали расходиться. Я тоже ушел. Надо идти в кузню.

….Я соскучился по работе. Не так, как по Даше, но все‑таки. За несколько дней без меня работа не встала, хотя некоторая потерянность ощущалась. Новые печи еще не пришли в рабочее состояние, но людей мы готовили к работе в старых кузнях, превратившихся во что‑то вроде учебных классов.

Народ встретил меня очень радостно. Особенно Лапоть. Двинул меня своей лапищей по плечу, заорал:

– Я знал, что ты вернешься!

Я тоже был очень рад его видеть. Хороший он человек. Веселый и доброжелательный.

Тогда, значит, так.

Линейки я уже сделал. Часть из них уже успели поломать, одну даже спалить о раскаленную заготовку, но другие – работают. Пока меня не было, своими силами люди сделали еще две на основании моего эталона. Я посмотрел – вроде похоже и даже очень. Глазомер у меня, похвалюсь, очень неплохой, но даже если пойдут ошибки, то они будут на всех измерительных инструментах одинаковые, поэтому на стандартизацию это не повлияет. Даже если наш миллиметр окажется в полтора настоящего, это будет означать только то, что сибирский миллиметр – самый большой в мире!

Шутка, конечно, но по сути я прав.

Оружейные мастера на Руси сейчас делают пушки кто во что горазд – со своими диаметрами стволов, из‑за чего ядра к одному орудию не подходят к другому. Мы такой роскоши позволить себе не можем. У нас условия совсем экстремальные.

Что у нас теперь по программе? Надо довести систему измерений до конца. То есть, к метрам‑сантиметрам добавить литры и килограммы.

Это не прихоть. Это очень важно. И к тому же, я люблю доводить работу до конца.

…Для начала, в двух словах о том, что у нас сейчас.

В шестнадцатом веке на Руси существовала собственная система мер объёма, основанная на старых традициях. И для измерения сыпучих продуктов – зерна, муки, соли, а также для жидкостей – мёда, пива, вина и масла.

Для сыпучих тел основной единицей был четверик, равный примерно двадцати шести–двадцати семи литрам. Более крупными мерами считались осьмина, составлявшая восемь четвериков, то есть около двухсот десяти литров, и хлебная четверть, равная двум осьминам, или шестнадцати четверикам, – приблизительно четырёмстам двадцати литрам. В некоторых регионах встречалась мера под названием «кади», объём которой колебался в пределах пятидесяти–шестидесяти литров. Для мелкой торговли применялись коробья и сапетки, обычно равные долям четверика.

Для жидкостей использовались другие меры. Основной была ведро, равное примерно двенадцати с лишним литрам. Меньшими делениями служили кружка – около одного литра с небольшим, чарка – примерно одна десятая литра, а также штоф, появившийся позднее, в семнадцатом веке, и имевший объём около 1,2 литра. В быту часто употреблялся ковш, вмещавший от одного до двух литров.

В торговле и хозяйстве применялись и более крупные меры. Наиболее распространённой была бочка. Вместимость ее зависела от местных традиций, но в среднем составляла сорок–пятьдесят вёдер, то есть порядка пятисот–шестисот литров. Для домашних нужд употреблялись также корчаги и кумганы – большие глиняные сосуды объёмом до десяти–двенадцати литров.

Следует учитывать, что система мер в ту эпоху существенно различалась в зависимости от региона.

Ну а если коротко, для сыпучих продуктов главными мерами оставались четверик, осьмина и четверть, а для жидкостей – ведро и бочка.

Так что проблем – море. По сути, такая система мало чем отличается от «на глаз». В будущем, если мы выживем, нас неизбежно ожидает, потирая ладошки, вредная наука химия, и с ней необходима точность и еще раз точность. Граница между «мы взорвали враги» и «мы взлетели на воздух при изготовлении боеприпасов» очень тонка, и в осьминах – четвериках ее не отмерить.

Глава 20

Недолго думая, я сделал железный куб без крышки со стороной в десять сантиметров – именно чтоб изнутри расстояние было в десять сантиметров, не снаружи. Получился кубик емкостью в один литр. Потом аналогичным образом – поллитра (как много всего звучит в этом слове!). Хорошие вышли, мне понравились. Брутальные. Хоть в сибирскую палату мер и весов (нет такой? Придумаем!).

