Текст книги "Военный инженер Ермака. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Михаил Воронцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Но пока он жив, будет выполнять приказ. Следить за рекой. Высматривать казаков. Предупреждать о их движении. Темербек, Касим и Булат тоже так делали – вплоть до самой смерти. Кто знает, о чем они думали в последнее мгновение.

Солнце склонялось к западу. День был тихий, спокойный. Только птицы пели в камышах да вода плескалась о берег. Никаких признаков врага.

Но Ишим знал – он где‑то рядом. Казаки Ермака ищут новые цели, готовят новые засады. Война продолжается.

Глава 12

…Ночью меня не давала покоя странная мысль – а что, если не ограничиться арбалетами с «английским воротом»? Что, если сделать оружие куда более мощное (хотя и куда более сложное и капризное)?

Как странно устроен человек. Все ему мало! Начинает фантазировать на ровном месте. Тут бы «английский ворот» осилить! Вращающиеся рукоятки – это, наверное, даже сложнее, чем пушки из железных пластин. Но, тем не менее…

Арбалеты с «английским воротом», несмотря на свою страшную силу, не самые мощные в истории. Сумрачный немецкий гений додумался до куда более жуткой натягивающей стрелу конструкции – так называемого «немецкого ворота», «кранекина», «журавля».

«Английский ворот», или «винласс» – является конструкцией с двумя ручками, которые, вращаясь, наматывают веревки, подтягивая тетиву для заряжания стрелы. Эдакое веретено (грубо сказано, неточно, но тем не менее).

А это…

Арбалет с немецким воротом – страшная штука с чрезвычайно высоким усилием натяжения, использующее сложный зубчатый редукторный механизм для взведения тетивы.

Ложе – вполне обычное, не слишком отличающееся от арбалетов других конструкций. Как говорится, лишь бы прочно было! Длиной где‑то с метр, может, больше, может, немного меньше. Из сосны его делать не стоит. Ясень, береза, что‑то такое.

Плечи арбалета, то есть его упругие элементы, из стали, хотя теоретически можно попробовать и рог (не уверен, что получится, но об этом позже). Размах плечей – до метра (возможно меньше, сантиметров шестьдесят).

А теперь – барабанная дробь! – главное!

Усилие натяжения в таких арбалетах может доходить от четырехсот до восьмисот килограмм! Можно и больше, в тонну и даже в тонну двести, но тогда появляются жуткие нагрузки на металл, а на плечи надо наносить кожаные демпферы, чтобы уменьшить вибрации при выстреле.

Для сравнения, напоминаю – мощность арбалета с рычагом – «козьей ногой», который я сделал сразу после появления в отряде, и который так хорошо себя зарекомендовал – двести килограмм. Скорострельного многозарядника «русского чо ко ну» (ну или средневекового «автомата Калашникова, ха) все с той же 'козьей ногой», который планируется запустить в массовое производство – сто пятьдесят килограмм. Арбалета с «английским воротом», болт из которого не пробьет разве что броню танка – до пятисот, а этот монстр – почти вдвое больше.

Вот так‑то!

Если сравнивать с пищалью, болт из такого арбалета за счет своей остроты в большинстве случаев обладает даже большей пробиваемостью, если удар не произойдет по металлу под слишком большим углом, что приведет к «соскальзыванию» и рикошету.

Тетива от таких нагрузок, конечно, изнашивается быстро.

Кранекин, редукторный ворот, прикрепляемый на арбалет, состоял из корпуса, вращающейся рукоятки, системы шестерён, храповика и зубчатой тяги или крюков, которые зацеплялись за тетиву. Перед натяжением механизм устанавливался на арбалет, а после – снимался, после чего можно было стрелять.

Масса арбалета – от пяти до восьми килограммов. Сам кранекин весил от полутора до двух с половиной килограммов, так что общий вес нередко превышал одиннадцать килограммов.

