Текст книги " Мой бедный, бедный мастер… "
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 87 (всего у книги 87 страниц)
(В. Лосев)
Черновики романа. Тетрадь 1. 1928—1929.– Роман начинался с предисловия, имеющего несколько вариантов. Сохранилась часть первого слова из названия предисловия «Божеств[енная]…» (может быть, следующее слово – «комедия»?). Рассказ ведется от первого лица и начинается словами: «Клянусь честью…» Из обрывков текста можно понять, что автора заставило взяться за перо какое-то чудовищное происшествие и связано оно с посещением «красной столицы» (а в другом варианте текста – и других городов Союза Республик, в том числе Ленинграда) «гражданином Азазелло».
Первая глава имела несколько названий: «Шестое доказательство», «Доказательство [инженера]», «Пролог»… По содержанию похожа на будущую главу «Никогда не разговаривайте с неизвестными», но насыщена многими подробностями, которые в дальнейшем были опущены. Например, указано время действия – июнь 1935 г. Детально описаны внешность, приметы и одежда героев – Берлиоза и Иванушки, что имеет немаловажное значение для установления их прототипов. Очень подробно рассказано о журнале «Богоборец» и о материалах, помещаемых в нем. Видимо, для Булгакова это было столь важно, что он в мельчайших подробностях описал жуткий карикатурный рисунок на Иисуса Христа, «к каковому… Берлиоз и просил Безродного приписать антирелигиозные стишки». Описание появившегося «незнакомца» взято автором повествования из следственного дела «115-го [отделения] рабоче-крестьянской милиции», в котором была рубрика «Приметы». И приметы эти составляют 15 (!) страниц булгаковского текста. Любопытно также, что «незнакомец», прежде чем подойти к беседующей паре, покатался по воде на лодочке. Текст главы реконструировать полностью невозможно, поскольку десять листов подрезано под корешок тетради.
Вторую главу принято называть «Евангелие от Воланда», но это неточное название. В разметке первых глав, помещенной на одной из страниц, записано: «Евангелие от д[ьявола]». Но и это не первое название главы. Установить полностью название главы трудно, поскольку сохранилось лишь его последнее слово: «…нисане…», крупно написанное красными чернилами, так же, как и следующая глава. Сохранились и обрывки текста из плана этой главы: «История у [Каиафы] в ночь с 25 на 2[6]… 1) Разбудили Каи[афу]… 2) У Каиа[фы]… 3) Утро…» Характерно, что над всем этим текстом Булгаков крупными буквами написал: «Delatores – доносчики».
Глава начинается с рассказа «незнакомца», который «прищурившись… вспоминал», как Иисуса Христа привели «прямо к Анне» (Анна – тесть Каиафы, низложенный ранее первосвященник, обладавший реальной властью.– В. Л.). По обрывкам слов можно понять, что Иисус подвергся допросу, при этом его обвиняли в самозванстве. В ответ Иисус улыбался… Затем состоялось заседание Синедриона, но в этом месте пять листов с убористым почерком обрезаны почти под корешок. Можно лишь предположить, что этот текст имел чрезвычайно важное значение для понимания реальной обстановки, сложившейся вокруг писателя в конце 20-х гг., поскольку исторические главы прежде всего и имели скрытый подтекст. Видимо, в уничтоженном варианте просматривались реальные фигуры того времени.
Перед самым обрывом текста легко прочитывается фраза: «Я его ненавижу…» Скорее всего, эти слова принадлежат Иванушке, выразившему (очевидно, мысленно) свое отношение к незнакомцу, ведущему рассказ. Что касается реакции Берлиоза на рассказ Воланда, то он, «не сводя [взора с иностранца, спросил] вежливо: – Ну-с… поволокли его…»
Из текста, следующего после обрыва листов, можно легко разобрать, что Синедрион принял решение казнить самозванца, а убийцу Варраввана выпустить на свободу. Это свое решение Синедрион и передал Пилату.
Реакция Пилата была ужасной. Воланд продолжал свой рассказ:
«Впервые в жизни… я видел, как надменный прокуратор [Пилат] не сумел… сдержать себя… [Он] резко двинул рукой… [и опроки]нул чашу с ординарным вином. Вино] при этом расхле[сталось по полу, чаша разбилась] вдребезги и руки [Пилата обагрились]…
– Ага-а,– про[говорил]… Берлиоз, с велич[айшим] вниманием слушавший] этот [рассказ].
– Да-с,– продол[жал]… незнакомец.– Я слышал, к[ак Пилат] прошипел:
– О, gens scele [ratissi]ma, taeterrima [gens!] (О племя греховнейшее, отвратительнейшее племя! ( лат.)) – Затем повернулся [лицом к] Иешуа и [сказал, гневно сверк]нув глазами:
– [Благодари т]вой язык, друг, а [не ужасного] человека председателя Синедриона] Иосифа Каиафу…»
Далее описывалась известная сцена вынесения Пилатом приговора Иешуа. Воланд резюмировал это трагическое событие так:
«Таким образом, Пилат [вынес] себе ужасающий пр[иговор]…
– Я содрогнулся,– пр[одолжал незнакомец]… все покатилось…»
Далее Воланд поведал о Веронике, которая пыталась во время тяжкого шествия на Лысый Череп утереть лицо Христу, и о сапожнике, помогавшем Иисусу нести тяжелый крест, и о самой казни. То есть во второй главе первой редакции сконцентрированы все те события, которые впоследствии были «разнесены» автором по нескольким «историческим» главам. В более поздние редакции романа не вошел ряд важных эпизодов главы (заседание Синедриона, шествие Иисуса Христа на казнь и некоторые другие).
Глава третья имеет четкое название – «Доказательство инженера». В ней иностранец наконец представляется друзьям-писателям, назвав себя профессором Вельяром Вельяровичем Воландом. Действует он по-прежнему в одиночестве, без помощников. Выступая как дьявол-искуситель, он своими провокационными выпадами против наивного Иванушки доводит последнего до состояния безумия, и тот разметает им же нарисованное на песке изображение Христа. Но Воланд тем самым испытывает не столько Иванушку, сколько Берлиоза, которого призывает остановить своего приятеля. Но Берлиоз, понимая суть происходящего, уклоняет от вмешательства и позволяет Иванушке совершить роковой шаг. За что, собственно, и поплатился. Смерть Берлиоза описана в деталях, с жуткими подробностями. Не мог Булгаков простить писательской «элите» полного духовного падения.
Четвертая и пятая главы в названии имели первым словом «Интермедия…». В разметке глав – «Интермедия в…» (возможно, в «Шалаше» или в «Хижине»). Но для четвертой главы более подходит название «На вед[ьминой квартире]», которое дано автором в подзаголовке. В этой небольшой главе рассказывается о некоей поэтессе Степаниде Афанасьевне, которая все свое время делила «между ложем и телефоном» и разносила по Москве всевозможные небылицы и сплетни. Именно она распространила весть о гибели Берлиоза и о сумасшествии Иванушки. Исследователи, очевидно справедливо, полагают, что Булгаков намечал «разместить» Воланда именно в квартире Степаниды Афанасьевны, поэтому и глава названа «На ведьминой квартире». Но затем творческий замысел писателя несколько изменился, в результате чего и сама глава бесследно исчезла.
Пятая же глава, которую условно можно назвать «Интермедия в Шалаше Грибоедова», по содержанию незначительно отличается от последующих редакций. Но в первой редакции совершенно иной финал главы. Дежурившие в больнице санитары заметили убегающего черного пуделя «в шесть аршин». Это был Иванушка Бездомный. Более подробно с содержанием этих двух глав можно ознакомиться в «Литературном обозрении» (1991. № 5), где читателям предложена попытка реконструкции этого текста, подготовленная М. О. Чудаковой.
Следующая, шестая глава «Марш фюнебров» («Марш похоронщиков») больше не встречается в других редакциях, хотя в ней рассказывается о довольно значительном событии – похоронах Берлиоза. Бежавший из больницы Иванушка появляется на процессии в виде трубочиста, внеся в ее ряды дикую сумятицу. Затем, овладев повозкой и телом друга, он мчится по Москве, сея вокруг ужас и панику. От такой езды покойник «вылез из гроба», и у очевидцев сложилось впечатление, что он «управляет колесницей». В конечном итоге колесница вместе с гробом сваливается с Крымского моста в Москва-реку, но Иванушка упав до этого с козел чудом остается жив. В мозгу его смешивается реальная действительность и рассказанные Воландом события, из уст его то и дело выскакивают «мудреные» словечки: «Понтийский Пилат», «синедрион»… Как выяснится в других главах, Иванушку вновь водворяют в лечебницу.
Главы седьмая—десятая соответствуют будущим главам «Волшебные деньги», «Степа Лиходеев», «В кабинете Римского» и «Белая магия и ее разоблачение». Правда, от лица потусторонней силы по-прежнему выступает один Воланд, а герои имеют иные имена. Так, председателем жилищного товарищества является Никодим Гаврилыч Поротый; Варьете возглавляет Гарася Педулаев, его помощники – Цупилиоти и Нютон, а Воланд отрывает голову Осипу Григорьевичу Благовесту. Весьма примечательны и некоторые фразы. Так, Воланд именует Гарасю Педулаева «алмазнейшим», а когда тот, вытаращив глаза, не может сообразить, кто же все-таки перед ним, заявляет: «Я – Воланд!.. Воланд я!..» Но неискушенный в литературе и мистике Гарася так и не может распознать своего собеседника. Кое-что он, видимо, начал соображать, когда вдруг оказался над крышей своего дома, а через мгновение очутился во Владикавказе.
Весьма важное значение имеет глава одиннадцатая, которая, к сожалению, плохо прочитывается, поскольку многие листы в ней обрезаны под корешок. Видимо, это было сделано не автором, а в значительно более позднее время. Главный герой главы – некий специалист по демонологии Феся, плохо говорящий по-русски, но владеющий имением в Подмосковье. После революции этот специалист многие годы читал лекции в Художественных мастерских до того момента, пока в одной из газетных статей не появилось сообщение о том, что Феся в бытность свою помещиком измывался над мужиками. Это сообщение Феся опроверг довольно убедительно, заявив, что русского мужика он в глаза ни разу не видел. Сохранился полностью отрывок конца главы. Приводим его ниже:
«…в Охотных рядах покупал капусты. В треухе. Но он не произвел на меня впечатления зверя.
Через некоторое время Феся развернул иллюстрированный журнал и увидел своего знакомого мужика, правда, без треуха. Подпись под стариком была такая: „Граф Лев Николаевич Толстой“.
Феся был потрясен.
– Клянусь Мадонной,– заметил он,– Россия – необыкновенная страна! Графы в ней – вылитые мужики!
Таким образом, Феся не солгал».
К сожалению, этот многообещающий образ в последующих редакциях романа развития не получил. Правда, большая часть второй редакции была уничтожена автором, и поэтому мы не можем сказать, включалась в нее эта глава или нет.
О следующих четырех заключительных главах редакции, почти полностью сохранившихся, можно лишь сказать, что они не являются центральными и, возможно, потому остались нетронутыми. Именно эти главы публикуются в данном издании. Отметим лишь одну важную деталь: в главе тринадцатой «Якобы деньги» в окружении Воланда появляются новые персонажи – рожа с вытекшим глазом и провалившимся носом, маленький человечишко в черном берете, рыжая голая девица, два кота… В главе пока лишь намечалась их грандиозная деятельность в «красной столице».
… гражданин Поротый…– Он же Никанор Иванович Босой.
… троцкистских прокламаций самого омерзительного содержания.– Писатель иронизирует по поводу бушевавшей в ту пору «борьбы с троцкизмом», но заодно пользуется случаем еще раз нелестно высказаться в адрес некогда грозного пролетарского вождя.
Второй кот оказался в странном месте…– Второй кот появляется и в следующей редакции романа. Видимо, писатель предполагал расширить свиту Воланда, включив в нее еще одного кота, но впоследствии от этого замысла отказался.
… на коей были вышиты кресты, но только кверху ногами.– Перевернутый крест – кощунственное отношение к распятию – символизирует радость лукавого.
… и нос вынужден был заткнуть…– На этом слове текст обрывается. Следующий лист оборван наполовину. Из сохранившегося текста можно понять, что Воланд высказал свое неудовольствие по поводу несвежей осетрины. Буфетчика же волновало другое – фальшивые деньги, он пытался выразить свои претензии по этому поводу. В ответ послышался возглас Воланда: «Бегемот!» – и далее по тексту.
Тут Суковский и Нютон…– Суковский – он же Библейский, Робинский, Близнецов, Римский. Нютон – он же Благовест, Внучата, Варенуха.
… отравил жизнь Осипу Григорьевичу…– В последующих редакциях в этой роли выступил конферансье Мелунчи, он же Мелузи, Чембукчи, Жорж Бенгальский.
… Аполлона Павловича…– В следующих редакциях – Аркадий Аполлонович Семплеяров.
Педулаев.– В следующих редакциях – Степа Лиходеев.
«…черные скалы, вот мой покой…» – Близко к тексту романса Ф. Шуберта «Приют» на слова Рельштаба.
Черновики романа. Тетрадь 2. 1928—1929.– Глава первая – «Пристают на Патриарш[их]» – к сожалению, не сохранила ни одного целого листа с текстом, все оборваны. Но из оставшихся обрывков видно, что это – расширенный вариант той же главы первой редакции, но без предисловия. Вновь повествование идет от имени автора, пускающегося иногда в любопытнейшие сравнения. Так, записанные в деле № 7001 отделения рабоче-крестьянской милиции «приметы» появившегося на прудах «иностранца» («нос обыкновенный… далее – особых [примет нет]…») никак не удовлетворяют рассказчика, и он начинает обыгрывать «особые» приметы свои и своих друзей («У меня, у Николая [Николаевича], у Павла Сергеевича…»), которые, конечно, отличаются «необыкновенностью». Вероятно, прочтение этих мест романа в кругу близких знакомых на Пречистенке вызывало веселье, и особенно у друзей писателя – Николая Николаевича Лямина и Павла Сергеевича Попова, подвергшихся столь пристальному изучению на предмет выявления у них «особых примет». Заметим попутно, что этот кусочек текста мгновенно воскрешает в памяти «особые приметы» главного героя пьесы Булгакова «Батум», поступившие из учреждения розыска: «Джугашвили. Телосложение среднее. Голова обыкновенная. Голос баритональный. На левом ухе родинка… Наружность… никакого впечатления не производит…»
Появление «незнакомца» на Патриарших прудах совпало с моментом ехидного обсуждения писателями изображения нарисованного Иванушкой Иисуса Христа. Вышел незнакомец из Ермолаевского переулка… И «нос у него был… все-таки горбатый». Рассказ Воланда о давно происшедших событиях начинается в этой же главе, причем особый интерес у незнакомца вызвал Иванушкин рисунок…
Глава вторая названия не сохранила: первый лист с текстом обрезан под корешок. К счастью, значительная часть листов с текстом этой главы уцелела. Из сохранившегося текста можно понять, что глава начинается с рассказа Воланда о заседании Синедриона. Мелькают имена Каиафы, Иуды, Иоанна. Иуда Искариот совершает предательство. Каиафа благодарит Иуду за «предупреждение» и предостерегает его – «бойся Толмая». Примечательно, что сначала было написано «бойся фурибунды» (фурибунда – от л а т. ярость), но затем Булгаков зачеркнул слово «фурибунда» и написал сверху «Толмая». Значит, судьба предателя Иуды была предрешена писателем уже в начале работы над романом.
Из других частей полууничтоженного текста можно воспроизвести сцену движения процессии на Лысый Череп. Булгаков, создавая эту картину, словно перебрасывал мостик к современности, показывая, что человек, выбравший путь справедливости, всегда подвергается гонениям. Замученный вконец под тяжестью креста, Иешуа упал, а упав, «зажмурился», ожидая, что его начнут бить. Но «взводный» (!), шедший рядом, «покосился на упавшего» и молвил: «Сел, брат?»
Подробно описывается сцена с Вероникой, которая, воспользовавшись оплошностью охранников, подбежала к Иешуа с кувшином, разжала «пальца ми его рот» и напоила водой.
В заключение своего рассказа о страданиях Иешуа Воланд, обращаясь к собеседникам и указывая на изображение Иисуса Христа, говорит с иронией: «Вот этот са[мый]… но без пенсне…» Следует заметить, что некоторые фрагменты текста, даже не оборванного, расшифровываются с трудом, ибо правлены они автором многократно, в результате чего стали «трехслойными». Но зато расшифровка зачеркнутых строк иногда позволяет прочитать любопытнейшие тексты.
Не исключено, что в первых редакциях романа в образе Пилата проявились некоторые черты Сталина. Дело в том, что вождь, навещая Художественный театр, иногда в беседах с его руководством сетовал на то, что ему трудно сдерживать натиск ортодоксальных революционеров и деятелей пролетарской культуры, выступающих против МХАТа и его авторов. Разумеется, Булгакову содержание этих бесед передавалось. Возникали иллюзии, которые стали рассеиваться позже. Так вот, ряд зачеркнутых фрагментов и отдельные фразы подтверждают: Булгаков действительно верил в снисходительное отношение к нему со стороны вождя. Приведем наиболее характерные куски восстановленного авторского текста: «Слушай, Иешуа Га-Ноцри, ты, кажется, себя убил сегодня… Слушай, можно вылечить от мигрени, я понимаю: в Египте учат и не таким вещам. Но ты сделай сейчас другую вещь, покажи, как ты выберешься из петли, потому что, сколько бы я ни тянул тебя за ноги из нее – такого идиота,– я не сумею этого сделать, потому что объем моей власти ограничен. Ограничен, как всё на свете… Ограничен!! – истерически кричал Пилат».
Очевидно, понимая, что такой текст звучит слишком откровенно, Булгаков подредактировал его, несколько сгладив острые углы, но сохранив основную мысль о зависимости правителя от его окружения.
Таким образом, вторая глава существенно переработана автором в сравнении с ее первым вариантом. К сожалению, название ее так и не удалось выяснить.
Название третьей главы сохранилось – «Шестое доказательство» (по-видимому, «цензоров» этот заголовок удовлетворил). Эта глава менее других подверглась уничтожению, но все же в нескольких местах листы из тетради вырваны. Почти под корешок обрезаны листы, рассказывающие о том, как действует Толмай по заданию Пилата. Но даже по небольшим обрывкам текста можно понять: Толмай не смог предотвратить «несчастье» – «не уберег» Иуду.
Немалый интерес представляют некоторые зачеркнутые автором фразы. Так, в том месте, где Воланд рассуждает о толпе, сравнивая ее с чернью, Булгаков зачеркнул следующие его слова: «Единственный вид шума толпы, который признавал Пилат, это крики: „Да здравствует император!“ Это был серьезный мужчина, уверяю вас». Тут же напрашивается сопоставление этой фразы Воланда с другой, сказанной им перед отлетом из «красной столицы» (из последней редакции): «У него мужественное лицо, он правильно делает свое дело, и вообще все кончено здесь. Нам пора!» Эта загадочная реплика Воланда, видимо, относилась к правителю той страны, которую он покидал. В устах сатаны она приобретала особый смысл. Следует заметить, что этот фрагмент текста до настоящего времени так и не вошел ни в одну публикацию романа, в том числе и в пятитомное собрание сочинений Булгакова. В нынешней публикации мы восстанавливаем его.
К сожалению, конец главы также оборван, но лишь наполовину, поэтому смысл написанного достаточно легко воспроизвести. Весьма любопытно поведение Воланда после гибели Берлиоза (в других редакциях этот текст уже не повторяется). Его глумлению над обезумевшим от ужаса и горя Иванушкой, кажется, нет предела.
«– Ай, яй, яй,– вскричал [Воланд, увидев] Иванушку,– Иван Николаевич, такой ужас!..
– Нет,– прерывисто [заговорил Иванушка],– нет! Нет… стойте…»
Воланд выразил на лице притворное удивление, а Иванушка, придя в бешенство, стал обвинять иностранца в причастности к убийству Берлиоза и вопить: «Признавайтесь!» В ответ Воланд предложил Иванушке выпить валерьяновых капель и, продолжая издеваться, проговорил:
«– Горе помутило [ваш разум], пролетарский поэт… У меня слабость… Не могу выносить… ауфвидерзеен.
– [Зло]дей, [вот] кто ты! – глухо и [злобно прохрипел Иванушка]…– К Кондрату [Васильевичу вас следует отправить]. Там разберут, [будь] покоен!
– [Какой] ужас,– беспомощно… и плаксиво заныл Воланд…– Молодой человек… некому даже [сообщить], не разбираю здесь…»
И тогда Иванушка бросается на Воланда, чтобы сдать его в ГПУ.
«Тот тяжелой рукой [сдавил] Иванушкину кисть, и… он попал как бы в [капкан], рука стала наливаться… [об]висла, колени [задрожали]…
– Брысь, брысь отс[юда,– проговорил] Воланд,– да и… чего ты торчишь здесь… Не подают здесь… Божий человек…– [В голове] завертелось от таких [слов у] Иванушки, и он сел… И представились ему вокруг пальмы…»
Четвертая глава «Мания фурибунда» представляет собой отредактированный вариант главы «Интермедия в Шалаше Грибоедова» из первой редакции. Булгаков подготовил эту главу для публикации в редакции сборников «Недра» и сдал ее 8 мая 1929 г. Это единственная точная дата, помогающая установить приблизительно время работы над двумя первыми редакциями романа.
Сохранилось также окончание седьмой главы (обрывки листов с текстом), которая в первой редакции называлась «Разговор по душам».
Можно с уверенностью сказать, что вторая редакция включала по крайней мере еще одну тетрадь с текстом, поскольку чудом сохранились узкие обрывки листов, среди которых есть начало главы пятнадцатой, называвшейся «Исналитуч…». Следовательно, были и другие главы. Видимо, именно эти тетради были сожжены Булгаковым в марте 1930 г.
Евангелие от Воланда.– Условное название второй главы второй черновой редакции романа, поскольку лист текста с названием главы вырезан ножницами.
– Гм,– сказал секретарь.– С этой фразы начинается текст второй главы романа. До этого, как видно из сохранившихся обрывков вырванных листов, описывалось заседание Синедриона, на котором Иуда давал показания против Иешуа. Вероятно, Булгаков использовал при этом различные исторические источники, но из рабочих материалов сохранились лишь отдельные записи. Очевидно, они были уничтожены вместе с рукописями. Существуют более поздние записи писателя, касающиеся заседания Синедриона, решающего судьбу Иешуа: «…был приведен в синедрион, но не в Великий, а в Малый, состоявший из 23 человек, где председательствовал первосвященник Иосиф Каиафа». Эта выписка была сделана Булгаковым из книги Г. Древса «История евреев от древнейших времен до настоящего» (Одесса, 1905. Т. 4. С. 226).
– Вы хотели в Ершалаиме царствовать? – спросил Пилат по-римски.– Смысл вопроса соответствует евангельским повествованиям: «Иисус же стал перед правителем. И спросил Его правитель: Ты Царь Иудейский?» (Мф, 27:11). Согласно Евангелиям от Матфея, Марка и Луки, Иисус Христос на допросе Пилата молчал. Однако в повествованиях Евангелия от Иоанна Иисус Христос отвечал на вопросы Пилата. Булгаков при описании данного сюжета взял за основу именно Евангелие от Иоанна, но трактовал его вольно, сообразуясь со своими творческими идеями.
Слова он знал плохо.– Добиваясь точности в изложении исторических деталей, Булгаков уделяет большое внимание языкам, на которых говорили в те времена в Иудее. В черновых материалах можно прочесть, например, такие записи: «Какими языками владел Иешуа?», «Спаситель, вероятно, говорил на греческом языке…» (Ф а р р а р Ф. В. Жизнь Иисуса Христа. М., 1888. С. 111), «Мало также вероятно, что Иисус знал по-гречески» (Р е н а н Ж. Э. Жизнь Иисуса. СПб.: Изд-во Н. Глаголева. С. 88), «На Востоке роль распространителя алфавита играл арамейский язык…», «Арамейский язык… во времена Христа был народным языком, и на нем были написаны некоторые отрывки из Библии…». Поскольку официальным языком в римских провинциях была латынь, Пилат (речь идет о ранней редакции романа) начинает допрос на латыни, однако, убедившись, что Иисус плохо владеет ею, переходит на греческий, который также использовался римскими чиновниками в Иудее. В позднейших редакциях романа Пилат, выясняя грамотность арестованного, обращается к нему сначала на арамейском, через некоторое время переходит на греческий и наконец, убедившись в блестящей эрудиции допрашиваемого, использует латынь.
Иешуа(в других редакциях Ешуа) – сокращенная форма имени Иегошуа, которое означает «Яхве есть спасение». Иисус – грецизированная форма имени Иешуа.
… тысяча девятьсот лет пройдет…– В следующей редакции: «…две тысячи лет пройдет, ранее… (он подумал еще) да, именно две тысячи, пока люди разберутся в том, насколько напутали, записывая за мной». В последней редакции: «Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время».
… ходит он с записной книжкой и пишет… этот симпатичный…– В материалах к роману есть весьма любопытная выписка: «Левий Матвей и Мария. Также последователем был богатый мытарь, которого источники называют то Матфеем, то Леви и в доме которого Иешуа постоянно жил и вернулся с товарищами из самого презренного класса. К его последователям принадлежали и женщины сомнительной репутации, из которых наиболее известна Мария Магдалина (из города Магдалы – Торихен близ Тивериады)… Г р е т ц. История евреев. Том IV. С. 217».
О, Каиафа…– Иосиф Каиафа (у Булгакова в окончательной редакции – Каифа) – первосвященник с 18 г. н. э. (по другим сведениям, с 25 г. н. э.). В 36 г. н. э. смещен с должности сирийским легатом Вителлием.
Quid est Veritas? – Далее в черновике:
«– Ты все, игемон, сидишь в кресле во дворце,– сказал арестант,– и оттого у тебя мигрени, а у меня как раз свободный день, и я тебе предлагаю – пойдем со мной на луга, я тебе расскажу подробно про истину, и ты сразу поймешь…
В зале уж не только молчали, но даже не шевелились. После паузы Пилат сказал так:
– Спасибо, дружок, за приглашение, но у меня нет времени, к сожалению… К сожалению,– повторил Пилат.– Великий Кесарь будет недоволен, если я начну ходить по лугам… Черт возьми! – воскликнул Пилат.
– А я тебе, игемон,– сказал Иешуа участливо,– посоветовал бы поменьше употреблять слово „черт“.
– Не буду,– сказал Пилат,– черт возьми, не буду…»
– Супруга его превосходительства Клавдия Прокула…– В Евангелии от Матфея: «Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него» (27:19). За ходатайство перед судом прокуратора Клавдия Прокула была причислена греческой, коптской и эфиопской церквами к лику святых.
Ротмистр – офицерское звание в дореволюционной русской кавалерии, соответствовало званию капитана в пехоте.
… в Кесарии Филипповой при резиденции прокуратора…– Кесария Филиппова – город на севере Палестины, в тетрархии Ирода Филиппа, который построил его в честь кесаря Тиберия. О Кесарии Филипповой в Евангелии от Матфея сказано: «Пришед же в страны Кесарии Филипповой, Иисус спрашивал учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого?» (16:13).
Если в 1929 г. Булгаков полагал, что резиденция Пилата находилась в Кесарии Филипповой, то в последующие годы он стал сомневаться в этом, о чем есть следующая запись в тетради: «В какой Кесарии жил прокуратор? Отнюдь не в Кесарии Филипповой, а в Кесарии Палестинской или же Кесарии со Стратоновой башней, на берегу Средиземного моря». И в окончательной редакции романа Пилат уже говорит о «Кесарии Стратоновой на Средиземном море».
«Корван, корван»…– Очевидно, имеется в виду иудейский термин «корвана» – один из видов жертвоприношения, по-арамейски «жертвенный дар».
Но термин этот имел и другие значения. Так, у Ф. В. Фаррара читаем: «По-вашему, вместо того, чтобы почитать отца и мать, достаточно человеку внести в сокровищницу сумму, назначенную на их содержание, и сказать: это корван, т. е. дар Богу, и этим избавиться от всяких обязательств по отношению к родителям» (Ф а р р а р Ф. В. С. 221).
… в двадцать пять лет такое легкомыслие! – В рукописи-автографе было сначала «тридцать лет». В Евангелии от Луки говорится: «Иисус, начиная Свое служение, был лет тридцати…» (3:23). В последней редакции романа Иисусу Христу двадцать семь лет.
Нисан, нисанну, – по вавилонскому календарю, которым пользовались тогда в Палестине, весенний месяц, соответствующий марту—апрелю.
