Текст книги " Мой бедный, бедный мастер… "
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 57 (всего у книги 87 страниц)
Пора! Пора!
– Все это хорошо и мило,– говорил мастер, сидя на диване,– но дальше получается полнейшая чепуха… Ведь подумать только…
Разговор шел на закате солнца. Окошко подвала было открыто, и если бы кто-либо заглянул в него, очень удивился бы, настолько странно выглядели разговаривающие.
Маргарита была в черном плаще, надетом прямо на голое тело, а мастер в больничном белье. Происходило это оттого, что Маргарите нечего было надеть, все ее вещи остались в особняке в переулке у Сивцева Вражка, а мастер, у которого оба костюма находились в полном порядке в шкафу, как будто он никогда и не уезжал, одеваться не хотел. Настолько он был изумлен происшествиями предыдущей ночи. Правда, он был выбрит впервые за полтора года (в клинике ему бородку подстригали машинкой).
Вид средняя комната имела тоже странный. На круглом столе был накрыт обед, и среди закусок стояло несколько бутылок. Все это неизвестно откуда взялось.
Проспав до шести часов субботнего вечера, и мастер, и Маргарита почувствовали себя совершенно окрепшими, и только одно давало знать о вчерашних приключениях. У обоих немного ныл левый висок.
Со стороны же психики изменения произошли величайшие, как убедился бы всякий, кто мог бы подслушать разговор в подвальной квартире. Но подслушивать его было некому. Дворик был пуст. Все сильнее зеленеющие липы и ветла за окном источали весенний запах, по полу медленно, но неуклонно полз последний, залетевший в подвал.
– Да,– говорил мастер,– подумать только…– Он сжал голову руками.– Нет, послушай: ты серьезно уверена, что мы вчера были у сатаны?
– Совершенно серьезно,– ответила Маргарита.
– Кончено,– горестно сказал мастер,– теперь налицо вместо одного сумасшедшего – двое. И муж, и жена!
Он приподнялся, возвел руки к небу и закричал:
– Черт знает что такое!
Вместо ответа Маргарита захохотала, болтая босыми ногами, потом закричала:
– Ты посмотри, на что ты похож. Ой, не могу!
Отхохотавшись, пока мастер стыдливо поддергивал больничные кальсоны, Маргарита стала серьезной.
– Ты сейчас сказал правду невольно,– заговорила она,– черт знает, что такое, и все устроит! – Глаза ее вдруг загорелись, она вскочила, затанцевала на месте и прокричала: – О, как я счастлива! О, как я счастлива! О дьявол! Милый Воланд!
После этого она кинулась к мастеру и, обхватив его руками за шею, стала целовать его в губы, в нос, в щеки. Вихры неприглаженных волос прыгали у того на лбу, и щеки загорались под поцелуями.
– Ты – ведьма! – сказал, отдышавшись, мастер.
– А я и не отрицаю,– ответила Маргарита,– я – ведьма и очень этим довольна.
– Марго! Умоляю тебя,– начал мастер,– поговорим серьезно.
– Ну, поговорим,– совершенно несерьезно ответила Маргарита, и закурила, и стала пускать дым в косой луч солнца.
– Ну хорошо,– говорил мастер,– меня украли из лечебницы… Допустим… Вернули сюда… Но ведь меня хватятся и, конечно, найдут… Этот Алоизий… И вообще, чем мы будем жить?.. Ведь я забочусь о тебе, пойми!
В этот момент в оконце оказались ботинки и нижняя часть брюк в жилочку. Затем эти брюки согнулись, и солнечный луч заслонили колени и увесистый зад.
– Алоизий! Ты дома? – спросили колени.
– Вот, начинается…– шепнул мастер.
– Алоизий? – обратилась Маргарита к коленям.– Его арестовали вчера. А кто его спрашивает? Как ваша фамилия?
В то же мгновение колени и зад пропали из окна, стукнула калитка. Все стихло. Маргарита повалилась на диван и захохотала так, что слезы покатились у нее из глаз.
