Текст книги " Мой бедный, бедный мастер… "
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 87 страниц)
Извлечение мастера
Все в комнате оказалось, как и было до бала. Воланд в сорочке сидел на кровати, но Гелла не растирала ему ногу, а ставила на стол рядом с глобусом поднос с закуской и графином. Коровьев, сняв надоевший фрак, сидел на стуле, плотоядно потирая руки. Кот помещался на соседнем стуле. Галстух его, превратившийся в серую тряпку, съехал за ухо, но Бегемот с ним расстаться не желал. Абадонны не было, но был Азазелло. Сидящие встретили Маргариту приветливо, заулыбались ей, а Воланд указал ей место рядом с собою на кровати…
– Вас замучили эти затейники?
– Нет, нет, бал был превосходный,– ответила живо Маргарита.
– Ноблесс оближ,– сказал кот и налил Маргарите прозрачной жидкости в лафитный стакан.
– Это водка? – спросила Маргарита.
– Помилуйте, королева,– прохрипел он,– разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт!
Маргарита захохотала и оттолкнула стакан от себя.
– Пейте смело! – сказал Воланд.
Маргарита взяла стакан.
– Нет, погодите,– заметил Воланд и сквозь свой стакан поглядел на Маргариту…
– Потрясающе! Очарованы, влюблены, раздавлены! – орал Коровьев.
– Гелла, садись! – приказал Воланд.– Эта ночь предпраздничная у нас,– пояснил он Маргарите,– и мы держим себя попросту.
– Вотр соитэ! – вскричал Коровьев, обращаясь к Маргарите.
Маргарита глотнула, думая, что тут же ей и будет конец от спирта. Но ничего этого не произошло. Живительное тепло потекло по ее животу, что-то стукнуло в затылок, она почувствовала волчий голод. Тут же перед ней оказалось золотое блюдце, и после первой же ложки икры тепло разлилось и по ногам, и по рукам.
Бегемот отрезал кусок ананаса, посолил его, поперчил, съел и после этого так залихватски тяпнул вторую стопку спирта, что все ахнули.
Маргарита ела жадно, и все казалось необыкновенно вкусным, да и в самом деле было необыкновенно вкусно.
После второй стопки огни в канделябрах загорелись как будто поярче, в камине прибавилось пламени. Никакого опьянения Маргарита не чувствовала. Только сила и бодрость вливались в нее, и постепенно затихал голод. Ей не хотелось спать, а мысли были не связанные между собою, но приятные. Кроме всего прочего, смешил кот.
Кусая белыми зубами мясо, Маргарита упивалась текущим из него соком и в то же время смотрела, как Бегемот намазывал горчицей устрицу и посыпал ее сахаром.
– Ты еще винограду положи,– говорила ему Гелла,– и сверху сам сядь.
– Попрошу меня не учить,– огрызался Бегемот,– сиживал за столом, сиживал!
– Ах, как приятно ужинать вот этак, при огоньке камелька, запросто,– дребезжал Коровьев,– в интимном кругу…
– Нет, Фагот,– возражал кот,– в бальном буфете имеется своя прелесть и размах!
– Никакой прелести в этом нет,– сказал Воланд,– и менее всего ее в этих тиграх, рев которых едва не довел меня до мигрени.
– Слушаю, мессир,– сказал дерзкий кот,– если вы находите, что нет размаха, и я немедленно буду держаться того же мнения.
– Ты у меня смотри,– ответил на это Воланд.
– Я пошутил,– смиренно сказал кот,– что касается тигров, я велю их зажарить.
– Тигров нельзя есть! – заметила Гелла.
– Нельзя-с? Тогда прошу послушать,– оживился кот и, переселившись к камину с рюмочкой ликера, жмурясь от удовольствия, рассказал, как однажды оказался в пустыне, где один-одинешенек скитался девятнадцать дней и питался мясом убитого им тигра. Все с интересом слушали занимательное описание пустыни, а когда Бегемот кончил повесть, все хором воскликнули: «Вранье!»
– Интересно то, что вранье это от первого до последнего слова {269} ,– сказал Воланд.
– История рассудит нас,– ответил кот, но не очень уверенно.
– А скажите,– обратилась Маргарита к Азазелло,– вы его застрелили? Этого барона?
– Натурально,– ответил Азазелло.
– Я так взволновалась… Так неожиданно…
– Как же не взволноваться,– взвыл Коровьев,– у меня у самого поджилки затряслись. Бух! Раз! Барон набок!