Затем показал свою работу Лаптю, Макару и остальным, кто собрался в мастерской.

– Будем по‑новому теперь мерять. Не четвериками, а как велит науке. Так точнее. Внутри помещается литр или поллитра.

Макар пожал плечами, Лапоть хмыкнул.

– Давай, пусть будет. А то раньше путались, и на глазок делали.

– На глазок – опасно, – сказал я. – Особенно для огненной смеси. Может и не потечь, и не загореться, а то и наоборот – вспыхнуть, когда не надо, и это будет очень плохо.

– Поллитрой, наверное, очень хорошо брагу мерять, – неожиданно вставил Лапоть.

Боже, как он прав. Я даже закашлялся.

– Сейчас не этого, – я остановил его творческий порыв. – Вот победим Кучума, тогда и будем брагой заниматься. А пока – чистый спирт! Я имею ввиду, спирт для добавления в огнеметную смесь.

Дополнительные железные меры нам пока были не нужны, а вот деревянные для сыпучего и глиняные для жидкостей должны пригодиться очень, поэтому я попросил Лаптя сделать несколько литровых кружек, а гончаров – горшков, чтоб воды в них вливалось столько же, сколько помещается в мой железный куб.

Их мы отдадим нашим «самогонщикам» – тем, кто делает спирт и тем, кто готовит огненную смесь. Там пропорции надо выдерживать поточнее.

Ну а дальше, думаю, и до рынка такая система потихоньку дойдет. Почему бы и нет? Так ведь намного удобнее, меньше путаницы.

Теперь настало время весов.

Сначала малые весы. Я взял для основы обрезок берёзовой дощечки, выстрогал её, сделав стойку и коромысло.

В центре просверлил маленькое отверстие, туда вставил тонкий железный прут. Получился шип, на котором коромысло могло качаться. Проверил: всё работало. Чтобы весы показывали вернее, закрепил тонкую пластинку – стрелку. Когда коромысло в равновесии – стрелка указывает вертикально.

Чашечки сделал из меди – взял старую побитую посудину, расплющил молотком, вырезал два круга, отковал неглубокие блюдечки. Края обточил, просверлил по три дырочки и подвесил их на нитях. Для подвеса взял крученый конский волос и тонкие льняные нити, пропитанные воском, чтобы не растрёпывались. Всё соединил. Получилось совсем как аптекарские весы (ну, почти).

С грузами пришлось повозиться. Эталонный килограмм у меня уже был ‑железный куб на литр воды. Отталкиваясь от него, я пошёл вниз: отлил кусочки свинца (сейчас он у нас почти драгоценность), и потом долго подпиливал, пока не вышли пятьсот грамм, сто и пятьдесят грамм. Дальше пока не стал, слишком много времени отнимает, потом как‑нибудь. На каждом грузике сделал зарубки или знаки – одну черту для пятидесяти грамм, две для ста и так далее. Так, чтобы любой, даже не слишком грамотный, мог разобраться.

С большими весами было не намного сложнее.

Сначала сколотил раму. Взял бревно, обтесал, сделал стойку. В центре рамы закрепил железный штырь – ось‑качалку. К нему подвесил массивное коромысло, деревянное, прочное, из лиственницы. Затем – платформы, на которые будут ставиться грузы и гири.

Их я попросил выточить помощника Лаптя из какого‑нибудь прочного дерева, используя мой килограммовый эталон. Теперь весы тоже можно использовать для приготовления той же горючей смеси.

Еще таких же весов, и маленьких, и больших, наделают мои помощники. Им намного легче работать, когда они смотрят на уже изготовленную вещь, чем когда объясняешь на словах или на чертежах. Хотя, в принципе, это верно почти для любого человека.

* * *

Город, к которому они шли столько дней, показался с реки буднично. Деревянные сараи, избы, над которыми тянулись полосы дыма. У пристани толпились люди: кто‑то носил мешки, кто‑то торговался, дети сновали под ногами. Это был город Строгановых – Сольвычегодск.

Черкас сидел в лодке, глядя по сторонам. Микита и Кондрат подгребли к берегу. Вода плеснула о борта, лодка мягко ударилась о берег.

– Дошли, – сказал Черкас.

– Дошли, – отозвался Микита, вытирая лоб.

Гавриил только кивнул.

