Текст книги " Мой бедный, бедный мастер… "
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 87 страниц)
– Как назло, линия испорчена.
Видно было, что порча линии его особенно сильно расстроила и даже заставила задуматься.
Подумав, он опять взялся за трубку одною рукою, а другой стал записывать то, что говорил в трубку:
– Примите сверхмолнию… Да… Владикавказ. Угрозыск.. Да. «Сегодня около половины двенадцатого Лиходеев говорил мною телефону на службу не явился и разыскивать его телефонам не можем. Почерк подтверждаю. Меры наблюдения указанным артистом принимаю. Финдиректор Римский».
«Очень умно»,– подумал Варенуха, и тут же в голове у него грянуло: «Глупо! Не может он быть во Владикавказе!»
Римский же тем временем сделал следующее: он аккуратно сложил в пачку все полученные телеграммы и копию со своей, пачку эту положил в конверт, заклеил его, надписал на нем несколько слов и вручил его Варенухе, со словами:
– Сейчас же, Иван Савельевич, лично отвези и изложи дело. Пусть они разбирают.
«А вот это действительно умно!» – мысленно воскликнул Варенуха и спрятал в свой портфель пакет. Затем он еще раз на всякий случай повертел на телефоне номер Степиной квартиры, прислушался и радостно и таинственно замигал и загримасничал. Римский вытянул шею, как гусь.
– Артиста Воланда можно попросить? – сладко спросил Варенуха.
– Они заняты,– ответила трубка дребезжащим голосом,– а кто спрашивает?
– Администратор Кабаре Варенуха,– с достоинством сказал Варенуха.
– Иван Савельевич? – заорала трубка.– Страшно рад слышать ваш голос! Как ваше здоровье?
– Мерси,– изумленно ответил Варенуха,– а с кем я говорю?
– Помощник, помощник его и переводчик Коровьев,– трещала трубка,– весь к вашим услугам, милейший Иван Савельевич! Распоряжайтесь мною как вам будет угодно! Итак?..
– Простите… что… товарища Лиходеева сейчас нету дома?
– Увы, нету! Нету! – кричала трубка.– Уехал!
– А куда?
– За город кататься на машине!
– Как? – воскликнул Варенуха.– Ка… кататься? А он не говорил, когда вернется?
– Часика через два предполагал вернуться,– отвечала трубка,– сказал, подышу свежим воздухом и вернусь.
– Так…– растерянно сказал Варенуха,– мерси… Будьте добры передать мосье Воланду, что выступление его сегодня в третьем отделении.
– Слушаю. Как же. Непременно. Всеобязательно. Передам,– отрывисто тарахтела трубка.
– Всего доброго,– удивляясь, сказал Варенуха.
– Прошу принять,– говорила трубка,– мои наилучшие, наигорячейшие приветы и пожелания. Успехов. Удач. Полного счастья. Всего.
Пораженный манерой переводчика разговаривать, Варенуха положил трубку и обратился к финдиректору:
– Ну, конечно! Я же говорил! – вскричал возбужденный администратор.– Никакой не Владикавказ, а уехал кататься за город!
– Ну, если это так,– бледнея от злобы, заговорил финдиректор,– то это действительно свинство, которому нет названия! И я, ей-богу…– но тут он споткнулся и спросил: – Но позвольте, а как же молнии?
Тут администратор вдруг подпрыгнул и закричал внезапно, так что Римский вздрогнул:
– Вспомнил! Вспомнил! В Покровском открылся подвал «Владикавказ». Все понятно. Поехал туда. Напился и оттуда телеграфирует!
– Но это уже чересчур,– дергая щекой, ответил Римский, в глазах которого горела настоящая тяжелая злоба,– дорого, дорого ему эта прогулка обойдется! – И опять споткнулся: – Но… позволь… ведь телеграммы-то помечены Владикавказом…
– Это вздор! Шуточки! – воскликнул администратор, не будучи больше в силах вникать в загадку и счастливый тем, что нашел объяснение.– Довольно мистики! Не может быть он во Владикавказе!
– Дорого, дорого обойдется…– сквозь зубы пробормотал Римский.