… помнишь, как я хотел напоить водою Ершалаим из Соломоновых прудов? – Видимо, Булгаков опирается на следующее замечание Фаррара: «Иерусалим, по-видимому, всегда, а особенно в то время страдал от недостатка воды. Чтобы помочь этому, Пилат предпринял устройство водопровода, посредством которого вода могла бы быть проведена из „прудов Соломоновых“. Считая это предприятие делом общественной пользы, он дал распоряжение, чтобы часть расходов уплачивалась из „корвана“, или священной сокровищницы. Но народ, узнав об этом распоряжении, пришел в ярость и восстал против употребления священного фонда на гражданское дело. Раздраженный оскорблениями и угрозами толпы, Пилат выслал в эту толпу переодетых в еврейские одежды римских воинов с мечами и кинжалами, скрытыми под платьем, которые по данному сигналу должны были наказать вожаков мятежной толпы.
После того как иудеи отказались разойтись, сигнал был дан, воины, не щадя ни правого, ни виновного, принялись с таким усердием исполнять свое дело, что множество людей было ранено и убито, а еще более задавлено…» (Ф а р р а р Ф. В. Жизнь Иисуса Христа. С. 441).
Пилат напоминает первосвященнику об этом побоище иудеев, угрожая его повторить с еще большей силой.
– Он [другое] услышит, Каиафа! – Далее в черновике: «Полетит сегодня телеграмма (так в тексте.– В. Л.), да не в Рим, а прямо на Капри. Я! Понтий! Подниму тревогу. И хлебнешь ты у меня, Каяфа, хлебнет город Ершалаим уж не воды Соломоновой, священник…
– Знаю тебя, всадник Понтий,– сказал Каяфа.– Только не осторожен ты…
– Ну ладно,– молвил Пилат.– Кстати, первосвященник, агентура у тебя очень хороша. В особенности мальчуган этот, сыщик из Кериот. Здоров ли он? Ты его береги, смотри.
– Другого наймем,– с полуслова понимавший наместника, молвил Каяфа.
– О gens sceleratissima, taeterrima gens! – вскричал Пилат.– О foetor judaicus!
– Уйду, всадник, если ты еще одно слово оскорбительное произнесешь, и не выйду на лифостротон,– и стал Каяфа бледен как мрамор.
Пилат возвел взор и увидел раскаленный шар в небе».
Гаввафа – еврейское название лифостротона (каменного помоста, возвышения).
… и слова его греческие полетели над несметной толпой.– Далее в черновике: «…за что и будет Га-Ноцри казнен сегодня! Я утвердил приговор великого Синедриона.
Гул прошел над толпой, но наместник вновь поднял руку, и стало слышно до последнего звука. И опять над сверкающим золотом и над разожженным Ершалаимом полетели слова:
– Второму преступнику, осужденному вчера за такое же преступление, как и первый, именно – Вар-Равван, по неизреченной милости Кесаря всемогущего, согласно закону, возвращается жизнь в честь Пасхи, чтимой Кесарем.
И опять взорвало ревом толпу… И опять рука потушила рев:
– Командиры манипулов, к приговору!
И запели голоса взводных в манипулах, стеной отделяющих гаввафу от толпы:
– Смирно!
И тотчас вознеслись в копейном лесу охапки сена и римские, похожие на ворон, орлы».
… и в нем пропал.– В этом месте вырвано шесть листов. По сохранившимся «корешкам» с текстом можно установить, что далее описывается путь Иешуа на Лысый Череп.
Череп, или Лысый Череп,– Голгофа, что значит по-арамейски «череп». Латинское название «кальвариум» происходит от слова calvus («лысый»). Голгофа – гора к северо-западу от Иерусалима. В рабочей тетради Булгакова замечено: «Лысая Гора, Череп, к северо-западу от Ершалаима. Будем считать в расстоянии 10 стадий от Ершалаима. Стадия! 200 стадий – 36 километров».
… травильный дог Банга…– Л. Е. Белозерская в своих воспоминаниях пишет, что ее домашнее прозвище было Банга.
Толмай – в последующих редакциях – Афраний.
Иродов дворец – дворец в Иерусалиме, построенный Иродом Великим на западной границе города. Был вместе с тем и сильной крепостью.
… Владимир Миронович…– он же Михаил Александрович Берлиоз.
– Кстати, некоторые главы из вашего евангелия я бы напечатал в моем «Богоборце»…– Такого журнала не существовало, но Союз воинствующих безбожников, образовавшийся в 1925 г., имел такие периодические издания, как газета «Безбожник», журналы «Безбожник», «Антирелигиозник», «Воинствующий атеизм», «Безбожнику станка», «Деревенский безбожник», «Юные безбожники» и др.
… наступите ногой на этот портрет,– он указал острым пальцем на изображение Христа на песке.– Эпизод этот был одним из главных в романе. Но по цензурным соображениям писателю пришлось его изъять. Булгаков не сомневался, конечно, в способностях «цензоров» и «критиков» быстренько отыскать истинный смысл, заключенный в предложении консультанта (с копытом!) разметать рисунок на песке. Для этого им достаточно было вспомнить содержание рассказа довольно популярного писателя-мистика Н. П. Вагнера («Кот-Мурлыка») – «Мирра». И тогда поединок «иностранца» с Иванушкой предстал бы перед ними в более ясных очертаниях. Мы указываем на это сочинение Н. П. Вагнера не только потому, что оно является ключом к разгадыванию важнейшего эпизода в романе, но и потому, что многие произведения этого писателя занимали видное место в творческой лаборатории Булгакова. И вновь подчеркнем: исследователи-булгаковеды практически не касались этой важнейшей темы.
… и дочь ночи Мойра допряла свою нить.– В древнегреческой мифологии мойры – три богини судьбы, дочери Зевса и Фемиды (в мифах архаической эпохи считались дочерьми богини Ночи). Клото пряла нить жизни, Лахесис проводила ее через все превратности судьбы, Атропос в назначенный час обрезала жизненную нить.
«Симпатяга этот Пилат,– подумал Иванушка,– псевдоним Варлаам Собакин»…– В послании Ивана Грозного игумену Кирилло-Белозерского монастыря Козме с братией, написанном по поводу грубого нарушения устава сосланными в монастырь боярами, есть слова: «Есть у вас Анна и Каиафа – Шереметев и Хабаров, и есть Пилат – Варлаам Собакин, и есть Христос распинаемый – чудотворцево предание презираемое». Шереметев и Хабаров – опальные бояре, Варлаам – в миру окольничий (2-й чин Боярской думы) Собакин Василий Меньшой Степанович.
… а из храма выходил страшный грешный человек: исполу – царь, исполу – монах.– Иван Васильевич Грозный (1530—1584), с 1533 г.– великий князь, с 1547 г.– первый русский царь.
Над Храмом в это время зажглась звезда…– Первоначально было: «Над Храмом в это время зажглась рогатая луна, и в лунном свете побрел Иванушка…» Страшные и пророческие слова писателя, предвидевшего судьбу храма Христа Спасителя.
В вечер той страшной субботы, 14 июня 1943 года…– В рабочей тетради Булгакова есть интересная запись: «Нострадамус Михаил, род. 1503 г. Конец света 1943 г.».
… гипсовый поэт Александр Иванович Житомирский…– В одном из черновиков читаем: «Сад молчал, и молчал гипсовый поэт Александр Иванович Житомирский – в позапрошлом году полетевший в Кисловодск на аэроплане и разбившийся под Ростовом».
Исследователи справедливо указали на поэта Александра Ильича Безыменского (1898—1973) как на прототипа Александра Ивановича Житомирского (Безыменский родился в Житомире). Напомним, что Безыменский был одним из злейших травителей Булгакова.
И родилось видение… прошел человек во фраке…– Одним из прототипов Арчибальда Арчибальдовича, по справедливому мнению Б. С. Мягкова, разделяемому другими исследователями, послужил директор писательского ресторана в «Доме Герцена» Яков Данилович Розенталь – фигура колоритная, привлекавшая внимание посетителей этого заведения.
Поэт же Рюхин…– Персонаж, вобравший в себя черты многих писателей и поэтов того времени.
… впал в правый уклон.– В конце 20-х гг. Булгаков оказался одной из жертв кампании против правого уклона в искусстве и литературе. «В области театра у нас налицо правая опасность,– отмечалось в редакционной статье журнала «Новый зритель» 25 ноября 1928 г.– Под этим знаком мы боролись… против чеховского большинства в МХТ-И (так в оригинале.– L.), против „Дней Турбиных“… Ближайшие месяцы, несомненно, пройдут под знаком контрнаступления левого сектора в театре». В феврале 1929 г. один из руководителей Главреперткома В. И. Блюм выступил со статьей «Правая опасность и театр», которая почти полностью была посвящена разбору пьесы «Дни Турбиных» как наиболее яркого и «опасного» произведения, проповедующего идеи побежденного класса, то есть буржуазии (Экран. 1929. 17 февраля). В первом номере журнала «Советский театр» за 1930 г. вновь склоняется имя Булгакова в связи с борьбой против правого уклона. «Именно театр,– подчеркивалось в передовой статье,– оказался наиболее удобной позицией для обстрела политических и культурных завоеваний рабочего класса. Злобные политические памфлеты и пародии на пролетарскую революцию прежде всего нашли свое место на театральных подмостках („Зойкина квартира“, „Багровый остров“). Именно на театр направлено главное внимание врагов». А в статье «Начало итогов» (автор – Р. Пикель) прямо отмечалось, что важнейшим фактором, «подтверждающим укрепление классовых позиций на театре, является очищение репертуара от булгаковских пьес».
… не в правый уклон, а, скорее, в левый загиб.– Писатель в данном случае обыгрывает текст статьи «Искусство и правый уклон», помещенной в газете «Вечерняя Москва» от 2 марта 1929 г. В ней говорилось: «Никто [из комсомольцев] не спорил по существу – о правом уклоне в художественной литературе… Следовало бы, пожалуй, говорить не только о правом, но и о левом уклоне в области художественной политики… О „левом“ вывихе докладчик почему-то умолчал».
– Нет, не помилую…– В первой редакции:
«– Бейте, граждане, арамея! – вдруг взвыл Иванушка и высоко поднял левой рукой четверговую свечечку, правой засветил неповинному… чудовищную плюху…
Вот тогда только на Иванушку догадались броситься… Воинственный Иванушка забился в руках.
– Антисемит! – истерически прокричал кто-то.
– Да что вы,– возразил другой,– разве не видите, в каком состоянии человек! Какой он антисемит! С ума сошел человек!
– В психиатрическую скорей звоните! – кричали всюду».
… и тем больше темной злобы на Пушкина и на судьбу рождалось в душе…– В черновиках имеется и другой вариант главы, который публикуется ниже:
Дело было в Грибоедове
В вечер той страшной субботы, 14 июня 1935 года, когда пылающее солнце упало за излучиной Москвы-реки, а кровь несчастного Антона Антоновича смешалась с постным маслом на мостовой, писательский ресторан «Шалаш Грибоедова» был полон.
Почему такое дикое название? Дело вот какого рода: когда количество писателей в Союзе, неуклонно возрастая из году в год, выразилось наконец в угрожающем численном знаке – 5011 человек, из коих 5003 проживали в Москве, один в Крыму, а семь в Ленинграде, соответствующее ведомство, озабоченное судьбой служителей муз, отвело им в Москве дом.
Сей дом помещался в глубине двора за садом и, по словам беллетриста Поплавкова, некогда не то принадлежал тетке Грибоедова, не то в этом доме проживала племянница автора знаменитой комедии.
Заранее предупреждаю, что ни здесь, ни впредь никакой ответственности за слова Поплавкова я на себя не беру. Талантливейший парнище, но жуткий лгун. Кажется, ни малейшей тетки у Грибоедова не было, равно как и племянницы. Впрочем, желающие могут справиться. Во всяком случае, дом назывался Грибоедовским.
Заимев славный двухэтажный дом с колоннами, Всеобщее содружество писателей, объединившее все пять тысяч, прежде всего отремонтировало его, а затем разместилось в нем.
Весь верхний этаж отошел под кабинет правления Вседруписа, канцелярию, бухгалтерию и редакции журналов; зал, где якобы тетка, гордясь своим племянником, слушала черновые наброски монологов Чацкого (ах, сукин сын Поплавков), пошел под заседания и конференции, а в полуподвале открылся ресторан.
В вечер открытия его Поплавков глянул на расписанные бледными цветами сводчатые потолки и сказал:
– Симпатичнейший шалаш!
И с того самого момента и вплоть до сего дня, когда дом этот стал перед воспаленным взором моим в виде обуглившихся развалин, название – Шалаш Грибоедова – прилипло к белому зданию и в историю перейдет. В последнем вас могу заверить.
Так вот: упало солнце за Садовую, и истомленный и страшный город начала покрывать ночь со звездами. И никто, никто из нас не подозревал, что ждет нас!
Столики на асфальтовой веранде под тентом заполнились уже к восьми часам вечера. Город дышал тяжко, стены отдавали накопленный за день жар, трамваи на бульваре визжали омерзительно, электричество горело плохо, почему-то казалось, что наступает сочельник тревожного праздника, всякому человеку хотелось ледяного боржома. Но боржом был теплый, сомнительный. После него хотелось шницеля, шницель гнал к водке, водка к селедке, опять боржом лез из бутылки, шипел, в международный бы вагон, где блестящие медные скобки, открыть окно, чтоб задувало в него…
За столиками пошел говорок, и тихо звенели бокалы, когда до них дотрагивались вилкой. Сад молчал, и молчал гипсовый поэт Александр Иванович Житомирский – в позапрошлом году полетевший в Кисловодск на аэроплане и разбившийся под Ростовом. Ныне в гипсовом виде во весь рост поэт осужден был стоять под чахлыми деревьями, вечно с книгой в одной руке и шпагой в другой. За два года поэт покрылся зеленой слизью и от шпаги уцелела лишь рукоять.
Тем, кто явился позже, места на веранде под тентом не хватило, и им приходилось спускаться вниз в зимнее помещение и располагаться под сводами за скатертями, усеянными неприятного вида желтыми пятнами, под сенью абажуров.
Представляется невероятным, а тем не менее это так, что в течение целого часа с того момента, как голову председателя Вседруписа выбросило из-под трамвайного колеса, никто из пришедших в ресторан не знал о смерти, несмотря на то, что из всех телефонных станций Москвы во все телефоны текло слово Берлиоз, Берлиоз.
Очевидно, все, кто наполнял Шалаш, от восьми до девяти вечера были в пути, шли и ехали в трамваях, висели на ремнях, рвались в переполненные автобусы или, стуча и гремя, неслись в такси из Покровского-Стрешнева, из Сокольников в Шалаш.
В служебном кабинете самого покойного, в кабинете, помещавшемся как раз над рестораном, звонок на настольном телефоне уже с половины девятого работал непрерывно. Десятки людей звонили сюда, хотели что-то узнать, что-то сообщить, но кабинет был заперт на ключ, некому было ответить, сам хозяин кабинета был неизвестно где, но во всяком случае там, где не слышны телефонные звонки, и забытая лампа освещала исписанную номерами телефонов промокашку с крупной надписью «Сонька дрянь». Молчал теткин верхний этаж.
В девять часов в ресторане ударил первый рояльный аккорд, и от него сердце тоскливо скатилось в живот.
Первым снялся из-за столика некто в коротких до колен штанах рижского материала лошадиного цвета, в клетчатых чулках, в очках, как извозчичьи колеса, с жирными черными волосами. Обхватив крепко тонкую женщину с потертым лицом, он пошел меж столами и завилял выкормленным шницелями и судаками по-польски задом. Пошел вторым известный беллетрист Копейко, рыжий, крупный мальчуган лет тридцати пяти, затем, уронив вилку, очень заросший, беззубый, с зеленым луком в бороде.
В громе и звоне он крикнул тоскливо: «Да не умею я!» – но прибавил: «Эх!» И прижал к себе девочку лет семнадцати, и стал топтать ее ножки в лакированных туфлях без каблуков.
Девочка страдала от запаха луку и спирту, отворачивала личико, скалила зубы, шла задом.
Лакеи высоко подняли блестящие блюда с крышками, заметались с искаженными давнишней застарелой злобой лицами, заворчали… «виноват, позвольте»… В трубу гулко кричал кто-то: «Пожарские р-раз!» Маленький, истощенный, бледный пианист бил ручонками по клавишам, играл виртуозно. Где-то подпели «Халлелуйа! Ах, халлелуйа, тебя…» Кто-то рассмеялся тоскливо, кто-то кому-то пообещал дать в рожу, но не дал. И наступил ад. И давно я понял, что в дымном подвале, сидя у лилового абажура, в первую из цепи страшных московских ночей я видел ад.
В нем родилось видение. В лета и дни, когда никто в столице уже не носил фрака, прошел меж столиков гордый человек во фраке и вышел на веранду. Был час десятый субботы, когда он сделал это. Он стал, гордо глядя на тихо гудевшую веранду, где не танцевали. Синие тени лежали у него под глазами, черная остроконечная борода была выхолена, сверкали запонки, сверкали кольца на пальцах, и вся веранда поклонилась ему, и многие приветствовали его, и многие улыбались ему. И гордо, и мудро он осмотрел владение свое.
Мне говорил Поплавков, что он пришел в Шалаш прямо из океана, где командовал пиратским бригом, ходившим у Багамских островов. Вероятно, неправду говорит Козобьев-Поплавков! Ах, давно, давно не ходят у Караибского моря разбойничьи бриги и не гонятся за ними с пушечным громом быстроходные английские корветы! Да и нет на свете никаких Багамских островов, нет солнца и волн, ничего нет. Нехорошо у меня на душе, нехорошо от поплавковского вранья!
В аду плясали. Пар, дым плыл под потолком. Плясал Прусевич, Куплиямов, Лучесов, Эндузизи, плясал самородок Евпл Бошкадиларский из Таганрога, плясал Карма, Каротояк, Крупилина-Краснопальцева, плясал нотариус, плясали одинокие женщины в платьях с хвостами, плясал один в косоворотке, плясал художник Рогуля с женой, бывший регент Пороков, плясали молодые люди без фамилий, не художники и не писатели, не нотариусы и не адвокаты, в хороших костюмах, чисто бритые, с очень страдальческими и беспокойными глазами, плясали женщины на потолке и пели – «Аллилуйя!» Плясала полная, лет шестидесяти, Секлетея Гиацинтовна Непременова, некогда богатейшая купеческая дочка, ныне драматургесса, подписывающая свои полные огня произведения псевдонимом «Жорж-Матрос».
И был час десятый.
И в этот час незримый ток прошел меж танцующими. В аду еще не поняли, не услышали, а на веранде уж вставали и слышалось: «Что? Что? Что? Как? Не может быть!!»
Тут голова пирата склонилась к пианисту, и тот услышал шепот:
– Прошу прекратить фокстрот!
Пианист вздрогнул, спросил изумленно:
– На каком основании, Арчибальд Арчибальдович?
Тогда сказал пират:
– Председатель Вседруписа Антон Антонович Берлиоз сейчас убит трамваем на Патриарших прудах.
И мгновенно музыка прекратилась. И тут застыл весь Шалаш.
Не обошлось, конечно, и без чепухи, без которой, как известно, ни одно событие не обходится. Так, кто-то сгоряча предложил почтить память покойного вставанием. Во-первых, все и так стояли, кой-кто и не расслышал, кто-то в изумлении стал подниматься, кто-то наоборот, увидел перед собой застывающую в сале свиную отбивную котлету. Словом – нехорошо.
Поэт же Рюхин и вовсе нагробил. Бог его знает чем обуреваемый, он вдруг неприятным высоким баритоном из-за острова на стрежень предложил спеть «Вечную память». Его, впрочем, уняли тотчас же. И справедливо. Вечная память благое дело, но, согласитесь, не в Шалаше же ее исполнять!
Кто-то предложил тотчас послать какую-то коллективную телеграмму: «Тут же, сейчас же, товарищи, составить…»,– кто-то посоветовал ехать в морг, двое зачем-то побежали из ресторана в верхний этаж открывать кабинет Берлиоза. Все это, конечно, было ни к чему. Кому телеграмму? О чем? Зачем? Что? К чему какая-то телеграмма, когда человек лежит обнаженный на цинковом столе, а его голова, ступня левая и кисть правая отдельно лежат на другом столе.
И тут прибыл Ухобьев. И сейчас же соблазнительная версия о самоубийстве расплылась по ресторану. Первое: несчастная любовь к акушерке Кандалаки (Ухобьев – это чума, а не человек!). Второе (коллективное творчество Куплиянова и Жорж-Матроса): покойник впал в правый уклон. Прямо и точно сообщаю, что все это вранье. Не только никакой акушерки Кандалаки Берлиоз не любил, но и вовсе никакой акушерки Кандалаки в Москве нет и не было, а есть Кондалини, ни-ни, женщина-статистик в Югсевкино, а муж у нее, верно, акушер.
Насчет правого уклона и вовсе ерунда. Если бы уж и впал Антон, то ни в коем случае не в правый уклон, а, скорее, в левый загиб. Но мне-то уж лучше известно, чем Ухобьеву,– никуда он решительно не впадал!
Пока на веранде и в аду гудела толпа, перебрасываясь словами: «Берлиоз», «Кондалини», «морг», «уклон»…– произошло то, чего еще никогда не происходило. Именно: синекафтанные извозчики, как шакалы ожидающие разъезда из Шалаша у чугунной решетки, вдруг полезли на нее. Кто-то из них крикнул: «Тю!», кто-то свистнул.
Затем показался маленький тепленький огонечек, а с огоньком от решетки отделилось белое привидение.
Оно последовало быстро по асфальтовой дороге мимо сада, затем мимо веранды, прямо за угол к зимнему входу в Шалаш, не вызвав никакого изумления. Из-за плюща плохо разглядели – думали, что прошел официант. Однако через две минуты в Шалаше наступило молчание, затем это молчание перешло в возбужденный говор, а затем привидение, минуя стойку, где разливают водку по графинчикам, вышло из ада на веранду. И вся веранда умолкла с открытыми ртами.
Привидение оказалось не привидением, а знаменитым, известным всему СССР поэтом Иваном Покинутым, и Иван имел в руке зажженную церковную свечу зеленого воску. Буйные и похожие на войлок волосы Иванушки не были прикрыты никаким убором, под левым глазом вспух гигантский синяк, а правая щека была расцарапана.
На Иванушке была надета ночная грязная рубашка, кальсоны с тесемками, а на коже груди была приколота бумажная иконка, изображающая Иисуса, и кровь запеклась на уколах.
Молчание на веранде продолжалось весьма долго, и во время его изнутри Шалаша на веранду валил народ и лакеи.
Иванушка огляделся тоскливо, поклонился низко и сказал:
– Здорово, православные.
Молчание вследствие такого приветствия усилилось.
Затем Иванушка наклонился под стол, на котором стояла вазочка с зернистой икрой и торчащими из нее зелеными листьями, посветил под скатерть, вздохнул.
– Нет его, нет и здесь! – сказал он.
Бас бесчеловечный и паскудный сказал:
– Готово дело. Делириум тременс.
А добрый тенор встревожился:
– Не понимаю, как милиция в таком виде его по улицам пропустила?
Иван пугливо передернул плечами и отозвался:
– А я переулочками, переулочками!.. Из Безбожного в Банный, из Банного в Барабанный, из Барабанного в Бальный (?), по Верхней Болвановке в Грачевские земли, в Астрадамский тупик! Мильтоны вздумали было ловить, но я их закрестил и скрылся через забор.
И тут все увидели, что были у Иванушки еще недавно приличные зеленые глаза, а стали молочные.
– Друзья! – вскричал Иван, и голос его стал горяч и звучен.– Друзья, слушайте! Он появился!
И Иванушка значительно поднял свечу и указал в тьму июньской ночи.
– Он появился, люди московские! Ловите его немедленно, иначе погибнет Москва!
– Кто появился? – страдальчески отозвался женский голос.
– Инженер! – хрипло крикнул Иван.– И этот инженер убил сегодня Антошу Берлиоза на Патриарших прудах!
Толпа тут двинулась, и вокруг Ивана замкнулось кольцо, и видно было, как в дверях официант льет пиво себе на фартух.
– Виноват. Пардон. Скажите точнее. Как? – и тут у самого уха Ивана появилось внимательное бритое лицо.
– Неизвестный консультант,– заговорил Иван, травленно озираясь в кольце,– сегодня, на закате, в шесть часов пятьдесят [минут] явился на Патриаршие пруды и первого ухлопал Антошу Берлиоза.
– Пардон. Как его фамилия? Виноват,– и над вторым ухом Ивана выявилось второе лицо с очень беспокойными глазами.
Задние теперь уже напирали на передних и лезли к ним на плечи.
– То-то фамилия! – тоскливо заговорил Иван.– Ах, я! Не разглядел я на визитной карточке его фамилию!
– Товарищ Покинутый,– вежливо сказали над ухом,– не зайти ли нам в кабинет?..
Но Иван отстранил кого-то и продолжал:
– На букву Be фамилия. На букву Be! Граждане, помогите вспомнить фамилию, а то будет беда! Красной столице угрожает опасность! Во… By… Влу…– забормотал Иван, и волосы от напряжения стали ездить у него на голове.
– Вульф? – крикнул женский голос.
– Почему Вульф? – с необыкновенным раздражением ответил Иван.– Почему Вульф, дура? И какой Вульф может проделать то, что этот проделал?! Граждане! Не могу вспомнить! – отчаянно закричал Иван, и глаза его наполнились кровью.– Граждане! Вот чего: я сейчас кинусь дальше искать, а вы спосылайте кого-нибудь на лихаче в Кремль в верхний коммутатор, скажите, чтоб тотчас сажали бы стрельцов с пулеметами на мотоциклетки и – в разных направлениях инженера ловить! Приметы его: зубы платиновые, воротнички белые крахмальные, ужасного роста. Ресторан объявляю закрытым на три дня!
Тут Иван стал размахивать огнем, продираясь сквозь окружение. Тут загудели кругом и послышалось слово «доктора»…
И приятное лицо, мясистое, в очках в фальшивой оправе, участливо появилось у Иванушкина лица.
– Товарищ Покинутый,– заговорило лицо юбилейным голосом,– вы расстроены смертью всеми нами любимого и уважаемого Антона… нет, я выражусь так – Антоши Берлиоза. И мы это отлично понимаем. Возьмите покой. Сейчас кто-нибудь из товарищей проводит вас домой, в постельку.
– Ты,– заговорил Иван и стукнул зубами,– ты понимаешь, что Берлиоза у-би-ли? И-ди-от.
– Товарищ Покинутый, помилуйте,– слабо сказало лицо, меняясь в лице…
… счастливо вскричала Маргарита…– Эта черновая запись свидетельствует о многом. Прежде всего она ясно указывает на то, что имя главной героини романа было определено писателем на самой ранней стадии его написания. Косвенно эта запись подтверждает также высказывания Л. Е. Белозерской и С. А. Ермолинского о том, что Булгаков читал им в 1929 г. законченный роман в машинописном виде. Наконец, весьма к месту будет сказано и о том, что основные идеи романа, отчетливо проявившиеся в последних его редакциях, вызрели у писателя также в 20-е гг. В связи с именем героини и с некоторыми сюжетными линиями романа следует упомянуть одну любопытную переводную книжонку, появившуюся в Москве в 1927 г.: Пьер Мак Орлан. Ночная Маргарита (Библиотека «Огонек». № 282). Главные ее герои – Георг Фауст, восьмидесятилетний профессор, продавший душу лукавому и вследствие этого превратившийся в обаятельного молодца, и рыжая красавица Маргарита, ночная обитательница злачных мест. Полюбив Фауста, Маргарита решила освободить его от дьявольских пут, добровольно согласившись исполнять все условия договора, заключенного между Фаустом и лукавым. При этом она надеялась таким же образом переуступить свои обязанности по договору кому-то другому, отягощенному старостью. Но тщетно: продать свою душу за молодость (временную, конечно!) никто не желал. На глазах великолепного Фауста Маргарита стала превращаться в ужасную старуху… Многие эпизоды этой повести вспоминаются при прочтении булгаковского романа. К сожалению, исследователи-булгаковеды прошли мимо этого важнейшего литературного источника, в значительной степени определившего структуру «закатного романа».
Гаврилка – галстук (ж а р г.).– L.
Никогда не разговаривайте с неизвестными.– Это более позднее название главы, сначала она имела другое название – «Первые жертвы». Перемена в названии, видимо, связана с нежеланием автора «с порога» раскрывать основную идею романа.