Они встали, перетащили через борт пожитки, подтянули лодку выше по отмели, чтобы не унесло течением. Доски под ногами были мокрые и скользкие, сапоги глухо стучали по ним.

На пристани на них косились – новые лица здесь замечали быстро. Пара мальчишек остановилась и смотрела на лодку. Мужики, грузившие бочки, переговаривались о своем, но глазами провожали казаков.

Черкас еще раз огляделся. Пристань как пристань. Ничего особенного, но после долгой дороги всё казалось каким‑то необыкновенным.

Они вышли на берег и остановились рядом, будто проверяя друг друга. Люди продолжали боязливо смотреть на них – никто не знает, кто это, может, разбойники какие вернулись с диких земель.

* * *

В приказной избе было тепло. Печь топили щедро, даже чересчур. Со всех углов тянуло жаром. Яков и Семен сидели за столом и разбирали бумаги, что привёз дьяк из Перми. Рядом Максим перетирал в пальцах чётки и задумчиво смотрел в огонь.

Дверь скрипнула. На пороге показался слуга, молодой, с обветренным лицом. Он низко поклонился, не решаясь сразу заговорить.

– Ну? – нетерпеливо бросил Яков.

– Там человек, – сказал слуга. – Говорит, что от Ермака.

Братья переглянулись.

– От Ермака? – переспросил Максим, приподняв бровь. – Далекий путь проделал.

– Так он и говорит, – кивнул слуга. – Сам назвался Черкасом Александровым. Просится к вам.

В избе на миг повисла тишина. Потом Яков отложил папку, шумно вздохнул.

– Ну что ж, – сказал он. – Пусть войдёт. Раз уж добрался, послушаем.

– Добрался… – покрутил головой Максим. – Надо же. До самой Камы.

Дьяк, сидевший в углу с пером, тоже поднял голову. Приказчики переглянулись – новость была неожиданной.

Слуга кивнул и вышел. В избе снова заскрипел пол, двери открылись шире, и на пороге появился человек. Сотник Черкас Александров. Высокий, плечистый, в потертом кафтане. Лицо худое, обветренное, глаза усталые и жесткие.

Он поклонился.

– Черкас Александров, – сказал он. – От атамана Ермака Тимофеевича.

Семен указал на лавку:

– Садись. Дорога длинная.

Черкас сел и сразу вынул из‑за пазухи свёрток. Сургучная печать блеснула в свете огня.

– Грамота, – сказал он. – К вам.

Максим наклонился вперёд, разглядывая печать.

– Надо же, – повторил он тихо. – И правда от Ермака.

Максим взял грамоту и передал дьяку. Тот привычным движением проверил зарубку, провёл пальцем по сургучу. Лицо у него стало серьёзным.

– Печать настоящая, – сказал он. – Ермакова.

В избе снова стало тихо. Строгановы переглянулись.

– Ну что ж, – сказал Яков. – Раз дошёл – значит, нужда велика. Слушать будем.

Черкас кивнул, и в его усталых глазах мелькнула тень облегчения.

Дьяк уже собирался раскрыть грамоту, как Никита остановил его поднятой рукой.

– Постой, – устало сказал он, глядя на Черкаса. – Прежде скажи, что там. Ведь Кучум должен был ударить по вам – слухи такие шли.

Слова его прозвучали без лишних эмоций, но в избе все замолкли. Даже приказчики, обычно не вмешивавшиеся в речь хозяев, настороженно приподнялись на лавках.

Черкас кивнул, словно ждал такого вопроса.

– Живы, – сказал он. Голос был хриплый, усталый, но уверенный. – Было тяжело. Кучум и вправду собирал силу, хотел нас смять. Но отбились. Уничтожили множество его воинов.

– Как же вы это сделали?

– Кого с пушек и ружей, кого стрелами, а в основном огненными трубами.

– Что за огненные трубы?

– Есть у нас казак башковитый, он придумал такие. Огонь льется на головы врагов через железную трубу. Но постоянно уповать на них нельзя. Второй раз татары уже будут готовы. Они отошли только на время.

Дьяк медленно огласил письмо вслух.

Суть была проста: Нападение Кучума на Кашлык было отбито, но Кучум скоро придет снова. Без пороха и свинца держаться трудно. Ермак просил помощи – оружием, инструментами, солью и деньгами на наём людей. Взамен обещал пушнину и промыслы.