– А пакет-то нести?
– Обязательно нести, обязательно! – ответил Римский.
Тут дверь открылась, и вошла та самая женщина с сумочкой. «Она!» – почему-то с тоской подумал Римский. Оба поднялись навстречу женщине.
На этот раз в телеграмме были слова:
«Спасибо подтверждение. Срочно пятьсот угрозыск Владикавказе мне. Завтра вылетаю Москву. Лиходеев».
– Да он с ума сошел…– слабо сказал Варенуха и опустился в кресло.
Римский же зазвенел ключом, вынул из ящика письменного стола деньги. Отсчитал пятьсот рублей, позвонил, вручил курьеру деньги и сурово послал его на телеграф.
Варенуха в изумлении глядел на финдиректора, до того это не вязалось ни с чем.
– Помилуй, Григорий Данилович,– наконец неуверенно заговорил Варенуха,– по-моему, ты зря деньги послал!
– Они придут обратно,– веско отозвался Римский,– а вот он сильно ответит за этот пикничок.– И добавил, указывая на пакет: – Поезжай, поезжай, Иван Савельевич, не теряй времени.
Варенуха взял пакет и вышел.
Он спустился вниз, увидел, что перед кассой очередь, узнал от кассирши, что та ждет через час аншлага, потому что публика чрезвычайно заинтересовалась черной магией. Велел кассирше загнуть и не продавать двадцать лучших мест в ложах и партере на случай, если явится кто-нибудь, кому нельзя будет отказать, тут же у кассы отшил от себя назойливого молодого человека и нырнул в свой кабинет, чтобы захватить кепку.
Лишь только он водрузил кепку на голову, а пакет спрятал в портфель, тут же затрещал телефон на столе.
– Да! – пронзительно крикнул Варенуха в трубку.
– Иван Савельевич? – осведомилась трубка препротивным гнусавым голосом.
– Его нету в театре! – крикнул было Варенуха, но трубка тотчас его перебила:
– Не валяйте дурака, Иван Савельевич, а слушайте. Телеграммы эти никуда не носите, а спрячьте их поглубже в карман и никому не показывайте.
– Кто это говорит? – яростно вскричал Варенуха.– Прекратите, гражданин, эти штуки! Вас сейчас обнаружат! Ваш номер?
– Варенуха! – отозвался все тот же гадкий голос.– Ты русский язык понимаешь? Не носи никуда телеграммы, я повторять больше не буду.
– А, так вы не унимаетесь? – закричал администратор в возмущении.– Ну, смотрите же! Поплатитесь вы за это! Вы слу…– и вдруг понял, что в трубке уже пусто и никто его больше не слушает.
В кабинетике как-то быстро потемнело. Варенуха выбежал вон, захлопнув за собою дверь, и через боковой ход устремился в летний сад, принадлежавший Кабаре.
Варенуха был возбужден и полон энергии. Теперь, после наглого и таинственного звонка, он не сомневался в том, что какая-то шайка хулиганов проделывает скверные шуточки с администрацией Кабаре и что, возможно, все это связано с таинственным исчезновением Лиходеева.
Желание изобличить злодеев и распутать клубок буквально душило администратора и, как это ни странно, в нем зародилось предвкушение чего-то приятного. Так, впрочем, бывает, когда человек стремится стать центром внимания, принося куда-то сенсационное сообщение.
В голове Варенухи тасовался его будущий доклад, и даже зазвучали в этой голове какие-то комплименты по его адресу.
«Садитесь, товарищ Варенуха… Что такое? Гм… гм… Владикавказ? Гм… Очень хорошо, что вы немедленно дали знать… Так вы говорите?.. Гм… Голос гнусавый, вы говорите? Так, так…»
Варенуха открыл, Варенуху мы знаем, Варенуха – молодец… Варенуха!..
И слово «Варенуха» так и прыгало в мозгу у Варенухи.
Ветер дунул в лицо администратору и засыпал глаза песком, как бы преграждая ему путь, как бы предостерегая. Хлопнуло в здании окно так, что чуть не вылетели стекла, в вершинах лип в саду прошумело тревожно. Потемнело и посвежело.
