Текст книги "Военный инженер Ермака. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Михаил Воронцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

– Я человек грамотный, – спокойно сказал Игнатий. – Много читал. И много думал. Мир не так прост, как кажется. Может, то, что случилось есть промысел Божий. Но мне бы хотелось в этом убедиться. Увы, не один Бог действует на земле.

Он встал, зажег лампаду, подошёл к иконе и перекрестился. Потом остановился, будто задумавшись.

– Подойди, – сказал он, не поворачиваясь.

Я встал. Он достал из ящика небольшой крест, потемневший от времени, и ладанку.

– Протяни руку.

Я протянул. Он вложил в ладонь крест. Я ощутил его вес, гравировку.

– Что ты чувствуешь? – спросил он.

– Тяжёлый, – ответил я. – И… старый.

– Хорошо, – кивнул Игнатий. – А тебя, я смотрю, не трясёт. Ты не горишь, не мечешься. Душа твоя тиха. Видно, ты не одержим. Тот, в ком бесы, не смог бы держать этот крест в руках. Он очень старый.

Я почувствовал, как у меня гора с плеч упала. Все, похоже, остаюсь жить. Не сожгут на костре. Спасибо тебе, отец Игнатий! Я навеки твой должник.

Он перекрестил меня и прошептал молитву.

– Да сохранит тебя Господь в этом мире. Пусть разум твой будет на пользу людям, а сердце – не ожесточится.

– Спасибо, – поблагодарил его я.

– А что за знания тебе рассказал свет?

Я на секунду задумался.

– Много всего… Разные приспособления, даже оружие…

– Расскажи об этом, – сказал Игнатий. – Так ты поможешь в борьбе с врагами. С теми, кто не хочет, чтобы люди жили счастливо и свободно. Тьма действительно распростерла крылья над этой землей, но ты – не ее часть. Ты будешь воевать с ней.

– К тому же, – понизив голос, чтобы не слышал сопровождающий нас казак, добавил он, – если ты начнешь помогать отряду, люди к тебе быстро привыкнут. А пока что будут коситься, несмотря на то, что я скажу, что с тобой все хорошо.

Через несколько секунд к нам в открытую дверь заглянул Ермак, Матвей Мещеряк, и с ними еще двое, их я не знал. Ермак посмотрел на меня, а потом, вопросительно, на отца Игнатия.

– Он не одержим, – сказал Тихомолв. – Он такой же, как мы. Шаман ошибся.

Ермак недоверчиво покрутил головой, но было видно, что он обрадовался.

– Значит, не придется кровь проливать. А память к тебе не вернулась?

– Нет, – развел руками я.

– Тогда сделаем так. Пока что ты остаешься здесь, но еще не с нами. Не в отряде. В караул ты ходить не будешь, пищаль мы тебе пока не дадим. Отец Тихомолв сказал, что нет в тебе бесов, но мы на тебя какое-то время еще посмотрим. Дальше видно будет. Теперь ты свободен, можешь ходить, где угодно. Но помни – если захочешь причинить зло, спасения не жди.

– Понял, Ермак Тимофеевич, – ответил я.

Ермак кивнул, и ушел вместе с Матвеем и остальными казаками. Я вышел из кельи.

Небо совсем потемнело. Частокол стоял черной стеной, в воздухе чувствовался запах разожжённых костров. Где-то ухнул филин. Воздух был свежий, но тяжёлый, пропитанный древесным дымом и чем-то ещё незнакомым. Город спал не весь – кое-где ещё потрескивали угли, слышались голоса, лаяли собаки.

Я брёл по Сибиру. По сторонам теснились тёмные, неровные срубы, из-под крыш торчали пучки трав, у порогов стояли вёдра, поленницы, плетеные ловушки для рыбы и прочее. Всё казалось одновременно живым и призрачным – шаг в сторону, и оно исчезнет, как сон.

Из темноты вышел Лука Щетинистый. Его силуэт я узнал сразу – торчащая клочьями борода, руки вразлёт, сабля на поясе, прищуренные глаза. Из-за бороды он получил свое прозвище, больше не из-за чего. Внешность немного смешная, но скольким врагам при встрече с ним было не до смеха!

– Ну что, пойдём. Покажу тебе, где ты жил. Один жил, без баб и детей, а то ж ты и этого не помнишь, – хитро добавил Лука.

