Текст книги " Мой бедный, бедный мастер… "
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 87 страниц)
Шабаш
Лишь только показалось вдали розовое зарево, возвещающее Москву, как компания села на земле в поле. Выскочили, разобрали ухваты, Клодина села на борова, а шоферы, поставив машины, выскочили из сидений. Первый «Линкольн» устремился в чистое поле, хлопая дверцами, запрыгал по буеракам, наконец, влетел в овраг, перевернулся и загорелся, а второй полетел по шоссе, и слышно было, как он врезался в какую-то встречную машину. Блеснули тревожно огни, затем смешались, что-то вспыхнуло и долетели вопли. Грач и козлоногий долго хохотали, катаясь на траве, а затем компания устремилась ввысь и, невидимая, влетела в пылающий светом город. Высадились на крыше громадного дома на Садовой улице и один за другим погрузились в трубу. Маргарита с ужасом и весельем спускалась по трубе, глотая горький запах сажи. Чем ниже, тем яснее до нее доносились звуки оркестра, а когда она оказалась в пустом камине и выскочила в комнату без единого пятна на теле, ее оглушил гром труб и ослепил свет.
Хохот, радостные приветствия огласили комнату. Пошли объятия и поцелуи. Слово «Маргарита!» загремело в воздухе. Из-под земли вырос старый знакомый Фиелло и, почтительно сняв поварской колпак, осведомился у Маргариты, хорошо ли долетела госпожа. Откуда-то и у кого-то появился в руках бокал с шампанским, и Маргарита жадно выпила холодную жидкость. В ту же минуту кровь ее вскипела пузырьками и ей стало весело. Кто-то во фраке представился и поцеловал руку, вылетела рыженькая обольстительная девчонка лет семнадцати и повисла на шее у Маргариты и прижалась так, что у той захватило дух. Кто-то поручил себя покровительству, кто-то слово просил замолвить.
9/XI.33
Маргарита хохотала, целовалась, что-то обещала, пила еще шампанское и, опьянев, повалилась на диван и осмотрелась. Она сразу поняла, что вокруг нее непринужденное веселье и, кроме того, общество смешанное и толчея ужасающая.
В комнате – бывшем кабинете Берлиоза – все было вверх дном. На каминной полке сидела сова. Груды льда лежали в серебряных лоханях, а между сверкающими глыбами торчали горлышки бутылок. Письменный стол исчез, вместо него была навалена груда подушек, и на подушках, раскинувшись, лежал голый кудрявый мальчик, а на нем сидела верхом, нежилась ведьма с болтающимися в ушах серьгами и забавлялась тем, что, наклонив семисвечие, капала мальчику стеарином на живот. Тот вскрикивал и щипал ведьму, оба хохотали как исступленные. У горящего камина что-то шипело и щелкало – Фиелло жарил миндаль, и двое в багровом столбе пламени пили водку. Один был в безукоризненном фрачном одеянии, а другой в одних подштанниках и в носках.
Через минуту к пьющим присоединился боров, но голая девчонка украла у него из-под мышки портфель, и боров, недопив стопки, взревев, кинулся отнимать.
В раскрытые двери виднелись скачущие в яростной польке пары. Там полыхало светом, как на пожаре. Горели люстры, на стенах пылали кенкеты со свечами, кроме того, столбами ходил красный свет из камина. От грохота труб тряслись стекла за шторами.
Гроздья винограду появились перед Маргаритой на столике, и она расхохоталась – ножкой вазы служил золотой фаллос. Хохоча, Маргарита тронула его, и он ожил в ее руке. Заливаясь хохотом и отплевываясь, Маргарита отдернула руку. Тут подсели с двух сторон. Один мохнатый с горящими глазами прильнул к левому уху и зашептал обольстительные непристойности, другой – фрачник – привалился к правому боку и стал нежно обнимать за талию. Девчонка уселась на корточки перед Маргаритой, начала целовать ее колени.
– Ах, весело! Ах, весело! – кричала Маргарита.– И все забудешь. Молчите, болван! – говорила она тому, который шептал, и зажимала ему горячий рот, но в то же время сама подставляла ухо.