Повисла тишина. Строгановы переглянулись.

– Вести твои важны, – сдержанно сказал Яков. – Но времена ныне стеснённые. Казна в затруднении.

Максим добавил:

– Ты скажи, где Ермак стоит и сколько у него людей?

– В Кашлыке, – ответил Черкас. – Четыре сотни казаков. Все бою годны. Пороху почти нет. Кучум рать собирает, около города пока только разведка. Остяки и вогулы кое‑где к нам тянутся, промыслом помогают, но пороха не заменят.

– Соляные промыслы прибыли мало дают, – сказал Яков. – Казна выжата, долги на нас висят.

Затем добавил:

– Дорога опасна. Лихие люди, татарские засады. Обозы бьют. Потеряем – убытки будут, и не малые. А грамоты из Москвы противоречивы. То велят людей держать при заводах, то требуют припасы на подготовку к войне. Без царского веления помощи дать не можем.

– Что обещано прежде – исполнили, – сухо завершил Никита. – Дальше не нашей волей вершится.

– Не властны ныне казной и людьми, – подытожил Яков. – Без государева слова – помочь не сможем.

Черкас сжал кулаки.

– Если нас Кучум сомнёт, – сказал он жёстко, – он и к вам придёт. Пожар пойдёт по вашим землям.

Строгановы молчали. Приказчики опустили глаза.

– Если придет, тогда другое дело, – пожал плечами Яков.

Черкас шагнул ближе:

– Дайте хотя бы малую порцию. Пять‑десять пудов пороху. Хоть немного, чтобы держаться.

Братья переглянулись.

– Сочувствуем делу, – сказал Яков наконец. – Но возможности ныне нет. Ни людьми, ни порохом помочь не можем. О вас в Москву известим, грамоту приложим. От себя – молитвой и добрым словом.

Черкас стиснул зубы.

– Хоть Сколько‑нибудь пороха из запасов? Люди погибнут без него!

– И того не возьмёмся, – ответил Яков. – Пользы от этого не будет. Не спасёт. Пусть Ермак сам решает, что делать.

Черкас понял, что больше говорить нечего. Поклонился и вышел. У дверей задержался, оглянувшись.

– Значит, пойдём к царю. Тут помощи не будет, – сказал он тихо.

И вышел за дверь.

* * *

В кузне было тихо. Остальные уже разошлись, и только я остался допоздна. Хотел доделать ворот для арбалета. Удобно, когда никто не мешает: ни разговоров, ни вопросов, только звон молота да шипение углей.

И тут дверь скрипнула. Я поднял голову – в проёме стоял высокий старик. Седые волосы до плеч, лицо в морщинах, кожа смуглая, словно от долгих лет на ветру. Опирался на длинный посох, украшенный резьбой.

Я узнал его – шаман остяков, живший в Кашлыке. Юрпас Нымвул. Ему, говорили лет семьдесят, может, больше. Я не показал удивления, кивнул и снова занялся заготовкой. В принципе, в кузню мог зайти кто угодно, хотя детвору и зевак мы гоняли. Но шаман остяков – уважаемый человек, наша связь с местными.

Он ответил таким же кивком и молча стоял у двери. Долго смотрел, как я работаю, будто ждал. Я продолжал ковать, пока не закончил, – только тогда он заговорил.

– Плохие времена настали, – сказал шаман. – Тьма поднимается из земли. Ее не видно днём, но по ночам она ходит рядом. Вначале тревожит зверей: слышишь, как воют собаки без причины? Как лоси рвутся с мест стоянки, ломая себе ноги? Потом она касается и людей. Сон тяжелеет, дыхание становится чужим, а во снах приходят лица мёртвых.

Он поднял руку с костяными подвесками и слегка качнул посохом.

– Тьма древнее нас. Она ждет, когда люди сами откроют дорогу. Когда проливается много крови, земля делается мягкой, и то, что спало глубоко, начинает просыпаться. Ты видел, как весной лёд на реке трескается? Так же и здесь – трещина в земле расширяется, и сквозь неё выходит то, что никому не друг.

Я не перебивал. Он говорил, словно для себя, глядя в огонь горна.

– Тьма ищет дорогу. И люди ей помогают – сами не зная. Скоро всем станет тяжко. И воинам, и мирным.

