Текст книги "Последний человек"
Автор книги: Мэри Шелли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)
А теперь пусть читатель, пропустив несколько кратких лет, познакомится с нашим счастливым кружком. Адриан, Айдрис и я поселились в Виндзорском замке. Лорд Раймонд и моя сестра жили в доме, который он выстроил на границе Большого парка, недалеко от домика Пердиты, как мы продолжали называть приземистое здание, где я и сестра, бедные всем, даже надеждами, оба узнали об ожидавшем нас счастье. У каждого из нас были свои занятия и общие развлечения. Бывало, мы целые дни проводили в тени леса, читая или музицируя. Конечно, так случалось в редкие для наших краев дни, когда солнце царит в небе, не заслоненное облаками, все вокруг купается в безветренном воздухе, словно в прозрачной воде, и навевает покой. Если небо заволакивали тучи и ветер разбрасывал их во все стороны, разрывая и играя их клочьями на просторе небес, мы выезжали верхом на поиски новых мест, где царили красота и покой. Когда упорные дожди запирали нас в четырех стенах, утренняя работа за письменным столом сменялась вечерним отдыхом, полным музыки и пения. Айдрис была музыкальна от природы; хорошо развитый ее голос был полнозвучен и мягок. Мы с Раймондом также участвовали в концерте. Адриан и Пердита были нашими прилежными слушателями. Мы были веселы как летние мотыльки и резвы как дети; мы встречали друг друга улыбками и на лицах друг друга читали довольство и радость. Часто собираясь в старом домике Пердиты, мы не уставали вспоминать прошлое и мечтать о будущем. Тревоги и ревность были нам неведомы; ни чаяния перемен, ни страх перед ними не нарушали нашего покоя. Другие говорили: «Мы могли бы быть счастливы». Мы говорили: «А мы уже счастливы».
Случалось нам и расставаться. Обычно Айдрис и Пердига куда-нибудь удалялись вдвоем, а мы принимались обсуждать судьбы народов или философию жизни. Сами различия наших склонностей придавали особый интерес этим беседам. Адриан превосходил нас образованностью и красноречием, зато Раймонд обладал большей проницательностью и лучше знал жизнь; противореча Адриану, он не давал угаснуть спору. Иногда мы отправлялись в поездки на несколько дней, чтобы посетить места, известные природными красотами или историческими достопримечательностями. Ездили мы и в Лондон, чтобы участвовать в развлечениях шумной толпы, а иной раз наше уединение нарушалось посетителями из столицы. После этого мы с особенной силой ощущали всю прелесть жизни в нашем тесном кругу, покой нашего божественного леса и радость счастливых вечеров в нашем любимом замке.
Натура Айдрис была особенно открытой и любящей. Неизменно оставаясь ровной и приветливой, но твердой и решительной во всем, что касалось ее сердца, она была уступчива с теми, кого любила. Пердита имела нрав менее совершенный; однако любовь и счастье улучшили ее характер и смягчили ее суровую сдержанность. Она была искренней, щедрой и рассудительной, обладала ясным умом и живым воображением. Адриану, брату моей души, несравненному Адриану, любившему всех и всеми любимому, не суждено было, однако, найти свою половину, ту, кто составила бы его счастье. Он часто уединялся в лесу или на реке, в своей маленькой лодке, в обществе одних лишь любимых книг. Нередко он бывал самым веселым среди нас, но вместе с тем единственным, кого время от времени охватывало уныние. Казалось, что его хрупкое тело сгибается под тяжестью жизни. Душа обитала в этом теле, но не соединялась с ним. Я любил Адриана почти так же, как любил мою Айдрис, а она любила в нем друга, наставника и благодетеля, помогшего осуществлению ее заветного желания. Раймонд, честолюбивый и беспокойный, остановился на середине жизненного пути и отказался от стремлений к власти и славе, чтобы стать одним из нас, скромных полевых цветов. Его королевством стало сердце Пердиты, его подданными – все ее мысли. Он был любим и почитаем ею как некое высшее существо. Никакой труд не тяготил ее, если это делалось для него. Она садилась в стороне от нас, и любовалась им, и плакала от радости, что он принадлежит ей. В самом сердце своем она воздвигла ему алтарь, и все, что она делала, было служением перед этим алтарем. Она бывала порой капризной, но всякий раз горько и искренне раскаивалась; и даже эти неровности характера нравились ему; он и сам не был создан для того, чтобы покорно плыть по течению жизни.