Мы свернули к краю улочки, где между избами росла маленькая одинокая сосна. Почему ее не срубили, непонятно. Изба была небольшая, покосившаяся, но крыша и стены прочные. Лука открыл дверь и кивнул:

– Вот.

Он помолчал, потом добавил:

– Ты знай… присматриваться будут. Все знают о том, что случилось. Думай что хочешь, но пока ты чужой. Слова шамана так просто из памяти не исчезнут. Даже если и не злыдень, всё равно чужой. Потому и оружие тебе сейчас не вернем. Обижайся или нет, как хочешь. А дальше будет видно. Будь благодарен Ермаку, что оставил тебя в живых.

Я кивнул. Лука посмотрел ещё секунду, будто что-то хотел сказать, но не стал. Махнул рукой, развернулся и ушёл, растворившись в ночи.

Я зашёл в избу. Темно! Пахло сухими травами и старым деревом. В углу – нары, покрытые оленьей шкурой, рядом – лавка, глиняная плошка, деревянная кружка. Печь топилась, похоже, давно, хотя на полу сухие дрова и тонкие ветки для розжига. Окно затянуто бычьей пленкой. Я лёг на застеленные, положил руки на грудь и уставился в потолок.

Затем снял куртку и обнаружил, что на груди, как раз напротив того места, где у меня всегда был сибирский амулет, покраснела кожа. Даже вроде небольшой ожог. Не амулет ли меня сюда перекинул?

Сна не было. Голова еще немного побаливала. Мозг пытался понять, что произошло и свыкнуться с новым телом.

В принципе, его (то есть, мозг), можно понять. Теперь у меня нет ни семьи, ни прошлого в этом мире, только имя и изба, в которой я сейчас нахожусь. А вокруг люди, и они меня опасаются. Хотя их тоже можно понять! Наверное, мне действительно очень повезло, что Ермак решил меня не убивать. Времена сейчас суровые. Не знаю, кто живет в Сибире, но адвоката здесь точно ни одного. Случись что, обжаловать решение казаков избавиться от «нечистой силы» мне никто не поможет.

Спустя час или два я встал и вышел на улицу. Городок спал. Ветерок колыхал едва заметные сизые струйки дыма. Я пошёл в сторону стен, мимо спящих хат и тихих дворов, туда, где возвышался частокол.

На стене, около козырька, защищавшего от косых стрел сверху, дежурил молодой казак. Он посмотрел на меня, не сказал ни слова, но руку на саблю положил. На подставке рядом с ними лежала ручная пищаль и арбалет. Я просто кивнул, не приближаясь, и встал у края.

За стеной – чёрная река Иртыш, лес и тьма. Где-то в этой тьме шевелились враги, животные, духи, и не угадаешь, кто ещё.

Думай, Максим, сказал я себе, как правильно поступить в этой ситуации. Но жаловаться – грех. Мало того, что живой, так еще и вдвое помолодел. Силу в руках чувствуешь огромную, прям как в молодости. Да ты и есть сейчас в молодости!

Однако, если тебе здесь не нравится, если хочешь, что все было по правилам, попроси у кого-нибудь пищаль и застрелись. Будет как раз то, что произошло на даче.

Не, поежился я, не хочу. Поэтому буду осваиваться в новом мире. Чужом, жестоком, но интересном. У меня, в конце концов, огромный жизненный опыт и знания, до которых тут четыре с половиной столетия. То есть, довольно долго.

Да и женщины тут, если что, ходят. Много их в городке, и некоторые очень симпатичные! Так что, будь веселей. Причин для этого достаточно.

Когда ночь окончательно взяла своё и погасли даже последние костры у стен, я стоял на настиле внешнего частокола и смотрел в темноту. Шуршал ветер, перекликались какие-то ночные птицы.

Вдруг ночные звуки изменились. Всколыхнулась тишина, как от чужого присутствия. Я присмотрелся. Рядом со мной только силуэт часового, одинокий, словно вросший в бревна.

Из тени между грядок, раскинувшихся перед стенами, вышло нечто приземистое. Свет звёзд помог разглядеть кабана. Небольшого, молодого, но всё равно с тяжёлым телом и мощной грудью. Он нюхал землю, рылся в огороде, копал корни. Казак на стене тоже заметил его.