Потом он повернулся ко мне.

– Со тобой хотят говорить. Сегодня. Сейчас. За пристанью тебя ждут. Пройди правее к лесу и жди.

– Кто меня ждет? – удивился я.

– Иди, и узнаешь.

Внутри неприятно кольнуло. Засада? Кто может ждать меня у пристани? Но шаман вроде никогда казаков не подводил.

– Хорошо, – сказал я. – Пойду.

Юрпас слегка кивнул, услышав то, что и ожидал.

– И никому об этой встрече, – добавил он. – Ни Ермаку, ни остякам. Особенно остякам.

– Понял, – ответил я.

Хотя на самом деле я не понял ничего. Почему «особенно остякам»? Он сам‑то кто? От своих что‑то скрывает? Очень загадочно.

Юрпас постоял ещё мгновение, затем развернулся и вышел, опираясь на посох. Дверь скрипнула и закрылась. Я остался один, рядом с догорающим горном и тихо остывающим железом.

Ночь выдалась безлунная, и идти около пристани было тревожно. С собой я взял только нож – засапожный. Мелочь, конечно. В случае засады мало толку, но хоть какое‑то оружие при мне. Всё остальное оставил в кузне: арбалет брать не стал, слишком громоздкий, а пищаль тем более. Если вдруг окажется ловушка, стрельнуть толком всё равно не успею.

В голове крутились слова шамана. Юрпас Нымвул выглядел человеком серьёзным. Да и остяки к нему прислушивались, уважали. Другим человеком он был, не вогульским колдуном, который хотел моей смерти, когда я только появился здесь. Тот – злобный, глаза пустые, а этот – спокойный, сухой, седой. Но и доверять бездумно нельзя.

Я шагал медленно, стараясь смотреть по сторонам. По ночи любое дерево, любая тень могли скрывать человека с луком. Доски настила на пристани скрипели под ногами. Где‑то у берега плеснула рыба и бревно качнулось о воду. Пахло сыростью, гнилью и речным илом.

Дальше от пристани путь вёл к низине, где уже не горели костры, не светились огоньки жилья. Там, куда меня направили, стены острога не достают взглядом. Караульные с башни сюда уже не видят. Если нападут – никто не поможет, никто даже не заметит, пока не станет поздно.

Я остановился, прислушался. Тишина. Только река дышит, перекатывает воду. Ветер прошёл по кустам, тонкий свист раздался между голыми ветками.

Я ждал. Минуты тянулись одна за другой. Ничего. Никого.

– Ну и где те, с кем я должен встретиться? – пробормотал я сам себе.

Шаман сказал – ждут. А выходит, что никто не пришёл. Или ждут вдалеке чтобы проверить, явлюсь ли я. А может, вообще все это обман.

Стоять так бессмысленно. В кузне я весь пропитался дымом, потом, гарью. Руки черные, одежда тяжёлая. Вода рядом. Искупаться было бы очень кстати. Все равно никого нет, и, похоже, никто не придет. Да я и на одну минуту в воду.

Я снял кафтан, сапоги, положил нож рядом на землю. На секунду задержался – мысль мелькнула: глупо сейчас в воду лезть, если действительно засада. Но потом отмахнулся. Всё равно стоять и ждать можно до рассвета, а толку не будет.

Вошёл в воду. Она холодная, но не ледяная – зима ещё не пришла, и река дышала осенью. По коже пробежала дрожь, но приятно. Я нырнул, задержал дыхание, провёл руками по лицу, по волосам. В голове сразу прояснилось. Вынырнул, шумно выдохнув.

И в этот момент рядом с собой заметил движение.

Сначала решил – рыба под водой. Но нет. Вода расходилась иначе. Я повернул голову – и замер.

Рядом плыла девушка. Ее лицо я узнал сразу. Та самая остячка, что спасла меня от бандитов на лодке. Тогда лицо было вымазано чёрной краской, скрывающей в темноте. Сейчас оно чистое. Молодое, с чёткими скулами и длинными мокрыми волосами.

Она смотрела прямо на меня. Спокойно. Будто и не удивлялась тому, что мы встретились здесь, в реке, посреди ночи.

Я растерялся. А девушка лишь улыбнулась и сказала негромко:

– Ты пришёл.

Голос был тихий, почти шёпот, но я услышал ясно.

