Текст книги "Последний человек"
Автор книги: Мэри Шелли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)
После того как наш друг вступил на свой новый пост, мы подумали о возвращении в Виндзор. Эта местность была настолько близко от Лондона, что, прощаясь с Раймондом и Пердитой, мы не ощущали печали расставания. Мы простились с ними в протекторском дворце. Мне приятно было видеть, как моя сестра старается играть свою роль и держаться с подобающим достоинством. Никогда еще природная гордость и скромность в поведении не вступали в такое противоречие друг с другом. Ее застенчивость не была искусственной; она происходила из боязни, что ее не оценят по достоинству. Это чувство было присуще и Раймонду. Но Пердита чаще, чем он, думала о других, и ее застенчивость происходила отчасти из желания избавить окружающих от чувства, что они ниже ее, чувства, которого она сама не осознавала. По своему рождению и вое-питанию Айдрис больше подошла бы для всех официальных церемоний; но именно легкость, с какою она выполняла бы привычные действия, превращала их в скучную обязанность, тогда как Пердита, пусть менее умелая, явно радовалась своему положению. Она была настолько полна новых замыслов, что меньше горевала о разлуке с нами; не сожалея об обстоятельствах, которые к ней привели, она ласково простилась и обещала скоро навестить нас. Воодушевление Раймонда было безграничным; он просто не знал, что делать со своей новой властью. Он был полон различных планов и еще не остановился ни на одном, но обещал себе, своим друзьям и всему миру, что годы его правления будут отмечены беспримерными делами. Обо всем этом говорили мы, в уменьшенном числе возвращаясь в Виндзорский замок. Мы с облегчением удалялись от политической сутолоки и вернулись в наше уединение с особенным удовольствием. Здесь не было недостатка в способах времяпрепровождения, но теперь меня более всего влекло к интеллектуальному труду; усердные умственные занятия оказались отличным лекарством от душевного беспокойства, которое непременно одолело бы меня, если бы я пребывал в праздности. Пердита позволила нам увезти с собой Клару; вместе с двумя нашими прелестными детьми она доставляла нам постоянное удовольствие.
Единственное, что тревожило нас, было здоровье Адриана. Оно явно ухудшалось, однако без симптомов, которые позволили бы распознать болезнь; правда, блеск в глазах, их оживленное выражение и румянец на щеках заставляли подозревать чахотку; однако он не жаловался на боли и не испытывал страха. Он охотно взялся за свои книги, а отдыхал от занятий в обществе самых близких ему людей, то есть своей сестры и меня. Иногда Адриан отправлялся в Лондон повидаться с Раймондом и узнать, как идут дела; он часто брал с собой Клару, чтобы она увиделась с родителями, а также потому, что всегда с удовольствием слушал милый лепет этого умного и очаровательного ребенка.
В Лондоне все шло хорошо. Состоялись выборы, собрался новый парламент; Раймонд был занят множеством замыслов, благотворных для страны. Началась постройка каналов, акведуков, мостов, величественных зданий и иных общественно-полезных строений, имевших целью сделать Англию страной невиданного плодородия и богатства; предстояло покончить с бедностью; дать людям возможность передвигаться с места на место с той же легкостью, что и принцы Хусейн, Али и Ахмед из «Арабских ночей»87. Земная жизнь человека должна была вскоре приблизиться к блаженству ангелов на небесах; не станет болезней, а труд будет избавлен от всего, что делает его тяжким. И это не казалось невероятным. Научные открытия множились с быстротой, обгонявшей все расчеты; злаки произрастали как бы сами собой. Машины способны были с легкостью доставлять все необходимое для жизни людей, но ложным оставалось направление умов. Люди не были счастливы не потому, что не могли достичь счастья, а потому, что не хотели взяться за устранение препятствий, ими же созданных. Раймонд задумал внушить им эту благотворную волю, и тогда общество, обустроенное по безошибочным правилам, не придет более в беспорядок88. Ради этих надежд он отказался от давней своей мечты остаться в истории как непобедимый воин; отложив меч, он сделал своей целью мир и все его блага; титул благодетеля страны – вот чего жаждал Раймонд.
