Текст книги " Мой бедный, бедный мастер… "

Автор книги: Михаил Булгаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 87 страниц)

– Ах, черный маг? – отозвался в трубке Римский.– Афиши сейчас будут.

– Ага,– слабым голосом сказал Степа,– ну, пока.

– Скоро приедете? – спросил Римский.

– Через полчаса,– ответил Степа и, повесив трубку, сжал горячую голову руками. Выходила какая-то скверная штука! У тридцатилетнего Степы начинались какие-то странные провалы в памяти. Как же это так он забыл про двадцатитысячный контракт? Каким образом начисто стерся в памяти иностранец? Однако дальше задерживаться в передней было неудобно, гость ждал в спальне. Степа составил такой план: скрыть всеми мерами от всех свою невероятную забывчивость, а сейчас первым долгом расспросить у иностранца хоть о том, что он, собственно, намерен сегодня на первом выступлении показать в Степином Кабаре?

Степа двинулся по коридору к спальне, но, поравнявшись с дверью, ведущей в гостиную, вздрогнул и остановился. В громадном зеркале гостиной, давно не вытираемом ленивой Груней, мутно отразился какой-то странный субъект – длинный, как жердь, и в жокейской шапчонке (ах, если бы здесь был сейчас Иван Николаевич! Он немедленно узнал бы вчерашнего, тщетно разыскиваемого подлеца регента! Но, увы… Иван Николаевич здесь быть не мог). Степа в тревоге заглянул в гостиную и убедился в том, что там никого нет. Хлопнула дверь, кажется, в кухне, и сейчас же в гостиной случилось второе явление: в том же зеркале мелькнул здоровеннейший черный кот; мелькнул и пропал.

У Степы оборвалось сердце, он пошатнулся. «Что же это такое? – подумал он.– Уж не схожу ли я с ума?» Надеясь, что дверь хлопнула потому, что в кухню вернулась Груня, Степа закричал испуганно и раздраженно:

– Груня! Какой тут кот у нас шляется? Откуда он?

– Не беспокойтесь, Степан Богданович,– отозвался голос, но не Грунин, а гостя из спальни,– кот этот мой. Не нервничайте. Груни нет, я услал ее в Воронеж.

Слова эти были настолько дики и нелепы, что Степа решил, что он ослышался. В полном смятении он заглянул в спальню и застыл на пороге у дверей. Волосы его шевельнулись, и на лбу появилась россыпь мелкого пота.

Гость был не один в спальне. В другом кресле сидел тот самый тип, что померещился в гостиной. Теперь он был ясно виден – усы-перышки, блестит стеклышко пенсне, а другого стеклышка нету. Но хуже всего было то, что на пуфе, у закуски помещался в развязной позе некто третий, а именно жутких размеров черный кот со стопкой водки в одной лапе и вилкой, на которую он поймал маринованный гриб, в другой.

Свет, и так слабый в спальне, начал меркнуть в глазах Степы. «Вот как сходят с ума!» – подумал он и ухватился за притолоку.

– Я вижу, вы немного удивлены, драгоценнейший? – осведомился Воланд у лязгающего зубами Степы.– А между прочим, удивляться нечему. Это моя свита.

Кот выпил водки, и Степина рука поползла по притолоке вниз.

– И свита эта требует места,– продолжал Воланд,– так что кто-то из нас здесь лишний в квартире. И мне кажется, что это именно вы!

– Они, они,– козлиным голосом запел длинный регент, во множественном числе говоря о Степе,– вообще они в последнее время жутко ведут себя в Москве. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами, ни черта не делают, да и делать ничего не могут, ибо ничего не смыслят в том, что им поручено, ежеминутно лгут начальству…

– Машину зря гоняет казенную! – наябедничал кот, прожевав гриб.

И тут случилось четвертое, и последнее, явление в квартире, когда Степа, совсем уже сползший на пол, ослабевшей рукой царапал притолоку.

Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно широкоплечий, в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую физиономию. При этом – рыжий.

– Я,– вступил в разговор явившийся,– вообще не понимаю, как он попал в директора. Он такой же директор, как я архиерей.

– Ты не похож на архиерея, Азазелло,– заметил кот, накладывая себе сосиски на тарелку.

– Я это и говорю,– прогнусил рыжий и, повернувшись к Воланду, добавил почтительно,– разрешите, мессир, его выкинуть куда-нибудь из Москвы?

– Брысь!! – вдруг рявкнул кот, вздыбив шерсть.