Перезарядка занимала не менее сорока секунд, а в боевых условиях – ещё дольше. Скорострельность была крайне низкой: один выстрел в минуту, в лучшем случае – два. Боевой болт весил от шестидесяти до ста двадцати граммов, а то и больше. Скорость полёта болта составляла порядка шестидесяти‑восьмидесяти метров в секунду.

Прицельная дальность составляла от шестидесяти до ста метров, в зависимости от погодных условий и типа болта. Максимальная дальность – до трех сотен метров, но точная стрельба на таких расстояниях была очень затруднительна.

В общем, мощность колоссальна. Может поражать цели в доспехах, не требует пороха и надёжен в дождь и сырость. Благодаря высокой точности и отсутствию отдачи, стрелок мог тщательно прицелиться.

Однако недостатки у него тоже были. Главный – это чрезвычайно низкая скорострельность, делающая его непригодным для манёвренного боя. Конструкция была громоздкой и тяжёлой, использовать её «с рук» было невозможно – требовался упор или специальная подставка. Сам кранекин был сложным механизмом, чувствительным к загрязнениям, влаге и морозу. При повреждении или износе зубьев он становился непригодным к использованию, а ремонт требовал высокой квалификации. Производство таких арбалетов – штука очень трудоёмкая.

Стоит ли вообще за него браться?

Все придется делать вручную. Пробойниками, зубилами, и прочим. Почти что на глаз. Но… попробую. Смелость города берет. Или, в нашем случае, обороняет. Да и жить так интересней – ставить перед собой сложные цели и задачи.

Итого – решено. Десяток за полгода нужно будет все‑таки сообразить. Наиболее сложное буду делать сам, остальное кому‑нибудь поручу.

Помимо прочего, у такого жуткого оружия есть еще и психологическая составляющая. Когда знаешь, что у тебя есть то, что способно потрясти врага – это повышает боевой дух.

Таким образом, к весеннему отражению штурма у нас должно быть штук двести многозарядников, двадцать арбалетов с английским воротом, и десяток «кранекинов»

* * *

Река была черная, как деготь. Луна пряталась за облаками, и света от нее почти не было. Лодка скользила бесшумно – весла обмотали тряпками, ключины смазали салом. Шесть человек сидели, сгорбившись, стараясь лишний раз не шевелиться.

Елисей Скрыпник находился на корме. Он знал эти места, как свои пять пальцев – не раз и не два ходил по реке с казаками Ермака. Теперь он плыл обратно, но уже совсем с другими целями. Перед ним сидели пятеро головорезов Анисима.

Прохор Колотухин, которого за глаза звали Тюленем, замер посередине лодки. Широкая, как дверной проем, даже в темноте его фигура казалась совершенно чудовищной. Весло в его руках выглядело игрушкой.

– Далеко еще? – спросил, дергая щекой, Митка Салтыков по прозвищу Бритва.

– Далеко, если по ночам идти, а днем прятаться. – тихо ответил Елисей. – Если и по свету будем плыть – гораздо ближе, но опасно.

С каждым днем заметно холодало. Осенние ночи на реке выдавались промозглые, сырость забиралась под одежду, леденила кости. От воды поднимался туман и белесыми клочьями полз по черной поверхности.

Косоглазый Харитон Бессонов повернул голову. Один глаз смотрел на Елисея, другой куда‑то вбок.

– Смотри, есаул, если что не так пойдет…

– Бывший есаул, – поправил его Елисей. – И все пойдут как надо.

Савва Губарев в своей драной рясе продолжал беззвучно бормотать себе под нос молитвы.

Вдруг раздался всплеск. Громкий, тяжелый, словно в воду уронили бревно. Или в нее рухнуло что‑то живое, огромное. Все замерли. По воде пошли волны, лодку закачало.

– Что это было? – выдохнул Митка, вцепившись в борт.

– Рыба, – буркнула Елисей, хотя сам не был уверен. Слишком жутко для рыбы.

– Рыба? – сумасшедший Савва вдруг перестал бормотать. – Это не рыба. Это водяной дух. Он знает, что мы задумали.

– Заткнись, монах, – прошипел Харитон. – Какие духи? Осетр, может, или сом большой.