Интересные сведения о выборе Патриарших прудовкак начального места действия в романе находим в воспоминаниях Е. С. Булгаковой. В феврале 1961 г. она писала своему брату: «На днях будет еще один 32-летний юбилей – день моего знакомства с Мишей. Это было на масленой, у одних общих знакомых… Словом, мы встречались каждый день, и наконец я взмолилась и сказала, что никуда не пойду, хочу выспаться, и чтобы Миша не звонил мне сегодня. И легла рано, чуть ли не в девять часов. Ночью (было около трех, как оказалось потом) Оленька, которая всего этого не одобряла, конечно, разбудила меня: иди, тебя твой Булгаков зовет к телефону… Я подошла. „Оденьтесь и выйдите на крыльцо“,– загадочно сказал Миша и, не объясняя ничего, только повторял эти слова… Под Оленькино ворчанье я оделась… и вышла на крылечко, луна светит страшно ярко, Миша белый в ее свете стоит у крыльца. Взял под руку и на все мои вопросы и смех – прикладывает палец ко рту и молчит как пень. Ведет через улицу, приводит на Патриаршие пруды, доводит до одного дерева и говорит, показывая на скамейку: здесь они увидели его в первый раз.– И опять – палец у рта, опять молчание…»
… Михаил Александрович Берлиоз…– В настоящей и в других редакциях этот герой романа именуется также Мирцевым, Крицким, Цыганским… Михаилом Яковлевичем, Антоном Антоновичем, Антоном Мироновичем, Владимиром Антоновичем, Владимиром Мироновичем, Марком Антоновичем, Борисом Петровичем, Григорием Александровичем… При доработке последней редакции Булгаков даже пытался именовать этого героя… Чайковским… Но все-таки самое первое наименование героя – Берлиоз – оказалось и самым прочным: в последние месяцы жизни писатель вернулся к нему вновь. Безусловно, не случайно совпадение фамилии героя романа с фамилией композитора Гектора Берлиоза. Последний прославился своей «Фантастической симфонией», в которой тема адского шабаша раскрыта с исключительной выразительностью.
Высказывается множество предположений относительно прототипа этого героя. Следует заметить, что таковых много, ибо в те времена «богоборцы» в сфере культуры доминировали. Можно назвать лишь наиболее «выдающихся» представителей из этой когорты, которые были помечены Булгаковым в его «списке врагов». Это Л. Л. Авербах и М. Е. Кольцов.
Зловещий образ Берлиоза незначительно изменялся в процессе работы над романом.
… Всемиописа…– Писательское объединение именуется в романе и всемирным, и всесоюзным, и московским… Сокращения его также разнообразны: Всемиопис, Вседрупис, Миолит, Массолит…
… Иван Николаевич Попов… под псевдонимом Бездомный.– Он же – Безродный, Беспризорный, Покинутый, Понырев, Тешкин… Собирательный образ, хотя в первых редакциях романа явно просматриваются черты Демьяна Бедного (К у з я к и н а Н. Б. Михаил Булгаков и Демьян Бедный // М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 392—410). В архиве писателя сохранилась папка с «сочинениями» Д. Бедного (вырезки из газет со стихотворными пасквилями).
Цыганские Грузины – район Большой и Малой Грузинских улиц.
… большую антирелигиозную поэму…– Антирелигиозная пропаганда, которая велась средствами массовой информации в 20-е гг., вызывала у Булгакова чувство негодования и брезгливости к ее инициаторам и исполнителям. Можно себе представить, какое чувство вызвало у Булгакова появление в печати весной 1925 г. («Правда», апрель—май) «Нового завета без изъяна евангелиста Демьяна». См. об этом подробно во вступ. статье.
… мания фурибунда.– Неистовая, яростная мания (л а т.).
Понтий Пилат – пятый римский прокуратор, управлявший Иудеей с 26 по 36 г. н. э. По Евангелиям и апокрифам, был вынужден против своей воли дать согласие на казнь Иисуса Христа. В коптских и эфиопских святцах 25 июня значится как день св. Понтия Пилата.
Погоня.– В первой разметке глав иное название: «Иванушка гонится за Воландом».
Ермолаевский переулок.– В 1961 г. был переименован в улицу Жолтовского.
Савеловский переулок.– С 1922 г. переулок стал называться Савельевским.
Николай Николаевич к Боре в шахматы ушли играть.– Один из самых близких друзей Булгакова Н. Н. Лямин, филолог, жил в Савеловском переулке в доме № 12, в большой коммунальной квартире. Эту квартиру Булгаков прекрасно знал, поскольку здесь он читал друзьям почти все свои произведения: «Белую гвардию», «Зойкину квартиру», «Багровый остров», «Кабалу святош». К Лямину Булгаков многие годы ходил играть в шахматы.
Боря – вероятно, Борис Валентинович Шапошников (1890—1956), художник; он познакомился с Булгаковым у Лямина в 1925 г. и с тех пор дружил с писателем многие годы.
… в так называемом доме Грибоедова…– Имеется в виду Дом Герцена (Тверской бул., д. 25). До 1933 г. в нем размещались Всероссийский Союз писателей и различные литературные организации, затем – Литературный институт им. А. М. Горького.
Народ этот отличался необыкновенной разношерстностью.– Видимо, Булгакову доставляло удовольствие поиздеваться над писательским цехом. В черновых тетрадях писателя сохранился небольшой отрывок на эту тему из главы, которая была уничтожена:
«– Дант?! Да что же это такое, товарищи дорогие?! Кто? Дант! Ка-ккая Дант! Товарищи! Безобразие! Мы не допустим!
Взревело так страшно, что председатель изменился в лице. Жалобно тенькнул колокольчик, но ничего не помог.
В проход к эстраде прорвалась женщина. Волосы ее стояли дыбом, изо рта торчали золотые зубы. Она то заламывала костлявые руки, то била себя в изможденную грудь. Она была страшна и прекрасна. Она была та самая женщина, после появления которой и первых исступленных воплей толпа бросается на дворцы и зажигает их, сшибает трамвайные вагоны, раздирает мостовую и выпускает тучу камней, убивая…
Председатель, впрочем, был человек образованный и понял, что случилась беда.
– Я! – закричала женщина, страшно раздирая рот.– Я – Караулина, детская писательница! Я! Я! Я! Мать троих детей! Мать! Я! Написала,– пена хлынула у нее изо рта,– тридцать детских пьес! Я! Написала пять колхозных романов! Я шестнадцать лет не покладая рук… Окна выходят в сортир, товарищи, и сумасшедший с топором гоняется за мной по квартире. И я! Я! Не попала в список! Товарищи!
Председатель даже не звонил. Он стоял, а правление лежало, откинувшись на спинки стула.
– Я! И кто же? Кто? Дант. Учившаяся на зубоврачебных курсах. Дант, танцующая фокстрот, попадает в список одной из первых. Товарищи! – закричала она тоскливо и глухо, возведя глаза к потолку, обращаясь, очевидно, к тем, кто уже покинул волчий мир скорби и забот.– Где же справедливость?!
И тут такое случилось, чего не бывало ни на одном собрании никогда. Товарищ Караулина, детская писательница, закусив кисть правой руки, на коей сверкало обручальное кольцо, завалилась набок и покатилась по полу в проходе, как бревно, сброшенное с платформы. Зал замер, но затем чей-то голос грозно рявкнул:
– Вон из списка!
– Вон! Вон! – загремел зал так страшно, что у председателя застыла в жилах кровь.
– Вон! В Гепеу этот список! – взмыл тенор.
– В Эркаи!
Караулину подняли и бросили на стул, где она стала трястись и всхрипывать. Кто-то полез на эстраду, причем все правление шарахнулось, но выяснилось, что он лез не драться, а за графином. И он же облил Караулиной кофточку, пытаясь ее напоить.
– Стоп, товарищи! – прокричал кто-то властно, и бушующая масса стихла.– Организованно,– продолжал голос.
Голос принадлежал плечистому парню, вставшему в седьмом ряду. Лицо выдавало в нем заводилу, типичного бузотера, муристого парня. Кроме того, на лице этом было написано, что в списке этого лица нет.
– Товарищ председатель,– играя змеиными переливами, заговорил бузотер,– не откажите информировать собрание: к какой писательской организации принадлежит гражданка Беатриче Григорьевна Дант? Р-раз. Какие произведения написала упомянутая Дант? Два. Где означенные произведения напечатаны? Три. И каким образом она попала в список?
„Говорил я Перштейну, что этому сукиному сыну надо дать комнату“,– тоскливо подумал председатель. Вслух же спросил бодро:
– Все? – и неизвестно зачем позвонил в колокольчик.
– Товарищ Беатриче Григорьевна Дант,– продолжал он,– долгое время работала в качестве машинистки и помощника секретаря в кабинете имени Грибоедова.
Зал ответил на это сатанинским хохотом.
– Товарищи! – продолжал председатель.– Будьте же сознательны! – Он завел угасающие глаза на членов правления и убедился, что те его предали.
– Покажите хоть эту Дант! – рявкнул некто.– Дайте полюбоваться!
– Вот она,– глухо сказал председатель и ткнул пальцем в воздух.
И тут многие встали и увидели в первом ряду необыкновенной красоты женщину. Змеиные косы были уложены корзинкой на царственной голове. Профиль у нее был античный, так же как и фас. Цвет кожи был смертельно бледный. Глаза были открыты, как черные цветы. Платье – кисейное желтое. Руки ее дрожали.
– Товарищ Дант, товарищи,– говорил председатель,– входит в одно из прямых колен известного писателя Данте,– и тут же подумал: «Господи, что же это я отмочил такое?!»
Вой, грохот потряс зал. Что-нибудь разобрать было трудно, кроме того, что Данте не Григорий, какие-то мерзости про колено и один вопль:
– Издевательство!
И крик:
– В Италию!!
– Товарищи! – закричал председатель, когда волна откатилась.– Товарищ Дант работает над биографией мадам Севинье.
– Вон!
– Товарищи! – кричал председатель безумно.– Будьте благоразумны. Она – беременна!
И почувствовал, что и сам утонул, и Беатриче утопил.
Но тут произошло облегчение. Аргумент был так нелеп, так странен, что на несколько мгновений зал закоченел с открытыми ртами. Но только на мгновения.
А затем – вой звериный:
– В родильный дом!
Тогда председатель понял, что не миновать открыть козырную карту.
– Товарищи! – вскричал он.– Товарищ Дант получила солидную авторитетную рекомендацию.
– Вот как! – прокричал кто-то…»
И часы эти показали…– В этом месте вырван лист.
Писательский ресторан…– О писательском ресторане написано много злых слов (достаточно вспомнить стихотворение В. В. Маяковского «Дом Герцена»). Печальная его слава в те годы докатилась и до зарубежья. Вот что писала, например, рижская газета «Сегодня» 2 апреля 1928 г., пересказывая материалы нашей прессы:
«Подвал дома Герцена напоминает кафе в Париже. Стены и занавески размалеваны угловатыми павлинами и попугаями… Высохшая фигура неизвестной поэтессы, бессмысленные глаза, несомненное знакомство с наркотиками, жирный затылок, невероятные шевелюры, вчера выкупленный из таможни английский костюм и рядом засаленная толстовка.
Великолепен метрдотель Яков Данилович, и его борода приводит многих в дикий восторг!
Здесь много молодежи, молодежь шумно разговаривает, шумно и много пьет…
Кто-то уже судорожно трясется над клавишами рояля. Чарльстон. Ножами по тарелкам бьют в такт танцующим, начинается вой выкриков, свист и… модное:
Алли-луйя-а-а!
Между столиками на руках с акробатической ловкостью ходит поэт Иван П. Ему бурно аплодируют.
У ограды дома извозчики подхватывают пары, стадо разъезжается…»
… кто-то спел «Аллилуйя»…– Фокстрот «Аллилуйя!» был написан американским композитором Винсентом Юмансом (русский текст П. Германа), что, в сущности, является кощунством. Не случайно эта музыка звучит на «великом бале у сатаны».
Степа Лиходеев.– Вариант названия главы: «Степа».
Степа Бомбеев был красным директором…– В последующих редакциях слово «красный» было Булгаковым изъято, фамилия Бомбеев изменена на Лиходеева.
– Доктор Воланд…– Исследователи-булгаковеды полагают, что имя Воланд взято Булгаковым из «Вальпургиевой ночи» Гёте (из возгласа Meфистофеля: «Junker Voland kommt»). Но у Булгакова Воланд не «слуга великого Люцифера», каковым является Мефистофель, но сам Люцифер, занимающий самую высокую ступень в иерархии сил ада. Некоторые исследователи считают, что образ Воланда закодирован Булгаковым дважды: первый раз – «еврейско-сатанинским» кодом, второй раз – западноевропейским, «фаустовским», носящим откровенно маскировочный характер (З о л о т о н о с о в М. Сатана в нестерпимом блеске… // Литературное обозрение. 1991. № 5. С. 107).
… специалист по белой магии…– В следующей рукописной редакции: «– Профессор черной магии Фаланд,– представился он…»
– Это – город Владикавказ.– Во Владикавказе Степа оказался не случайно. В жизни Булгакова этот город сыграл особую роль: здесь он оказался после разгрома белогвардейских частей на Кубани и Северном Кавказе, здесь он провалялся несколько месяцев в тяжелом тифу, здесь началась его литературная и театральная деятельность. И позже, живя в Москве, Булгаков навещал этот город: слишком многое с ним было связано. И тем более не случайно название горы – Столовая. «Столовая гора» – так назывался роман Юрия Слезкина (1922, другое название – «Девушка с гор»). Булгаков познакомился с Ю. Л. Слезкиным, к тому времени уже довольно известным писателем, в 1920 г. во Владикавказе, еще при белых. Затем, при советской власти, они сотрудничали в подотделе искусств. В романе «Столовая гора» Слезкин не только отразил владикавказские события, но и вывел Булгакова в образе писателя Алексея Васильевича.
Волшебные деньги.– Вариант названия главы: «Арест Босого».
… скажем… Коровьев.– О происхождении имени этого героя написано очень много, но к единому мнению исследователи так и не пришли. Заслуживает внимания точка зрения Н. Б. Кузякиной. Она пишет: «Должно быть, номера „Безбожника“ за 1925 год неоднократно шокировали Булгакова. Первый номер назывался «Безбожник. Коровий». И редакция объясняла: «Журнал наш – журнал крестьянский. Прежде всего хотим, чтоб был он для крестьян полезен и интересен… Поэтому и пишем мы в этом номере „Безбожника“ и о коровьем здоровье, и о том, как знахари и попы людей морочат и скот губят…» И вполне можно предположить, что потрясение Булгакова «коровьим» «Безбожником» отразилось впоследствии в фамилии Фагот-Коровьев». (К у з я к и н а Н. Б. Михаил Булгаков и Демьян Бедный // М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. С. 406).
Фагот – помимо названия музыкального инструмента означает также на французском языке «нелепость», а на итальянском – «неуклюжий человек». Булгаков его еще называет гаером, шутом и т. д.
Некоторые исследователи предполагают, что в образе Коровьева-Фагота мог быть запечатлен и Данте Алигьери, который в начале 34-й песни «Ада» (первый стих) использовал текст католического «Гимна кресту» («Vexilla regis prodeunt», то есть «Близятся знамена владыки»), но добавил к нему одно слово – inferni (ада), и в результате этой «шутки» получилось искажение церковного гимна. Булгаков, прекрасно знавший творчество Данте, не мог не заметить, как он «пошутил», а также реакцию на это богословов (М а р г у л о в А. Товарищ Дант и бывший регент // Литературное обозрение. 1991. № 5. С. 70—74).
– Идем завтракать, Азазелло…– Азазел – у древних евреев дух пустыни. В Талмуде Азазел – падший ангел, у некоторых христианских сект – имя сатаны, у мусульман – злого духа. В некоторых ранних редакциях Булгаков этим именем называл Воланда, а затем дал это имя другому персонажу – Фиелло. В рабочей тетради писателя записано: «Азазел – демон безводных мест».
… Прокопа Ивановича.– Он же Никанор Иванович, Никифор Иванович Босой.
… семья Рибби…– В последующих редакциях семья Джулли. Возможно, прототипом послужила семья циркачей-велофигуристов Подрезковых, выступавших под псевдонимом Польди.
Это был конферансье Мелузи.– Он же Мелунчи, Чембукчи, Жорж Бенгальский.
… знаменитый немецкий маг Воланд.– В рукописной редакции под названием «Князь тьмы»: «…знаменитый иностранный маг герр Фаланд».
– Скажи мне, рыцарь…– В более поздних редакциях Воланд обращается к своему ассистенту – «любезный Фагот».
– Милосердие еще не вовсе вытравлено из их сердец…– В последующих редакциях Булгаков несколько смягчает «резюме» Воланда о «московском народонаселении». Приведем варианты этой реплики Воланда.
«– Ну что же, все в порядке,– тихо проговорил замаскированный,– узнаю их! И алчны, и легкомысленны, но милосердие все-таки стучится в их сердце…»
«– Ну что ж,– задумчиво и тихо отозвался тот,– я считаю твои опыты интересными. По-моему, они люди как люди. Любят деньги, что всегда, впрочем, отличало человечество…»
– Будьте покойны…– Далее текст уничтожен.
… был ли бы он…– Далее текст уничтожен.
Поцелуй Внучаты.– В последующих редакциях: «Бойтесь возвращающихся», «Слава петуху!». Внучата – он же Варенуха.
– Пришлю к тебе гонца,– сказала дальняя женщина,– берегись, Римский, чтобы он не поцеловал тебя! – В другом варианте этой же редакции:
«Голос женский хриплый развратный и веселый ответил директору:
– С каким наслаждением, о Римский, я поцеловала бы тебя в твои тонкие и бледные уста! Пусть мой гонец передаст тебе этот поцелуй!»
В следующей редакции:
«Тихий и в одно время и вкрадчивый и развратный женский голос шепнул в трубке:
– Не звони, Римский, худо будет».
… Внучата приобрел мерзкую манеру как-то не то причмокивать, не то присвистывать губами.– Булгаков прекрасно знал творчество А. К. Толстого и, конечно, его знаменитый рассказ «Упырь» (СПб., 1894). Вот некоторые выдержки из него:
«Но вы спрашиваете, каким образом узнавать упырей? Заметьте только, как они, встречаясь друг с другом, щелкают языком. Это по-настоящему не щелканье, а звук, похожий на тот, который производят губами, когда сосут апельсин. Это их условный знак, и так они друг друга узнают и приветствуют» (С. 4). «Семен Семенович Теляев ничего не говорил, а только… щелкал губами и сосал попеременно» (С. 34). Кстати, именитого упыря С. С. Теляева (не созвучен ли он Коровьеву?) величают также рыцарем Амвросием (С. 84). «Прасковья Андреевна обхватила его холодными костлявыми руками, и он упал на подушки, лишенный чувств» (С. 86). «В то же время заметил на шее у Даши маленький шрам,– как будто от недавно зажившей ранки» (С. 107).
Сочинения А. К. Толстого Булгаков использовал и при работе над другими своими произведениями, в частности в пьесе «Бег».
… и внезапными вспышками буйства…– Начало главы (несколько листов) уничтожено автором.
… специально возили в Барскую рощу показывать им все эти чудеса.– Исследователи предполагают, что Булгаков описывает больницу железнодорожников в Покровском-Стрешневе. В уничтоженном автором черновике романа (глава «Доказательство инженера») сохранилась часть фразы о лечебнице, в которую попал Иванушка: «…психиатрическая лечебница имени товарища Семашко».
См. примеч. 163.– L.
Отец Аркадий вдруг привычным профессиональным жестом поправил длинные волосы…– Далее текст уничтожен.
Лишь только в Москве растаял и исчез снег…– Булгаков многократно переписывал эту главу. В одном из вариантов данной редакции она начиналась так: «В Москве не бывает весны. Человек, который занят чем-нибудь всю зиму, так и не заметит, что весна пришла. Разве что потянет иногда гниловатым воздухом в форточку».
… бросились бы в особняк на. . . . и поселились, и сочли бы себя счастливейшими в мире.– Булгаков не указал в данном случае место расположения особняка, оставив пробел. Но последующий текст он (если, конечно, это сделал сам Булгаков!) уничтожил. В тетради вырезано восемнадцать (!) страниц текста. В результате читатели, очевидно, никогда не узнают историю любви мастера и Маргариты и те сложности, которые пришлось им преодолеть. Характерно, что в последующих редакциях Булгаков не возвращался к этому вопросу и лишь незадолго перед смертью продиктовал Елене Сергеевне не очень большой текст, начинающийся словами:
«Прежде всего откроем тайну, которой мастер не пожелал открыть Иванушке…»
… Маргарита покинула Арбат и повернула в Плотников переулок. Здесь…– В этом месте вырвано пять листов (десять страниц) с текстом. Очевидно, это было сделано Булгаковым по причине слишком откровенных и активных действий Маргариты по отношению к врагам своего возлюбленного. Но и в следующей рукописной редакции полет Маргариты над Арбатом описан весьма откровенно, с прозрачными намеками на преследователей мастера. Поэтому при подготовке окончательного варианта текста автор внес в него существенные изменения, сгладив многие острые углы.
Отвратительный климат в вашем городе…– Булгаков и в этом эпизоде остается верен себе, обыгрывая одну из частых тем бесед в семье и в кругу друзей. Это – московский климат. За многие годы пребывания в Москве он так и не смог привыкнуть к нему. Осень и зима 1933 г. были особенно неприятными, к тому же Булгаков часто болел. Приведем несколько записей из дневника Елены Сергеевны за то время, когда Булгаков работал над главой «Шабаш». 9 ноября: «Холодно… Вьюга». 17 ноября: «Мороз. С трудом уговорили шофера подвезти…» 4 декабря: «У Миши внезапная боль в груди…» 7 декабря: «Вечером у нас доктор… Нашел у М. А. сильнейшее переутомление». 12 декабря: «Днем попытались с Мишей выйти на лыжах. Прошли поперек пруда у Ново-Девичьего и вернулись – дикий ледяной ветер». 15 декабря: «Большой мороз. Но пошла проводила М. А. в Театр…» А в письме В. В. Вересаеву 6 марта 1934 г. Булгаков жаловался: «Господи! Хоть бы скорее весна. О, какая длинная, утомительная была эта зима… Устал, устал я».
– Это великая честь для меня… государь мой.– В этом месте вырван лист с очень важным текстом, поскольку после беседы Маргариты с Воландом начинался суд над покойниками. Но как Иванушка ослеп и перешел в иной мир – мы не знаем. И был ли Иванушка первым у Воланда – тоже неизвестно. Но совершенно ясно: Булгаков вырывал и уничтожал наиболее острые места в тексте. Елена Сергеевна фиксировала иногда в дневнике факты уничтожения Булгаковым частей рукописи. Так, 12 декабря 1933 г. она записала: «Утром звонок Оли (Бокшанской.– В. Л.): арестованы Николай Эрдман и Масс. Говорят, что за какие-то сатирические басни. Миша нахмурился… Ночью М. А. сжег часть своего романа».
… на тысячу первый раз… я открою тебе глаза.– В этом эпизоде Булгаков подтверждает одну из своих главных мыслей: слепота вследствие невежества не может служить оправданием неправедным поступкам. Лишенный истинного знания в детстве и в юношестве, ослепленный берлиозами, Иван тем не менее подвергается суровому наказанию.
… на блюде оказалась мертвая голова с косым шрамом… в запекшейся крови на шее…– Далее несколько листов вырвано – вновь, видимо, с чрезвычайно острым содержанием.
… а курьершу все-таки грызть не следовало…– Возможно, был еще один вариант данной главы, где Внучата проявил свои гнусные наклонности.
… в городе имеется один человек, который… стремится стать покойником вне очереди… Некий… фон-Майзен.– Если предположить (а для этого есть все основания), что прототипом фон-Майзена является бывший барон Б. С. Штейгер, то выясняется любопытная ситуация: Булгаков 30 декабря 1933 г. предугадал судьбу бывшего барона, «зарезав» его на одной из страниц своего романа. Б. С. Штейгер состоял в те годы на службе в коллегии Наркомпроса РСФСР по внешним связям и подчинялся непосредственно небезызвестному деятелю – Авелю Сафроновичу Енукидзе, члену этой коллегии. Бывший барон, выходец из Швейцарии, прекрасно знал иностранные языки и принимал участие в обслуживании дипломатического корпуса и иностранных гостей. Булгаков же его именовал в романе «служащим коллегии по ознакомлению иностранцев с достопримечательностями столицы».
Вероятно, Булгаков был хорошо осведомлен о «деликатной» деятельности барона, поскольку достаточно часто соприкасался с А. С. Енукидзе, возглавлявшим комиссию по руководству Художественным и Большим театрами и решавшим многие театральные дела, в том числе касавшиеся самого Булгакова (разрешение или запрещение его пьес, рассмотрение заявлений писателя на выезд за границу и т. д.). Во всяком случае, едва ли писатель стал бы в романе выносить смертный приговор человеку, которого плохо знал.
«Казнив» барона в романе, Булгаков затем часто встречался с ним на приемах в американском посольстве, в ресторанах и других местах. Это видно и из записей в дневнике Е. С. Булгаковой. 23 апреля 1935 г.: «С нами в машину сел (при отъезде из американского посольства.– В. Л.) незнакомый нам, но известный всей Москве и всегда бывший среди иностранцев – кажется, Штейгер. Он – с шофером, мы – сзади». 3 мая: «У Уайли (сотрудница американского посольства.– В. Л.) было человек тридцать, среди них турецкий посол, какой-то французский писатель… и, конечно, Штейгер». Запись того же дня: «Вчера днем заходил Жуховицкий (журналист, тоже занимавшийся «обслуживанием» иностранцев.– В. Л.)… Очень плохо отзывался о Штейгере, сказал, что ни за что не хотел бы с ним встретиться у нас». 18 октября: «Позвонили из американского посольства, зовут на… прием у Буллита… Пришли… Посол необыкновенно приветлив. Мы поздоровались. Миша отошел к роялю. Буллит подошел к нему и очень долго с ним разговаривал… К ним подходил Афиногенов. Только двое и было русских. Впрочем, еще Штейгер. Тот проявлял величайшее беспокойство, но околачивался вдали…» 7 января 1936 г.: «После театра… поехали в шашлычную… Там были американцы и, конечно, неизбежный барон Ш[тейгер]…»
О реальной смерти барона Штейгера Булгаков мог узнать 20 декабря 1937 г. В этот день в прессе был опубликован приговор Военной коллегии Верховного суда СССР по делу об измене Родине и шпионаже в пользу одного из иностранных государств. Обвинялись А. С. Енукидзе, Л. М. Карахан, другие высокопоставленные лица и… Б. С. Штейгер. Все были приговорены к расстрелу. Сообщалось, что приговор приведен в исполнение.
Небезызвестный М. П. Фриновский, первый заместитель наркома внутренних дел Н. И. Ежова, предварил в «Правде» приговор Военной коллегии поясняющей заметкой, в которой о Штейгере было сказано так: «Б. Штейгер – бывший барон, обманным путем при содействии врагов народа проникший на советскую службу,– наймит иностранной разведки. С 1918 г. Штейгер вел активную шпионскую работу».
После столь трагической развязки у писателя была возможность изменить свое суровое решение, ибо основная работа над романом была еще впереди. Но Булгаков оставил свой «приговор» в силе, изменив лишь способ смертной казни: вместо ножа барон получил пулю. Нож писатель припас для Иуды Искариота.
Впрочем, некоторые исследователи полагают, что прототипами барона фон-Майзена (фон Майгель – в последней редакции) могли быть и другие личности. Представляет интерес мнение М. Золотоносова, который считает, что за образом фон Майгеля скрывается известный в те годы литературовед М. Г. Майзель. «В сочинениях… М. Г. Майзеля,– пишет М. Золотоносов,– Булгаков неизменно характеризовался как представитель „новобуржуазного направления“, художественного „шульгинизма“. Именно М. Г. Майзель использовал применительно к Булгакову слово „апология“ („апология чистой белогвардейщины“)… Возможно, что писатель что-то знал о доносительстве (в прямом смысле слова) Майзеля, если назначил на роль доносчика именно его… Знал, вероятно, Булгаков и об аресте Майзеля в период „большого террора“ (убит 4 ноября 1937 г.)».
Не исключено, что в бароне фон-Майзене (фон Майгеле) нашли отражение черты нескольких ненавистных писателю лиц.
… комната преобразилась в гостиную.– Уже в этих преображениях просматривается будущий «Великий бал у сатаны».
… барон Маргарите был известен…– Еще одно свидетельство, подтверждающее, что прототипом фон-Майзена был Б. С. Штейгер, как, впрочем, и замечание, что «деток никогда у барона не было».
… милый барон, скажите…– Отточие авторское.
Видимо, в вопросе Воланда подразумевался интерес к «специальности» барона. Далее часть текста уничтожена.
… и еще раз все преобра…– В этом месте вырван лист с текстом.
– А за…– Обрыв текста.
Тут Фие…– И вновь обрыв текста, в котором описывалось вызволение поэта из мест не столь отдаленных.
Весь в грязи, руки изранены…– В последующих редакциях мастер появляется не из заключения, а из психиатрической лечебницы.