Когда она утихла, она заговорила серьезно и, говоря, сползла с дивана, подползла к коленям мастера и, глядя ему в глаза, заговорила, обнимая колени:
– О, как ты страдал! Как ты страдал, мой бедный. Смотри, у тебя седые нити и вечная складка у губ. Не думай, не думай ни о чем! Я умоляю тебя! И я ручаюсь тебе, что все будет ослепительно хорошо! Все. Верь мне!
– Я ничего не боюсь, пойми,– ответил ей шепотом мастер,– потому что я все уже испытал. Меня ничем не могут напугать, но мне жалко тебя, моя Марго, вот почему я и говорю о том, что будет… Твоя жизнь… Ты разобьешь ее со мною, больным и нищим… Вернись к себе… Жалею тебя, потому это и говорю…
– Ах, ты, ты,– качая растрепанной головой, шептала Маргарита,– ах ты, несчастный маловер!.. Я из-за тебя нагая всю ночь тряслась, глядя на удавленных, зарезанных, я летала вчера, я полтора года сидела в темной каморке, читала только одно – про грозу над Ершалаимом, плакала полтора года, и вот, как собаку, когда пришло твое счастье, ты меня гонишь? Я уйду, но знай, что все равно я всю жизнь буду думать только о тебе и о Понтии Пилате… Жестокий ты человек.– Она говорила сурово, но в глазах ее было страдание.
Горькая нежность поднялась к сердцу мастера, и, неизвестно почему, он заплакал, уткнувшись в волосы Маргариты. И она, плача, шептала ему, и пальцы ее бродили по вискам мастера.
– Нити, нити! На моих глазах покрывается серебром голова, ах, моя, моя много страдавшая голова!.. Глаза, видевшие пустыню, плечи с бременем… Искалечили, искалечили.– Ее речь становилась бессвязной, она содрогалась от плача.
Луч ушел из комнаты, оба любовника, наплакавшись, замолчали. Потом мастер поднял с колен Маргариту, сам встал и сказал твердо:
– Довольно! Я никогда больше не вернусь к этому, будь спокойна. Я знаю, что мы оба жертвы своей душевной болезни или жертвы каких-то необыкновенных гипнотизеров. Но довольно, пусть будет что будет!
Маргарита приблизила губы к уху мастера и прошептала:
– Клянусь тебе жизнью твоею, клянусь тебе копьем сына звездочета, тобою найденного, тобою угаданного, твой заступник – Воланд! Все будет хорошо.
– Ну и ладно! – отозвался мастер, но все-таки добавил: – Конечно, когда люди так несчастны, как мы, они ищут спасения у трансцендентной силы…
– Да ну тебя с твоими учеными словами! – ответила Маргарита.– У меня с похмелья болит голова, и я хочу есть. Садись!
– И я хочу! – заражаясь ее весельем и беззаботностью, ответил мастер.
– Наташа! – крикнула Маргарита.
И из кухоньки появилась Наташа, терпеливо ожидавшая конца объяснений и плача любовников. Если Маргариту хоть немного делал пристойной плащ, про Наташу этого сказать нельзя было. На той не было ничего, кроме туфель.
– Да, действительно, уверуешь и в дьявола…– пробормотал мастер, косясь на садящуюся Наташу.
– А на какой хрен ей одеваться? – заметила Маргарита.– Она теперь вечно будет ходить так.
Наташа на это рассмеялась и бросилась целовать Маргариту, приговаривая:
– Королева, душенька моя, Марго!
Потом уселась, и все трое стали пить водку и жадно есть.
– Я вот смотрю на тебя,– заговорил мастер,– ты резко изменилась. Твой голос огрубел, в глазах решимость и воля… да и выражения тоже появились такие… Впрочем, я не могу сказать, чтобы это было плохо…
– Я много перевидала,– говорила Маргарита,– и теперь знаю, что все, что было… то есть Сивцев Вражек, вежливые выражения, Николай Иванович, одетая Наташа и прочее, все это – чушь собачья!
Наташа рассмеялась.
– Не надо ни о чем думать, не надо ничего бояться, и выражения тоже выбирать не нужно!