Но все сильно напряглись. В темноте, на черной воде любой звук казался зловещим. Снова плеснуло, пусть и не так и сильно, и в отдалении. Что‑то большое двигалось в темноте.

– Грести тише, – скомандовал Прохор. – Не шуметь. И помалкивать.

Елисей чувствовал, как внутри у него все сжималось. Эти пятеро пугали его не меньше, чем неведомое существо в реке. Каждый из них был готов убить его при первом же подозрении.

К рассвету добрались до излучины, где берег порос ивняком. Елисей направил лодку в заросли. Ветки царапали по бортам и шуршали.

– Здесь встанем, – командовал он. – Вытаскивайте.

Вшестером вытянули лодку на берег, завели глубже в кусты. Митка нарезал ножом веток и засыпал борт. Савва, продолжая бормотать свои молитвы, принес большую охапку травы и положил ее к лежащему на земле носу лодки, сделав его невидимым даже вблизи.

– Костра не разводить, – предупредил Елисей. – Есть будем холодное. Спать придется по очереди.

– Татары могут появиться? – спросил Тюлень, усевшись на землю.

– Могут. Лучше сидеть в кустах и помалкивать.

Они достали из мешков сухари, вяленое мясо и начали жевать. Утренний холод пробирал до костей. Без огня согреться было нечем.

День тянулся медленно. Пятеро спали, один караулил. Комары ели немилосердно, но огонь разводить нельзя – дым выдаст их издалека.

Ближе к полудню Левонтий, который сидел на страже, прошипел:

– Тихо! Тихо!

Все мгновенно упали на траву. Елисей осторожно приподнял голову. По дороге ехали всадники. Много, человек тридцать или больше. Татары. Кони фыркали, оружие позвякивало. Один из всадников остановился прямо напротив их укрытия, глядя через реку.

Елисей почувствовал, как Митка схватился за нож. Прижал его руку к земле – не дергайся, дурак. Татарин постоял, развернул коня, поехал дальше. За ним последовали и остальные.

Они подождали еще с час.

– Пронесло, – выдохнул Харитон. Его глаз дрожал.

Следующей ночью путь продолжился. Плыли в кромешной тьме – луна так и не показывалась из‑за туч. Ориентироваться можно было лишь по редким звездам в разрывах облаков.

Снова был жуткий всплеск, на этот раз совсем близко. Лодку качало так, что вода плеснула через борт.

– Господи, спаси и сохрани, – забормотал Савва. – Защити рабов твоих от нечистой силы…

– Да что же это такое? – Митка вцепился в весло побелевшими костяшками пальцев.

Елисей молчал, глядя в черную воду. Старики Кашлыке говорили, что с в этих реках плавают огромные осетры, намного больше лодок, и такие сомы такие, что телёнка утянут на глубину. Но это была не рыба. Что‑то другое, древнее, страшное.

Затем пошел дождь и холод усилился. Все стали нервничать еще больше.

Митка не выдержал:

– Слушай, а как ты узнаешь, что тот, кого мы ищем, выйдет из города?

Елисей, который сейчас сидел за веслами и размеренно греб, стараясь казаться невозмутимым, ответил не обернувшись:

– Я много раз говорил, что у меня там свой человек.

– И как ты с ним свяжешься? – встрял Левонтий.

– Это мои заботы.

Прохор поднял голову:

– Нет, не так. Это и наша забота тоже. Мы головами рискуем. Анисим сказал – привезти его живым. Не привезем – он с нас спросит. А этого я хочу.

– Все будет хорошо, – упрямо повторил Елисей. – Человек надежный, он нам все скажет.

На следующий день они остановился в глухом месте, вдали от любых поселений. Елисей сказал, что пойдет на разведку – посмотреть тропы, проверить, нет ли поблизости кого.

Но на самом деле он просто захотел побыть какое‑то время в одиночестве, без этой жуткой пятерки.

– Один пойдёшь? – прищурился Левонтий.

– Один. Вы тут сидите тихо.

