Текст книги " Мой бедный, бедный мастер… "
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 87 страниц)
Глава VI
Степина история
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава VII
Волшебные деньги
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Князь тьмы
Роман
Первые тринадцать глав
Глава 1
Не разговаривайте с неизвестными!
Весною, в час заката, на Патриарших прудах появилось двое мужчин.
Один из них, тридцатипятилетний приблизительно, был преждевременно лыс, лицо имел бритое, одет был в серенькую летнюю пару, шляпу пирожком нес в руке. Другой лет на десять моложе первого, в синей блузе, в измятых белых брюках, в тапочках, в кепке.
Оба, по-видимому, проделали значительный путь по Москве пешком и теперь изнывали от жары.
У второго, не догадывавшегося снять кепку, пот струями тек по загоревшим небритым щекам, оставляя светлые полосы на коричневой коже.
Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз {167} , секретарь московской ассоциации литераторов (Массолит) и редактор двух художественных журналов, а спутник его – входящий в большую славу поэт-самородок Иван Николаевич Понырев.
Оба, как только попали под липы, первым долгом бросились к весело раскрашенной будочке с надписью «Прохладительные напитки».
Да, следует отметить первую странность этого страшного вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Бронной улице, не было ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил нет больше дышать, когда солнце в пыли, в сухом тумане валится, раскалив Москву, куда-то за Садовое кольцо, когда у собак языки висят почти до земли, под начинавшими зеленеть липами не было никого. Это, право, странно, это как будто нарочно!
– Нарзану дайте,– попросил Берлиоз.
– Нарзану нет,– ответила женщина в будочке.
– А что есть? – спросил Берлиоз.
– Абрикосовая.
– Давайте, давайте, давайте,– нетерпеливо сказал Берлиоз.
Абрикосовая дала обильную желтую пену, пахла одеколоном. Напившись, друзья немедленно начали икать, и Понырев тихо выбранил абрикосовую скверными словами, затем оба направились к ближайшей скамейке и поместились на ней лицом к пруду и спиной к Бронной.
Тут случилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он перестал икать, но сердце его внезапно стукнуло и на мгновение куда-то провалилось, в сердце тупо кольнуло, после чего Берлиоза охватил необоснованный страх и захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки.
Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его встревожило. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: «Что это со мной? Этого никогда не было… Я переутомился. Пожалуй, пора бросить все – и в Кисловодск…»
И тут знойный воздух перед ним сгустился совершенно явственно, и соткался из воздуха прозрачный тип престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый, кургузый, воздушный же пиджачок, ростом в сажень, но худ неимоверно… жердь какая-то, а морда глумливая.
Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Он еще больше побледнел, глаза вытаращил, подумал: «Этого не может быть!?» Но это, увы, могло быть, потому что длинный, сквозь которого видно, жокей качался перед ним и влево, и вправо. «Что же это?! Удар?» – смятенно подумал Берлиоз и в полном ужасе закрыл глаза. А когда он их открыл, все кончилось – марево растворилось, клетчатый исчез. И тут же тупая игла выскочила из сердца.
– Фу ты, черт! – воскликнул Берлиоз.– Ты знаешь, Иван, у меня сейчас от жары едва удар не сделался, даже что-то вроде галлюцинации было,– он попытался весело посмеяться, но глаза его еще были тревожны, руки дрожали. Однако постепенно он оправился, обмахнулся платочком и сказал уже бодро: – Ну-с, итак…– повел речь, прерванную питьем абрикосовой.
Речь эта, как дознались впоследствии, шла об Иисусе Христе. Дело в том, что Берлиоз заказывал Ивану Николаевичу большую поэму о Христе для своего второго антирелигиозного журнала и вот теперь читал поэту нечто вроде лекции, с тем чтобы дать ему кое-какие установки, необходимые для сочинения поэмы.
