Текст книги "У Пяти углов"

Автор книги: Михаил Чулаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

5

Лиза прочитала около булочной объявление о пропавшей собаке, которую разыскивает композитор Варламов. А почерк не Фила. Значит, писала его новая, нынешняя.

К этой собачонке Лиза никогда не испытывала теплых чувств. Потому что маленькая тварь тоже способствовала их разрыву. Нельзя сказать, что Лиза не любила собак тогда или что не любит их сейчас, но ее раздражает, когда все в доме на задних лапках вокруг бессловесной твари. Собака есть собака – всего лишь. А любить надо человека. Прежде всего. Не так уж много в каждой душе запасов любви, и тратить эти запасы надо прежде всего на человека. На близкого человека.

Тогда, семь лет назад, Лиза не очень жалела, что они расходятся. Она устала от непонятных ей переживаний, от сложностей на пустом месте. Как будто кто-то мешал ему сочинять! Не мешки же с/к таскал на своей службе, чтобы выматываться и не мочь потом поработать над сочинениями. Если в душе есть музыка, она выплеснется сама, ее не надо вымучивать, выдавливать из себя! Да, тогда Лиза устала, хотелось встретить человека, занятого настоящим делом. Настоящим мужским делом.

Теперь она – ну не то что жалеет, но смотрит на тогдашние их отношения немного иначе. Кое в чем Фил был, возможно, прав. И доказал постепенно. Делом. И самое дело, оказывается, довольно-таки мужское: почему-то большинство композиторов – мужчины, кроме Пахмутовой и не вспомнить сразу других исключений; казалось бы, более тонкая женская душевная организация должна рождать тонкие мелодии, но даже женственную музыку ноктюрнов и мазурок сочинил Шопен. Про Шопена, естественно, она знала и тогда, не в этом дело. Трудно поверить, что Фил – такой свой и домашний, может по-настоящему сочинять; казалось, композиторы – какие-то другие люди, возвышенные, ну только что не сделанные из особого материала. Нет, он не становился в позу, не разыгрывал гения – но с тихим упорством сочинял и сочинял. А может быть, в этом его ошибка, что не становился? Стал бы в позу гения – и всем вокруг легче было бы его признать, и Лизе тоже… Но вот выясняется постепенно, что кому-то его сочинительство нужно. Теперь он – композитор Варламов, который оповещает жителей своего района, что у него пропала собака, в уверенности, что жители немедленно бросятся на помощь композитору.

Лиза и сама когда-то немного сочиняла – а пародии, например, даже очень неплохие, целых две напечатали в газете, – но закончилось все тем, что вот работает в библиотеке, выдает чужие книги. Выдает со смыслом, знает им настоящую цену; бывает, ни с того ни с сего вдруг сенсация, читатели записываются в очередь – и она выдает, не может не выдавать, раз требуют, но про себя-то знает, что ерунда; зато иногда никто не заметил, никаких слухов – а она оценит сначала сама, потом подсунет нескольким понимающим читателям. Когда она стояла у булочной и читала зов о помощи, вывешенный от имени композитора Варламова, обе руки ей отягощали сумки, в которых не только продукты, но и книги, как всегда, – и свежие журналы, само собой. Надо быть всегда в курсе, и это не только профессиональная необходимость, но и потребность, – жалко вот, что не стало это потребностью и для Феди. Может быть, она виновата, плохо воспитывала сына? Нет у него потребности читать, нет у него потребности учиться. Или все они сейчас растут такими? Не в дипломе счастье, бывает, что и с дипломом человек, а все равно никто и звать никак, но все-таки… Уж Федя с его головой мог бы далеко пойти с дипломом! Правда, еще не поздно поступать, – но привыкнет к деньгам, отвыкнет, наоборот, от усидчивости, да еще женится вдруг на какой-нибудь вертихзостке – трудно будет в институте. Надо было, чтобы повлиял отец, приказал наконец, – хотя разве прикажешь им, нынешним? Тем более, Федя считает, что в разводе виноват Фил, и потому не послушался бы, если б Фил и попытался приказывать, – не послушался бы из одного упрямства. Это слабость со стороны Лизы, но она никогда не пыталась объяснить сыну, кто и насколько виноват – если бывают в разводе виноватые, – удовольствовалась тем, что Федя своим умом оправдал ее и обвинил отца. А Фил? Тот из одной гордости наверняка не оправдывался. Он всегда был застенчивым и гордым – наверное, и остался. Правда, подпись на объявлении не свидетельствует о застенчивости. Но почерк все же не его…