Я не сразу нашёл, что ответить.

– Пришёл, – сказал наконец. – Хотя думал, зря иду. Никого нет.

Она едва заметно улыбнулась.

Я не знал, что и думать. Шаман говорил: кто‑то хочет со мной встретиться. Выходит, это она?

Я посмотрел на её лицо ещё раз. Без краски оно было совсем другим. Человеческим, живым. Не лицом черного духа реки.

Все показалось ирреальным, будто во сне. Но нет.

Девушка приблизилась ко мне.

– Нам надо говорить, – произнесла девушка. – Поплыли на берег.

Глава 21

Мы выбрались на песок. Я пошел к своей одежде, но девушка протянула мне большой кусок льняной ткани. Полотно грубое, но чистое, пахнет дымом и травой.

– Можешь вытереться, – сказала она. – И одежда останется сухой.

Она стояла при свете луны без тени смущения.

– Спасибо, – сказал я, ожидая, что будет дальше. – За эту ткань и за то, что спасла меня от бандитов.

Она улыбнулась. По‑русски она говорила очень хорошо, почти без акцента. Удивительно.

– Ты думал, никто не придёт, – сказала она, выжимая воду из волос.

– Думал, – признался я. – Шаман обещал, что меня встретят, но никого не было. Я подождал, а потом решил искупаться. Что было дальше, тебе известно!

Мы оделись и сели на поваленный ствол недалеко от воды.

– Ты по‑русски говоришь лучше, чем многие в Кашлыке, – сказал я. – Где ты научилась?

– Шаманы у нас учат. – ответила она – С детства. Чтобы можно было говорить с чужими, когда придёт время.

– Какое время?

– Когда станет нужно.

– А убивать… так, как ты это сделала на реке, тоже учили? Я и не знал, что человек может так прятаться в воде.

– Да, этому меня тоже учили. Я – Айне, – сказала она. – Я из остяков. Из рода Сорни‑яхан. Мы живем в сотне верст отсюда. Здесь о нас мало кто знает.

– Никогда о вас не слышал, – подтвердил я.

– Нас мало осталось, – сказала Айне. – Очень мало.

Я хотел спросить «почему», но не стал. Может, сама скажет.

– Я – шаманка. Меня позвали духи, но я только в начале пути, хотя уже знаю больше многих, кто пошел раньше меня. Я хочу тебя попросить кое о чем.

Я кивнул.

– Конечно, я помогу тебе, если это будет в моих силах.

– Когда‑то давно наш предок шаман Йирт‑Ики получил золотой лунг‑хум – по вашему, это идол. Он был сделан из золота и сиял на солнце. Но о нем узнали злые люди, враги Они хотели забрать его. И чтобы он не достался им, Йирт‑Ики отнес его в болото. Туда, где черная гнилая вода, где ползает тьма ядовитых змей и убивает тех, кто явится к ним. А чтобы точно никто не смог украсть лунг‑хум, шаман призвал огромного Мув‑Кинь – змеиного духа, который может сожрать человека, так же, как обычная змея пожирает птенца.

– Вот как, – кивнул я, показывая, что внимательно слушаю ее.

– А теперь мы хотим вернуть его. Он поможет нам пережить тяжелые времена.

Я стал понимать, о чем речь. Хотя это понимание меня не очень развеселило.

– А как вы собираетесь его вернуть?

Девушка вскочила со ствола дерева и стала прямо передо мной.

– Сами мы не сможем это сделать. Мы не сможем зайти в болото. Мы умеем приказывать диким зверям, но не змеям из того болота и не Мув‑Кину. Нужен кто‑то, кто поможет нам.

– И кто же это, – вздохнул я. – Где найти такого дурака, который добровольно согласиться отправиться в гости к змеям и к страшному непонятному змеиному духу?

– Он не дурак, – улыбнулась девушка. – Он очень хороший человек, который спас город от злобы хана Кучума. Вести о нем распространились далеко. Над ним не властны духи и небеса. Он сможет придумать то, что защитит его от болотной топи, от змей и Мув‑Кина и он не обманет, не продаст золотой идол. Я пойду с ним.

– Ты точно не пойдешь, – мрачно сказал я. – Не женское это дело, шататься по змеиным болотам. Хотя, убивать бандитов на лодке, наверное, тоже не женское.