Надо заметить, что редактор был образован и в речи его появлялись имена не только Эрнеста Ренана и Штрауса {168} , но и имена древних историков. Тут были и Филон Александрийский {169} , знаменитый богослов, и блестяще образованный Иосиф Флавий {170} , и великий Корнелий Тацит {171} . На всех них Михаил Александрович очень умело, показывая большую начитанность, ссылался, чтобы доказать Поныреву, что Иисуса Христа никогда на свете не существовало.
Поэт, для которого все, сообщаемое редактором, было новостью, внимательно слушал, уставив на Михаила Александровича свои буйные зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом проклиная абрикосовую воду.
Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и поэт узнал много чрезвычайно интересного и о египетском Озирисе, благостном боге, сыне Неба и Земли, и о финикийском боге Фаммузе, и о пророке Иезекииле, и о боге Мардуке, о грозном боге Вицлипуцли, которого так почитали ацтеки в Мексике.
Чем больше говорил Берлиоз, тем яснее становилась картина: хочешь – не хочешь, а приходилось признать, что все рассказы о существовании Христа выдумка, самый обыкновенный миф.
И вот как раз в тот момент, когда Михаил Александрович рассказывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек.
Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, многие учреждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызвать изумления. Так, в первой сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Вторая сообщает, что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщала, что у человека особых примет нет. Так что приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится. Во-первых, ни на одну ногу он не хромал и росту был не маленького и не громадного, а высокого, и коронки у него с левой стороны были платиновые, а с правой – золотые. Он был в дорогом сером костюме, в заграничных в цвет костюма туфлях. Серый берет он заломил лихо на правое ухо, под мышкой нес трость с золотым набалдашником в виде головы пуделя. Он не хромал, а как бы из кокетства немного волочил левую ногу.
Лет сорока с лишним. Рот кривой начисто. Лицо кирпичного цвета, выбритое гладко. Один глаз черный, а другой зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом – иностранец.
Пройдя мимо скамьи, на которой сидели редактор и поэт, иностранец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке в двух шагах от приятелей.
«Немец…» – подумал Берлиоз.
«Англичанин,– подумал Понырев,– ишь, и не жарко ему в перчатках?»
А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймляющие пруды, причем заметно стало, что видит это место он впервые, а также, что оно его заинтересовало. Сперва он остановил взор на верхних этажах, ослепительно отражавших в стеклах изломанное солнце, затем перевел его вниз, где стекла печально почернели, почему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, развязно положил ногу на ногу, а подбородок на набалдашник.
– Итак, резюмирую,– говорил Берлиоз,– нет ни одной восточной религии, в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Христа, взяв его у других! И если ты спросишь меня…
Но Понырев ничего не спросил, а вместо этого сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержав дыхание, отчего икнул мучительнее и громче. И тут Берлиоз вынужден был прекратить свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и направился к нему. Литераторы поглядели на него удивленно.
– Извините меня, пожалуйста,– заговорил иностранец с легким акцентом,– что я, не будучи знаком, позволяю себе… но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что…
Он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как пожать протянутую руку, с которой иностранец ловко сдернул серую перчатку.
«Нет, скорее, француз…» – подумал Берлиоз.
«Поляк»,– подумал Понырев.
Необходимо добавить, что на Понырева иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу, наоборот, очень понравился.
– Разрешите мне немного сесть? – так же вежливо попросил незнакомец, и приятели как-то неловко раздвинулись, а иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.
– Если я не ослышался,– заговорил он, поглядывая то на Берлиоза, то на поэта, переставшего икать,– вы изволили говорить, что Иисуса Христа не было на свете?
– Нет, вы не ослышались,– учтиво ответил Берлиоз,– именно это я говорил.
– Ах, как интересно! – воскликнул иностранец.
«Какого черта ему надо?» – подумал Понырев и нахмурился.
– А вы соглашались с вашим собеседником? – осведомился неизвестный, повернувшись к Поныреву.
– На все сто! – подтвердил Понырев, любящий выражаться вычурно и фигурально.