– Кабан, – негромко сказал он, глядя вниз. – Далековато. Не достану.

Он поднял арбалет, прицелился, но тут же опустил.

– Стрела не достанет. Зря потрачу. Эх!

Затем огляделся по сторонам, быстро привязал к деревянному крюку верёвку, перекинул её через стену и начал спускаться. Делал он это бесшумно, без суеты – видно, что не впервой. Земля не скрипнула под его сапогами, когда он оказался внизу. Казак осторожно пошёл в сторону кабана. Медленно, пригибаясь, и держа перед собой арбалет. Опасное дело затеял часовой, подумал я. Кабан, даже молодой, страшный противник. Но зверь, почуяв человека, резко дёрнулся, фыркнул и, развернувшись на месте, молнией метнулся обратно в темноту.

Казак выругался сквозь зубы, вернулся к верёвке и влез обратно на стену.

– Не вышло, – буркнул он. – А жаль, мясо кабанье в самый раз пошло б.

– Покажешь самострел? – спросил я у него. Арбалеты в эти времена называли именно так.

Он прищурился, посмотрел оценивающе, с подозрением. Давать мне в руки арбалет ему явно не хотелось.

– Зачем тебе?

– Интересно. Я теперь хорошо понимаю в оружии. Может, подскажу чего.

– А что ты подскажешь? – хмыкнул казак. – Как стрелять, я и без тебя знаю.

Он поколебался еще несколько секунд, но всё же протянул его мне. Осторожно, будто боялся, что сломаю. Ну или застрелю кого-нибудь.

Я взял арбалет. Он был тяжёлым, со скобой и стальной дугой, но натяжение не слишком большое. Где-то килограмм сто, в то время как сильный человек, поставив ногу в скобу, может осилить и сто тридцать – сто пятьдесят. Спусковой крюк топорный, болт – отточенный деревянный стержень с кованым наконечником без оперения. На тетиве следы износа. Всё сделано крепко, но грубо. Работает, но эффективность сильно ограничена. Бьет только накоротке. Особого смысла в таком оружии нет. Для защищенных целей нужна пищаль, а для врагов без доспехов значительно удобнее лук за счет большей скорострельности, хотя массивный арбалетный болт ударит сильнее, то есть, говоря научно, «обладает большей останавливающей силой».

– Не очень мне нравится, – заметил я, повернув его в руках. – Не слишком сильный, да и стрелять неудобно. Даже если б попал в кабана, он бы, скорее всего, раненый убежал со стрелой. И ищи его потом, когда рассветет.

Казак удивленно посмотрел на меня и хмыкнул:

– Ну а чего ж ты хочешь? Я тут ничего не исправлю. Не моя это забота. Самострелами занимаются плотники и кузнецы, они в них смыслят. А мы стреляем из того, что нам сделают…Из ружей и самострелов. Но пороха у нас мало осталось…

Я кивнул, вернул оружие.

– А не сделать ли самострел с «английским воротом», – вслух подумал я. – Или нет, лучше с «козьей ногой». С ней проще. Бить будет быстрее, не так сильно, как «ворот», но гораздо лучше этого.

Казак поднял брови:

– Это ты выдумываешь, али делал такие?

– Когда побывал на небесах в отключке, голоса рассказали, что можно изменить.

Казак взвесил на руке свой самострел и снова положил его на подставку.

– Ну гляди. Попробуй, если не шутишь. Нам оружейники умные не помешают. Но сам знаешь – тебе пока что не доверяют. Ходят слухи нехорошие.

Я остался на месте, а он ушёл обходить стену на своем участке. Я смотрел в темноту, туда, где исчез кабан. Где-то там, в ночном лесу, ходят звери, и, возможно, оттуда уже смотрят враги.

Там враги, а здесь друзья, для которых я чужой. Как заставить мне поверить? Наверное, действительно стоит начать хоть с чего-нибудь. Например, с того же арбалета (самострела).

«Английский ворот» – это лебедка, которая крутится и оттягивает тетиву назад. С ней можно сделать самострел чудовищной мощности, но вопрос, актуален ли он сейчас. Если смотреть хоть немного прагматически, то с «воротом» арбалет надо делать усилием килограмм в триста, иначе нет смысла крутить лебедку. Но! Стрелять из такого лучше только с опоры, потому что тяжелый, скорострельность низкая, и механизм очень сложный.