– Ты выполнишь мою просьбу? – она села на песок передо мной, положив руки на мои колени.

– Я подумаю, – ответил я. – Пока не могу ничего сказать. Я не очень пока понимаю, как пройти по болоту и не быть сожранным обитающими там тварями. Давай завтра встретимся здесь же в это же время. А как ты здесь оказалась? Только не говори, что вплавь по реке. Да и одежда твоя сухая.

– У меня лодка спрятана неподалеку, – улыбнулась она. – Договорились. Завтра здесь. Пожалуйста, не отказывай в моей просьбе. Судьба моего рода зависит от тебя.

– И еще, – сказал я. – Ты же понимаешь, что я в любом случае не смогу тебе помочь тайно? Я не смогу отлучиться из Кашлыка, ничего не сказав Ермаку? Без этого никак не получится.

– Хорошо, расскажи ему… – вздохнув, проговорила девушка. – Но попроси, чтоб больше никто ничего не знал.

…Я шел обратно в Кашлык вдоль тропы, опустив голову и глядя под ноги. Луна спряталась за тучами.

Очень странные встречи. И то мое спасение от рук бандитов, и теперь. Все странно, даже ее правильная русская речь. А уж ее просьба… Вот зачем она меня спасла. Не потому, что я такой красивый, а затем, чтоб принес с болота золотого идола. Что ж там за болото‑то такое? В духов я не очень верю, но полчища змей вполне возможны. И то, что там можно запросто утонуть. Вероятность этого куда выше, чем быть съеденным зловредным духом.

Даше, наверное, всего рассказывать не стоит. Общение с обнажённой девушкой, пусть однажды спасшей меня, ей может не понравиться. Бывают в жизни моменты, когда проще промолчать. Как говорится, «это не то, что ты подумала», но объяснить это сложно и осадок останется точно.

Я ускорил шаг, пока не добрался до своей избы. Кашлык показался мне привычным, земным, безо всякой мистики. Пахло дымом, было разожжено несколько костров. Никаких духов, болотных кладов и ядовитых змей.

…В избе горела лучина, пахло цветами и сухими травами. Даша на деревянной лежанке, укрываясь шкурой.

– Где ты был так долго? – спросила она.

Я быстро отвёл взгляд.

– Очень много работы много, – сказал я. – Деваться некуда, если я не сделаю, то не сделает никто.

Даша пристально посмотрела на меня, будто заподозрила, что я сказал не все. Затем ее взгляд смягчился, она улыбнулась.

– Я соскучилась, – сказала она тихо.

И сбросила с себя шкуру. Она лежала под ней совершенно голая.

– Иди ко мне.

Всё остальное не требовало слов.

…Потом Даша спала рядом. Я слушал ее тихое и спокойное дыхание и смотрел в потолок.

Что мне делать? Пойти по просьбе шаманки в болото? Или сказать «нет»? А то и не выходить, не появляться вечером на реке?

Какой еще идол! Чем он им поможет? Рисковать жизнью ради непонятной золотой безделушки? Мероприятие, на самом деле, очень сложное. А на мне ответственность – производство оружия и много чего еще. И Даша. Вот она, тепленькая, мягонькая, спит, как ребенок.

Но ни один из вариантов не выглядел хорошо.

Айне спасла мне жизнь, и бросить ее будет неправильным. Я так поступать не умею. А чтоб было меньше риска, надо все продумать. Включай мозги, и изобретай то, что поможет в такой ситуации.

Нет, не помочь ей я не могу. Это мерзко и трусливо.

… Утром я нашёл Ермака у порога избы, где он обычно собирал ближайших к себе сотников. Там же был и Мещеряк. Атаманы сидели на лавке и о чём‑то спорили вполголоса.

Я постоял немного в стороне, не перебивая. Ермак заметил меня первым.

– Что случилось? Дело какое? – спросил он. – Говори!

Я шагнул ближе и развел руками.

– Ермак Тимофеевич, я обещал рассказать только тебе.

Я посмотрел на Мещеряка.

– Извини, Матвей, но я слово держу.

Мещеряк прищурился, но отреагировал спокойно.

– Ну, раз слово, так слово, – буркнул он. – Давайте, говорите, а я потом подойду.