– Смотри, – Тюлень наклонился вперед, и лодка опасно накренилась. – Ежели ты нас подставишь или сбежишь – мы тебя найдем где угодно. Поэтому даже и не думай.

– Не волнуйтесь, – скривился Елисей. – Не затем я придумал все это, чтоб сбежать.

Он ушел в лес и прошел далеко вперед вдоль реки. Вернулся вечером, усталый, но спокойный. Сказал, что дорога чистая, можно плыть дальше.

Следующая выдалась самой холодной. Непонятно, это временный заморозок или зима в этом году настанет очень рано. В воде появились первые льдинки – тонкие, прозрачные, но уже предупреждающие о том, что скоро все покроется толстым слоем снега.

Радости они не добавили. Плыли молча, каждый думал о своем. Даже Савва заткнулся и перестал бормотать.

В очередной раз Елисей пожалел, что затеял этот поход, но деваться уже было некуда. Он боялся этих людей. Боялся больше, чем татар, Ермака, больше, чем неведомого существа в реке. Если эти захотят его убить, то наверняка сделают это медленно, без спешки. Елисей спрятал в сапог нож. Решил, что если что случится, будет драться до последнего и кого‑нибудь из них на тот свет точно захватит.

Лодка плыла дальше в холодную, черную ночь. Где‑то далеко впереди ждал Кашлык.

* * *

… Его звали Степан Кривцов по прозвищу Молчун – за то, что говорил мало, хотя обычно по делу. Лет тридцать, среднего роста, неприметный – такого в толпе не замечаешь. Обычные, русые волосы, негустая борода. Только глаза выдавали – умные, внимательные, все подмечающие.

В разведку Прохора Лиходеева он попал с начала похода. До того служил у купцов Строгановых – вел счетные книги, знал грамоту. Читал и писал не хуже дьяка. В Сибирь пошел за длинным рублем. Когда понял, что его здесь нет, хотел уйти, но потом все‑таки остался. Ермак ценил грамотных, а Прохор Лиходеев – тем более. Разведчику, который умеет считать и, если надо, оставлять в укромных местах донесения, цены нет.

С Елисеем Скрыпником Степан сошелся быстро. Это произошло как‑то само собой. Елисею был нужен человек, который может рассказать то, что происходит в городе, и Степану знакомство с почти что вторым человеком в отряде тоже было очень полезным. Потом, когда стало ясно, что Елисей будет возвращаться к Строгановым, Степан начал разговаривать с ним меньше, но и не избегать.

Елисей быстро понял, что Степана интересуют одни лишь деньги.

– Правильно на жизнь смотришь, – кивал Скрыпник. – Монеты – единственные, кто не обманывает. Человек сказал одно, потом другое, затем третье, а с деньгами проще. Они либо есть, либо их нет.

Перед уходом Елисей отвел его в сторону, и, оглянувшись, сказал:

– Степан, я на Русь иду. К Строгановым. Но я еще вернусь. Ты за казаком этим, за Максимом, приглядывай. Что делает, куда идет, с кем говорит. И вот что еще…

Скрыпник повел его в лесу, к старой сосне в трех верстах от города. Сосна была приметная – молния когда‑то ударила и расщепила ствол, но дерево выжило.

– Сюда буду весточки класть, если что. Ты проверяй, когда в лес выходишь. Раз в несколько дней, хотя бы. Если письмо найдется – делай, что там написано. А мне ответ положили сюда же. Договорились? Если повезет, мы с тобой много денег на этом заработаем.

Степан не спрашивал, о чем он говорит. Понимал, что у Елисеи свои планы. Причем планы очень хитрые.

Первое время он проверял сосну раз в несколько дней, как и договаривались. Потом реже. Прохор Лиходеев гонял всех по лесам, высматривать татарские разъезды, и было некогда.

За Максимом наблюдателем было легко. Он целыми днями в кузницах пропадал, делал оружие, но часто выходил и в лес. Утром каждый день купался в Иртыше, а по вечерам встречался на реке с Дашей из лекарни. Степан, узнав это, только усмехался – неужели непонятно, кто куда и зачем идет.