– Со мною едва истерика не сделалась,– подтвердил и кот, облизывая ложку с икрой.
– Вот что мне непонятно,– заговорила Маргарита оживленно, и золотые искры от золота и хрусталя прыгали у нее в глазах,– неужели снаружи не слышно было ни грохота музыки, ни голосов?
– Мертвая тишина,– ответил Коровьев.
– Ах, как это интересно все,– продолжала Маргарита.– Дело в том, что этот человек на лестнице… и другой у подъезда… Я думаю, что он…
– Агент! Агент! – вскричал Коровьев.– Дорогая Маргарита Николаевна, вы подтверждаете мои подозрения! Агент. Я сам принял было его за рассеянного приват-доцента или влюбленного, томящегося на лестнице, но нет, но нет. Что-то сосало мое сердце! Ах! Он – агент. И тот у подъезда тоже! И еще хуже, в подворотне – тоже!
– Интересно, а если вас придут арестовывать? – спросила Маргарита, обращая к Воланду глаза.
– Непременно придут, непременно! – вскричал Коровьев.– Чует сердце, что придут! В свое время, конечно, но придут!
– Ну что же в этом интересного,– отозвался Воланд и сам налил Маргарите играющее иглами вино в чашу.
– Вы, наверное, хорошо стреляете? – кокетливо спросила у Азазелло Маргарита.
– Подходяще,– ответил Азазелло.
– А на сколько шагов? – спросила Маргарита.
– Во что, смотря по тому,– резонно ответил Азазелло,– одно дело попасть молотком в стекло критику Латунскому и совсем другое – ему же в сердце.
– В сердце! – сказала Маргарита.
– В сердце я попадаю на сколько угодно шагов и по выбору в любое предсердие его или в желудочек,– ответил Азазелло, исподлобья глядя на Маргариту.
– Да ведь… они же закрыты!
– Дорогая,– дребезжал Коровьев,– в том-то и штука, что закрыты! В этом вся соль! А в открытый предмет…
Он вынул из стола семерку пик. Маргарита ногтем наметила угловое верхнее очко. Азазелло отвернулся. Гелла спрятала карту под подушку, крикнула: «Готово!»
Азазелло, не оборачиваясь, вынул из кармана фрачных брюк черный револьвер, положил его на плечо дулом к кровати и выстрелил. Из-под простреленной подушки вытащили семерку. Намеченное очко было прострелено.
– Не желала бы я встретиться с вами, когда у вас в руках револьвер!
– Королева драгоценная,– завыл Коровьев,– я никому не рекомендую встретиться с ним, даже если у него и нету револьвера в руках! Даю слово чести бывшего регента и запевалы! От всей [души] не поздравляю того, кто встретится!
– Берусь перекрыть рекорд с семеркой,– заявил кот.
Азазелло прорычал что-то. Кот потребовал два револьвера. Азазелло вынул и второй револьвер. Наметили два очка на семерке. Кот отвернулся, выставил два дула. Выстрелил из обоих револьверов. Послышался вопль Геллы, а с камина упала убитая наповал сова, и каминные часы остановились. Гелла, у которой одна рука была окровавлена, тут же вцепилась в шерсть коту, а он ей в ответ в волосы, и они покатились клубком по полу.
– Оттащите от меня эту чертовку,– завыл кот.
Дерущихся разняли, Коровьев подул на простреленный палец Геллы, и тот зажил.
– Я не могу стрелять, когда под руку говорят! – кричал кот и старался приладить на место выдранный у него из спины порядочный клок шерсти.
– Держу пари,– тихо сказал Воланд Маргарите,– что проделал он эту штуку нарочно. Он очень порядочно стреляет.
Геллу с котом помирили, и в знак этого примирения они поцеловались. Достали карту, проверили. Ни одного очка не было затронуто. Этого не может быть!
Ужин, такой же веселый, пошел дальше. Свечи оплывали в канделябрах, по комнате волнами ходило тепло от камина. Маргарита наелась, и чувство блаженства охватило ее. Она смотрела, как сине-серые кольца от сигары Азазелло уплывали в камин и как кот ловил их на конец шпаги. Ей никуда не хотелось уходить, но было, по ее расчетам, поздно, судя по всему, часов около шести утра. Воспользовавшись паузой, Маргарита обратилась к Воланду и робко сказала:
– Пожалуй, мне пора…
– Куда же вы спешите? – спросил Воланд, и Маргарита потупилась, не будучи в силах вынести блеска глаза.