… у дверей торгсина…– В начале 30-х гг. были открыты специальные магазины для торговли на иностранную валюту, боны, драгоценности. Торгсин – аббревиатура, означающая «торговля с иностранцами», от разговорного сокращения названия Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами. Булгаковы иногда пользовались этими магазинами. Вот некоторые записи из дневника Е. С. Булгаковой. 29 марта 1935 г.: «Во время нашего отсутствия принесли конверт из американского посольства. Приглашает нас посол на 23 апреля. Приписка внизу золотообрезного картона: фрак или черный пиджак. Надо будет заказать М. А. черный костюм, у него нет. Какой уж фрак». Запись следующего дня: «Сегодня с М. А. … пошли в Торгсин. Купили английскую хорошую материю по восемь рублей золотом метр. Приказчик уверял – фрачный материал… Купили черные туфли, черные шелковые носки». Так что Булгаков описывал торгсины «с натуры».
… крича: «Пожар!» – Этот фрагмент текста Булгаков писал 1 февраля 1934 г. А вот что произошло за несколько дней до этого. Запись Елены Сергеевны от 23 января 1934 г.:
«Ну и ночь была. М. А. нездоровилось. Он лежа диктовал мне главу из романа – пожар в Берлиозовой квартире. Диктовка закончилась во втором часу ночи. Я пошла в кухню – насчет ужина, Маша стирала. Была злая и очень рванула таз с керосинки, та полетела со стола, в угол, где стоял бидон и четверть с керосином – не закрытые. Вспыхнул огонь. Я закричала: „Миша!!“ Он, как был, в одной рубахе, босой, примчался и застал уже кухню в огне. Эта идиотка Маша не хотела выходить из кухни, так как у нее в подушке были зашиты деньги!..
Я разбудила Сережку, одела его и вывела во двор, вернее – выставила окно и выпрыгнула, и взяла его. Потом вернулась домой. М. А., стоя по щиколотки в воде, с обожженными руками и волосами, бросал на огонь все, что мог: одеяла, подушки и все выстиранное белье. В конце концов он остановил пожар. Но был момент, когда и у него поколебалась уверенность и он крикнул мне: „Вызывай пожарных!“
Пожарные приехали, когда дело было кончено. С ними – милиция. Составили протокол. Пожарные предлагали: давайте из шланга польем всю квартиру! Миша, прижимая руку к груди, отказывался».
Ленинград, июль, 1934 г.– Перерыв в работе над романом оказался вынужденным. Переезд на новую квартиру, болезнь Елены Сергеевны, срочная работа над комедией «Блаженство», а затем – подготовка к поездке за границу – все это заставило Булгакова отложить рукопись романа о дьяволе до лучших времен. Возобновил он работу в тяжелом состоянии, когда нервное и физическое переутомление достигло предела. В это время, 11 июля, он писал В. В. Вересаеву: «Хочу рассказать Вам о необыкновенных моих весенних приключениях… Ну-с, в конце апреля сочинил заявление о том, что прошусь на два месяца во Францию и в Рим с Еленой Сергеевной… Послал… Первое известие: „Заявление передано в ЦК“. 17 мая… Звонок по телефону: „Вы подавали? Поезжайте… Заполняйте анкету Вашу и Вашей жены“. К четырем часам дня анкеты были заполнены… Наступило состояние блаженства… Вы верите ли, я сел размечать главы книги!.. 19-го паспортов нет. 23-го – на 25-е, 25-го – на 27-е… Ждем терпеливо… Самые трезвые люди на свете – это наши мхатчики… Вообразите, они уверовали в то, что Булгаков едет. Значит же, дело серьезно! Настолько уверовали, что в список мхатчиков, которые должны были получить паспорта… включили и меня с Еленой Сергеевной. Дали список курьеру – катись за паспортами.
Он покатился и прикатился… Словом, он привез паспорта всем, а мне беленькую бумажку – М. А. Булгакову отказано… Впечатление? Оно было грандиозно, клянусь русской литературой! Пожалуй, правильней всего все происшедшее сравнить с крушением курьерского поезда… Выбрался я из-под обломков в таком виде, что неприятно было глянуть на меня… 13 июня я все бросил и уехал в Ленинград…»
– Сейчас в Гнездниковском загорится!..– В начале 20-х гг. в этом переулке, в доме Нирензее, находилась московская редакция газеты «Накануне» (главная редакция была в Берлине), потом там размещался уголовный розыск.
На плоской террасе здания…– Перед текстом Булгаков сделал обширные прочерки, поскольку несколько предыдущих глав он уничтожил.
Булгаков описывает знаменитый дом Пашкова, построенный в 1784—1786 гг. выдающимся русским архитектором В. И. Баженовым. В 1862—1925 гг. в нем размещался Румянцевский музей, затем – отдел рукописей Российской государственной библиотеки.
До некоторой степени это напоминает мне пожар Рима.– Имеется в виду грандиозный пожар Рима в 64 г. н. э. Из 13 районов города уцелело только 3. По одной из версий, город был подожжен по приказу императора Нерона (правил 54—68 гг. н. э.). Пожар Москвы Булгаков обозначил сначала 1943-м, а затем 1945 г. См. коммент. 43.
… в Ваганьковский переулок…– С 1922 г.– Староваганьковский, а с 1926 г.– часть улицы Маркса и Энгельса.
… в огромнейший трехсветный зал…– Имеется в виду общий читальный зал. Булгаков прекрасно ориентировался в помещениях дома Пашкова, ибо часто посещал его в качестве читателя в конце 20-х – начале 30-х гг. В его архиве сохранились читательские билеты на посещение библиотеки.
Между…– В этом месте обрыв текста. Очевидно, вырваны листы, содержащие картины пожара в Москве.
… и фиолетовый всадник соскочил со спины.– В следующей рукописной редакции этот важнейший эпизод опущен автором. При перепечатке текста в 1938 г. эпизод был восстановлен в иной редакции.
– Мир вам,– сказал гнусавый голос.– Здесь Азазелло кощунственно обыгрывает слова воскресшего Иисуса Христа, произнесенные Им перед апостолами: «…мир вам» (Лк, 24:36). Более того, в следующей рукописной редакции Азазелло, увидев обрадовавшуюся ему голую Наташу, стал раскланиваться и повторять: «Мир вам!»
… даже дам с содранной кожей…– Булгаков, видимо, намекает на страшный киевский период 1918—1919 гг., когда он был очевидцем подобных редчайших зверств, которые творили сменявшие друг друга власти.
– С ней,– глухо сказал он,– с ней. А иначе не поеду.– Эту главу романа Булгаков писал в сентябре 1934 г., когда свежи еще были в памяти печальные события лета – отказ властей в поездке за границу. На Булгаковых отказ произвел сильнейшее впечатление, и они долго после этого не могли оправиться. Характерно, что Булгаков настаивал на совместной с Еленой Сергеевной поездке. В жалобе на имя Сталина, написанной после отказа 10—11 июня 1934 г., Булгаков мотивировал совместную поездку тем, что страдает истощением нервной системы и боязнью одиночества, и это полностью соответствовало действительности. Но был и другой принципиальный момент – Булгаков хотел знать, доверяют ли ему или по-прежнему считают человеком неблагонадежным. Об этом запись в дневнике Е. С. Булгаковой от 3 января 1934 г.:
«…М. А., при бешеном ликовании Жуховицкого, подписал соглашение на Турбиных с Лайонсом (американский журналист.– В. Л.).
– Вот поедете за границу,– возбужденно стал говорить Жуховицкий.– Только без Елены Сергеевны!..
– Вот крест! – тут Миша истово перекрестился – почему-то католическим крестом,– что без Елены Сергеевны не поеду! Даже если мне в руки паспорт вложат.
– Но почему?!
– Потому что привык по заграницам с Еленой Сергеевной ездить. А кроме того, принципиально не хочу быть в положении человека, которому нужно оставлять заложников за себя».
Первый пожар подплыл под ноги поэту на Волхонке.– Волхонка – улица, на которой был расположен грандиозный храм Христа Спасителя, взорванный в декабре 1931 г. (ныне восстановлен).
… бледнея от злобы, поднял…– В этом месте вырваны листы.
– Я уж давно жду этого восклицания, мастер.– Впервые за семь лет работы над романом его главный герой назван мастером.
Я никогда ничего не видел. Я провел свою жизнь заключенным. Я слеп и нищ.– Сравним с фразой из письма Булгакова Сталину от 30 мая 1931 г.: «…мне закрыт горизонт, у меня отнята высшая писательская школа, я лишен возможности решить для себя громадные вопросы. Привита психология заключенного».
… над гигантским городом.– Возможно, это Париж – город, в который Булгаков стремился много лет, а в 1934 г. цель была совсем близка… Писатель приводит весьма характерную деталь – «прямые, как стрелы, бульвары». На одном из таких бульваров жил его брат – Николай Афанасьевич.
… после рязанских страданий…– Сначала в тексте было «ваших страданий». Но затем Булгаков зачеркнул слово «ваших» и надписал сверху «рязанских».
– А здесь вы не собираетесь быть?..– В свое время навестим.– Весьма многозначительный вопрос и не менее интересный ответ. Возможно, по мысли писателя, отлично понимавшего ту зловещую роль, которую сыграли внешние силы в подготовке и осуществлении «социальной революции» в России, возмездие наступит и для них.
Белая магия и ее разоблачение.– В таком виде глава появилась в ноябре 1934 г., о чем есть запись в дневнике Е. С. Булгаковой от 8 ноября: «М. А. диктовал мне роман – сцену в кабаре».
И здесь вмешался в дело Аркадий Аполлонович Семплеяров.– От фр. «simple» – заурядный, глупый. Собирательный образ. А. В. Луначарский, несомненно, представитель этого «собрания». За фигурой Семплеярова угадывается также и А. С. Енукидзе. Хотя фамилия Семплеярова как предполагаемого персонажа романа упоминается в черновиках 1931 г., в качестве действующего лица введена в конце 1934 г. И это не случайно. Как мы уже отмечали, в июне этого года Булгакову было отказано в поездке в Париж и Рим. Заявление же на выезд писатель подавал через Енукидзе. Видимо, Булгаков полагал, что Енукидзе не оказал необходимую помощь в этом деле.
… про солнечный размах… писали? – Булгаков вновь возвращается к одной из центральных тем романа – к призванию писателя. Лицемерие и фальшь в писательском деле он рассматривал как духовное падение человека, не имеющее оправдания. Наиболее ярко эту мысль Булгаков выразил в образе «писателя» Пончика-Непобеды (пьеса «Адам и Ева»). Приведем ниже фрагмент из знаменитого монолога Пончика-Непобеды:
«Господи! Господи!.. Прости меня за то, что я сотрудничал в „Безбожнике“. Прости, дорогой Господи! Перед людьми я мог бы отпереться, так как подписывался псевдонимом, но Тебе не совру – это был именно я! Я сотрудничал в „Безбожнике» по легкомыслию… Матерь Божия, но на колхозы Ты не в претензии?.. Ну что особенного? Ну мужики были порознь, ну а теперь будут вместе. Какая разница, Господи? Не пропадут они, окаянные! Воззри, о Господи, на погибающего раба Твоего Пончика-Непобеду, спаси его! Я православный, Господи, и дед мой служил в консистории…»
– Я – мастер…– В 1937—1938 гг. Булгаков возвращается к теме глав «Гроза и радуга» и «Полночное явление».
… не успел он дописать свой роман до половины, как…– Далее идет авторское многоточие. Эту часть текста Булгаков дописал во второй полной редакции.
Настал самый мучительный час шестой.– В последующих редакциях: «Солнце уже снижалось над Лысой Горой…» В публикуемой редакции Булгаков придерживается евангельского повествования.
… громадный щит с надписью на … языке «Разбойники»…– Булгаков не написал, на каком языке. Видимо, еще размышлял и не пришел к определенному решению. В следующей редакции: «…ехала повозка, нагруженная тремя дубовыми столбами с перекладинами, веревками и таблицами с надписями на трех языках – латинском, греческом и еврейском». То есть Булгаков повторил то, что записано в Евангелиях от Луки (23:38) и от Иоанна (19:20). Однако в последней редакции писатель вновь отошел от евангельских повествований и изменил текст. Теперь он звучал так: «…ехали в повозке трое осужденных с белыми досками на шее, на каждой из которых было написано „Разбойник и мятежник“ на двух языках – арамейском и греческом».
… и поднял с земли нож. Но он не успел ударить себя.– В следующей редакции безумное отчаяние Левия Матвея доведено писателем до крайней точки. Несомненно, в тексте отразилось и нарастающее год от года бессильное отчаяние самого автора.
Что снилось Босому.– Эта глава имела несколько названий: «Разговор по душам», «Необыкновенные приключения Босого», «Московские ночи».
Сдавайте валюту! – Некоторые исследователи полагают, что у описанной Булгаковым сцены вымогательства валюты был «литературный прототип». Так, Г. А. Лесскис в комментарии к этой главе (см.: Б у л г а к о в М. А. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. М., 1990. С. 652) пишет: «…у этой неправдоподобной сцены был литературный прототип – книга немецкого писателя-антифашиста Л. Фейхтвангера „Москва. 1937“… В этой книге описывался инсценированный Сталиным судебный процесс над Радеком, Пятаковым и др. партийными руководителями… Фейхтвангер пытался уверить весь мир, будто обвиняемые… действительно совершали те преступления, в которых их обвиняли, а все это „походило больше на дискуссию, которую ведут в тоне беседы образованные люди…“». Но следует заметить, что Булгаков, отрицательно относившийся к данному произведению Л. Фейхтвангера, главу «Что снилось Босому» написал в 1933—1935 гг.! Как раз в это время заканчивалась вторая волна по насильственному изъятию валюты у населения.
… Сергея Герардовича…– Сначала в тексте было «Сергея Бухарыча», а затем Булгаков исправил на Герардовича, но не везде.
И опять наступил антракт, ознаменов…– В этом месте вырван лист с текстом.
Пречистенка, 2-й Лимонный…– Лимонный переулок выдуман писателем. По-видимому, подразумевался Померанцев переулок, соединявший Пречистенку с Остоженкой. Померанец – горький апельсин, дерево из группы цитрусовых. Переулок был переименован в 1922 г. из Троицкого в Померанцев в честь одного из участников Октябрьских боев в Москве – А. А. Померанцева. Возможно, Булгаков, игнорировавший переименования улиц, в данном случае обыгрывает это новое наименование.
История костюма и прочее.– Другие названия главы: «Странный день», «Безумный день».
Христос был изображен во фраке, с моноклем в глазу и с револьвером в руках.– Булгаков специально приобрел комплект журнала «Безбожник» и частенько лицезрел глумливые рисунки на его страницах. А рисунки были просто чудовищные. Некоторые из них постараемся описать.
Один из рисунков имел заголовок: «Примите, ядите сие есть тело Мое…» И куча людей действительно пожирает нарисованного Иисуса Христа: откусили руку, прогрызли живот и с аппетитом поедают кишки, вгрызаются в различные части тела…
На другом рисунке Иисус Христос шествует во главе колонны. По обе стороны от Него белогвардейские офицеры. Чуть поодаль – свалка только что расстрелянных людей. Бог добродушно-доволен, офицеры подобострастны и спокойны, ибо Иисус Христос их лично благословил на это деяние…
Или вот еще рисунок… Иисус Христос на нем показан обманщиком-мошенником, поборником богатств и покровителем сильных мира сего.
Так что Булгаков нисколько не сгустил краски, описывая богоборческую работу берлиозов. Что же касается описанного писателем рисунка, то он выбрал его, видимо, потому, что самого Булгакова карикатуристы очень часто изображали во фраке и с моноклем в глазу. Правда, без револьвера в руках.
… рукописи Мирандолы и Рейхлина…– Пико делла Мирандола (1463—1494) – знаменитый итальянский философ, теолог и каббалист. Поражал современников своим ранним развитием – к десяти годам от роду был уже известным мыслителем и поэтом. Знал более двадцати языков, довольно быстро постиг «все тайны» европейской науки. Особое внимание уделял изучению каббалы, в оригинале читал Ветхий Завет и Коран, написал мистический комментарий к Библии. В 1486 г. опубликовал «900 тезисов», которые вызвался защищать перед учеными христианского мира. «Тезисы» были осуждены папской курией. В ответ мыслитель обнародовал «Апологию» осужденных тезисов (1489). И лишь в 1493 г. Папа Александр VI снял с них запрещение. Автор трактатов «Гептаплус», «О Бытии и Едином». Большой интерес вызвало его сочинение «Против предсказующей астрологии», которое вышло уже после его смерти (1495).
Заметим, что в списке авторов трудов по демонологии, который составил для себя Булгаков, Мирандола стоит в числе первых.
Иоганн Рейхлин (1455—1522) – известный немецкий гуманист и гебраист. Интерес к еврейскому языку и каббале особенно проявился у него после встречи с Пико делла Мирандолой в 1490 г. во Флоренции. Считался в Германии лучшим знатоком древних языков, и Лютер называл его своим отцом. Обвинялся в ереси. В 1509 г. был вызван на спор евреем-перекрещенцем Пфефферкорном, который видел в иудаизме один вред и потому предлагал уничтожить все еврейские книги. Диспут продолжался много лет, сопровождался публикацией ряда сочинений спорящих сторон, которые сохранили свое значение и до настоящего времени.
Прокуратор – заведующий доходами в императорской провинции (точнее, в Древнем Риме; в эпоху Римской империи – см. примеч. 172.– L.). Прокуратор римской провинции Иудеи, в состав которой входили собственно Иудея, Самария и Идумея, назначался самим императором, но находился в подчинении наместника Сирии.
Кордегардия – помещение для военного караула, а также для содержания арестованных под стражей.
Легион – военный отряд первоначально из 6000, а позже из 3600 солдат. Состоял из 10 когорт, что равнялось 30 манипулам, или 60 центуриям.
Манипул – отряд солдат, состоящий из двух центурий, что составляло 120 человек, если отряд состоял из велитов (легковооруженных воинов), или гастатов (копьеносцев), или принципов (тяжеловооруженных бойцов), и 60 человек, если состоял из триариев (самых опытных солдат).
Таллиф – особая белая одежда, имеющая вид продолговатого четырехугольного платка с круглым прорезом в середине для головы.
Кентурион(центурион) – командующий кентурией (центурией) – отрядом солдат из 100 человек, а впоследствии из 60.
Игемон – дословно по-гречески – вождь, предводитель. Употреблялось в те времена в значении «правитель», «господин».
Левий Матвей – один из 12 апостолов, в прошлом мытарь (сборщик податей и пошлин). До разрушения римлянами Иерусалима (70 г. н. э.) проповедовал в Палестине, а затем – в Эфиопии, Малой Азии, Македонии. Принял мученическую смерть в Гиераполе во Фригии, по другой версии – в Персии. Гиерапольский епископ Палий (ум. ок. 165 г.) в своей работе «Изъяснение изречений Господа» отмечал, что при жизни Иисуса Христа за Ним записывал лишь апостол Матфей. Позже эти записи с арамейского языка переводили кто как мог.
Из Эн-Назира…– Булгаков почерпнул эти сведения из книги английского историка и богослова Ф. В. Фаррара «Жизнь Иисуса Христа». Сохранилась короткая выписка: «Назарет. Этот городок есть Эн-Назира, Назарет…»
– Я – сириец.– Галилею нередко в просторечии называли языческой, т.к. население ее было не чисто иудейским, а смешанным, и около половины всех городских жителей составляли греки, сирийцы, римляне. Булгаков и в этом случае отходит от библейской традиции. На него не могли не повлиять описания внешности Христа, данные Фарраром, Штраусом и др.
– Я – сириец.– Галилею нередко в просторечии называли языческой, т.к. население ее было не чисто иудейским, а смешанным, и около половины всех городских жителей составляли греки, сирийцы, римляне. Булгаков и в этом случае отходит от библейской традиции. На него не могли не повлиять описания внешности Христа, данные Фарраром, Штраусом и др.
– Ты был в Египте? – В Талмуде рассказывается, что Иешуа Назарет и Иешуа бен Перахая ездили вместе в Александрию Египетскую, где Иешуа Назарет якобы научился колдовству и, вернувшись в Иудею, «свел Израиля с пути».
… не будем сотрясать воздух пустыми и бессмысленными клятвами.– В Нагорной проповеди Христа говорится: «Еще слышали вы, что сказано древним: „Не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои“. А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: «да, да»; «нет, нет»; а что сверх того, то от лукавого» (Мф, 5:33—37).
… в бою при Идиставизо.– В долине Идиставизо в 16 г. н. э. римский полководец Германик (племянник императора Тиберия) нанес поражение германским племенам херусков, возглавляемых Арминием (Германом).
Так ты называ…– Часть листа вырвана.
Синедрион – совет старейшин в Иерусалиме, высшее государственное учреждение и судилище евреев в III—I вв. до н. э.; в период римского господства – верховный суд Иудеи. Состоял из 71 члена, включая главу Синедриона – первосвященника. Римляне ограничили власть Синедриона, отобрав право меча и право смерти: Синедрион мог выносить смертные приговоры, но для их исполнения требовалось утверждение римского наместника.
… по имени Иуда, он из Кериота…– Иуда из Кериота (Искариот) – прозвище Иуды чаще всего объясняется как Иш-Кариот – «человек из Кариота», или Кериота. Но так как ни города, ни местности с таким названием нет, то Кариот отождествляют с Кириафом, городом в колене Иудином, находящимся к северо-западу от Иерусалима, по дороге в Лидду.
… лицо арестанта исчезло и заменилось другим…– Имеется в виду Тиберий Клавдий Нерон (42 г. до н. э.– 37 г. н. э.), пасынок Августа, римский император с 14 г. н. э., отличавшийся мнительностью и жестокостью. Уже с 15 г. н. э. в Риме начинаются процессы об оскорблении величества, участившиеся после 23 г. н. э., а после разгрома заговора Сеяна (31 г.) последовала волна террора, продолжавшаяся до конца правления Тиберия. Известно, что Тиберий неоднократно судил наместников, злоупотреблявших в провинциях своей властью.
… возникла каприйская зелень в саду…– Островок Капреи (соврем. Капри) в южной части Неаполитанского залива был любимым местом пребывания императора Тиберия. За свое пристрастие к острову был прозван Капринеем. Страдал проказой.
… двое – за Синедрионом – Варраван Иисус…– Варраван Иисус – в Евангелиях упоминается как Варавва, что в переводе с арамейского означает «сын Отца» – один из мессианских титулов. Не случайно совпадение имени Христа и Вараввы – Иисус. По-видимому, Варавва провозгласил себя Мессией и призывал к мятежу против римской власти. «Варавва был посажен в темницу за произведенное в городе возмущение и убийство» (Лк, 23:19). В Евангелии от Матфея он назван «известным узником» (27:16). Выбирая, кого из двух «мессий» предать казни, Синедрион, зная, что идеи – самое сильное оружие, счел Христа с Его мирной проповедью более опасным, чем бунтовщик и убийца Варавва.
Приходит Карл Радек…– Карл Радек принадлежал к тому ряду государственных лиц (Троцкий, Ягода и прочие), к которым Булгаков испытывал особые чувства. Радек участвовал в травле писателя. Это хорошо видно из воспоминаний В. С. Ардова, который писал: «Роман («Белая гвардия») был встречен несправедливой бранью… Особенно усердствовал в осуждении „Дней Турбиных“ театральный критик В. И. Блюм. Он занимал должность начальника отдела драматических театров Реперткома. По его протесту и обрушились на спектакль критики и начальники разных рангов. Театр апеллировал в ЦК партии.
Помню, я был в зале МХАТа на том закрытом спектакле, когда специальная комиссия, выделенная ЦК, смотрела „Дни Турбиных“. Помню, как в антракте Карл Радек – член этой комиссии – говорил кому-то из своих друзей, делая неправильные ударения почти во всяком слове – так говорят по-русски уроженцы Галиции:
– Я считаю, что цензура права!»
Кстати, Радек еще в студенческие годы получил кличку Крадек, так как однажды был уличен в краже часов и других предметов у своих товарищей.
Анекдоты про Радека ходили в обществе.
… не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз…– В третьей главе Берлиоз «превращен» Булгаковым в Михаила Мирцева (прозрачный намек на Михаила Ефимовича Кольцова (Фридлянда), редактора «Огонька», «Чудака», «Крокодила», главу Журнально-газетного объединения, фельетониста и очеркиста «Правды»), а в пятой главе – в Александра Александровича Мирцева.
Заметим, кстати, что некоторые исследователи, отмечая совпадение инициалов М. А. Булгакова и М. А. Берлиоза, упорно ищут параллели между героем романа и его автором, привлекая в «союзники» и композитора Гектора Берлиоза. Так, О. Кушлина и Ю. Смирнов пишут: «…совпадение инициалов Михаила Александровича Берлиоза и Михаила Афанасьевича Булгакова ‹…› и „мистического композитора“ ‹…› заставляет увидеть в выборе этого имени особый смысл.
Сходство имеется уже в биографиях. И тот и другой получили медицинское образование и оставили врачебное поприще ради искусства… ‹…› Но главные параллели проходят через их творчество. Булгаков пишет «роман о дьяволе», в который включена и тема Фауста, и тема Христа, и тема шабаша. Основные сочинения Берлиоза: восемь снов из «Фауста», ораториальная трилогия «Детство Христа», опера-оратория «Осуждение Фауста» и самое известное его произведение «Фантастическая симфония»… ‹…› Гектор Берлиоз гораздо ближе М. А. Булгакову, чем к персонажу его романа – М. А. Берлиозу. ‹…› Возможно, что Берлиоз – это в какой-то степени сатира писателя на самого себя, модель преуспевающего Булгакова, пожертвовавшего чистотой помыслов и твердостью убеждений для карьеры» (К у ш л и н а О., С м и р н о в Ю. Некоторые вопросы поэтики романа «Мастер и Маргарита» // М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 302). О сомнительности подобных заключений свидетельствует хотя бы тот факт, что в различных редакциях романа Берлиоз именуется Мирцевым, Крицким, Цыганским, Чайковским… Михаилом Яковлевичем, Антоном Антоновичем, Антоном Мироновичем, Владимиром Антоновичем, Марком Антоновичем, Борисом Петровичем, Григорием Александровичем…
Но Берлиозом персонаж романа (кстати, один из самых не любимых Булгаковым) назван, видимо, действительно не случайно. Скорее всего писателю для характеристики воинствующего атеиста-богоборца более всего подходили черты композитора Гектора Берлиоза, который сочинял «антирелигиозную» музыку, доходя до шутовских пародий в «Фантастической симфонии».
… в речи его появлялись имена не только Эрнеста Ренана и Штрауса…– Жозеф Эрнест Ренан (1823—1892) – французский писатель и историк, филолог-востоковед, автор сочинений по истории христианства. В «Истории происхождения христианства» и «Истории израильского народа» высказывал предположения об историчности Иисуса Христа. Булгаков в течение ряда лет изучал труды Ренана и делал многочисленные выписки из работ ученого.
Давид Фридрих Штраус (1808—1874) – немецкий теолог, философ. Отрицал достоверность евангельских преданий, рассматривал их как мифы, но Иисуса считал исторической личностью. Его работу «Жизнь Иисуса» (Лейпциг; СПб., 1907) Булгаков изучал еще в конце 20-х гг. По Штраусу писатель уточнял те или иные исторические факты, предания, легенды. Интересна, например, следующая его запись: «Причиною тьмы, которую один Лука определяет более точным образом, как затмение солнца, не могло быть естественное затмение: в то время было пасхальное полнолуние… То же самое получилось с солнцем… во время убийства Цезаря… (Ш т р а у с Д. Жизнь Иисуса. Т. II. С. 250)».
Филон Александрийский(ок. 25 г. до н. э. – ок. 50 г. н. э.) – иудейско-эллинистический теолог и философ-мистик. В своих сочинениях соединял догмы иудаизма с греческой философией, на этой основе разработал метод аллегорического толкования Библии. Считается одним из отцов христианства. В тетрадях Булгакова имеется такая лаконичная запись: «Филон (30-е гг. Р. X.) упоминает Пилата» (НИОР РГБ. Ф. 562. К. 8. Ед. хр. 1. Л. 22).
Иосиф Флавий(37 г. – после 100 г.) – иудейско-римский историк, автор сочинений «Иудейская война», «Иудейские древности», «Жизнь», содержащих сведения об условиях возникновения христианства.
Публий Корнелий Тацит(ок. 58 г. – ок. 117 г.) – римский историк, автор сочинений «Анналы», «История» и др. В одной из тетрадей Булгакова записано: «„Auctor nomiais Iesus Christos, Tiberio imperante, per procuratoren Pontium Pilatum supplicio affectus erat…“ (Корнелий Тацит. Анналы. Кн. 15. Гл. 44)» (НИОР РГБ. Ф. 562. К. 8. Ед. хр. 1. Л. 9). В переводе с латинского: «Виновник этого названия (речь идет о секте христиан.– В. Л.) Христос в царствование Тиберия прокуратором Понтием Пилатом был предан казни». Эту цитату из сочинения Тацита Булгаков почти дословно использовал в первой редакции «романа о дьяволе» («Черный маг»), изменив лишь время глагола («erat» – был предан казни, «erit» – будет казнен) и употребив иное смысловое значение слова «imperante» (в царствование Тиберия – по приказанию Тиберия): Понтий Пилат, выйдя к иудейской толпе, произносит страшный приговор: «Iesus Nazarenus, Tiberio imperante, per procuratorem Pontium Pilatum supplicio affectus erit!» («Иисус Назарей, по приказанию Тиберия, прокуратором Понтием Пилатом будет казнен!»)
… вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат…– Пилат, или Понтийский Пилат,– римский прокуратор («правитель», «игемон»), управлявший Палестиной как частью римской провинции Сирии во время земной жизни Иисуса Христа. Прокуратором был около десяти лет (26—36). Изучая огромный материал о Понтиии Пилате, Булгаков делал многочисленные записи, выписки, пометки, подробно указывая использованные источники. В его рабочих тетрадях разного времени есть, например, такие записи: «Понтий Пилат вступил в должность прокуратора Иудеи в 26 г. нашей эры, сменив Валерия Грата (Лука, гл. III; Иосиф Флавий, иудейский историк, кн. 18, гл. 2); прокуратор был подчинен наместнику (легату) Сирии; Атус – король и дочь мельника Пила. Pila-Atus… Понт Пятый! Прокуратор!.. Гора Пилата. Гора Pilatus…» «Он был преемником Валерия Грата и 6-м! прокуратором Иудеи» (Брок[гауз] 46, 595); «Пятый! прокуратор Иудеи не составлял исключения в этом отношении…» (Маккавейский Н. К. Археология истории страданий Господа Иисуса Христа // Тр. Киевской Духовной Академии. 1891. № 2. С. 211); «…он сделался шестым (?!) прокуратором Иудеи…» (Ф а р р а р Ф. В. С. 734); мог ли Пилат есть устрицы? В какой Кесарии жил Прокуратор? Отнюдь не в Кесарии Филипповой, а в Кесарии Палестинской или Кесарии со Стратоновой башней… на берегу Средиземного моря» (НИОР РГБ. Ф. 562. К. 8. Ед. хр. 1).
– В третий раз прошу за Варравана,– отозвал…– В этом месте два листа в рукописи вырваны. Сохранились лишь узкие полоски бумаги с обрывками слов.
… поверьте хоть в то, что дьявол существует! – Не будучи человеком воцерковленным, но воспитанный в семье профессора Духовной академии, в атмосфере истинной интеллигентности и глубокой образованности, Булгаков остро реагировал на захлестнувшую в 20-е гг. страну антирелигиозную пропаганду, на кощунственное разрушение храмов. Подобное проявление духовного невежества, пренебрежение многовековыми нравственными устоями оценивались Булгаковым однозначно как преступление.
И наверное, не случайно в черновике «романа о дьяволе» редактор «Безбожника» Владимир Миронович Берлиоз предлагает Воланду напечатать в журнале главы из его евангелия. На это предложение Воланд отвечает: «Сотрудничать у вас я счел бы счастьем». Тем самым Булгаков относит «безбожную» литературу к разряду «сатанинской».
… и Мирцев оказался лежащим на рельсах.– Булгаков несколько раз переписывал сцену гибели Берлиоза, во всех вариантах она показана натуралистически и без тени сочувствия к гибнущему редактору-атеисту.
– Не путай ты меня,– зарычал на него поэт…– В черновике: «– Застрелю! – завыл Иванушка.– С дороги, арамей!»
… Иван оказался на громадном гранитном амфитеатре, спускающемся к воде.– В черновике: «…Иванушка скаканул и выскочил на набережной храма Христа Спасителя…» В 1929 г., когда был закончен черновой вариант романа, храм Христа Спасителя еще не был уничтожен.
… по поводу сплетни, пущенной Храмкиной и Избердеем…– В черновике далее: «…впал в правый уклон. Прямо и точно сообщаю, что все это вранье… Насчет правого уклона категорически заявляю – неправда. Если уж и впал бы Антон Антонович (имеется в виду Берлиоз.– В. Л.), то ни в коем случае не в правый уклон, а скорее в левый загиб. Но он никуда не впал».
… решила поправить свои нервы и для этого съездить на два месяца в Париж к сестре.– В этом эпизоде просматриваются реальные события из жизни Булгакова, происшедшие в мае—июне 1934 г., когда писателем было подано «прошение о двухмесячной заграничной поездке» вместе с Е. С. Булгаковой. Но в данном тексте есть, на наш взгляд, одно немаловажное место, которое раскрывает главную причину стремления Булгакова побывать в Париже: «Ежедневно много звонила по телефону, много ездила по Москве, в естественном и радостном волнении, что вскоре увидит и обнимет сестру, с которой не виделась 14 лет» (выделено нами.– В. Л.). В 1934 г. исполнилось 14 лет, как Булгаков последний раз видел своих младших братьев – Николая и Ивана, совсем еще юнцами попавших в Добровольческую армию и вместе с ее частями прошедших весь путь отступления и эвакуации. После труднейших испытаний они обосновались в Париже, не имея ни малейшей возможности для встречи с родными. Мысли об их судьбе, пока не были получены известия от них, наверное, были тревожны и мучительны для Булгакова, а желание увидеть их – огромно. Многократные же попытки его «прорвать блокаду» и добиться разрешения на поездку за границу кончались отказами, все более утверждавшими чувство «узника» в душе писателя. И не случайно в дневнике Е. С. Булгаковой появилась такая запись 12 февраля 1937 г.: «Больное место М. А.: „Я узник… меня никогда не выпустят отсюда… Я никогда не увижу света“». Так же горько звучат слова мастера, сказанные им во время ночного полета с Воландом над землей: «Я никогда ничего не видел. Я провел всю жизнь заключенным. Я слеп и нищ».
Явление героя.– Ранее глава называлась более скромно: «Полночное явление».
… человек, лет 38-ми примерно, худой и бритый, с висящим темным клоком волос и длинным острым носом.– Булгаков нарочито наделяет героя внешними гоголевскими чертами. Ранее в «Полночном явлении» герой – «человек лет 35 примерно, худой и бритый блондин…».
… всматриваясь в живые карие глаза…– В «Полночном явлении»: «…всматриваясь в живые зеленые глаза…» Так менялись портретные черты героя: сначала – блондин с зелеными глазами, затем – темноволосый с карими глазами. Сохранилась лишь живость взгляда.
… не люблю драк, шума и всяких таких вещей.– В окончательной редакции Булгаков эту мысль развивает: «…не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде… Ненавистен мне людской крик…» И хотя некоторые исследователи увязывают это высказывание героя со словами профессора Вагнера из «Фауста»: «Но от забав простонародья // Держусь я, доктор, в стороне…» – думается, подобные сравнения в данном случае неуместны. Для Булгакова, страдавшего после контузии мучительными головными болями, всякого рода суета, резкие, раздражающие звуки были настоящим бедствием. Еще в автобиографической «Красной короне» (1922) он писал: «Больше всего я ненавижу… громкие человеческие голоса… и стук». И в «Самогонном озере» (1923): «В блаженной тишине родилась у меня жгучая мысль о том, что исполнилось мое мечтанье и бабка Павловна, торгующая папиросами, умерла. Решил я это потому, что из комнаты Павловны не доносилось криков истязуемого ее сына Шурки… О, миг блаженный, светлый час!..» Из повести «Был май» (1934): «…машины отчаянно кричали разными голосами, и каждый раз, как они кричали, сердце падало и подгибались ноги.
– Вот когда-нибудь крикнет так машина, а я возьму и умру…»
И одна из многих записей Е. С. Булгаковой на эту тему (1938): «М. А. ненавидит всякую суету в квартире».
Более Булгакова ненавидел суету, крики и резкие звуки, видимо, только Иван Васильевич, вычеркнувший из текста пьесы так необходимый там выстрел. Но это – в «Театральном романе»…
– О, как я угадал! – Нечто подобное писал Булгаков Елене Сергеевне 6—7 августа 1938 г.: «Я случайно напал на статью о фантастике Гофмана. Я берегу ее для тебя, зная, что она поразит тебя так же, как и меня. Я прав в „Мастере и Маргарите“! Ты понимаешь, чего стоит это сознание – я прав!»
Речь шла о статье И. В. Миримского «Социальная фантастика Гофмана» (Литературная учеба. 1938. № 5). Приведем лишь два небольших отрывка из статьи, подчеркнутых Булгаковым (таких подчеркиваний было много):
«…цитируются с научной серьезностью подлинные сочинения знаменитых магов и демонолатров, которых сам Гофман знал только понаслышке. В результате к имени Гофмана прикрепляются и получают широкое хождение прозвания вроде спирит, теософ, экстатик… Сам Гофман, обладавший, как известно, необыкновенно трезвым и практическим умом, предвидел кривотолки своих будущих критиков…»
«Он превращает искусство в боевую вышку, с которой как художник творит сатирическую расправу над действительностью».
– Эх, жаль, что на месте Мирцева не было критика Латунского! – Критиков, громивших Булгакова в прессе, было много. Но среди них было несколько, кто сыграл особую роль в травле писателя. К ним, несомненно, относится О. С. Литовский (1892—1971), председатель Главреперткома, театральный критик и драматург. Приведем несколько отрывков из его «критических» статей и выступлений разных лет против Булгакова.
Из выступления на диспуте в Доме печати под названием «Суд над „Белой гвардией“» 19 октября 1926 г.: «Пьеса лжива и тенденциозна в сторону симпатий к белым. Это попытка задним числом оправдать белое движение» (НИОР РГБ. Ф. 562. К. 27. Ед. хр. 2. Л. 76).
Из статьи «Тридцать лет Художественного театра» (Комсомольская правда. 1928. 27 октября):
«Булгаковщина всех видов или полнокровная советская тематика – так станет вопрос перед МХТ сегодня, в день его тридцатилетней годовщины.
От того, как театр решит этот вопрос, зависит – сумеет ли он стать равноправным участником в общей семье строителей новой культуры».
Этот фрагмент текста Булгаков подчеркнул жирно красным карандашом, а фамилию О. Литовского – синим.
Из статьи «На переломе» (Известия. 1929. 20 июня):
«Общее обострение классовой борьбы нашло свое отражение и в театре… Разве борьба за постановку „Бега“ не есть отражение мелкобуржуазного натиска на театр? И не есть ли попытка протащить на сцену «Карамазовых» явление реакционного порядка?
Наконец, в этом году мы имели одну постановку, представляющую собою злостный пасквиль на Октябрьскую революцию, целиком сыгравшую на руку враждебным нам силам: речь идет о „Багровом острове“».
Из статьи «Советская драматургия к Всесоюзному съезду писателей» (Театр и драматургия. 1934. № 6):
«За три с лишним года, прошедших со времени XVI съезда нашей партии, советская драматургия прошла путь, измеряемый десятилетиями. Для того чтобы понять значительность этого пути, достаточно вспомнить состояние нашего репертуара к концу 1929 года… Советская драматургия имела в своем пассиве такие пьесы, как троцкистский „Партбилет“ Завалишина, как клеветнически изображающий Октябрьскую революцию «Багровый остров» Булгакова… До этого с воинственной декларацией выступило сменовеховство в «Днях Турбиных» и в «Беге» Булгакова».
И наконец, О. Литовский один из первых выступил с требованием запретить «Мольера». После генеральных репетиций пьесы 5 и 9 февраля 1936 г. О. Литовский тут же опубликовал в «Советском искусстве» (11 февраля) резко отрицательную рецензию, в которой, в частности, говорилось: «Самый материал пьесы настолько недостоверный, что все усилия мхатовцев создать спектакль социально страстный не могли увенчаться успехом… „Кровосмесительная“ версия никем в пьесе не опровергается, придает ей сугубо мещанский характер… Булгакову нельзя отказать в драматургическом таланте и сценической опытности. Эта опытность не спасает автора от примитива…»
Вскоре пьеса «Мольер» была снята со сцены.
Если Булгаков был постоянно на «прицеле» у Литовского, то и писатель пристально следил за деятельностью этой личности. Все «критические» залпы Литовского фиксировались и собирались в специальном альбоме, ему посвящены многие страницы в романе (и какие страницы!); нельзя не привести хотя бы несколько записей из дневника Е. С. Булгаковой (цитируем по неопубликованной редакции ее дневника). 7 февраля 1934 г.: «Театральные сплетни: …Литовского выгоняют из Главреперткома. [М. А.]: „Не радуйся, следующий будет еще хуже. Дело не в Литовском, а в Реперткоме“». 11 февраля 1936 г.: «Сегодня Литовский, пользуясь своим положением, поместил в „Советском искусстве“ статью о „Мольере“. Злобой пышет! Он даже не пытается скрывать ее. Так ясно понимаешь, что это продиктовано личной ненавистью его к Михаилу Афанасьевичу». 30 апреля 1937 г.: «…встретили Тренева. Он рассказывал, что на собрании драматургов вытащили к ответу Литовского. „Зачем протаскивал всячески пьесы Киршона и Афиногенова?!“ Этот негодяй, Литовский, вертелся как на огне и даже кричал что-то вроде – не я один!» 5 июня: «В „Советском искусстве“ сообщение, что Литовский уволен с поста председателя Главреперткома. Литовский – один из самых гнусных гадин, каких я только знала по литературной Мишиной жизни» (Булгаков образ Маргариты иногда лепил с натуры! – В. Л.). 6 сентября: «Вечером Смирнов… рассказывал, что арестован Литовский. Правда ли это, не знаю» (во второй редакции: «Ну, уж это было бы слишком хорошо»). 28 сентября 1938 г.: «Пришли Марков и Виленкин, старались доказать, что сейчас все по-иному – плохие пьесы никого не удовлетворяют, у всех желание настоящей вещи. Надо Мише именно сейчас написать пьесу. Миша отвечал, что раз Литовский опять всплыл, опять получил место и чин – все будет по-старому. Литовский – это символ!»
Но надо все-таки отдать должное Литовскому: он, в отличие от многих критиков, прижавших впоследствии хвосты и заговоривших по-иному, и в последующие годы утверждал свое: «Произведения Булгакова, начиная от его откровенно контрреволюционной прозы – „Дьяволиада“, „Роковые яйца“ – и кончая „Мольером“, занимают место не в художественной, а в политической истории нашей страны как наиболее яркое и выразительное проявление внутренней эмиграции, хорошо известной под нарицательным именем „булгаковщины“» (Л и т о в с к и й О. С. Так и было. М., 1958. С. 205).
С мнением одного из ведущих «оппонентов» Булгакова нельзя не согласиться, если несколько изменить его формулировку: произведения Булгакова занимают ведущее место в художественной литературе и в политической истории нашей страны как наиболее яркое и выразительное проявление патриотически настроенной русской интеллигенции.
… что женщина умная, замечательная…– На этом обрывается текст романа. На несколько месяцев Булгаков как бы отстранился от своего любимого детища. Возвращение состоялось в конце 1937 – начале 1938 г., но не к отложенной рукописи («Князь тьмы»), а к новой редакции.
Золотое Копье.– Ранние редакции этой главы были написаны в 1928—1929 гг. (их названия, к сожалению, сохранились лишь частично). В последующие годы автор вносил существенные изменения и дополнения в текст главы (отдельные ее части переносились в другие главы), но основная структурная и содержательная канва не менялась. Настоящий текст корректировался (и корректировка эта была обширнейшей) при его перепечатке в мае—июне 1938 г. О том, что эта работа была непростой, свидетельствует письмо Булгакова к Елене Сергеевне от 27 мая 1938 г., в котором были такие слова: «Ночью – Пилат. Ах, какой трудный, путаный материал!»
Можно предположить, что трудности материала заключались прежде всего в том, что с введением в действие романа мастера и его подруги «древние» его главы стали отражать не только скрытые красноершалаимские мотивы (в ранних редакциях романа мастера и его подруги не существовало и в образе Иешуа сразу узнавались черты московского праведника), но и великие события древности, которые требовали от писателя осторожного и взвешенного подхода. В этой ситуации автору грозило «раздвоение» в описании подлинных ершалаимских и подлинных красноершалаимских событий. Булгаков работал как виртуоз, стремясь в одном тексте отразить события двух эпох, но избежать «раздвоенности» он так и не смог (это было и невозможно сделать).
Заметим при этом, что Булгаков не ставил себе задачей написать «новое Евангелие», как это делали многие его современники, начиная с печально знаменитого Демьяна Бедного. Ему важно было показать всю трагичность событий, происходивших в «красной столице», и отразить печальную судьбу честного писателя, существующего в условиях нравственного и духовного закабаления.
В белом плаще с кровавым генеральским подбоем…– В этом тексте видно «смешение» двух эпох. Звание «генерала» прокуратор, конечно, никак не мог носить, это «анахронизм» ранних редакций, где встречались и «ротмистр», и «адъютант», и «взводный», и Пилат мог послать Тиберию «телеграмму». В следующей редакции (при перепечатке текста) «генеральские» отличия прокуратора, разумеется, исчезли.
Что же касается «кровавого подбоя», то у исследователей сложилось единое мнение о том, что белый плащ с кровавым подбоем является как бы символом невинно пролитой крови. Б. В. Соколов соотносит даже булгаковскую задумку с произведением Г. Флобера «Иродиада», где римский наместник Сирии Вителлий носит льняную тогу с пересекающейся пурпурной перевязью (см.: Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита. Комментарий. М., 1989. С. 502). Очевидно, можно было бы привести и другие примеры литературных произведений, в которых их герои носят подобную или похожую одежду. Но нам представляется, что исходная мысль Булгакова о невинно пролитой Пилатом крови появилась у писателя после прочтения им романтической легенды под названием «Последние дни жизни Пилата, осудившего Христа на смерть» (издана в Киеве в 1881 г.). Эта легенда была одним из основных литературных источников при создании романа «О Христе, Пилате и дьяволе» (так он иногда значился в дневниках Е. С. Булгаковой). Характерная ее особенность заключается в том, что повествование в ней ведется от лица Пилата. По сути, это своеобразное «евангелие от Пилата», которое, конечно, не могло быть не замечено и не оценено по достоинству Булгаковым. Так вот, в «евангелии от Пилата» есть такой удивительный фрагмент:
«Остался я сам один, и в своем растерзанном сердце чувствовал, что то, что теперь совершается, более относится к кругу Божиих велений, нежели человеческих действий. Ужасный шум из Голгофы доносился до моих ушей, ветерок, казалось, несет ко мне чувство смертной борьбы, в какой не оканчивал жизни ни один из смертных. Черное облако покрыло башню храма, распространилось над городом и покрыло его черным покрывалом. Везде на земле эти страшные небесные знамения, почему, как говорят, Дионисий Ареопагит воскликнул: „Или творец мира страдает, или портится целая машина вселенной“. В первом часу ночи, одетый плащом, я шел в город и… направился к Голгофе. Там нашел я жертву уже оконченную – жертву, которая так недавно была принесена человеческою злобою… Молча, наклонив голову к земле, со стыдом возвращался народ в Иерусалим, потому что виденное наполнило их души страхом и сокрушением. Стража римская прошла около меня также в молчании, хорунжий закрыл своего орла в знак печали…
С обеспокоенною душою воротился я в преториум. Приблизившись к лестнице, я, при блеске молнии, увидел себя запятнанным кровию назарянина…» (С. 25—26; здесь и далее выделено мною.– В. Л.).
Отметим также, что во вступлении к легенде имеются такие слова: «История страданий Господа нашего показывает, что Пилат не принадлежал к числу заклятых врагов Спасителя… Он осудил Христа невиновного, против своей совести. И вот она никогда не дает ему покоя» (С. 3—4).
Из недальних казарм за дворцом…– При редактировании текста писатель стремился убрать все, что явно напоминало современность. В следующей редакции: «От флигелей, стоящих в тылу дворца…»
… ужасная болезнь – гемикрания…– Гемикрания, от греч. hemikrania (половина черепа). Непроходящая головная боль в «половине головы». В России привилось французское ее название – мигрень. Булгаков многие годы страдал от этой болезни, поэтому «со знанием дела» описывал ее свойства и действие.
… вложил в нее дощечку.– В следующей редакции Булгаков исправил на более правильное: «… вложил в эту руку кусок пергамента».
… все перепутали, что я говорил… они неверно записывают за мной.– Булгаков затрагивает вопрос о «противоречиях», якобы имеющихся в Евангелиях. Противники христианства поднимали этот вопрос во все века, пытаясь посеять сомнения в отношении текстов евангельских повествований. В 20-е гг. богоборцы всех мастей вновь стали оспаривать достоверность евангельских текстов. Часто проводились диспуты на эту тему. С удовольствием в них участвовали, например А. В. Луначарский и митрополит обновленческой «церкви» А. И. Введенский. Один из таких диспутов между ними был опубликован в брошюре: Л у н а ч а р с к и й А. В. Личность Христа в современной науке и литературе М.: Безбожник, 1928. Эта брошюра была тщательно изучена Булгаковым. Мы приведем из нее отрывок, который привлек внимание писателя.
«В в е д е н с к и й. …Я…должен попытаться реабилитировать Евангелия от некоторого, я бы сказал, обывательского взгляда на учение церкви о слове Божием. Оно боговдохновенно, следовательно, вы себе так представляете, что Бог, на манер лектора, диктовал, а стенографы, в виде святых апостолов, записывали…
Л у н а ч а р с к и й. Это была бы, пожалуй, лучшая техника.
В в е д е н с к и й. Но, обращаясь хотя бы к нашим стенографам (пардон, мадам), меня так много записывали, что я знаю, что и наши человеческие силы не всегда хорошо записывают человеческую речь. Так что даже если подходить к апостолам как к стенографам, очень может быть, что на них не следует сетовать более, чем на многих стенографов наших дней. Но апостолы никогда не хотели выступать в лице стенографов. Или вы думаете, что Христос шествовал по Галилее, а апостолы, в виде милиционеров истории, тотчас же в протоколе фиксировали… Дело вот в чем: у нас читается: Евангелие от Иоанна, от Матфея, от Луки, от Марка, а по-гречески стоят четыре буквы – „Ката“. По-гречески это значит «по»: Евангелие по Марку, по Луке, по Матфею, по Иоанну. Вы видите, как церковь предупреждает – не стенограмма, не протокол, не мемуары… Не результат чрезвычайной следственной исторической комиссии написан. Нет! Это поистине «по», то есть как апостолы пишут, исходя из своей психологии. Они записывали Евангелие как воспоминания. И в Евангелиях нет противоречий, а есть субъективное восприятие. Евангелие божественно по своему духу, а не по букве» (С. 37—38).
Есть много работ, авторы которых более убедительно, нежели А. И. Введенский, доказывают, что в Евангелиях нет противоречий (см., например, того же Фаррара). Однако по Булгакову получается, что в Евангелиях все-таки «путаница» есть, и продолжаться она будет, по его мнению, весьма продолжительное время. Если принимать всерьез «евангелие от Воланда» как попытку писателя ревизовать основы христианства, то можно констатировать отход Булгакова от евангельских повествований. Но если рассматривать «евангелие от Воланда» как автобиографические зарисовки писателя, то все получается логично. Общеизвестно, что политический сыск проявлял колоссальный интерес ко всему, что было написано Булгаковым или продиктовано (рассказано) им кому-либо. Дневники и некоторые рукописи писателя были изъяты органами ГПУ, а за ним самим «записывали» везде, где он только появлялся: на различных литературных чтениях («Никитинские субботники» и проч.) и кружках («Зеленая лампа» и др.), в «Гудке», в театре, на вечеринках и даже в собственной квартире. Вот только один пример (лояльно-профессорский) из многочисленных записей (от 14 марта 1936 г.):
«Статья в „Правде“ и последовавшее за ней снятие с репертуара пьесы М. А. Булгакова „Мольер“ особенно усилили как разговоры на эту тему, так и растерянность. Сам Булгаков сейчас находится в очень подавленном состоянии (у него вновь усилилась его боязнь ходить по улице одному), хотя внешне он старается ее скрыть. Кроме огорчения от того, что его пьеса, которая репетировалась четыре с половиной года, снята после семи представлений, его пугает его дальнейшая судьба как писателя… В разговорах о причинах снятия пьесы он все время спрашивает: „Неужели это действительно плохая пьеса?“ – и обсуждает отзывы о ней в газетах, совершенно не касаясь той идеи, какая в этой пьесе заключена (подавление поэта властью). Когда моя жена сказала ему, что на его счастье рецензенты обходят молчанием политический смысл его пьесы, он с притворной наивностью (намеренно) спросил: „А разве в "Мольере" есть политический смысл?“ – и дальше этой темы не развивал… В театре ему предлагали написать декларативное письмо, но это он сделать боится, видимо, считая, что это „уронит“ его как независимого писателя и поставит на одну плоскость с „кающимися“ и подхалимствующими. Возможно, что тактичный разговор в ЦК партии мог бы пробудить его сейчас отказаться от его постоянной темы – противопоставления свободного творчества писателя и насилия со стороны власти, темы, которой он в большой мере обязан своему провинциализму и оторванности от большого русла текущей жизни» («Я не шепотом в углу выражал эти мысли». С. 37—39).
«Записанное» – собиралось и систематизировалось в ОГПУ в «деле Булгакова». Туда же иногда попадали и «записи», которые имели совершенно другое предназначение. Например, там могли оказаться заметки П. С. Попова о Булгакове, поскольку Попов также находился «под колпаком». В архиве писателя сохранилась тетрадочка, в которой есть такая любопытная запись Н. Н. Лямина: «У меня есть чудный друг – Патя Попов, он мой старый знакомый и приятель… пишет разную галиматью (Макину биографию, например). Уже дошел до „самых корней“ его происхождения…» (ОР РГБ. Ф. 562. К. 17. Ед. хр. 19). Именно «корни» более всего и интересовали «специалистов» на Лубянке.
Пятнадцать лет (!) ходили за Булгаковым «добрые люди» и «записывали» каждое его слово, создавая своеобразное «евангелие от Булгакова», отрывки из которого появились в печати совсем недавно. Писатель прекрасно знал, что многие из окружения принимают участие (вольно или невольно) в создании его «евангелия», и боялся «искажений», «вранья» и «путаницы». Кстати, в последней редакции романа речь уже идет не о многих «тысячелетиях», в течение которых будет продолжаться «путаница», а лишь о «долгом времени». Эта поправка весьма симптоматична.
Добавим к сказанному, что многие факты свидетельствуют о том, что примерно в 1928 – начале 1929 гг. на Булгакова был написан донос, произведший на писателя сильнейшее впечатление (пока он не опубликован, но о его содержании можно судить по другим доносам этого страшного для писателя времени, в которых, например, были такие сведения: «О „Никитинских субботниках“ Булгаков высказал уверенность, что они – агентура ГПУ. Об Агранове Булгаков говорил, что он друг Пильняка, что он держит в руках „судьбы русских литераторов“, что писатели, близкие к Пильняку и верхушкам Федерации, всецело в поле зрения Агранова, причем ему даже не надо видеть писателя, чтобы знать его мысли»). С этого времени тема предательства и доносительства стала одной из главных в творчестве Булгакова.
Так что фразу Иешуа о «путанице» в записях «добрых людей» следует отнести не к древнейшим легендарным временам, а к временам сравнительно недавним, происходившим в «красном Ершалаиме».
… перерезать, уж наверно, может лишь тот, кто подвесил.– Это один из ключевых эпизодов не только данной главы, но и всего романа. Он, конечно, многозначен. Но нельзя не обратить внимания еще на один фрагмент из «евангелия от Пилата», который непосредственно связан с мыслью о волоске, на котором подвешена жизнь героя:
«Юноша,– сказал я,– доселе просил я тебя, теперь слушай моих приказаний. Спокойствие вверенной мне провинции требует этого; умеряй свои слова. Берегись преступить мое приказание, понимаешь меня, иди и будь счастлив!»
«Наместник Римский! – сказал он.– Что приношу я народам, не есть война, но любовь и милосердие. Я родился в тот день, когда кесарь Август даровал покой римскому миру, из-за меня война не произойдет, напротив, ее произведут другие, а когда приблизится страдание, удаляться от него не буду, покорюсь ему из послушания воли Отца моего, Который указал мне путь. Твой практический совет не осмыслен! Не в твоей силе удержать жертву, которая идет на алтарь» (Последние дни жизни Пилата… С. 20). Пилат в данном случае рассказывает о своей беседе с Иисусом Христом, состоявшейся до трагических событий.
А вот свидетельство из Евангелия от Иоанна уже о времени событий: «[не знаешь ли, что] я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? И Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было тебе дано свыше…» (19:10—11).