И тогда спальня завертелась вокруг Степы, так что все смешалось в угасающих глазах. Степа ударился о притолоку головой и потерял сознание. Последняя его мысль была: «Я умираю…»

Но он не умер. Открыв глаза, он увидел себя стоящим в тенистой аллее под липами, и первое, что ощутил – сладостное дуновение в лицо от реки. И эта река, зашитая в гранит, река бешеная, не текла, а прыгала через большие камни, разбрызгивая белую пену. На противоположном берегу виднелась пестро и голубовато разрисованная мечеть, а когда Степа поднял голову, увидел в блеске солнечного дня вдали за городом большую гору с плоской, косо срезанной вершиной.

Пошатываясь, Степа оглянулся. Приближался какой-то человек; подойдя, он с ироническим удивлением уставился на Степу. Это было естественно. Степа стоял перед ним без сапог, в одних носках. Степа покачивался, глядел сумасшедше.

– Умоляю,– выговорил Степа жалким голосом,– скажите, где я нахожусь?

Человек усмехнулся и ответил:

– Однако! – и хотел пройти.

Степа заплакал, стал на колени и моляще протянул к человеку руки.

– Я не пьян,– всхлипывая, сказал Степа,– я болен! Со мною что-то случилось странное. Скажите мне, где я? Какой это город?

Человек остановился, все еще недоверчиво косясь на Степу, поправил кепку и наконец ответил:

– Ну, Владикавказ…

Степа с колен качнулся, простонал и упал лицом в песок. Сознание покинуло его.

^{Глава VIII}
Поединок между профессором и поэтом

Как раз тогда, когда Степу покинуло сознание, оно вернулось к Ивану Николаевичу – он проснулся после глубокого и продолжительного сна. Некоторое время он соображал, как он попал в эту комнату с белыми стенами, с удивительным ночным столиком из какого-то светлого металла и с белой шторой, за которой чувствовалось солнце.

Иван тряхнул головою, убедился в том, что она не болит, и вспомнил, что находится в лечебнице. Эта мысль потянула за собою воспоминание о гибели Крицкого, но сегодня оно не вызвало в Иване Николаевиче сильного потрясения.

Выспавшись, Иван Николаевич стал спокойнее, а соображать начал яснее. Полежав некоторое время неподвижно, Иван Николаевич повернулся на бок и увидел кнопку звонка на стене. По привычке трогать предметы без надобности Иван нажал ее, и сейчас же в комнате появилась полная симпатичная женщина в белом и сказала Ивану: «Доброе утро!»

Иван не ответил, так как счел это приветствие в данных условиях неуместным. В самом деле: засадили здорового человека в лечебницу, да еще делают вид, что это так и нужно!

Женщина, оставаясь по-прежнему приветливой, при помощи одного нажима кнопки увела штору вверх, и в комнату через широкопетлистую и легкую решетку, доходящую до самого пола, хлынуло солнце. За решеткой открылся теперь балкон, берег извивающейся реки и на другом ее берегу – веселый сосновый бор.

– Пожалуйте ванну брать,– пригласила женщина, и под руками ее раздвинулась внутренняя стена, за которой обнаружилось ванное отделение и уборная, прекрасно оборудованные.

Иван, хоть и решил с женщиной не разговаривать, не удержался и, видя, как вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего крана, сказал с иронией:

– Ишь ты! Как в «Метрополе»!

Полная женщина на это ответила с гордостью:

– О нет! Гораздо лучше. Такого оборудования нет нигде за границей. Ученые и врачи специально приезжают осматривать клинику. У нас каждый день интуристы бывают.

При слове «интурист» Ивану сейчас же вспомнился вчерашний консультант. Он затуманился, поглядел исподлобья и сказал:

– Интуристы… До чего вы все интуристов обожаете! А среди них, между прочим, разные попадаются. Я, например, вчера с таким познакомился, что любо-дорого…

И чуть было не начал рассказывать про Понтия Пилата, но сдержался, понимая, что женщине эти рассказы ни к чему, что все равно помочь ему она не может.

Вымытого Ивана Николаевича повели по пустому и беззвучному коридору и привели в громаднейших размеров кабинет. Иван, решившись относиться ко всему, что есть в этом на диво оборудованном здании, где его задержали против воли, с иронией, тут же мысленно окрестил кабинет «фабрикой-кухней».

И было за что. В кабинете стояли шкафы и стеклянные шкафики с блестящими инструментами. Были кресла необыкновенно сложного устройства, были какие-то лампы с сияющими на них колпачками, и склянки, и электрические провода, и совершенно неизвестные приборы.