Среди других проектов его было создание национальной галереи живописи и скульптуры. Немало таких произведений, хранившихся у него самого, предназначил он в дар Республике. Так как галерея должна была стать украшением правления Раймонда, он был весьма требователен, выбирая проект здания. Лорд-протектор уже отверг их сотни и посылал за ними даже в Италию и Грецию. Так как проект должен был отличаться не только совершенной красотой, но и оригинальностью, поиски его некоторое время оставались безуспешными89. Наконец был получен проект, не подписанный архитектором и содержавший лишь адрес, на который можно было прислать отзыв. Необычный и изящный чертеж тем не менее имел много погрешностей, и было ясно, что автор его обладал тонким вкусом, но не мог быть архитектором. Раймонд любовался чертежом и, чем дольше смотрел, тем больше восхищался; однако при внимательном рассмотрении недостатков также оказывалось все больше. Он написал по приложенному адресу и пригласил автора, чтобы сделать исправления, о которых им предстояло договориться.
Явился грек, мужчина средних лет, неглупый на вид, но со столь простецкой физиономией, что Раймонду трудно было поверить в его авторство. По его собственному признанию, грек архитектором не был, но ему понравилась мысль о строительстве галереи, а чертеж он послал, ничуть не надеясь, что его примут. Он был немногословен. Раймонд стал его расспрашивать, но тот уклонялся от ответов, и протектор обратился к чертежу; указав на ошибки и предложив исправления, он дал греку карандаш, чтобы это было сделано тут же. Посетитель отказался, но уверил, что все понял и проделает эту работу у себя. Раймонду пришлось отпустить его.
На другой день грек вернулся. Чертеж был сделан заново, однако многие недостатки остались, а некоторые указания были поняты неверно.
– Вчера я не настоял на своем, – сказал Раймонд, – но сегодня настаиваю. Бери-ка карандаш.
Грек взял карандаш, но весьма неумело и наконец сказал:
– Должен признаться, милорд, что чертеж делал не я. Автор его не хочет показываться и все указания должны идти через меня. Прошу простить мое невежество и еще раз объяснить, каковы ваши пожелания. Я уверен, что вы останетесь довольны.
Напрасно Раймонд расспрашивал его; загадочный грек ничего более не добавил. Его спросили, нельзя ли, чтобы у автора чертежа побывал опытный архитектор. На это также последовал отказ. Раймонд повторил свои указания, и посетитель ушел. Наш друг не отступал. Он заподозрил, что тайна заключается в бедности и художник не желает показываться в своей нищете. Раймонду еще более захотелось его обнаружить и оказать покровительство непризнанному таланту. Он велел опытному в таких делах человеку выследить грека, когда тот придет снова, и приметить дом, куда он войдет. Посланный доставил требуемые сведения. Он проследил грека до одной из беднейших улиц столицы. Раймонд не удивился, что художник, живший там, избегает встреч, но от своего намерения не отказался.
В тот же вечер он сам отравился к указанному дому. Убогое и грязное, это жилище самым видом своим говорило о нищете. «Увы! – подумал Раймонд. – Много мне еще предстоит сделать, чтобы Англия стала раем». Он постучался. Дверь открыли с помощью протянутой сверху веревочки; перед ним была расшатанная лестница, но никто на ней не появился. Он напрасно постучал снова и наконец, потеряв терпение, поднялся по скрипучим ступеням. Главным его желанием при виде убогого жилья стало помочь талантливому и угнетенному нуждой человеку. Он представил себе юношу, истощенного голодом, но с глазами, горящими вдохновением. Он боялся обидеть художника, однако надеялся оказать ему помощь с такой деликатностью, что она не будет отвергнута. Чье сердце не раскроется перед добротой? И хотя крайняя бедность может побудить человека отказываться от унизительной благотворительности, надо суметь смягчить его и добиться, чтобы дар был с благодарностью принят. Так думал Раймонд, поднявшись до самого верха Безуспешно попытавшись открыть несколько запертых дверей, он увидел на пороге одной из них, чуть приоткрытой, пару маленьких турецких туфелек. Не было слышно ни звука. Возможно, обитатель комнаты отсутствовал; но, уверенный, что нашел того, кого искал, наш предприимчивый протектор решил войти, оставить на столе кошелек и тихо удалиться. Он осторожно отворил дверь – в комнате находился человек.