– Ты думаешь, несчастный, что римский прокуратор может отпустить человека, говорившего то, что говорил ты? Безумец! – Это вопрос, который был одним из определяющих для писателя и с точки зрения правды «исторической», и с точки зрения современной действительности. По общему свидетельству евангелистов (в том числе и апокрифического евангелия Никодима), Пилат не сомневался в невинности Подсудимого и утверждал, что «предали его из зависти». Он же неоднократно обращался к иудеям с предложением отпустить Узника. И лишь после того, как он услышал угрозы послать жалобу кесарю на его действия, Пилат резко изменился и фактически немотивированно предал на смерть невинного.
Но для Булгакова нужны были более аргументированные причины «трусости» Пилата. И он их нашел в ряде источников. Сошлемся хотя бы на книгу того же Маккавейского. По поводу «трусости» Пилата в ней сказано: «Кесарь в эпоху греко-римского государства сосредотачивал в своих руках все должности и почести, которые прежде были распределены между главными сановниками и представителями государства. Он был президентом законодательного собрания; он был постоянным главою национальной религии, несменяемым pontifex maximus. Его личность была священною и неприкосновенною… Он стал постоянным консулом, или верховным сановником, над всем римским миром. Наконец, кесарь сделался и императором, или военным главою, которому присягал каждый солдат в легионе. Таким образом, в этом одном человеке сосредотачивалось теперь все государство; потому измена ему была равна измене против государства; „противник кесарю“ должно было звучать как „противник величеству римского государства“. Пилат был amicus Caesaris, который, соединяясь с высшими должностями – легата, префекта, проконсула и др., указывал на близкие отношения к императору. Перестать быть „другом кесаря“, в чем обвиняла его толпа, значило сделаться изменником императору, а вместе с тем и целому государству.
Легко понять после этого, как могли подействовать на Пилата немногие, но страшные слова, так смело брошенные ему в лицо…» (С. 157—158).
Не менее сильно об этом же сказано у Фаррара:
«Пилат задрожал при страшном имени кесаря. Это было заклятое имя, и оно было выше всего. Он вспомнил о страшном обвинении в оскорблении величества… обвинении, при котором бледнели все прочие, которое приводило к конфискации имения, к пытке и было причиною страшных кровопролитий на улицах Рима… Пораженный страхом, неправедный судья, подчиняясь собственным своим опасностям, сознательно предал неповинную жертву на муки смерти» (С. 455). И еще: «Пилату представлялся великолепный случай показать величие кесарского правления и объявить Иисуса невинным, совершенно освободить Его. Но в этом-то он и начал колебаться и медлить… Он стал действовать нерешительно, чтобы только не возбуждать опасных фанатиков. Чтобы явно не высказать, что считает все их обвинения пустыми, он решил наказать публично Иисуса бичеванием, чтобы таким образом обесславить Его, опорочив в глазах народа, и сделать Его притязания смешными, а потом уже отпустить Его на свободу… Но над Пилатом тяготело сознание прежнего преступления; это сознание рождало трусость, а трусость уже есть слабость…» (С. 448). Именно это место в сочинении Фаррара более всего привлекало Булгакова, ибо оно, как на ладони, раскрывало ситуацию, сложившуюся вокруг писателя в 1929—1930 гг.
… настал теперь мой час… Полетит весть… самому императору…– Из многих легенд, сложившихся о Пилате, особый интерес представляют так называемые «Письма Пилата» императору Тиверию (в нескольких вариантах). Мы приведем одно из них, напечатанное в книге Н. Маккавейского «Археология истории страданий Господа Иисуса Христа» (Киев, 1991. С. 163).
«Понтий Пилат Клавдию. Недавно случилось, чему я сам свидетель, что иудеи через свою зависть жестоко наказали себя и своих потомков. Именно,– как имели отцы их обещание, что Бог их пошлет им с неба Святого своего, который по достоинству будет называться их царем, и Он обещал, что пошлет Его на землю через Деву: так в мое наместничество, когда Бог евреев послал Того в Иудею и увидели, что Он слепым дает зрение, прокаженных очищает, расслабленных исцеляет, демонов изгоняет из людей, даже мертвых воскрешает, повелевает ветрам, сухими ногами путешествует по волнам моря и делает многое другое, когда весь народ иудейский уверовал, что Он Сын Божий,– начальники иудейские воспылали завистью к Нему и схватили Его и передали мне, и многое лжесвидетельствовали мне о Нем, говоря, что Он волшебник и поступает против их закона. Я поверил, что это так, и предал Его в их волю для бичевания. Они же распяли Его и над погребенным держали стражу. На третий день, в то время как воины мои стояли на страже, Он воскрес: злоба же иудеев возгорелась до того, что они дали деньги солдатам, говоря: скажите, что ученики Его украли Его тело. Но они, хотя взяли деньги, однако не могли умолчать о том, что случилось. Ибо засвидетельствовали, что они видели, как Он воскрес и что взяли деньги у иудеев.– Об этом же доношу, чтобы кто не налгал, иначе и ты не вздумал бы верить лжи иудеев».
Явление героя.– Ранее глава называлась более скромно: «Полночное явление».
… мужчина лет тридцати восьми…– Булгаков нарочито наделяет героя внешними гоголевскими чертами. Ранее, в «Полночном явлении», герой – «человек лет 35 примерно, худой и бритый блондин…»
– Я – мастер…– Фраза, вызвавшая множество толкований и споров у исследователей. Напомним, что в черновой рукописи, датированной автором «7/1. 1934», перед Воландом предстает, вызволенный из тюремного лагеря его помощниками Бегемотом и Фиелло, любовник Маргариты – безымянный Поэт. Это соответствовало замыслу автора, записавшего в тетради осенью 1933 г.: «Встреча поэта с Воландом». Но вот 15 сентября 1934 г. в рукописи герой впервые назван «мастером» (Азазелло, «сменивший» Фиелло, обращается к герою: «Я уж давно жду этого восклицания, мастер»).
Вполне понятно, что Булгаков придавал особое значение понятию «мастер» и мог наделить своего героя (то есть автора романа) этим ко многому обязывающим эпитетом при твердом убеждении в том, что герой действительно достиг в своем творчестве высочайшего мастерства. И события осени 1934 г. как нельзя лучше способствовали тому, чтобы писатель утвердился в этом убеждении.
Возвратившийся из-за границы Станиславский тепло приветствовал Булгакова («…увидел М. А. – поцеловались. К. С. обнял М. А. за плечи и так пошли») и пожелал ставить «Мольера». Писатель, кстати, ждал возвращения Станиславского с нетерпением.
Другие театры изъявили желание ставить «Мольера», и в связи с этим возник вопрос об отзыве на эту пьесу Горького. Е. С. Булгакова зафиксировала в дневнике 8 сентября этот горьковский отзыв: «О пьесе Булгакова „Мольер“ я могу сказать, что – на мой взгляд – это очень хорошая, искусстно (так в тексте, т. е. мастерски.– В. Л.) сделанная вещь… Автору удалось многое, что еще раз утверждает общее мнение о его талантливости и его способности драматурга. Он отлично написал портрет Мольера на склоне его дней… Так же хорошо, смело и – я бы сказал – красиво дан Король-Солнце, да и вообще все роли хороши… Отличная пьеса…» Надо полагать, этот отзыв был писателю приятен.
В это же время Булгаков был принят в Союз писателей. Вроде бы положительно решился вопрос с «Бегом». Предложения на экранизацию «Ревизора», «Мертвых душ» сыпались со всех сторон. Писатель принял ответственное решение о создании пьесы «Александр Пушкин»…
Но, быть может, самым главным событием этих дней (во всяком случае, в плане психологическом) было огромное внимание к Булгакову со стороны американцев. В Москву прибыла группа американских актеров, ставивших у себя в США «Дни Турбиных». Они посетили МХАТ и посмотрели пьесу в исполнении уже прославленных русских актеров (любопытно, что в это же время в зале находилась и группа актеров из Чехии, также поставивших у себя на родине «Дни Турбиных»). Внимание к американо-советскому «контакту» было столь велико, что посол СССР в США А. А. Трояновский обратился к американским актерам с приветствием: «Ваша постановка „Дней Турбиных“ Михаила Булгакова будет, я уверен, вехой в культурном и художественном сближении наших двух стран».
Булгаков многократно встречался с американцами; они были в восторге от пьесы и ее автора и пригласили его посетить США. Посол США в СССР У. Буллит стал настоящим поклонником таланта писателя. Запись Е. С. Булгаковой 6 сентября: «…Буллит опять подошел к нам. Он сказал, что смотрит пьесу в пятый раз, всячески хвалил ее…» Уже позже, в 1936 г., Е. С. Булгакова зафиксирует слова Буллита о Булгакове («необычайно хвалебно говорил о пьесе, о М. А. вообще, называл его мастером»), но эти же слова посол мог сказать писателю и в сентябре 1934 г.
Таким образом, причиной замены наименования героя (и автора!) романа стала, на наш взгляд, совокупность важных событий вокруг Булгакова и ощущение им своего творческого потенциала.
Необходимо также отметить, что новое наименование героя придавало ему больше таинственности и загадочности, что также отвечало авторскому замыслу.
… в переулок близ Пречистенки, в две комнаты в подвале маленького домика в садике.– Мнения относительно помещения («квартиры мастера»), которое описано у Булгакова, расходятся: Л. Е. Белозерская указывает на жилище друзей писателя П. С. Попова и А. И. Толстой по Плотникову пер., д. 10, «на Арбате, в подвальчике, впоследствии воспетом в романе „Мастер и Маргарита“. Уж не знаю, чем так приглянулся подвальчик Булгакову. Одна комната в два окна была, правда, пригляднее, чем другая, узкая как кишка…» (Б е л о з е р с к а я Л. Е. Воспоминания. М., 1989. С. 110); Б. С. Мягков полагает, что в романе описана небольшая усадьба в Мансуровском пер., д. 9, где проживали другие друзья – Топлениковы (см.: М я г к о в Б. С. Булгаковская Москва. М., 1993. С. 168—175). Но мы хотели бы обратить внимание на следующий фрагмент письма П. С. Попова Е. С. Булгаковой от 27 декабря 1940 г.: «Я думал, что наш плотниковский подвальчик Миша так энергично выдрал из тетрадки (речь, видимо, идет о рисунке «подвальчика» в тетради П. С. Попова.– В. Л.), рассердившись на меня за что-то. Это, может быть, и так, но изъял это место Миша, конечно, по другой причине – ведь наш подвальчик Миша использовал для описания квартиры мастера… (выделено мною.– В. Л.). Словом, уступаю свою прежнюю квартиру» (см.: Б у л г а к о в М. Письма. Жизнеописание в документах. М., 1989. С. 533). Очевидно, исследователям необходимо все-таки присоединиться к мнениям Л. Е. Белозерской и П. С. Попова, особенно к последнему, ибо «хозяин дома» никак не мог ошибиться в данном случае.
Но тут я увидел ее… Она несла… желтые цветы.– Вопрос о прототипе Маргариты не столь уж прост, как кажется на первый взгляд. В том, что Елена Сергеевна Булгакова является основным прототипом главной героини романа,– у нас нет никаких сомнений. Но нет никаких сомнений и в том, что образ этот – собирательный. К сожалению, глубоких исследований на эту тему пока не было, хотя тема эта – благодатнейшая и многообещающая. Мы лишь отметим, что свидетельства М. П. Смирновой (С м и р н о в а М. П. Встреча с мастером / / Сахаров Вс. Михаил Булгаков. М., 2000. С. 403—418) не могут быть выдуманными и представляют немалый интерес. Тем более что в одном из черновиков романа героиня названа «Маргаритой Петровной» (имя и отчество Смирновой). Но были и другие прототипы героини, не менее интересные и своеобразные.
… критики Латунский и Ариман и литератор Мстислав Лаврович.– Следует заметить, что Булгаков не оставлял без внимания ни одной критической статьи в свой адрес. Он вырезал их из газет и журналов, надписывал и вклеивал в альбом, который со временем превратился в толстенную книгу. Кроме того, он составлял список авторов этих статей. Так, один из списков имеет следующий заголовок: «Список врагов М. Булгакова по „Турбиным“». Среди десятков фамилий – известные имена: А. В. Луначарский, Ф. Ф. Раскольников, М. Е. Кольцов, В. М. Киршон, А. А. Фадеев, А. И. Безыменский, В. В. Алперс, Р. Пикель и многие другие.
За фигурами критиков Аримана и Латунского узнаются активнейшие гонители Булгакова Л. Л. Авербах (1903—1939) – генеральный секретарь пресловутого РАППа, редактор ряда журналов, критик и публицист, и О. С. Литовский. А за именем Мстислава Лавровича просматривается Всеволод Вишневский, нередко обрушивавшийся с критикой на произведения Булгакова.
… сделал попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа.– Во многих «ругательных» статьях Л. Л. Авербаха и других критиков, направленных против «Дней Турбиных» и «Бега», употреблялись подобные выражения, только речь шла не о религии, а о Белом движении. Так, в статье И. Бачелиса «Бег назад должен быть приостановлен» (Комсомольская правда. 1928. 23 октября) говорилось, что МХАТ делает «попытку протащить булгаковскую апологию белогвардейщиныв советский театр, на советскую сцену, показать эту написанную посредственным богомазом(выделено мною.– В. Л.) икону белогвардейских великомучеников советскому зрителю».
… крепко ударить по пилатчине и тому богомазу, который вздумал ее протащить…– В конце 20-х гг. в газетах нередко мелькали такие заголовки: «Ударим по булгаковщине!», «На посту против булгаковщины», «Против булгаковщины» и т. п. «Булгаковщина всех видов или полнокровная советская тематика? – так встанет вопрос перед МХТ сегодня, в день его тридцатилетней годовщины»,– писал О. С. Литовский в «Комсомольской правде» 27 октября 1928 г.
… называлась статья Латунского «Воинствующий старообрядец».– Этим названием Булгаков как бы обобщил совокупность лживых статей, которых были десятки. Так, Р. Пикель в статье «Начало итогов» (Советский театр. 1930. № 1) писал: «Имя Булгакова было синонимом неприкрытого сменовеховства, устряловщины и мелкобуржуазной политической реакции на театре и одновременно знаменем и целой программой для ретроградных и консервативных группировок…»
… Я тебя вылечу, не дам тебе сдаться…– Здесь Булгаков воспроизводит слова Елены Сергеевны, часто произносившиеся ею в тяжелые для писателя времена. 14 января 1933 г. Михаил Афанасьевич писал своему брату Николаю в Париж: «Силы мои истощились… Елена Сергеевна носится с мыслью поправить меня в течение полугода. Я в это ни в какой мере не верю, но за компанию готов смотреть розово на будущее».
– Я стоял в том же самом пальто, но с оторванными пуговицами… заросший громадной бородой, в дырявых валенках…– Писатель недвусмысленно намекает, что герой был арестован и несколько месяцев находился в «местах не столь отдаленных».
Номер этой и последующих глав в оригинале – арабскими цифрами.– L.
Слава петуху! – Согласно многим легендам и народным преданиям, петух – символ света и солнца; его крик символизирует уходящую тьму и наступающий рассвет, всякая нечисть с этого момента начинает терять свою силу. У Булгакова образ петуха буквально пронизывает все его творчество.
А. И. Куприн однажды описал поведение «нансеновского петуха», попавшего на борту «Фрама» в заполярную ночь: «Он так привык к тому, чтобы вслед за его звонким криком послушно всходило великолепное солнце, что в первый раз, когда оно не выкатилось из-за горизонта, Петух гневно ударил шпорой и уже приготовился сказать, подобно своему знаменитому тезке:
– Мне кажется, что я ждал?
Но солнце не появилось даже с опозданием. Петуху пришлось повторить свой возглас еще раз, и еще, и еще. Солнце не повиновалось. Через несколько ужасных дней Петух сошел с ума…»
И далее Куприн сравнил этого несчастного петуха с русским зарубежьем, с Россией, с русским народом, утратившим «понятие о месте и времени выхода солнца» (К у п р и н А. И. Нансеновские петухи // Общее дело. Париж. 1921. 2 мая).
… присасывать и причмокивать, резкие изменения голоса…– При создании образа Варенухи писатель использовал рассказ А. К. Толстого «Упырь».
Варенуха не отбрасывал тени.– Булгаков, очевидно, был знаком с книгой А. Шамиссо (1781—1838) «История Петера Шлемеля» (1814), герой которой продает свою тень нечистой силе. Продавший свою тень (или утративший ее по какой-то другой причине) уже не отбрасывает ее и числится в договоре с нечистой силой. Позже этот мотив был использован писателями при описании «демонических» явлений (А. К. Толстой и др.).
Сон Никанора Ивановича.– Одна из самых острых в политическом отношении глав романа. При публикации романа в журнале «Москва» (1966—1967) эта глава была почти полностью запрещена цензурой. И это несмотря на то, что автор построил ее в иронически-сатирическом плане, без видимой жалости и сочувствия к пострадавшим.
Дело в том, что Булгаков затрагивал одну из самых зловещих тем в истории прошедшего века – периодически проводимых реквизиций у населения (и у церковных учреждений) в пользу государства. На самом же деле изъятия ценностей проводились чаще всего (особенно в годы Гражданской войны и в начале 20-х гг.) без оформления самой элементарной учетной документации, и у руководителей изъятия имелись неограниченные возможности для присвоения этих ценностей. Автор этих строк познакомился с материалами «муниципализации торговли» в Москве в 1919 г., которая проводилась Каменевым и Гроссбергом. Редчайшие ценности вывозились из «Мюр и Мерилиза» и множества других магазинов сотнями возов без составления какой-либо документации. Грабеж был колоссальным, невиданным. Участники грабежа в один день становились богатейшими людьми. Сколько из общего количества изъятых ценностей оставалось у государства – никто, конечно, сказать не может.
Изъятия золота и валюты в последующие годы проводились более организованно и сопровождались жестокостями чрезвычайными, ибо в руках ВЧК (ОГПУ, НКВД) были сосредоточены, по сути, все виды власти. Как писал в свое время В. Г. Короленко, «революция чрезвычаек сразу подвинула нас на столетия назад в отношении отправления правосудия». Зато новые сановники обогащались несметно. Об этом очень часто писали газеты русского зарубежья. Так, 3 февраля 1928 г. в газете «Возрождение» была помещена злая заметка известного публициста Александра Яблоновского под названием «Луначарочки». На сей раз в публикации говорилось не о гареме Луначарского и ему подобных и не о «грехопадении луначарочек», а об одежде и украшениях, которые им раздаривают нарком просвещения и другие сановники из различных «источников»: бриллианты, диадемы из жемчуга и пр.
Булгаков, конечно, был в курсе всех этих безобразий и отвечал на них так, как и мог ответить: сатирой и презрением.
Прямо скажем, все воры…– Вот так ненавязчиво, в диалоге Булгаков раскрывает «страшные черты» русского народа (см. его письмо правительству от 28 марта 1930 г.).
Пушкиным-то меня не удивишь…– В ранней редакции конец главы более эффектный и острый – с проповедью священника о необходимости сдачи валюты: «…Божие Богу, но кесарево… принадлежит кесарю», то есть существующей власти.
На Лысой Горе.– Многое еще в романе остается тайной. И проясняться оно будет по мере более глубокого изучения жизненного пути писателя, в том числе и во время Гражданской войны. Вполне понятно, что и в Киеве в 1918—1919 гг., и на Кавказе в 1919—1920 гг. Булгаков был свидетелем (вольным или невольным) многих жутких сцен, о которых он, по вполне понятным причинам, ничего не говорил. Но он, несомненно, использовал свои впечатления для описания тех или иных событий в своих художественных произведениях. Лексика и зарисовки Гражданской войны встречаются и в главе «На Лысой Горе». Здесь действуют «взводы» и «эскадроны», «солдаты» и «офицеры»…
Нет смысла в усердном сопоставлении описанной им казни Иешуа с казнью Иисуса Христа, поскольку Булгаков, обладая чувством меры, использовал лишь некоторые эпизоды из евангельских повествований, чтобы создать видимость «похожести» в этих двух описаниях казни. На самом деле в романе распинается именно «Иешуа», которому суждено было жить и творить в «красном Ершалаиме» в двадцатые-тридцатые годы. И «игемон», и «Каифа» – совершенно прозрачны, поскольку также действуют в те же годы в том же месте. Загадочен лишь «Левий», с такой редчайшей преданностью относящийся к Иешуа (Е. С. Булгакова очень любила этот образ, находя в нем кое-какие свои черты; но Левий Матвей был сотворен писателем в 1928—1929 годах!). И не случайно «толпа» и «чернь» фактически не играют никакой роли в судьбе Иешуа (в первых редакциях романа Воланд, отвечая на вопрос Берлиоза об участии толпы в подстрекательстве к казни Иешуа, говорит: «Помилуйте! Желал бы я видеть, как какая-нибудь толпа могла вмешаться в суд, чинимый прокуратором, да еще таким, как Пилат!.. Да и зачем она станет завывать? Решительно ей все равно, повесят ли кого или расстреляют. Толпа, Владимир Миронович, во все времена толпа – чернь…»). Судьбу Иешуа решают Каиафа и Пилат. Причем надо заметить, что в процессе работы над романом (от редакции к редакции) писатель роль Каиафы, выражающего интересы каббалы, сужает, а роль (и вину!) прокуратора в гибели Иешуа поднимает.
… и таблицами с надписями на трех языках…– И ни слова не говорится о том, что же было написано на этих таблицах. В позднейшей редакции Булгаков добавляет: «…на каждой из которых было написано „Разбойник и мятежник“».
В данном случае писатель совершенно сознательно отходит от важнейшего евангельского события, как бы подчеркивая, что речь идет совсем о других временах и других лицах. Сравним с описанием этого события в книге Фаррара «Жизнь Иисуса Христа» (одном из основных литературных источников для Булгакова):
«Когда крест был поставлен, иудейские начальники в первый раз ясно заметили смертельное себе оскорбление, в котором Пилат выразил свое негодование. Раньше, по своей слепоте и самоуверенности, они воображали, что распятие Христа будет поруганием только Его Самого. Но теперь, когда они увидели Его висящим среди двух разбойников, на кресте более высоком, им внезапно пришло на мысль, что тут была публичная насмешка и над ними. Потому что на белой, выкрашенной известкой, деревянной доске (эту деталь Булгаков в последней редакции ввел в текст – осужденные у него с «белыми досками на шее».– В. Л.), видимой так ясно над головой Иисуса Христа на кресте, имелась черными буквами изображенная надпись на трех самых распространенных языках древнего мира, из которых один несомненно был известен каждому в этой собравшейся толпе: на официальном латинском, ходячем греческом и народном арамейском. Надпись гласила, что Человек, преданный таким образом позорной рабской смерти, Этот Человек, распятый между двух разбойников, на виду у всего мира, был – ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ» (С. 771—772).
Булгаков извлекал из святых повествований только то, что могло быть приложено к судьбе «красноершалаимского» праведника, который в глазах власти был «разбойником и мятежником» (в пьесе «Кабала святош» он именовался «сволочью» и «каторжником»).
Причина отчаяния Левия заключалась в той тяжкой ошибке, которую он совершил…– Образ Левия Матвея настолько неоднозначен, что исследователи пока лишь теряются в догадках, не предлагая ничего вразумительного для его разъяснения. Очевидно одно: Левий Матвей имеет мало общего с евангелистом Матфеем, и искать его прототип нужно вроде бы среди персонажей «красного Ершалаима». Но при этом возникает вопрос: как соотнести, например, столь трагически яркое и психологически верное описание «поведения» Левия Матвея во время казни Иешуа с московскими реалиями и ближайшим окружением писателя? Едва ли тут возможно провести параллели (не с точки зрения обстоятельств и условий «казни», а с точки зрения обретения столь отважного и преданного соратника и товарища, каковым представлен Левий Матвей). Скорее всего, образ Левия Матвея создавался Булгаковым как образ-мечта, ибо в самые отчаянные дни своей жизни, в январе 1930 г., он писал своему брату: «Я обречен… Защиты и помощи у меня нет».
Но нам удалось выяснить (отчасти), как создавался образ Левия Матвея (на примере именно описания жизни Иешуа). Среди легенд о Пилате выделяется очерк о его жизни под названием «Понтий Пилат. Рассказ из первых времен христианства» (СПб., 1893. Пер. с нем.). Особенность этой легенды заключается в том, что в ней дано полное «жизнеописание» Пилата – от детских лет и до смерти. Писатель многое использовал из этого очерка при создании не только образа Пилата, но и других героев романа. Описанная Булгаковым трагедия Левия Матвея также вытекает из этого легендарного источника. Чтобы было видно, как писатель творчески переработал привлекший его внимание текст, приведем обширную цитату из этого «Рассказа». При этом поясним читателю, что действие происходит в Германии, где родился и жил Пилат, которого в то время звали Ингомар. Не послушав предостережения сестры, он попал в плен к римлянам.
«В середине кружка стояла женщина. Трепещущая, с разорванною красною одеждою, спутанными волосами и окровавленными руками, старалась она защитить себя от слишком наглого военного, который хотел тащить ее далее. То была его мать!.. Достаточно было для Ингомара одного взгляда, чтобы узнать ее в оскорбленной женщине. Вероятно, и она, подобно сестре, отважилась на попытку спасти его. Как молния, пролетела эта мысль в голове Ингомара. Чувство раскаяния, о котором говорила в эту ночь его сестра, шевельнулось в его душе.
Но вот один солдат сорвал с головы его матери золотой венец и с насмешливой улыбкой передал своим товарищам…
Теперь уже Ингомар не мог более удержаться от овладевшего им гнева. Исступленный, бросился он в толпу, работая около себя вправо и влево кулаками, чтобы силою пробить дорогу к матери… Но это ему не удалось. Один из солдат грубо толкнул его в грудь, отчего он зашатался и упал навзничь, ударившись головою об острый камень: из глубокой раны тотчас же потекла обильная кровь. В глазах у него потемнело, и только неясно видел он, как они потащили мать его к хижине. После этого он потерял сознание.
Когда он пришел в себя, он уже не видел ее и все казалось ему сном. Однако только на короткое время он мог поддаться этому обману, потому что скоро он услышал из хижины жалобные вопли ужаса. Мать, очевидно, там заперли; в то же время он заметил, что дверь к ней крепко была притворена. Что же с нею хотят делать? В это время один из солдат притащил головню и положил ее на сухую соломенную крышу, которую вслед за тем охватил огонь. С быстротою молнии Ингомар понял намерение римских солдат. Стиснув губы от бешенства, он энергично вскочил на ноги… Но он опять сильным толчком был отброшен назад и, когда стал отчаянно защищаться, его руки и ноги были схвачены, т. е. цепочка (которую ему подарили воины за ловкое метание копья.– В. Л.) сделалась цепью, как предупреждала его сестра. И вот теперь он лежал в нескольких шагах от хижины, где горело самое дорогое для него, что он до сих пор имел и что спасти он все-таки был бессилен. С часто задерживаемым дыханием он прислушивался к воплям матери, которая должна была умереть такою ужасною смертью… Сопровождаемый по сторонам воинами, он вместе с другими принужден был оставить место своей родины…
– Альбруна! – шепнул он в отчаянии.– Зачем я не послушал тебя!…
И слеза упала на его скованные руки» (С. 17—19).
Встретив через несколько лет сестру, Пилат, теперь уже видный военачальник, услышал от нее такой рассказ:
«Помнишь ли ты ту ночь в римском лагере? Тогда ты не послушался. И знаешь ли ты, какие были последствия твоего тогдашнего упрямства? Если ты еще имеешь сердце, то ты не забыл горящей хижины и ужасных воплей нашей матери… Я все тогда видела с дуба(здесь и далее выделено мною.– В. Л.). Я хотела спасти мать, когда вы ушли, но было уже поздно. Во всю жизнь я никогда не забуду мучительных часов, которые я тогда провела на дереве.Быть близко к ней и в то же время так далеко. И все это, Ингомар, было наказанием за то, что ты, в своей привязанности к римскому блеску, пренебрег моим первым предупреждением… Это проклятие твоей первой трусости, твоего первого безумного поступка…» (С. 65—66).
Можно только подивиться тому, как Булгаков умел читать источники, находить в них самое сокровенное, а затем использовать найденное в своих уже тщательно продуманных сюжетах. В данном случае описание в легенде попыток Пилата и его сестры спасти в безнадежной ситуации свою мать послужило основой для создания главы «Казнь» и раскрытия образа Левия Матвея.
– Что тебе надо? Зачем подошел ко мне? Что ты хочешь еще от меня? – Совершенно немыслимые для евангельских повествований слова. Но они находятся в полной гармонии с отчаянным криком царевича Алексея из чернового варианта «Петра Великого» (Булгаков работал над либретто к опере «Петр Великий» в одно время с «закатным романом» и потому «переклички» естественны): «О, признак страшный, роковой, повсюду гонится за мной, гнетет меня и давит! Нет, никогда меня он не оставит!»