Через год после их свадьбы Пердита подарила Раймонду прелестную дочь. Любопытно было находить черты отца в этом миниатюрном портрете. Тот же надменный рот и торжествующая улыбка, те же умные глаза, и лоб, и каштановые кудри; даже руки и тонкие пальцы были как у него. Как дорога она была Пердите! Пришло время и мне стать отцом, и наши малютки, наша радость и утеха, рождали множество новых, восхитительных чувств.
Так шли годы. Каждый месяц вел за собой следующий; каждый год был подобен году прошедшему; жизнь наша подтверждала прекрасную мысль Плутарха о том, что «нашим душам свойственно любить, они созданы столько же для любви, сколько для того, чтобы ощущать, размышлять, понимать и помнить»81. Мы говорили о переменах, о деятельной жизни, но по-прежнему жили в Виндзоре, не в силах разрушить чары, приковавшие нас к нашему уединению.
Pareamo aver qui tutto il ben raccolto.
Che fra mortali in phi parte si rimembra*»82.
Когда рождение детей прибавило нам забот, мы и в этом нашли оправдание своей праздности. Надо было воспитать их и приготовить им более блестящую будущность.
Но однажды это спокойствие было нарушено. Ход времени, в течение пяти лет столь тихий и плавный, был прерван событиями, которые пробудили нас от приятного сна.
Предстояли выборы нового лорда-протектора Англии; по предложению Раймонда мы перебрались в Лондон, чтобы быть свидетелями и даже участниками выборов. Если б Раймонд женился на Айдрис, этот пост стал бы для него ступенью к еще более высокому и его стремление к власти увенчалось бы полным успехом. Он променял скипетр на лютню, отказался от королевства ради Пердиты.
Думал ли он об этом, пока мы ехали в столицу? Я наблюдал за ним, но не мог его понять. Он был особенно весел, играл со своим ребенком и обращал в шутку каждое сказанное нами слово. Быть может, он вел себя так оттого, что видел облако печали на челе Пердиты. Она старалась бодриться, но на глазах у нее по временам выступали слезы; с грустью смотрела она на Раймонда и на свое дитя, словно боясь, как бы с ними не случилась беда. Она предчувствовала ее. Глядя из окна кареты на лес и на башни замка, постепенно скрывавшиеся из виду, Пердита воскликнула:
– О, счастливые места, освященные любовью! Увижу ли я вас снова? А когда увижу, буду ли я по-прежнему любимой и счастливой или тень моя будет здесь скитаться с разбитым сердцем?
– Что ты, глупенькая! – вскричал Раймонд. – О чем ты? Что взбрело в твою головку? Откуда эта торжественная печаль? Развеселись, или я пересажу тебя к Айдрис, а в нашу карету позову Адриана, который своими жестами показывает, что вполне разделяет мое хорошее настроение.
Адриан ехал верхом; он приблизился к нашей карете, и его веселость, вместе с шутливым настроением Раймонда, развеяли уныние моей сестры. К вечеру мы приехали в Лондон и разошлись по нашим квартирам вблизи Гайд-парка83.
На следующее утро лорд Раймонд пришел ко мне спозаранку.
– Я обращаюсь к вам, – сказал он, – хотя вовсе не уверен, что вы поможете мне. Но я решил действовать в любом случае. Обещайте всё хранить в тайне и если не способствовать моему успеху, то, по крайней мере, не мешать мне.
– Что ж, обещаю. А теперь…
– А теперь, дорогой мой, как вы думаете, зачем мы приехали в Лондон? Чтобы присутствовать на выборах протектора и голосовать за плутоватого герцога ***? Или за крикуна Райленда? Вы в самом деле полагаете, что я для этого привез вас в столицу? Нет уж! Мы изберем своего протектора. Мы выдвинем его кандидатуру и обеспечим его успех. Мы предложим Адриана и постараемся, чтобы он получил власть, на которую имеет право по рождению и которую заслужил своими достоинствами.