В кабинете за Ивана принялись трое – две женщины и мужчина, все в белом. Первым долгом Ивана отвели в уголок, за столик, с явной целью кое-чего у него выспросить. Иван стал обдумывать положение. Перед ним было три пути: кинуться на все эти лампы и замысловатые вещицы и перебить их, и таким образом выразить свой протест за то, что задержан зря. Но сегодняшний Иван не был вчерашним Иваном; первый путь показался ему сомнительным: чего доброго, укрепятся в мысли, что он действительно сумасшедший. Первый путь Иван отринул. Был второй: немедленно начать повествование о консультанте и Понтии Пилате. Вчерашний опыт, однако, показывал, что рассказу этому или не верят, или понимают его как-то извращенно. Поэтому Иван и от этого пути отказался, решив избрать третий: замкнуться в гордом молчании.

Полностью этого осуществить не удалось и, волей-неволей, пришлось отвечать, хоть и скупо и хмуро, на целый ряд вопросов.

У Ивана выспросили все решительно насчет его прошлой жизни, вплоть до того, когда и как он болел скарлатиной в 1916 году. Исписав за Иваном целую страницу, перевернули ее, и женщина в белом перешла к родственникам Ивана, и не только к отцу и матери, но даже к дядям и теткам. Началась канитель: кто умер, когда, да отчего, не пил ли и прочее и прочее. Потом поговорили о вчерашнем, но мало.

Женщина уступила Ивана мужчине, и тот взялся за него с другой стороны и ни о чем уже не спрашивая. Мужчина измерил температуру, посчитал пульс, смотрел Ивану в зрачки, светил ему в глаза какой-то лампой. На помощь мужчине пришла другая женщина, и Ивана не больно чем-то кололи в спину, рисовали у него ручкой молоточка какие-то знаки на груди, стучали молоточком по коленам, отчего ноги Ивана подпрыгивали. Кололи палец, кололи в локтевом сгибе, набирали в какой-то шприц кровь, надевали на руки какие-то резиновые браслеты…

Иван только горько усмехался про себя, размышляя о том, как глупо и неожиданно все получилось. Подумать только: хотел предупредить всех об опасности, грозящей от неизвестного консультанта, хотел его изловить и добился только того, что попал зачем-то в лечебницу, чтоб рассказывать всякую чушь про брата матери Федора, пившего в Вологде запоем. Нестерпимо глупо!

Наконец Ивана отпустили. Он был препровожден обратно в свою комнату, где получил чашку кофе, два яйца всмятку и белый хлеб с маслом.

Съев и выпив все предложенное, Иван решил дожидаться кого-то главного в этом месте и у этого главного добиваться внимания к себе и справедливости.

И его он дождался, и очень скоро после своего завтрака. Стена, отделявшая комнату Ивана от коридора, разошлась, и в комнате Ивана оказалось довольно много народу в белом. Впереди всех вошел тщательно обритый по-актерски человек лет сорока пяти, с приятными, но очень проницательными глазами и вежливыми манерами. Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и вход получился очень торжественным. «Как Понтий Пилат…» – подумалось Ивану.

Это был, несомненно, главный. Он сел на табурет, а все остались стоять.

– Доктор Стравинский,– представился усевшийся Ивану и поглядел на него дружелюбно.

– Вот, Александр Николаевич,– негромко сказал кто-то с опрятной бородкой и подал главному кругом исписанный лист.

«Целое дело сшили!» – подумал Иван.

Главный привычными глазами пробежал лист, пробормотал «угу, угу» и обменялся с окружающими несколькими фразами на малоизвестном языке.

«И по-латыни как Пилат говорит…» – подумал Иван. Тут одно слово заставило его вздрогнуть, и это было слово «шизофрения», увы, уже вчера произнесенное проклятым иностранцем на Патриарших.

«И ведь это знал…» – тревожно подумал Иван.

Главный, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться и радоваться всему, что бы ни говорили ему окружающие, и выражать это словами: «Славно! Славно!»

– Славно! – сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обратился к Ивану: – Вы – поэт?

– Поэт,– мрачно ответил Иван и вдруг впервые почувствовал легкое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же его собственные стихи показались неприятными. И в свою очередь он спросил у Стравинского: – Вы – профессор?

На это Стравинский утвердительно-вежливо наклонил голову.

– И вы здесь главный? – продолжал Иван.

Стравинский и на это поклонился.

– Мне с вами нужно говорить,– многозначительно сказал Иван Николаевич.

– Я для этого и пришел,– отозвался Стравинский.