– Я потому голая,– заговорила Наташа,– что платья мои все в Сивцевом, а носу туда сунуть нельзя…
– Верно! – воскликнул мастер.– Потому что я убежден, что там уже дожидаются, чтобы арестовать вас. У меня такое предчувствие, что Воланд, и не он сам, а главным образом его компания натворила чего-то такого в городе…
– Будьте покойны,– воскликнула Наташа,– мне Азазелло уже вчера говорил: ты, говорит, не вздумай сунуться куда-нибудь из подвала. Сразу увидят, что ты ведьма.
– Не то что ведьма,– сказал мастер и подивился,– а просто голая… Позвольте, вы ходили в таком виде куда-нибудь?
– Плевала я на это,– ответила Наташа.
– Черт знает что такое! – воскликнул мастер.
В этот момент в дверях мелькнула какая-то тень, и гнусавый голос сказал:
– Мир вам!
Мастер вздрогнул, а привыкшая уже к необыкновенному Маргарита вскричала:
– Да это Азазелло. Ах, как это мило с вашей стороны!
А Наташа до того обрадовалась появлению Азазелло, что стала вся розовая.
Азазелло раскланивался в дверях, повторяя:
– Мир вам!
Маргарита манила его рукой, указывала на место рядом с собою на диванчике, просила извинения за то, что они с Наташей не одеты…
Азазелло раскланивался, просил не беспокоиться, уверял, что видел не только голых, но даже людей с начисто содранной кожей, охотно подсел к столу, предварительно поставив в угол у печки какой-то сверток в темной парче.
Азазелло налили водки, он охотно выпил.
Мастер не спускал с него глаз и изредка больно щипал себя кистью левой руки под столом. Но щипки эти не помогали, да и особенно странного перед глазами ничего не было. Перед ним сидел рыжеватый плечистый человек, с кривым глазом, одетый по-городскому, в пиджачке. Водку пил как все добрые люди, не закусывая, от тостов не отказывался.
Выпив за здоровье хозяйки, за что Маргарита его поцеловала, гость повел речь.
– Мессир передавал вам привет,– говорил Азазелло, поворачиваясь к Маргарите.
– Передайте ему великую мою благодарность!
Мастер поклонился ему, а Азазелло высоко поднял стопку, до краев полную водкой, негромко воскликнул:
– Мессир!
Маргарита поняла, что этот тост торжественный, так же как понял и мастер, и все сделали так же, как и Азазелло,– сплеснули несколько капель на кровавое мясо ростбифа, и оно от этого задымилось. Причем ловчее всех это сделала Наташа.
Спирт ли, выпитый мастером, появление ли Азазелло, но что-то, словом, было причиной изменения настроения духа мастера и его мыслей.
Он почувствовал, что становится весел и бесстрашен, а подумал так: «Нет, Маргарита права… Конечно, передо мною сидит посланец дьявола… Да ведь я же сам не далее как ночью позавчера говорил Ивану Бездомному о том, что встреченный им именно дьявол. А теперь почему-то испугался этой мысли и начал что-то болтать о гипнотизерах и галлюцинациях! Да какие же, к черту, они гипнотизеры! Дьявол, дьявол!»
Он присматривался к Азазелло и понял, что в глазах у того есть нечто принужденное, какая-то мысль, которую тот пока не выдает.
«Он не просто с визитом,– подумал мастер,– он приехал с поручением».
Наблюдательность мастера не изменила ему. Выпив еще водки, гость сказал так:
– Мне нужно было бы сказать несколько слов Наташе. Вы позволите?
– Конечно, конечно! – воскликнула Маргарита, а Наташа опять порозовела вся – и плечи, и грудь, и шея, и руки.
Азазелло встал, поманил Наташу в кухню, вышел с нею не более чем на полминуты и вернулся с нею же.
Глаза Наташины сверкали, как лампы. Азазелло сказал ей что-то, что привело ее в состояние возбуждения и явной радости, но она ничего не сказала.
– Ешьте, пожалуйста,– пригласила Маргарита.
Азазелло охотно принялся есть и повел беседу, но мастер заметил, что в глазах у него есть еще что-то. «Есть еще тайна, из-за нее он и приехал»,– думал он, с интересом вглядываясь в правый глаз.