Не отвечайте. Я знаю все ваши возражения и отвечу на каждое. Во-первых, согласится ли он на этот высокий пост? Уговаривать его предоставьте мне, тут я вашей помощи не прошу. Во-вторых, не лучше ли ему, как ныне, собирать чернику и выхаживать подраненных в лесу куропаток, чем управлять страной? Дорогой мой Лайонел, мы с вами – люди женатые, и у нас хватает забот. Надо развлекать жен и качать на коленях детей. Но Адриан одинок, у него этих занятий нет. Я долго за ним наблюдал. Ему недостает серьезного дела. Его сердце, измученное ранними страданиями, отдыхает как только что излеченный ягненок и хочет лишь покоя. Но ум его и все добродетели, чтобы проявиться вполне, нуждаются в деятельности. Мы предоставим ему такую возможность. Можно ли допустить, чтобы дарования Адриана увяли, точно цветок в горах, не принеся плода? Неужели Природа сотворила это превосходное существо без всякой цели? Поверьте, ему суждено сделать для родной страны бесконечно много добра. Разве он не наделен в избытке всеми дарами – знатным происхождением, богатством, талантами, добротою? Разве он не вызывает всеобщую любовь и восхищение? И разве по всем его поступкам не видно, что и сам он любит людей? Я вижу, что уже убедил вас и вы поддержите меня, когда нынче в парламенте я предложу его кандидатуру.
– Вы отлично изложили ваши доводы, – ответил я, – и, если Адриан согласится, сказать тут больше нечего. Я ставлю лишь одно условие: ничего не делать без его согласия.
– Вы, пожалуй, правы, – сказал Раймонд, – хотя вначале я думал повести дело иначе. Да будет так! Я сейчас поспешу к Адриану, и, если он согласится, не разрушайте того, чего я достиг, не убеждайте его вернуться в Виндзорский лес, к белкам. Надеюсь, что и вы, Айдрис, не предадите меня.
– Будьте покойны, – ответила она. – Я стану соблюдать строгий нейтралитет.
– Что касается меня, – заметил я, – то я слишком убежден в достоинствах нашего друга и в богатых плодах, какие принесет Англии его правление, чтобы лишать моих соотечественников таких благ; только бы сам он на это согласился.
Вечером Адриан навестил нас.
– И вы в заговоре против меня? – сказал он, смеясь. – И вы, заодно с Раймондом, хотите сбросить бедного мечтателя с облаков и окружить его потешными огнями земного величия вместо сияния небес? Я думал, что вы меня лучше знаете.
– Да, – сказал я. – Я знаю тебя лучше и не жду, что на этом посту ты будешь чувствовать себя счастливым. Но тебя примирит с ним добро, которое ты сможешь принести людям. Тебе, пожалуй, пора претворить в жизнь свои теории. Ты сможешь провести реформы, которые и приведут к тому идеальному образу правления, каковой ты любишь описывать.
– Ты говоришь о мечте, почти позабытой мною, – сказал Адриан, и лицо его слегка затуманилось. – Мои мальчишеские видения давно рассеялись при свете реальной жизни. Теперь я знаю, что не создан править народами. Довольно с меня и того, чтобы разумно управлять маленьким королевством собственной жизни. Но разве ты не видишь, Лайонел, куда клонит наш друг – быть может, бессознательно, но для меня явно. Лорд Раймонд не рожден быть в улье трутнем и довольствоваться нашей пастушеской идиллией. Он думает, что должен быть ею доволен и что нынешнее его положение исключает высокие посты, а потому, даже в душе, не ищет никаких перемен для себя. Однако разве не ясно, что, задумав возвысить меня, он и себе намечает новый путь – путь к деятельной жизни, от которого давно отклонился? Поможем же ему. Кому же, как не ему – благородному, воинственному, украшенному всеми качествами ума и всеми внешними достоинствами, – надлежит быть протектором Англии? Если я, то есть мы, предложим его кандидатуру, он, несомненно, будет избран, и на этом высоком посту у него появится простор для его выдающихся дарований. Пердита также будет рада. И в ней таился огонек честолюбия, пока в браке с Раймондом она не нашла на время исполнения всех надежд. Пердита будет радоваться славе и величию своего властелина; застенчиво, но охотно примет и то, что перепадет из этого на ее долю. А мы, мудрецы, возвратимся в наш замок и, подобно Цинциннату, примемся за обычные труды84, пока другу не понадобятся наши присутствие и помощь.