– Изумительно! – вскричал непрошеный собеседник. После этого он, воровски почему-то оглянувшись и снизив почти до шепота голос, сказал: – Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы вообще не верите в Бога? – Он сделал испуганные глаза и прибавил: – Клянусь, я никому не скажу.
– Мы не верим в Бога,– улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз,– и не боимся, если об этом кто-нибудь узнает.
Иностранец на спинку откинулся и спросил, даже привизгнув от любопытства:
– Вы – атеисты?!
– Да, мы атеисты,– весело ответил Берлиоз, а Понырев подумал, рассердившись: «Вот болван заграничный прицепился!»
– Ах, какая прелесть! – вскричал странный иностранец и завертел головой, гляди на приятелей.
– В нашей стране атеизм никого не удивляет,– дипломатически вежливо сказал Берлиоз,– большинство нашего населения сознательно и давно уже перестало верить сказкам о Боге. У нас имеет место обратное явление: величайшей редкостью является верующий человек.
Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному Берлиозу руку, произнося при этом такие слова:
– Позвольте вас поблагодарить от души!
– Это за что же вы его благодарите? – заморгав глазами, осведомился Понырев.
– За очень важное сведение,– многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.
Важное сведение, по-видимому, произвело на него сильное впечатление, потому что он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту.
«Нет, он не англичанин…» – подумал Берлиоз.
«Где он так насобачился говорить по-русски?» – подумал Понырев и нахмурился. Ему захотелось курить, а папиросы все вышли.
– Но позвольте вас спросить,– после тревожного раздумья осведомился заграничный гость,– как же быть с доказательствами бытия Божия, коих существует ровно пять?
– Увы,– с сожалением ответил Берлиоз,– ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и их давно уже человечество сдало в архив. Согласитесь, что в области разума никаких доказательств существования Бога нет и быть не может.
– Браво! – вскричал иностранец.– Браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старикашки Иммануила по этому поводу! Но вот курьез: он начисто разрушил все доказательства, а затем, как бы в насмешку над собою, соорудил собственное шестое доказательство!
– Доказательство Канта,– тонко улыбнувшись, возразил образованный Берлиоз, сразу сообразивший, о ком идет речь,– также неубедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовские рассуждения по этому поводу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.
Берлиоз говорил и в это время думал: «Но все-таки, кто же он такой? Он великолепно говорит по-русски!»
– Взять бы этого Канта, да за эти самые доказательства года на три в Соловки! – неожиданно бухнул Иван Николаевич.
– Иван! – сконфузившись, шепнул Берлиоз.
Но предложение направить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, а, напротив, привело в восторг.
– Именно! Именно! – закричал он, и глаз его, обращенный к Ивану, засверкал.– Ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком – ты, профессор, какую-то чепуху придумал, ведь над тобой смеяться будут!
Берлиоз вытаращил глаза, глянул на иностранца. «За завтраком… Канту?..» – подумал он.
– Но,– продолжал иностранец, не смущаясь изумлением Берлиоза,– водрузить его в Соловки невозможно, по той причине, что он уже сто двадцать пять лет находится в местах, гораздо более отдаленных от Патриарших прудов, чем Соловки.
– Жаль! – отозвался Иван, не совсем разобравшись в последних словах своего противника, а просто испытывая раздражение против него и не обращая внимания на укоризненное подмигивание и гримасы Берлиоза.
– И мне жаль! – подтвердил неизвестный и продолжал: – Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели Бога нету, то, спрашивается, кто же управляет жизнью на земле? – и он повел рукой, указывая на дома.
– Человек! – сурово ответил Иван Николаевич.