Раймонду еще не приходилось посещать жилище неимущих, и то, что он увидел, поразило его сердце. Просевший во многих местах пол, голые стены и потолок в потеках от дождя, убогая кровать в углу, два стула, хромоногий стол и на нем свеча в оловянном подсвечнике. И все же среди этой раздиравшей сердце нищеты царили удивительные чистота и порядок. Но внимание Раймонда привлек обитатель убогой комнаты. Это была женщина. Она сидела за столом, одной рукой заслоняясь от света свечи, а в другой держа карандаш. Взгляд ее был обращен на лежавший перед нею чертеж, в котором Раймонд узнал тот, что ему приносили. Внешность женщины вызывала живейший интерес: темные волосы, заплетенные в косы и уложенные на манер причесок греческих статуй; одежда бедная, но поза полна изящества. Раймонду смутно вспомнилось что-то виденное прежде; он подошел ближе. Не поднимая глаз, женщина спросила на новогреческом языке:
– Кто там?
– Друг, – ответил Раймонд на том же языке. Она удивленно взглянула на него, и он увидел, что это Эвадна Заими. Эвадна, некогда обожаемая Адрианом и отвергнувшая благородного юношу ради теперешнего своего посетителя, который пренебрег ею, и с разбитыми надеждами вернувшаяся в родную Грецию! Какие же превратности судьбы могли вновь привести Эвадну в Англию и в подобное жилище?
Раймонд узнал ее, и учтивость благотворителя сменилась у него выражениями самого горячего участия. Ее вид поразил его в самое сердце. Он сел подле нее, взял ее руку и произнес много слов, полных глубокого сочувствия и нежности. Эвадна не отвечала; ее большие темные глаза были опущены, и на ресницах заблестели слезы.
– Доброта, – сказала она, – может сделать то, чего не сделали самые жестокие лишения: она способна заставить плакать.
Она плакала долго; голова ее невольно склонилась на плечо Раймонда; держа ее руку, он поцеловал ее впалую, орошенную слезами щеку. Он сказал, что страданиям ее наступил конец. Никто так не умел утешать, как Раймонд; он не уговаривал и не рассуждал; но глаза его светились участием; он рисовал перед страдалицей приятные картины; его ласки не могли пугать, ибо были вызваны тем чувством, с каким мать целует ушибившегося ребенка, – желанием показать свою искренность и горячее стремление пролить целительный бальзам на истерзанную душу.
Когда Эвадна успокоилась, он заговорил даже весело и пошутил по поводу ее бедности. Что-то подсказывало ему, что тяжелее всего были для нее не лишения, но связанные с бедностью унижения и позор. Вот об этом он старался заставить ее забыть: то хвалил ее стойкость, то, намекая на ее прежний титул, называл своей переодетой принцессой. Он усиленно предлагал помощь, но Эвадна слишком была поглощена другими мыслями, чтобы принять ее или отвергнуть. Уходя от нее, он обещал на следующий день прийти снова. Домой он возвратился полный смешанных чувств – печали, вызванной жалким положением Эвадны, и приятным сознанием, что он облегчит его. Что-то, в чем он не смел признаться даже себе самому, помешало ему рассказать о своей встрече Пердите.
На следующий день, закутавшись в плащ, чтобы не быть узнанным, он вновь навестил Эвадну. По пути он купил корзину дорогих фруктов, тех, что зрели в ее родной стране, сверху положил красивые цветы и сам отнес это на убогий чердак.
– Посмотрите, – крикнул он входя, – какой корм я принес моему воробышку, живущему под крышей!
