Текст книги "Патриарх Никон"

Автор книги: Михаил Филиппов

Соавторы: Георгий Северцев-Полилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 52 страниц)

Боярин Метр Михайлович Салтыков. Патриарх разрешил Стрешнева от клятвы и простил, и грамоту к нему прощальную прислал...

Никон(к царю). Бог тебя осудит. Я узнал на избрании своём, что ты будешь ко мне добр шесть лет, а потому буду я возненавиден и мучен...

Царь Алексей Михайлович. Допросите его, как это он узнал на избрании своём...

Патриархи. Как это ты узнал?

(Никон не дал никакого ответа).

Архиепископ рязанский Илларион. Он говорил, что видел звезду метлою и оттого будет московскому государству погибель. Пусть скажет, от какого духа он это уведал?

Никон(вспылив). И в прежнее время такие знамения бывали... На Москве это и сбудется... Господь пророчествовал на горе Елеонской о разорении Иерусалима за 40 лет[98]98
  Комета, о которой говорится, была совершенно подобна комете 1811 года, после чего вскоре и сожжена Москва французами.


[Закрыть]...

Все на соборе утомились, в особенности царь и Никон: они во всё это время стояли на ногах.

Заседание закрылось, и Никона увезли в Архангельское подворье.

О нравственном состоянии Никона и его чувствах можно судить по двум его обращениям на соборе к царю. Царь предложил Никону на соборе быть умеренным, и когда Никон это исполнил, тогда на него яростно напали и клеветали на него с плеча, без смысла и толка; другими словами: от него хотели добиться умеренности для того, чтобы обвинения врагов были резче и бесшабашнее... Такое впечатление выносится даже из искажённого официального изложения дела на соборе[99]99
  Мы поэтому официальному делу Никона не придаем никакого значения.


[Закрыть].

XXXI
НИЗЛОЖЕНИЕ НИКОНА

После этого заседания Никону послали из царского стола в Архангельское подворье всю трапезу. Хотя это была большая честь, но он вознегодовал на царя на соборе и поэтому отказался в резкой форме от этой чести. Поведения царя, казалось ему, было более чем странное: его он предупредил, чтобы он не шумел, а сам потом предъявил против него обвинения несправедливые.

   – Бог его прости, – говорил Никон, прохаживаясь по своей келии. – Но теперь ясно, не оправдать хотел он меня на соборе, а желал моего осуждения. Умереннее меня не могло быть на соборе... одного только Питирима я осадил – ведь дурак, болван и тот суётся не в своё дело. Ведь читать-то порядочно не умеет... А то место, о беззакониях Паисия, как читали на соборе, так Павел Крутицкий рака спёк... Хороши святители! Они же мои судьи!.. А епископ Мефодий хотел говорить, так другие архиереи не дали: точно псы тотчас накинутся на него, и он сядет. Царь молвил: «Мы тебя позвали на честь...» Какая тут честь; коли бы он хотел, чтобы была честь, позвал бы он меня на собор не для суда, а как патриарха....

Такие думы и чувства волновали Никона и в тот и на другой день...

3 декабря было новое заседание собора, но Никона туда не требован по простой причине: Алексей Михайлович, совместно с боярами, чувствовали себя неправыми по обвинениям Никона, – в том, что они захватили духовную власть, и так как это был большой грех, то им хотелось снять его с себя соборным оправданием и благословением. Хитрово хотел с себя тоже снять нарекания, а быть может – и проклятие Никона за побиение его человека. Для этой-то цели и назначен специальный собор, и Никона не потребовали туда, чтобы удачнее достигнуть цели, тем более, что на этом соборе хотели установить меру его наказания.

Явившись на собор, царь Алексей Михайлович обратился к нему:

   – Вчера, – сказал он, – я посылал Никону еду и питье, но тот не принял и велел объявить мне, что у него и своего есть много и государю насчёт обеда не приказывал[100]100
  Едва ли последнее слово достоверно.


[Закрыть]...

   – Никон делает всё исступя ума своего, – возразили патриархи.