Лиза поднялась к себе на лифте, – когда она идет ненагруженная, то поднимается пешком для гимнастики, вот только редко удается, – открыла дверь. Открыла пока еще нормальным ключом, но Федя уже придумал заменить нормальный замок какой-то своей электроникой – значит, скоро сделает. И тогда она вечно будет ждать сына перед запертой дверью. Обидно, что тратит силы и фантазию вот на такие игрушки… Открыла, вошла. Автоматически зажегся свет в прихожей, которая одновременно и кухня, – ну к этому Лиза привыкла, даже удобно, когда руки заняты. Удобно и не требует от нее никаких активных действий – не то что сплошь автоматизированный телефон, обращению с которым она так толком и не научилась.

Феди дома еще не было. Лиза сняла сапоги и сразу же помыла их под краном: ей сказали, что так сапоги дольше сохраняются, потому что осевшая городская пыль действует как мелкий наждак – не говоря уж о соли зимой, которая разъедает не хуже кислоты! Библиотекаршам платят мало, и в одних сапогах нужно проходить сезона три обязательно. А лучше четыре. Правда, теперь появились шальные деньги у Феди: чинит всякую домашнюю аппаратуру, как он называет, – попросту телевизоры и приемники, – но ей не хочется брать деньги у сына, такие деньги: ведь если она возьмет, то тем самым одобрит его хождения по халтурам.

Зазвонил телефон. Лиза, бросив сапоги, заспешила в комнату, на ходу вспоминая, что и как надо переключать. А звонок уже прекратился, значит, уже отвечает магнитофонный голос – его можно слышать и через громкоговорители, но Федя их отключает, уходя, чтобы, если позвонят его девочки, мама случайно не услышала, – давно она поняла все его прозрачные хитрости. Снять трубку и нажать красную кнопку, чтобы можно было разговаривать нормально, – это Лиза помнит. Вот так.

Алло! Кто говорит? Разговаривайте нормально, я слушаю!

– Лизка? А я уже почти все продиктовала. Ты слышала?

Евка звонит! Ева Марфушкина, хитрюга.

– Нет, я только вошла.

Да-да, рассказывай! Послушала, кто говорит, потом включилась. Скрываешься от кого-то?

Вот придумал Федька систему: удобно, конечно, но всегда такие подозрения!

– Нет же! Правда, только вошла и сразу схватила трубку!

– Ладно, поверим. А система – то, что надо! Хочешь – отвечаешь, хочешь – сидишь слушаешь. Мне бы подошла. А то такие есть настырные: и Оська, и Валентин Валентинович. Вал-Вал – наш девятый вал! Твой Феденька умница, что придумал. А мне не может устроить такую же?

– Не знаю. Я спрошу.

Федя за что-то невзлюбил Евку и делать не станет, но не объяснишь же прямо. Придется потом сказать, что Феде очень некогда. Или нет деталей.

– Попроси! Уж я для него тоже что-нибудь сделаю, отмажусь, как говорит моя старшая. Что ему нужно?

– Не знаю. Все у него есть, в общем-то.

Ну да! Так не бывает, чтобы все! Ладно, спрошу у него сама. Родители! Вечно ничего не понимают в собственных детях!.. Слушай, а я к тебе вот о чем: ведь твой экс дает концерт в филармонии, да?

Неприятно прозвучало: экс. И вообще: законный как будто вопрос, а прозвучал бестактно. Ну, Евка почти всегда задает именно бестактные вопросы – пора привыкнуть,

– Да. Не целый концерт, а одно отделение. Ответила Лиза довольно сухо, но вряд ли Евка заметила такой нюанс.

– Ты, конечно, пойдешь?

– Вряд ли. Я не так уж понимаю его музыку. А ему, может быть, не очень приятно видеть меня в зале.