Но тут вдруг на каминных часах прозвенел один удар – половина двенадцатого – и разом смолкла музыка в зале и остановились пары. И тотчас меж расступившихся прошел Фагот-Коровьев, все в том же кургузом пиджачке и своих поганых гетрах.
11/XI.33
Но, несмотря на его неприглядный вид, толпа расступилась и Коровьев подошел к Маргарите, по обыкновению слегка валяя дурака.
Приветствовал, выкинув какую-то штучку пальцами, взял под руку и повел через зал. Но тон Коровьева, когда он, наклонившись к уху Маргариты, зашептал гнусаво, был чрезвычайно серьезен.
– Поцелуйте руку, назовите его «мессир», отвечайте только на вопросы и сами вопросов не задавайте.
После бальных огней Маргарите показалось, что темноватая пещера глянула на нее. Некто в фиолетовом наряде откинул алебарду и пропустил в кабинет.
В камине тлели угольки, на столике горели семь восковых свечей в золотом семисвечнике, и в теплом их свете Маргарита рассмотрела гигантскую кровать на золотых ногах, тяжелые медвежьи шкуры на полу и шахматную доску. Пахло острыми лекарствами, густым розовым маслом. На постели на шелковых скомканных простынях сидел тот самый, что в час заката вышел на Патриаршие пруды. На нем был зеленый засаленный и с заплатой на локте халат, из-под которого виднелась грязная ночная сорочка, на голых ногах истоптанные ночные туфли с изъеденной меховой оторочкой, на пальцах тяжелые перстни. Ночной горшок помещался у кровати. Одну ногу сидящий откинул, и голая ведьма, покраснев от натуги, натирала колено черной мазью, от которой по всей комнате распространялся удушливый запах серы.
За спиной Маргарита чувствовала, как толпа гостей бесшумно вваливается в кабинет, размещается. Настало молчание.
Сидящий в этот момент стукнул золотой фигуркой по доске и молвил:
– Играешь, Бегемот, безобразно.
– Я, мессир,– почтительно и сконфуженно отозвался партнер, здоровяк черный котище,– просчитался. На меня здешний климат неблагоприятно действует.
– Климат здесь ни при чем,– сказал сидящий,– просто ты шахматный сапожник.
Кот хихикнул льстиво и наклонил своего короля.
Тут сидящий поднял взор на Маргариту и та замерла. Нестерпимо колючий левый глаз глядел на нее, и свечные огни горели в нем, а правый был мертв. Ведьма отскочила в сторону со своим черным варевом.
– Мессир,– тонко заговорил Коровьев у плеча Маргариты,– разрешите представить вам Маргариту.
– А, достали? Хорошо,– ответил сидящий,– подойдите.
Маргарита почувствовала, как Коровьев предостерегающе толкнул ее в бок, и сделала шаг вперед. Сидящий протянул ей руку. Маргарита, вдруг догадавшись, кто такой перед нею, побледнела и, наклонившись, поцеловала холодные кольца на пальцах.
Глаз опять впился в нее, и Маргарита опустила веки, не в силах будучи вынести его.
– Вы меня извините, госпожа, за то, что я принимаю вас в таком виде,– и сидящий махнул рукой на голую свою натертую ногу, на горшок и шахматы,– нездоров. Отвратительный климат в вашем городе {97} , то солнышко, то сырость, холод… А?
– Честь, честь,– тревожно шепнул в ухо Коровьев.
– Это…– начала Маргарита глухо.
– Великая,– свистнул Коровьев.
– Это великая честь для меня,– выговорила Маргарита и вдохновенно добавила,– государь мой {98} .
– О,– . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
головой, слепой и неуверенной походкой, он подошел к ложу.
– Узнаешь меня, Иванушка? – спросил сидящий. Иванушка Бездомный повернул слепую голову на голос.
– Узнаю,– слабо ответил он и поник головой.
– И веришь ли, что я говорил с Понтием Пилатом?
