Текст книги " Мой бедный, бедный мастер… "
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 87 страниц)
– Если вы так очаровательно любезны,– заговорил он,– а я другого ничего и не ожидал, так будем же без церемоний. Простота наш девиз! Простота!
– Великий девиз, мессир,– чувствуя себя просто и спокойно, ничуть не дрожа больше, ответила Маргарита.
– Именно,– подтвердил Воланд и закричал, наклонясь к краю кровати и шевеля шпагой под нею: – Долго будет продолжаться этот балаган под кроватью? Вылезай, окаянный Ганс! {247}
– Коня не могу найти,– задушенным и фальшивым голосом отозвался из-под кровати кот,– вместо него какая-то лягушка попадается.
– Не воображаешь ли ты, что находишься на ярмарочной площади? – притворяясь суровым, спрашивал Воланд.– Никакой лягушки не было под кроватью! Оставь эти дешевые фокусы для Варьете! Если ты сейчас же не появишься, мы будем считать, что ты сдался.
– Ни за что, мессир! – заорал кот и в ту же секунду вылез из-под кровати, держа коня в лапе.
– Рекомендую вам…– начал было Воланд и сам себя перебил, делая опять-таки вид, что возмущен,– нет, я видеть не могу этого шута горохового!
Стоящий на задних лапах кот, выпачканный в пыли, раскланивался перед Маргаритой.
Все присутствующие заулыбались, а Гелла засмеялась, продолжая растирать колено Воланда.
На шее у кота был надет белый фрачный галстух бантиком, и на груди висел на ремешке перламутровый дамский бинокль. Кроме того, усы кота были вызолочены.
– Ну что это такое! – восклицал Воланд.– Зачем ты позолотил усы и на кой черт тебе галстух, если на тебе нет штанов?
– Штаны коту не полагаются, мессир,– с большим достоинством отвечал кот,– уж не скажете ли вы, чтобы я надел и сапоги? Но видели ли вы когда-либо кого-нибудь на балу без галстуха? Я не намерен быть в комическом положении и рисковать тем, что меня вытолкают в шею. Каждый украшает себя, чем может. Считайте, что сказанное относится и к биноклю, мессир!
– Но усы?!
– Не понимаю,– сухо возражал кот,– почему, бреясь сегодня, Азазелло и Коровьев могли посыпать себя белой пудрой, и чем она лучше золотой? Я напудрил усы, вот и все! Другой разговор, если бы я побрился! Тут я понимаю. Бритый кот – это безобразие, тысячу раз подтверждаю это. Но вообще,– тут голос кота дрогнул,– по тем придиркам, которые применяют ко мне, я вижу, что передо мною стоит серьезная проблема – быть ли мне вообще на балу? Что скажете вы мне на это, мессир? А?
И кот от обиды так раздулся, что, казалось, он лопнет сию секунду.
– Ах, мошенник, мошенник,– качая головою, говорил Воланд,– каждый раз, как партия его в безнадежном положении, он начинает заговаривать зубы, как самый последний шарлатан на мосту, оттягивая момент поражения. Садись и прекрати эту словесную пачкотню!
– Я сяду,– ответил кот, садясь,– но возражу относительно последнего. Речи мои представляют отнюдь не пачкотню, как вы изволили выразиться при даме, а великолепную вереницу прочно упакованных силлогизмов, которые оценили бы по достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик, Марциан Капелла {248} , а то, чего доброго, и сам Аристотель!
– Прекрати словесную окрошку, повторяю,– сказал Воланд,– шах королю!
– Пожалуйста, пожалуйста,– отозвался кот и стал в бинокль смотреть на доску.
– Итак,– обратился к Маргарите Воланд,– рекомендую вам, госпожа, мою свиту. Этот валяющий дурака с биноклем – кот Бегемот. С Азазелло вы уже знакомы, с Коровьевым также. Мой первый церемониймейстер. Ну, «Коровьев» это не что иное, как псевдоним, вы сами понимаете. Горничную мою Геллу весьма рекомендую. Расторопна, понятлива. Нет такой услуги, которую она не сумела бы оказать…
Красавица Гелла улыбалась, обратив к Маргарите свои зеленые глаза, зачерпывала пригоршней мазь, накладывала на колено.