А вот рычажный механизм – так называемая «козья нога» – выглядит гораздо привлекательней. Сделать с ним арбалет вдвое мощнее вполне можно. В скорострельности он проиграет скобе раза в полтора, но бить будет гораздо сильнее, прошибая кольчуги и щиты.

И еще такой момент!

Лук, хотя многие об этом не знают, как правило, более дальнобойное оружие, несмотря на то, что мощность стрелы гораздо меньше, а сама она легче.

Энергия в момент выстрела передается дольше, более плавно (это не короткий арбалетный «бум»), аэродинамика у стрелы лучше, и сама она легче. На совсем большом расстоянии стрела, разумеется, поразит только незащищенную цель, но все равно. Однако тот арбалет, который я хочу сделать, значительно выиграет в силе удара на ближней и средней дистанции, и позволит поражать врагов значительно дальше.

Арбалет – это, фигурально выражаясь, боксер невысокий, короткорукий, но мощный. Зажмет у канатов, и пиши пропало. А лук – боксер классический, который много двигается на ногах и отстреливается несильными, но быстрыми сериями ударов.

Если что, луки я тоже очень люблю! Но о них позже. Сейчас – время арбалетов.

– Дай еще пищаль посмотреть, – попросил я казака. – Отшибло память – почти ничего не помню. На все смотрю, будто впервые.

Казак, на секунду задумавшись, согласно махнул рукой, мол, бери, чего уж там, товарищ мой беспамятный.

Она оказалась тяжёлой – килограммов семь, с длинным, чуть шероховатым железным стволом. Деревянное ложе, обструганное не слишком тщательно, с следами копоти и жира. Отверстие ствола шириной около двадцати миллиметров – в те времена единой системы калибров не существовало, мастера делали оружие, как кому больше нравится. Длина ствола – с метр или чуть больше. Глазомер у меня очень хороший, но присматриваться не хотелось – вести себя надо проще, и люди скорее посчитают меня своим. Замок, фитиль, затравочная полка… все, что и ожидал увидеть. Разумеется, никакого клейма, сделано ружье, скорее всего, на маленьком заводике Поволжья или где-то еще. Но стреляло уже не раз, и стрелять еще будет. Сколь простым бы оружие не было, к нему надо относиться уважительно, и тогда оно не раз спасет тебе жизнь.

Возвратив пищаль на подставку, я пошел прогуляться дальше по настилу (так называемому «боевому ходу») вдоль стены.

Все-таки интересно посмотреть, что здесь. Хочешь обустроиться – сначала осмотрись.

Через полсотни шагов меня встретили двое часовых – один с ручной пищалью, а второй стоял около небольшого орудия – «тюфяка», лежащего на деревянном лафете напротив бойницы. Ствол калибром около сорока миллиметров, длинной около полутора метров, кованый ствол, расширение у дульца, будто вытянутый колокол, предназначено для картечи.

Хорошая пушка. Легкая, если что, вдвоем унести можно. И лафет для нее не обязателен. Против не имеющих тяжелых доспехов толп – то, что надо.

Разумеется, она сделана не из бронзы – такую роскошь Ермак позволить себе не мог. Жаль, бронзовые и надежнее, и не ржавеют, а тут железо все-таки уже в пятнышках. Ну, тут уже ничего не поделаешь.

У артиллериста, что интересно, с собой была не пищаль, а лук – обычный, длинный, из клена. Показать я его не попросил – и так все ясно. Надо смотреть правде в глаза – сильно уступает он составному татарскому. И в дальности, и в силе. Составной опасен даже на трехстах пятидесяти метрах (хотя стрела, опускаясь под воздействием гравитации, никакую защиту не пробьет, но в тело вопьется). Обычный – на сто метров ближе, хотя многое тут зависит еще и от стрелы. Для спортивных рекордов используют легкие и с другими наконечниками, но тут война, а не олимпиада.

Дальше на стене я обнаружил фальконет – это орудие покрупнее «тюфяка» и калибром побольше. Тоже кованый ствол. Мощная вещь, хотя порох очень любит. Рядом с ним прохаживался человек с пищалью – я даже не понял, артиллерист или обычный часовой.

Разговаривать я с ним не стал и пошел дальше. Правильно сделал, потому что встретил настоящее чудо.

Это была многоствольная пушка, «сорока», «сороковая пищаль».