– Верую.
– Что же хочешь ты, Иванушка? – спросил сидящий.
– Хочу увидеть Иешуа Га-Ноцри,– ответил мертвый,– ты открой мне глаза.
– В иных землях, в иных царствах будешь ходить по полям слепым и прислушиваться. Тысячу раз услышишь, как молчание сменяется шумом половодья, как весной кричат птицы, и воспоешь их, слепенький, в стихах, а на тысячу первый раз, в субботнюю ночь, я открою тебе глаза {99} . Тогда увидишь его. Уйди в свои поля.
И слепой стал прозрачен, потом и вовсе исчез. Маргарита, прижавшись щекой к холодному колену, не отрываясь, смотрела.
12/XI.33
Над столом сгустился туман, а когда он рассеялся, на блюде оказалась мертвая голова с косым шрамом от левого виска через нос на правую щеку и с кольцом лохматым в запекшейся крови на шее {100} .
ответил бывший администратор.
Вечер 12/XI.33
– Да-с, а курьершу все-таки грызть не следовало {101} ,– назидательно ответил хозяин.
– Виноват,– сказал Внучата.
– В уважение к вашему административному опыту я назначаю вас центурионом вампиров.
Внучата стал на одно колено и руку Воланда сочно поцеловал, после чего, отступая задом, вмешался в толпу придворных.
– Ну-с, кажется, и все московские покойники? Завтра об эту пору их будет гораздо больше, я подозреваю.
– Виноват, мессир,– доложил Коровьев, изгибаясь,– в городе имеется один человек, который, надо полагать, стремится стать покойником вне очереди.
– Кто такой?
– Некий гражданин По фамилии фон-Майзен {102} . Называет он себя бывшим бароном.
– Почему бывшим?
– Титул обременял его,– докладывал Коровьев,– и в настоящее время барон чувствует себя без него свободнее.
– Ага.
– Он звонил сегодня по телефону к вам и выражал восторг по поводу вашего вчерашнего выступления в театре и, когда узнал, что у вас сегодня вечер, выразил весьма умильно желание присутствовать на нем.
– Воистину это верх безрассудства,– философски заметил хозяин.
– Я того же мнения,– отозвался Коровьев и загадочно хихикнул.
Такое же хихиканье послышалось в толпе придворных.
– Когда он будет?
– Он будет сию минуту, мессир, я слышу, как он топает лакированными туфлями в подъезде.
– Потрудитесь приготовить все, я приму его,– распорядился хозяин.
Коровьев щелкнул пальцами, и тотчас кровать исчезла, и комната преобразилась в гостиную {103} . Сам хозяин оказался сидящим в кресле, а Маргарита увидела, что она уже в открытом платье и сидит она на диванчике, и пианино заиграло что-то сладенькое в соседней комнате, а гости оказались и в смокингах и во фраках, и на парадном ходе раздался короткий, как будто предсмертный, звонок.
13/XI.33
Через мгновение бывший барон, улыбаясь, раскланивался направо и налево, показывая большой опыт в этом деле. Чистенький смокинг сидел на бароне очень хорошо, и, как верно угадал музыкальный Коровьев, он поскрипывал лакированными туфлями.
Барон приложился к руке той самой рыжей, которая в голом виде встречала буфетчика, а сейчас была в платье, шаркнул ногой одному, другому и долго жал руку хозяину квартиры. Тут он повернулся, ища, с кем бы еще поздороваться, и тут необыкновенные глазки барона, вечно полуприкрытые серыми веками, встретили Маргариту. Коровьев вывернулся из-за спины барона и пискнул:
– Позвольте вас познакомить…
– О, мы знакомы! – воскликнул барон, впиваясь глазами в Маргариту.
И точно: барон Маргарите был известен {104} ; она видела его раза три в Большом театре на балете. Даже, помнится, разговаривала с ним в курилке.
Маргарита почувствовала поцелуй в руку, а душа ее наполнилась тревожным любопытством. Ей показалось, что что-то сейчас произойдет, и очень страшное.