Объяснение если не убедительное, то достаточно приличное. А на самом деле… На самом деле этим концертом Фил как бы провозглашает: я был прав А его нынешняя жена Ксения будет там фигурировать как его вдохновительница, муза.

– Ну уж! Разве вы в ссоре? А мне казалось, вы, как говорится, остались друзьями.

– Да вообще-то друзьями.

– Чего ж тогда неприятного? Ему! Вот, может быть, его нынешней неприятно твое присутствие! Так тебе какое дело?

Нет, Евка абсолютно не способна понять, что такое такт.

– Не знаю про нее. Ну в общем, вряд ли я пойду.

– Понятно. В смысле, непонятно. Но тогда у тебя не будет претензий, если я пойду?

– К тебе?! Какие же претензии? Всякий лишний слушатель – хорошо. Я боюсь, будет не слишком полно.

– Ну все-таки лучше спросить. Понимаешь, я собираюсь с подругой, а она оч-чень заинтересована. Вдруг тебе это неприятно. Вроде как его нынешней неприятно твое появление.

Подруга выдумана только что. На ходу. Это сама Евка решила оч-чень заинтересоваться.

– Иди, пожалуйста. Надеюсь, получишь удовольствие.

– Насчет удовольствия – не знаю. Моцарта я еще понимаю, или Бетховена. А уж современные симфонии!..

– Зачем же идти? Или твоя подруга – музыковед в душе? '

– Зачем-зачем!.. – Евка только рассмеялась. – Ну а у тебя-то как? Что Александр твой Алексеевич? Не определился?

Лиза сегодня и не вспоминала ни разу про Александра Алексеевича. Увидела объявление, думала про Фила – и совсем забыла про Александра Алексеевича. Тем более тот сейчас в Москве – далеко.

– Усовершенствуется он сейчас в Москве.

– А свою жизнь он не собирается усовершенствовать? С твоей помощью?

Не знаю. Я и сама не уверена, что нужно усовершенствовать.

Что значит – усовершенствовать? Евка пустила слово, а Лиза невольно подхватила за ней.

– Смотри! Кто теряет время – теряет все. Кто-то сказал. Какой-то француз. Они понимают… Ну, рада была. И спасибо, что сняла трубку, удостоила со мной поговорить. Я польщена необычайно!

Евку не разубедишь – если что вобьет в голову. Считай так. Что ты – персона грата. Грата так грата, а сколько грата на брата?.. Так спросишь своего Федьку? Я тоже хочу такую систему, чтобы отделять грата от не-грата. А то как навалится Вал-Вал… Ну, чмок-чмок!

Ух, сколько наговорила! А в чем суть? Похоже, собралась осадить Фила. Евка это умеет: повести правильную осаду!

Страннее дело: Лиза прекрасно понимает, что им с Филом не начать по второму разу. А к теперешней его Ксении она относится спокойно: вражды не питает, потому что эта Ксения и правда появилась позже, когда они с Филом разошлись, – иначе Фил бы не сумел скрыть, он вообще не умеет скрывать, – но если Фил захочет вторую жену сменить на третью, сочувствовать Ксении Лиза тоже не будет. А Евка – при всех недостатках – все-таки подруга. Ну и пусть бы, кажется, осаждала Фила – но нет! Ради кого угодно Фил может оставить свою нынешнюю Ксению – Лизе все равно; с кем угодно Ксении изменять – тем более; но если бы Фил ушел к Евке, Лизе было бы неприятно. Видно, существуют отношения не только любовные, но и после-любовные, и у этих отношений тоже свои сложности и странности.

Лиза вспомнила, что у нее остались недомытые сапоги, и вернулась в кухню-прихожую. Из крана текла вода, ударялась в выпуклый носок сапога и веером разбрызгивалась по полу. Лиза бросилась вытирать. Да, хорошо, что они живут в отдельной квартирке. Хоть в маленькой, хоть под самой крышей – но в своей. И как это Фил до сих пор терпит коммуналку? Никакая большая площадь не искупает неудобств. Когда Лиза там еще жила, с соседями, слава богу, не скандалила, но вечное чувство какой-то стесненности… До конца это осознала только когда стала здесь полной хозяйкой. А Федя! Разве смог бы забавляться с тем же телефоном, если он общий, стоит в коридоре? Так что пусть тесно, пусть последний этаж. Надо будет сказать Федьке, чтобы устроил автоматику: чуть потек потолок, сразу сигнал на небо прекращать дождь. Или не надо; стоит пошутить над его электронными делами, и у Федьки пропадает чувство юмора. В точности как Фил: упаси бог пошутить по поводу его сочинений!