Чем больше Адриан рассуждал об этом плане, тем более осуществимым тот казался. Собственная его решимость не участвовать в общественной жизни оставалась непоколебима; слабость его здоровья также служила доводом против этого. Следующим нашим шагом было побудить Раймонда признаться в тайном стремлении к почестям и славе. Он вошел, как раз когда мы об этом говорили. То, как Адриан встретил наш замысел выдвинуть его кандидатуру, уже подсказывало Раймонду тот путь, который мы сейчас обсуждали. Его лицо и поведение выразили нерешительность и тревогу. Но тревога была вызвана опасением, что мы не доведем дело до конца или потерпим неудачу, а нерешительность – сомнением в том, следует ли рисковать. Несколько услышанных от нас слов заставили Раймонда решиться, и в глазах его сверкнули радость и надежда. Мысль о карьере, отвечающей юношеским мечтам и заветным желаниям, сделала нашего друга, как прежде, энергичным и смелым. Мы принялись обсуждать его шансы, достоинства других кандидатов и склонности избирателей.
Однако мы ошиблись в расчетах. Раймонд к этому времени утратил немалую часть своей популярности и многих сторонников. Удалившись от общественной жизни, он оказался позабыт народом. Прежние сторонники его в парламенте, преимущественно монархисты, были готовы молиться на него, когда ему, как все думали, предстояло стать наследником Виндзорского графства, но сделались безразличны к Раймонду теперь, когда он не мог предъявить ничего, кроме достоинств, которыми, как им представлялось, обладали и многие из них. Конечно, у Раймонда оставалось еще немало друзей, почитателей его блестящих дарований; его появление в парламенте, красноречие и покоряющая красота должны были произвести сильное впечатление.
Адриан, несмотря на затворническую жизнь и особые убеждения, также имел много друзей, которых нетрудно было бы убедить голосовать за указанного им кандидата.
Другими кандидатами были герцог *** и старый противник Раймонда мистер Райленд. Герцога поддерживала вся аристократия республики, видевшая в нем своего лучшего представителя. Райленд был кандидатом народа. Когда третьим кандидатом стал лорд Раймонд, шансы его были невелики. После дебатов, последовавших за его выдвижением, мы ушли огорченными, а он – совершенно подавленным. Пердита горько нас упрекала. Она очень надеялась на успех, не возражала против нашего плана, а, напротив, была явно им довольна, но чувствовала, что теперь Раймонд, выбитый из колеи, не сможет безропотно вернуться в Виндзор; его беспокойный дух пробужден, честолюбие станет отныне его постоянным спутником; если нынешняя попытка не удастся, он будет вечно неудовлетворен и несчастлив. Быть может, собственное разочарование добавляло горечи ее мыслям и словам; она не щадила нас; сами мы были немало встревожены.
Выставленную кандидатуру надо было поддерживать, и требовалось убедить Раймонда предстать на следующий день перед избирателями. Он долго упрямился. Он собирался улететь на воздушном шаре, уплыть на корабле куда-нибудь очень далеко, где не были известны его имя и его унижение. Но и это оказалось бы напрасным. О его попытке уже знали все, и его позор никогда не изгладится из памяти людской. Что ж, пожалуй, лучше пасть в борьбе, чем не бежать в начале схватки.
Придя к этой мысли, он совершенно переменился. Исчезли уныние и тревога, он снова стал полон жизни и энергии. На лице Раймонда засияла торжествующая улыбка; решимость бороться до конца, казалось, уже сулила ему исполнение всех желаний. Не то было с Пердитой. Его веселость пугала ее; она опасалась, что тем большим будет его отчаяние в случае неудачи. Если в нас его поведение вселяло надежду, то ей оно лишь прибавляло тревоги. Она боялась потерять его из виду и вместе с тем страшилась увидеть в нем какую-либо перемену. Она вслушивалась в каждое его слово, но терзалась, придавая этим словам значение, которого они не имели и которое разрушало ее надежды. Она боялась присутствовать на дебатах, но, оставаясь дома, терзалась еще больше. Она плакала, обнимая своего ребенка, и словно ждала какой-то страшной беды. Не справляясь со своим волнением, она почти обезумела.