Остальные промолчали и сделали вид, что увлечены дымными кольцами.
– Да, пора,– смущаясь, повторила Маргарита и обернулась, как будто ища накидку или плащ. Ее нагота вдруг стала стеснять ее.
Воланд молча снял с кровати свой вытертый засаленный халат, а Коровьев закутал Маргариту.
– Благодарю вас, мессир,– чуть слышно сказала Маргарита, и черная тоска вдруг охватила ее. Она почувствовала себя обманутой. Никакой награды, по-видимому, ей никто не собирался предлагать, никто ее и не удерживал. А между тем, ей ясно представилось, что идти ей некуда. Попросить, как советовал Азазелло? «Ни за что»,– сказала она себе и вслух добавила:
– Всего хорошего,– а сама подумала: «Только бы выбраться, а там уж я дойду до реки и утоплюсь».
Мысль о том, что она придет домой и навсегда останется наедине со своим сном, показалась ей нелепой, больной, нестерпимой.
– Сядьте,– повелительно сказал Воланд.
Маргарита села.
– Что-нибудь хотите сказать на прощание? – спросил Воланд.
– Нет, ничего, мессир,– голос Маргариты прозвучал гордо,– впрочем, если я нужна еще, то я готова исполнить все, что надобно.– Чувство полной опустошенности и скуки охватило ее. «Фу, как мерзко все».
– Вы совершенно правы! – гулко и грозно сказал Воланд.– Никогда ни о чем не просите! Никогда и ничего и ни у кого. Сами предложат! Сами!
Потом он смягчил голос и продолжал:
– Мне хотелось испытать вас. Итак, Марго, чего вы хотите за то, что сегодня вы были у меня хозяйкой? Что вы хотите за то, что были нагой? Чего стоит ваше истерзанное поцелуями колено? Во что цените созерцание моих клиентов и друзей? Говорите! Теперь уж без стеснений: предложил я!
Сердце замерло у Маргариты, она тяжело вздохнула.
– Вот шар,– Воланд указал на глобус,– в пределах его. А? Ну, смелее! Будите свою фантазию. Одно присутствие при сцене с этим отпетым негодяем бароном стоит того, чтобы человека наградили как следует. Да-с?
Дух перехватило у Маргариты, и она уже хотела выговорить заветные, давно хранимые в душе слова, как вдруг остановилась, даже раскрыла рот, изменилась в лице.
Откуда-то перед мысленными глазами ее выплыло пьяное лицо Фриды и ее взор умученного вконец человека.
Маргарита замялась и сказала спотыкаясь:
– Так я, стало быть, могу попросить об одной вещи?..
– Потребовать, потребовать, многоуважаемая Маргарита Николаевна,– ответил Воланд, понимающе улыбаясь,– потребовать одной вещи!
Маргарита заговорила:
– Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребенка,– и вздохнула.
Кот послал Коровьеву неодобрительный взгляд, но, очевидно, помня накрученное ухо, не промолвил ни слова.
– Гм,– сказал Воланд и усмехнулся,– ввиду того, что возможность получения вами взятки от этой Фриды совершенно, конечно, исключена, остается обзавестись тряпками и заткнуть все щели в моей спальне!
– Вы о чем говорите, мессир? – изумилась Маргарита.
– Совершенно с вами согласен, мессир,– не выдержал кот,– именно тряпками! – Он с раздражением запустил лапу в торт и стал выковыривать из него апельсинные корки.
– О милосердии говорю,– объяснил Воланд, не спуская с Маргариты огненного глаза,– иногда совершенно неожиданно и коварно оно пролезает в самые узкие щели. Вот я и говорю о тряпках!
– И я об этом же говорю! – сурово сказал кот и отклонился на всякий случай от Маргариты, прикрыв вымазанными в розовом креме лапами свои острые уши.
– Пошел вон! – сказал ему Воланд.
– Я еще кофе не пил,– ответил кот,– как же я уйду? Неужели, мессир, в предпраздничную ночь гостей за столом у нас разделят на два сорта? Одни – первой, а другие, как выражался этот печальный негодяй-буфетчик, второй свежести?
– Молчи! – сказал Воланд и обратился к Маргарите с вежливой улыбкой: – Позвольте спросить, вы, надо полагать, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?