– Кроме того,– продолжал Воланд, и в комнату неслышно вскользнул тот траурный, что преградил было Маргарите путь в спальню,– Абадонна {249} . Командир моих телохранителей, заместителем его является Азазелло. Глаза его, как видите, в темных очках. Приходится ему их надевать потому, что большинство людей не выдерживает его взгляда.
– Я знаком с королевой,– каким-то пустым бескрасочным голосом, как будто простучал, отозвался Абадонна,– правда, при весьма прискорбных обстоятельствах. Я был в Париже в кровавую ночь 1572-го года.
Абадонна устремил черные пятна, заменяющие ему глаза, на Маргариту, и той показалось, что в спальне потянуло сыростью.
– Ну вот и все,– говорил Воланд, морщась, когда Гелла особенно сильно сжимала колено,– общество, как изволите видеть, небольшое, смешанное и бесхитростное. Прошу любить и жаловать…
Он замолчал и стал поворачивать перед собою какой-то диковинный глобус на ножке. Глобус, представляющий точную копию земного шара, сделанную столь искусно, что синие океаны на нем шевелились и шапка на полюсе лежала как настоящая, ледяная и снежная.
На доске тем временем происходило смятение, и Маргарита с любопытством наблюдала за живыми шахматными фигурками.
Совершенно расстроенный и испуганный король в белой мантии топтался на клетке, в отчаянии вздымая руки. Три белых пешки – ландскнехты с алебардами растерянно глядели на офицера, размахивающего шпагой и указывающего вперед, где в смежных клетках, белой и черной, сидели черные всадники Воланда на двух горячих, роющих копытами клетки конях.
Кот отставил от глаз бинокль и тихонько подпихнул своего короля в спину. Тот, одною рукою придерживая зубчатую корону, а другою поднимая полу мантии, в ужасе оглядываясь, перебрался с черной на соседнюю белую клетку.
Воланд, не спуская глаз с глобуса, коснулся черной шеи одного из коней. Всадник поднял лошадь на дыбы, перескочил через клетку, взмахнул мечом, и белый ландскнехт упал.
– Шах,– сказал Воланд.
Маргарита, увлеченная живыми фигурками, видела, как белый король в отчаянии закрыл лицо руками.
– Дельце плоховато, дорогой Бегемот,– сказал Коровьев.
– Положение серьезное, но отнюдь не безнадежное,– отозвался Бегемот,– больше того: я вполне уверен в победе. Стоит хорошенько проанализировать положение.
Анализ положения он начал проводить довольно странным способом, именно стал кроить какие-то рожи и подмигивать белому своему королю.
– Ничего не помогает,– ядовито заметил Коровьев.
– Ай! – вскричал Бегемот.– Попугаи разлетелись, что я и предсказывал!
Действительно – где-то в отдалении послышался шорох и шум крыльев. Коровьев и Азазелло бросились вон.
– А, черт вас возьми с вашими бальными затеями! – буркнул Воланд, не отрываясь от своего глобуса.
Лишь только Коровьев и Азазелло скрылись, мигание Бегемота приняло усиленные размеры. Король вдруг стащил с себя мантию, бросил ее на клетку и убежал с доски и скрылся в толпе убитых фигур. Слон-офицер накинул на себя королевскую мантию и занял место короля.
Коровьев и Азазелло вернулись.
– Враки, как и всегда,– бурчал Азазелло.
– Мне послышалось,– сказал кот,– и прошу мне не мешать, я думаю.
– Шах королю! – сказал Воланд.
– Я, вероятно, ослышался, мой мэтр,– сказал кот, глядя в бинокль на переодетого офицера,– шаха королю нет и быть не может.
– Повторяю: шах королю!
– Мессир! Молю вас обратить внимание на себя,– сказал в тревоге кот,– вы переутомились: нет шаха королю.
– Король на клетке д-два,– сказал Воланд.
– Мессир! Я в ужасе! – завыл кот, изображая ужас на морде.– Вас ли слышу я? Можно подумать, что перед собой я вижу одного из сапожников-гроссмейстеров!
– Что такое? – в недоумении спросил Воланд, обращаясь к доске, где офицер стыдливо отворачивался, прикрывая лицо мантией.
– Ах ты, подлец,– задумчиво сказал Воланд.
– Мессир! Опять обращаюсь к логике,– заговорил кот, прижимая лапы к груди,– если игрок объявляет шах королю, а короля между тем нету и в помине, шах признается недействительным?