Эвадна поведала Раймонду все свои несчастья. Ее отец, хотя и занимавший высокий пост, растратил все состояние и даже повредил своей репутации беспутством. Заболев неизлечимой болезнью, он хотел, прежде чем умрет, оградить дочь от бедности, которая ждала ее в сиротской доле, и убедил ее принять предложение богатого греческого негоцианта, жившего в Константинополе. Эвадна покинула Грецию; отец ее скончался, и она постепенно потеряла связи с друзьями своей юности.
Война, вспыхнувшая около года назад между Грецией и Турцией, принесла Эвадне много бед. Муж ее разорился; перед угрозой резни, замышлявшейся турками, супругам пришлось спасаться ночью на парусном суденышке, кото рое доставило их к берегам Англии. Несколько захваченных с собой драгоценностей помогли некоторое время прокормиться. Все душевные силы Эвадны шли на то, чтобы поддержать упавшего духом мужа. Утрата состояния, отсутствие надежд на будущее, праздность, на которую обрекала супруга нищета, довели его до состояния, близкого к безумию. Спустя пять месяцев после приезда в Англию он покончил с собой.
– Вы спросите, – продолжала Эвадна, – что делала я с тех пор? Почему не обратилась за помощью к здешним богатым грекам? Почему не вернулась на родину? Мой ответ на эти вопросы, конечно, не удовлетворит вас. Но мне его было достаточно, чтобы терпеть лишения и никого не просить о помощи. Неужели дочь благородного, хоть и расточительного Заими предстанет нищенкой перед равными ей или низшими – ибо высших среди них нет? Неужели я поклонюсь им и униженно променяю свое достоинство на средства к существованию? Будь у меня ребенок или что-либо иное, привязывающее меня к жизни, я, быть может, опустилась бы до этого, а сейчас… Мир жесток, и я готова оставить место, которое он столь неохотно мне дает, и найти в могиле забвение и борьбы, и гордости, и отчаяния. Это время недалеко; горе и голод уже подточили мои силы; скоро я отойду; не запятнав себя ни грехом самоубийства, ни унижениями, душа моя сбросит эту жалкую оболочку в чаянии награды за стойкость и смирение. Это может казаться вам безумием, но ведь и вам присущи гордость и решительность. Не удивляйтесь, что моя гордость непреклонна, а решимость неизменна.
Окончив свой рассказ и объяснив причины, по которым она не пыталась искать помощи у соотечественников, Эвадна умолкла; казалось, она могла бы сказать еще что-то, но не находила слов. Зато Раймонд был красноречив и полон желания вернуть этой прелестной женщине ее положение в обществе и утраченное состояние; он пылко заговорил о том, что намерен для этого сделать. Но Эвадна остановила его. Она потребовала от него обещания скрыть от всех ее друзей, что она находится в Англии.
– Родственники графа Виндзорского, – сказала она надменно, – несомненно считают, что я нанесла ему обиду; сам граф первый стал бы оправдывать меня, но я, вероятно, не заслуживаю оправдания. Я поступила, как мне суждено поступать всегда, – повинуясь порыву. Это убогое жилище во всяком случае доказывает бескорыстие моего поведения. Я не хочу оправдываться ни перед кем из них, не стала бы и перед вашей светлостью, если бы вы первый не обнаружили меня здесь. Мои поступки подтвердят, что я была готова скорее умереть, чем сделаться предметом насмешек. Вот гордая Эвадна в лохмотьях! Вот княжна-нищенка! Эта мысль для меня – смертельный яд. Обещайте же, что не выдадите моей тайны.
Раймонд обещал; но затем возник новый спор. Эвадна потребовала, чтобы без ее согласия он ничего не предпринимал для нее и сам не оказывал ей помощи.
– Не унижайте меня в моих собственных глазах, – сказала она. – Бедность давно уже состоит при мне. Это спутница суровая, но честная. Но если мне грозит бесчестье или то, что я считаю таковым, я погибла.