Администратор протер глаза и увидел, что над Москвой низко, почти задевая краем летний сад, ползет желтобрюхая грозовая туча. Проворчало густо.
Как ни торопился администратор, как ни хотел проскочить до грозы, неодолимое желание потянуло его на минуту забежать в летнюю уборную, чтобы на ходу проверить, исполнил ли монтер его приказание поправить в ней электрический провод и одеть лампу в сетку.
Мимо тира, мимо будочки, где продавались статуэтки, Варенуха добежал до дощатого голубоватого домика в кустах начинающей зеленеть сирени и вбежал в отделение с надписью «Мужская».
Монтер оказался аккуратным человеком, лампа под крышей была обтянута металлической сеткой, но огорчило администратора то, что даже в предгрозовом потемнении на стенах можно было разобрать недавно выписанные карандашом странные рисунки и неприличные слова, из которых одно было тщательно выведено углем на самом видном месте и огромными буквами.
– Что же это за мерз…– начал было администратор и вдруг услышал за собою голос, мурлыкающий:
– Это вы, Иван Савельевич?
Администратор вздрогнул, обернулся и увидел перед собою какого-то небольшого толстяка в кепке и, как показалось Варенухе, как будто с кошачьей физиономией.
– Ну я,– ответил Варенуха неприязненно, уверенный, что толстяк погнался за ним в уборную, чтобы выклянчить контрамарку на сегодняшний вечер.
– Ах, вы? Очень, очень приятно! – пискливым голосом сказал котообразный толстяк и вдруг, развернувшись, ударил Варенуху по уху так, что кепка слетела с головы администратора и бесследно исчезла в отверстии сидения.
Удару толстяка отозвался громовой удар в небе, в уборной блеснуло, отчего особенно ясно выделилось черное слово на стене, и в ту же секунду на деревянную крышу обрушился ливень. Еще раз сверкнуло, и в зловещем свете перед администратором возник второй – маленького роста, но с атлетическими плечами, рыжий, как огонь, один глаз с бельмом, рот с клыком. Этот второй, будучи, очевидно, левшой, развернулся с левой и съездил администратора по другому уху. И опять грохнуло в небе, и хлынуло сильнее.
Крик не вышел у Варенухи, потому что перехватило дух.
– Что вы, товари…– прошептал ополоумевший администратор, тут же сообразил, что слово «товарищи» никак не подходит к бандитам, избивающим человека в общественной уборной, прохрипел: – гражда…– смекнул, что и этого названия они не заслуживают, и получил третий страшный удар от того, с бельмом, но не по уху, а посередине лица, так что кровь из носу хлынула на толстовку.
Темный ужас поразил администратора. Ему показалось, что его хотят бить до смерти. Но ударов более не последовало.
– Что у тебя в портфеле, паразит? – пронзительно, перекрывая грозу, осведомился похожий на кота.– Телеграммы?
– Те… телег…– ответил полумертвый администратор.
– А тебя предупредили по телефону, чтобы ты их никуда не носил? Предупреждали, я тебя спрашиваю?
– Предупре… ждали… дили,– задыхаясь, ответил администратор.
– А ты все-таки пошел? Дай сюда портфель, гад! – гнусаво, тем самым голосом, что был слышан в телефоне, крикнул второй и выдрал портфель у Варенухи из трясущихся рук.
– Ах ты, ябедник! – возмущенно заорал похожий на кота.– Ну ладно, бери его, Азазелло!
И оба подхватили бедного администратора под руки, выволокли его из сада и понеслись с ним по Садовой. Гроза бушевала с полной силой, вода с грохотом и воем низвергалась в канализационные отверстия, из водосточных труб хлестало, хлестало с крыш и мимо труб, из подворотен бежали пенные потоки. Все живое смело с Садовой, и спасти Ивана Савельевича было некому. Прыгая в мутных реках, то и дело освещаясь молниями, бандиты в одну секунду доволокли полуживого администратора до дома № 302-бис, влетели с ним в подворотню, где жались к стене две босоногие женщины, держащие туфли и чулки в руках.
