355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мэри Шелли » Последний человек » Текст книги (страница 9)
Последний человек
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 12:45

Текст книги "Последний человек"


Автор книги: Мэри Шелли



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

Глава девятая

Что же делала в это время Пердита?

В первые месяцы его протектората Раймонд и она были неразлучны; с нею обсуждал он каждый свой замысел; каждый план требовал ее одобрения. Никогда не видел я никого счастливее моей милой сестры. Ее выразительные глаза сияли словно звезды, излучавшие любовь; надежда и безоблачная радость светились на ее лице. Она до слез радовалась славе своего супруга и господина, вся жизнь ее была служением ему; и если, несмотря на свое смирение, она бывала довольна собою, то только при мысли, что завоевала любовь героя века и сохраняет ее уже не первый год, когда время отнимает у любви питающие ее источники. Собственное ее чувство было столь же сильным, как и вначале. Пять лет брака не погасили ослепительное сияние страсти. Большинство мужчин грубо рвут священный покров, в который женское сердце облекает своего избранника. Не таков был Раймонд; это был чародей, чья колдовская сила не убывала; король, чья власть оставалась незыблемой; в мелочах повседневной жизни его украшали все те же изящество и величавость: то божественное, чем наделила его природа, ничто не могло отнять. Под взорами расцветала красота Пердиты и множились ее достоинства. Я не узнавал свою сдержанную, задумчивую сестру в обворожительной и щедрой супруге Раймонда. На лице Пердиты, выражавшем ум, теперь светилась также любовь к людям, и это делало ее красоту божественной.

Полное счастье идет рука об руку с добротой, страдание и доброта могут существовать вместе, и писатели охотно изображают это сочетание, обладающее трогательной гармонией. Однако полное счастье – то, что присуще ангелам, и те, кто достиг его, становятся ангелоподобны. Религия, как говорят, порождена страхом – но только та религия, которая требует от своих приверженцев человеческих жертв. Религия, порожденная счастьем, воистину прекрасна; она извлекает из сердец пылкие благодарственные молитвы, побуждает изливать перед Создателем переполняющие нас чувства, питает воображение и поэзию, наделяет весь видимый мир благожелательным разумом и превращает землю в храм, увенчанный куполом небес. Вот какое счастье, доброта и благодарственная молитва наполняли душу Пердиты.

В течение пяти лет, которые наш счастливый круг провел в Виндзорском замке, сестра моя часто говорила о своей блаженной доле. Привычка детских лет и родственные чувства побуждали ее выбирать для этих излияний чаще меня, чем Адриана или Айдрис. Быть может, это предпочтение объяснялось также, несмотря на большую несхожесть меж нами, неким духовным родством, следствием родства кровного. Часто на закате я ходил с сестрой по тихим и тенистым лесным тропинкам, слушая ее с радостным сочувствием. Спокойствие за свою любовь придавало ей достоинство; уверенность в полной взаимности означала, что ей больше нечего было желать. Рождение дочери, миниатюрной копии Раймонда, наполнило чашу счастья до краев и связало супругов священными, нерасторжимыми узами. Порой она с гордостью вспоминала, что он предпочел ее своим надеждам на корону, а порой вспоминала, как терзалась, когда он колебался в выборе. Но воспоминания о былых тревогах лишь увеличивали нынешнюю радость. То, что было с трудом завоевано, а теперь находилось в полном ее владении, делало его вдвойне дорогим. Иногда она издали смотрела на Раймонда с тем же (о нет, с большим!) восторгом, какой чувствует после бури мореплаватель, очутившийся в желанной гавани, и тогда спешила к нему, чтобы в его объятиях еще больше увериться в своем счастье. Горячая любовь Пердиты, а также глубокий ум и живое воображение обеспечивали ей любовь Раймонда.