Раймонд горячо убеждал ее, приводя множество доводов, но Эвадна осталась непоколебимой; взволнованная этим спором, она торжественно и пылко поклялась, что, если Раймонд будет унижать ее подачками, она убежит и скроется там, где он никогда ее не найдет и где голод положит конец ее страданиям. Здесь она может заработать на хлеб, сказала Эвадна и тут же показала рисунки, которыми добывала себе скудное пропитание. Раймонд решил пока не настаивать. Он был уверен, что, уступив ей сейчас, в конце концов сумеет убедить ее доводами дружбы и рассудка.
Однако чувства, которые руководили Эвадной, коренились в ней глубоко и понять их ему было не дано. Эвадна любила Раймонда. Он был ее героем, чей образ хранило ее сердце. Семь лет назад, в расцвете юности, началась для нее эта любовь. Он сражался с турками за родину Эвадны и завоевал воинскую славу, особенно чтимую греками, вынужденными пядь за пядью отвоевывать себе безопасность. Однако, вернувшись из Греции и впервые появившись в английском обществе, Раймонд не ответил на чувства Эвадны. В ту пору он колебался между Пердитой и короной. Пока Раймонд пребывал в нерешительности, Эвадна уехала из Англии. Вскоре до гречанки дошла весть о его женитьбе, и слабые ростки ее надежды увяли. Ушла от нее и радость жизни, погасло розовое сияние, которым любовь окружает все предметы. Эвадна приняла жизнь такою, как она есть, в тусклых красках обыденности. Она вышла замуж; направив свою энергию в новое русло, она стала честолюбивой и принялась добиваться титула и власти княгини Валахии90. Мысль о том, сколько добра она сможет сделать для своей страны, когда муж ее получит это княжество, удовлетворяло патриотические чувства Эвадны. Но честолюбие оказалось столь же призрачным, сколь и любовь. Интригуя ради своей цели в пользу России, Эвадна вызвала раздражение Блистательной Порты91 и одновременно враждебность правительства Греции. И те и другие сочли ее поведение предательством. Муж ее обанкротился; они едва спаслись от смерти бегством в Англию, и с высоты своих честолюбивых замыслов Эвадна была низвергнута в нищету. Многое из этого она утаила от Раймонда; она не призналась, что, обратившись к здешним грекам, встретила бы отказ и обвинение в тягчайшем из преступлений – в том, что призывала чужеземный деспотизм губить ростки свободы, появившиеся в ее стране.
Она знала, что виновна также и в разорении своего мужа и должна терпеть последствия этого – упреки, исторгнутые у него страданием, или, что хуже, его безысходное отчаяние, не менее ужасное от того, что он оставался безмолвным и недвижимым. Она упрекала себя и за смерть супруга; чувство вины не покидало ее. Напрасно старалась Эвадна смягчить угрызения совести, вспоминая, что намерения ее были благородны. Весь мир, да и она сама судили о ее поступках по их последствиям. Она молилась об упокоении души своего мужа; молила Создателя возложить на нее грех его самоубийства и клялась искупить этот грех.
Среди всех страданий, которые скоро свели бы ее в могилу, одна мысль несла ей утешение. Она жила в той же стране, что и Раймонд, дышала с ним одним воздухом. Все повторяли имя лорда-протектора, всюду говорили о его великих делах и намерениях. Ничто не дорого так женскому сердцу, как слава любимого человека; живя в нищете, Эвадна упивалась его славой и великолепием. Пока был жив ее муж, это чувство казалось ей преступным, она подавляла его и каялась в нем. После смерти мужа любовь обрела над ней прежнюю власть, затопила ее душу бурными волнами, и она безвольно отдалась ей.