Залповик. В Европе такие называли «органными пушками», или просто «органами» из-за их сходства с небезызвестным музыкальным инструментом.

Восемнадцать стволов, калибром около дюйма, чёрных, ухоженных, вычищенных, с тонкими краями, располагались в два яруса, девять над девятью, собранные в прямоугольную железную раму.

Шикарная штука. И очень дорогая для этого времени. Хотелось рассмотреть ее получше, даже потрогать руками, но артиллерист и часовой смотрели на меня совсем подозрительно, поэтому я решил, что на сегодня впечатлений хватит и спустился на землю.

Затем я вернулся в свою избу. На столе в глиняном держателе стояли лучины – конечно, фиговый источник света, но все же лучше, чем ничего. Оружие и порох у меня забрали, оставив лишь небольшой нож с костяной рукояткой, да всякую мелочевку, вроде кресала с кремнем и двух кожаных кошелей с трутом и растопкой.

Просто так лучину не распалишь. Сначала трут – например, высушенный мох, затем растопка, и только потом, когда появится огонек, можно подносить лучину.

Так я и сделал. Все получилось, хотя и не с первой попытки. Кремень был плохой – от удара по кресалу крошился, искру дал не сразу. Где казаки такой нашли? Или нормальный кремень тут не попадается? Но зато трут и растопка оказались хороши, вспыхнули с первого раза. А за ними и лучина.

Поскольку перо, чернила и бумага у меня отсутствовали, пришлось царапать схему арбалета ножом на доске. Было нелегко, но все равно «нарисовал», даже самому понравилось. Если смогу добыть или сделать нужные вещи, у меня получится самострел, которого здесь еще не видели.

* * *

Тьма ложилась на землю, словно тяжёлое покрывало. На западе, за чёрной лентой Иртыша, гасли последние отблески заката. Край леса был окутан сыроватым вечерним туманом. У лошадей шёл пар из ноздрей.

Татарский хан Кучум сидел неподвижно, как статуя, на своём вороном жеребце. Хан был в тяжёлом чапане, расшитом серебром, с тёмно-синим тюрбаном, украшенным бирюзой. Его глаза, глубоко посаженные под нависающими бровями, смотрели в сторону Искера, вот уже несколько лет как чужого.

В отдалении стояли молчаливые телохранители, с луками и кривыми саблями. Возле хана на лошади сидел советник – худощавый, улыбающийся, с насмешливыми губами и кольцом на пальце, в темной шелковой одежде. На вид ему было лет тридцать. Вдвое меньше, чем хану.

Со стороны дороги послышался топот копыт. В свете закатных отблесков показался всадник – чёрная фигура, лицо скрыто тканью, из-за чего он выглядел почти как призрак. Он резко остановил лошадь в нескольких шагах от хана и быстро склонил голову.

– Весть, великий хан, – он глухо заговорил сквозь ткань. – В стане Ермака произошло что-то странное. Душа обычного казака странно изменилась, будто побывала в иных мирах. Я не знаю, что это может означать.

Хан не сразу ответил. Его лицо оставалось неподвижным. Только лошадь под ним переминалась, тревожась от холодного ветра. Затем Кучум медленно повернул голову к своему советнику.

– Что скажешь?

Советник пожал плечами и ответил с усмешкой:

– Пустяки. Это ничего не изменит. Пусть Ермак хоть возьмет на службу существ из шаманского нижнего мира – что с того? Город скоро падёт. Небеса начертили твою победу, о повелитель. Время Ермака и его людей подошло к концу. Они – чужие на этой земле, а ты – хозяин. Так велит судьба.

Кучум перевёл взгляд в направлении Искера. Он был совсем недалеко, за лесом.

– Нет, – тихо сказал хан. – Мне это очень не нравится. За этим человеком надо следить. А еще лучше – сделать так, чтобы он умер.

Шпион молча кивнул, развернул лошадь и исчез в темноте.

Кучум снова стал вглядываться в темнеющий горизонт.

* * *

Глава 3

Проснулся я по старой привычке на рассвете. Внутри будто часы, заведённые армейскими годами. Только в этот раз не было ни тепла, ни привычной тишины спальни. После пробуждения меня встретили покосившиеся балки, запах трав и сырого дерева. Чуть слышно потрескивали угли в печи (вчера перед сном я ради пробы разжег ее), стены из брёвен дышали неуютным холодом.