Царь поднялся, пошёл на то место, где стоял вчера, и говорил речь патриархам в том смысле, что он никогда и в мыслях не имел присвоить себе власть патриаршую, и если он назначал духовных лиц на должность, то с согласия собора; но он и в этом кается и просит прощения. Что же касается монастырского приказа, то он собору предоставляет право обсудить – оставить ли его или уничтожить: что-де все мысли и думы его, чтобы смуты в церкви не было, и если что произошло, то по недоразумению. Когда он кончил свою речь, все присутствующие поднялись с места и били челом: «бранясь с митрополитом газским, писал Никон, будто всё православное христианство от восточной церкви отложилось к западному костёлу, тогда как святая соборная восточная церковь имеет в себе Спасителя нашего Бога многоцелебную ризу[101]101
  В царствование Михаила Федоровича привезена к нам из Грузии. По преданию, она привезена туда св. Ниною.


[Закрыть] и многих святых московских чудотворцев мощи, и никакого отлучения не бывало, держит и верует по преданию св. апостолов и св. отец истинно. Бьём челом, чтоб патриархи от такого названия православных христиан очистили».

Царь и весь собор поклонились патриархам до земли и те сняли с них нарекание. После того, выслушав Хитрово, один из патриархов сказал:

   – Когда царь грузинский Теймураз был у царского стола, так как Никон прислал человека своего, чтоб смуту учинить, а в законах написано «кто между царём учинит смуту, тот достоин смерти», и кто Никонова человека ударил, того Бог простит, потому что подобает так быть[102]102
  В казуистике греческие патриархи были большие мастера...


[Закрыть]...

При этих словах антиохийский патриарх встал и осенил Хитрово, потом продолжал:

   – Архиепископа сербского Гавриила били Никоновы крестьяне в с. Пушкине, и Никон обороны не дал[103]103
  Мы всюду рылись, чтобы выяснить этот факт, но ничего не нашли.


[Закрыть]... Да он же в соборной церкви, у алтаря, во время литургии с некоторого архиерея снял шапку и бранил всячески за то, что не так кадило держал; он же, Никон, на ердань ходил в навечерие Богоявления, а не в самый праздник[104]104
  Должно быть, что все эти изветы не имели значения, потому что в противном случае их ввели бы в протокол обвинения. Кроме того, патриархии, вероятно, перепутали следующие факты: раскольники расходились с Никоном в приеме каждения, и некоторым приезжим архиереям Никон во время службы указывал, как нужно кадить; снял же он шапку одному из архиереев, когда тот собирался читать евангелие и по забывчивости не снял клобук. О ердани даже раскольники в своих сочинениях не упоминают.


[Закрыть].

В заседании этом составлен был план низложения Никона, и остановились на низвержении.

Следующий день прошёл тревожно для Никона: арестовали его верного служку Ивана Шушеру, который всегда носит перед ним крест, и слухи носились, что его в застенке пытают. С самим Никоном обращались в Архангельском подворье грубо и дерзко, как с узником, Алексей Михайлович, со своей стороны, хотя и выходил победоносным в борьбе с собинным другом, но он сам понимал всю ничтожность своей победы: поэтому ему хотелось убедить самого Никона, что его осудят и низложат совершенно законно и по делам, и для этого назначено заседание на 5 декабря.

Никон же в это время, казалось, и ему, и боярам, уже не нужен для государева дела: мир со Швецией почти готов был, с Польшей – тоже, Восточная и Северная Малороссия вся сдана Брюховецким русским воеводам; Нащокин и Матвеев заправляли почти всеми государственными делами, а Хитрово и Стрешнев ведали всеми дворцовыми предметами.

В Никоне, значит, не только не нуждались, но, пожалуй, он был бы даже помехой миру.

В отношении Малороссии бояре приняли решение: оставить за Россией только восточный берег Днепра, а западный отдать полякам, и в одно время поговаривали даже, чтобы уступить полякам Киев.

Сильный протест Малороссии заставил наше правительство иметь стойкость и не согласиться на последнее.

Никон едва ли согласился бы на победный делёж Малороссии, потому что первая гиль и чёрная рада при Хмельницком была с запада, так как там закрепощено было всё казачество, – следовательно, отдавались ляхам именно те, которые начали борьбу с Польшею и которые первые призывали русского царя. Кроме того, едва ли Никон согласился бы выплатить миллион руб. польской шляхте за выход её из Восточной Малороссии. Боярству же это было сподручно, так как оно рассчитывало все шляхетские земли присвоить себе, а этой сделкой с шляхтою они думали купить голоса у шляхты, если бы предстояли выборы в короли Польши... Следовательно, и царь Алексей Михайлович умасливался этим...