Барон же уселся и завертел головой направо и налево, готовый разговаривать с полным непринуждением. И, однако, одного внимательного взгляда достаточно было, чтобы убедиться, что барон чувствует
14/XI.33
величайшее изумление. И поразили его две вещи: во-первых, резкий запах жженой серы в гостиной, а главным образом, вид Коровьева. В самом деле! Среди лиц во фраках и смокингах и приличных хотя бы по первому взгляду дам поместился тип, который мог кого угодно сбить с панталыку. Одни гетры при кургузом пиджаке и пятно на животе чего стоили! Как ни гасил мышиный блеск своих бегающих глаз барон, он не мог скрыть того, что мучительно старается понять, кто такой Коровьев и как он попал к иностранцу.
А Коровьев именно и завел дружелюбную беседу с напросившимся гостем и первым долгом осведомился о погоде. Барона погода удовлетворяла, но Коровьев поражал все больше, и диковато поглядывал из-под опущенных век барон на расколотое пенсне.
Кроме того, барона привело в смущение молчание самого хозяина. Барон похвалил вчерашний спектакль, а хозяин хоть бы звук в ответ.
15/XI.33
Но вместо этого Коровьев затруднил гостя вопросом о том, как здоровье деток, в то время как деток никогда у барона не было. Смущение разлилось по лицу барона и даже начинало граничить с тревогой. Лица, находящиеся в комнате, все более казались барону странными. Так, рядом уселась декольтированная дама, но на шее у этой дамы была рваная громадная и только что, по-видимому, зажившая рана, которая заставила чувствительного барона содрогнуться. Дальше хуже: повернувшись, барон увидел, что рядом с ним уселся законченный фрачник, на котором не хватало только одного, но самого, пожалуй, существенного – сапог. Фрачник был бос. Тут уж барон просто вылупил глаза. И закрыть их ему при жизни уже более не пришлось.
16/XI.33
– Вас, барон, как я вижу,– вдруг произнес хозяин,– удивляют мои гости? Да, не скрою и не стану отрицать, они оригиналы, но поверьте, вы изумляете их не меньше, чем они вас. Итак, милый барон, скажите {105} . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Внутри Маргариты оборвалось что-то, но ужаса она не испытала, а скорее чувство жутковатого веселья. Впервые при ней с таким искусством и хладнокровием зарезали человека.
30/XII.33
Труп барона поехал вбок, но его подхватили ловкие руки, и кровь из горла хлынула в подставленную золотую чашу. И тут же в комнате начала бить полночь, и еще раз все преобра {106} . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
4/1.1934 г.
– Верни мне моего любовника, государь,– попросила Маргарита.
Воланд вопросительно повернул голову к Коровьеву. Тот что-то пошептал на ухо Воланду. Еще несколько секунд не сводил тяжелых глаз Воланд с Маргариты, а потом сказал:
– Сейчас будет сделано.
Вскрикнув от радости, Маргарита припала к тяжелым сапогам со звездными шпорами и стала целовать черную кожу и отвороты, задыхаясь, не будучи в состоянии произносить слова.
– Я никак не ожидал, чтобы в этом городе могла существовать истинная любовь,– сказал хозяин.– А за {107} . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
– Он написал книгу о Иешуа Га-Ноцри,– ответила Маргарита.
Великий интерес выразился в глазах Воланда, и опять что-то зашептал ему на ухо Коровьев.
– Нет, право, это черед сюрпризов,– заметил хозяин, но слов своих не объяснил.
6/1.1934
– Да, да, верните его,– умильно попросила Коровьева Маргарита.
– Нет, это не по его части,– отозвался хозяин дома,– это дело Фиелло.
И Фиелло получил приказ, но разобрать его Маргарита не могла, так как он был отдан шепотом.
Тут Фие {108} . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . гостей хозяина.
Ватная мужская стеганая кацавейка была на нем. Солдатские штаны, грубые высокие сапоги.
Утро 7/1.1934
Весь в грязи, руки изранены {109} , лицо заросло рыжеватой щетиной. Человек, щурясь от яркого света люстр, вздрагивал, озирался, глаза его светились тревожно и страдальчески.