От страху все мутилось и плясало в глазах у Ивана Савельевича, и он и не заметил, как вознесся в руках у негодяев на пятый этаж, как волшебно сама собою распахнулась дверь и как его швырнули на пол в передней хорошо знакомой ему квартиры Степы Лиходеева. Близкий к безумию, Варенуха повалился на пол, и лужа распространилась вокруг него.
И сгинули оба разбойника, а вместо них появилась совершенно нагая девица, рыжая и с горящими в полутьме глазами.
Варенуха понял, что это-то и есть самое страшное из всего, что приключилось, и, застонав, пытался куда-то скрыться от ведьмы, но ни ползти, ни бежать было некуда. Он поднялся, прислонился к стене. А девица подошла вплотную к администратору, положила ладони ему на плечи, и волосы Варенухи поднялись дыбом, потому что даже сквозь холодную, пропитанную водою ткань толстовки он почувствовал, что ладони эти еще холоднее, что они холодны ледяным холодом.
– Дай-ка я тебя поцелую,– нежно сказала девица, и у самых глаз Варенухи оказались фосфорные глаза. Тогда Варенуха лишился чувств, поцелуя не ощутил.
Глава XI
Раздвоение Ивана
Бор на противоположном берегу реки, еще час назад освещенный майским солнцем, стал теперь неузнаваем, он помутнел, размазался и растворился.
Вода сплошною пеленой валила за окном. В небе то и дело вспыхивали ослепительные нити, небо лопалось, комнату больного на мгновение заливало трепещущим светом.
Иван тихо плакал, сидя на кровати и глядя на размазанный бор и мутную, кипящую в пузырях реку. При каждом тяжком громовом ударе он тихо вскрикивал и закрывал глаза руками.
Исписанные Иваном листки валялись на полу, их сдуло порывом ветра, залетевшего в комнату перед началом грозы.
Попытки поэта сочинить заявление относительно страшного консультанта не привели ни к чему. Лишь только он получил от Прасковьи Васильевны огрызок карандаша и бумагу, он деловито потер руки и торопливо пристроился к столику. Начало он вывел довольно бодро:
«В милицию
Члена Массолита Ивана Николаевича Бездомного
Заявление
Вчера вечером я пришел с покойным М. А. Берлиозом на Патриаршие пруды…»
И тут поэт запутался, главным образом из-за слова «покойным». Сразу и выходила какая-то безлепица: как это так – пришел с покойным куда-то? Не ходят покойники! Действительно, чего доброго за сумасшедшего примут! Подумав так, Иван Николаевич начал исправлять написанное. Вышло так: «с Михаилом Александровичем Берлиозом, впоследствии покойным…» И это не удовлетворило автора заявления. Пришлось применить третью редакцию, а та оказалась еще хуже первых двух: «…Берлиозом, который попал под трамвай…» А тут еще ввязался этот неизвестный композитор-однофамилец, и пришлось вписывать: «… Берлиозом не композитором…»
Измучившись с Берлиозом, Иван все зачеркнул и решил начать сразу с чего-то очень сильного, чтобы немедленно привлечь внимание читающего, и написал, как кот садился в трамвай, а также описал эпизод с отрезанной головою. Голова и предсказание консультанта привели его к мысли о Понтии Пилате, и для вящей убедительности решил весь рассказ изложить полностью с того самого момента, как тот в белом плаще с кровавым генеральским подбоем вышел в колоннаду дворца.
Иван усердно работал: и перечеркивал написанное, и вписывал слова, и даже попытался нарисовать и Понтия Пилата, и консультанта, и кота; но и рисунки не помогли, и чем дальше – тем путанее и непонятнее становилось заявление поэта.
К тому времени как появилась издалека пугающая туча с дымящимися краями и накрыла бор и дунул ветер, Иван почувствовал, что обессилел, понял, что с заявлением ему не совладать, и не стал поднимать разлетевшиеся листки и тихо и горько заплакал.
Добродушная фельдшерица Прасковья Васильевна навестила поэта, встревожась, видя, что он плачет, закрыла штору, чтобы молнии не пугали больного, и листки подняла, и побежала за врачом.