– Ты сдаешься или нет? – вскричал страдальчески Воланд.
– Разрешите подумать,– ответил кот, положил локти на стол, уткнул уши в лапы и стал думать. Думал он долго и наконец сказал: – Сдаюсь.
– Убить упрямую сволочь! – шепнул Азазелло.
– Да, сдаюсь,– сказал кот,– но сдаюсь исключительно потому, что не могу играть в атмосфере травли со стороны завистников.
Он встал, и фигурки полезли в ящик.
– Гелла, пора,– сказал Коровьев.
Гелла удалилась.
– Охота пуще неволи,– говорил Воланд,– нога разболелась, а тут этот бал.
– Позвольте мне,– тихо шепнула Маргарита.
Воланд пристально поглядел на нее и пододвинул к ней колено. Горячая, как огонь, жижа обжигала руки, но Маргарита, не морщась, стараясь не причинить боли, ловко массировала колено.
– Близкие говорят, что это ревматизм,– рассказывал Воланд,– но я сильно подозреваю, что эта боль в колене оставлена мне на память одною очаровательнейшей ведьмой, с которой я близко познакомился в 1571 году в Брокенских горах на Чертовой Кафедре {250} .
– Какая негодяйка! – возмутилась Маргарита.
– Вздор! Лет через триста это пройдет. Мне посоветовали множество лекарств, но я придерживаюсь бабушкиных средств по старинке, не любя современных патентованных лекарств… Кстати: не страдаете ли вы чем-нибудь? Быть может, у вас есть какая-нибудь печаль, отравляющая душу,– спрашивал Воланд, глядя на огни свечей,– тоска? Я бы помог вам… Поразительные травы оставила в наследство поганая старуха бабушка…
– Я никогда не чувствовала себя так хорошо, как у вас, мессир,– тихо отвечала умная Маргарита,– а предчувствие бала меня волнует…
– Кровь, кровь…– тихо сказал Воланд. После молчания он заговорил опять:
– Я вижу, вас интересует мой глобус?
– О да.
– Очень хорошая вещь. Она заменяет мне радио. Я, откровенно говоря, не люблю последних новостей по радио. Сообщают о них всегда какие-то девушки, говорящие в нос и перевирающие названия мест. Кроме того, каждая третья из них косноязычна, как будто таких нарочно подбирают. Если же к этому прибавить, что они считают обязательным для себя о радостных событиях сообщать мрачным до ужаса тоном, а о печальных, наоборот, игриво, можно считать эти их голоса в помещении по меньшей мере лишними.
А при помощи моего глобуса можно в любой момент знать, что происходит в какой хотите точке земного шара. Вот, например…– Воланд нажал ножку шара, и тот медленно повернулся,– …видите этот зеленый кусок, квадратный кусок, бок которого моет океан? Глядите… глядите… вот он наливается огнем, как будто светится изнутри. Там началась война {251} . А если вы приблизите глаза и начнете всматриваться, то увидите детали.
Маргарита, горя от любопытства, наклонилась к глобусу и увидела, что квадратик земли расширился, распался многокрасочно и превратился в рельефную карту. Она увидела горы, ленточку реки и какое-то селение возле нее. Маленькие, с горошину, домики взбухали, и один из них разросся до размеров спичечной коробки. Внезапно и беззвучно крыша этого дома взлетела наверх вместе с клубом черного дыма, а стенки рухнули, так что от двухэтажной коробочки ничего не осталось, кроме кучечки дымящихся кирпичей. Маргариту заинтересовало поведение какой-то малюсенькой фигурочки в полсантиметра вышиной, которая перед взрывом пронеслась перед домиком, а теперь оказалась горизонтальной и неподвижной. Она сосредоточила свой взор на ней и, когда та разрослась, увидела как в стереоскопе маленькую женщину, лежащую на земле, разметав руки, и возле нее в луже крови ребенка, уткнувшегося в землю.
– Вот и все,– сказал Воланд и повернул глобус.– Абадонна только сегодня оттуда. По традиции он лично сам несет службу при мне во время весеннего бала, а потому и приехал. Но завтра же он опять будет там. Он любит быть там, где война.
– Не желала бы я быть на той стороне, против которой он,– сказала Маргарита, догадываясь об обязанностях Абадонны на войне.– На чьей он стороне?