– Нет! – с силой ответила Маргарита.– И так как я все-таки не настолько глупа, чтобы, разговаривая с вами, прибегать ко лжи, скажу вам со всею откровенностью: я прошу у вас об этом потому, что, если Фриду не простят, я не буду иметь покоя всю жизнь. Я понимаю, что всех спасти нельзя, но я подала ей твердую надежду. Так уж вышло. И я стану обманщицей.
– Ага,– сказал Воланд,– понимаю.
А кот, закрывшись лапой, что-то стал шептать Коровьеву.
– Так вы сделаете? – спросила неуверенно Маргарита.
– Ни в каком случае,– ответил Воланд.
Маргарита побледнела и отшатнулась.
– Я ни за что не сделаю,– продолжал Воланд,– а вы, если вам угодно, можете сделать сами. Пожалуйста.
– Но по-моему исполнится?
Азазелло вытаращил иронически кривой глаз на Маргариту, покрутил рыжей головой и тихо фыркнул.
– Да делайте же! Вот мучение,– воскликнул Воланд и повернул глобус, бок которого стал наливаться огнем.
– Фрида! – крикнул пронзительно кот.
Дверь распахнулась, и растрепанная, нагая, без всяких признаков хмеля женщина с исступленными глазами вбежала в комнату и простерла руки к Маргарите. Та сказала:
– Прощают тебя. Платок больше подавать не будут.
Фрида испустила вопль, упала на пол и простерлась крестом перед Маргаритой. Воланд досадливо махнул рукой, и Фрида исчезла.
– Прощайте, благодарю вас,– твердо сказала Маргарита и поднялась, запахнув халат.
– По улице в таком виде идти нельзя. Сейчас дадим вам машину,– сказал Воланд сухо и затем добавил: – Поступок ваш обличает в вас патологически непрактичного человека. Пользоваться этим мы считаем неудобным, поэтому Фрида не в счет. Говорите, что вы хотите?
– Драгоценное сокровище, Маргарита Николаевна! – задребезжал Коровьев.– На сей раз советую вам быть поблагоразумнее! А то фортуна может ускользнуть!
– Верните мне моего любовника,– сказала Маргарита и вдруг заплакала.
– Маргарита Николаевна! – запищал Коровьев в отчаянии.
– Нет, не могу! – возмущенно отозвался кот и выпил объемистую рюмку коньяка.
Занавеска на окне отодвинулась, и далеко на высоте открылась полная луна. От подоконника на пол упал зеленоватый платок ночного света. Сидящие, на лицах которых играл живой свет свечей, повернули головы к лунному косому столбу. В нем появился ночной Иванушкин гость, называющий себя мастером.
Он был в своем больничном одеянии, в халате, туфлях и черной шапочке. Небритое лицо его дергало гримасой, он пугливо косился на огни свечей.
Маргарита узнала его, всплеснула руками, подбежала и обняла. Она целовала его в лоб, в губы, прижималась к колючей щеке, и слезы бежали по ее лицу.
Она произносила только одно слово:
– Ты… ты…
Мастер отстранил ее наконец и сказал глухо:
– Не плачь, Марго. Я тяжко болен.
Он ухватился за подоконник рукою, оскалился, всматриваясь в сидящих, и сказал:
– Мне страшно, Марго. У меня галлюцинация.
Маргарита подтащила его к стулу, усадила и, гладя плечи, шею, лицо, зашептала:
– Ничего, ничего не бойся. Я с тобою. Не бойся ничего.
Коровьев ловко и незаметно подпихнул к Маргарите второй стул, и она опустилась на него, обняла пришедшего за шею, голову положила на плечо и так затихла, а мастер опустил голову и стал смотреть в землю больными угрюмыми глазами. Наступило молчание, и первый прервал его Воланд.
– Да, хорошо отделали человека,– проговорил он сквозь зубы и приказал Коровьеву: – Дай-ка, рыцарь, ему выпить.
Через секунду Маргарита дрожащим голосом просила мастера:
– Выпей, выпей… Нет, нет. Не бойся. Тебе помогут, за это я ручаюсь. Сразу, сразу пей!
Больной взял стакан и выпил содержимое. Рука его дрогнула, и пустой стакан разбился у ее ног.
– К счастью! К счастью, милейшая Маргарита Николаевна! К счастью,– зашептал трескучий Коровьев.
Маргарита с ложечки кормила мастера икрой. Лицо его менялось по мере того, как он ел, порозовели скулы, и взор стал не так дик и беспокоен.
– Но это ты, Марго? – спросил он.
– Я! Я! – ответила Маргарита.