Не могло, поэтому, и быть речи о возвращении к власти Никона, так как всё, что ни делалось, было противно его принципам...

Участвовавшие в соборе отлично это знали, и вперёд им известно было, какое решение постановить, но, во всяком случае, они на некоторое время раньше приехали Никона. Явился раньше и государь.

Как только вошёл Алексей Михайлович, он обратился к патриархам со следующими словами:

   – Никон приехал в Москву и па меня налагает судьбы Божии за то, что собор приговорил и велел ему в Москву приехать не с большими людьми. Когда он ехал в Москву, то по моему указу у него взят малый Шушера за то, что в девятилетнее время к Никону носил всякие вести и чинил многую ссору. Никон за этого малого меня поносит и бесчестит, говорит: «Царь меня мучит, велел отнять малого из-под креста». Если Никон на соборе станет об этом говорить, то вы, св. патриархи, ведайте. Да и про то ведайте, что Никон перед поездкою своею в Москву исповедовался, приобщался и маслом освящался.

Восточные патриархи, по словам официальной сказки, при последних словах подивились гораздо, потому что в последнем действии Никона ничего не было иного, как только чувство чисто христианское.

Наконец, появился Никон: он был бледен, суров, но покоен. Он ясно понял, что его хотят обвинить во что бы то ни стало, и решился доказать, что весь суд над ним незаконен.

Патриарх Паисий. Ты отрёкся от патриаршеского престола с клятвою и ушёл без законной причины.

Никон. Я не отрекался с клятвою, я засвидетельствовался небом и землёю и ушёл от государева гнева, и теперь иду, куда великий государь изволит. Благое по нужде не бывает.

Патриарх Паисий. Многие слышали, как ты отрёкся от патриаршества с клятвою.

Никон. Это на меня затеяли, а если я негоден, то куда царское величество изволит, туда и пойду.

Патриарх Паисий. Кто тебе велел писать патриархам Нового Иерусалима?

Никон. Не писывал и не говаривал.

Архиепископ Илларион Рязанский(показывает письмо). Он мне писал[105]105
  Это было нехорошо – предъявить к суду частное письмо к нему Никона.


[Закрыть].

Никон(удивлённо). Рука моя... разве описался (в сильном волнении). Слышал я от греков, что на антиохийском и александрийском престолах иные патриархи сидят, чтоб государь приказал свидетельствовать, пусть патриархи положат Евангелие.

Патриархи. Мы патриархи истинные, не изверженные и не отрекались от престолов своих; разве турки без нас что сделали. Но если кто дерзнул на каши престолы безнаказанно, по принуждению султана, тот не патриарх, прелюбодей. А св. Евангелию быть не для чего, не подобает Евангелием клясться.

Никон. От сего часа свидетельствую Богом, что не буду перед патриархами говорить, пока константинопольский и иерусалимский сюда будут.

Архиепископ Илларион Рязанский. Как ты не боишься суда Божия и вселенских патриархов бесчестишь?

Патриархи(обратись к собору). Скажите правду про отрицание никоново с клятвою.

Питирим Новгородский и Иоасаф Тверской[106]106
  Питирим был отведен как свидетель Никоном и не мог свидетельствовать, а Иоасаф, как кандидат на патриарший престол, не мог тоже свидетельствовать.


[Закрыть]. Никон отрёкся и говорил: «Если буду патриарх, то анафема буду».

Никон. Я назад не поворачиваюсь и не говорю, что мне быть на престоле патриаршеском; а кто по мне будет патриарх, тот будет анафема. Так я писал к государю, что без моего совета не поставят другого патриарха. Я теперь о престоле ничего не говорю: как изволит великий государь и вселенские патриархи.

Патриархи(к греческому митрополиту). Читай правила по-гречески. (К архиепископу Иллариону Рязанскому). Читай правила по-русски.

Илларион Рязанский(читает). Кто покинет престол волею, без наветов, тому впредь не быть на престоле.