– Так, стало быть, вы здесь и намерены жить? – спросил Азазелло, указывая пустой вилкой на стенку и на потолок.
– Здесь, здесь,– отвечала Маргарита.
– Уютный подвальчик, что и говорить,– похвалил Азазелло, выпивая, и продолжил: – Да. Но вот какой вопрос, чего в нем делать… В подвальчике-то?
– Вот я про то и говорю,– сквозь зубы сказал мастер и улыбнулся.
– Зачем вы меня тревожите, Азазелло? – спросила искренно и тепло Маргарита.– Как-нибудь.
– Что вы! Что вы! – вскричал Азазелло.– Чего тут тревожиться… Я и говорю – как-нибудь! Да! – еще громче вскричал Азазелло.– Ведь я-то и забыл. Мессир мне приказал,– тут Азазелло отнесся именно к мастеру,– передать вам бутылку вина в подарок. И при этом сказать, что это вино древнее, то самое, которое пил Пилат. Это – фалернское вино.
Оставалось только одно – поблагодарить, и мастер, у которого в голове все ходило ходуном, приложил руку к сердцу, Маргарита вскричала:
– Ах, это мило и любезно!
А Наташа вспыхнула, и глаза у нее стали такие же, как у Азазелло,– содержащие в себе тайну.
Азазелло вынул из парчи не кувшин, как ожидал мастер, а темную, в пыли и плесени, бутылку, запечатанную сургучом, открыл ее, и вино разлили по бокалам.
– Его здоровье! – вскричала Маргарита, поднимая свой стакан с тяжелым, красным, густым вином, и все четверо приложились к стаканам и залпом выпили его.
Тотчас вечерний свет стал гаснуть в глазах у мастера, дыхание его перехватило, он почувствовал, что настает конец. Он видел, как смертельно побледневшая Наташа со стоном упала у стола на пол, как Маргарита, беспомощно простерев к любовнику руки, уронила голову на стол и потом тело ее сползло на пол.
– Отравитель! – успел крикнуть мастер Азазелло и пытался схватить на бюро подаренный ему револьвер. Но руки его ударились о доску бюро, все окружающее окрасилось в черный цвет, а потом пропало. Он навзничь упал и рассек себе кожу на виске об угол доски.
Трое отравленных затихли, а Азазелло начал действовать.
Отшвырнув ногой осколки разбившегося Наташиного стакана в угол, из шкафа достал новый, наполнил его тем же вином, сел на корточки, разжал зубы Наташи, влил в рот глоток его.
Тогда Наташа открыла глаза, сперва бессмысленно обвела ими комнату, но свет в них быстро вернулся. Азазелло поднял ее на ноги, и она ожила.
– Не медли, пора! Мы долго возились здесь,– приказал ей Азазелло, и Наташа, поставив одну ногу на стул, перенесла легко другую на подоконник и через секунду была в садике. Там, роя землю копытом, стоял черный, как ночь, конь, в седле, с золотыми стременами. У повода его был черный мрачный всадник, в плаще со шпагой, в шпорах. Он держал под узды нетерпеливого злого коня, поглядывал на окошки подвала. Лишь только Наташа выскочила из окна, всадник легко вскочил в седло, вздернул Наташу вверх, посадил ее на луку, сдавил бока коня, проскочил между двумя липами вверх, ломая молодые ветви, и исчез, став невидимым.
В это время начало темнеть. С западного края неба поднималась туча, в переулке понесло по булыжной мостовой сор, окурки, пыль.
Азазелло, отправив Наташу, занялся самим собой. Он рванул ворот своей рубашки, и тотчас с нею слетел его наряд. Он оказался в черном трико, в востроносых кожаных туфлях, с коротким кинжалом у пояса. Огненные волосы его скрылись под беретом.
Преобразившись, он бросился к поверженным любовникам. Маргарита лежала, уткнувшись лицом в коврик. Азазелло своими железными руками повернул ее, как куклу, лицом к себе и вгляделся в нее. На его глазах менялось лицо мертвой в предгрозовых сумерках. Исчезло ведьмино косоглазие и жестокость и буйность черт. Лицо покойной посветлело и смягчилось, и оскал ее стал уже не хищным, а просто женственным. Демон безводной земли разжал белые зубы и влил в рот несколько капель того самого вина, которым и отравил.