– Еще,– строго сказал Воланд.
Коровьев подал Воланду стакан, и Воланд бросил в него щепотку какого-то черного порошка. Больной выпил поданную ему жидкость и глянул живее и осмысленнее.
– Ну вот, это другое дело,– сказал Воланд, прищурившись,– теперь поговорим. Кто вы такой? – обратился он к пришедшему.
– Я теперь никто,– ответил оживающий больной, и улыбка искривила его рот.
– Откуда вы сейчас?
– Из дома скорби. Я – душевнобольной,– ответил пришелец.
Маргарита заплакала и проговорила сквозь слезы:
– Он – мастер, мастер, верьте мне! Вылечите его!
– Вы знаете, с кем вы сейчас говорите? – спросил Воланд.– У кого находитесь?
– Знаю,– ответил мастер,– соседом моим в сумасшедшем доме был Иван Бездомный. Он рассказал мне о вас.
– Как же, как же. Я имел удовольствие встретиться с этим молодым человеком на Патриарших прудах,– ответил Воланд,– и вы верите, что это действительно я?
– Верю,– сказал пришелец,– но, конечно, спокойнее мне было бы считать вас плодом галлюцинаций. Извините меня…
– Если спокойнее, то и считайте галлюцинацией,– вежливо ответил Воланд.
– Нет, нет,– испуганно обратилась к мастеру Маргарита,– перед тобою мессир!
– Это неважно, обаятельнейшая Маргарита Николаевна! – встрял в разговор Коровьев, а кот увязался вслед за ним и заметил горделиво:
– А я действительно похож на галлюцинацию. Обратите внимание на мой профиль…– Кот хотел еще что-то сказать, но его попросили замолчать, и он, ответив: – Хорошо, хорошо. Готов молчать. Я буду молчаливая галлюцинация! – замолчал.
– Верно ли, что вы написали роман? – спросил Воланд.
– Да.
– О чем?
– Роман о Понтии Пилате.
Воланд откинулся назад и захохотал громовым образом, но так добродушно и просто, что никого не испугал и не удивил. Коровьев стал вторить Воланду, хихикая, а кот неизвестно зачем зааплодировал. Отхохотавшись, Воланд заговорил, и глаз его сиял весельем.
– О Понтии Пилате? Вы?.. В наши дни? Это потрясающе! И вы не могли найти более подходящей темы? Позвольте-ка посмотреть…
– К сожалению, не могу этого сделать,– ответил мастер,– я сжег его в печке…
– Этого нельзя сделать, простите, не верю,– снисходительно ответил Воланд,– рукописи не горят.– И, обратившись к коту, велел ему: – Бегемот, дай-ка роман сюда!
Тут кот вскочил со стула, и все увидели, что сидел он на толстой пачке рукописей, в нескольких экземплярах {270} . Верхний экземпляр кот подал Воланду с поклоном.
Маргарита задрожала, вскрикнула, потом заговорила, волнуясь до слез:
– Вот он, вот он! О, верь мне, что это не галлюцинация! – и, повернувшись к Воланду: – Всесильный, всесильный повелитель!
Воланд проглядел роман с такой быстротой, что казалось, будто вращает страницы струя воздуха из вентилятора. Перелистав манускрипт, Воланд положил его на голые колени и молча, без улыбки, уставился на мастера.
Но тот впал в тоску и беспокойство, встал со стула, заломил руки и пошел в лунном луче к луне, вздрагивая, бормоча что-то.
Коровьев выскочил из-под света свечей и темною тенью закрыл больного и зашептал:
– Вы расстроились? Ничего, ничего… До свадьбы заживет!.. Еще стаканчик… И я с вами за компанию…
И стаканчик подмигнул – блеснул в лунном свете, и помог стаканчик. Мастера усадили на место, и лицо его теперь стало спокойно.
– Ну, теперь все ясно,– сказал Воланд и постучал длинным пальцем, с черным камнем на нем, по рукописи.
– Совершенно ясно,– подтвердил кот, забыв свое обещание стать молчаливой галлюцинацией,– теперь главная линия этого опуса ясна мне насквозь. Что ты говоришь, Азазелло? – спросил он у молчащего Азазелло.
– Я говорю,– прогнусавил тот,– что тебя хорошо бы утопить.