 Глава 13

Две недели печи в новых кузнях сушились, а я в это время вкалывал, как проклятый, стараясь все успеть. Хотел закончить опытный арбалет с английским воротом до того, как начнём массовую работу. Потому что когда она начнётся, мне будет ни до чего – только и буду бегать организовывать, объяснять, показывать. Самостоятельно новые работники ничего делать не смогут, да и не захотят.

Самой большой головной болью стал именно ворот. Плечи, крючки и прочие железки мы уже хорошо научились делать даже в наших примитивных условиях, а с вращающимся воротом пришлось повозиться.

Но, пусть и с большим трудом, после бесконечных подгонок и переделок все получилось. Вот оно, новое оружие. То, что поможет нам выжить.

Когда арбалет оказался полностью собран, посмотреть на него прибежали все кузнецы и плотники. Интересно – до жути. Такой же ватагой пошли его и испытывать. Первоначально всех впускать в острог даже не хотели – туда можно только казакам да «руководству», и мне пришлось настоять.

На шум пришел откуда‑то Ермак – как мне показалось, он очень любил смотреть на испытания, и в этот раз его глаза тоже очень разгорелись.

Для испытаний на стрельбище мы собрали большую охапку свежей травы, стянули ее веревками, и засунули под татарскую кольчугу.

Посмотрим, что из этого выйдет.

Вышло хорошо!

Арбалетный болт пробил кольчугу и впился в бревно так, что вытаскивать пришлось с трудом.

Народ дружно заохал от восхищения. Следующим номером программы был выстрел по деревянному татарскому щиту. Мне и всем стало ясно, что он стреле не противник, поэтому мы поставили три, один за другим.

Но арбалет не знал, что их там так много, и пробил это заграждение, причем с легкостью.

– Да он сильнее пищали! – воскликнул Мещеряк.

– Не совсем, – покачал головой я. – Просто у ружья пуля круглая, мягкая, а тут острый наконечник. Но какая разница. Важно, что от стрелы теперь особо не укроешься.

– Татары хитрые, – все‑таки сказал Ермак, держа в руках арбалет и осматривая его со всех сторон. – Кто знает, что они придумают теперь. Какие‑нибудь заграждения у них теперь будут точно, и много. Они знают, что у нас вся надежда теперь только на стрелы. Хотя и не знают, насколько сильные у нас теперь самострелы. Надеюсь, не узнают до последнего.

– Мы будем готовы ко всему, – сказал я. – Голыми руками нас не возьмешь, несмотря на отсутствие пороха. Не пропадем!

Арбалет, слава богу, получился. Но теперь новая проблема – как наладить его массовое производство? Наука утверждает, что лучше, когда есть разделение функций – то есть каждая мастерская делает свою работу, свою деталь, а потом все это объединяется. Это проверено практикой, двух мнений быть не может. К тому же, учитывая неквалифицированный состав будущих плотников‑кузнецов, их, хотя бы поначалу, намного проще будет научить делать что‑то одно, а не универсальности.

Но как это все осуществить – большой вопрос, особенно если учесть поголовную неграмотность и незнание такой вещи как «миллиметры».

Поэтому путь один – делать шаблоны, с которыми все будет сравниваться. Много шаблонов, потому что они будут нужны на каждую кузню, и, к тому же, неизбежно начнут теряться.

Дополнительным плюсом станет то, что детали к нашим арбалетам станут взаимозаменяемыми. То есть в случае поломки одного его запчасти можно будет использовать для других.

Почесав в затылке, я понял, что шаблоны должны быть как деревянными, так и железными. Деревянные – для плотничьих работ, а в кузни нужны как деревянные, так и металлические.

Когда происходит ковка, шаблон нужно прижимать к раскаленной заготовке, и деревянный, понятное дело, тут же обуглится. Поэтому – только железо. А потом надо будет смотреть, не повело ли его, не перекосило, не расплющило ли нечаянным ударом молотка, и для этого нужны еще и деревянные. Для сравнения в спокойной обстановке.