Маргарита вздохнула, сама стала подниматься, села, спросила слабо:
– Азазелло! Что вы сделали со мной? За что?
Она увидела лежащего мастера, ужаснулась и, вздрогнув, прошептала:
– Этого я не ждала… Убийца…
– Да нет же, нет,– ответил Азазелло,– сейчас он встанет… Что за нервность!
Маргарита поверила сразу, настолько убедителен был голос Азазелло, вскочила, живая и сильная, и помогла напоить лежащего вином.
Открыв глаза, тот глянул мрачно и сказал с ненавистью:
– Отравитель!..
– Оскорбления являются наградой за мою работу,– ответил раздраженно Азазелло,– слепцы! Но прозревайте скорее!
Маргарита всплеснула руками, всмотревшись в воскресшего мастера. Он был в длинных волосах, небрежно завязанных лентой в косичку, с белым лицом, как бело его жабо. На нем оказался темный кафтан, рейтузы, тяжелые ботфорты со шпорами.
Он поднялся, огляделся взором живым и светлым, спросил:
– Что означает новая метаморфоза?
– Она означает,– ответил Азазелло,– что нам пора. Уже гремит гроза, вы слышите? И кони роют землю, содрогая маленький сад. Прощайтесь с подвалом. Прощайтесь скорее!
Маргарита вскричала:
– Роман! Роман! Роман возьми с собою.
– Не надо,– ответил мастер,– я помню его наизусть.
– Ни слова… ни слова не забудешь? – спрашивала Маргарита, прижимаясь к любовнику.
– Я теперь ничего не забуду,– ответил мастер.
– Тогда огонь! – вскричал Азазелло. Он сунул руку в печку, вытащил дымящуюся головню и поджег скатерть на столе, пачку старых газет на диване, пробежал в соседнюю комнатушку, поджег рукопись, занавеску.
Гроза проворчала над самым домом, стукнуло оконце от ветра.
Мастер, опьяненный будущей скачкой, выбросил какую-то книгу с полки, вспушил ее листы над горящей скатертью, и книга загорелась веселым огнем.
– Гори, гори, прежняя жизнь!
– Гори, страдание! – кричала Маргарита.
Комната колыхалась в багровых столбах. Вместе с дымом вылетели через дверь трое, пробежали по каменной лесенке вверх, выскочили во дворик к сараю.
Там они увидели сидящую на земле окаменевшую кухарку застройщика; рассыпавшийся картофель лежал возле нее и два пучка луку.
Трое коней храпели у сарая, вздрагивали.
Амазонка вскочила первая, за нею Азазелло, на третьего последним – мастер.
Кухарка, простонав, хотела поднять руку для крестного знамения, но Азазелло рявкнул с седла грозным голосом:
– Отрежу руку! – свистнул, и кони, ломая ветви, взвились.
Тотчас из окошек подвала повалил дым, и снизу донесся слабый крик кухарки:
– Горим…
Кони понеслись над крышами. Скачущие рядом мастер и Маргарита в опьянении смеялись. За конем Маргариты несся в вихре черный шлейф. Вместе с невидимыми всадниками летела над Москвой туча, но еще не брызгала дождем.
– Ты поняла, что он умертвил нас и воскресил для новой жизни? – крикнул мастер.
– Поняла! – прокричала Маргарита.
– Хочу попрощаться с городом,– прокричал мастер Азазелло.
Тот что-то проворчал тревожно, но кивнул головой. Небо лопнуло над ними. Хлынул дождь.
– Где Наталья? – крикнула Маргарита.
– Она вышла замуж! – послышался в вое грозы голос Азазелло.
Глава XXIX
В путь!
В вышине, на террасе самого красивого здания в Москве, построенного очень давно, на пустынной террасе, на балюстраде которой возвышались гипсовые вазы, на складной табуретке сидел черный Воланд неподвижно и смотрел на лежащий внизу город.