Лорд Раймонд появился в парламенте уверенный, бесстрашный и вкрадчивый. После речей герцога *** и мистера Райленда он начал свою. Она не была заученной, и сперва он тщательно выбирал слова. Постепенно оживляясь, он заговорил с легкостью, силой и убедительностью. Он коснулся своего прошлого, своих побед в Греции и одобрения, какое получил на родине. Разве он утратил все это теперь, когда возраст добавил ему разума, когда своим браком он связал себя со страной? Разве теперь он менее достоин доверия избирателей? Говорил он и о положении Англии, о мерах, необходимых для ее безопасности и процветания, и яркими красками изобразил нынешнее состояние дел. Пока он выступал, не слышно было и звука – с таким вниманием его слушали. Его изящная манера говорить пленяла слушателей. Его кандидатура могла в какой-то мере подойти всем партиям. Аристократии нравилось его знатное рождение, а то, что его кандидатуру предложил Адриан, тесно связанный с партией народа, привлекло на его сторону ряд людей, не склонных доверять ни герцогу ***, ни мистеру Райленду.
Борьба была острой, а исход все же оставался сомнительным. Ни Адриан, ни я не тревожились бы так, если бы речь шла о нашем собственном успехе, но мы вовлекли в это сражение нашего друга и нам следовало обеспечить его победу. Айдрис, которая была самого высокого мнения о его способностях, также живо интересовалась борьбой, а бедная моя сестра, не смея надеяться, мучилась страхами и не находила покоя.
День проходил у нас за обсуждением предстоящих вечером дебатов, а они все не приносили желаемого результата. Наступил наконец вечер, когда парламент, который долго медлил, должен был принять решение, ибо после полуночи согласно конституции кончался срок его полномочий.
Вместе с нашими сторонниками мы собрались у Раймонда, чтобы в половине шестого направиться в парламент. Айдрис пыталась успокоить Пердиту, но бедняжка не могла справиться с волнением. Она ходила по комнате; на каждого входящего она бросала взгляд, полный ужаса, словно на вестника, решающего ее участь. Справедливости ради надо сказать, что сестра моя тревожилась не за себя. Она одна знала, как важен был успех для Раймонда. Даже перед нами он притворялся веселым и уверенным, и притворялся столь удачно, что мы не догадывались о его тайных муках. Но нервная дрожь, резко зазвучавший голос или внезапная рассеянность порой выдавали Пердите, с каким трудом дается ему внешняя веселость. А мы, занятые нашими планами, видели только, что он всегда готов смеяться и шутить и неизменно полон бодрости. Лишь Пердита, оставаясь с ним наедине, видела, как деланная веселость сменяется угрюмостью, как неспокойно он спит и каким бывает раздражительным. Однажды она заметила у него слезы и сама долго не переставала после этого плакать. Уязвленная гордость вызвала у него эти слезы, но гордость не помогла укрьгтъ их. Неудивительно, что Пердита так нервничала. Но для этого, как выяснилось позже, существовала еще одна причина.
Перед уходом мы простились с нашими милыми женами. Я мало надеялся на успех и попросил Айдрис не оставлять мою сестру. Пердига же, схватив меня за руку, увела в соседнюю комнату и, бросившись в мои объятия, плакала долго и горько. Я пытался успокоить ее, уговаривал не терять надежду и спросил, отчего так пугает ее поражение.
– Милый, милый Лайонел, – воскликнула она, – защитник мой с детства! Судьба моя висит на волоске. Сейчас все вы со мной – ты, спутник моего детства; Адриан, который дорог мне словно близкий родственник; Айдрис, сестра моей души, и ее милое дитя. А ведь сегодня мы, быть может, вместе в последний раз! – Внезапно оборвав свою речь, она воскликнула: – Ах, что я сказала, глупая! – Она бросила на меня испуганный взгляд, но тут же заговорила спокойнее, просила не слушать ее слов: они ничего не значат, и зачем она безумствует? Ведь, пока жив Раймонд, она счастлива.
Но простилась она со мной, все еще плача. Раймонд, уходя, взял Пердигу за руку и выразительно посмотрел на нее; она взглядом показала ему, что поняла и согласна.