– Чем дальше говорю с вами,– любезно отозвался Воланд,– тем более убеждаюсь в том, что вы очень умны. Он удивительно беспристрастен и равно сочувствует обеим сражающимся сторонам. Вследствие этого и результат для обеих сторон бывает одинаков.
Воланд вернул глобус в прежнее положение и подтолкнул голову Маргариты к нему. Мгновенно разросся квадратик земли. Вот уже вспыхнула в солнце какая-то дымящаяся желтая равнина, и в этом дыму Маргарита разглядела лежащего неподвижно человека в одежде, потерявшей свой цвет от земли и крови. Винтовка лежала шагах в двух от него. Равнина съежилась, ушла, перед глазами у Маргариты проплыл голубой качающийся океан.
– Вот и он, легок на помине,– весело сказал Воланд, и Маргарита, увидев черные пятна, тихо вскрикнув, уткнулась лицом в ногу Воланда.
– Да ну вас! – крикнул тот.– Какая нервность у современных людей! – Воланд с размаху шлепнул Маргариту по спине.– Ведь видите же, что он в очках! Я же говорю вам… И кроме того, имейте в виду, что не было случая с того времени, как основалась земля, чтобы Абадонна появился где-нибудь преждевременно или не вовремя. Ну и наконец, я же здесь. Вы у меня в гостях!
– А можно, чтобы он на минутку снял очки? – спросила Маргарита, прижимаясь к Воланду и вздрагивая, но уже от любопытства.
– А вот этого нельзя,– очень серьезно ответил Воланд,– и вообще забыть все это сразу – и глобус… и очки… Раз! Два! Три! Что хочешь сказать нам, ангел бездны?
– Я напугал, прошу извинить,– глухо сказал Абадонна,– тут, мессир, есть один вопрос. Двое посторонних… девушка, которая хнычет и умоляет, чтобы ее оставили при госпоже… и кроме того, с нею боров…
– Наташа! – радостно воскликнула Маргарита.
– Оставить при госпоже, не может быть и разговоров. Борова на кухню!
– Зарезать? – визгнула Маргарита.– Помилуйте, мессир,– это Николай Иванович!.. Тут недоразумение… Видите ли, она мазнула его…
– Да помилуйте! – воскликнул Воланд.– На кой черт и кто его станет резать? Кто возьмет хоть кусок его в рот! Посидит с поварами и этим, как его, Варенухой, только и всего. Не могу же я его пустить на бал, согласитесь!
– Да уж,– добавил Абадонна и, покачав головой, сказал: – Мессир! Полночь через десять минут.
– А! – Воланд обратился к Маргарите: – Ну-с, не теряйте времени. И сами не теряйтесь. Ничего не бойтесь. Коровьев будет при вас безотлучно. Ничего не пейте, кроме воды, а то разомлеете. Вам будет трудно… Пора!
Маргарита вскочила, и в дверях возник Коровьев.
Глава XXIII
Великий бал у Сатаны
Пришлось торопиться. В одевании Маргариты принимали участие Гелла, Наташа, Коровьев и Бегемот. Маргарита волновалась, голова у нее кружилась, и она неясно видела окружающее. Понимала она только, что в освещенной свечами комнате, где ее готовили к балу, не то черного стекла, не то какого-то дымчатого камня ванна, вделанная в пол, выложенный самоцветами, и что в ванной стоит одуряющий запах цветов.
Гелла командовала, исполняла ее команды Наташа. Начали с того, что Наташа, не спускающая с Маргариты влюбленных, горящих глаз, пустила из душа горячую густую красную струю. Когда эта струя ударила и окутала Маргариту, как материей, королева ощутила соленый вкус на губах и поняла, что ее моют кровью. Кровавая струя сменилась густой, прозрачной, розоватой, и голова пошла кругом у королевы от одуряющего запаха розового масла. После крови и масла тело Маргариты стало розоватым, блестящим, и еще до большего блеска ее натирали раскрасневшиеся [женщины] мохнатыми полотенцами. Особенно усердствовал кот с мохнатым полотенцем в руке. Он уселся на корточки и натирал ступни Маргариты с таким видом, как будто чистил сапоги на улице.
Пугая Маргариту, над нею вспыхнули щипцы, и в несколько секунд ее волосы легли покорно.