Снова зазвонил телефон. Красная кнопка еще была нажата, так что можно было сразу разговаривать нормально.

– Алло?

– Лизавета, это я.

Александр Алексеевич придумал так называть Лизу – на народный лад, что ли? Лизе не очень нравится, но она не протестует. Его она про себя всегда называет полным именем-отчеством и только вслух – чтобы не обидеть – Сашей.

– Саша? Ты откуда?

– Отсюда.

– Уже приехал?

Если разговаривает «отсюда», из Ленинграда то есть, стало быть, уже приехал, – такое умозаключение несложно для всякого человека, а уж для следователя тем более; не удивительно, что Александра Алексеевича должно раздражать это дурацкое «уже приехал?».

– Естественно, приехал. Иначе говорил бы из Москвы. Что ты делаешь?

– Только что пришла, собираюсь ужинать.

– Поужинаем вместе, если ты не против.

– Давай.

– Тогда я поднимусь. Я рядом. Ты одна?

– Да.

– Ну тем более.

Ничего удивительного, если он зайдет, даже вполне естественно при их отношениях, так что не было никакого повода ему отказать, и все-таки, уже повесив трубку, Лиза пожалела, что не соврала, будто убегает по срочным делам. Наверное, ее разбередило это объявление и все последовавшие воспоминания. В сравнении с Филом Александр Алексеевич проигрывает. Не во внешности – Фил тоже не красавец. И не в особой артистичности натуры композитора Варламова: Фил тоже бывал часто скучен дома, долбил и долбил свой рояль – не расскажет чего-нибудь интересного, не споет. И не врывался он внезапно домой – с шумом, с шампанским, как это проделывают в кино люди искусства: «Что ты тут киснешь?! Срочно одевайся! Едем ужинать к Эдите! Муслим ждет в машине!» – ничего такого ни разу не было; и все-таки скука с ним чем-то неуловимым отличалась от скуки с Александром Алексеевичем… Или это только сегодня так кажется Лизе? Во всяком случае, она не стала ни переодеваться, ни подкрашиваться – какой хороша была для читателей, такой сойдет и для Александра Алексеевича.

А он явился даже с цветами, что с ним, кажется, второй раз в жизни. С хризантемами. Между прочим, если опять сравнивать с Филом, тут сравнение в пользу Александра Алексеевича: Фил тоже только дважды подарил ей цветы, но по таким случаям, когда без цветов никак уж было не обойтись: когда регистрировались и когда встречал из роддома; ну еще несколько раз приносил цветы, даренные ему – но это же не считается! – даренные ему при первых встречах со слушателями где-то в скромных клубах; приносил с явной гордостью, которую безуспешно пытался скрыть.

– Здравствуй, Лизавета. Вот тут поставь куда-нибудь – веник этот.

Другой бы кто-нибудь иронически назвал веником цветы, которые сам же преподнес, – и вышло бы хорошо: легкая самоирония идет почти всем; но вот Александру Алексеевичу почему-то не пошла, прозвучало натужно: видно, не его это стиль – самоирония.

Лиза, конечно, не подала виду, засуетилась над цветами:

– Сейчас-сейчас. Надо подрезать под водой. Поставить хорошо бы в отстоявшуюся, чтобы выветрился хлор, но у меня нет.

– А надо, чтобы была. Дежурная. Мало ли какой внезапный поклонник.

Александр Алексеевич пытался продолжать в том же легком духе, но опять прозвучало неловко и натужно.

Может быть, противоречило легкому ироническому тону еще и то, что он, забыв раздеться, толкался рядом с Лизой и напряженно смотрел, как она в миске с водой подрезает стебли хризантем, и этим своим суетливым беспокойством выдавал, что вовсе не считает принесенные цветы незначащим веником.

