Текст книги "Патриарх Никон"

Автор книги: Михаил Филиппов

Соавторы: Георгий Северцев-Полилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 52 страниц)

IX

Прошло два года.

Про Морозову у царя говорили мало.

Редко появлялась Федосья Прокопьевна и у царицы. Но обстоятельства заставляли её всё-таки не разрывать сношений с царскими палатами.

Аввакум, а равно и Мелания, которых она слушалась, заставляли её, в видах предосторожности, бывать на торжественных выходах в Кремле.

   – Свет мой, сестра Феодора, – говорил Морозовой не раз протопоп, – ради бережения нас всех должна ты бывать у царя. Как минута злая придёт, – сможешь всем нам помочь!

И вдова послушно исполняла его волю.

Сам Аввакум проводил всё время в духовных прениях с православным духовенством. Чаще всего ходил он для этого в дом к Феодору Ртищеву, куда являлись для споров с ним киевские учёные монахи.

Жил он по-прежнему в доме Морозовой.

Здесь навещала его и сестра Морозова, княгиня Урусова, духовная дочь Аввакума.

Скоро постигло начинавших укрепляться староверов неожиданное горе.

В сентябре 1867 года скончалась Анна Ильинишна, вдова Бориса Ивановича, последнее время бывшая верной заступницею их перед царём, благодаря своей сестре-царице.

Закручинились о смерти золовки Мелания и Федосья Прокопьевна.

   – За нас царица-матушка, – уверенно сказала боярыня, – она нам всегда поможет!..

Задумчиво покачала головой Мелания и ничего не ответила.

Снова минул год.

Первого сентября 1668 года к Морозовой явился царский посол – великий государь приказал звать Морозову на обед в царские палаты...

Морозова решила посоветоваться со своей наставницей Меланией.

   – Не премини сходить, сестра Феодора, к царю: сказывали, проверить хочет, сколь ты послушна его воле.

Покоряясь воле наставницы, Морозова поехала в царские палаты.

Царица приветливо встретила любимую боярыню.

   – Редко ты к нам ныне жалуешь, Федосья Прокопьевна, – милостиво обратилась царица к гостье. – Пока была жива сестрица, ты чаще жаловала.

За столом Морозова молчала, творя в уме молитву. Ей казалось, что она нарушит послушание, если будет вести разговор.

Царь приметил её появление на праздничном обеде и по окончании его ласково сказал: – Загордилась, боярыня, ой, загордилась!

Недолго пробыла Морозова на этот раз в царских палатах, но и этого было достаточно, чтобы все обвинения, которые не переставали поступать на неё к царю, пали...

И радостная своею победой, вдова возвратилась домой к ожидающим её с нетерпением Аввакуму и Мелании.

   – Ну, уж теперь поборюсь я с отступниками, – задорно сказал протопоп, – завтра Феодор Ртищев назначил в Преображенском монастыре толкование. Тридцать иноков понаехало туда из Киева да из Межегорского монастыря, то-то поборюсь!

Дом Морозовой по-прежнему был переполнен множеством приверженцев старины. Юродивые, увечные не переводились, продолжали жить пять старцев, подначальных Мелании.

Анисья, которой когда-то, уезжая в ссылку, поручил Аввакум своё духовное стадо, находилась здесь же, и вместе со всеми совершала ежедневно положенные правила и службы.

Сама Морозова совсем перестала заботиться о доме. Сын её, Иван, настолько вырос, что мог заведовать всем. Но, опасаясь, что его увлекут никониане, протопоп Аввакум не доверял ему важных тайн, относившихся к последователям старой веры.

Неожиданно налетела новая напасть.

Царица, Мария Ильинишна, приверженность которой к старой вере всем была известна, в марте 1669 года умерла.

Скончалась царица Мария Ильинишна в третий день марта.

По обычаю тогдашнего времени, похороны должны были совершиться на другой день.

Государь не хотел уйти из комнаты почившей и почти всё время до самого погребения провёл там.

Величественно были совершены похороны.

На них присутствовали два патриарха, два митрополита, епископ, несколько архимандритов, игуменов и множество духовенства.

Стоили эти похороны по тогдашнему времени больших денег, которые сыпались щедрой рукой.

Одним нищим, следовавшим за гробом, было роздано по рублю на человека.

В третины, в девятины нищих и стражников кормили на аптекарском дворе и также давали деньги.

За отправление девятин в Чудовском монастыре царь раздал архимандриту с братией около пятисот рублей.