Маргарита, узнав хорошо знакомый рыжеватый вихор и зеленоватые эти глаза, приподнялась и с воплем повисла на шее у приехавшего. Тот сморщился, но подавил в себе волнение, не заплакал, механически обнимая за плечи Маргариту.
В комнате наступило молчание, которое было прервано словами хозяина дома, обращенными к Фиелло:
– Надеюсь, вы никого не застрелили?
– Обращайтесь к коту, мессир,– отозвался Фиелло.
Хозяин перевел взгляд на кота. Тот раздулся от важности и похлопал по кобуре лапой.
– Ах, Бегемот,– сказал хозяин,– и зачем тебя выучили стрелять! Ты слишком скор на руку.
– Ну, не я один, сир,– ответил кот.
Затем хозяин обратил свой взор на прибывшего. Тот снял руки с плеч Маргариты.
– Вы знаете, кто я? – спросил его хозяин.
– Я,– ответил привезенный,– догадываюсь, но это так странно, так непонятно, что я боюсь сойти с ума.
Голос привезенного был грубоват и хрипл.
– О, только не это. Ум берегите пуще всего,– ответил хозяин и, повернувшись к Маргарите, сказал:
– Ну что ж… Благодарю вас за то, что посетили меня. Я не хочу вас задерживать. Уезжайте с ним. Я одобряю ваш выбор. Мне нравится этот непокорный вихор, а также зеленые глаза. Благодарю вас.
– Но куда же, куда я денусь с ним? – робко и жалобно спросила Маргарита.
С обеих сторон зашептали в уши хозяину: слева – Фиелло, справа – Коровьев.
– Да выбросьте вы его к чертовой матери,– сказал хозяин,– так, чтобы и духом его не пахло, вместе с его вещами… а впрочем, дайте его мне сюда.
И тотчас неизвестный человек свалился как бы с потолка в залу. Был он в одних подштанниках и рубашке, явно поднятый с теплой постели, почему-то с кепкой на голове и с чемоданом в руках. Человек в ужасе озирался, и было видно, что он близок к умопомешательству.
– Понковский? – спросил хозяин.
– Понковский, так точно,– ответил, трясясь, человек.
– Это вы, молодой человек,– заговорил хозяин, [потому] что человеку с чемоданом было лет сорок,– написали, что он,– хозяин кивнул на вихор и зеленые глаза,– сочиняет роман?
– Я-с,– ответил человек с чемоданом, мертвея.
– А теперь в квартире его проживаете? – прищурясь, спросил хозяин.
– Да-с,– плаксиво ответил человек.
– Это что же за хамство такое? – сурово спросил хозяин, а затем добавил рассеянно: – Пошел вон!
И тотчас Понковский исчез бесследно.
– Квартира ваша таперича свободна,– ласково заговорил Коровьев,– гражданин Понковский уехали во Владивосток.
Тут качнулся светло-рыжий вихор, глаза тревожно обратились к хозяину.
– Я,– заговорил поэт, покачнулся от слабости, ухватился за плечо Маргариты,– я предупреждаю, что у меня нет паспорта, что меня схватят сейчас же… Все это безумие… Что будет с нею?
Сидящий внимательно поглядел на поэта и приказал:
– Дайте гостю водки, он ослабел, тревожен, болен.
Руки протянулись к поэту со всех сторон, и он отпил из стакана. Его заросшее лицо порозовело.
– Паспорт,– повторил он упрямо и безумно.
– Бедняга,– сочувственно произнес хозяин и покачал головой,– ну дайте ему паспорт, если уж он так хочет.
Коровьев, все так же сладко улыбаясь, протянул поэту маленькую книжечку, и тот, тревожно косясь в пол, спрятал ее под кацавейкой.
Маргарита тихонько плакала, утирая глаза большим рукавом.
– Что с нами будет? – спросил поэт.– Мы погибнем!