Он отошел от нас

Мы остались вдвоём. Ермак махнул рукой: мол, садись, выкладывай. Я приземлился на бревно.

– Как я спасся, я ж тебе так до конца и не рассказал. А дело было такое: когда меня везли бандиты в лодке, из воды, как лазутчик, появилась девушка‑остячка с выкрашенным в черное лицом, чтоб ее не заметили, тихо разрезала мои веревки и убила половину бандитов.

Ермак только покачал головой.

– Девка?..

– Да, именно так. Тогда она уплыла, ничего не сказав. А вчера вернулась, и я узнал, кто она. Но не простая девчонка. Шаманка. Зовут Айне. Говорит по‑русски так, что многие казаки могли бы поучиться. Просит теперь помочь. Получается как бы, что спасла она меня не просто так…

– И чего ей надобно? – мрачно спросил он.

– У её рода есть золотая статуэтка. Идол. Много лет назад их шаман его сделал и унес в болото, чтоб не отняли. Отдал «духам‑змеям» на хранение. Теперь им надо его вернуть, потому что род слабеет, а он вроде должен помочь. Но им самим нельзя идти. Человек там просто так не пройдет. Болото жуткое, змеиное, да еще и дух. Вот она и просит меня что‑нибудь придумать и сходить на болото.

Я замолчал, ожидая, как он отреагирует.

Ермак не спешил отвечать. Поскрёб бороду, посмотрел в пол, потом снова на меня.

– Золотая статуэтка… – повторил он тихо. – Болото, змеи… Что за бред, Максим? Ты понимаешь, что мне твоя голова ой как нужна здесь? У тебя работы и так под завязку, а ты собрался в топь за чёрт‑те чем?

– Понимаю, – сказал я. – Но отказаться не могу. Она мне жизнь спасла. Если бы не Айне, меня бы уже здесь не было. А долг – штука серьёзная.

– Долг, говоришь… – проворчал он. – А если ты там пропадёшь? Что мне людям сказать? Что отпустил тебя в болото помочь каким‑то остякам?

Я вздохнул.

– Ермак Тимофеевич, я не прошу помощи от казаков. Это моё дело. Пойду один. Не возьму ни одного человека. Мне не нужно, чтобы кто‑то ещё лез. Я знаю, как подготовиться, как сделать, чтоб риск почти исчез. У меня есть план.

Он уставился на меня так, что я невольно отвёл глаза.

– Ты упрямый, Максим. Как в стену. – Голос его стал жёстким. – Ладно, вижу, не отговорить. Но знай: я не рад. Ты нужен тут. Каждый день на счету, а ты уходишь.

– Ненадолго, – уточнил я. – Вернусь живым, продолжу работу.

Он отмахнулся.

– Возвращайся живым обязательно. Про идола никому ни слова. Услышит кто‑то лишний – пойдут слухи, и многие захотят разбогатеть. Ты понял?

– Понял, – кивнул я.

– Тогда ступай. – Он снова почесал бороду. – И не вздумай подохнуть в трясине. Найду, воскрешу, и прикажу выпороть.

Я засмеялся.

– Умеешь ты шутить, Ермак Тимофеевич. Жаль, редко ты это делаешь.

Я поднялся и ушел. На душе стало легче. Решение принято, Ермак согласился. Хоть и ворчал, но разрешил. Значит, теперь всё зависит от меня.

…Теперь за работу. Надо делать болотоходы. Остальное – потом. Если не придумаю, как идти по трясине, другое не важно. На вопросы отвечать не буду, скажу – так надо. Мало ли зачем на болото собрался. Так надо! Делать все буду один, без чьей‑то помощи. Тут даже больше ответственности, чем при работе с оружием – если что‑то не выстрелит, это не значит, что пришла погибель – а вот если сломаются болотоходы, то точно пойду на дно.

Я нашёл несколько досок из осины и липы. Берёза тяжёлая, липа мягче, осина в самый раз. Выбрал две подходящие, толщиной около двух пальцев. Отметил ножом размеры. Сначала топором грубо отрубил, потом довёл теслом, сглаживая поверхность.

Края сразу закруглил. В болоте лишний угол – враг: зацепится за корягу или кочку, и провалился. Низ сделал чуть выпуклым, чтобы «сходил» с грязи легче. Вырезал неглубокие насечки ножом, крест‑накрест – подошва не будет скользить.