Если что-либо и огорчало ее, так это мысль, что он счастлив не вполне. В юности он более всего отличался жаждой славы и непомерным честолюбием. Первую он завоевал в Греции, вторым пожертвовал ради любви. Ум Раймонда находил достаточную пищу в кругу близких, где все были людьми образованными, а многие, подобно ему, наделены талантами. Но его родной почвой была деятельная жизнь, и в нашем уединении он порой тяготился однообразием. Гордость мешала Раймонду жаловаться; благодарность и привязанность к Пердите успокаивали все желания, кроме желания заслуживать ее любовь. Но мы видели, что такие чувства все же посещают его, и никого это не сокрушало так, как Пердигу. Она посвятила ему свою жизнь, но, быть может, этого мало? И ему нужно что-то еще, чего она дать не могла? Это было единственным облаком на лазурном небосводе ее счастья.

Приход Раймонда к власти доставил немало мучений им обоим. Однако супруг Пердиты достиг желанной цели и занял пост, для которого, казалось, был сотворен природой. Свою жажду деятельности он мог удовлетворить в полной мере, не утомляясь и не пресыщаясь; свой вкус и дарования он мог достойно выразить в любом из искусств, созданных человеком, чтобы запечатлевать красоту. Доброе сердце побуждало Раймонда неустанно трудиться на благо ближних. Стремление завоевать уважение и любовь человечества также могло осуществиться. Правда, все это было временным, но, быть может, оно и к лучшему. Привычка не притупила бы его наслаждение властью; он не успел бы испытать борьбу, разочарования и горечь поражений. Всю славу, все достижения, какие могли быть плодами долгого правления, он решил вместить в трехлетний срок своего протектората.

Раймонд был рожден для общества. Все, чем он сейчас наслаждался, не давало бы ему удовлетворения, если бы не с кем было разделить его. В лице Пердиты он обладал всем, чего мог пожелать. Ее любовь будила в нем ответное чувство; ее ум позволял ей понимать Раймонда с полуслова, помогать ему и направлять его. В первые годы их брака неровности ее характера, непреодоленное своеволие, портившее ее, было некоторой помехой для его любви. Теперь, когда к прочим достоинствам Пердиты добавились безмятежность и женственная уступчивость, он стал уважать ее не менее, чем любить. Время все более упрочивало их союз. Они уже не действовали наугад, стараясь понравиться друг другу, и не опасались, что счастью может прийти конец. За пять лет их чувства стали спокойными и прочными, оставаясь возвышенными. Родив ребенка, сестра сохранила всю свою привлекательность. Застенчивость, доходившая порой до неловкости, сменилась в ней изящной уверенностью; выражение лица из замкнутого стало открытым, а голос начал звучать особенно мелодично. Ей было двадцать три года, она достигла расцвета женской красоты; исполняя священные обязанности жены и матери, она обладала всем, чего когда-либо желало ее сердце. Раймонд был десятью годами старше; к его красоте, благородной осанке и властной манере добавились приветливая благожелательность, обаятельная мягкость, неустанное внимание к желаниям других.

Встречи с Эвадной стали его первой тайной от жены. Он был поражен мужеством и красотою несчастной гречанки; когда Раймонду открылись ее чувства к нему, он с удивлением спросил себя, чем заслужил ее страстную и неразделенную любовь. Некоторое время он не мог думать ни о чем другом, и Пердита заметила, что мысли и время его заняты чем-то, в чем она не участвует. Сестра моя по натуре была неспособна на обычную ревность, а любовь Раймонда – более необходима ее жизни, чем текшая в жилах кровь. К ней еще более, чем к Отелло, подходили слова:

 
Я все решил бы с первого сомненья14

[Закрыть]
93.
 

Она и на этот раз не заподозрила в нем охлаждения и объяснила скрытность супруга чем-то связанным с его высокой должностью. Это удивило и огорчило ее. Она принялась считать, сколько долгих дней, месяцев и лет должно пройти, прежде чем он вернется в частную жизнь и будет принадлежать ей всецело. Ей не нравилось, что он, пусть даже временно, что-то от нее скрывает. Она грустила, но сомнений в его любви у нее не возникло; когда эти сомнения посещали ее, она смело открывала сердце своему счастью.