Но ни за что и никогда любимый не должен увидеть ее в столь жалком состоянии; не должен узреть гордую красавицу на чердаке, носящей имя, которое стало укором, и тяжкий груз вины на совести. Пусть она остается для него невидимой; зато благодаря его положению будет знать о нем все, о каждом дне жизни Раймонда, и даже читать его речи. Она позволила себе эту единственную роскошь и ежедневно узнавала из газет о славных делах протектора. К этой радости примешивалась горечь. Имя Пердиты постоянно появлялось рядом с его именем; их супружеское счастье подтверждалось всеми известиями. Они всегда были вместе. Несчастная Эвадна не могла прочесть имя возлюбленного без того, чтобы тут же не встретить упоминание о верной спутнице его трудов и удовольствий. В каждой строчке она видела слова: «они», «их светлости», и слова эти растекались ядом в ее крови.
В газете прочла она и объявление о создании национальной галереи. Со вкусом соединив свои воспоминания о зданиях, виденных на Востоке, талантливо придав им некую стройность, она выполнила чертеж, который был послан протектору. Ее радовала мысль, что, забытая и неизвестная, она может немало сделать для любимого; и Эвадна с радостной гордостью ожидала, что ее труд, увековеченный в камне, останется потомству вместе с именем Раймонда. Она нетерпеливо ждала возвращения своего посланца из дворца и жадно слушала его рассказ о каждом слове протектора; она наслаждалась этим общением с любимым, хотя он и не знал, кому посылает свои указания. Чертеж сделался ей бесконечно дорог – ведь он видел его и похвалил; когда она исправляла его, каждый штрих карандаша будил в ней сладкую музыку и вызывал в воображении храм, который воплотит самые глубокие ее чувства. Этим она и была занята, когда до нее донесся голос Раймонда – незабываемый голос. Поборов волнение, она встретила протектора учтиво и спокойно.
Гордость и нежность боролись в ней и пришли к некоему согласию. Она будет видеться с Раймондом, раз уж сама судьба привела его к ней; постоянством и преданностью Эвадна заслужит его дружбу. Но ее права на эту дружбу и столь дорогая ей независимость не будут омрачены никакой корыстью и сложными чувствами, связанными с положением благодетеля и того, кто эти благодеяния принимает. Она была сильна духом; она умела подчинить свои нужды собственным решениям и терпеть холод, голод и страдания, но не уступить судьбе ничего из того, что считала спорным. Печально, что столь сильная воля и горделивое презрение к собственным потребностям не всегда сочетаются в человеческой натуре с такой же высотой нравственного чувства. Решимость, позволявшая Эвадне сносить лишения, происходила от чересчур сильной страсти, и этой неистовой страсти предстояло погубить того кумира, чье уважение она стремилась сохранить, подвергая себя лишениям.
Их встречи продолжались. Эвадна рассказала другу всю повесть своей жизни: и как запятнала она свое имя в Греции, и какой, со смерти мужа, тяготеет над ней грех. Когда Раймонд предложил обелить ее, показать всему миру ее истинный патриотизм, она сказала, что только нынешними лишениями надеется облегчить свою совесть, что для ее душевного состояния, пусть оно кажется ему безумием, труд является целительным лекарством; и наконец вынудила его поклясться, что хотя бы в течение месяца он не станет обсуждать свои намерения относительно нее, после чего обещала отчасти уступить ему. Она не могла скрыть от себя, что всякая перемена разлучит ее с ним; а теперь Эвадна видела его каждый день. Адриан и Пердита ни разу не были ими упомянуты; он появлялся словно метеор, словно одинокая звезда, в урочный час всходившая на ее горизонте; его появление приносило блаженство; звезда заходила, но ей не грозило затмение. Он каждый день приходил в ее убогое жилище, и присутствие его преображало чердак в храм, напоенный ароматами, освещенный светом небес. «Меж миром и собой они воздвигли стену»92. Там, за стеной, бесновалась тысяча гарпий; муки и угрызения совести ждали своего часа, чтобы ворваться. Здесь же царили мир и невинность, безрассудные, иллюзорные радости и надежды, чей якорь был укреплен в изменчивом дне.
Пока Раймонд погружался в видения власти и славы, пока он готовился подчинить себе силы природы и сердца людей, его сердце оставалось без внимания; из незамеченного источника родился мощный поток, который сокрушил все, сотворенное его волей, и унес с собою и славу, и надежды, и счастье.