– Игемон…– Это последнее слово Иешуа перед смертью (последним словом Иисуса Христа было: «Свершилось!»). И писатель оказался трагически гениальным провидцем, ибо в последние часы своей жизни, находясь в полузабытьи, он повторял: «Я хочу, чтобы разговор шел… о… Я разговор перед Сталиным не могу вести…» И далее, многократно: «Ответил бы!… Ответил бы непременно! Я ответил бы!»
Булгаков умирал с мыслью о несправедливом «игемоне»…
Надо сказать правду, все мы люди! – Эти авторские «лирические отступления» в окончательной редакции были сняты.
… пес… Тузбубен…– Типичная булгаковская шутка, основанная на игре слов. В дореволюционные годы известна была полицейская розыскная собака Треф. Будучи карточным игроком, Булгаков без труда придумал собаке более звучную кличку.
А может, и Фаланд.– В редакции под названием «Князь тьмы» действует не Воланд, а Фаланд (der Voland означает то же, что и der Faland,– черт).
… красавица Сусанна Ричардовна Брокар.– В окончательной редакции «Анна Ричардовна».
… до Ваганьковского переулка…– Переулок, соединяющий Воздвиженку со Знаменкой, на углу его расположен Дом Пашкова.
Второе отделение… помещалось во дворе, в… особняке…– По всем приметам («…у решетки в переулке…», «…и жители трехэтажного дома, выходившего сбоку…») – это дом № 17, в котором, по иронии судьбы, разместилась бухгалтерия Российской государственной библиотеки.
… дядя покойного Берлиоза – Александр Максимилианович Радужный…– В ранней редакции «Максим Максимович Латунский», в позднейшей – «Максимилиан Андреевич Поплавский».
… пятьсот штук книг…– Скрытая характеристика «новых гениев», на самом деле представлявших собой молодых людей, наспех напичканных кое-какими знаниями и не имевших даже солидной библиотеки.
Квартира в Москве! Это серьезно.– Приехав в Москву, Булгаков писал матери в Киев 17 ноября 1921 г.: «Пишу это все еще с той целью, чтобы показать, в каких условиях мне приходится осуществлять свою idee-fixe. А заключается она в том, чтоб в три года восстановить норму – квартиру, одежду, пищу и книги. Удастся ли – увидим». Спустя два года, 30 сентября 1923 г., он записал в дневнике: «Если отбросить мои воображаемые и действительные страхи жизни, можно признаться, что в жизни моей теперь крупный дефект только один – отсутствие квартиры».
Его не радовали ни весенние разливы Днепра…– Незадолго перед этим (текст писался в 1937 г.), в июне 1936 г., Булгаков делился своим желанием в письме С. А. Ермолинскому: «Киев настолько ослепителен, что у меня родилось желание покинуть Москву, переселиться, чтобы дожить жизнь над Днепром».
Фрак… Впрочем, если угодно, пиджак…– Булгаков обыгрывает разговор, состоявшийся у него 31 марта 1937 г. с женой американского дипломата Дж. Кеннана. Е. С. Булгакова зафиксировала его в своем дневнике:
«А днем… пришло приглашение на бал-маскарад в американском посольстве, устраивает дочь посла.
До чего же это не вяжется с нашим настроением!
Вечером М. А. позвонил жене Кеннана, а потом я с ней говорила. Она страшно уговаривает прийти:
– Какой-нибудь оригинальный костюм!
– А мужчины будут во фраках?
Она отвечает (с сильным акцентом):
– Нет, я думаю, можно смокинг тоже. Но костюм лучше! Маски даются там.
А где, какой смокинг? Где туфли лакированные? Рубахи, воротнички?..»
… шарахнулась большая темная птица, задев крыльями лысину буфетчика. Она… оказалась совой.– Согласно народным преданиям, если сова пролетит над головой человека или, что еще хуже, заденет его, то этот человек вскоре должен умереть.
– Марта, проводи!..– В следующей редакции – «Гелла».
Я вернулась, как несчастный Левий, слишком поздно.– Далее три листа в тетради вырвано.
… а Аримана не видите? – Ариман с другой стороны… вон мелькает лысина…– Из этого «намекающего» текста совершенно ясно, что речь идет о Л. Авербахе, обладателе большой лысины. В следующей редакции этот фрагмент был снят. В дневнике Е. С. Булгаковой имеется запись от 21 апреля 1937 г.: «Слухи о том, что с Киршоном и Афиногеновым что-то неладно. Говорят, что арестован Авербах. Неужели пришла судьба и для них?»
Где Мстислав Лавровский? – Он же, ранее, Мстислав Лаврович. Запись Е. С. Булгаковой от 11 апреля 1937 г.: «Мише рассказывали на днях, что Вишневский выступал (а где – черт его знает!) и говорил, что „мы зря потеряли такого драматурга, как Булгаков“.
А Киршон говорил (тоже, видимо, на этом собрании), что время показало, что “Турбины“ – хорошая пьеса.
Оба – чудовищные фигуры! Это были одни из главных травителей Миши.
У них нет ни совести, ни собственного мнения».
Кто подписывается «З. М.»? – В другом месте было: «М. З.». Скорее всего, речь идет о М. Б. Загорском, который был включен Булгаковым в список своих «врагов». Запись Е. С. Булгаковой от 15 февраля 1936 г.: «Генеральная прошла чудесно (речь идет о пьесе «Мольер».– В. Л.)… ‹…› Но зато у критиков, особенно у критиков-драматургов, лица страшные. Марков в антракте рассказывал, что Крути, Фельдман и Загорский ругали пьесу. Причины понятны».
… вон Лавровский!., мелькнули смутно широкое лицо и белый китель.– Совершенно определенное указание на Вс. Вишневского, которое было снято в следующей редакции.
… Маргарита… уехала… к одной даме, занимающейся маникюром н приведением женских лиц в порядок.– Эту автобиографическую для Е. С. Булгаковой черту писатель не мог не отразить в романе, поскольку для нее походы к маникюрше, массажисткам и парикмахерам были своеобразным ритуальным действом. Вот некоторые ее записи в дневнике: «Сегодня суетливый день. Массаж…»; «Суматошный день… Елисавета Карповна – массаж…»; «…мне нездоровится, я дома. Маникюрша. Был портной…»; «Днем – я в парикмахерской…»; «Я вернулась домой от косметички утром…»; «Массируемся ежедневно…»; «Вечером была Анна… Мы с Мишей привели себя в порядок – прическа, стрижка, маникюр»; «М. А. пошел днем в Большой, а я в парикмахерскую…» и т. д.
… кривой и длинный переулок с покосившейся дверью нефтелавки…– Н. Шапошникова в очерке «Булгаков и пречистенцы» (Архитектура и строительство Москвы. 1990. № 5. С. 23) пишет: «Не существовало химчисток, прачечных в том смысле слова, в каком мы привыкли понимать теперь… Шерстяные вещи… мыли в „бензине“ – специальной жидкости, продававшейся в керосиновых лавках – прежних хозяйственных магазинах,– Булгаков именует их „нефтелавками“ на более старинный лад». В данном случае Булгаков, по всей видимости, упоминает нефтелавку, которая находилась в доме № 22 по Сивцеву Вражку.
Приятно разрушение, но безнаказанность, соединенная с ним, вызывает в человеке исступленный восторг.– Эти строки Булгаков писал в 1937 г., и понятно, что в последующих редакциях они были сняты автором.
– Царствую над улицей! – прокричала Маргарита…– Булгаков развивает все тот же мотив безнаказанного самовластия. Эти слова, естественно, также были исключены автором при корректировке текста.
… про кровавую свадьбу какого-то своего друга Гессара…– Речь идет о свадьбе Маргариты Валуа, дочери французского короля Генриха II и Екатерины Медичи, с Генрихом Наваррским, закончившейся величайшим кровопролитием – Варфоломеевской ночью. На свадьбу в Париж съехались гугенотская аристократия и рядовые дворяне из южных провинций. 18 августа 1572 г. была отпразднована свадьба, в ночь на 24 августа, в канун дня св. Варфоломея, ударил набат и началась резня гугенотов. В рабочих материалах к роману имеется такая запись: «Маргарита Валуа (1553—1615). Варфоломеевская ночь, кровавая свадьба». Имя Маргарита Булгаков жирно подчеркнул чернилами и красным карандашом.
Гессар – издатель писем Маргариты Валуа в Париже в 1842 г.
… на каком-то кладбище в районе Дорогомилова.– Одно из старых кладбищ, которое было ликвидировано при застройке Москвы.
… на цыпочках подошел к перилам, глянул вниз.– В дневнике Е. С. Булгаковой (в первой неопубликованной редакции) есть любопытная запись от 8 ноября 1935 г.: «…решили идти в „Националь“… Сидим. Еда вкусная. Вдруг молодой человек, дурно одетый, вошел как к себе домой, пошептался с нашим официантом, спросил бутылку пива, но пить ее не стал, сидел, не спуская с нас глаз. Миша говорит: „По мою душу“. И вдруг нас осенило. Шофер сказал, что отвезет, этот не сводит глаз,– конечно, за Мишей следят. Дальше лучше. Я доедаю мороженое, молодой человек спросил счет. Мы стали выходить. Оборачиваемся на лестнице, видим – молодой человек, свесившись, стоит на верхней площадке и совершенно уж беззастенчиво следит за нами. Мы на улицу, он без шапки, без пальто мимо нас, мимо швейцара, шепнув ему что-то. Сообразили – вышел смотреть, не сядем ли мы в какую-нибудь иностранную машину. Ехали в метро, хохотали».
… весенним балом полнолуния…– Не исключено, что мысли о весеннем бале полнолуния были навеяны посещениями американского посольства весной 1935 г. и присутствием на фантастических по богатству балах.
Воланд сидел… в одной ночной рубашке, грязной…– Об одеяниях персонажей из царства тьмы см.: О р л о в М. А. История сношений человека с дьяволом. СПб., 1904. С. 32.
… разглядела… жука на золотой цепочке и с какими-то письменами на спинке.– Скарабей – языческий амулет в Древнем Египте, символизировавший зло, порождающее добро.
… окаянный Ганс! – Здесь—«дурак» или «дурачок» от н е м. die Gans– дура.
… такие знатоки, как Секст Эмпирик, Марциан Капелла…– Секст Эмпирик (кон. II – нач. III в.) – древнегреческий философ и ученый, представитель скептицизма, историк логики. Марциан Капелла (V в.) – африканский неоплатоник, писатель, автор энциклопедии, написанной в форме романа.
… неслышно вскользнул тот траурный… Абадонна.– В Апокалипсисе упомянут ангел бездны, имя которого по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион (губитель). В рабочей тетради писателя помечено: «Абадонна – ангел смерти». В романе «Белая гвардия» Аваддоном назван Л. Д. Троцкий.
… боль в колене оставлена мне… ведьмой, с которой я близко познакомился в 1571 году в Брокенских горах…– Брокен – самая высокая гора в горной цепи Гарц (Северная Германия), на которой, по преданиям, в Вальпургиеву ночь (на 1 мая) устраивался бесовский шабаш. Это же место использовано Гёте в «Фаусте» при описании Вальпургиевой ночи.
Там началась война.– По описаниям страны («квадратный кусок, бок которого моет океан»…) можно предположить, что речь идет об Испании.
– Бал! – пронзительно визгнул кот…– Булгаков и в более ранних редакциях пытался превратить сцену шабаша в грандиозное зрелище. Тут ему помогли посещения американского посольства в Москве в 1935 г. Особенно яркое впечатление произвел на писателя колоссальный бал, устроенный американским послом У. Буллитом 22 апреля 1935 г. Очень интересно сравнить записи в дневнике Елены Сергеевны, сделанные на следующий день после этого события, с некоторыми эпизодами «великого бала у сатаны»: «Бал у американского посла. М. А. в черном костюме. У меня вечернее платье исчерна-синее с бледно-розовыми цветами. Поехали к двенадцати часам. Все во фраках, было только несколько смокингов и пиджаков… В зале с колоннами танцуют, с хор – прожектора разноцветные. За сеткой – птицы – масса – порхают. Оркестр, выписанный из Стокгольма. М. А. пленился больше всего фраком дирижера – до пят.
Ужин в специально пристроенной для этого бала к посольскому особняку столовой, на отдельных столиках. В углу столовой – выгоны небольшие, на них – козлята, овечки, медвежата. По стенкам – клетки с петухами. Часа в три заиграли гармоники и петухи запели. Стиль рюсс.
Масса тюльпанов, роз – из Голландии.
В верхнем этаже – шашлычная. Красные розы, красное французское вино. Внизу – всюду шампанское, сигареты.
Хотели уехать часа в три, американцы не пустили – и секретари, и Файмонвилл (атташе), и Уорд все время были с нами. Около шести мы сели в их посольский „Кадиллак“ и поехали домой. Привезла домой громадный букет тюльпанов от Боолена».
Не менее интересны в дневнике записи от того же числа, которые Елена Сергеевна опустила в дальнейшем при редактировании. «Я никогда в жизни не видела такого бала. Посол стоял наверху на лестнице, встречал гостей… Ужинали в зале, где стол с блюдами был затянут прозрачной зеленой материей и освещен изнутри… Нас принимали очень приветливо, я танцевала со многими знакомыми. Отношение к Мише очень лестное…»
Вьетан за первым пультом! – Вьётан Анри (1820—1881) – бельгийский скрипач, композитор и педагог. В середине XIX в. концертировал и преподавал в России.
Далее перечисляются известные скрипачи, композиторы и дирижеры разных стран и времен.
– Иоганн Штраус!..– Запись в рабочей тетради Булгакова: «Штраус Иоганн (1825—1899). Король вальсов. „An der schonen blauen Dunai“» («На прекрасном голубом Дунае» – не м .). И тут же вторая запись: «Лист Ференц… Мефисто-вальс». Видимо, Ференц Лист был второй кандидатурой на «роль» дирижера оркестра.
– Господин Жак Ле-Кёр с супругой…– Жак Ле-Кёр (1400—1456) – купец из Буржа, казначей французского короля Карла VII. В рабочей тетради писателя отмечено: «Фальшивомонетчик, алхимик и государственный изменник. Интереснейшая личность. Отравил королевскую любовницу». С небольшими изменениями Булгаков вкладывает эту характеристику Ле-Кёра в уста Коровьева. Королевская любовница – Агнесса Сорель, фаворитка Карла VII в 1444—1450 гг.
– Граф Роберт Лейчестер…– Роберт Дэдли Лейстер (1532—1588) был любовником английской королевы Елизаветы I, подозревался в отравлении своей жены Леди Робсарт.
… госпожа Тофана.– В рабочей тетради Булгакова имеется список (предварительный) участников великого бала у сатаны, в котором упоминается «аква Тофана» («вода Тофаны») – яд, которым пользовалась отравительница.
– Как рады мы, граф!..– Запись в рабочей тетради писателя: «Калиостро, 1743—1795, родился в Палермо. Граф Александр Иосиф Бальзалло Калиостро-Феникс».
– Фрида…– Исследователи установили, что история Фриды взята Булгаковым из книги швейцарского психиатра О. Фореля «Половой вопрос» (1905). Подтверждением тому является следующая запись писателя в рабочей тетради: «Дело Фриды Келлер (Форель. С. 421)».
Маркиза де Бренвиллье… Отравила отца… Господин де Годен…– Это злодеяние маркиза де Бренвиллье осуществила вместе со своим любовником Жан-Батистом де Годеном де Сен-Круа.
Минкина.– Минкина Настасья Федоровна – фаворитка графа А. А. Аракчеева, известна своей жестокостью, доходившей до садизма, по отношению к прислуге и дворовым, которыми и была убита в 1825 г.
… вот и император Рудольф…– Речь идет о Рудольфе II (1552—1612), императоре Священной Римской империи в 1576—1612 гг. Отличался последовательностью в насаждении католицизма на обширной территории империи, занимался алхимией.
Гай Цезарь Калигула – римский император (37—41 гг. н. э.), вошел в историю под прозвищем Калигула. Жестокость его не знала пределов. Римский историк Светоний пишет, что проницательный император Тиберий «не раз предсказывал, что Калигула живет на погибель себе и всем и что в его лице вскармливается змея для римского народа и для всего мира».
Мессалина.– Валерия Мессалина, третья жена римского императора Клавдия. Отличалась фантастически развратным поведением, ее имя стало нарицательным. Убита в 48 г. н. э.
… эмпузы, мормолика…– Среди мифических существ, которыми греки пугали своих детей, были Емпуса (страшное привидение) и Мормо (или Мормон, от греч. мормоликетон – страшилище, пугало).
… господина Гёте и… господина Шарля Гуно…– Присутствие этих персонажей на балу объясняется тем, что первый создал трагедию «Фауст», а второй написал музыку к одноименной опере. Булгаков подчеркивает их особое положение на балу.
– Новый знакомый… он велел своему секретарю обрызгать стены кабинета… ядом.– Новые знакомые на балу – бывший нарком внутренних дел СССР Генрих Ягода и его личный секретарь Павел Буланов, расстрелянные по приговору Военной коллегии Верховного суда 15 марта 1938 г. В газете «Правда» от 30 марта 1938 г. было опубликовано заключение медицинской экспертизы по делу об отравлении Н. И. Ежова. В нем говорилось: «На основании предъявленных материалов химических анализов ковра, гардин, обивки мебели и воздуха рабочего кабинета тов. Н. И. Ежова… следует считать абсолютно доказанным, что было организовано и выполнено отравление тов. Н. И. Ежова ртутью через дыхательные пути…» А вот признание Павла Буланова: «Когда он (Ягода.– В. Л.) был снят с должности наркома внутренних дел, он предпринял уже прямое отравление кабинета. ‹…› Он дал мне лично прямое распоряжение подготовить яд, а именно взять ртуть и растворить ее кислотой… Это было 28 сентября 1936 года. Это поручение Ягоды я выполнил, раствор сделал. Опрыскивание кабинета, в котором должен был сидеть Ежов… было произведено Саволайненом в присутствии меня и Ягоды…» (Судебный отчет по делу антисоветского «правотроцкистского блока». М., 1938. С. 241).
Александр Александрович – Берлиоз.
… вранье это от первого до последнего слова…– В письме к Е. С. Булгаковой от 22 июня 1938 г. Булгаков, отвечая на ее вопрос о достоверности фактов, приводимых О. С. Бокшанской в письмах к Елене Сергеевне, полушутливо заметил: «Ты недоумеваешь – когда S (то есть Sister – сестра (а н г л.) – так Булгаков называл свояченицу, сестру Е. С. Булгаковой О. С. Бокшанскую.– В. Л.) говорит правду? Могу тебе помочь в этом вопросе: она никогда не говорит правды. В частном данном случае вранье заключается в письмах. Причем это вранье вроде рассказа Бегемота о съеденном тигре, то есть вранье от первого до последнего слова».
… на толстой пачке рукописей, в нескольких экземплярах.– Булгаков вновь подчеркивает, что существовал роман о дьяволе (или о Понтии Пилате) в завершенном виде.
Поплавский – он же Римский.
Палюдаментум – верхняя одежда красного или белого цвета, мантия римских воинов, а также императорская.– L.
… помещающейся у Каменного моста…– Имеется в виду знаменитый громадный серый и мрачный «Дом правительства» на Берсеневской набережной, напротив храма Христа Спасителя.
… Доставляло Аркадию Аполлоновичу невыразимые мучения…– Далее часть текста уничтожена.
… в гостинице «Астория» в № 412-м, том самом, что рядом с лифтом и в котором серо-голубая мебель с золотом.– Булгаков, приезжая в Ленинград, чаще всего останавливался в «Астории» и поэтому прекрасно помнил расположение номеров.
… снимающего руки с поручней, без воды умывающего их.– Этот очень важный фрагмент текста был затем автором снят, ибо проницательные читатели могли легко соотнести Пилата с известным персонажем «красного Ершалаима».
… одетый причудливо. В папахе, в бурке…– Изменив место «высылки» Лиходеева (Ялта вместо Владикавказа), Булгаков не успел внести поправки в его кавказскую одежду.
… знаменитый гипнотизер Фаррах-Адэ…– В окончательной редакции этот текст опущен.
Ремиз! – крикнул кот…– «Ремиз» в карточной игре означает недобор. В данной ситуации: мимо, недолет, перелет.
… историю знаменитого калифа Гарун аль-Рашида.– Гарун аль-Рашид (Харун ар-Рашид) (763/766—809), халиф из династии Аббасидов, воспетый в сказках «Тысяча и одна ночь».
Панаев, Скабичевский.– Видимо, речь идет о писателе и журналисте Панаеве Иване Ивановиче (1812—1862), соиздателе журнала «Современник» (вместе с Н. А. Некрасовым), и Скабичевском Александре Михайловиче (1838—1910), критике и публицисте. Очевидно, Бегемот с Коровьевым решили, что таланты этих литераторов соизмеримы с талантами постоянных завсегдатаев писательского ресторана.
Гелла летела, как ночь, улетавшая в ночь.– Во вступительной статье к пятитомному собранию сочинений Булгакова В. Я. Лакшин, совершенно справедливо говоря о некоторой незавершенности романов писателя (в частности, «Мастера и Маргариты») и о возможной их доработке и шлифовке, будь Булгаков жив и здоров, замечает: «Однажды я передал Елене Сергеевне вопрос молодого читателя: в последнем полете свиты Воланда среди всадников, летящих в молчании, нет одного лица. Куда пропала Гелла? Елена Сергеевна взглянула на меня растерянно и вдруг воскликнула с незабываемой экспрессией: „Миша забыл Геллу!!!“»
И действительно, в опубликованных вариантах романа Геллы в последнем полете Воланда среди его свиты нет. Более того, в последний раз она упоминается в главе 27-й «Конец квартиры № 50», и то лишь в завершающей ее части – как «силуэт обнаженной женщины», вылетевшей из окна пятого этажа.
Анализ последних рукописных и машинописных редакций и вариантов романа показал, что «исчезла» Гелла при перепечатке рукописного текста в мае—июне 1938 г. Но предположить, что произошло это случайно, из-за забывчивости автора,– все-таки нельзя.
Как известно, текст перепечатывался О. С. Бокшанской под диктовку писателя. Диктовка не была «механической», одновременно Булгаков многое изменял, дополнял, сокращал, писал заново (это легко устанавливается при сравнении рукописного и машинописного экземпляров, прочитывается в его майско-июньских письмах Елене Сергеевне в Лебедянь). Можно предположить, что Булгаков наметил для себя (либо в процессе диктовки, либо позже) такой сюжетный вариант, при котором Гелла исчезает, как исчезла, например, Наташа, и, имея это в виду, просто не успел довести эту линию до конца.
Возможно, судьба Геллы была определена Булгаковым в тексте тех дополнений и изменений, которые надиктовывал писатель Елене Сергеевне незадолго до смерти.
Еще одним доказательством того, что Булгаков не забыл о Гелле, может послужить следующее. И в рукописном, и в последующем машинописном вариантах Булгаков указывает точное число всадников, отлетающих с Воробьевых гор. В рукописи их семь: «Кони рванулись, и пятеро всадников и две всадницы поднялись вверх и поскакали». Диктуя на машинку, Булгаков называет другую цифру – шесть и делает это, скорее всего, сознательно, ибо ему судьба Геллы, вероятно, уже ясна: «В воздухе прокатился стук. Вокруг Маргариты подняло тучи пыли. Сквозь нее Маргарита видела, как мастер вскакивает в седло. Тут все шестеро коней рванулись вверх и поскакали на запад».
Сидящий был или глух, или слишком погружен в размышления.– Булгаков при работе над заключительными главами романа использовал уже упоминавшиеся легенды о пятом прокураторе Иудеи. Приведем некоторые фрагменты из легенды «Понтий Пилат», рассказывающие о страданиях бывшего прокуратора в период его пребывания в Галлии (в Альпах):
«Почти непрерывно сверкала молния на небе Галлии, покрывшемся тяжелыми, мрачными облаками, и на мгновение освещала дикую лесную площадку с большими елями… С воем проносился бурный ветер… К этому примешивался глухой гул, раздававшийся от плеска волн…
Но ни на что не обращал внимания человек, который в глубокой задумчивости сидел на пне разрушенного бурею дерева, тяжело подперев голову рукою… Мрачно смотрел он перед собою… Целый день бродил он в лесах и горах… думая только о своем несчастии… И затем наступал час, когда он, утомленный, опускался на пень дерева или камень, или даже на голую землю, подпирая голову рукою и, охваченный диким отчаянием, мрачно смотрел перед собою…» (С. 95—96).
– Свободен! Иди, он ждет тебя! – В «Евангелии от Пилата» и в послесловии к нему смерть бывшего прокуратора Иудеи описана в романтических тонах:
«– Мое донесение о смерти Иисуса, читанное в сенате, произвело сильное впечатление. Изображение Назорянина с божескою почестию было помещено в храме императорского дворца. Враги мои, которых я имел между придворными, соединились против меня, а поэтому, спустя несколько лет после смерти Иисуса Назорянина, я теперь изгнан сюда в этот город [Виену], где мои дни будут гаснуть в скорби и тревоге. Мне кажется, что я более несчастлив, чем виноват.
Старец замолк…
– Слуги твои? – отозвался Альбин.– Ты не имеешь слуг, они оставили тебя, кроме старого воина, который один остался тебе верным.
– Ах, это Лонгин! По этому поступку узнаю его…
Когда Лонгин явился, Пилат сказал ему:
– Твоя преданность мне, Лонгин, достойна похвалы; ты не пошел за твоими товарищами. Знаешь, Альбин, что сделал этот воин? Он стоял на Голгофе при кресте, на котором висел Назорянин; жаль ему было борющегося со смертию. Чтобы прекратить ему эту борьбу, он пробил ему бок. Лонгин умрет как христианин. Запасся ли ты своим мечом, старый воин, мой последний и единственный друг?…
Час спустя после этого оба мужа дошли до половины горы, возвышающейся над городом Виеной; глаза Пилата были устремлены на мрачный овраг… Взор Пилата отдыхал на этой пропасти и, находясь в последней степени отчаяния, залившись слезами, Пилат сказал своему другу: помни смерть Назорянина, среди несчастий умирающего спокойно; сохрани твой меч, Лонгин, не требую уже я твоей услуги, и без тебя я сумею найти смерть. Твоя рука не должна быть запачкана моею кровию, потому что на нее стекла кровь священнейшая. Так, Лонгин, тот мудрец, который умер на Голгофе, сошел с неба,– эту веру ты сохраняй в твоем сердце. Все, принявшие участие в его смерти, несчастно погибли. Вспомни Ирода и Каиафу! Сам Тиверий в Капре [на Капри] был удушен в своей постели, я один только их пережил, ты теперь будешь свидетелем моей кончины…
С этими словами Пилат бросился в пропасть…
Так скончался Пилат, при котором страдал Христос на кресте!» (Последние дни жизни Пилата… С. 27—30).
Идите же и вы к нему! – Финал романа переписывался Булгаковым несколько раз. И при этом не какие-то детали уточнялись, а изменялись важнейшие мировоззренческие подходы к роману в целом, ибо по финалу можно судить о главных идеях произведения.
Очень многое зависело от психологического состояния писателя. А оно ухудшалось с каждым годом и с каждым месяцем. Безысходность и тоска стали почти постоянными спутниками его жизни.
Как видим, в финале, написанном в ночь с 22 на 23 мая 1938 г., прощенный Пилат бросился по указанной ему дороге за Иешуа Га-Ноцри. Эта же дорога указана и романтическому мастеру с его подругой.
Но вот в финале окончательной редакции на вопрос мастера: «Мне туда, за ним?» – Воланд отвечает: «Нет, зачем же гнаться по следам того, что уже окончено?»
Мастер и Маргарита.– Установить точно, когда за романом окончательно закрепилось это название, мы пока не можем. Г. А. Лесскис в комментариях к «Мастеру и Маргарите» пишет: «Это название… появилось в записи Е. С. Булгаковой 12 ноября 1937 г.; оно знаменовало окончательное переосмысление всего произведения, изменение „удельного веса“ и значения его персонажей: Воланд уступает место мастеру, сатирическое разоблачение – всечеловеческой трагедии» (С. 64). Б. С. Мягков высказывает иную точку зрения: «…роман получил свое окончательное название весной 1938 года…» (См.: Б у л г а к о в М. Избр. соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1997. С. 806).
Ближе к истине, на наш взгляд, Б. С. Мягков. Однако в этом важном вопросе необходима точность.