Никон. Эти правила не апостольские и не вселенских соборов, и не поместных. Я этих правил не принимаю и не внимаю.

Митрополит Павел. Эти правила приняла церковь.

Никон. Их в русской Кормчей нет, а греческие правила не прямые, их патриархи от себя написали, а печатали их еретики. А я не отрекался от престола, это на меня затеяли.

Патриархи. Наши греческие правила прямые.

Архиепископ тверской Иоасаф. Когда он отрекался с клятвою от патриаршеского престола, то мы его молили, чтобы он не покидал престола; но он говорил, что раз отрёкся и больше не патриарх, а если возвратится, то будет анафема.

Никон. Лжесвидетельствует.

Родион Стрешнев. Никон говорил мне, что обещался быть только три года.

Никон. Я не возвращаюсь на престол, волен великий государь.

Алмаз Иванов. Никон писал государю, что ему не подобает возвратиться на престол, яко псу на свои блевотины.

Никон. Того не писал... Не только меня, но и Златоуста изгнали неправедно... (в сильном волнении обращаясь к царю). Когда на Москве учинился бунт[107]107
  Земская гиль.


[Закрыть], то и ты, царское величество, сам неправду свидетельствовал, а я, испугавшись только, пошёл от твоего гнева.

Царь Алексей Михайлович. Непристойные речи! Бесчестя меня, говоришь. Никто на меня бунтом не приходил, а приходили земские люди, и то не на меня, – приходили бить челом об обидах.

Голоса. Как ты не боишься Бога! Непристойные речи говоришь! Великого государя бесчестишь!

Патриархи. Для чего ты клобук чёрный с херувимами носишь и две панагии?

Никон. Ношу чёрный клобук по примеру греческих патриархов; херувимы ношу по примеру московских патриархов, которые носили их на белом клобуке. С одной панагиею с патриаршества сошёл, а другая – крест: в помощь себе ношу.

Архиереи. Когда от патриаршества отрёкся, то белого клобука с собою не взял, – взял простой монашеский, а теперь носишь с херувимом.

Антиохийский патриарх. Здесь ли что антиохийский патриарх не судья вселенский?

Никон. Там себе и сиди. В Александрии и Антиохии ныне патриархов нет: александрийский живёт где-то в Египте, антиохийский – в Дамаске.

Патриархи. Когда благословили вселенские патриархи Иова, митрополита московского, на патриаршество, в то время где они жили?

Никон. Я в то время невелик был[108]108
  Его совсем не было тогда еще на свете.


[Закрыть].

Патриархи. Слушай правила святые.

Никон. Греческие правила не прямые, – печатали их еретики.

Патриархи. Приложи руку, что наш номоканон еретический, и скажи, какие в нём ереси.

Никон. Это дело не моё.

Патриарх. Скажи, сколько епископов судят епископа и сколько патриарха?

Никон. Епископа судят 12 епископов, а патриарха вся вселенная.

Патриархи. Ты один Павла низверг, не по правилам (Никон на это ничего не отвечал, так как низвержения не было).

Царь. Веришь ли всем вселенским патриархом? Они подписались своими руками, что антиохийский и александрийский пришли по их согласию в Москву.

Никон. Рук их не знаю.

Антиохийский патриарх. Это истинные руки патриаршеские!

Никон. Широк ты здесь: как-то ты ответ дашь пред константинопольским патриархом?[109]109
  Дело в том, что по обычаю восточной церкви на соборах нельзя было передавать голоса, а следовало присутствовать или непосредственно, или через особых делегатов.


[Закрыть]

Голоса. Как ты Бога не боишься! Великого государя бесчестишь и вселенских патриархов! Всю истину во лжу ставишь!

Патриархи. Отберите у Никона крест, который пред ним носят: ни один патриарх этого не делает, а это обычай латинский. (Пошёл снова спор об отречении Никона от патриаршества.). Написано: по нужде дьявол исповедует истину, а Никон истины не исповедует. (После краткого совещания между собою.) Отселе не будешь патриарх, и священная да не действуеши, но будешь яко простой монах... (Никон складывает набожно руки, произносит тихо молитву и, поклонившись во все стороны, выходит с тихим и спокойным величием из зала).