Доктор, вызванный Прасковьей Васильевной, сделал укол в руку Ивану, взял исписанные листки и унес их с собою, уверив Ивана, что тот больше плакать не будет, что теперь все пройдет, все изменится в самом наилучшем смысле.
И оказался прав. Вскоре заречный бор стал прежним. Он вырисовывался до последнего дерева под небом, расчистившимся до полной голубизны, а река успокоилась. Тоска оставила Ивана тотчас после укола, и поэт спокойно лежал и глядел сквозь решетку на радугу, аркой раскинувшуюся над весенней землей.
Так пролежал он до вечера и не заметил, как исчезла радуга, как загрустило и полиняло небо, как почернел бор.
Напившись горячего молока, умывшись, Иван опять прилег и сам подивился тому, как изменились его мысли.
Воспоминание о той женщине, что прокричала про постное масло и Аннушку и тем открыла тайну консультанта, уже не жгло душу Ивана, как-то смягчился в памяти проклятый черный кот, не пугала более отрезанная голова, и вместо всего этого стал размышлять Иван о том, что, по сути дела, в клинике очень неплохо, что Стравинский очень умен, что вечерний воздух, текущий сквозь решетку после грозы, и сладостен, и свеж.
Дом скорби засыпал. В тихих коридорах потухли белые матовые лампы, вместо них зажглись слабые голубые ночники. Все реже слышались осторожные шажки фельдшериц на резиновом полу коридора.
Иван лежал в сладкой истоме и поглядывал то на лампочку под абажуром, льющую из-под потолка смягченный свет, то на луну, поднимающуюся над черным бором, и шепотом беседовал сам с собою.
– Почему, собственно, я так взволновался из-за того, что Берлиоз попал под трамвай? – рассуждал поэт.– В конечном счете, ну его в болото! Что я, в самом деле, кум ему или сват? Если как следует провентилировать этот вопрос, то выходит, что я, в сущности, даже и не знал как следует покойника. В самом деле, что мне о нем было известно? Да ничего, кроме того что он был лыс и красноречив до ужаса. И далее, товарищи,– продолжал свою речь Иван, обращаясь к кому-то,– разберемся вот в чем: чего это я, объясните, взбесился на этого загадочного консультанта, мага и профессора с пустым и черным глазом? К чему вся нелепая погоня за ним в подштанниках и со свечкой в руках, а затем дикая петрушка в ресторане?
– Но-но-но,– вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не то над ухом, прежний Иван – Ивану новому,– про то, что голову-то Берлиозу отрежет, ведь он все-таки знал заранее? Как же не взволноваться!
– Об чем, товарищ, разговор! – возражал новый Иван ветхому, прежнему Ивану.– Что здесь дело нечисто, это понятно даже ребенку! Он личность незаурядная и таинственная на все сто. Но ведь в этом-то самое интересное и есть! Человек лично был знаком с Понтием Пилатом, чего вам еще интереснее надобно? И вместо того чтобы поднимать глупейшую бузу на Патриарших с криками и прочим, а потом устроить и драку в ресторане, не умнее ли было бы вежливо расспросить о том, что было далее с Пилатом и этим арестованным Га-Ноцри?
А я черт знает чем занялся! Важное, в самом деле, происшествие – редактора задавило! Ну что поделаешь: человек смертен, и, как справедливо сказано было, внезапно смертен. Ну, царство небесное ему. Будет другой редактор и даже, может быть, еще красноречивее прежнего.
Подремав немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:
– Так кто же я такой в этом случае выхожу?
– Дурак! – отчетливо сказал где-то бас, не принадлежавший ни одному из Иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта.
Иван, почему-то не обидевшись на слово «дурак», но даже приятно изумившись ему, усмехнулся в полусне и затих. Сон крался к Ивану, и уж померещилась и пальма на слоновой ноге, и кот прошел не страшный, а веселый, и, словом, вот накроет сон Ивана, как вдруг что-то зазвенело, решетка беззвучно поехала в сторону, и на балконе возникла таинственная фигура, облитая полным светом луны, и погрозила Ивану пальцем.
Иван без всякого испуга приподнялся на кровати, увидел, что на балконе мужчина.
И мужчина этот, прижав палец к губам, прошептал:
– Т-сс!