Да разденься ты наконец! Неужели нужно приглашать специально?

Александр Алексеевич поспешно и послушно снял пальто, обнаружив черный костюм, белую рубашку, обычно он бывал одет не так официально.

– Вот, прямо с поезда на работу, прямо с работы к тебе – некогда было заскочить к себе переодеться.

Нужно было показать ему, как она польщена, что он зашел сюда раньше, чем домой, но Лиза промолчала на этот счет, сказала только:

– А у меня только гречневая каша. Ну, и чай. Если б знала…

Вообще-то гречневая каша – тоже некоторое достижение: гречу выдают в заказах, которые раз в неделю полагаются на библиотеку; правда, в заказах этих греча почти всегда, так что дома ее уже накопился некоторый избыток, но приходится брать ее ради других соблазнов – «индийского» чая, сгущенки для Федьки. Да, гречневая каша все-таки достижение, но мужчин полагается кормить мясом.

Ничего! И прекрасно, что каша! С постным маслицем!

Лиза сама больше употребляет подсолнечное масло: в ее годы уже пора думать, как отдалить старость, а нынче всем известно, что постное масло растворяет холестерин, – все так, но что-то мелкое, жалкое послышалось в одобрительном восклицании Александра Алексеевича: «С постным маслицем!» Или она к нему сегодня несправедлива?

Лиза поставила греть кашу, а чтобы Александр Алексеевич не скучал, сунула ему журнал со статьей про Булгакова – там интересно описываются подлинные адреса московских домов, в которых происходит действие его романов. Лиза в Москве бывала только мельком, с трудом представляла себе отличие Садового кольца от Бульварного, а уж где находятся Бронные улицы, Сивцев Вражек, Патриаршьи пруды или какой-нибудь Малый Козихинский переулок, и вовсе не ведала, но почему-то ей очень интересно читать, что и по Бронным улицам, и по Сивцеву Вражку, и вокруг Патриарших прудов Булгаков когда-то гулял сам и туда же он направлял стопы своих героев. Интересно ей, не знающей Москвы, и тем более это должно быть интересно Александру Алексеевичу, только что вернувшемуся из Москвы и потому, как ей казалось, ясно представлявшему себе топографию арбатских переулков.

Она не спеша, на малом огне, чтобы не подгорела, согрела кашу; нарезала на скорую руку кое-какой салат, потому что овощи так же полезны, как подсолнечное масло, или даже еще полезнее; поставила чайник – все в полной уверенности, что Александр Алексеевич занят журналом и не скучает. И очень удивилась – даже сильнее, чем разочаровалась, потому что действительно странно! – когда, войдя в комнату с подносом, увидала, что он отложил журнал и разглядывает рекламные картинки с изображениями всевозможных диковинных телефонов – Федька откуда-то вырезал и наклеил около их настоящего телефона.

– Ты что, уже прочитал?

В Лизе в высшей степени развито особое библиотекарское чувство: когда она выдает книгу, ей самой близкую, она ждет читательского отзыва почти с таким же волнением, как если бы написала эту книгу сама.

– Да знаешь, неинтересно. Не люблю я такого копания: ах, адресок, ах, домик! Еще когда про Пушкина такое копают, куда ни шло.

Библиотекарское чувство было оскорблено в Лизе. «Не люблю копания»! И про Пушкина, видите ли, можно, а про Булгакова уже нельзя! Хотя все пушкинские «Капитанские дочки», не говоря о Белкине, не жалко отдать за один «Театральный роман», не то что за «Мастера»! Но об этом она промолчала, она знала, что нельзя вслух усомниться в недосягаемости Пушкина: Александр Алексеевич очень почитает авторитеты и вообще начальство, для него Пушкин и есть высшее литературное начальство, а потому авторитет его незыблем. Поэтому Лиза сказала другое:

– А я думала, тебе как следователю будет интересно. Там же ведутся поиски домов, расследуются разные версии.

– Вот именно: как следователю. Как следователь я не люблю дилетантов. Сейчас обожают разные дилетантские расследования. Расследованьица!