Наташа припала к ногам и, пока Маргарита тянула из чашечки густой, как сироп, кофе, надела ей на обе ноги туфли, сшитые тут же кем-то из лепестков бледной розы. Туфли эти как-то сами собою застегнулись золотыми пряжками.
Коровьев нервничал, сквозь зубы подгонял Геллу и Наташу: «Пора… Дальше, дальше». Подали черные по локоть перчатки, поспорили (кот орал: «Розовые! Или я не отвечаю ни за что!»), черные отбросили и надели темно-фиолетовые. Еще мгновение, и на лбу у Маргариты на тонкой нити засверкали бриллиантовые капли.
Тогда Коровьев вынул из кармана фрака тяжелое в овальной раме в алмазах изображение черного пуделя и собственноручно повесил его на шею Маргарите.
– Ничего, ничего не поделаешь… надо, надо, надо…– бормотал Коровьев и во мгновение ока и сам оказался в такой же цепи.
Задержка вышла на минутку примерно, и все из-за борова Николая Ивановича. Ворвался в ванную комнату какой-то поваренок-мулат, а за ним сделал попытку прорваться и Николай Иванович. При этом прорезала цветочный запах весьма ощутительная струя спирта и лука. Николай Иванович почему-то оказался в одном белье. Но его ликвидировали быстро, разъяснив дело. Он требовал пропуска на бал (отчего и совлек с себя одежду в намерении получить фрак). Коровьев мигнул кому-то, мелькнули какие-то чернокожие лица, что-то возмущенно кричала Наташа, словом, борова убрали.
В последний раз глянула на себя в зеркало нагая Маргарита, в то время как Гелла и Наташа, высоко подняв канделябры, освещали ее.
– Готово! – воскликнул Коровьев удовлетворенно, но кот все же потребовал еще одного последнего осмотра и обежал вокруг Маргариты, глядя на нее в бинокль. В это время Коровьев, склонившись к уху, шептал последние наставления:
– Трудно будет, трудно… Но не унывать! И, главное, полюбить. Среди гостей будут различные, но никакого никому преимущества… Ни-ни-ни! Если кто-нибудь не понравится, не только, конечно, нельзя подумать об этом… Заметит, заметит в то же мгновенье! Но необходимо изгнать эту мысль и заменить ее другою – что вот этот-то и нравится больше всех… Сторицей будет вознаграждена хозяйка бала! Никого не пропустить… Никого! Хоть улыбочку, если не будет времени бросить слово, хоть поворот головы! Невнимание не прощает никто! Это главное… Да, еще,– Коровьев шепнул,– языки,– дунул Маргарите в лоб.– Ну, пора!
И из ванной Коровьев, Маргарита и Бегемот выбежали в темноту.
– Я! Я! – шептал кот.– Я дам сигнал.
– Давай! – послышался в темноте голос Коровьева.
– Бал! – пронзительно визгнул кот {252} , и тотчас Маргарита вскрикнула и закрыла на секунду глаза. Коровьев подхватил ее под руку.
На Маргариту упал поток света и вместе с ним звука, а вместе – и запаха. Испытывая кружение головы, уносимая под руку Коровьевым, Маргарита увидела себя в тропическом лесу. Красногрудые зеленохвостые попугаи цеплялись за лианы и оглушительно трещали: «Аншанте!..» [19]19
Я в восхищении ( фр.).
[Закрыть]Банная духота сменилась тотчас прохладой необъятного бального зала, окаймленного колоннами из какого-то желтоватого искрящегося самоцвета. Зал был пуст совершенно, и лишь у колонн стояли неподвижно в серебряных тюрбанах голые негры. Лица их от волнения стали грязно-бурыми, когда в зале показалась Маргарита со свитой, в которую тут включился и Азазелло.
Тут Коровьев выпустил руку Маргариты, шепнул: «Прямо на тюльпаны…» Невысокая стена белых тюльпанов выросла перед Маргаритой, а за нею она увидела бесчисленные огни в колпачках и перед ними белые груди и черные плечи фрачников. Оглушительный рев труб придавил Маргариту, а вырвавшийся из-под этого рева змеиный взмыв скрипок потек по ее телу. Оркестр человек в полтораста играл полонез. Человек во фраке, стоявший выше всего оркестра, увидев Маргариту, побледнел и заулыбался и вдруг рывком поднял весь оркестр. Ни на мгновенье не прерывая музыки, оркестр стоя окатывал Маргариту, как волнами.