– Будь милосерден, Азазелло,– смиренно сказал кот,– и не наводи моего господина на эту мысль. Поверь мне, что я являлся бы тебе каждую ночь в таком же лунном покрывале, как и бедный мастер, и кивал бы тебе, и манил бы тебя за собою. Каково бы тебе было, Азазелло? Не пришлось бы тебе еще хуже, чем этой глупой Фриде? А?
– Молчание, молчание,– сказал Воланд и, когда оно наступило, сказал так:
– Ну, Маргарита Николаевна, теперь говорите все, что вам нужно.
Маргарита поднялась и заговорила твердо, и глаза ее пылали. Она сгибала пальцы рук, как бы отсчитывая на них все, чтобы ничего не упустить.
– Опять вернуть его в переулок на Арбате, в подвал, и чтобы загорелась лампа, как было.
Тут мастер засмеялся и сказал:
– Не слушайте ее, мессир. Там уже давно живет другой человек. И вообще нельзя сделать, чтобы все «как было»!
– Как-нибудь, как-нибудь,– тихо сказал Воланд и потом крикнул: – Азазелло!
И Азазелло очутился у плеча Воланда.
– Будь так добр, Азазелло,– попросил его Воланд.
Тотчас с потолка обрушился на пол растерянный, близкий к умоисступлению гражданин в одном белье, но почему-то с чемоданом и в кепке. От страху человек трясся и приседал.
– Могарыч? – спросил Азазелло.
– А… Алоизий Могарыч,– дрожа, ответил гражданин.
– Это вы написали, что в романе о Понтии Пилате контрреволюция, и после того, как мастер исчез, заняли его подвал? – спросил Азазелло скороговоркой.
Гражданин посинел и залился слезами раскаяния.
Маргарита вдруг, как кошка, кинулась к гражданину и, завывая и шипя:
– А! Я – ведьма! – вцепилась Алоизию Могарычу в лицо ногтями.
Произошло смятение.
– Что ты делаешь! – кричал мастер страдальчески.– Ты покрываешь себя позором!
– Протестую, это не позор! – орал кот. Маргариту оттащил Коровьев.
– Я ванну пристроил,– стуча зубами, нес исцарапанный Могарыч какую-то околесицу,– и побелил… один купорос…
– Владивосток,– сухо сказал Азазелло, подавая Могарычу бумажку с адресом,– Банная, 13, квартира 7. Там ванну пристроишь. Вот билет, плацкарта. Поезд идет через 2 минуты.
– Пальто? А пальто?! – вскричал Могарыч.
– Пальто и брюки в чемодане,– объяснил расторопный Азазелло,– остальное малой скоростью уже пошло. Вон!
Могарыча перевернуло кверху ногами и вынесло из спальни. Слышно было, как грохнула дверь, выводящая на лестницу. Мастер вытаращил глаза, прошептал:
– Однако! Это, пожалуй, почище будет того, что рассказывал Иван… А, простите, это ты… это вы…– сбился он, не зная, как обратиться к коту, на «ты» или на «вы»,– вы – тот самый кот, что садились в трамвай?
– Я,– подтвердил кот и добавил: – Приятно слышать, что вы обращаетесь ко мне на «вы». Котам всегда почему-то говорят «ты».
– Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот,– нерешительно ответил мастер.
– Что же еще, Маргарита Николаевна? – осведомился Воланд у Маргариты.
– Вернуть его роман и…– Маргарита подбежала к Воланду, припала к его коленям и зашептала: – …верните ему рассудок…
– Ну, это само собой,– шепотом ответил Воланд, а вслух сказал: – И все?
– Все,– подтвердила Маргарита, розовея от радости.
– Позвольте мне сказать,– вступил в беседу мастер,– я должен предупредить, что в лечебнице меня хватятся. Это раз. Кроме того, у меня нет документа. Кроме того, хозяин-застройщик поразится тем, что исчез Могарыч… И… И главное то, что Маргарита безумна не менее, чем я. Марго! Ты хочешь уйти со мною в подвал?
– И уйду, если только ты меня не прогонишь,– сказала Маргарита.
– Безумие! Безумие,– продолжал мастер,– отговорите ее.
– Нет, не будем отговаривать,– покосившись на мастера, ответил Воланд,– это не входило в условие. А вот насчет чисто технической стороны дела… документ этот и прочее. Азазелло!
Азазелло тотчас вытащил из кармана фрака книжечку, вручил ее мастеру со словами:
– Документ!
Тот растерянно взял книжечку, а Азазелло стал вынимать из кармана бумаги и даже большие прошнурованные книги.