Я сел, прислушался. Городок ещё дремал. Из окна потянуло дымом, землёй и чем-то мясным – видать начали варить еду. Я потянулся, хрустнули суставы. Тело отзывалось упругостью, которую я уже давно забыл.

Я понял, что хочу есть, но для начала решил умыться. Неумытыми едят только аристократы или дегенераты! Я сунул за пояс нож и вышел наружу. Воздух встретил прохладой. На востоке только-только пробивался розоватый свет, ветерок с Иртыша нёс запах воды и дикой зелени. Ворота в стене уже были приоткрыты, у них стоял сонный казак с пищалью. Он кивнул мне, но ничего не сказал.

Я спустился к реке. Вода темнела между зарослями. На мелях вдалеке хлопали утки, шевелилась трава. Я прошёл дальше, чтобы не мешать никому, и чтобы самому остаться незамеченным. Там, где сосны отступали и берег был пологим, разделся и вошёл в воду. Погрузился с головой, вынырнул – и вдохнул так, что лёгкие чуть не лопнули от удовольствия.

Плавал я, как в молодости. Уверенно и быстро.

Где-то метрах в тридцати от берега ударила рыба. Большая. Очень большая. По звуку – килограммов десять, не меньше. Лещ? Карп? Или сазан, каких на юге ловили? Я присвистнул.

– Эх, сходить бы на рыбалку… – пробормотал я вслух. – Тут, наверное, лещ на пять кило – недомерок, как у нас плотвичка с ладонь. А щука пополам лошадь перекусит.

Я выбрался из воды, постоял, чтобы высохнуть, и оделся. Тело стало бодрым, свежим, будто заново родился. Когда вернулся к воротам, охранник посмотрел на меня чуть внимательнее, но снова ничего не сказал. Внутри городка уже шевелились люди: кто-то нёс дрова, кто-то открывал лавку. Сильно пахло дымом и свежей кашей.

Я направился к общей столовой (трапезной). Накануне Лука сказал, что там завтракают все, кто холост или без хозяйки. Изба с широким входом стояла у края базарной площади. Внутри нее длинные деревянные столы и лавки. В углу – огромный котёл, из которого деревянным черпаком разливали еду.

Я вошёл, и на мгновение все притихли. Но только на мгновение, не больше. В помещение было десятка три казаков, в основном молодые. Никого в возрасте Ермака или Луки. Все сидели тесно, плечом к плечу. Разговаривали, смеялись, что-то вспоминали. У стены был свободный угол. Я молча пошёл туда, стараясь ни с кем не встречаться взглядом.

Каша оказалась на удивление вкусной – пшенная, густая, с кусочками мяса. Пахла замечательно. Из другого котла мне в глиняную кружку налили горячий отвар из трав, а затем дали ржаную лепёшку.

Я ел молча, краем глаза наблюдая за людьми, чувствуя себя чуть ли не шпионом. Некоторые тоже украдкой поглядывали на меня. Кто-то толкал соседа, что-то шептал, показывая в мою сторону пальцем. Но близко никто не подсел.

Однако еда – дело объединяющее. Всегда, везде, в любое время, в любой стране. Скоро шаманские глупости забудутся.

Один из казаков, худой, рыжеватый, в залатанной одежде, громко вздохнул:

– Каша-то сегодня, как у боярина! Мяса положили столько, что треснуть можно.

Несколько человек хмыкнули. Я улыбнулся, но вряд ли на мою улыбку кто-то обратил внимание.

Я ел, запивая травяным отваром, и думал о том, что создание самострела будет началом того, что мне снова начнут доверять.

…Закончив завтрак, я пошел искать мастерскую плотника. Мне нужно дерево для ложа. Сухое, добротное, без сучков, с ровным волокном. Идти в лес и рубить не получится. Из сырого дерева ложе не сделаешь, а сушить его не один день и даже не один месяц. Но если в городке есть плотник, то у него должен быть запас высушенной древесины.

Без плотника город существовать не мог, поэтому по сторонам я поглядывал с оптимизмом.

Нашёл я то, что искал, довольно быстро – по звону топора и запаху свежего дерева. Мастерская стояла чуть в стороне от главной улицы, у небольшого склона, где начиналась тропа к реке. Широкое, невысокое строение, кое-где закопчённое, с большой дверью.