И он снисходительно отодвинул от себя журнал, выказывая этим жестом свое превосходство профессионала. Лиза взяла журнал и молча переложила на тумбочку около своей кровати, показывая, что для нее в статье не дилетантское расследованьице, а задушевное чтение, которому она предастся перед сном. Так же молча поставила на стол кашу, бутылку подсолнечного маслица – пусть сам себе подливает, сколько захочет, – ну и салат, нарезанный на скорую руку. Вина у нее не было: она же не ожидала гостя. Александр Алексеевич ни в коем случае не пьяница, но любит вино за ужином. Или вином он старается подчеркнуть праздничность их ужинов? Вот и сейчас он потянулся к своему портфелю и, стараясь выглядеть небрежным, а на самом деле торжественно извлек бутылку.

– Вот сладенькое женское. «Шемаха», оно вроде кагора.

Неприятно прозвучало «сладенькое женское». Отсюда недалеко и до «сладенькой женщины». Есть роман почти с таким названием, одно время шел нарасхват. Лиза сама не читала, но всякий раз страдала, выдавая эту «Сладкую женщину», – что-то физически неприятно ей в таком словосочетании. Нет, она вовсе не ханжа, просто ей почему-то отвратительны всякие сравнения любовных ощущений с вкусовыми. Да и не только любовных. Ей, например, совершенно нестерпимо слово вкусный в переносном смысле, чрезвычайно сейчас распространенное: вкусно написано, вкусные подробности, вкусная сцена – так и представляется гладкий, хорошо откормленный господин, громко чмокающий неестественно красными губами – брр, гадость!

Мог бы не страдать ради меня. Я больше люблю сухие. Или непонятные – не сухие и не сладкие: всякие хересы, мадеры.

– Заявка принята, – Александр Алексеевич сидя поклонился, что смешно само по себе и никому еще не удавалось проделать изящно.

Ответ Александра Алексеевича содержал явный намек на то, что им предстоит еще немало таких вот ужинов вдвоем, – Лизе не захотелось высказываться по этому поводу, и она стала молча накладывать ему кашу.

– А остальное сам: поливай маслом, – она слегка подчеркнула голосом, что «маслом», а не «маслицем», – бери салат. Ну и наливай. Ах, да!..

И она поставила недостающие рюмки.

Рюмки она схватила первые попавшиеся, стоявшие на полке в буфете впереди, потому что торопилась исправить несообразность: что за хозяйка, не поставила рюмки, когда вино на столе! – и только поставив, сообразила, что это те самые рюмки – так они всегда назывались у них в доме: те самые, – которые Фил выиграл в Луна-парке. Когда-то впервые приехал чешский Луна-парк, и они пошли втроем – считалось, что ради Феди, мол, ребенку интересно, но и им самим было интересно, хотя они и скрывали это тщательно даже друг от друга. Впрочем, они были сильно разочарованы, интересно оказалось и в самом деле разве что Феде – да и то немногое; но под конец Лиза заметила что-то вроде магазинчика с прилавком – там набрасывали кольца и в случае удачи можно было выиграть полезные предметы. Выиграть хотелось многим, к прилавку трудно было пробиться, но Лиза вытолкнула вперед Фила, веря в его твердую руку. Наверное, это профессиональное: без твердой и точной руки невозможно играть на рояле, и Фил действительно подтвердил, что рука у него твердая и точная: выиграл набор рюмок, дешевеньких, но очень милых – чешское стекло как-никак. Не то чтобы Лиза дала зарок не пить из тех самых рюмок с другими мужчинами, но все-таки если бы она не так торопилась, то выставила бы другие. Но не убирать же теперь.

Александр Алексеевич разлил вино, поднял рюмку, посмотрел сквозь нее на лампу.

– Красивый цвет, рубиновый. – Как не похвалить свое вино! – Особенно в этих рюмочках. Очень изящненькие. – Это он для равновесия: раз похвалил свое вино, надо и хозяйские рюмки. – Не чешские?

– Чешские.

Лиза ответила предельно коротко: не хотелось говорить с Александром Алексеевичем об этих рюмках.

– Я сразу понял. Еще бы: чешское скло! Стекло по-ихнему. Ну давай, да? За встречу, да? За нашу встречу!