Немало было уплачено денег крестовым и певчим-дьякам, которые на гробу царицы псалтырь «говорили».

Царь разослал во многие монастыри для поминальных столов несколько сот осётров и белуг.

Первого апреля отправился царственный вдовец ночью по монастырям, везде молился за усопшую супругу и раздавал милостыню.

Зайдя к священнику Никите, у которого жил расслабленный Зиновий, царь, вручая ему деньги, промолвил:

   – Молись, старче Зиновий, молись о душе царицы Марии, – и горько заплакал.

Алексей Михайлович повелел освободить колодников и тюремных стрельцов и заплатить за них писцовые иски и пошлины.

Так продолжалось целый год.

По свидетельству современников, на погребение и поминовения царицы пришлось употребить половину ежегодного дохода, собиравшегося со всего государства.

Вскоре после смерти царицы, кто-то из бояр заметил царю о том, что по кружилам и кабакам не прекращаются пение и песни.

   – Твоя царская милость в горести находится, а народ веселится.

Царь вскипел. Не раздумывая велел собрать все музыкальные инструменты, какие только находились в Москве, свезти за город и сжечь.

Разрешено было заниматься музыкой одним немцам.

Но всё-таки кое-где сохранились в домах гусли, домры, сурны и гудки.

Московский люд втихомолку продолжал на них играть. Опасность быть захваченным и поплатиться битьём батогами и денежной пеней мало кого останавливала. Несмотря на разосланные повсюду грамоты от митрополита, в которых последний грозил ослушникам наказанием без пощады и отлучением от церкви, музыка продолжалась.

Молодой Иван Морозов тоже пристрастился к игре на гуслях. Но едва об этом узнала его мать, Федосья Прокопьевна, гусли были уничтожены, а молодой человек, поставленный на строгую эпитимью, долго не вспоминал про музыку.

Так хотел заставить Алексей Михайлович Москву печалиться и грустить вместе с ним о смерти своей первой супруги.

Всё сильнее разгоралась неприязнь между последователями старины и исправлениями патриарха Никона.

Во дворце царя уже не осталось никого, кто поддерживал «древнее благочестие».

С каждым днём «новшества» патриарха Никона интересовали Алексея Михайловича всё больше.

Влияние Милославских почти совсем исчезло со смертью Марии Ильинишны.

Поддержки для Морозовой более не существовало.

До царя стали доходить слухи о постриге Морозовой, и он велел ей явиться во дворец.

Боярыня решилась противиться во что бы то ни стало свиданию с Алексеем Михайловичем и на первый раз сказалась больною.

На некоторое время Морозову оставили в покое, и о ней никто не вспоминал в царских палатах.

Снова кануло в вечность около двух лет.

Надумал царь вторично вступить в брак.

Снова запраздновала первопрестольная. Запировала она от радости о скорой царской свадьбе.

На московском торгу царило необычное оживление.

Степенные приказные дьяки сновали по лавкам для покупки вещей для свадьбы. Торговые люди ожидали хороших барышей.

В царицыной мастерской палате день и ночь трудились чёботники и швецы.

Много было староверов, последователей протопопа Аввакума, среди мастеров царицыной палаты.

Мелания была недовольна затевавшимися празднествами.

Сколь народу от молитвы за это время отстанет, – ворчала она и ещё усерднее совершала ежедневные правила со своим пятериком стариц и самой боярыней. «Зело радовалась» этому Морозова, предстоя с ними ночью на правиле Христу.

   – Умаялась ты, сестра Феодора, – сказала как-то Мелания, замечая, что Морозова еле держится от бесчисленных поклонов и молений на ногах, – отдохнула бы!

Федосья Прокопьевна хотела что-то ответить своей наставнице, но сдержала себя и послушно проговорила:

   – Волю свою я вконец отсекла, мать благая, и до конца дней моих ни в чём не ослушаюсь велений твоих!

И сейчас же пошла на отдых.

Алексей Михайлович приступил к выбору невесты.

По его приказу были собраны в Москву девицы дворянского и боярского сословия.

Их привезли в Москву в ноябре 1669 года. Большинство поместилось в кремлёвских дворцовых хоромах, некоторые жили у родственников.

Целые полгода, до мая, смотрел их царь. После первых смотрин, когда часть девиц отпустили по домам, назначены были смотрины оставшихся, и из них были взяты ко дворцу только несколько, в числе которых находились дочь Ивана Беляева и Наталия Нарышкина.

Благодаря двум подмётным письмам, найденным истопником перед Грановитою палатою, в которых была написана клевета против боярина Матвеева, родственника Нарышкиной, государь велел расследовать это дело. Обвинение пало на дядю Беляевой, Шахирева.