– Ваша история болезни…
Маргарита подвела мастера к свечам со словами «ты только смотри, смотри…»
– …прописка в клинике…
– Раз, и в камин! – затрещал Коровьев.– И готово! Ведь раз нет документа – и человека нет? Не правда ли?
Бумаги охватило пламя.
– А это домовая книга,– пояснил Коровьев,– видите, прописан Могарыч Алоизий… Теперь: эйн, цвей, дрей…
Коровьев дунул на страницу, и прописка Могарыча исчезла.
– Нету Могарыча,– сладко сказал Коровьев,– что Могарыч? Какой такой Могарыч? Не было никакого Могарыча. Он снился.
Тут прошнурованная книга исчезла.
– Она уже в столе у застройщика,– объяснил Коровьев.– И все в порядочке.
– Да,– говорил мастер, ошеломленно вертя головой,– конечно, это глупо, что я заговорил о технике дела…
– Больше я не смею беспокоить вас ничем,– начала Маргарита,– позвольте вас покинуть… Который час?
– Полночь, пять минут первого,– ответил Коровьев.
– Как? – вскричала Маргарита.– Но ведь бал шел три часа…
– Ничего неизвестно, Маргарита Николаевна!.. Кто, чего, сколько шел! Ах, до чего все это условно, ах, как условно! – эти слова, конечно, принадлежали Коровьеву.
Появился портфель, в него погрузили роман, кроме того, Коровьев вручил Маргарите книжечку сберкассы, сказав:
– Девять тысяч ваши, Маргарита Николаевна. Нам чужого не надо! Мы не заримся на чужое.
– У меня пусть лапы отсохнут, если к чужому прикоснусь,– подтвердил и кот, танцуя на чемодане, чтобы умять в него роман.
– Все это хорошо,– заметил Воланд,– но, Маргарита Николаевна, куда прикажете девать вашу свиту? Я лично в ней не нуждаюсь.
И тут дверь открылась, и вошли в спальню взволнованная и голая Наташа, а за нею грустный, не проспавшийся после бала Николай Иванович.
Увидев мастера, Наташа обрадовалась, закивала ему головой, а Маргариту крепко расцеловала.
– Вот, Наташенька,– сказала Маргарита,– я буду жить с мастером теперь, а вы поезжайте домой. Вы хотели выйти замуж за инженера или техника. Желаю вам счастья. Вот вам тысяча рублей.
– Не пойду я ни за какого инженера, Маргарита Николаевна,– ответила Наташа, не принимая денег,– я после такого бала за инженера не пойду. У вас буду работать. Вы уж не гоните.
– Хорошо. Сейчас вместе и поедем,– сказала Маргарита Николаевна и попросила Воланда, указывая на Николая Ивановича,– а этого гражданина я прошу отпустить с миром. Он случайно попал в это дело.
– То есть с удовольствием отпущу,– сказал Воланд,– с особенным. Настолько он здесь лишний.
– Я очень прошу выдать мне удостоверение,– заговорил, дико оглядываясь, Николай Иванович,– о том, где я провел упомянутую ночь.
– На какой предмет? – сурово спросил кот.
– На предмет представления милиции и супруге,– объяснил Николай Иванович.
– Удостоверений мы не даем,– кот насупился,– но для вас сделаем исключение.
И тут появилась пишущая машинка, Гелла села за нее, а кот продиктовал:
– Сим удостоверяется, что предъявитель сего Николай Иванович Филармонов провел упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен в качестве перевозочного средства, в скобках – боров, ведьмы Наташи. Подпись – Бегемот.
– А число? – пискнул Николай Иванович.
– Чисел не ставим, с числом бумага станет недействительной,– отозвался кот, подписал бумагу, вынул откуда-то печать, подышал на нее, оттиснул на бумаге слово «уплочено» и вручил ее Николаю Ивановичу. И тот немедля исчез, и опять стукнула передняя дверь.
В ту же минуту еще одна голова просунулась в дверь.
– Это еще кто? – спросил, заслоняясь от свечей, Воланд.
Варенуха всунулся в комнату, стал на колени, вздохнул и тихо сказал:
– Поплавского {271} до смерти я напугал с Геллой… Вампиром быть не могу, отпустите…
– Какой такой вампир? Я его даже не знаю… Какой Поплавский? Что это еще за чепуха?
– Не извольте беспокоиться, мессир,– сказал Азазелло и обратился к Варенухе:
– Хамить не надо по телефону, ябедничать не надо, слушаться надо, лгать не надо.