Глава XII
Черная магия и ее разоблачение
Высоко приподнятая над партером и оркестром сцена Кабаре была освещена так сильно, что казалось, будто на ней солнечный южный полдень.
Маленький человек в дырявом желтом котелке и с грушевидным малиновым носом, в клетчатых брюках и лакированных ботинках выехал на сцену на обыкновенном двухколесном велосипеде.
Под звуки фокстрота он сделал круг, потом испустил победный вопль, отчего велосипед его поднялся на дыбы. Проехавшись на одном заднем колесе, человек перевернулся вверх ногами, ухитрился на ходу отвинтить переднее колесо, причем оно убежало за кулисы, и покатил, вертя педали руками.
На высокой металлической мачте с седлом наверху и с одним колесом выехала полная блондинка в трико и юбочке, усеянной серебряными звездами, и стала ездить по кругу. Встречаясь с нею, человечек издавал приветственные крики и ногой снимал с головы котелок.
К двум ездящим присоединился третий молодой человек с выпирающими из-под трико мускулами, также на высокой мачте, и заездил, стоя на руках в седле и пятками едва не касаясь ярких ламп в верхних софитах.
Наконец прикатил малютка лет восьми со старческим лицом и зашнырял между взрослыми на крошечной двухколеске, к которой был приделан громадный автомобильный гудок.
Сделав несколько петель по сцене, вся компания под тревожную дробь барабана из оркестра подкатилась к самому краю сцены, и в первых рядах ахнули и откинулись, потому что публике показалось, что вся четверка со своими машинами грохнется в оркестр.
Но велосипеды остановились как раз в тот момент, когда передние колеса уже грозили соскользнуть в бездну на головы музыкантам. Велосипедисты с громким криком «Ап!» соскочили с машин и раскланялись, причем блондинка посылала публике воздушные поцелуи, а малютка протрубил смешной сигнал на своем гудке.
Грохот рукоплесканий потряс здание до самого купола, голубой занавес пошел с двух сторон и скрыл велосипедистов, зеленые огни с надписью «Выход» у дверей погасли, и в паутине трапеций под куполом вспыхнули, как солнца, белые шары. Наступил последний антракт.
Единственным человеком, которого ни в коей мере не интересовали чудеса велосипедной семьи Джулли, был Григорий Данилович Римский. Он сидел в полном одиночестве в своем кабинете, кусал тонкие губы и думал о столь неприятных вещах, что по лицу его то и дело проходили судороги. Сверхъестественное исчезновение Лиходеева осложнилось совершенно непредвиденным исчезновением администратора. Тот как ушел с пакетом из Варьете перед самой грозой, так и не вернулся!
Известно было, куда он ушел… но ушел и… не пришел! Римский пожимал плечами и изредка шептал сам себе:
– Значит… гм… но за что?
И странное дело: такому деловому человеку, как финдиректор, проще всего, конечно, было догадаться позвонить туда, куда отправился Варенуха, и узнать, что с ним стряслось, а между тем Григорий Данилович до десяти часов вечера не мог принудить себя сделать это. В десять часов, совершив над собою форменное насилие, Григорий Данилович тяжелою рукою снял трубку с аппарата и убедился в том, что телефон его совершенно мертв – нет гудков.
Вызванный звонком курьер доложил, что аппараты испортились во всем здании. Это неприятное, конечно, но все-таки не сверхъестественное событие почему-то окончательно потрясло финдиректора. И еще более странно: порча аппаратов где-то в самой глубине души обрадовала Григория Даниловича! Отвалилась необходимость звонить.
Над головою финдиректора вспыхнул и замигал красный сигнал, возвещавший конец отделения, донесся и гул публики, растекающейся по коридорам.
В это время явился второй курьер и доложил, что приехал иностранный артист. Финдиректора почему-то передернуло, и, став мрачнее тучи, он пошел за кулисы, чтобы принять гастролера.
В большую уборную, куда проводили черного мага, под разными предлогами уже заглядывали любопытные.