Это сильно повлияло на мнительного Алексея Михайловича, и вместо того, чтобы выбрать Беляеву, которая ему очень нравилась, его выбор пал на Нарышкину.

В конце святок 1670 года снова в доме Морозовой появился царский посол.

   – Царь-батюшка повелел тебе, честная вдова, боярыня Федосья Прокопьевна, – сладко запел дьяк Арбенин, – на венчание его, милостивца, с Наталиею Кирилловной Нарышкиной, припожаловать.

Молча приняла царское приглашение Морозова; сурово взглянула она на посланца, угостила его стопою мёда стоялого и проводила его с честью.

Только что закрылись ворота морозовского дома за царским посланцем, как боярыня пошла на другую половину дома, где у ней скрывались Аввакум, Мелания и прочие старицы.

   – Отче праведный, напасть на меня опять великая, – упавшим голосом проговорила боярыня.

Встревоженный протопоп и Мелания переглянулись.

   – Что такое, сестра Феодора? – спросил протопоп.

   – Был у меня сейчас царёв посланный, зовёт меня на брак свой с Нарышкиной...

   – Что-ж, нужно ехать тебе сестра... О, Господи! – задумчиво сказал Аввакум, – прогневлять царя нам теперь не рука, заступы за нас у него никого нет.

   – Ой, отче, грех великий ехать мне на брак царёв! – прошептала Морозова. – Ведь мне придётся стоять в первых боярынях и титлу царскую говорить: как же назову царя я благоверным, коли он никонианскому отступничеству благоволит!

Мелания и протопоп снова задумались.

   – Акромя того, нужно будет царскую руку лобызать, и невозможно избежать благословения их архиереев.

   – Истинно говоришь ты, дочь моя, не можно тебе на брак царёв пребывать.

   – Верная ты еси дщерь церкви православной, – промолвила Мелания.

Это одобрение ободрило Морозову.

   – Готова я пострадать лучше, нежели иметь общение с никонианами! – восторженно проговорила боярыня.

На общем их совете было решено, что Федосья Прокопьевна отзовётся болезнью ног, чтобы не быть на царской свадьбе.

Незадолго до свадьбы к Морозовой снова пожаловал царский посол.

На этот раз боярыня приняла его сидя.

Поклонившись ей, он сказал:

   – Повелел государь великий вдругорядь упредить тебя, честная вдова, боярыня Федосья Прокопьевна, чтобы, как старшая из боярынь по мужу твоему покойному, Глебу Ивановичу, должна титлу царскую сказывать, а посему жалует государь великий тебя своею милостью, посылает камки и объяри и бархату веницейского, чтобы ты пошила из него телогрей да шубку.

С этими словами Арбенин, поклонившись хозяйке, передал ей привезённые подарки.

Боярыня смутилась.

Присыл подарков обязывал её быть на царской свадьбе. Но это не поколебало её решимости, и она сдержанно ответила посланному:

   – Спасибо великому государю, что вспомнил рабу свою своею милостью, но с прискорбием должна отказаться от его царской ласки и милости: нога зело прискорбна, – не могу ни ходити, ни стояти, сам видишь.

И боярыня показала на свои ноги, обутые в тяжёлые валенные пчедоги.

   – Повелишь, боярыня, так и доложить государю милостивому, что ты на свадьбу его не пожалуешь? – с неудовольствием спросил дьяк Арбенин.

   – Сам разумеешь, что не в силах я с места двинуться, а не только на царских празднествах быти! – слегка раздражённо ответила Морозова.

Аввакум и Мелания вновь одобрили отказ боярыни, хотя, по-видимому, ожидали от него немало печальных последствий.

Оказалось, что этот отказ был началом больших гонений на последователей старой веры.

«Тишайший» царь разгневался ужасно, когда посланный сообщил ему ответ Морозовой.

   – Знаю, она загордилася, – промолвил государь, – и повелел избрать для сказания титла на свадьбе другую боярыню, затаив против упрямой своё неудовольствие на время.

Венчание происходило торжественно.

Великолепен и прекрасен был наряд молодой царицы во время её венчания.

На голове была блестящая корона, вся в драгоценных камнях и жемчугах. Верх короны разделялся на двенадцать башенок, по числу двенадцати апостолов. Корона эта называлась «венец с городы», то есть с зубцами. Масса алмазов, сапфиров и топазов окружали ободь, низ которого был усажен гурмыжским зерном.