Что-то уж очень многозначительно. Лиза больше любит тосты шутливые. Про себя можно подразумевать самое что ни на есть серьезное и многозначительное, а вслух лучше пошутить. Например, хороший способ: посмотреть незаметно в календарь и провозгласить: «Ну давайте за годовщину республики Мозамбик!» Кто-нибудь обязательно спросит: «При чем здесь Мозамбик?» – «Ну как же, сегодня двадцать лет со дня провозглашения!» Думать можно при этом: «За нас, за наше будущее!» – особенно, если вдвоем, но вслух ни к чему.

Александр Алексеевич, подняв рюмку и объявив: «За нашу встречу!» – постарался посмотреть как-то особенно выразительно, так что вдруг показалось, что глаза у него слегка навыкате, хотя вообще-то глаза у него скорее запавшие. Лиза не стала подтверждать, что пьет за их встречу, да еще такую многозначительную встречу, что от избытка чувств глаза делаются навыкате; отпила молча.

И тут в наружной двери зашевелился ключ, дверь открылась с некоторым скрипом – Федя. Устраивать разную сумасшедшую автоматику у него есть время, а элементарно смазать петли – времени нет. Видно было, что Александру Алексеевичу приход Феди если не неприятен – не смеет он показать, что ему неприятен приход Лизиного сына! – то, во всяком случае, стеснителен: настроился-то он на долгий и многозначительный тет-а-тет! Уловив это его настроение, Лиза, наоборот, обрадовалась приходу сына, хотя раньше в подобных обстоятельствах радовалась появлению Феди не всегда.

Сын нарочно громко вытирал ноги, нарочито громко кашлял за дверью – тактичен до невозможности. И совершенно напрасно: они с Александром Алексеевичем никогда ничего не позволяли себе здесь в комнате – ну, кроме тех случаев, когда Федя уезжал куда-нибудь с ночевкой – иногда к товарищу на дачу, или под Первое мая в Приозерск на скалы… Наконец появился – весь какой-то жалкий, щеки бледные, нос красный – видно, ветер поднялся на улице, а может, и дождь: у Феди такое лицо делается от всякой непогоды – от ветра, сырости, зимой от мороза. Не пьяница же, так почему нос краснеет? Лиза замечала такое у многих нынешних акселератов – акселерантов, как говорит свекор, бывший свекор, – кровоснабжение не поспевает за быстрым ростом, что ли?

– Здрасьте.

Когда он здоровается с Александром Алексеевичем, всегда выходит чуточку шутовски. Лиза говорила сыну, и не раз: «Ты что, не можешь поздороваться нормально?» И вроде Федя старается, и все равно вот… Александр же Алексеевич здоровается с Федей как-то слишком уж серьезно, старательно:

– Здравствуй, Федор.

Ну как с ними быть, если они даже поздороваться друг с другом не могут по-человечески?!

Лиза поспешила заговорить, чтобы обыденностью стушевать неловкость:

– Ужинать хочешь? Садись вот, гречневая каша.

– А я пожрал только что.

«Пожрал»! И врет, скорее всего: замечено, что он старается не садиться за стол вместе с Александром Алексеевичем.

– Может, винца выпьешь, молодой человек? Федя взял бутылку, осмотрел, даже как бы принюхался – опять как-то все несерьезно:

– Не-а. Слишком сладкое для меня. Я же на заводе вкалываю, Александр Алексеевич, рабочий класс. Мне чего погорчей.

Ну вот, уже и впрямую задирается. Александр Алексеевич постарался неумело отшутиться:

– Ого, молодой гегемон!

– Ой, слово-то какое! Это вроде гематогена, да? Я не люблю с детства.

Совсем обнаглел!

– Федя, перестань! Александр Алексеевич не привык к твоим штучкам.

– Ну что ты, Лизавета, очень даже забавно.

Он старался казаться веселым, а сам ногой барабанил – за лицом и руками следил, а про ногу забыл.

Федька состроил покаянную гримасу: мол, исправлюсь, и демонстративно переменил тему:

– А ты не видела призыв о помощи? У папаши потерялась собака. Он так ищет!.. Кстати, вы не знакомы случайно с композитором Варламовым, Александр Алексеевич? Он был бы ужасно благодарен, если бы вы помогли ему правильно организовать следствие.