Мимо дверей уборной, в коридоре, где уже начали трещать сигнальные звонки, прошли фокусники в ярких халатах, в чалме и с веерами в руках, мелькнул конькобежец в белой вязаной куртке, побывал бритый и бледный от пудры рассказчик, все уже окончившие свои номера.
Прибывшая знаменитость поразила всех, во-первых, своим невиданным по длине фраком дивного покроя и добротного материала, во-вторых, тем, что явилась в черной полумаске, но главным образом своими спутниками. Их было двое: один длинный, тонкий, в клетчатых брючонках, в треснувшем пенсне… ну, словом – он, Коровьев, которого в одну секунду узнал бы Никанор Иванович Босой, но, увы, Никанор Иванович не мог быть на представлении!
Второй был неимоверных размеров черный кот, который, войдя на задних лапах в уборную, совершенно непринужденно сел на диван, щурясь на оголенные гримировальные лампионы.
В уборную заглядывали любопытные. Протиснувшись между ними, Римский постарался изобразить на лице улыбку, отчего оно сделалось кислым и злобным, и раскланялся с безмолвным магом, сидящим рядом с котом на диване. Рукопожатия не было. Длинный же и развязный, этот в изломанном пенсне, сам отрекомендовался финдиректору, назвав себя «ихний помощник». Это обстоятельство удивило финдиректора, и опять-таки неприятно: в контракте решительно не было ничего сказано ни о каких «помощниках».
Весьма принужденно и сухо Григорий Данилович осведомился у свалившегося на голову ему «помощника» о том, где аппаратура артиста.
– Наша аппаратура, драгоценный гражданин директор,– дребезжащим голосом охотно ответил помощник,– всегда при нас! Вот она! Эйн, цвей, дрей! – И, повертев перед глазами отшатнувшегося Григория Даниловича узловатыми пальцами, внезапно вытащил из-за уха у кота собственные Римского золотые часы с цепочкой, которые до этого были у финдиректора в жилетном кармане под застегнутым пиджаком и с продетой в петлю цепочкой.
Присутствующие ахнули, а заглядывающий в дверь гример одобрительно крякнул.
– Ваши часики? Прошу получить,– развязно улыбаясь, сказал длинный помощник и на грязной ладони подал растерянному Римскому, невольно ухватившемуся за живот, его часы.
Но кот отмочил штуку, оказавшуюся почище номера с чужими часами. Он неожиданно поднялся с дивана, на задних лапах подошел к подзеркальному столику, передней лапой вытащил пробку из графина, налил воды в стакан, выпил ее, водрузил пробку на место и гримировальной тряпкой вытер усы.
Тут никто даже и не ахнул, только рты раскрыли, и в дверях гример шепнул:
– Ай, класс!
Тут вторично и тревожно загремели звонки к началу последнего отделения, и все, возбужденные, предвкушающие интересный номер, повалили из коридора вон.
Через минуту в зрительном зале погасли шары, вспыхнула и дала отблеск на низ занавеса рампа, и в освещенной щели, раздвигая полотнища, предстал перед публикой полный, веселый, как дитя, человек в помятом фраке и несвежем белье. И публика тотчас увидела, что перед нею, как и в первых двух отделениях, конферансье Жорж Бенгальский.
– Итак, граждане,– заговорил Бенгальский, улыбаясь младенческой улыбкой,– сейчас перед вами выступит… гм,– прервал Бенгальский сам себя,– я вижу, что количество публики к третьему отделению еще увеличилось? У нас сегодня половина города. Как-то на днях встречаю я приятеля и говорю ему: «Отчего не заходишь к нам? Вчера у нас была половина города». А он мне отвечает: «Я живу в другой половине».
Итак, сейчас выступает перед нами знаменитый иностранный артист мосье Воланд с сеансом черной магии. Ну, мы с вами понимаем, что никакой черной магии не существует, а просто маэстро Воланд в высокой степени владеет техникой фокуса, что и будет видно из самой интересной части его выступления, именно разоблачения этой техники. Итак, попросим мосье Воланда!
Произнеся всю эту ахинею, Жорж Бенгальский сцепил обе руки ладонь к ладони и стал приветственно махать ими в прорез занавеса, отчего тот и раздвинулся.