Человек над оркестром отвернулся от него и поклонился низко, широко разбросав руки, и Маргарита, улыбаясь, потрясла рукой.
– Нет, мало, мало,– зашептал Коровьев,– что вы, он не будет спать всю ночь! Крикните ему что-нибудь приятное! Например: «Приветствую вас, король вальсов!»
Маргарита крикнула и подивилась, что голос ее, полный, как колокола, был услышан сквозь вой оркестра.
Человек от счастья вздрогнул, руку прижал к крахмальной груди.
– Мало, мало,– шептал Коровьев,– глядите на первые скрипки и кивните так, чтобы каждый думал, что вы его узнали отдельно… Так, так… Вьетан за первым пультом! {253} Рядом с ним Шпор, Массар, Оль Булль! Крейцер, Виотти! Вот, хорошо! Дальше! Дальше! Спешите!
– Кто дирижер? – на лету спросила Маргарита.
– Иоганн Штраус! {254} – ответил кот.– И пусть меня повесят сегодня вечером, если где-нибудь еще есть такой оркестр. А приглашал я!
В следующем зале не было видно колонн. Их закрывала стена из роз, красных, как венозная кровь, розовых, молочно-белых, [которая] возникла на левой руке, а на правой – стена японских махровых камелий.
Между стенами уже били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипало пузырями в трех бассейнах, из которых первый был прозрачный фиолетовый, второй – рубиново-красный, третий – хрустальный.
В этом зале метались негры в алых повязках, с серебряными черпаками, наливая из бассейнов опаловые чаши.
Хрустальные столики были завалены зернами жареного миндаля.
В розовой стене был пролом, и там на эстраде метался во фраке с ласточкиным хвостом человек. Перед ним гремел, квакал, трещал джаз. Музыканты в красных куртках остервенело вскочили при появлении Маргариты и ударили сумасшедшую дробь ногами. Дирижер их согнулся вдвое, так что руками коснулся эстрады, затем выпрямился и, наливаясь кровью, пронзительно прокричал:
– Аллилуйя!
После чего музыканты ударили сильнее, а дирижер хлопнул себя по коленам раз, потом накрест – два, потом сорвал тарелку у крайнего музыканта, ударил ею по колонне.
В спину тек страшной, мощной рекой под ударами бесчисленных смычков полонез, а этот джаз уже врезался в него сбоку, и в ушах бурлила какофония.
– Кивок и дальше! – крикнул Коровьев.
Откуда-то грянули развязные гармоники и «светит месяцем», залихватским, страшным, залили джаз.
Улетая, Маргарита, оглянувшись, видела только, что виртуоз-джазбандист, борясь с полонезом и «светит месяцем», бьет по головам тарелкой джазбандистов и те, приседая в комическом ужасе, дуют в свои дудки.
Вылетели наконец на площадку и остановились. Маргарита увидела себя над лестницей, крытой красным ковром. Внизу она видела, как бы держа перед глазами бинокль обратным способом, швейцарскую темного дуба с двумя каминами – маленьким, в котором был огонь, и громадным, в темную холодную пасть которого мог легко въехать пятитонный грузовик. Раззолоченная прислуга строем человек в тридцать стояла лицом к холодному отверстию, не спуская с него глаз. Лестница пылала белым заревом, потому что на стене по счету ступенек висели налитые электрическим светом виноградные гроздья.
Маргарита чувствовала, что ее глушит новая какая-то музыка, но уже не пропавший где-то в тылу «светит месяц», а другая – медная, мощная.
Маргариту устанавливали на место. Под рукой левой у нее оказалась срезанная аметистовая колонка.
– Руку можно положить будет, если очень станет трудно,– шептал Коровьев.
Кто-то чернокожий нырнул под ноги, подкинул мягкую скамеечку, и на нее Маргарита, повинуясь чьим-то рукам, поставила правую ногу, немного согнув ее в колене.
Кто-то поправил сзади волосы на затылке. Маргарита, став, огляделась. Азазелло и Коровьев стояли возле нее в парадных позах, в одной линии с ними выстроились два молодых человека, смутно чем-то напоминающих Абадонну и тоже с затененными глазами. Сзади били и шипели струи; покосившись, Маргарита увидела, что и там шампанский буфет. Из бледно-розовой стены шампанское лилось по трем трубкам в ледяной бассейн. Шеренга негров уже стояла с подносами, уставленными плоскими, широкими, покрытыми инеем чашами. Двое держали на подносах горки миндаля.