Его длинная и широкая шпага была воткнута между двумя рассохшимися плитами террасы, так что получились солнечные часы. Тень шпаги медленно, но неуклонно удлинялась, концом подползала к ногам.
Свита Воланда еще была в городе, и одна Гелла в черном плаще почтительно стояла в некотором отдалении от Воланда, молчаливая, смотрящая на радугу.
Раздался голос Воланда:
– Что же они задерживаются? Где эта неразлучная пара – Коровьев и Бегемот?..
Гелла шевельнулась, прикрыла ладонью от солнца глаза, всмотрелась вдаль, ответила почтительно:
– Они будут тотчас, мессир. Я чую их. Да, вот они.
И точно, послышались легкие шаги на каменных плитах, и перед Воландом предстали Коровьев и Бегемот; второй все в виде того же толстяка. Но теперь примуса при нем не было, а нагружен он был другими предметами. Так, под мышкой у него был небольшой ландшафтик в золотой раме, на руке поварской халат, а в руке цельная семга в шкуре и с хвостом.
От Коровьева и Бегемота несло гарью, рожа Бегемота была в саже, а кепка наполовину обгорела.
– Салют, сир! – прокричал Коровьев, а Бегемот выложил на террасу свое имущество и, отдуваясь, с восторгом вскричал:
– Сир, мне сейчас по морде дали!
Гелла в сторонке хихикнула хрипло, а Воланд сказал:
– Это бывает…
– Клянусь всем, что есть дорогого у этой развратницы,– Бегемот ткнул лапой в сторону Геллы,– а нетрудно догадаться, что именно у нее самое дорогое,– впервые в жизни! Я так хохотал! Чистое недоразумение легло в основу этого происшествия – меня за мародера приняли.
– Судя по принесенным тобою предметам…– заговорил Воланд и выразительно указал на ландшафтик и семгу.
– Верите ли, мессир…– начал задушевным голосом Бегемот.
– Нет, не верю,– коротко ответил Воланд.
– Мессир, клянусь, я делал героические попытки…– кричал Бегемот,– спасти все, что было можно… И вот все, что удалось отстоять!
– Что горело-то? – спросил Воланд.
– Грибоедов! – ответил Бегемот и всхлипнул.
– Прекрати этот плач,– спокойно посоветовал Воланд,– и лучше скажи, отчего это он загорелся?
Бегемот развел руками, возвел глаза к небу, так что на опаленной черной роже сверкнули белые белки, и вскричал:
– Не постигаю! Сидели, мирно закусывали… Вдруг трах, трах… трах… выстрелы! Обезумев от страха, мы с Коровьевым кинулись бежать на бульвар, преследователи за нами. Им померещилось, что мы бежим к памятнику Тимирязева… Но чувство долга победило в нас страх, и мы вернулись…
– А, вы вернулись? – сказал Воланд.– Ну, конечно, здание сгорело дотла.
– Дотла,– подтвердил Коровьев,– то есть буквально, мессир, дотла. Одни головешки.
– Я первым долгом кинулся в зал…– рассказывал Бегемот.– Что спасать? Как спасать? Натурально, к этой картине, и тут один человек врывается и кричит: «Мародер!», и, не успел я оглянуться, он съездил меня по морде! Я, натурально, его! Спрашиваю его, как ваша фамилия? Из любопытства! Но тут на нем задымилась гимнастерка, и ему пришлось выскочить вон. С ландшафтом я бросился вниз, спас в кухне халат и рыбу в кладовке.
– Коровьев что делал в это время? – спросил Воланд.
– Я помогал пожарным, мессир! – ответил Коровьев.
– Ах, так, так. Больше можете ничего не рассказывать,– сказал Воланд.
Тут в воздухе послышался шум, как от крыльев, прекратился внезапно, сменился звоном шпор и шагами, и на террасу вышли откуда-то Азазелло, а за ним амазонка Маргарита и мастер в плаще.
Воланд сделал повелительный жест, и свита отошла.
– Ну что же,– спросил Воланд у мастера,– вы все еще продолжаете считать меня гипнотизером, а себя жертвой галлюцинаций?