Выход мага с его длинным помощником и котом, выступившим из-за кулисы на задних лапах, очень понравился публике.
– Кресло мне,– негромко сказал Воланд, и в ту же секунду, неизвестно как и откуда, на сцене появилось кресло, в которое и сел замаскированный артист.
Сидя на полинявшей подушке, маг не спешил показывать что-нибудь публике, пораженной появлением кресла из воздуха.
– Скажи мне, любезный Фагот,– после некоторого молчания осведомился Воланд у клетчатого гаера, носившего, по-видимому, и другое наименование, кроме «Коровьев»,– так вот это и есть московское народонаселение?
– Точно так, мессир,– почтительно ответил Фагот-Коровьев.
– Так, так, так,– отозвался маг,– я, как ты знаешь, давненько не видел москвичей. Признаться, все некогда было. Надо сказать, что внешне горожане сильно изменились, как и сам город, впрочем. О костюмах нечего и говорить, но появились эти… как их… трамваи, автомобили и…
– Автобусы,– угодливо согнувшись, подсказал Фагот.
Публика внимательно слушала этот разговор, полагая, что он является прелюдией к магическим фокусам. Кулисы были полностью забиты артистами и рабочими сцены. Между их лицами виднелось бледное, напряженное лицо Римского.
Физиономия Бенгальского, приютившегося сбоку сцены у портала, выражала недоумение. Он чуть-чуть приподнял брови. Воспользовавшись паузой, он вступил со словами:
– Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, изумительно выросшей в техническом отношении, а равно также и москвичами.– Тут Бенгальский приятно улыбнулся сперва партеру, а потом галерее.
И Воланд, и клетчатый, и кот повернули головы в сторону конферансье.
– Разве я выразил восхищение? – спросил маг у Коровьева-Фагота.
– Никак нет, мэтр, вы никакого восхищения не выражали,– ответил тот.
– Так что же говорит этот человек?..
– А он попросту соврал! – звучно, на весь театр сообщил клетчатый помощник и, повернувшись к Бенгальскому, торжественно прибавил: – Поздравляю вас, гражданин, соврамши!
С галереи плеснуло смешком, а Бенгальский вздрогнул и выпучил глаза.
– Ну, меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефоны и прочая…
– Аппаратура! – подсказал клетчатый.
– Совершенно верно, благодарю,– раздельно и медленно говорил маг,– сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренно?
– Важнейший вопрос, сударь!
Наступила пауза.
В кулисах стали переглядываться и пожимать плечами, Бенгальский стоял красный, подняв одну бровь, Римский был бледен.
Но тут, как бы отгадав тревогу, возникшую за кулисами, маг сказал:
– Ну мы, однако, заговорились, дорогой Фагот, и публика начинает скучать. Покажи нам для начала что-нибудь простенькое.
Зал облегченно шевельнулся. Фагот и кот разошлись в разные стороны к порталам, Фагот щелкнул пальцами, залихватски крикнул:
– Три, четыре! – поймал из воздуха колоду карт, стасовал ее и лентой пустил ее коту вдоль рампы. Кот растопырил лапы, перехватил ленту, стасовал и пустил лентой же обратно. Атласная змея фыркнула, Фагот раскрыл рот, как птенец, и всю ее, карта за картой, заглотал.
После этого кот раскланялся, шаркнув правой задней лапой, и вызвал неимоверный аплодисмент.
– Ай, класс! – восхищенно крикнули за кулисами.
А Фагот тыкнул пальцами в партер и объявил:
– Колода эта таперича, уважаемые граждане, находится в седьмом ряду, место семнадцатое, в боковом кармане у гражданина Парчевского, как раз между трехрублевкой и повесткой о вызове в суд по делу об уплате алиментов гражданке Зельковой.
В партере зашевелились, стали привставать, и наконец какой-то гражданин, которого, точно, звали Парчевским, весь пунцовый от изумления, извлек из бумажника колоду карт и стал тыкать ею в воздух, не зная, что с нею делать.
– Пусть она останется у вас на память! – прокричал Фагот.– Недаром вы говорили вчера, что ваша жизнь без покера была бы просто несносна!