По обеим сторонам венца спускались тройные длинные рясы, то есть цепи, украшенные драгоценными камнями. Телогрея молодой царицы была сшита из розовой объяри с богатою бобровою обшивкою и самоцветными камнями вместо пуговиц, все швы были сделаны из драгоценной парчи. Запястья, достигавшие до пальцев, были вышиты по атласу черевчатому, низанные жемчугом. Сверху телогреи на Наталии Кирилловне была одета мантия из тонкой материи, сплошь затканная золотом. Ожерелье на царице было тяжёлое из седого бобра. Поверх его лежали мониста и диадема.

На ногах башмаки из лазоревого сафьяна, все обшитые также драгоценными камнями, причём закаблучье было обвито золотом.

Венчание происходило долго.

Вокруг царя и царицы толпой стояли боярыни в роскошных белых одеяниях.

Возвратившись из собора в палату, новобрачные царь и царица сели на царское место, начали принимать подарки.

Богато убранная палата переполнилась боярами и царедворцами.

После патриарха, первым поздравившего сочетавшихся браком, потянулся длинный ряд поздравителей.

Вместо Федосии Прокопьевны, «титло» говорила княгиня Воротынская.

Когда сели за брачный пир, сзади молодой царицы стояли и принимали яства и ставили перед ней её отец Кирилла Полуэктович Нарышкин и боярин Артамон Сергеевич Матвеев.

Царицын дворецкий, стряпчие со всех дворцовых столовых, распоряжались отпуском кушаний.

Блюда и чаши приносили царские стольники.

Кравчие же царя наливали ему и царице вино в чаши.

«В столы смотрели», то есть подчивали гостей дворовые бояре и царские окольничие.

Долго продолжался свадебный пир...

Счастливый своим браком, царь совершенно позыбыл об упрямой боярыне Морозовой и вспомнил о ней только тогда, когда князь Урусов стал наливать ему чащу романеи.

Весёлая улыбка, не сходившая до этого времени с лица Алексея Михайловича, сразу исчезла. Нахмурившись, взглянул он на князя и как-то нервно отдёрнул чашу, едва тот успел её наполнить.

Князь понял, молча поклонился и более не решался подходить к государю.

Пир продолжался, пока царь, усталый от волнений, не сделал знак об его прекращении.

X

Миновала царская свадьба. Жизнь первопрестольной снова вошла в свою колею.

Казалось, ничто в царских палатах не изменилось. Тот же царь, те же обычаи, но в действительности всё было по-другому.

Партия Милославских поддерживала «древнее благочестие», и, несмотря на ссылку, возвратившись из Мезени, протопоп Аввакум почти открыто проповедовал свои убеждения.

С женитьбой же царя на второй супруге и с удалением Милославских от царского двора, поблажки староверам значительно сократились: Нарышкины были ярые приверженцы Никона.

В свою очередь и царь ещё больше стал почитать все новшества, введённые патриархом Никоном.

Появлявшийся раньше при царице, Марии Ильинишне, в царском дворце и даже находившийся в числе верховых богомольцев, юродивый Киприан был оттуда изгнан.

А давно ли этот самый Киприан неоднократно молил государя о восстановлении древнего благочестия, и государь его благосклонно выслушивал! Ходить, как он раньше это делал, по улицам и торгам, обличая свободно языком новизны Никона, было строго восрещено юродивому.

Но остановить его дерзкий язык было нелегко. Несмотря на запрещение, он продолжал везде громко восставать против нововведений и укорять за них царя.

Пришлось сослать Киприана в Пустоозерский острог, где он через некоторое время и был казнён за своё упорство.

Казнь последнего страшно повлияла на староверов, находившихся в Морозовском доме.

Встревоженный Аввакум и Мелания обдумывали, что предпринять.

Тем не менее, Алексей Михайлович не принимал ещё никаких крутых мер против раскольников, хотя был хорошо осведомлен, что главное их гнездо – в морозовском доне.

Но, узнав о постриге Морозовой, и, сожалея о её сыне Иване, находящемся под влиянием Аввакума и Мелании, решил принять меры.

Вспомнил царь, наконец, и о самой боярыне.

   – Поезжай ты к ней, – сказал он боярину Троекурову осенью того же года, – и попытай, что она там творит в своём доме. Дошли до меня слухи разные; главное, насчёт веры поспрошай её.

Узнав о приезде боярина, Аввакум с Меланией благословили Федосью Прокопьевну открыто выступить, если понадобится, на защиту старой веры.