– Как-нибудь обойдется,– сквозь зубы сказал хозяин и приказал Маргарите: – Подойдите ко мне.
Маргарита опустилась у ног Воланда на колени, а он вынул из-под подушки два кольца и одно из них надел на палец Маргарите. Та притянула за руку поэта к себе и второе кольцо надела на палец безмолвному поэту.
День 7/I.1934
– Вы станете не любовницей его, а женой,– строго и в полной тишине проговорил Воланд,– впрочем, не берусь загадывать. Во всяком случае,– он повернулся к поэту,– примите от меня этот подарок,– и тут он протянул поэту маленький черный револьвер с золотою насечкою.
Поэт, все так же мутно и угрюмо глядя исподлобья, взял револьвер и спрятал его в глубоком кармане под кацавейкой.
– Вечер наш окончен,– объявил Воланд,– светает, я хочу отдохнуть. Все свободны.
При этих словах свет в люстрах стал убывать, толпа гостей растаяла в полумраке, и Маргарита почувствовала, что ее бережно ведут под руки по лестнице.
Подкова
Аннушка Васина, та самая, что пролила постное масло не вовремя, была известна как настоящий бич той квартиры, где она проживала. А проживала она как раз под квартирою покойного Берлиоза.
В то самое время, как Маргарита почувствовала, что вежливые и дружеские руки выводят ее и поэта на лестницу, Аннушка, известная в квартире под именем стервы, не спала, как все добрые люди, а находилась в дверях своей квартиры. Дело в том, что у Аннушки была привычка вставать ни свет ни заря и отправляться куда-то с бидоном в руках.
В данном случае, однако, она никуда не отправлялась, а стояла в полутемной прихожей так, что в щель приоткрытой двери торчал ее острый нос и один глаз. Другой, заплывший в чудовищном багровом синяке (Аннушку накануне били), скрывался во тьме.
Причина Аннушкиного поведения была в том, что Аннушка, собравшись куда следовало с бидоном, не успела открыть дверь на лестницу, как увидела удивительного человека.
По облупленной и годами не мытой лестнице, хватаясь в остервенении за перила, скатился с чрезвычайной быстротой мужчина в одном белье и с чемоданом в руке. Кепка его была заломлена на затылок, а чемодан был желтый.
Аннушка налетела так плотно на несущегося человека, что он едва не вышиб своим чемоданом бидон из ее рук.
– Куда ж тебя черт несет?! – вскричала Аннушка, отпрянув.
– Во Владивосток! – воскликнул человек в подштанниках таким странным голосом, как будто во сне или в бреду.
Но это было бы полгоря, а дальше произошло совсем невероятное: человек вместе с своим грузом кинулся к окну, одному из тех, что, как известно, бывают на каждой лестничной площадке и которое по случаю наступившей весны уже было открыто, и вылетел в него.
Аннушка ахнула, ударилась головой об стену, перекрестилась, а когда опомнилась, подбежала к окну и, легши животом на пол, высунула изуродованную физиономию. Но не увидела никакого разбившегося человека, сколько ни вертела головой. Оставалось предположить, что личность, слоняющаяся на рассвете по передним лестницам, упорхнула вместе с чемоданом и подштанниками, не оставив по себе никаких следов.
Тут же дверь на площадке повыше открылась, донеслись из квартиры, занятой иностранцем, голоса и даже как бы музыка. И стали спускаться вниз.
Аннушка, как крыса, кинулась в свою дверь, забросила себя цепочкой, оставила щель и стала подглядывать, ожидая увидеть интересные вещи. Она не ошиблась в своем расчете. Через несколько секунд поравнялась с Аннушкиною дверью красавица дама, без шляпы, в буйных растрепанных рыжих волосах, одетая соблазнительно. Шелковое платье сползло с плеча, на ногах не было чулок, поверх всего – черный плащ. Красавица вела под руку пошатывающегося, как разглядела в рассвете Аннушка, будто бы бледного бородатого, одетого бедно, как будто больного. Но тоже в черном плаще. Сопровождали этих двух две таких личности, что единственный действующий глаз Аннушки едва не вылез из орбиты.