__________

«Никон низложен! Никон осуждён!» – раздалось в тот же день по всей Москве, и даже враги его вздрогнули.

По улицам начали бродить толпы и перешёптываться между собою; общество явно облеклось в траур.

Бояре, окольничьи, думные дворяне, дьяки, стряпчие и пристава разъезжали по знакомым, чтобы ослабить произведённое на столицу впечатление, но ещё сильнее все почувствовали потерю, понесённую всеми с удалением Никона, когда при этом стали вспоминать его заслуги, да и те, которые разъезжали по городу, увидев всеобщее горе, тоже опустили носы.

Двор затих и умолк. Царь запёрся в своей комнате и никого не принял. Во всём дворце всё замерло, ходили на цыпочках, говорили шёпотом. В теремах было то же самое: царевны запёрлись, никого не принимали, долго молились и горько плакали.

Что же было причиною такого горя?

Не религиозность, не страх, что будет с церковью, а все чувствовали, что они потеряли опору и силу.

Если Никон в последние девять лет не мешался в государственные дела, то всё же его боялись, и одно имя его и боязнь, что он вернётся, заставляли многих держаться законности. Словом, Никон был невидимою силою, которая удерживала в государстве хоть сколько-нибудь равновесие и правосудие, а теперь эта сила, этот колосс, низвержен, и точка опоры потеряна...

Общество почувствовало, что оно без почвы и что то, на чём оно стоит, колеблется и готово провалиться и увлечь его в бездну... Во многих домах слышны были рыдания, и заплаканные глаза встречались повсюду, даже на улицах.

Сам царь, приказав изготовить обвинительный протокол собора для его подписания, был сам похож на осуждённого: он захандрил и несколько дней никого не принимал.

8 декабря явились к нему восточные патриархи.

Три часа говорил он с ними наедине и о том, как бы наименее оскорбить патриарха при объявлении ему приговора в окончательной форме. Хотя резолюция собора и была объявлена Никону на соборе же, но все знали его гордость: он, вероятно, потребует официального объявления ему приговора.

Никон же понял объявление ему резолюции следующим образом: они-де объявили ему, что он больше не патриарх – простой монах, единственно для того, чтобы теперь судить его ещё светским судом и казнить как преступника.

Пущай, – говорил он сам с собою, – делают, что хотят. Так поступили и со св. Филиппом митрополитом: сначала лишили сана, сделали простым иноком, а потом Малюта Скуратов задушил его.

Он готовился к смерти, молился день и ночь и не смыкал очей.

12 декабря всё московское высшее духовенство собралось в Крестной патриаршей палате, куда прибыли и восточные патриархи. Царь прислал сюда князя Никиту Ивановича Одоевского (боярина приказа тайный дел), боярина Петра Михайловича Салтыкова (боярина малороссийского приказа), думного дьяка Елизарова и Алмаза Иванова – всех врагов Никона.

Никона привезли из Архангельского подворья и под стражею держали в сенях перед Крестною палатою.

Патриархи отправились в церковь, которая была в воротах Чудова монастыря, и стали на своих местах в саккосах; архиереи в саккосах же выстроились по обе стороны.

Ввели и Никона. Он вышел с обыкновенною своею важною и гордою поступью, помолился иконам, поклонился дважды в пояс патриархам и стал по левую сторону западных дверей.

Алмаз Иванов и один из греков начали читать выписку из соборного деяния по-гречески и по-русски. По окончании чтения патриархи отправились к царским вратам, подозвали Никона к себе и начали читать ему обвинительный акт:

«Проклинал русских архиереев в неделю православия мимо всякого стязания и суда; покинутием престола заставил церковь вдовствовать восемь лет и шесть месяцев; ругался двоим архиереям: одного называл Анною, другого Каиафою; из двоих бояр одного называл Иродом, другого Пилатом; когда был призван на собор по обычаю церковному, то пришёл не смиренным обычаем, а не переставал порицать патриархов, говоря, что они не владеют древними престолами, но скитаются вне своих епархий, – суд их уничтожил и все правила средних и поместных соборов, бывших по вселенским, всячески отверг; номоканон назвал книгою еретичною, потому что напечатан в странах западных; в письмах к патриархам православнейшего государя обвинил в латинстве, называл мучителем неправедным, уподоблял его Иеровоаму и Оссии, говорил, что синклит и всероссийская церковь приклонились к латинским догматам, но порицающий стадо, ему вручённое, – не пастырь, а наёмник; архиерея один собою низверг; по низложении с Павла, епископа коломенского, мантию снял и предал на лютое биение; архиерей этот сошёл с ума и погиб безвестно, зверями ли заеден, или в воде утонул, или каким-нибудь другим образом погиб; отца своего духовного повелел без милости бить, и патриархи сами язвы его видели; живя в Воскресенском, многих людей, иноков и беглецов наказывал не духовно, не кротостью за преступления, но мучил мирскими казнями, кнутом, палицами, – иных на пытке жёг»[110]110
  Последнее всё взято из извета жидов Мошко и Гершко, и нет в этом обвинении ни слова правды. Монастырь Воскресенский управлялся игуменом и его наместником, и суд производили они с экономом, казначеем и старцами. Патриарху принадлежало лишь право помилования. Никон был в действительности строг и взыскателен, но сердце он имел доброе и был всегда против жестокости.


[Закрыть].

Когда чтение окончилось, александрийский патриарх снял с Никона клобук и панагию и сказал:

   – Вперёд патриархом не называйся и не пишись; называйся просто монахом Никоном; в монастыре живи тихо, безмятежно и о своих согрешениях моли всемилостивого Бога...

   – Знаю, – воскликнул Никон, – и без вашего поучения, как жить... а что вы клобук и панагию с меня сняли, то жемчуг с них разделите по себе: достанется вам жемчугу золотников по пяти или по шести, да золотых по девяти... Вы султанские невольники, бродяги, ходите всюду за милостынею, чтоб было чем заплатить султану. Откуда взяли вы эти законы? Зачем вы действуете здесь тайно, как воры, в монастырской церкви, в отсутствии царя, думы и народа? При всём народе упросили меня принять патриаршество: я согласился, видя слёзы народа, слыша страшные клятвы царя. Поставлен я в патриархи в соборной церкви пред всенародным множеством: а если теперь захотелось вам осудить нас и низвергнуть, то пойдём в ту же церковь, где я принял пастырский жезл, и если окажусь достойным низвержения, то подвергните меня чему хотите...

Патриархи отвечали, что всё равно, в какой бы церкви ни было произнесено определение собора, лишь бы оно было по совету царя и архиереев.

Патриархи на Никона надели простой клобук, снятый с греческого монаха, но архиерейского посоха и мантии у него не взяли...

Что последнее означало?..

Никона повезли из Чудова монастыря в санях в земский двор.

Когда Никон садился в сани, он воскликнул:

   – Никон! Отчего всё это тебе приключилось? Не говори правды, не теряй дружбы. Если бы ты давал богатые обеды и вечерял с ними, то не случилось бы с тобою этого.

С Никоном поехало: два чёрных священника, два дьякона, один простой монах и два бельца. В санях с ним сидели: спасоярославский архимандрит Сергий и бывший эконом Никона.

Народ огромною массою окружил поезд и поплёлся за Никоном.

Когда Никон хотел что-нибудь говорить, архимандрит Сергий кричал грубо:

   – Молчи, Никон.

   – Скажи Сергию, – обратился Никон к эконому своему, – что если он имеет власть, то пусть придёт и зажмёт мне рот...

Эконом исполнил требование Никона, причём назвал его патриархом.

   – Как ты смеешь, – закричал Сергий, – называть патриархом простого чернеца?

   – Что ты орёшь? – закричали из толпы, – имя патриаршеское дано ему свыше, а не от тебя гордого.

Стрельцы схватили протестовавшего, и он исчез.

Никона привезли в земский двор и ввели в избу, где он должен был оставаться впредь до указа.

Спустя некоторое время земский двор наводнился солдатами разного оружия.

Народ разогнали, уверив его, что Никона только на другой день повезут через Кремль. Никон же думал иное: меня привезли в земскую избу, чтобы здесь творить надо мною суд светский.