Музыка обрушивалась сверху и сбоку из зала, освещенного интимно; там горели лампы настольные, прикрытые цветным шелком. Трубы доносились с хор.
Осмотревшись, Маргарита почувствовала теплое и мохнатое у левой ноги. Это был Бегемот. Он волновался и в нетерпении потирал лапы.
– Ой, ой,– восторженно говорил Бегемот,– ой, сейчас, сейчас. Как ударит и пойдет!
– Да уж, ударит,– бормотал Коровьев, так же как и все, глядя вниз,– я предпочел бы рубить дрова… По-моему, это легче.
– Я предпочел бы,– с жаром отвечал кот,– служить кондуктором в трамвае, а уж хуже этого нет работы на свете!
Волнение кота заразило и Маргариту, и она шепнула Коровьеву:
– Но ведь никого нет, а музыка гремит…
Коровьев усмехнулся и тихо ответил:
– Ну, за народом дело не станет…
– Музыка гремит,– почтительно сказал кот, обращая к Маргарите сверкающие усы,– я извиняюсь, правильно. Ничего не может быть хуже, чем когда гость мыкается, не зная точно, что делать, куда идти и зачем, и сморкается. Такие балы надо выбрасывать на помойку, королева!
– Первым приехавшим очень трудно,– объяснял Коровьев.
– Пилят очень после бала мужей. «Зачем спешили?.. Видишь, никого нету! Это унизительно…» – писклявым голосом изображал пилящих жен неугомонный кот и вдруг остановился и переменил интонации.– Раз, два… десять секунд до полуночи! Смотрите, что сейчас будет!
Но десять секунд пробежали, и ничего ровно не произошло. Маргарита, капризно оттопырив губу, презрительно щипнула за ухо кота, но тот мигнул и ответил:
– Ничего, ничего, ничего. Еще запроситесь отсюда с поста!
И еще десять секунд протащились медленно, как будто муха тащилась по блюдечку с вареньем.
И вдруг золотая прислуга внизу шевельнулась и устремилась к камину, и из него выскочила женская фигура в черной мантии, а за нею мужчина в цилиндре и черном плаще. Мантия улетела куда-то в руках лакеев, мужчина сбросил на руки им свой плащ, и пара – нагая женщина в черных туфельках, черных по локоть перчатках, с черными перьями в прическе, с черной сумочкой на руке и мужчина с бородой, во фраке стали подниматься по лестнице.
– Первые! – восторженно шепнул кот.
– Господин Жак Ле-Кёр с супругой {255} ,– сквозь зубы у уха Маргариты зашептал Коровьев,– интереснейший и милейший человек. Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник и недурной алхимик. В 1450-м году прославился тем, что ухитрился отравить королевскую любовницу.
– Мы так хохотали, когда узнали,– шепнул кот и вдруг взвыл: – Аншанте!
Ле-Кёр с женой были уже вверху, когда из камина внизу появились две новые фигуры в плащах, а следом за ними третья.
Жена Ле-Кёра оказалась перед Маргаритой, и та улыбнулась ей так ясно и широко, что самой ей стало приятно. Госпожа Ле-Кёр согнула колени, наклонилась и поцеловала колено Маргариты холодными губами.
– Вотр Мажесте [20]20
Ваше величество ( фр.).
[Закрыть],– пробормотала госпожа Ле-Кёр…
– Вотр Мажесте,– повторил Ле-Кёр, и опять холодное прикосновение губ к колену поразило Маргариту…
– Вотр Мажесте, же лоннёр… [21]21
Ваше величество, имею честь… ( фр.)
[Закрыть]– воскликнул Коровьев и, даже не сочтя нужным продолжать, затрещал: – Эн верр… [22]22
Бокал… ( фр.)
[Закрыть]
– Милль мерси! – крикнул в ответ Ле-Кёр…
– Аншанте! – воскликнул Азазелло.
Молодые люди уже теснили мадам Ле-Кёр к подносу с шампанским, и Коровьев уже шептал:
– Граф Роберт Лейчестер… {256} По-прежнему интересен… Здесь история несколько иная. Этот был сам любовником королевы, но не французской, а английской, и отравил свою жену.