Бедняжка! Сколько пришлось ей выстрадать! Я так и не смог вполне простить Раймонду испытаний, каким он ее подвергал, и только из эгоизма. В случае неудачи он намеревался уехать в Грецию, даже не простившись с нами, и никогда более не возвращаться в Англию. Пердита была согласна, его желания были главным законом ее жизни, а выполнение их – величайшей ее радостью. Но оставить всех нас, самых близких ей людей, спутников счастливейших лет ее жизни, и к тому же скрывать страшное решение – это едва ли было ей под силу. Она уже готовилась к отъезду и обещала Раймонду, что в решающий вечер, пользуясь нашим отсутствием, проедет первый перегон на их пути, а он, когда убедится в своем поражении, незаметно ускользнет от нас и догонит ее.
Узнав впоследствии об этих планах, я был глубоко оскорблен пренебрежением Раймонда к чувствам моей сестры. Однако, поразмыслив, я понял, что сильнейшее возбуждение, в каком он находился, снимает с него эту вину. Если бы он дал нам заметить свое состояние, то, вероятно, действовал бы более разумно; но усилия, с какими он старался быть внешне хладнокровным, лишали его самообладания. Я убежден, что в худшем случае он уехал бы не дальше морского порта и вернулся, чтобы проститься с нами и посвятить в свои планы. Задача, которую он возложил на Пердиту, не становилась от этого легче. Он взял с нее клятву, что она не проговорится; и то, что свою роль в этой драме ей предстояло играть одной, было особенно мучительно. Вернусь, однако, к моему повествованию.
Вначале дебаты были долгими и громогласными и часто длились лишь затем, чтобы протянуть время. Теперь же каждый боялся, что наступит последний срок, а выбор еще не будет сделан. Парламентарии, против обыкновения, хранили молчание или переговаривались шепотом. Обычные мелкие дела были быстро закончены. Герцог *** выбыл из состязания еще в его начале; борьба шла между лордом Раймондом и мистером Райлендом. Последний был уверен в своей победе до тех пор, пока не была предложена кандидатура Раймонда, и тогда он стал яростно бороться за голоса. Каждый вечер, появляясь в парламенте, полный нетерпения и гнева, он с противоположной стороны зала заседаний палаты общин85 бросал на нас сердитые взгляды, словно пытаясь уничтожить этим налги надежды.
В английской конституции все предусмотрено для мирного исхода борьбы. В последний день ее разрешается оставлять лишь двух кандидатов, и, чтобы избежать, если возможно, финальной схватки, одному из них за добровольный отказ предлагается какая-либо выгодная и почетная должность, а также некоторые преимущества на следующих выборах. Как ни странно, однако, не было еще случая, чтобы кто-либо из кандидатов на это согласился, поэтому данный параграф закона как бы устарел и во время дебатов ни разу не был нами упомянут. Когда нам предложили образовать комитет для избрания лорда-протектора, парламентарий, выдвинувший кандидатуру Райленда, встал и, к нашему крайнему изумлению, объявил, что тот свою кандидатуру снимает. Эго было встречено сперва молчанием, затем глухим гулом голосов, а когда председатель объявил, что избранным считается лорд Раймонд, раздались аплодисменты и восторженные крики. Оказалось, что нам нечего было опасаться поражения; если бы мистер Райленд и не вышел из борьбы, наш кандидат был бы избран единогласно. Теперь, когда борьба окончилась, каждый вновь почувствовал прежнее уважение к нашему другу и былое восхищение им. Все поняли, что Англия не имела еще протектора, столь способного справиться с многотрудными обязанностями этого высокого поста. Все голоса слились в один, и этот голос повторял имя Раймонда.
Раймонд явился. Я сидел в одном из кресел на самом верху и видел, как он шел по проходу к столу спикера. Присущая ему скромность возобладала над торжествующей радостью. Раймонд неуверенно огляделся, словно глаза его были затуманены. Адриан, сидевший рядом со мной, поспешил к нему, прыгая через скамьи. Это ободрило нашего друга; когда он заговорил, неуверенность его исчезла и он выступил во всем блеске своей победы. Предыдущий протектор, торжественно вводя его в должность, вручил ему текст присяги и полагающиеся знаки отличия. Парламентарии разошлись. Первые лица государства окружили вновь избранного лидера и проводили в правительственный дворец. Адриан куда-то исчез; когда вокруг Раймонда остались лишь близкие друзья, он вновь появился вместе с Айдрис, чтобы поздравить друга с успехом.