Помимо этого, необходимо пометить шаблоны, чтоб не запутаться, какой к какому арбалету, потому что они все‑таки будут отличаться. Поэтому на каждом из них нанес ударом керна отметины. Один удар – обычный арбалет, два – многозарядник, три – с английским воротом. Дополнительно к этому, чтоб не перепутали шаблоны с деталями, которые будут ставиться на оружие, рядом с этими все тем же керном выдолбил небольшие кружки.

Для ковки сделал два вида: наложные и проходные. Наложные – это плоский силуэт детали; приложил к раскалённой заготовке – сразу видно, где лишнее, а где недотянул. Проходные – «рамки» с прорезями. Заготовка должна проходить через прорезь едва‑едва; не идёт – значит, есть лишнее, легко проскакивает – тоже плохо. Дополнительно к ним – непроходные рамки. То есть деталь должна проходить один шаблон и застревать в другом. Для работы с деревом пока не уверен, что такое нужно, но посмотрим.

В принципе, все ясно. Всем понятно, даже при большом желании не перепутаешь. Лишь бы не растащили на память и не потеряли. Казаки – народ дисциплинированный… ну, для партизанского отряда – да, а для строевой части, конечно, не очень.

Но не мне менять казачий дух! Не превратить казаков в прусских гренадеров, да и надо ли это делать. За годы службы в армии я неоднократно убеждался, что готовность беспрекословно следовать приказам очень часто убивает разум и смекалку. А в бою нужно все. Солдат – винтик не всегда хороший солдат, а тем более в наших условиях.

Так, вроде все.

Ан нет, не все!

Иногда надо быть максималистом.

Может принести пользу.

Только что говорил о том, что казаки Ермака – не винтики покоряющей Сибирь военной машины. А в моих кузнях и мастерских я приготовил для них как раз роль этих самых беспрекословных винтиков – без, пока не начнет проходить, пили, чтоб совпадало с лекалом.

Это неправильно и даже неэффективно.

То есть что нужно сделать?

А вот что.

Сибирь должна стать центром мировых инноваций, хм. Метрическая система была введена в Париже в конце восемнадцатого века – но нам ждать несколько столетий нельзя, к нам весной опять Кучум заявится.

Поэтому у нас должны появиться линейки с сантиметрами и миллиметрами, весы с килограммами, и еще песочные часы. С минутами и часами!

Часы особенно важны. Если для изготовления деталей можно использовать шаблоны, то объяснение, как долго нужно что‑то делать, вызывает огромные сложности.

Например, при термообработке. Закалка требует, чтобы заготовка держалась при нужной температуре определённое время, хотя и по цвету каления кузнец понимает, что металл прогрет, и тогда вынимает его для охлаждения. Если сделать это слишком рано, сердцевина останется «сырой», а если запоздать, углерод начнёт выгорать, и металл потеряет прочность. При отпуске, когда снимают хрупкость после закалки, время также критично: обычно металл выдерживают при определённой температуре от получаса до часа, чтобы достичь нужного баланса твёрдости и упругости. При кузнечной сварке и пайке нагрев до «сварочного» цвета держат буквально секунды, иначе либо металл не сплавится, либо начнёт «гореть».

При работе с деревом время необходимо учитывать при сушке заготовок для ложа арбалета. Если сушить слишком быстро, появятся трещины и коробление, а слишком медленно – древесина останется влажной и будет легко деформироваться. Оптимальной будет выдержка при теплом сквозняке или у печи несколько дней, с регулярным переворачиванием. При пропитке дерева маслом, воском или смолой также есть границы: слишком долгое кипячение приведёт к выкипанию масла из пор, слишком короткое – к поверхностной пропитке.

При приготовлении и применении рыбьего или костного клея время выдержки на водяной бане тоже имеет значение: перегрев разрушает клей, недогрев не даёт ему расплавиться должным образом. После нанесения склеиваемые детали должны быть зафиксированы в зажиме до полного схватывания. То же относится к отвариванию сухожилий для тетив: слишком долго – коллаген разрушается, слишком мало – очищение неполное.