Варенуха просветлел лицом и вдруг исчез, и опять-таки стукнула парадная дверь.
Тогда, управившись наконец со всеми делами, подняли мастера со стула, где он сидел безучастно, накинули на него плащ. Наташа, тоже уже одетая в плащ, взяла чемодан, стали прощаться, выходить и вышли в соседнюю темную комнату. Но тут раздался голос Воланда:
– Вернитесь ко мне, мастер и Маргарита, а остальные подождите там.
И вот перед Воландом, по-прежнему сидящим на кровати, оказались оба, которых он позвал.
Маргарита стояла, уставив на Воланда блестящие, играющие от радости глаза, а мастер – утомленный и потрясенный всем виденным и пережитым, с глазами потухшими, но не безумными. И теперь, в шапочке, закутанный в плащ, он казался еще худее, чем был, и нос его заостренный еще более как-то заострился на покрытом черной щетиной лице.
– Маргарита! – сказал Воланд. Маргарита шевельнулась.
– Маргарита! – повторил Воланд.– Вы довольны тем, что получили?
– Довольна и ничего больше не хочу! – ответила Маргарита твердо.
Воланд приказал ей:
– Выйдите на минуту и оставьте меня с ним наедине.
Когда Маргарита, тихо ступая туфлями из лепестков, ушла, Воланд спросил:
– Ну, а вы?
Мастер ответил глухо:
– А мне ничего и не надо больше, кроме нее.
– Позвольте,– возразил Воланд,– так нельзя. А мечтания, вдохновение? Великие планы? Новые работы?
Мастер ответил так:
– Никаких мечтаний у меня нет, как нет и планов. Я ничего не ищу больше от этой жизни, и ничто меня в ней не интересует. Я ее презираю. Она права,– он кивнул на Маргариту,– мне нужно уйти в подвал. Мне скучно на улице, они меня сломали, я хочу в подвал.
– А чем же вы будете жить? Ведь вы будете нищенствовать?
– Охотно,– ответил мастер.
– Хорошо. Теперь я вас попрошу выйти, а она пусть войдет ко мне.
И Маргарита была теперь наедине с Воландом.
– Иногда лучший способ погубить человека – это предоставить ему самому выбрать судьбу,– начал Воланд,– вам предоставлялись широкие возможности, Маргарита Николаевна! Итак, человека за то, что он сочинил историю Понтия Пилата, вы отправляете в подвал в намерении его там убаюкать?
Маргарита испугалась и заговорила горячо:
– Я все сделала так, как хочет он… Я шепнула ему все самое соблазнительное… и он отказался…
– Слепая женщина! – сурово сказал Воланд.– Я прекрасно знаю то, о чем вы шептали ему. Но это не самое соблазнительное. Ну, во всяком случае, что сделано, то сделано. Претензий вы ко мне не имеете?
– О, что вы! Что вы!
– Так возьмите же это на память,– и Воланд подал Маргарите два темных платиновых кольца – мужское и женское.
– Прощайте,– тихо шепнула Маргарита.
– До свидания,– ответил Воланд, и Маргарита вышла.
В передней провожали все, кроме Воланда. На площадку вышли Маргарита и мастер, Наташа с чемоданом и Азазелло.
Маргарита сделала знак Азазелло глазами – «там, мол, агент»… Азазелло мрачно усмехнулся и кивнул – «ладно, мол».
Шелковые плащи зашумели, компания тронулась вниз. Тут Азазелло дунул в воздух, и, когда проходили мимо окна на следующей площадке лестницы, Маргарита увидела, что человека в сапогах там нету.
Тут что-то стукнуло по полу, никто не обратил на это внимания, спустились к выходной двери, возле которой опять-таки никого не оказалось. У крыльца стояла темная закрытая машина с потушенными фарами. Стали садиться в нее, и тут Наташа горестно вскрикнула:
– Ай! Коробочку потеряла…
– Подождите минутку,– сказал Азазелло и вышел обратно в парадное.
Дело же было так: за некоторое время до выхода Маргариты из квартиры, находящейся под квартирой Воланда, вышла на лестницу сухонькая женщина с бидоном и сумкой в руках. Это была та самая Аннушка, что пролила в среду постное масло. Чем вообще занималась эта женщина, мы не знаем. Известно о ней было, что видеть ее можно было, и всегда почему-то с бидоном, то на рынке, то в нефтелавке, то под воротами дома, то на лестнице, то в кухне квартиры № 48.