– Граф! Мы рады! – вскричал Коровьев.
Красавец блондин в изумительном по покрою фраке уже целовал колено.
– Я в восхищении,– говорила Маргарита.
– Я в восхищении,– орал кот, варварски выговаривая по-английски.
– Бокал шампанского,– шептали траурные молодые люди,– мы рады… Графа давно не видно…
Из камина тем временем одни за другими появлялись черные цилиндры, плащи, мантии. Прислуга уж не стояла строем, а шевелилась, цилиндры летели из рук в руки и исчезали где-то, где, вероятно, была вешалка.
Дамы иногда задерживались внизу у зеркала, поворачиваясь и пальцами касаясь волос, потом вдевали руку в руку кавалера и легко начинали подниматься на лестницу.
– Почтенная и очень уважаемая особа,– пел Коровьев в ухо Маргарите и в то же время маша рукою графу Лейчестеру, пившему шампанское,– госпожа Тофана {257} .
Дама с монашески опущенными глазами, худенькая, скромная, поднималась по лестнице, опираясь на руку какого-то черненького человека небольшого роста.
Дама, по-видимому, любила зеленый цвет. На лбу у нее поблескивали изумруды, на шее была зеленая лента с бантом, и сумочка зеленая, и туфли из зеленого листа водяной лилии. Дама прихрамывала.
– Была чрезвычайно популярна,– рассказывал Коровьев,– среди очаровательных неаполитанок, а ранее жительниц Палермо, и именно тех, которым надоели их мужья. Тофана продавала таким… Ведь может же в конце концов осточертеть муж?
– О, да,– смеясь, ответила Коровьеву Маргарита.
– Продавала,– продолжал Коровьев,– какую-то водичку в баночках, которая прямо чудесно помогала от всех болезней… Жена вливала эту водичку в суп, муж его съедал и чувствовал себя прекрасно, только вдруг начинал хотеть пить, затем жаловался на усталость, ложился в постель, и через два дня прекрасная неаполитанка была свободна, как ветер.
– До чего она вся зеленая! – шептала Маргарита.– И хромая. А зачем лента на шее? Блеклая шея?
– Прекрасная шея,– пел Коровьев, делая уже приветственные знаки спутнику Тофаны, улыбаясь во весь рот,– но у нее неприятность случилась. Хромает, потому что на нее испанский сапог надевали, а узнав, что около 500 неудачно выбранных мужей, попробовав ее воду, покинули и Палермо и Неаполь навсегда, сгоряча в тюрьме удавили. Я в восхищении,– заныл он.
– Госпожа Тофана! Бокал шампанского…– ласково говорила Маргарита, помогая хромой подняться с колена и в то же время всматриваясь в плаксиво улыбающегося ее спутника.
– Королева! – тихо восклицала Тофана.
– Как ваша нога? – участливо спрашивала Маргарита, восхищаясь своею властью легко говорить на всех языках мира, сама вслушиваясь в певучесть своей итальянской речи.
– О, добрейшая королева! Прекрасно! – искренно и благодарно глядя водяными зеленоватыми глазами в лицо Маргариты…
Молодой человек уже вкладывал в сухую ручку госпожи Тофаны бокал.
– Кто это с нею? – торопливо справилась Маргарита.– С богомерзкой рожей? Муж?
– Не знаю я этого сукина сына,– озабоченно шептал Коровьев,– кажется, какой-то неаполитанский аптекарь… У нее всегда была манера ронять себя и связываться со всякой сволочью. Ну, Азазелло пропустил… Все в порядке… Он должен по должности знать всех.
– Как рады мы, граф! {258} – вскричал он по-французски и, пока очень беспокойный какой-то фрачник целовал колени Маргариты, говорил ей:
– Не правда ли, светлейшая королева, граф Алессандро Феникс очень, очень поправился.
– Калиостро,– вдунул он в ухо Маргарите… Поцелуи теперь шли один за другим…
– С этой чуть нежней,– одним дыханием [подсказал Коровьев],– она мрачная. Неврастеничка. Обожает балы, носится с бредовой мыслью, что мессир ее увидит, насчет платка ему что-то хочет рассказать.
– Где? Где?
– Вон между двумя,– взглядом указывал Коровьев.
Маргарита поймала взглядом женщину лет двадцати необыкновенного по красоте сложения с дымными топазами на лбу и такими же дымными глазами.