Я постучал и вошел.

Внутри было тепло. Всюду лежало дерево – брусья, доски, обрезки, стружка. На полках – инструменты. В углу – стопка чертежей на пергаменте.

В мастерской сейчас находился один человек. По внешнему виду нетрудно было догадаться, что он здесь главный.

Он стоял у верстака, в правой руке держал малый топор, а другой придерживал заготовку. Невысокий, но плотный, как дубок, в выношенной кафтанной куртке, с ремнём, на котором висел нож. Волосы с проседью, борода – густая и широкая. Пальцы потемнели от смолы. Лицо обветренное, не худенькое, и веселое.

Обут плотник был в лапти.

Когда я вошел, он оценивающе оглядел меня с головы до ног.

– Здрав будь, мастер, – сказал я. – Нужна помощь.

Затем, после паузы, добавил:

– Я Максим. Мы, наверное, были знакомы, но я тебя не помню.

– Здравствуй. Слышал о твоей истории, – ответил плотник. – А я Дементий. По прозвищу Лапоть. Оно мне почему-то нравится!

Он захохотал.

Я улыбнулся. Плотник, похоже, человек легкий и положительный. Не такой, как Мещеряк, который готов закопать меня в землю просто на всякий случай.

– Лапти – хорошая обувь. Легкая. И ноги в них не потеют, не то что в сапогах. Во время работы ходить в них – милое дело. А для боя, конечно, лучше сапоги, они попрочнее.

– Полностью согласен, – ответил я, хотя переобуваться в лапти очень не хотелось.

– Говори, с чем пришел, – зычно произнес Дементий, закончив диалог о лаптях.

– Хочу сделать самострел. Свой. Мощнее, чем те, которые есть в отряде. Мне нужна сухая древесина, ложе вырезать.

– А чем тебе не нравятся те, которые я делал? – наклонил голову Дементий.

О, черт. А так хорошо все начиналось!

– Нет, нравятся… – дипломатично заговорил я. – Но почему бы не попробовать изготовить еще лучше?

Лицо Дементия расплылось в улыбке.

– Правильно мыслишь. По-нашему, по ремесленному! Я и своим ученикам говорю – плох тот мастер, который не хочет придумать лучше, чем делали до него! Они меня, правда, слушают в половинку уха. Молодые еще!

– И к тому же, – добавил он, – самострелы делал не я. Моего там почти одно ложе. А остальное – это к кузнецам. Мне и своей работы хватает.

Он поставил топор, вытер руки о штанину, прищурился:

– А ты вообще резать умеешь?

– Да, – ответил я. – Работал и с деревом, и с железом. Потом, правда, забросил это. Но когда валялся без чувств, голоса кое-что еще рассказали.

Дементий молча прошёл мимо, к дальнему ряду, где стояли аккуратно сложенные доски. Провёл пальцами по одной, постучал по ней костяшками. Ясень, насколько я смог разглядеть.

– Третью весну сохнет. Прямая, без трещин. Возьми. Посмотрим, что из тебя выйдет.

Я опешил. Не ожидал, что даст ее так быстро.

– Мастер, благодарю. Я тебе потом покажу, как всё выйдет…

– Не потом, – отрезал он. – Сейчас покажешь. Сюда ставь.

Он шлёпнул ладонью по верстаку.

– Нож есть?

Я показал свой. Он фыркнул.

– Это для еды. Ну или врага кромсануть, если вплотную сцепились. Сейчас будет тебе нож.

Из-за спины он достал столярный нож-резец. Подал мне его, а затем дал еще одну доску – плохонькую, скособоченную, и сел на табуретку.

– Режь. Покажи на этой, как ты умеешь. Та доска хороша, ее жалко погубить.

Я снял несколько стружек. Дементий смотрел молча, потом положил руку на мою заготовку и довольно усмехнулся.

– А ты и впрямь с руками. Не дуришь. Работать умеешь.

– Ты все можешь сделать сам, но я хочу показать, что тоже не лыком шит. Я сделаю ложе для самострела. Ты же не возражаешь?

– Конечно, нет. Вот схема, – ответил я и протянул ему доску с чертежами.

– Ишь ты, – сказал он, внимательно посмотрев на нее. – Интересно придумал.