Александр Алексеевич на этот раз не смог отшутиться, ответил с необычайным достоинством:

– Я пропажами и даже убийствами собак не занимаюсь. У меня дела поважней.

– А убийство – всегда убийство, хоть кого, любого живого. Как нас учили в школе: жизнь дается только один раз, и если отнять, взамен не получишь.

– Ты неправильно цитируешь, Федор: «Жизнь дается человеку только однажды, и нужно прожить ее так…» – ну и дальше по тексту. Тебе и мать подтвердит как специалист по книге. Надо знать классику.

– Ничего, мне сошло и так. В ПТУ средний балл не спрашивают. Это кто в институт, подлизывались за отметки – противно смотреть… А про то, что человеку жизнь дается однажды, а собаке что же – два раза? Если убьют – все, приговор окончательный, не обжалуешь. Как это у вас называется? От слова «касса».

Кассировать приговор, – машинально подсказал Александр Алексеевич. И тут же возмутился: – Как ты так можешь, Федор?! Человек есть человек! Что у тебя за абстрактный гуманизм?!

– А собака есть собака. Все хотят жить.

Сейчас Лиза была солидарна с Александром Алексеевичем. Этого собачьего гуманизма Федька набрался от отца, или даже от этой Ксении – та, говорят, настоящая психопатка по части всяких собачек и кошечек. Странно: ведь не старая дева. Была солидарна с Александром Алексеевичем, но вслух все же не поддержала, а тот пробормотал, как бы объясняя себе странный психологический феномен:

– Юношеский негативизм.

Федя не расслышал про негативизм. Или сделал вид. Он отошел к своему сложному музыкальному агрегату – столько ручек и кнопок, прямо как на фотографиях, где изображен командный пульт атомной электростанции. Лиза и не пытается разобраться, у нее свой простенький проигрыватель.

Вы не против, если будет немного музыки? Вполне гуманной.

Александр Алексеевич покровительственно заулыбался:

– Даже очень хорошо. Как раз под настроение. Если только не очень громко.

Лиза как раз опасалась, что Федька назло заведет какой-нибудь грохочущий ансамбль. Но тот успокоил: Вполне гуманной, я же обещал. Правда, не знаю, как в музыке отличить абстрактный гуманизм от конкретного. Вот вам полный интим: «Сексуал тамб» – «Сексуальная могила». В самый раз для балдежа.

Тут уж не выдержала Лиза. Не для того она всю жизнь посвятила литературе – имеет она право так сказать про себя как библиотечный работник! – чтобы слушать дома ублюдочные слова!

– Может быть, у тебя балдеж, или как теперь называется, ну а для нас такое занятие не касается!

В запальчивости она неловко построила фразу – ну и пусть! И она ведь высказалась только про пресловутый балдеж – а уж про название музыкальной пьесы она вообще не могла ничего сказать от возмущения! При матери! При ее – ну знакомом!

– Ладно, у нас балдеж, а у вас культурный досуг, – с обидной снисходительностью согласился Федя. – Досуг.

– «Ради досуга выпьем досуха!» – похоже, Александр Алексеевич вспомнил строчку из какой-то частушки. И под частушечный тост допил свою рюмку и налил снова.

Лизе показалось, что Федя насмешливо улыбается, глядя, как Александр Алексеевич пьет из той самой рюмки.

Гречневую кашу больше никто не ел. Пора было ставить чай… Лиза же давно поставила чайник! И забыла. Она вскочила.

– Федя, ты не выключал чайник, когда вошел?!

– Выключил, не бойся. Вот как надеяться на несовершенство памяти. Вот установлю систему…

Лиза только отмахнулась.

– Все равно, наверное, выкипел, надо доливать. И заварю.

Она вышла на кухню, немного опасаясь, что бы Федька еще как-нибудь не надерзил Александру Алексеевичу без нее, но из комнаты не доносилось голосов – только музыка, и действительно, «Сексуальная могила» оказалась довольно тихой и интимной. Федька, конечно, нахал, что произносит такое вслух при матери и ее госте, но сейчас, одна, Лиза невольно улыбнулась, вспомнив.