Время шло. Раймонд остановился на миг на своем опасном пути, чтобы задуматься о последствиях. Ему представились в будущем две возможности. Встречи его с Эвадной останутся для Пердиты тайной – или будут ею обнаружены. Несчастное положение его подруги и ее пламенные чувства не позволяли Раймонду думать о разрыве с нею. Но тогда необходимо было навсегда проститься с откровенными беседами и полной общностью мыслей со спутницей его жизни. Чтобы скрыть от нее движения сердца и утаить свои поступки, ему понадобится завеса более плотная, чем та, какую изобрела ревность в Турции, и стена более высокая, чем неприступная башня Ватека94. Эта мысль причиняла Раймонду нестерпимые муки. В основе его натуры лежали откровенность и общительность. Без них другие его достоинства были бы ничтожны; гордиться своим союзом с Пердитой и тем, что он променял трон на ее любовь, оказалось бы невозможно: все это стало бы радугой, которая гаснет, когда нет солнца. Но выхода не было. Его гений, мужество, все качества его ума и все силы души не могли и на волосок отодвинуть назад колесницу времени. То, что сталось, было записано алмазным пером в вечной книге минувшего, из которой никакими слезами и муками нельзя смыть ничего из свершившегося.

Но и это было еще не самым худшим. Что, если какое-нибудь обстоятельство заставит Пердшу подозревать его, а заподозрив, принять решение? При этой мысли все тело Раймонда слабело и на лбу выступал холодный пот. Многие мужчины, вероятно, посмеялись бы над его страхом; но он заглянул в будущее; душевный покой Пердиты оставался ему слишком дорог, ее страдания были бы слишком очевидны, чтобы мысль о них не ужасала его. Он быстро принял решение. Если случится самое худшее, если она узнает правду, он не вынесет ее упреков и вида ее страданий. Он покинет ее, Англию, друзей, воспоминания юности, надежды на будущее; в каком-нибудь далеком краю он начнет новую жизнь. Приняв такое решение, Раймонд сделался спокойнее. Осторожно управляя конями своей судьбы на избранной им окольной дороге, он лишь старался лучше скрыть то, чего изменить не мог.

Полное доверие, существовавшее между ним и Пердитой, соединяло их жизни; все было у них общим. Они вскрывали письма, предназначенные лишь одному из них, ведь до сих пор и сердца их были открытыми друг для друга Пришло нежданное письмо. Пердита прочла его. Если бы оно содержало все доказательства, это сразило бы ее. Теперь, бледная, дрожащая и похолодевшая, она пошла к Раймонду. Он был один и читал поданные ему петиции. Пердита вошла молча, села напротив и устремила на мужа взгляд, полный такого отчаяния, что дикие крики и стенания показались бы слабыми выражениями горя по сравнению с этим живым его воплощением.

Сначала Раймонд не отрывал глаз от бумаг, а когда поднял их, был поражен страдальческим выражением ее лица; на мгновение забыв о своих поступках и опасениях, он спросил с испугом:

– Милая, что с тобой? Что случилось?

– Ничего, – ответила она, но тут же продолжила – Да, случилось. У тебя есть от меня секреты, Раймонд. Где ты бываешь, кого видишь, что скрываешь от меня? Отчего я лишилась твоего доверия? Нет, не то! Я не хочу донимать тебя вопросами. Достаточно будет одного. Означает ли это, что я лишилась тебя?

Дрожащей рукой она протянула ему письмо и сидела, бледная и неподвижная, пока он читал его. Он узнал почерк Эвадны, и краска залила его щеки. Он мгновенно понял содержание письма и то, что на карту поставлено все. Ложь и притворство были пустяками в сравнении с грозившей катастрофой. Он должен либо рассеять подозрения Пердиты, либо навсегда ее покинуть.