Дементий встал, потянулся, взял в руки плотницкий топор и начал ловко вырубать форму ложа. Без спешки, но быстро и чётко. Каждое движение у него было очень точным. Мастер, однако.

– Ты умеешь обращаться с деревом, – уважительно сказал я.

– Ага, – самодовольно улыбнулся он. – Дерево – оно живое. Его не просто резать – с ним говорить надо.

Скоро ложе было готово. Получилась прямо на загляденье. Его надо будет пропитать маслом от сырости, но это уже потом. Не все сразу.

– Давай, делай самострел, каких тут еще тут не видели, – сказал на прощание Лапоть и хлопнул меня на плечу. Не крепкого человека такой удар наверняка сбил бы с ног.

– Как сделаю, тебе первому принесу показать.

– Вот это правильно, – засмеялся Лапоть. – Но ты еще и за стрелами придешь. Кроме как у меня, древки нигде не сыщешь.

– Конечно!

Я пошел к двери, но Лапоть остановил меня и протянул плотницкий нож-резец.

– На, дарю.

– Спасибо! – обрадовался я. Вот уж чего не ожидал, так это такого поворота событий.

– Если получится, договоримся, чтоб у меня был такой же самострел. Ага?

– Да, сделаем!

Половина работы была сделана. Хотя нет, какая половина. Главное еще впереди. Ложе – это ерунда. Но то, что плотник оказался человеком положительным – большая удача. Он, конечно, по статусу не заместитель Ермака и не сотник, но фигура в отряде уважаемая. Такие союзники здесь нужны!

Я усмехнулся. Политика, черт побери. А с другой стороны, чего смеяться. Да, политика! Причем большая! От этого городка зависит будущее Сибири.

Сейчас мне повезло. Теперь надо сделать так, чтобы везло и дальше.

Кузницу я нашёл, как и мастерскую плотника, тоже по запаху, хотя ожидал, что услышу звон. Но его пока не было – видимо, в работе возникла пауза. Запах висел в воздухе – густой, едкий, с примесью жжёного железа и сажи. Этот запах я узнаю с любого расстояния.

Улица привела меня на другую сторону города. Там, около внутреннего острога, стояло закопчённое, словно пережившее пожар, приземистое строение. Крыша из чёрных бревен, стены усилены глиняными обмазками. Из трубы дым валил в небо.

Я постучал по открытой двери и заглянул внутрь.

Кузница произвела на меня удручающее впечатление. Здесь не делали ружей, не отливали пушек, не точили стволы. Мастерская – примитивная, по всем меркам. Один горн, раздуваемый мехами. Наковальня на чурбаке, рядом бочка с водой. Железо свалено в углу – обломки, подковы, полусгнившие ножи. Всё как в деревне моего детства, только в шестнадцатом веке. Работать тут над чем-то сложным – как пытаться собрать микроскоп из кусков трактора.

Но деваться некуда. Если надо, будем собирать!

У входа стоял мужик. Широкий, как дверной косяк. Плотный, с руками, будто сделанными из дуба. Лоб закопчён до чёрного блеска, правая рука – без мизинца. Одетый поверх рубахи в кожаный фартук. Он глянул на меня исподлобья. Не сказал ни слова, ожидая, что я заговорю первым.

– Я – Максим. Мы знакомы, но проклятый татарин, прежде чем помереть, отшиб мне память.

– Я знаю, – мрачно ответил кузнец и перекрестился. – И еще знаю, что сказал шаман.

Я вздохнул.

– Он был неправ, так сказал отец Игнатий, и Ермак с ним согласился. Как тебя зовут?

– Макар, – ответил человек после паузы. Затем важно добавил:

– Я – главный кузнец.

– Мне нужна помощь. Хочу сделать самострел. Особый. Мощный. С железом нужно поработать… Небеса дали мне знание.

Он помолчал. Затем исподлобья взглянул на меня.

– Помощь, значит… А чего это ты сам не сделаешь?

– Могу и сам. Но кузни и инструментов у меня нет.

Макар пожал плечами.

– Если нет, значит, они тебе не нужны. Без тебя мы здесь обходились, и дальше обойдемся.

– Если не будешь помогать, скажу об этом Ермаку, – разозлился я. – Отец Тихомолв сказал, что моя душа чиста. Не думаю, что Ермаку понравится, если кто-то решит, что отряду не нужно более мощное оружие.