   – А там мы тебе поможем, – прибавил протопоп.

Приветливо поздоровавшись с хозяйкою дома, Троекуров умолчал о причине посещения, только сказал:

   – Царь-батюшка сильно пеняет, что ты никогда во дворце не бываешь.

   – Плоха здоровьем стала, – уклонилась Федосья Прокопьевна, всё понимая, и снова начала жаловаться на больные ноги.

   – Коли занедужилось, так поправляйся, боярыня, а поправившись, к нашей молодой царице и пожалуешь, – добродушно проговорил Троекуров.

Видя вдову больной, он не стал расспрашивать её об её веровании, как наказал царь, и во дворце доложил, что боярыня действительно больна.

XI

Целый месяц царь не предпринимал ничего против Морозовой.

Крутые и быстрые меры не были в его характере; да кроме того, он не хотел возбудить против себя многих ближних бояр, так как Морозова была одна из первых при дворе и очень известна Первопрестольной.

Карать неповиновение церковной власти, а равно и гражданской в лице своей родственницы, он не хотел сразу, и ожидал, не смирится ли Морозова сама и не сознает ли свою вину.

Прошёл целый месяц, но этого не последовало.

Теперь уже царь надумал послать к непокорной его воле боярыне с увещеваниями её близкого родственника, князя Петра Урусова, мужа её сестры Авдотьи и дядю её сына Ивана.

Обитатели Морозовского дома радовались, что царь послал к ним именно Урусова.

Не как посла царёва, а как ближнего родственника, вышла встретить Федосья Прокопьевна князя и даже не сняла с головы иноческого шлыка.

Но радужные ожидания не оправдались.

Урусов сурово поздоровался со свояченицей не как родственник, не как ближний человек, а как посол царский...

Князь молча сел на лавку у стола и строго спросил боярыню:

   – Почто прогневила ты царя-батюшку?

Морозова притворилась, что не понимает.

   – Дивлюся я, князь Пётр, почто царский гнев на моё убожество. Не знаю за собою никакой вины.

   – Не криви душой, Федосья Прокопьевна: хорошо ты знаешь, чуешь, сколь вина твоя велика, да не хочешь всем признаться.

Урусов давно знал о Морозовском доме, как о приюте последователей старой веры. Да и жена его нередко проговаривалась об этом.

Тем не менее, не желая сразу запугивать вдову, он повёл расспросы издалека.

В начале Федосья Прокопьевна отвечала довольно охотно, не с каждым ответом говорила меньше и меньше.

   – Наслышан царь, что в твоём доме проживает много беглых монахинь, боярыня, да толкуют, что и протопоп у тебя здесь находится. Злейший он враг церкви.

Улыбнулась с сожалением Морозова.

   – А что, коли так? Разве отец Аввакум не может у меня в доме пребывать? Не место ему здесь, – сурово заметил Урусов, – пусть сидит в монастыре, куда его назначили, и замаливает свои грехи.

По лицу боярыни пробежала недовольная улыбка. Она поняла, что объяснений не избегнуть.

   – Ведь и твоя жена эти поучения слушала, – тихо промолвила Морозова.

   – Знаю, боярыня, знаю и скорблю, – вздохнул князь.

   – Что же желает царь от меня? – решилась Морозова прямо спросить.

Князь Пётр твёрдо ответил:

   – Выговаривает тебе батюшка царь, что ты произволом своим, никого не упредив, постриг на себя наложила. Подумала ли ты, Федосья Прокопьевна, что у тебя есть сын, что приспевает время сочетать его браком? Куда же ты его денешь, раз у тебя здесь в доме целый монастырь объявился?

Морозова молчала.

   – Велика твоя вина перед государем, но он отпустит тебе, – продолжал Урусов, – коли ты покоришься его воле и все новоизданные церковные книги примешь.

Гордо взглянула вдова на деверя.

   – За недоброе ты дело взялся, князь Пётр, и трудно будет тебе со мной что-либо поделать.

   – Ну, это ещё посмотрим, боярыня! Заставит тебя царь батюшка!

Морозова совсем позабыла, что ещё недавно говорила ему о больных ногах, и, поднявшись во весь рост, грозно посмотрела на царского посланца.

   – В вере христианской, в которой родилась и крестилась, в той хочу и умереть, – проговорила Морозова. – От старой веры мне отречься невозможно.

   – Думай сама, как поступать, да помни, свояченица, что я упреждал тебя. Я должен передать царю всё, что ты мне говорила. Его воля тебя наказать, его воля и миловать.

И они расстались.