– Дорогая, – сказал он, – я виновен, но ты должна меня простить. Я виню себя в том, что начал скрытничать; но я не хотел огорчать тебя, и с каждым днем мне становилось все труднее признаться. К тому же надо было щадить несчастную, написавшую эти несколько строк.

Пердита ахнула.

– Продолжай! – крикнула она.:*1

– Это все. В письме сказано все. Теперь я оказываюсь в трудном положении. Я хотел поступать как лучше, но, видимо, поступал неправильно. Моя Любовь к тебе осталась неприкосновенной. '

Пердита с сомнением покачала головой.

– Так не может быть! – крикнула она. – Ты пытаешься обмануть меня, но я не хочу быть обманутой. Я утратила тебя, себя и свою жизнь!

– Ты, значит, не веришь мне? – надменно сказал Раймонд.

– За то, чтобы поверить тебе, – воскликнула Пердита, – я отдала бы все на свете и рада была бы умереть, чтобы и в смерти чувствовать, что ты был мне верен. Но это невозможно!

– Пердита, – продолжал Раймонд, – ты не видишь, что стоишь на краю пропасти. Думай, если хочешь, что я вступил на свой нынешний путь без мук и сомнений. Я знал, что у тебя могут возникнуть подозрения, но надеялся, что одним своим словом сумею их рассеять. Я рассчитывал на твое доверие. Ты думаешь, что можешь спрашивать меня и презрительно отметать мои ответы? Так низко я еще не пал, и честь моя не настолько запятнана. Ты любила меня, а я тебя обожал. Но все чувства людей имеют конец. Пусть наша любовь угаснет – но пусть на смену ей не приходят недоверие и взаимные упреки. До сих пор мы были друзьями, любовниками – нельзя, чтобы мы сделались врагами и шпионили друг за другом. Я не могу жить под подозрением, ты не можешь мне верить – давай же расстанемся!

– Да! – вскричала Пердита. – Я знала, что мы придем к этому! И разве мы уже не разлучены? Разве не разделяет нас пропасть, безбрежная, как океан?

Раймонд встал; голос его прерывался, черты были искажены. Со спокойствием, в котором таилась буря, он ответил:

– Я рад, что ты принимаешь мое решение столь философски. Разумеется, ты великолепно сыграешь роль оскорбленной жены. Порой тебя будет посещать мысль, что ты оскорбила меня. Но утешения твоей родни, всеобщее сочувствие и приятное сознание собственной невинности станут целительным бальзамом… Меня ты больше не увидишь!

Раймонд направился к дверям. Он забыл, что каждое сказанное им слово было ложью. Он разыграл невинность так, что сам в нее поверил. Разве не случалось актерам плакать, изображая вымышленную страсть? Раймонд всецело проникся реальностью вымысла. Он держался гордо. Он чувствовал себя оскорбленным. Пердита подняла глаза и увидела его гневный взгляд. Он уже коснулся дверной ручки. Она вскочила и, рыдая, бросилась ему на шею; он взял ее за руку? подвел к оттоманке и сел рядом. Голова ее опустилась ему на плечо; Пердита дрожала, ее то охватывал жар, то пробирал холод; видя это, Раймонд заговорил более мягко:

– Удар нанесен. Однако я не хочу проститься с тобой в гневе. Слишком многим я тебе обязан. Я обязан тебе шестью годами безоблачного счастья. Но они миновали. Я не хочу быть предметом подозрений и ревности. Для этого я слишком тебя люблю. Только расставшись навек, мы можем поступить до-сгойно и не унизимся. Наш союз был основан на доверии и преданности. Утратив их, мы не станем цепляться за пустую скорлупу. У тебя есть твое дитя, есть Айдрис, Адриан…

– А у тебя, – вскричала Пердита, – есть та, которая написала это письмо!

Глаза Раймонда сверкнули негодованием. Он знал, что это обвинение было и в самом деле несправедливым.

– Можешь думать так! – крикнул он. – Можешь лелеять эту мысль, класть ее под подушку. Можешь! Но клянусь Создателем, что в аду не больше лжи, чем в произнесенных тобой словах!