А при сушке пороха? Когда‑нибудь он же у нас будет!

После грануляции влажный порох должен сушиться ровно столько, сколько нужно: пересохший будет крошиться, недосушенный – портиться. Песочные часы здесь особенно полезны – можно отмерять время для каждой партии.

Все это я могу сделать. У меня глаз – алмаз. Я об этом уже говорил, и повторю еще. Иногда хвалить себя невредно.

Значит, так.

Из чего делается стекло, известно. Песок, поташ и известь. С этими ингредиентами проблем не будет, хотя насчет идеальной светопропускной способности стекол у меня большие сомнения. Но для часов этого хватит, а дальше разберемся. Главная проблема – где это все плавить. Теоретически можно и в кузне.

В ней можно развить температуру порядка одиннадцати–двенадцати сотен градусов, чего достаточно для плавки простого стекла. Если поместить в зону максимального жара глиняный тигель с подготовленной шихтой – смесью кварцевого песка, поташа и извести, – то уже через два–четыре часа она начнёт плавиться. Для защиты тигля от резкого перегрева и контакта с раскалённым металлом или углём его футеруют – покрывают изнутри глиняной подкладкой.

Однако при использовании кузнечного горна возникают серьёзные трудности! Главная – неравномерность прогрева: горн даёт локальный, очень интенсивный жар, тогда как стеклу нужен длительный и равномерный нагрев со всех сторон. Чтобы избежать непроплавленных включений, тигель придётся часто поворачивать и переставлять. Вторая проблема – чистота: в кузнечной печи много золы и окалины, которые могут попасть в расплав и замутнить стекло. Для защиты придётся закрывать тигель крышкой, хотя это и не слишком большая проблема.

Кроме того, объём горна ограничен, поэтому крупный тигель прогреть трудно, а партия стекла получится маленькой.

Поэтому… понятно, что надо делать.

Еще одну печь и ждать пару недель, пока она высушится.

Дадут мне разрешение на еще одну постройку? Самостоятельно я не могу решать этот вопрос.

Дали, и без лишних слов. Ермак собирался куда‑то уезжать, и он только устало махнул рукой – мол, делай что хочешь. Вот это правильно, всегда бы так.

Я побежал к нашему старосте, затем мы выбрали место для стеклодувочной мастерской (как раз поблизости от наших мастерских и кузниц), после чего началась работа над печью.

Она будет весьма отличаться от кузнечной, которая предназначена для нагрева металлических заготовок перед ковкой, сваркой или закалкой. Это открытый или полузакрытый горн, в котором топливо – древесный уголь – лежит на колосниковой решётке, а снизу в зону горения постоянно подаётся воздух из мехов. Жар в такой печи локальный и очень интенсивный: в центре топки можно довести металл до сварочного каления, но по краям температура падает. Металл в кузне нагревают быстро, иногда за считанные минуты, и так же быстро извлекают для обработки. Для стекловарения такие условия не идеальны, так как требуется не резкий, а долгий, равномерный прогрев всей массы.

Стекловаренная печь создаётся специально для расплава шихты – смеси песка, щёлочи и извести – в однородное стекло. Она имеет закрытую камеру (горн) с массивными стенами, которые долго прогреваются и затем удерживают тепло часами. Нагрев в такой печи распределён равномерно по всему объёму, а температура поддерживается постоянной в течение многих часов или даже суток. Внутри печи можно размещать тигли или специальные ванны для стекломассы, защищённые от золы и пыли.

Она будет в несколько раз больше кузнечной.

Конечно, для песочных часов нам много не надо, но у меня зародилась мысль – а что, если использовать стеклянные изделия для торговли‑обмена с местным населением?

Думаю, им будет очень интересно.

Ассортимент можно сделать хорошим, особенно со временем.