Но где же была Пердита? Заботливо подготовив на случай поражения свое незаметное бегство, Раймонд настолько обо всем теперь позабыл, что осведомился, где она. Услышав о ее таинственном исчезновении, он все вспомнил. Адриан уже пытался найти ее, полагая, что тревога должна была привести Пердиту куда-нибудь поближе к парламенту и теперь ее отсутствие могло означать несчастный случай. Но Раймонд, ничего не объясняя, покинул нас, и через минуту мы услышали, как он проскакал по улице, невзирая на дождь и ветер, которые, казалось, бушевали по всей земле. Мы не знали, как далеко он отправился, и разошлись, думая, что они скоро вернутся во дворец вместе и что им сейчас стоило бы остаться вдвоем.
А Пердита со своим ребенком была уже в Дартфорде86 и безутешно рыдала. Она распорядилась насчет продолжения пути, уложила уснувшую малютку на кровать и несколько часов провела в муках. Она то смотрела из окна на борьбу стихий, думая, что и они – против нее, то в мрачном отчаянии слушала шум дождя, то склонялась над своей крошкой, столь похожей на отца, и со страхом думала, что та унаследует те же страсти, те же неукротимые порывы, которые были его несчастьем. И тут же с восторгом и гордостью увидела на ее лице прекрасную улыбку, столь часто озарявшую лицо Раймонда. Это успокоило ее. Она подумала, что владеет бесценным сокровищем – любовью своего супруга, подумала о гении, возвышавшем его над современниками, о его преданности ей. Пердите стало казаться, что всем другим, кроме него, можно пожертвовать, и даже с радостью; что это было бы умилостивительной жертвой ради сохранения высшего блага, каким был он; что судьба требует от нее этой жертвы, этого доказательства ее любви к Раймонду, и что приносить ее надо радостно. Она представила себе их жизнь на греческом острове, где он решил уединиться, представила себе, как станет заботиться о нем, о прелестной Кларе, как они будут вместе ездить верхом, как она сделает все, чтобы он утешился.
Эта картина встала перед ней в столь привлекательном свете, что она исп)та-лась обратного: жизни в Лондоне, в роскоши и на вершине власти, когда Раймонд не будет принадлежать ей всецело, а она не станет для него единственным источником счастья. Ради себя самой она готова была желать ему поражения; и только ради Раймонда боялась этого желать.
Тут она услышала во дворе постоялого двора топот его коня. Он спешил к ней, сквозь бурю и ливень, лишь бы прибыть скорее. Что могло это означать, как не его поражение; теперь им надо было бежать из родной Англии, видевшей его позор, и укрыться в миртовых рощах греческого острова.
Мгновение – и она была в его объятиях. Он уже настолько свыкся со своей победой, что забыл известить о ней спутницу жизни. А она ощутила уверенность, что, обладая ею, он не станет отчаиваться.
– Как ты добр! – воскликнула она. – Как ты благороден, мой любимый! Не страшись позора, не страшись лишений, пока с тобой твоя Пердита. Не страшись печали, пока нам улыбается наше дитя. Поедем, куда ты захочешь. С нами любовь, и нам не о чем сожалеть.
Так твердила Пердита в объятиях Раймонда и, откинув голову, искала в его глазах ответ на свои слова. А его глаза сияли счастьем.
– Что это? – сказал он шутливо. – О чем говорит маленькая супруга протектора? Что за мечты об изгнании и безвестности, когда тебе уготован наряд, шитый золотом?
Он поцеловал ее в лоб. Но капризница, не знавшая, радоваться ей или печалиться, и ошеломленная столь быстрой переменой, спрягала лицо у него на груди и заплакала. Он принялся утешать Пердигу, стараясь вселить в нее собственные надежды и желания, и скоро все они отразились на ее просиявшем лице. Как они оба были счастливы в ту ночь! Какая радость переполняла их сердца!
*Мы находили здесь всё самое достойное,
Что известно смертным(ит.).