Это было логично и в духе тогдашней юстиции: земский двор представлял светскую власть, и когда кто-либо туда попадал, то из него расправа была уж общая уголовная: уголовная тюрьма, пытки, казнь.

Сердце патриарха Никона, однако ж, не дрогнуло при этой мысли.

«Пущай меня казнят! – думал он. – По крайней мере будет за что: за то-де, что с псами восточными обращался по их достоинству: обозвал бродягами, ворами, пред всем собором в церкви, пред царскими вратами... А уж псы, что ни на есть: посочиняли такие вины, о которых я и не слышал... Отчего же не упомянули ни об одной заслуге... И хоша б один кто-нибудь сказал доброе слово... Да и все-то наши святители хороши – такие же псы, как и те восточные».

В то время, как так рассуждал Никон, в Москве творилось необычайное: народ волновался и шумел в кабаках, ругая бояр и называя их кровопийцами Никона.

Дошло это до царя, и поэтому велено Никона вести в земскую избу в архиерейской мантии и с посохом.

Но в самой церкви явилась новая случайность: Никон поносил патриархов публично. Бояре хотели из этого сделать новое дело и монаха Никона судить своим судом. Для этой цели они и задержали его в земском дворе.

Князь Одоевский, Салтыков и Алмаз явились во дворец с докладом царю: Алексей Михайлович велел зайти к себе через несколько часов.

Когда они ушли, он в в сильном волнении отправился к царевне Татьяне Михайловне. Он передал ей о поступке Никона при исполнении над ним приговора.

   – Спасибо ему за это, – воскликнула царевна. – Узнаю в этом поступке прежнего Никона... А то я уж думала, что он в Воскресенском от безделья с ума спятил.

   – Как? – удивился царь. – Да знаешь ли, бояре требуют за это оскорбление патриархов предать его суду... А это значит пытка... потом казнь... Они его и задержали на земском дворе.

   – Пущай казнят... Но знай, братец, что смута и гиль будет без меры, и камень на камне не останется из Москвы... Тебе не доносят то, что есть: меня оповестили, что завтра соберётся народ, и когда повезут Никона через Кремль, народ его освободит и возведёт на патриаршество... Если народ подымется ради того лишь, что Никона низложили, так что будет, коли он узнает, что его ведут на казнь? Опасную шутку шутите.

   – Так что же по-твоему?

   – По моему бабьему разуму: коли вы его низложили, так отправляйте да с почётом в монастырь... Придут бояре, так ты им скажи, что хочешь... А патриарху пошли дары и требуй его благословения... Так и накажи говорить в народе...

Алексей Михайлович понял, что сестра советует ему дело.

Когда после того к нему вновь явились бояре, он сказал:

   – Никон говорил исступя ума, на него сердиться нельзя... Возьмите вот это, – он подал кошель с деньгами, – отдайте ему на дорогу, да и шубу взять из моих лучших... теперь, зима, холод.

Бояре удивились, сделали гримасу и ушли. На другой день, чуть-чуть начало светать, как народ стал валить в Кремль, и не больше как в полчаса он переполнил его. Толпилось несколько десятков тысяч: лица у всех были мрачны и речи зловещи.

Появились пристав, дьяки, бояре и распустили слух, что Никона повезут по Сретенке. Народ двинулся в Китай-город.

В это время привезли Никону в земскую избу царскую шубу и деньги – он отказался принять и то и другое.

Его повезли дорогою, где народ не предполагал вовсё, что он появится там. На одном из поворотов какая-то черница бросилась к саням, схватила коренных лошадей за уздцы и неистово завопила:

   – Куда вы, как воры, его увозите... Везите в народ, он не ваш... он народный...

   – Мама Натя, – крикнул Никон, – прощай... прости... Молись за меня... да и поклонись.

   – Не пущу... Сворачивайте... Караул! Народ... сюда... Ратуйте! – кричала инокиня.

Из соседних домов показалось несколько человек.

   – Бей её, – крикнул стрелецкий сотник своим ратникам.

Один обнажил палаш и ударил инокиню по голове.

Обливаясь кровью, та упала на снег под лошадей; кони испугались, подхватили и понеслись с санями через инокиню... Раздирающий душу вопль её раздался, а со стороны Никона крик ужаса, но лошади умчали его далеко... далеко...