– Дело вот в чем,– начал Иван, чувствуя, что час его настал,– меня никто не желает слушать, в сумасшедшие вырядили…

– О нет, мы выслушаем вас очень внимательно,– серьезно и успокоительно сказал Стравинский,– и в сумасшедшие вас рядить ни в коем случае не будут.

– Так слушайте же: вчера вечером я на Патриарших прудах встретился с таинственною личностью… иностранец не иностранец, который заранее знал о смерти Бори Крицкого и лично видел Понтия Пилата.

Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.

– Пилата? Пилат – это который жил при Христе? – щурясь на Ивана, спросил Стравинский.

– Тот самый,– подтвердил поэт.

– А кто этот Боря Крицкий?

– Крицкий – известнейший редактор и секретарь «Массолита»,– пояснил Иван.

– Ага,– сказал Стравинский,– итак, вы говорите, он умер, этот Боря?

– Вот же именно его вчера при мне и зарезало трамваем на Патриарших прудах, причем этот самый загадочный гражданин…

– Знакомый Понтия Пилата? – спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся большой понятливостью.

– Именно он,– подтвердил Иван, поглядывая на Стравинского,– так вот он сказал заранее, что Аннушка разлила постное масло… а он и поскользнулся как раз на этом месте. Как вам это понравится? – многозначительно осведомился Иван, ожидая большого эффекта от своих слов.

Но этого эффекта не последовало, и Стравинский задал следующий вопрос:

– А кто же эта Аннушка?

Этот вопрос расстроил Ивана, лицо его передернуло.

– Аннушка здесь совершенно не важна,– проговорил он, нервничая,– черт ее знает, кто она такая. Просто дура какая-то с Садовой. А важно то, что тот заранее, понимаете – заранее знал о постном масле! Вы меня понимаете?

– Отлично понимаю,– серьезно сказал Стравинский, касаясь колена поэта,– не волнуйтесь и продолжайте.

– Продолжаю,– сказал Иван, стараясь попасть в тон Стравинскому и зная уже по горькому опыту, что лишь спокойствие поможет ему,– этот страшный тип, он врет, что он консультант. Убийца он и таинственный субъект, а может, и черт знает кто еще, обладает какой-то необыкновенной силой… Например, за ним гонишься, а догнать его нет возможности. А с ним еще парочка: какой-то длинный и невероятных размеров кот, который умеет самостоятельно ездить в трамвае. Кроме того,– Иван, никем не перебиваемый, говорил все с большим жаром и убедительностью,– он лично был на балконе у Понтия Пилата, в этом нет никакого сомнения. Ведь это что же такое? А? Его надо немедленно арестовать, иначе он натворит непоправимых бед.

– И вы хотите добиться, чтобы его арестовали? Правильно я вас понял? – спросил Стравинский.

«Он умен,– подумал Иван,– среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя»,– и воскликнул:

– Совершенно правильно! Как же не добиваться, вы подумайте сами! А между тем меня силой задержали здесь, тычут в глаза лампой, в ванне купают! Я требую, чтобы меня немедленно выпустили!

– Ну что же, славно, славно! – отозвался Стравинский.– Вот все и выяснилось. Действительно, какой же смысл задерживать в лечебнице человека здорового? Хорошо-с. Я вас немедленно выпишу отсюда, если вы мне скажете, что вы нормальны. Не докажете, а только скажете. Итак, вы нормальны?

Тут наступила полнейшая тишина, и толстая женщина, утром ухаживавшая за Иваном, благоговейно поглядела на профессора, а Иван еще раз подумал: «Положительно умен!»

Предложение профессора ему понравилось, однако прежде чем ответить, он подумал, морща лоб, и наконец сказал твердо:

– Я – нормален.

– Ну вот и славно! – облегченно воскликнул профессор.– И если так, то давайте рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день…– Тут он обернулся, и ему немедленно подали Иванов лист.– В поисках неизвестного человека, который отрекомендовался вам как знакомый Понтия Пилата, вы вчера произвели следующие действия,– тут Стравинский стал загибать длинные пальцы, поглядывая то в лист, то на Ивана,– прикололи на грудь иконку… Было?

– Было,– хмуро согласился Иван.

– Упали с забора, лицо повредили. Явились в ресторан с зажженной свечой в руке, в одном белье и в ресторане ударили кого-то. Привезли вас связанным. Попав сюда, вы звонили в милицию и просили прислать пулеметы. Затем сделали попытку выброситься из окна. Спрашивается: возможно ли, действуя таким образом, кого-либо поймать или арестовать? Если вы человек нормальный, то вы сами ответите: никоим образом. Вы желаете уйти отсюда? Извольте. Но позвольте вас спросить: куда вы направитесь отсюда?