– Виноват,– мягко отозвался неизвестный,– для того, чтобы управлять, нужно, как всем понятно, составить точный план на некоторый хоть сколько-нибудь приличный срок. И вот, позвольте вас спросить, как же может управлять жизнью человек, если он такого плана не может составить даже на смехотворный срок лет в сто, скажем, и вообще не может ручаться даже хотя бы за свой завтрашний день? И в самом деле,– тут неизвестный обратился к Берлиозу,– вообразите, только что вы начнете управлять, распоряжаться другими и собою, вообще входить во вкус… и вдруг у вас… кхе, кхе… саркома! – Тут иностранец сладко хихикнул, как будто мысль о саркоме доставила ему удовольствие.– Саркома,– повторил он, щурясь, звучное слово.– И вот, какое уж тут управление! Ничья судьба вас более не интересует… К гадалкам, бывали случаи, обращались образованнейшие люди! И через некоторое время тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, уже не сидит за своим столом, а лежит в деревянном ящике, и оркестр играет над ним, и плохо играет, марш Шопена. И окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, выбрасывают его в печку. А бывает и хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, ведь пустяковое, казалось бы, дело, и этого сделать не может, потому что вдруг поскользнется да и попадет под трамвай! Что же, вы скажете, это он сам собой управлял? Не лучше ли думать, что кто-то управился с ним другой?
И здесь незнакомец рассмеялся странным смешком.
Берлиоз с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому и трамвай, и тревожные какие-то мысли начали мучить его. «Он не иностранец! Он не иностранец,– напряженно размышлял он,– он престранный тип! Но, позвольте, кто же он такой?»
– Вы хотите курить? – внезапно обратился к Поныреву иностранец и взялся за карман.– Вы какие предпочитаете?
– Ау вас разные, что ли, есть? – мрачно спросил Иван Николаевич.
– Какие предпочитаете? – учтиво повторил неизвестный.
– «Нашу марку»,– злобно ответил Иван.
Иностранец немедленно вытащил из кармана портсигар и галантно предложил Поныреву:
– «Наша марка»!
Поэта и редактора не столько поразила «Наша марка», сколько портсигар. Он был громадных размеров, чистого золота, и на крышке его сверкнула синим и белым огнем алмазная буква «F».
«Нет, иностранец»! – подумал Берлиоз.
Закурили.
«Надо будет ему возразить, а то уж очень он бойко разговорился! – думал Берлиоз.– И возразить так: да, человек смертен, но это ничего не значит…»
Однако он не успел ничего сказать, как сказал иностранец:
– Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.
«Какая-то дурацкая постановка вопроса!» – помыслил Берлиоз и вслух сказал:
– Ну, здесь уж есть некоторое преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен более или менее точно. Само собой разумеется, что если на Бронной мне свалится на голову кирпич…
– Кирпич ни с того ни с сего,– внушительно заговорил неизвестный,– никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, что вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрете другой смертью.
– Может быть, вы знаете, какой,– с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз,– и скажете мне?
– Охотно,– отозвался незнакомец. Он прищурился на Берлиоза, смерил его взором, как будто собирался сшить ему костюм, и сквозь зубы пробормотал: – Раз… Меркурий во втором доме… ушла луна… шесть – несчастье, вечер семь…– и громко добавил: – Вам отрежут голову!
– А кто? – спросил Берлиоз.– Интервенты? – Он усмехнулся.– Немцы?
– Нет,– ответил неизвестный,– русская комсомолка.
– Гм…– криво ухмыльнувшись неловкой шутке иностранца, сказал Берлиоз,– простите, но это маловероятно.
– Итак, позвольте вас спросить, что вы будете делать сегодня вечером, если не секрет?
– Секрета нет. Сегодня в 10 часов в Массолите будет заседание, и я буду председательствовать на нем.
– Нет, этого быть никак не может,– твердо заявил иностранец.
– Это почему? – спросил Берлиоз, на сей раз с раздражением.
– Потому,– ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили птицы,– что Аннушка уже купила постное масло, и не только купила, но уже и разлила. Так что заседание не состоится.
Тут, понятное дело, под липами наступило молчание.
– Простите,– сказал Берлиоз, дико глядя на иностранца,– я ничего не понял. При чем здесь постное масло?