Сначала можно было бы изготавливать простые вещи, которые быстро расходились бы на обмен. Это бусины и подвески, которые будут наверняка высоко цениться у ханты, манси и татар как украшения и амулеты, а также стеклянные кабошины для вставки в ножны, пояса или шкатулки (кабошины – это изделия из камня или стекла, у которых лицевая сторона выпуклая и гладкая, а тыльная – плоская, их не гранят, как драгоценные камни, а полируют до блеска).

Полезными были бы небольшие банки и пузырьки для масел, благовоний и снадобий, которые могли бы быть как матовыми, так и цветными (я придумаю, как придать стеклам цвета). Ещё одним направлением могла стать посуда – небольшие кружки и чарки.

Затем можно было бы перейти к изделиям средней сложности. Например, к оконным стеклам! Но это точно не сейчас.

Непосредственно сейчас – время линеек.

На данном историческом этапе на Руси длину измеряли, сравнивая ее с частями человеческого тела. Одной из основных мер был локоть, равный примерно сорока шести–сорока семи сантиметрам; он соответствовал расстоянию от сгиба локтя до кончиков вытянутых пальцев. Другой распространённой мерой была пядь – расстояние между концами большого и указательного пальцев при максимальном разведении, составлявшее примерно семнадцать–восемнадцать сантиметров. Существовала и великая пядь, измеряемая от большого пальца до мизинца, около двадцати трёх сантиметров.

Аршин имел длину примерно семьдесят одну целую одну десятую сантиметра и состоял из шестнадцати вершков. Вершок был самой мелкой из распространённых мер и равнялся примерно четырём целым сорока пяти сотым сантиметра.

Для больших расстояний применялась сажень – около двух целых тринадцати сотых метра между кончиками пальцев вытянутых в стороны рук взрослого мужчины. Разновидностью была косая сажень длиной около двух целых сорока восьми сотых метра и маховая сажень – примерно один метр семьдесят шесть сантиметров. Иногда длину измеряли ступнёй, равной двадцати восьми–тридцати сантиметрам, или пядницей – мерой в три пяди, что давало около пятидесяти трёх–пятидесяти четырёх сантиметров.

В общем, все сложно.

Поэтому будем делать линейки и мерные веревки с двойной системой исчисления – с метрической и локтями‑пядями. Печально, что большинство здесь считать умеют только постольку‑поскольку (хотя все‑таки умеют, без этого на рынке ничего не купить). Поэтому буду объяснять, рассказывать, привлекать к делу грамотных из нашего отряда… Думаю, втянется народ. Это как если попал в чужую языковую среду – рано или поздно научишься говорить, деваться некуда.

Для начала я сделал тонкую плоскую рейку – на это ушло некоторое время, а потом начал раскаленным на огне шилом выжигать риски. Точнее, сначала на ее маленьком кусочке – на нем я нанесу десять миллиметров, то есть сантиметр, а потом буду двигать его дальше.

Такой способ надежнее краски. Метки не исчезнут и не сотрутся со временем.

Ой, нелегкая это работа.

Времени она забрала уйму, но я справился. Вот она, первая линейка в Сибири. С цифрами – сантиметрами, короткими черточками, обозначающими миллиметр и длинными через каждые пять миллиметров. А на восемнадцати сантиметрах гордо красовалась пять – классическая, так сказать. Чтоб было на что ориентироваться. Затем я промазал линейку льняным маслом и покрыл воском. Защита от сырости обеспечена.

Таких линеек нам нужны будут десятки. Еще бы желательно металлических, но это не к спеху. Потом. Скажу, пусть сделают кузнецы. Одному заниматься такой работой – глаза на лоб полезут.

Пока я занимался линейкой и прочими делами, наступил глубокий вечер. Почти ночь. Стемнело, подул ветер. Обычный вечер в Сибири. Пора, наверное, ложиться спать. Без отдыха человек не может. Чем лучше выспишься – тем лучше работают мозги.

Я встал из‑за стола, вздохнул, и тут в дверь постучали.

Кто же это может быть?

А потом дверь открылась, и я увидел, что на пороге стоит Даша.