Один был одет шутом гороховым с бубенчиками, как клялась Аннушка, и хромой, а другой – вылитый кот в сапогах и штанах и с болтающимся на пузе револьвером, как от страху показалось Аннушке, в аршин длиною. Тут вся компания скрылась из глаз Аннушки на повороте лестницы. Наверху захлопнули дверь, всякие звуки исчезли, но чуткое ухо дало знать Аннушке, что по асфальту шарахнула машина и стала у подъезда. Аннушка, откинув цепочку, выскочила на лестницу.
– Ай да иностранцы! – прошептала Аннушка,– вот какую жизнь ведут,– и пала животом на холодную мозаику площадки.
Отчетливо видела, как в роскошную закрытую машину погрузились все четверо, а затем без гудка в ясном рассвете нечистая сила унесла машину в ворота.
Аннушка не вытерпела и плюнула на асфальт.
– Чтоб вы, сволочи, перелопались! – воскликнула Аннушка.– Мы-то в рванине ходим, а…– но мысли своей не договорила, а на карачках поползла, сверкая единственным глазом, по площадке и подняла со ступеньки тяжелый, тускло сверкающий предмет.
Сомнений не было и быть не могло. Иностранцы подковывали сапоги лошадиными подковами из чистого золота. Тут все в голове Аннушки перепуталось. И роскошные машины иностранцев, в то время как Аннушка мотается день-деньской, и полуголая баба, и бубенчики, и какой-то ювелир, и торгсин, и с племянником посоветоваться, и подкову ломать, и по кусочкам ее сдать, и…
Через минуту подкова была запрятана под засаленным лифчиком, а Аннушка, вылупив глаз и думая об ювелирах и торгсинах, и племянниках, спускалась по лестнице. Но выйти ей не пришлось. У самых выходных дверей встретился ей преждевременно вернувшийся тот самый в бубенчиках, в каких-то странных полосатых не здешних, а очевидно, иностранных штанах в обтяжку. Рыжий.
Аннушка искусно сделала вид, что она сама по себе, состоит при своем бидоне и что разговаривать ей некогда, но рыжий ее остановил словами:
– Отдавай подкову.
– Какую такую подкову? Никакой я подковы не знаю,– искусно ответила Аннушка и хотела отстранить рыжего.
Тот размахнулся и ударил Аннушку по уху с той стороны, что приходилась у здорового глаза. Аннушка широко открыла рот, чтобы испустить вопль, но рыжий рукой, холодной, как поручень автобуса зимой, и такой же твердой, сжал Аннушкино горло так, что прекратился доступ воздуха, и так подержал несколько секунд, а затем отпустил.
Набрав воздуху, Аннушка сказала, улыбнувшись:
– Подковочку? Сию минуту. Ваша подковочка? Я ее на лестнице нашла. Смотрю, лежит. Гвоздик, видно, выскочил. Я думала не ваша, а она ваша…
Получив подкову, иностранец пожал руку Аннушке и поблагодарил, выговаривая слова с иностранным акцентом:
– Я вам очень благодарен, мадам. Мне дорога эта подкова как память… Позвольте вам подарить на двести рублей бонов в торгсин.
8/1.34. Утро
Отчаянно улыбаясь, Аннушка вскрикнула:
– Покорнейше благодарю! Мерси!
А иностранец в один мах взлетел на один марш, но, прежде чем окончательно смыться, крикнул Аннушке с площадки, но уже без акцента:
– Ты, старая ведьма, если еще найдешь когда-нибудь чужую вещь, сдавай в милицию, а за пазуху не прячь.
Тут и исчез.
Чувствуя в голове звон и суматоху, Аннушка, по инерции продолжая улыбаться и шептать «мерси», пересчитала боны и выбежала на двор.
В девять часов утра Аннушка была у дверей торгсина {110} на Смоленском рынке. В девять с четвертью она купила на боны пахнущие керосином 500 граммов чайной колбасы, пять метров ситца и многое другое еще.
В половину десятого ее арестовали.