– Постное масло здесь вот при чем,– вдруг заговорил Иван Николаевич, очевидно, решив объявить войну незваному собеседнику.– Вам, гражданин, не приходилось бывать в сумасшедшем доме?
– Иван! – воскликнул Берлиоз.
Но иностранец ничуть не обиделся, а, наоборот, безумно развеселился.
– Бывал! Бывал! И не раз! – вскричал он со смехом, но не сводя несмеющегося глаза с Ивана Николаевича.– Где я только не бывал. Досадно только, что я не удосужился спросить у профессора толком, что такое мания фурибунда. Так что вы уж сами спросите об этом у него, Иван Николаевич!
Понырев изменился в лице.
– Откуда вы знаете, как меня зовут?
– Помилуйте, дорогой Иван Николаевич, кто же вас не знает? – сказал иностранец и вынул из кармана вчерашний номер еженедельного иллюстративного журнала, и Иван Николаевич тут же узнал на первой же странице и свои буйные вихры, и глаза, и собственные стихи. Однако на этот раз еще одно доказательство славы и популярности не обрадовало Понырева.
– Я извиняюсь,– сказал он, и лицо его потемнело,– вы не можете подождать минуточку, я хочу товарищу пару слов сказать…
– О, с удовольствием! – с резким акцентом воскликнул иностранец.– Здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.
– Вот что, Миша,– заговорил поэт тихо, оттащив в сторону Берлиоза,– это никакой не интурист, а шпион, это белый, перебравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдет.
– Почему шпион? – шепнул неприятно пораженный Берлиоз.
– Верь чутью,– засипел ему в ухо Иван Николаевич,– он дураком притворяется, чтобы выспросить кой-что. Идем, идем, а то уйдет…
И поэт за руку потянул расстроенного Берлиоза к скамейке. Незнакомец не сидел, а стоял возле скамейки, держа в руках визитную карточку.
– Извините меня, что я в пылу нашего интересного спора забыл представить себя вам. Вот моя карточка, а в кармане у меня и паспорт, подтверждающий то, что написано на карточке,– веско сказал иностранец, проницательно глядя на обоих друзей.
Те сконфузились, а иностранец спрятал карточку. Ивану Николаевичу удалось прочесть только начало первого слова «Professor» и начальную букву фамилии, опять-таки «F».
– Очень приятно,– сказал смущенно Берлиоз.– Берлиоз!
Опять произошли рукопожатия и опять сели на скамью.
– Вы в качестве консультанта, наверно, приглашены к нам, профессор? – спросил Берлиоз.
– Да, консультанта,– подтвердил профессор.
– Вы – немец? – спросил Иван.
– Я-то? – переспросил профессор и задумался.– Да, пожалуй, неметц…– сказал он.
– А у вас какая специальность? – ласково осведомился Берлиоз.
– Я специалист по черной магии.
«На тебе!» – воскликнул мысленно Иван.
– И… и вас по этой специальности пригласили к нам? – вытаращив глаза, спросил Берлиоз.
– По этой пригласили,– подтвердил профессор,– тут в государственной библиотеке нашли интересные рукописи Бэкона и бенедиктинского монаха Гильдебранда, тринадцатый и одиннадцатый век… Захотели… я их чтобы разбирал немного… Я специалист… первый в мире…
– А-а! Вы – историк? – с большим уважением спросил Берлиоз.
– Я – историк,– охотно подтвердил ученый и добавил: – Сегодня вечером будет смешная история.
Опять удивились и редактор, и поэт, а профессор пальцами обеих рук поманил их и, когда они наклонились к нему, прошептал:
– Имейте в виду, что Христос существовал.
– Видите ли, профессор,– смущенно улыбаясь, отозвался Берлиоз,– мы уважаем ваши несомненно большие знания, но сами придерживаемся другой точки зрения…
– А не надо никаких точек зрения,– ответил профессор,– просто он существовал!
– Но какое же доказательство?..
– А никакого доказательства не надо,– заговорил профессор без всякого акцента,– просто в десять часов утра…