Пердита была поражена этим страстным утверждением. Она ответила серьезно и тихо:

– Я не отказываюсь верить тебе, Раймонд. Напротив, я обещаю полностью верить твоим словам. Скажи только, что никогда не нарушал верность мне, и ты тотчас развеешь все мои подозрения, сомнения и ревность. И все будет как прежде. Мы будем с тобой одним сердцем, одной надеждой, одной жизнью.

– Я уже уверял тебя в своей верности, – холодно сказал Раймонд. – К чему уверять трижды, если отвергнуто первое уверение? Я не скажу более ничего, ибо мне нечего добавить к уже сказанному и отвергнутому тобой. Эти препирательства недостойны нас обоих, и я, признаться, устал отвечать на обвинения, столь же необоснованные, сколь обидные.

Пердита пыталась что-нибудь прочесть на его лице, но он гневно отвернулся. Его гнев казался столь естественным, что сомнения ее рассеялись. Ее лицо, столько лет выражавшее лишь любовь, снова засияло. Однако смягчить и умиротворить Раймонда оказалось нелегким делом. Сперва он не захотел выслушать ее. Она настаивала. Поверив, что по-прежнему любима, Пердита была готова на все, лишь бы развеять его гнев.

Он хранил надменное молчание, однако слушал. Прежде всего Пердита сказала, что вериг ему безгранично; это он должен знать, иначе она не стала бы его удерживать. Она напомнила ему о годах счастья; обрисовала и будущую их жизнь; упомянула об их ребенке – и тут глаза ее наполнились непрошеными слезами. Она старалась удержать их, и ей стало трудно говорить. Раньше она никогда не плакала. Раймонд не устоял перед этим выражением горя. Быть может, он немного устыдился своей роли обиженного, когда на самом деле был обидчиком. К тому же он действительно очень любил Пердиту; поворот ее головы, блестящие локоны и стройный стан вызывали в нем нежность и восхищение; ее мелодичный голос проникал ему в самую душу. Он смягчился, принялся утешать и ласкать ее, а себе внушать, что никогда ей не изменял.

Из комнаты он вышел шатаясь, словно человек, только что подвергнутый пытке и знающий, что пытка будет применена снова. Он поступился своей честью, поклявшись в том, что было ложью. Правда, солгал он женщине, а это могло считаться меньшей низостью; так решили бы другие, но не он, ибо кого обманул он? – свою доверчивую, преданную и любящую Пердиту; эта великодушная доверчивость особенно мучила его, когда он вспоминал, какую комедию невинности пришлось ему разыграть. Душа Раймонда не была настолько грубой, и не так грубо обращалась с ним жизнь, чтобы он сделался к этому нечувствительным. Напротив, он весь состоял из нервов; его дух был чистым пламенем, которое колеблется и гаснет от всякого соприкосновения с загрязненным воздухом; но теперь грязь проникла в него самого, и это было особенно мучительно. Правда и ложь, любовь и ненависть утратили четкие очертания; небо смешалось с адом; чувствительная душа Раймонда, оказавшись полем этой битвы, жестоко страдала. Он презирал себя, досадовал на Пердиту, мысль об Эвадне становилась ему отвратительной. Страсти, всегда подчинявшие его себе, были особенно сильны после долгого сна, навеянного любовью; он сгибался под тяжким перстом судьбы, был измучен, раздражен до бешенства, корчился нетерпеливо от худшего из мучений – от укоров совести. Это состояние постепенно сменилось угрюмостью и глубокой подавленностью. Окружающие, даже равные ему – если на своем нынешнем посту он таковых имел, – с удивлением слышали раздраженные или насмешливые слова от того, кто всегда был доброжелательным и обходительным. Он занимался делами неохотно и спешил уединиться, находя в этом и муку и облегчение. Он садился на быстрого коня, того самого, который в Греции нес его к победам, и утомлял себя бешеной скачкой, чтобы телесным изнеможением заглушить душевные муки.