Действительно, 12 ноября 1937 г. Е. С. Булгакова сделала в дневнике следующую запись (цит. по подлиннику): «Вечером М. А. работал над романом о Мастере и Маргарите». Запись эта чрезвычайно важна, поскольку до того о романе (названия еще не было) встречаются такие записи: «роман о дьяволе», «роман о Христе», «роман о Христе и дьяволе», «роман о Воланде» и др. И вот появилась новая запись: «работал над романом о Мастере и Маргарите». Но это еще не название романа, а лишь вариант его: новый, но вариант! Таких намерений у писателя было много. И доказательством тому служат дальнейшие записи в дневнике. 26 декабря: «Вечером у нас Дмитриев, Вильямсы и Борис и Николай Эрдманы. М. А. читал из романа главы: „Никогда не разговаривайте с неизвестными“, „Золотое копье“ и „Цирк“». 1 января 1938 г.: «Вечером были у Вильямсов. Был Коля Эрдман. Просили М. А. почитать из романа. Он читал главу „Дело было в Грибоедове“»; 9 февраля: «Миша урывками… правит роман о Воланде» (вроде бы возвращение к старым вариантам названия); 16 февраля: «Вечером Миша, урывками – к роману, а я – к этой записи»; 23 февраля: «Вечером Миша читал мне черновую главу из романа, на меня – сильнейшее впечатление»; 1 марта: «Миша днем у Ангарского, сговариваются почитать начало романа. Теперь, кажется, установилось у Миши название „Мастер и Маргарита“. Печатание его, конечно, безнадежно. Теперь Миша по ночам правит его и гонит вперед, в марте хочет кончить. Работает по ночам».
Во второй редакции дневника (отредактирован в 50-е г.) запись от 1 марта выглядит несколько иначе: «У М. А. установилось название для романа – „Мастер и Маргарита“».
Итак, окончательное название романа определилось к 1 марта 1938 г.
… так кто ж ты, наконец?..– Эпиграф к роману взят Булгаковым из «Фауста» Гёте. Это и закономерно, поскольку «Фауст» сопровождает все творчество Булгакова. Но в «Мастере и Маргарите» это не только дань любимому литературному (и музыкальному) произведению, но и камертон ко всему роману: своеобразная идея о «диалектической» взаимосвязи добра и зла. Булгаков понимал, конечно, что идея эта весьма далека от христианского толкования добра и зла, о чем свидетельствует тот факт, что в черновой рукописной редакции романа на великом балу у сатаны присутствуют «директор театра и доктор прав господин Гёте» и «известный композитор Шарль Гуно».
Существует немало переводов «Фауста» на русский язык. Так, в переводе А. Л. Соколовского (СПб., 1902; книга находилась в личной библиотеке писателя, и в ней много булгаковских помет) данный эпиграф звучит так:
…который ты из них?
Я частица той силы, которая постоянно стремится
делать зло, а совершает только благо.
А, например, в переводе Б. Пастернака – несколько иначе:
Ты кто?
Часть силы той, что без числа
Творит добро, всему желая зла.
Булгаков сам делал перевод этого текста, используя, конечно, другие переводы, но ориентируясь прежде всего на перевод Д. С. Мережковского, приведенный в его книге «Иисус Неизвестный» (1932):
Я – часть той Силы,
Что вечно делает добро, желая зла.
В книге Мережковского был приведен и немецкий оригинал этого места из «Фауста»:
Ein Teil von jener Kraft
Die stets das Boese will und stets das Gute schafft.
В подготовительных материалах 1938 г. Булгаков выписал именно эти немецкие слова. При этом в предшествующей редакции текст несколько отличался от окончательного:
…Итак, кто же ты?
– Я часть той силы, что всегда желает зла
И всегда творит добро.
Гёте. «Фауст»
Изменения в текст эпиграфа писатель внес 24 июня 1938 г.
Написан эпиграф Булгаковым на титульном листе после названия романа. В издании 1973 г. он ошибочно дан после обозначения «Часть первая» перед первой главой и тем самым как бы отнесен к книге первой, а не ко всему роману.
В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан.– Начало романа многократно переписывалось. По сохранившимся рукописям очень трудно определить, на каком именно варианте Булгаков остановился. И поэтому при подготовке романа к печати после смерти Е. С. Булгаковой (издание 1973 г.) было допущено множество разночтений с текстом, подготовленным Еленой Сергеевной в 1940 г.– сразу же, по свежим следам совместной работы с писателем. В издании 1973 г. начало оказалось следующим: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина».
Вопрос этот носит принципиальный характер, и его необходимо рассмотреть подробно.
В предшествующей ред. было: «Весною, в среду, в час жаркого заката на Патриарших прудах появилось двое граждан».
Затем автор зачеркнул чернилами первые два слова, вставил новое слово «весеннего», и предложение приобрело следующий вид: «В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан».
Нетрудно заметить, что именно этот вариант выбрала Е. С. Булгакова при подготовке окончательного текста (в нем рукою Елены Сергеевны было также вставлено «небывалого», но зачеркнуто).
Но на этом же листе основной рукописи рукою автора чернилами, ясным почерком вписано: «Однажды, на закате небывало знойного весеннего дня на Патриарших прудах появилось (сначала было «оказалось», но зачеркнуто автором.– В. Л.) двое граждан».
В тетради с поправками к тексту романа, которую М. Булгаков озаглавил «Роман. Отделка» (не путать с тетрадью дополнений к роману), начало романа переписано автором четырежды, и три раза первые строки полностью совпадают с вариантом, выбранным Е. С. Булгаковой: «В час жаркого весеннего заката…» Четвертый же вариант несколько отличается: «Однажды, на закате небывало знойного весеннего дня по лип…» (текст обрывается).
Дальнейшая работа над текстом романа отразилась в тетради дополнений к роману, на первой странице которой рукою Е. С. Булгаковой записано: «Писано мною под диктовку М. А. во время его болезни 1939 года. Окончательный текст. Начало 4 октября 1939 года. Елена Булгакова».
Так вот, в этой тетради роман начинается так: «В час небывало жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появились два гражданина».
Затем рукою автора синим карандашом сделаны две вставки – в самом начале: «Однажды» и после «заката» добавлено: «в Москве». Простым карандашом зачеркнуто и окончание предложения: «появились два гражданина» (это чрезвычайно важно отметить, поскольку Булгакова никак не устраивало это «новшество» Е. С. Булгаковой: во множестве прежних вариантов Булгакова твердо установилось: «появилось двое…»). На этой стадии начало романа приобрело следующий вид: «Однажды, в час небывало жаркого весеннего заката, в Москве, на Патриарших прудах…»
Однако в текст были внесены еще две поправки (чернилами): после «Однажды» добавлено «весною», и, соответственно, прилагательное «весеннего» оказалось лишним и было зачеркнуто.
Совершенно очевидно, что начальный текст романа в тетради дополнений не получил завершающего вида, особенно если учесть, что зачеркнутое «появились два гражданина» не было заменено другим текстом. Издатели подошли к тексту формально, рассматривая указанный фрагмент как последнюю волю писателя и «не замечая» зачеркнутое окончание предложения. В результате «появились два гражданина» было присовокуплено к остальному тексту, и все вместе составило начало романа.
На чем основывалось решение Е. С. Булгаковой выбрать известный уже всем вариант начала романа – нам пока неясно, но можно предположить, что она твердо знала окончательное авторское решение (не исключено, что оно было зафиксировано Еленой Сергеевной в другой какой-либо тетради дополнений к роману). Кроме того, нельзя забывать, что на основной рукописи романа (два тома правленой машинописи) имеется чрезвычайно важная запись Е. С. Булгаковой: «Экземпляр с поправками во время болезни (1939—1940) – под диктовку М. А. Булгакова мне».
Необходимо также отметить еще одно важное обстоятельство, непосредственно связанное с текстологией романа. В обширном архиве писателя, значительную часть которого составляют материалы Е. С. Булгаковой, совершенно отсутствуют документы, связанные с историей ее работы над окончательным текстом романа! Более того, в архиве писателя отсутствует и сам текст романа, подготовленный ею в 1940 г. Исследователи обнаружили его лишь в конце 80-х гг. в архиве друга и биографа писателя П. С. Попова.
Много внимания уделяют исследователи и вопросу о времени действия романа. Но Булгаков сам неоднократно указывал: действие происходит накануне православной Пасхи и начинается с Великой среды. Что же касается года, то его писатель специально прямо не указывает, чтобы не быть связанным конкретными событиями.
Первый из них – приблизительно сорокалетний…– И эти строки многократно переписывались и передиктовывались писателем, который стремился отметить в своих персонажах наиболее характерное. Как уже указывалось, прототипом для образа Берлиоза послужили Л. Л. Авербах или М. Е. Кольцов. В тетради дополнений к роману текст был таким: «Первый из них (далее следовала вставка: «среднего возраста», но зачеркнуто.– В. Л.), одетый в летнюю (было: «приличную».– В. Л.) серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, и на выбритом до синевы лице имел сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе». Затем часть текста была откорректирована и получила следующий вид: «… и на хорошо выбритом лице его помещались…»
Е. С. Булгакова остановилась на варианте текста, который был написан ею карандашом на полях основной рукописи. При этом в него были внесены некоторые поправки. В карандашной записи герой «черноволос», а не «темноволос» и лицо его выбрито «гладко», а не «аккуратно».
Второй – плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек…– В предшествующей ред.: «Второй, двадцатитрехлетний, был в синей блузе, измятых белых брюках и в кепке».
За время работы над романом прототипы Бездомного менялись. Уходили в прошлое Демьян Бедный, Александр Безыменский… Появлялись Иван Приблудный, Александр Жаров и др.
… Михаил Александрович Берлиоз…– В тетради дополнений этот текст начинался так: «Читатель уже, конечно, догадался по этим точным описаниям, что первый был…» Но затем пояснение это было снято.
Любопытно, что при первой правке предшествовавшей (машинописной) редакции Булгаков «преобразовал» (и сделал это решительно почти по всему тексту) Александра Александровича Берлиоза в Григория Александровича (а затем в Бориса Петровича) Чайковского. Через некоторое время писатель отказался от этого.
… поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный.– В предшествующей ред.: «…а молодой спутник его поэт-самородок Иван Николаевич Бездомный, входивший в большую славу».
При первой правке машинописного текста Булгаков записал: «…молодой спутник его поэт Иван Николаевич Палашов, пишущий под псевдонимом Безбрежный». В тетради с поправками к тексту романа имеется и такая запись: «Понырев, Палашов, Пушкарев».
… редактора нисколько не удовлетворил.– В рукописной вставке (рукою Е. С. Булгаковой) после этого следовало: «Отношение Бездомного к Иисусу Христу надо признать отрицательным и даже резко отрицательным». При последующей корректировке текста эти строки были сняты.
… но Иисус у него получился…– Здесь и до конца абзаца текст сильно отличается от оригинала (тетрадь дополнений). В рукописи: «…но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающей к себе персоной». Возможно, Елена Сергеевна переписала этот текст из источника, который пока исследователями не выявлен.
… как же быть с доказательствами бытия Божия…– Вопрос этот чрезвычайно волновал Булгакова и в юношеские годы (была попытка отказаться от православной веры), но особенно привлекал его внимание в период яростного богоборчества, который начался сразу же после Октябрьского переворота и продолжался многие годы.
В данном случае писатель обыгрывает содержание статьи Владимира Соловьева о Канте, помещенной в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. В ней Кант назван создателем пятого по счету доказательства бытия Божия – нравственного (до него насчитывали четыре доказательства: космологическое, теологическое, онтологическое и историческое). Воланд называет пятое доказательство Канта шестым. В одной из ранних редакций романа Воланд, убеждая Берлиоза и Иванушку в существовании дьявола, говорит им: «Имейте в виду, что на это существует седьмое доказательство!»
… саркома легкого…– В тетради дополнений: «…рак пищевода…»
«Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла…» – Воланд дает астрологический «расчет» грядущей смерти Берлиоза: «…вечер – семь…» (седьмой дом – дом смерти), но на самом деле он глумится над незадачливым Берлиозом, ибо еще раньше он «открытым текстом» определил ему скоротечную кончину.
… Аннушка уже купила подсолнечное масло… и разлила.– Прототипом ставшей легендарной Аннушки, многократно появляющейся в сочинениях Булгакова, послужила соседка Булгаковых, проживавшая с ними в доме на Садовой улице в «проклятой квартире № 50». Писатель задыхался в окружении аннушек, управдомов и прочей «сволочи». Выразительна его дневниковая запись от 29 октября 1923 г.: «Сегодня впервые затопили. Я весь вечер потратил на замазывание окон (по свидетельству самого Булгакова, в их квартире температура зимой никогда не превышала двенадцати градусов.– В. Л.). Первая топка ознаменовалась тем, что знаменитая Аннушка оставила на ночь окно в кухне настежь открытым. Я положительно не знаю, что делать со сволочью, что населяет эту квартиру».
… двойное «В» – «W».– Ни в основной рукописи (последней прижизненной редакции романа), ни в перепечатанном Е. С. Булгаковой в 1940 г. окончательном тексте произведения нет буквы W. Появляется она лишь в журнальном варианте текста (Москва. 1966. № 11. С. 14). Как уже указывалось, в некоторых предыдущих редакциях главный герой романа именуется Фаландом. Так, в шестой рукописной редакции читаем: «…поэт успел разглядеть на карточке слово „Professor“ и начальную букву фамилии, опять-таки „F“». Но в третьей редакции, под названием «Великий канцлер»: «Иностранец вытащил из кармана пиджака колоссальных размеров золотой портсигар, на коем была составлена из крупных алмазов буква „W“» (подробнее об этом см.: Я н о в с к а я Л. Треугольник Воланда. Киев, 1992. С. 65—70).
… подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, десятого века.– Речь идет о Сильвестре II (940—1003), Римском Папе (999—1003). О его «чернокнижестве» распространялось множество слухов, в основе которых лежала страстная любовь Сильвестра II к собиранию рукописей и книг. Кстати, в стремлении Воланда «разобрать» рукописи Герберта Аврилакского нет ничего фантастического, ибо в Государственной библиотеке (бывшем Румянцевском музее) хранились рукописи не только десятого века, но и более раннего времени.
«О, боги, боги, за что вы наказываете меня?..» – В седьмой, предпоследней ред. и в окончательном тексте этой фразой завершается предыдущий абзац. Перенесена она была в следующий абзац (и совершенно справедливо) при подготовке журнального варианта текста.
– Подследственный из Галилеи? К тетрарху дело посылали? – В предшествующей ред. вопрос этот звучит так: «Он из Галилеи? У тетрарха дело было?» Булгаков только в этой редакции вводит в действие тетрарха (правителя четвертой части и «четверовластника») Ирода Антипу (4 г. до н. э. – 39 г. н. э.), который и должен был рассматривать судебное дело Иисуса Христа как жителя Галилеи. В Евангелии от Луки сказано: «Пилат, услышав о Галилее, спросил: разве Он Галилеянин? И, узнав, что Он из области Иродовой, послал Его к Ироду, который в эти дни был также в Иерусалиме. Ирод, увидев Иисуса, очень обрадовался, ибо давно желал видеть Его, потому что много слышал о Нем, и надеялся увидеть от Него какое-нибудь чудо, и предлагал Ему многие вопросы, но Он ничего не отвечал ему. Первосвященники же и книжники стояли и усильно обвиняли Его. Но Ирод со своими воинами, уничижив Его и насмеявшись над Ним, одел Его в светлую одежду и отослал обратно к Пилату» (Лк, 23:7—12). Н. Маккавейский поясняет: «Великолепная одежда такого цвета у иудеев облекала царей и вельмож… В Риме такую великолепную одежду носили также только очень знатные люди… Ирод верно рассчитал, что эта злая и тонкая насмешка не останется непонятною для римлянина Пилата» (Археология истории страданий Господа Иисуса Христа. С. 142—143). В «Евангелии от Пилата»: «Иисуса привлекли на суд и осудили на смерть, а чтобы оказать мне подчиненность, первосвященник Каиафа прислал осужденного ко мне, чтобы я подтвердил и исполнил приговор. Я ответил ему, что Иисус как галилеянин не подлежит мне и отослал узника к Ироду. Коварный четверовластник, представляясь покорным, утверждал, что соглашается с судом императорского наместника и предает судьбу этого человека в мои руки…» (Последние дни жизни Пилата… С. 23).
– Добрый человек!..– Булгаков, видимо, использовал следующее место в книге И. Гретца «Иисус Христос и происхождение христианства» (СПб., 1906. С. 20): «Когда кто-то обратился к нему со словами „добрый учитель“, Иисус заметил: „Не называй меня добрым; один только добр: мой небесный Отец“». Изучая соответствующую избранной теме литературу, Булгаков «отбирал» из нее то, что подходило к его замыслам, при этом не особенно считаясь с историческими фактами. К тому же сам И. Гретц весьма вольно относился к евангельским текстам, ибо в Евангелии от Матфея сказано: «И вот, некто, подойдя, сказал Ему: Учитель благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную? Он же сказал ему: что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог» (19:17—18). Своеобразное «переиначивание» понравившегося текста (из того или иного источника) – любимый художественный прием писателя.
– Из города Гамалы,– ответил арестант, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Гамала.– В предыдущей ред.: «– Из Эн-Сарида,– ответил арестант, головой показывая, что там где-то, за спиной у него, на севере есть Эн-Сарид».
Гамала – городок, расположенный к востоку от Тивериадского озера. Эн-Сарид – арабское название Назарета.
… и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в Ершалаиме не знал.– В предшествующей ред. этого текста не было (дописан рукою Е. С. Булгаковой и подчеркнут красным карандашом Булгаковым).
… о каком-то бессмертии, причем бессмертие почему-то вызвало нестерпимую тоску.– Слова о «каком-то бессмертии» Булгаков подчеркнул дважды синим карандашом, а на полях, после двух больших вопросительных знаков, записал: «(о каком-то долженствующем непременно быть – и с кем? – бессмертии…)». Видимо, писатель предполагал в дальнейшем вернуться к этой мысли, но не успел выполнить свой замысел.
… попросил меня высказать свой взгляд на государственную власть.– Этот эпизод допроса Пилатом Иешуа писатель описал «по Гретцу» (см.: Г р е т ц И. Иисус Христос и происхождение христианства. С. 28—31). И. Гретц в своей антихристианской книге пытался все свести к вопросам политики, что, разумеется, противоречило евангельским повествованиям. Но Булгакову, описывавшему события современной ему эпохи, такой подход немецкого автора к евангельским повествованиям вполне импонировал. Вот некоторые фрагменты из книги И. Гретца:
«Как же можно было узнать тайну некоторого кружка лиц и удостовериться, в каком смысле Иисус понимал слова «сын Божий»? Для этого требовался предатель из этого самого круга… Суд, для того чтобы обвинить Иисуса как лжепророка или как лже-Мессию, требовал двух свидетелей, которые бы слышали из его уст инкриминируемые слова. Предатель должен был заставить его высказаться на данную тему, так чтобы два свидетеля, тайно подслушивавшие, могли отчетливо запомнить каждое слово…»
«Когда Иисуса привели к Пилату, он спросил о политической стороне его деятельности, выступал ли он, как Мессия, в качестве царя иудейского? Иисус ответил ему двусмысленно: «Ты сказал это». Тогда Пилат присоединился к приговору синедриона…
Рассказы о том, что Пилат считал Иисуса невинным и хотел спасти его, но что иудеи требовали смерти Иисуса, лишены всяких оснований – Иисусу, как бунтовщику и государственному преступнику, была присуждена смерть не еврейским синедрионом, а римским наместником».
… тесно мне стало с тобой, Каифа.– В предыдущей ред. Пилат и Каифа обращаются друг к другу на «вы», хотя в ранних редакциях чаще присутствует обращение «ты». При корректировке машинописного текста писатель весь диалог Пилата с Каифой разметил на части, пытаясь указать, где следует оставить обращение «вы», а где исправить на «ты». Но затем, не завершив правку, написал на полях: «на „ты“». При подготовке окончательного текста Елена Сергеевна строго следовала этому указанию автора.
Но он не умер. Приоткрыв слегка глаза…– В предыдущей ред. Степа Лиходеев оказывается не в Ялте, а во Владикавказе. Не желая, видимо, привлекать внимание к месту своих бывших скитаний, писатель заменил по тексту Владикавказ на Ялту.
После этого Ивана Николаевича повели…– В предыдущей ред. в этом месте два абзаца зачеркнуты писателем красным карандашом: предполагалась, видимо, переработка текста. Но поскольку сделать это не удалось, Елена Сергеевна оставила этот текст в неизменном виде.
… Тимофей Квасцов.– В предыдущей ред.: «Тимофей Перелыгин».
До Севастополя по железной дороге…– В предыдущей ред.: «До Минеральных Вод по воздуху тысяча шестьсот километров! А до Владикавказа и еще больше». На полях (л. 134) карандашная запись Булгакова: «Узнать по путеводителю».
… изменились ли эти горожане внутренне? – Здесь писатель поставил красным карандашом галочку – видимо, предполагая развить эту мысль (или, напротив, затушевать ее), но оставил все как есть.
– Сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!! – В первой тетради дополнений имеется следующая запись, продиктованная писателем:
«В цирке, в конце главы, после слов «Маэстро, урежьте марш!» – «Его превосходительство любил домашних птиц и брал под покровительство хорошеньких девиц».
Ни его, это превосходительство, ни какие птицы, ни почему он любил – никто этого не знал, но это был чудовищный, невыносимый марш!»
– О, как я угадал! О, как я все угадал! – На полях машинописного листа Булгаков красным карандашом написал: «Делать сцену восхищения своей работой». Но замысел не был реализован.
… и нанял у застройщика, в переулке близ Арбата, две комнаты…– На полях машинописного текста имеется следующая любопытная запись: «– Вы знаете, что такое – застройщики? – спросил гость у Ивана и тут же пояснил: – Это немногочисленная группа жуликов, которая каким-то образом уцелела в Москве, и т. д. (развить)». В связи с этим на память приходит дневниковая запись Елены Сергеевны от 2 ноября 1933 г. (это было время, когда Булгаковы с тревогой и нетерпением ждали получения квартиры): «Очень мешает жить Зельдович, которому наша застройщица… продала на корню нашу квартиру. М. А. ходит почти каждый день на стройку, нервничает».
… и я понес их в руках.– Далее в предыдущей ред. следовал исключительно важный фрагмент текста, снятый автором:
«Из кривого переулка мы вышли в прямой и широкий, молча, и на углу она беспокойно огляделась. Я в недоумении посмотрел в ее темные глаза, а она ответила так:
– Это опасный переулочек, ох, до чего опасный,– и, видя мое изумление, пояснила: – Здесь может проехать машина, а в ней один человечек…
– Ага,– сказал я,– так, стало быть, надо уйти отсюда.
И мы быстро пересекли опасный переулок, где может проехать какой-то человечек в машине.
– А вы боитесь этого человека?
Она усмехнулась и поступила так: вынула у меня из рук цветы, бросила их на мостовую… затем продела свою руку в черной перчатке с раструбом в мою, и мы пошли рядом».
Булгаков при первой правке текста оставил этот фрагмент, но внес, на первый взгляд незначительную, поправку: в машине мог проехать уже не «человечек», а – «человек». При второй правке писатель решил этого «человека» из текста изъять вовсе.
… в высшей степени заинтересованный любовной историей.– В предыдущей ред. на обороте листа запись: «…в высшей степени интересуясь этой…» И далее несколько строк тщательно зачеркнуты чернилами, причем во всех экземплярах машинописи.
– Настали совершенно безрадостные дни. Роман был написан, больше делать было нечего, и мы оба жили тем, что сидели на коврике на полу у печки и смотрели в огонь.– Вся история знакомства мастера и Алоизия Могарыча была перечеркнута Булгаковым (или Еленой Сергеевной по его просьбе) красным карандашом, а новый вариант этого эпизода так и не был вписан, поскольку это произошло во время последней стадии болезни писателя. Булгаков не имел уже сил ни писать, ни диктовать. 5 марта 1940 г. Е. С. Булгакова записала в дневнике: «Приход Фадеева. Разговор продолжался сколько мог. Мне: „Он мне друг“. Сергею Ермолинскому: „Предал он меня или не предал? Нет, не предал? Нет, не предал». В описании знакомства с Могарычем было много деталей, указывавших на реальное знакомство Булгакова с его другом драматургом Сергеем Александровичем Ермолинским. Очевидно, в последние дни жизни Булгаков отказался от подозрений против Ермолинского, но уже не смог написать новую историю Могарыча. В беседе с литературоведом С. Н. Семаковым в 1969 г. Елена Сергеевна повторила этот предсмертный вопрос Булгакова: «Друг ли Ермолинский?» Впоследствии Е. С. Булгакова не стала восстанавливать текст о Могарыче, хотя ряд других зачеркнутых мест восстановила. В окончательной редакции она дала следующий текст из более ранней, второй полной рукописной редакции: «– Настали безрадостные осенние дни,– продолжал гость,– чудовищная неудача с этим романом как бы вынула у меня часть души. По существу говоря, мне больше нечего было делать, и жил я от свидания к свиданию. И вот в это время случилось что-то со мною. Черт знает что, в чем Стравинский, наверное, давно бы уже разобрался. Именно, нашла на меня тоска, и появились какие-то предчувствия». По всей вероятности, Е. С. Булгакова не хотела публиковать историю Могарыча, чтобы не ставить в неудобное положение С. А. Ермолинского. 17 ноября 1967 г. она записала в дневнике свой разговор с Ермолинским по поводу его воспоминаний о Булгакове: «Если ты хочешь, чтобы я приняла твою статью целиком, переведи прямую речь Миши в косвенную. Ты не передаешь его интонации, его манеры, его слова. Я слышу, как говорит Ермолинский, но не Булгаков. И, говоря откровенно, мне определенно не нравятся две сцены, одна – это разговор (якобы ты журналист), а вторая – игра в палешан». Здесь имелся в виду, в частности, эпизод в мемуарах Ермолинского, где он берет шуточное интервью у Булгакова под видом журналиста. А Могарыч в романе назван журналистом (подробнее см.: С о к о л о в Б. В. Расшифрованный Булгаков: Тайны «Мастера и Маргариты». М., 2005. С. 167—182). По всей видимости, наиболее оправданным текстологическим решением является включение эпизода с Могарычем в условно-канонический текст романа. Ведь Булгаков собирался наделить этого героя биографией, а это – единственный сохранившийся вариант ее. Впервые он был включен в текст романа, изданный в 1973 г., и затем присутствовал во всех изданиях романа вплоть до 1989 г.
… поглядел в лицо Воланду прямо и смело.– После этих слов в первом экземпляре машинописи дальнейший текст со слов «Тут вдалеке за городом…» и кончая словами «а Воланд – на правой» изъят кем-то (оторвано пол-листа), а во втором экземпляре он, к счастью, сохранился. И в настоящем издании впервые восстанавливается подлинный текст романа.
Текста же, вписанного позже Е. С. Булгаковой в окончательную редакцию и затем публиковавшегося во всех изданиях «Мастера и Маргариты»:
«И тогда над горами прокатился, как трубный голос, страшный голос Воланда:
– Пора! – и резкий свист и хохот Бегемота.
Кони рванулись, и всадники поднялись вверх и поскакали»,– ни в одном экземпляре машинописи нет. Понятно, что эта позднейшая вставка имела вынужденный, цензурный характер, поскольку Воланд у Булгакова одобрительно отзывался о деятельности Сталина – сатана хвалил генсека! Что не осталось не замечено первыми слушателями романа. Е. С. Булгакова записала в дневнике 15 мая 1939 г., на следующий день после завершения чтения романа Булгаковым друзьям: «Последние главы слушали, почему-то закоченев. Все их испугало. Паша (П. А. Марков.– В. Л.) в коридоре меня испуганно уверял, что ни в коем случае подавать нельзя – ужасные последствия могут быть…»
… он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна…– Писатель не закончил эту фразу, или, быть может, Елена Сергеевна ее не дописала во время диктовки текста. Во всяком случае, при подготовке окончательной редакции Елена Сергеевна закончила фразу так: «…только она одна успокоит его».
… сидящий был глух или слишком погружен в размышление.– Булгаков при работе над заключительными главами романа использовал уже упоминавшиеся легенды о пятом прокураторе Иудеи. Приведем некоторые фрагменты из легенды «Понтий Пилат», рассказывающие о страданиях бывшего прокуратора в период его пребывания в Галлии (в Альпах):
«Почти непрерывно сверкала молния на небе Галлии, покрывшемся тяжелыми, мрачными облаками, и на мгновение освещала дикую лесную площадку с большими елями… С воем проносился бурный ветер… К этому примешивался глухой гул, раздававшийся от плеска волн…
Но ни на что не обращал внимания человек, который в глубокой задумчивости сидел на пне разрушенного бурею дерева, тяжело подперев голову рукою… Мрачно смотрел он перед собою… Целый день бродил он в лесах и горах… думая только о своем несчастии… И затем наступал час, когда он, утомленный, опускался на пень дерева, или камень, или даже на голую землю, подпирая голову рукою, и, охваченный диким отчаянием, мрачно смотрел перед собою…» («Понтий Пилат…». С. 95—96).
Так говорила Маргарита…– Абзац этот не должен был войти в окончательную редакцию, поскольку Булгаков снял его во время правки текста в мае 1939 г., заменив эпилогом. Но Елена Сергеевна, для которой эти строки были очень дороги, сохранила их в тексте.