– Конечно, в милицию,– ответил Иван еще твердо, но уже немного теряясь под взглядом профессора.

– Непосредственно отсюда?

– Непосредственно.

– А на квартиру к себе не заедете?

– Некогда тут заезжать! Пока я по квартирам буду разъезжать, он улизнет.

– Так. Что же вы скажете в милиции в первую очередь?

– Про Понтия Пилата,– ответил Иван Николаевич, и глаза его подернулись сумрачной дымкой.

– Ну вот и славно! – воскликнул покоренный Стравинский и, обратившись к тому, что был с бородкой, приказал: – Николай Иванович, выпишите, пожалуйста, гражданина Бездомного в город. Но эту комнату не занимайте, постельное белье можно не менять. Через два часа гражданин Бездомный опять будет здесь. Ну что же,– обратился он к поэту,– успеха я вам желать не буду, потому что в успех ни капли не верю. До скорого свидания! – И он повернулся, чтобы уходить, и свита его шевельнулась.

– На каком основании я опять буду здесь? – тревожно спросил Иван.

Стравинский как будто ждал этого вопроса, немедленно уселся опять.

– На том основании,– заговорил он,– что как только вы явитесь в кальсонах в милицию и скажете, что виделись с человеком, лично знающим Понтия Пилата, как моментально вас привезут сюда, и вы снова окажетесь в этой же самой комнате.

– При чем здесь кальсоны? – спросил, растерянно оглядываясь, Иван Николаевич.

– Главным образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь казенное белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеянье. А доставлены к нам вы были в кальсонах. А между тем на квартиру к себе вы заехать отнюдь не собирались, хотя я и намекнул вам на это. Далее последует Пилат… и дело готово!

Тут что-то странное случилось с Иваном Николаевичем. Его воля вдруг как бы раскололась, он почувствовал, что слаб и нуждается в совете.

– Так что же делать? – спросил он, и на этот раз робко.

– Ну вот и славно! – отозвался Стравинский.– Это резоннейший вопрос. Теперь я скажу вам, что, собственно, с вами произошло. Поймите, что вас вчера кто-то сильно напугал и расстроил. Как можно вам, изнервничавшемуся, издерганному человеку, бегать по городу, да еще рассказывая про Понтия Пилата? Совершенно естественно, что вас принимают за сумасшедшего. Ваше спасенье сейчас только в одном – в покое. Вам непременно нужно остаться здесь и очень отдохнуть…

– Но его необходимо поймать! – уже моляще воскликнул Иван.

– Хорошо-с. Ну, а самому-то зачем же бегать? Изложите на бумаге все ваши подозрения и обвинения против этого человека. Ничего нет проще, как переслать ваше заявление куда следует, и если мы действительно имеем дело с преступлением, как вы думаете, все это выяснится очень скоро. Но только одно условие: не напрягайте головы и старайтесь не думать о Понтии Пилате. Мало ли что можно рассказать о Пилате! Не всему же надо верить.

– Понял,– решительно заявил Иван,– прошу выдать мне бумагу и перо.

– Выдайте бумагу и карандаш,– приказал Стравинский толстой женщине, а Ивану сказал так: – Но сегодня советую не писать…

– Нет, нет, сегодня же, непременно сегодня,– встревоженно вскричал Иван.

– Ну хорошо. Только не напрягайте мозг. Не выйдет сегодня, завтра выйдет.

– Он уйдет! – жалобно воскликнул Иван.

– О нет,– уверенно возразил Стравинский,– он никуда не уйдет, ручаюсь вам. И помните, что здесь вам помогут всемерно, а без этого у вас ничего не выйдет. Вы меня слышите? – вдруг многозначительно сказал Стравинский и завладел обеими руками Ивана Николаевича. Взяв их в свои, он, долго в упор глядя в глаза Ивану, повторял: – Вам здесь помогут… вы слышите меня… вам здесь помогут… вы получите облегчение… да вы уже и чувствуете его!

Иван Николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его смягчилось.

– Да,– тихо сказал он.

– Ну вот и славно! – по своему обыкновению заключил беседу Стравинский и поднялся.– До свиданья! – Он пожал руку Ивана и, повернувшись к тому, что был с бородкой, сказал, уже выходя: – Да, а инсулин можно попробовать дня через три.

Через несколько мгновений перед Иваном не было ни Стравинского, ни свиты. За сеткой в окне в полуденном солнце красовался на том берегу бор, а поближе сверкала река.