Медленно приходя в себя, точно после действия яда, он поднял голову над душными испарениями страсти в более высокие слои атмосферы, где царят спокойные раздумья. Он стал размышлять, каким образом ему следует поступить, и удивился, сколь много времени прошло с тех пор, как вместо разума его действиями стало руководить безумие. Он не виделся с Эвадной уже целый месяц. Ее власть над ним, не успевшая еще прочно утвердиться, сильно пошатнулась. Он уже не был ее рабом – ее любовником. Больше он не увидит Эвадну – и, полностью вернувшись к Пердите, станет достоин ее доверия.

Решение было принято, а воображение между тем рисовало ему убогое жилище гречанки. Жилище, которое она из благородной гордости отказалась сменить на роскошное. Он вспомнил великолепие, окружавшее ее, когда они встретились впервые; он знал, что и в Константинополе она жила среди восточной роскоши; он подумал о теперешней ее нищете, о ежедневном труде и одиночестве; вспомнил ее увядшие черты, следы голода. Жалость наполнила его сердце; надо еще раз увидеться с нею, что-то сделать, чтобы вернуть ее в общество, подобающее ее званию; само собой разумеется, что они расстанутся.

В течение этого долго длившегося месяца он избегал и Пердиты, бежал от нее, как от укоров совести. Но теперь он опомнился, и все будет исправлено; отныне он станет искупать преданной любовью единственное темное пятно в их безмятежной жизни. Думая об этом, он повеселел и наметил себе все, что предстояло сделать. Он вспомнил, что обещал Пердите нынче вечером (19 октября, в годовщину его избрания) непременно быть на празднестве в его честь. Пусть этот праздник будет добрым предзнаменованием будущих счастливых лет! Сперва он навестит Эвадну, ненадолго; ведь он обязан как-то объясниться с нею и искупить свое долгое отсутствие, о котором даже не предупредил. Потом он поспешит к Пердите, ко всему, что забросил, к своим обязанностям и к наслаждениям роскошью и властью.

После сцены, описанной на предыдущих страницах, Пердита ожидала полной перемены в поведении Раймонда. Она ждала общения с ним и возврата к привычным ласкам, составлявшим счастье ее жизни. Но Раймонд не участвовал ни в одном из ее обычных занятий. Своими делами он занимался без нее, а когда отлучался, она не знала, где он бывал. Это причиняло ей жестокие страдания. Все это казалось ей дурным сном, который она старалась стряхнуть, но, подобно хитону кентавра Несса, он впивался в ее тело и терзал его95. Пердита обладала тем, что дано немногим, – способностью быть счастливой (пусть по отношению к ней это и кажется парадоксом). Чувствительная душа и живое воображение делали мою сестру особенно восприимчивой к радостям жизни. Согреваемая ее горячим сердцем, любовь должна была пускать в ней глубокие корни и давать пышный цвет. Все существо ее жаждало счастья, и в Раймонде она нашла все, что могло украсть любовь и удовлетворить воображение. Когда это чувство, на котором она основала свою жизнь и которое долго было взаимным и сопровождалось бесчисленными знаками внимания, вдруг рухнуло, когда этот мир любви был у Пердиты отнят, счастье ушло и сменилось его противоположностью. Те же черты характера моей сестры придавали и горю особенную остроту. Живое воображение усиливало его; чувствительность заставляла переживать случившееся вновь и вновь; любовь стала ядом, который разъедал душу. В горе Пердиты не было смирения и терпеливости; она боролась с ним, и при этом сопротивлении оно лишь глубже вонзало в нее свои когти. Ее не оставляла мысль, что Раймонд любит другую. Она отдавала ему должное и верила, что и к ней он чувствует нежность. Но если участник лотереи рассчитывал на сотни тысяч, а получил лишь мелкий выигрыш, разочарование его будет горшим, чем при полной неудаче. Дружеская привязанность такого человека, как Раймонд, может быть очень ценной; но недосягаемо далеко от нее, глубже, чем дружба, таится неделимое сокровище любви. Сохраняемое в целости, оно бесценно; но отнимите у него малейшую частицу, разделите на части – и, подобно золоту чародея, оно превращается в нечто ничего не стоящее. В очах любви есть особое значение, в голосе ее – особое звучание, в улыбке – особая лучезарность, и этим талисманом может владеть кто-то один; ее сущность, ее божественность неразделимы. Сердца и души Раймонда и Пердиты сливались в нечто единое, подобно двум горным ручьям, которые журчат по сверкающим камешкам мимо ярких цветов; но стоит одному свернуть с пути или встретить препятствие, которое запрудит его, как и второй тотчас обмелеет и изменит свое русло. Пердита чувствовала, что обмелел поток, питавший ее жизнь. Не в силах смириться с медленным увяданием своих надежд, она решила разом покончить с муками и привести все к счастливому концу.