– О нет,– ответил мастер.
– Так в путь! – негромко сказал Воланд.
И тогда черные кони обрушились на террасу, ломая копытами плиты.
Воланд вскочил первый.
Тут Геллу обдало гипсовой пылью. Отскочил верх ручки у белой вазы. Другие пули стали хлестать по балюстраде…
Семь черных лошадей взвились в воздух и понеслись над крышами города, которые заструились и понеслись назад.
Маргарита и мастер закрыли глаза, отдавшись бешеной скачке, но через секунду почувствовали, что воздух не рвет волос, не слепит их.
Кони стояли на холме Воробьевых гор. У ног лежала река, за рекой пряничные башни монастыря, а дальше бесконечный, невероятный город, скопление кирпичных глыб, без конца без краю, испещренных ослепительными пятнами, осколками солнца, низко сидящего на западе, выжигающими окна в верхних этажах.
– Хотите взглянуть в последний раз? – спросил Воланд у мастера.
– Да, да, непременно,– ответил тот, соскочил, бренча шпорами, с коня, подбежал к обрыву, стал смотреть, и щемящая грусть на мгновение охватила сердце, но быстро сменилась сладостной тревогой, бродячим цыганским волнением. В мозгу мелькнуло слово «навсегда»… Волнение перешло в чувство обиды, но и она угасла и сменилась горделивым равнодушием, а оно – предчувствием вечного покоя.
Небо было чисто, радуга исчезла.
В то время как мастер смотрел на город, группа всадников дожидалась его в молчании.
Прервано оно было Бегемотом, как раз тогда, когда мастер повернулся от обрыва и пошел к всадникам.
– Разрешите, мессир, свистнуть перед скачкой,– обратился Бегемот к Воланду.
– Ты можешь испугать даму,– ответил Воланд,– и кроме того, без членовредительства. Все ваши безобразия кончены.
– Пошутить немного, пошутить.
– Нет, нет,– отозвалась Маргарита,– пусть он свистнет… Меня охватила грусть перед дальней дорогой. Слезы подступают к глазам…
Бегемот оживился, слез с коня, вложил пальцы в рот, надул щеки и свистнул. У Маргариты зазвенело в ушах, конь ее поднялся на дыбы, в роще посыпались сухие сучья с деревьев, взлетели вороны и воробьи, столб пыли понесло к реке, и видно было, как в речном трамвае, шедшем мимо пристани, снесло у пассажиров кепки и шляпы в воду.
Бегемот горделиво поглядел вокруг.
– Свистнуто, не скрою,– снисходительно заметил Коровьев,– действительно, но, если строго говорить, свистнуто средне!
– Я ведь не регент,– обиженно ответил Бегемот и подмигнул Маргарите.
– А дай-кось я попробую,– сказал Коровьев и вдруг вытянулся вверх, как резинка, из пальцев устроил какую-то хитрую фигуру, сунул ее в рот, завился, как винт, и, внезапно раскрутившись, свистнул.
Свиста этого Маргарита не услыхала, но она его увидела, в то время как ее с горячим конем бросило в сторону.
С корнем вырвало крайнее дерево в роще, ближайшее к Коровьеву. Земля покрылась трещинами до самой реки. Огромный пласт берега вместе с пристанью и ресторанчиком высадило в реку. Она вскипела, взметнулась, и ее выплеснул на противоположный берег, на траву речной трамвай с невредимыми пассажирами.
К ногам коня Маргариты швырнуло убитую свистом Фагота галку. И тогда над горами прокатился, как трубный голос, страшный голос Воланда:
– Пора! – И резкий свист и хохот Бегемота.
Кони рванулись, и пятеро всадников и две всадницы поднялись вверх и поскакали. Маргарита чувствовала, как ее конь грызет мундштук и тянет его. Она неслась в бешеном карьере рядом с мастером, шпорящим жеребца, с одной стороны, и Воландом – с другой. Плащ того несло над головами кавалькады, закрывая небосвод.
Маргарита на скаку обернулась и увидела, как город уходит в землю, одеваясь в туман и дым.