Приблизилась годовщина избрания Раймонда протектором. Такие годовщины принято было торжественно отмечать. Пердита постаралась придать празднеству особое великолепие, но испытывала при этом смешанные чувства. Одеваясь к вечернему торжественному приему, она спрашивала себя, зачем так старается отпраздновать событие, которое казалось ей началом ее несчастий.

«Будь проклят день, – думала она, – будь проклят час, когда Раймонду явилась иная надежда, иное желание, чем моя любовь! Трижды счастливым станет день, когда он вернется ко мне! Видит Бог, я поверила его клятвам и уверениям, иначе не предприняла бы того, на что сейчас решилась. Неужели надо терпеть еще два года, когда каждый день все более отдаляет нас друг от друга и каждое дело добавляет камень в стену, которая нас разделяет? Нет, мой Раймонд, мой единственный, единственное сокровище Пердиты! Эта ночь, этот торжественный праздник, эти великолепные покои и роскошный наряд твоей заплаканной подруги будут праздновать твое отречение. Когда-то ради меня ты отказался от надежд на корону. То было на заре нашей любви; тогда я могла дать тебе лишь надежду на счастье, но не уверенность в нем. Теперь ты знаешь, что я способна дать, какую преданность, какую верность и подчинение тебе. Ты должен выбрать либо это, либо протекторат. Сегодня, гордый правитель, твоя последняя ночь! Эту ночь Пердита украсила всем ослепительным блеском, который ты так любишь. Но из великолепных покоев, от толпы приближенных, от власти ты вместе с завтрашним солнцем должен вернуться в наше сельское жилище, ибо я и ради вечного блаженства не стану терпеть ни одной недели, подобной той, которая только что миновала».

Размышляя над своим планом, полная решимости предложить его, когда пробьет час, и уверенная в согласии Раймонда, Пердита ощущала лихорадочное возбуждение. Ее щеки горели в предчувствии борьбы, глаза блистали надеждой на победу. Поставив все на карту и будучи уверена в выигрыше, она, которую я когда-то описал как королеву, теперь представляла собой нечто сверхчеловеческое; казалось, она может смирять стихии, одним пальцем останавливать колесо судьбы. Никогда прежде не была она столь прекрасна.

Мы, аркадские пастушки этого повествования96, намеревались прибыть на празднество, но Пердита написала нам, прося не покидать Виндзор, ибо она решила (хотя об этом и не сообщала) возвратиться наутро вместе с Раймондом в наш милый уголок и вновь начать жизнь, в которой познала полное счастье. На закате дня она прошла в покои, предназначенные для празднества. Раймонда не было во дворце с предыдущего вечера. Протектор обещал быть на празднике, и, хотя он еще не появлялся, Пердита была уверена, что он прибудет. Чем глубже в этот решающий час казалась трещина между ними, тем тверже она верила, что навсегда с нею покончит.

Это было, как я уже сказал, девятнадцатого октября; стояла хмурая поздняя осень. Ветер завывал в деревьях, почти утративших свое летнее убранство. Воздух, насыщенный запахом гниющей листвы, не вселял радости и надежд. Раймонд был доволен принятым решением, но к концу дня несколько пал духом. Ему предстояло навестить Эвадну, а затем спешить во дворец. Проходя унылыми и бедными улицами к жилищу несчастной гречанки, он корил себя за то, как вел себя с нею. Он допустил, чтобы она по-прежнему жила в таком убожестве, а после краткой вспышки страсти отдалился, предоставив Эвадну одиночеству, сомнениям и самому горькому из чувств – обманутым надеждам. Что делала она, как переносила его отсутствие и пренебрежение? Сумерки быстро сгустились в узких улицах, и, когда он открыл знакомую дверь, на лестнице была уже полная темнота. Он ощупью поднялся на чердак и нашел Эвадну на ее убогом ложе, безмолвной, почти безжизненной. Он кликнул обитателей дома, но узнал лишь то, что им ничего не известно. Зато ему все стало ясно, и его охватили ужас и раскаяние. Когда Эвадна поняла, что покинута, она не нашла в себе сил продолжать обычную работу; гордость запрещала ей обращаться к Раймонду; голод представился гречанке добрым привратником смерти, в которой она, не совершая греха, найдет покой. Никто не приходил к ней, и она постепенно слабела.

Если она умрет, найдется ли убийца, сравнимый по своей жестокости с ним? Есть ли дьявол, творящий более бессмысленное зло? Есть ли грешник, более достойный вечных мук ада? Но муки совести не были ему суждены. Раit монд послал за врачом; потянулись часы, казавшиеся бесконечными; долгая осенняя ночь сменилась днем, прежде чем Эвадну вернули к жизни. Тогда он велел перенести ее в более удобное жилище и не решался оставить, не убедившись, что она будет жить.

В часы наибольшей тревоги и страха за Эвадну он вспомнил о празднике, который устраивала в его честь Пердита. В его честь! И это в те часы, когда смерть несчастной кладет на эту честь неизгладимое пятно. В его честь! Когда за свое преступление он заслужил казнь. Какая злая насмешка! Но Пердита ждала его; он набросал на клочке бумаги несколько сбивчивых фраз, удостоверявших, что он цел и невредим, и поручил хозяйке дома отнести записку во дворец и отдать в собственные руки супруги лорда-протектора. Женщина, не знавшая его в лицо, спросила насмешливо, с какой стати ее допустят к этой леди, да еще во время праздника. Раймонд дал ей свой перстень, чтобы предъявить его слугам. Итак, пока Пердита принимала гостей и с тревогой ждала своего супруга, ей принесли его перстень и сказали, что некая бедная женщина доставила от него записку.

Старуха была очень горда поручением, которого, впрочем, не понимала, так как все еще не подозревала, что посетителем Эвадны был лорд Раймонд. Пердита ужаснулась, предположив падение с лошади или иное несчастье, пока ответы старухи не вызвали у нее других опасений. Действуя наугад, хитрая сплетница не упомянула о болезни Эвадны, зато подробно рассказала о частых посещениях Раймонда и добавила подробности, которые, убедив Пердиту, что ей рассказывают правду, преувеличивали коварство Раймонда и его бессердечие. Его отсутствие на празднике и записка, ничего не объяснявшая, кроме того, на что намекала старуха, были смертельным оскорблением. Пердига снова взглянула на перстень, собственный ее подарок, украшенный небольшим рубином в форме сердца. Взглянула и на почерк, который не могла не узнать, и на слова: «Прошу ни в коем случае не допустить, чтобы гости удивлялись моему отсутствию». Старуха между тем продолжала болтать, причудливо мешая правду с ложью, пока Пердита наконец не отпустила ее.

Вернувшись к гостям, не заметившим еще ее отсутствия, бедняжка отошла в один из затемненных углов, прислонилась к колонне и постаралась совладать с собою. Ее охватило какое-то оцепенение. Взгляд Пердиты упал на цветы в резной вазе, которые она расставляла утром; то были великолепные и редкие растения; она и сейчас различала их яркие цвета.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю