355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мэри Шелли » Последний человек » Текст книги (страница 10)
Последний человек
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 12:45

Текст книги "Последний человек"


Автор книги: Мэри Шелли



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

– Дивные воплощения красоты! – воскликнула она. – Вам не о чем печалиться. Отчаяние, охватившее мое сердце, не передастся вам. Зачем не могу я быть бесстрастной и спокойной, как вы?

«Но вот моя задача, – добавила она про себя. – Мои гости не должны знать правду ни о нем, ни обо мне. Я повинуюсь. Они ничего не узнают, если даже я умру, едва они уйдут. Они увидят нечто противоположное правде. Я буду казаться им живой, когда я – мертва».

Пердите понадобилось все ее самообладание, чтобы удержать слезы жалости к себе, которые выступили у нее при этой мысли. В конце концов ей это удалось, и она появилась перед гостями.

Сколько усилий она приложила, чтобы скрыть свои муки! Ей надо было играть роль гостеприимной хозяйки, уделять внимание каждому, быть центром праздничного веселья. Все это она должна была делать, когда ее горе жаждало одиночества и она охотно променяла бы покои, полные гостей, на темную лесную глушь или пустынный луг, укрытый ночною тьмой. Но она стала даже веселой. Ей труднее было удержаться на середине и быть, как обычно, спокойной и приветливой. Ее оживление было замечено; так как в особах высокого ранга все кажется восхитительным, гости окружили хозяйку, шумно выражая свое одобрение, хотя в смехе ее звучали резкие ноты, а в остротах была нарочитость, которая могла бы выдать состояние ее души внимательному наблюдателю. Пердита чувствовала, что, если замолчит хотя бы на минуту, с трудом сдерживаемые волны горя затопят ее, разбитые надежды вырвутся горестными воплями и те, кто сейчас вторит ее веселью и ждет от нее острот, отпрянут в испуге перед ее отчаянием. Пока она делала над собою усилие, единственным ее утешением было следить за стрелками ярко освещенных часов и считать про себя минуты, которые должны пройти, прежде чем она сможет остаться одна.

Наконец залы начали пустеть. Противореча своим желаниям, Пердита укоряла гостей за ранний уход. Наконец она пожала руку последней гостьи.

– Как холодна ваша рука, – сказала приятельница, – и какая она влажная! Вы утомлены, отдохните же наконец.

Пердита слабо улыбнулась; гостья вышла. Стук удалявшейся кареты убедил Пердиту, что все уехали. Тогда, словно преследуемая врагом, словно у ног ее выросли крылья, она кинулась в спальню, отпустила служанок, заперлась, до крови кусая губы, чтобы заглушить крики, рухнула на пол и долго лежала во власти отчаяния, стараясь ни о чем не думать; а между тем мысли, страшные как фурии, злобные как змеи, теснились в ее голове, сталкиваясь друг с другом и грозя безумием.

Через некоторое время она поднялась, более спокойная, но столь же несчастная. Стоя перед большим зеркалом, она вгляделась в свое отражение. Воздушный наряд, драгоценности, сверкавшие в прическе, на прелестной шее и руках, маленькие ножки в атласных туфельках и пышные, блестящие кудри вокруг ее лица, выражавшего отчаяние, – все это было точно великолепной рамой для темной и мрачной картины. «Я словно сосуд, – думала она, – сосуд, по самые края наполненный горчайшим экстрактом отчаяния. Прощай, Пердита! Прощай, бедная женщина! Никогда уже не увидишь ты себя такой, не увидишь богатства и роскоши. Ты так бедна, что можешь позавидовать бездомному нищему. И я в самом деле бездомна! Я живу в безводной пустыне, в бескрайней пустыне, где нет ни цветов, ни плодов и высится лишь одинокая скала, к которой ты прикована, Пердита, чтобы видеть перед собой пустыню, уходящую в бесконечную даль».

Она распахнула окно, выходившее в дворцовый сад. Ночная тьма уже боролась там со светом; небо на востоке покрылось золотыми и розовыми полосами; догорала последняя звезда. Утренний ветерок пронесся над растениями, влажными от росы, и впорхнул в душную комнату. «Все идет своим чередом, – думала Пердита. – Все сущее расцветает, увядает и гибнет. Когда усталый день загоняет своих коней в их стойла на западе, небесный огонь поднимается привычным путем с востока. Так заходят они и восходят над холмом небес. Когда открывает глаза день, пробуждаются птицы, цветы, травы и свежий ветерок; встает солнце и величественно подымается в небеса. Все идет своим чередом, изменяется и умирает – все, кроме горя в моем сердце. Да, все течет и меняется. Так чему же дивиться, если и любовь прошла свой путь к закату и владыка моей жизни переменился ко мне? Мы называем светила неподвижными, а между тем они движутся по небесному своду; взглянув снова туда, куда я глядела час назад, я увижу, что лик небес изменился. Глупая луна и непостоянные звезды каждую ночь танцуют иной танец; даже солнце, владыка небес, по временам покидает свой престол и оставляет свое царство во власти ночи и зимы. Природа стареет, ее одряхлевшие члены трясутся – все сущее идет к концу. Чему же дивиться, если пришло затмение и гибель света твоей жизни, Пердита?»

Глава десятая

Так печальны и смутны были мысли бедной сестры моей, когда она убедилась в неверности Раймонда. Как все достоинства ее, так и недостатки способствовали тому, что удар, нанесенный ей, был неисцелим. Привязанность Пердиты ко мне – ее брату, к Адриану и Айдрис отступали перед главной ее любовью. Даже ее материнские чувства во многом питались тем, что в ребенке она находила сходство с Раймондом. В детстве она была нелюдимой, но любовь смягчила неровности ее характера; брак с Раймондом помог расцвести ее талантам и чувствам. Когда ее любовь оказалась обманутой, Пердита отчасти вернулась к тому, чем была прежде. Врожденная болезненная гордость, забытая, пока длился блаженный сон ее счастья, пробудилась вновь и жалила ее в сердце; теперешнее унижение усиливало действие яда. Пердита высоко вознеслась в собственных глазах, когда снискала любовь Раймонда. Чего же стоила она теперь, когда он предпочел ей другую? Она гордилась тем, что завоевала его и долго удерживала; но ныне его завоевала другая, и от гордого ликования остались погасшие угли.

В нашем уединении мы долго не знали о ее беде. Вскоре после празднества Пердита прислала за своим ребенком, а потом словно позабыла о нас. Адриан, однажды навестив их, заметил в ней перемену, но не понял, насколько она переменилась и почему. На людях супруги по-прежнему появлялись вместе и жили под одной крышей. Раймонд был, как всегда, учтив, и лишь временами высокомерие или внезапная резкость в поведении удивляли его кроткого друга. Ничто, казалось, не омрачало его чело, но губы кривились презрительно, а голос звучал резко. Пердита была полна внимания к желаниям своего повелителя, но оставалась молчаливой и очень печальной. Она похудела и побледнела, и глаза ее часто наполнялись слезами. Иногда ее взгляд, брошенный на Раймонда, как бы спрашивал: «Неужели у нас дошло до этого?» Иногда лицо ее выражало готовность, несмотря ни на что, делать все возможное, лишь бы он был счастлив. Но Адриан плохо умел читать на ее лице и мог ошибаться. Клара постоянно была возле матери, и казалось, что той больше всего нравится сидеть где-нибудь в укромном уголке и молча держать свое дитя за руку. Однако Адриан не догадывался об истине; он усиленно звал супругов посетить нас в Виндзоре, и они обещали приехать через месяц.

Тогда наступил уже май, и весна одела лесные деревья листвою, а тропинки украсила множеством цветов. Пердита приехала с дочерью; скоро будет и Раймонд, сказала она, однако его еще задерживают дела. После рассказов Адриана я ожидал увидеть ее печальной; но она, напротив, была необычайно оживлена; правда, похудела, глаза несколько запали, как и щеки, хотя они и пылали ярким румянцем. Она радовалась свиданию с нами, ласкала наших детей, удивлялась, как они выросли и развились; Клара также была рада увидеться со своим маленьким другом Альфредом; затевались детские игры, в которых участвовала и Пердита. Ее оживление сообщилось и нам, и, когда мы все веселились на террасе замка, трудно было бы найти более счастливую и беззаботную компанию.

– Здесь лучше, мама, – сказала Клара, – чем в гадком Лондоне. Там ты часто плачешь и никогда не смеешься, как сейчас.

– Замолчи, глупышка, – ответила ее мать, – и запомни: кто упомянет Лондон, с тем мы не станем разговаривать целый час97.

Вскоре приехал и Раймонд. Он не присоединился, как обычно, к нашему веселому обществу. Он говорил только с Адрианом и со мною; мы как бы обособились, и вскоре с детьми остались только Айдрис и Пердита. Раймонд рассказал о новых постройках и о своих планах по улучшению учебных заведений для бедных; как обычно, между ним и Адрианом начался спор, и время пролетело незаметно.

Вечером мы собрались вновь; Пердита непременно захотела музицировать. Она сказала, что желает показать свои успехи; с самого переезда в Лондон она занималась музыкой; голос ее был не сильным, но очень приятным.

Она выбирала одни лишь веселые мотивы; перебрала все оперы Моцарта, чтобы найти самые жизнерадостные из его мелодий. Помимо других достоинств, Моцартова музыка более всякой другой кажется исходящей из сердца; вы сами переживаете выражаемые ею чувства и по воле этого властелина нашей души печалитесь, радуетесь или гневаетесь. Некоторое время музыка звучала весело; но когда Раймонд присоединился к трио «Taci ingiusto core»15

[Закрыть]
98 из «Дон-Жуана», Пердита отошла от фортепиано. Лукавая мольба, выражаемая этой арией, звучала у Раймонда очень нежно и пробудила в ней воспоминания о невозвратном прошлом. Этот же голос, этим же тоном и словами, часто выражал любовь к ней. Теперь все было иначе, и знакомые звуки, противоречившие их нынешнему смыслу, приводили ее в отчаяние. Вскоре затем Айдрис, игравшая на арфе, обратилась к страстной и печальной арии из «Фигаро» «Porgi, amor, qualche ristoro»** ", в которой покинутая графиня жалуется на измену Альмавивы. Здесь звучит сама душа печали, и нежный голос Айдрис, сопровождаемый жалобными аккордами ее инструмента, еще усиливал смысл слов. Когда зазвучало патетическое завершение арии, мы услышали сдавленное рыдание; Пердита, опомнившись, когда смолкла музыка, поспешила из залы; я последовал за ней. Сперва она отстранялась, но, уступая моим расспросам, кинулась мне на шею и заплакала.

– Хотя бы раз, – воскликнула она, – хотя бы раз, милый брат, на твоей груди несчастная Пердита выплачет свое горе. Я приказала себе молчать о нем и вот уже много месяцев выполняю этот приказ. Мне и сейчас не надо бы плакать, тем более выражать свое горе в словах. И я не стану говорить! Тебе достаточно узнать, что я несчастна, что узорный покров жизни разорван100, что я навсегда погружена во мрак, что сестрой мне стала печаль, а подругой – вечная жалоба!

Я попытался утешить ее; ни о чем не спрашивая, я ласкал ее и уверял в своей горячей привязанности и в самом глубоком сочувствии.

– Твои ласковые слова, – воскликнула она, – я слушаю точно звуки забытой музыки, когда-то дорогой мне. Но они не могут успокоить или утешить меня. Милый Лайонел, ты не можешь себе представить все, что я вытерпела за эти долгие месяцы. Я читала о древних плакальщиках, которые надевали власяницу, посыпали голову прахом, ели хлеб пополам с золою и селились на скалистых вершинах гор, громко укоряя в своих несчастьях небо и землю. Как хорошо было бы горевать именно так! Каждый день выдумывать все новые сумасбродства, окружать себя всеми принадлежностями скорби, всем реквизитом отчаяния! Увы! Я вынуждена скрывать сжигающее меня горе. Я должна носить сияющую маску лжи, чтобы прятать свои страдания от глаз толпы, должна притворно улыбаться. Даже наедине с собой я не смею думать о том, что погибла, иначе я сойду с ума.

Слезы и волнение моей бедной сестры не позволяли ей вернуться в покинутый нами кружок; я уговорил ее проехаться со мной по парку; за это время я убедил ее доверить мне свое горе, полагая, что это облегчит ее, и уверенный, что, если есть от него средство, мы его найдем.

Со времени юбилейного торжества прошло несколько недель, а Пердита все еще не могла успокоиться и собраться с мыслями. Иногда она упрекала себя, зачем столь тяжело переживает то, что многим показалось бы пустяком; но доводы разума не помогали ей. Не зная правды о побуждениях и действиях Раймонда, она представляла себе их хуже, чем они были на деле. Он редко бывал во дворце и лишь тогда, когда был уверен, что государственные дела не позволят ему остаться наедине с Пердитой. Они почти не говорили друг с другом, избегали объяснений, и каждый из них боялся того, что может сказать другой. Но внезапно поведение Раймонда изменилось. Казалось, он ищет случая обрести прежнюю близость с моей сестрой. Любовь к ней вернулась; он не мог позабыть, как был ей предан, как сделал ее хранительницей всех своих мыслей и чувств. Раймонду, видимо, мешал стыд, но он явно желал возобновить прежние отношения доверия и любви. Пердита, когда достаточно оправилась, составила свой план и намеревалась следовать ему. Попытки вернуть прежнюю любовь она встретила ласково; она не избегала общества Раймонда, но преградила путь и к былой близости, и к мучительному объяснению. Преодолеть эту преграду Раймонду мешали и гордость и стыд. Он начал проявлять раздражение, и Пердита поняла, что вести себя так далее ей нельзя. Следовало объясниться. Но заговорить она была не силах и написала:

Умоляю тебя терпеливо прочесть это письмо. В нем не будет упреков. Упреки бесполезны. В чем бы стала я тебя упрекать?

Позволь мне объяснить мои чувства; без этого мы оба будем блуждать во тьме, не понимая друг друга, и сойдем с пути, на котором хотя бы одному из нас удастся избрать иную жизнь, нежели та, какую ведем мы оба последние несколько недель.

Я любила тебя – и люблю. Не гнев и не гордость диктуют мне эти строки, но чувство более глубокое и неизменное. Моя любовь ранена, и исцелить ее невозможно. Оставь же тщетные попытки, если именно к этому они ведут. Прощение! Возврат к прежнему! Пустые слова! Я прощаю боль, * которую испытываю, но прежний путь нам не дано пройти снова.

Обычное чувство, быть может, удовлетворилось бы обычным решением. Я верила, что ты читал в моем сердце и знал его безграничную преданность, его верность тебе. Ты был воплощением всех моих грез. Тебя окружали слава, власть и высокие стремления. Любовь к тебе осветила для меня весь мир волшебным светом. Я не ступала по земле – общей матери, вечно воспроизводящей все пошлое и избитое. Я обитала в храме, посвященном беспредельной любви, я была жрицей, созерцавшей лишь твое могущество и твое совершенство.

 
Мне ль так с тобою говорить? С тобою,
Который, как Полярная звезда,
Жизнь озарял лучом мне путеводным101.
 

«Цвет моей жизни опал»102. У этой окутавшей меня ночи не будет утра; у заката любви не будет восхода. Когда-то весь остальной мир ничего для меня не значил; ничего не значили и все другие люди; я не знала их; и тебя не считала одним из них. Ты был единственным владыкой моей любви, единственной моей надеждой, лучшей половиной меня самой.

Ах, Раймонд, разве не были мы счастливы? Разве был кто-либо под солнцем, кто больше и лучше нас радовался ему? Я ропщу не на обычную неверность, а на разъединение того целого, что неразделимо. На то, как небрежно сбросил ты с плеч мантию избранника, в которой я тебя видела, и стал одним из многих. Не думай, что это можно исправить. Ведь любовь потому и богиня, что она бессмертна. Я создала ей храм в моем сердце, и это освящало меня самое. Я смотрела на тебя спящего и плакала от счастья при мысли, что все сокровища мои заключены в этом боготворимом мною, но смертном облике. И тогда я разгоняла обступавшую меня плотную пелену страха103 и думала: смерть не страшна, ибо соединившие нас чувства бессмертны.

Смерти я не страшусь и сейчас. Я охотно закрыла бы глаза, чтобы больше не открывать их. Нет, я все же боюсь ее, как боюсь всего, ибо и по смерти буду все помнить и счастье не вернется ко мне. Даже в раю я буду чувствовать, что твоя любовь длилась меньше, чем длился стук моего хрупкого сердца, каждое биение которого

 
Похоронным звоном Безвоскресно хоронит любовь104.
 

Я несчастна навсегда, ибо для угасшей любви нет воскрешения.

И все же я люблю тебя. И все же готова делать все возможное для твоего благополучия. Ради того, чтобы избежать сплетен света, и ради нашего ребенка я готова оставаться подле тебя, Раймонд, делить твою судьбу, помогать тебе советом. Хочешь ли ты, чтобы так оно и было? Мы больше не любовники; не могу я никому быть и другом, ибо слишком несчастна, чтобы думать о ком-либо или о чем-либо, кроме своих страданий. Но мне хотелось бы ежедневно видеть тебя; внимать отовсюду звучащим по-хвалам тебе; сохранить твою отеческую любовь к нашей дочери; слышать твой голос; знать, что я возле тебя, хотя ты уже более не мой.

Если же ты хочешь разорвать связующие нас цепи, скажи лишь слово, и это будет сделано. Всю вину я возьму на себя, пусть в глазах света причиной будет мое дурное к тебе отношение.

Как я уже сказала, больше всего мне все-таки хочется, по крайней мере сейчас, остаться с тобой под одной крышей. Когда минет горячка молодости, когда спокойная старость усмирит терзающего меня коршуна, когда умрут любовь и надежды, возможно, им на смену придет дружба. Может ли это наступить? Может ли душа моя, неразрывно связанная с моей смертной плотью, стать холодной и оцепенелой оттого лишь, что плоть утратит свои юные силы? Тогда, с погасшими очами, седой головой и сморщенным лицом – как бы странно и бессмысленно ни звучали сейчас эти слова, – тогда, стоя на краю могилы, я смогу быть твоим любящим и верным другом Пердитой.

Ответ Раймонда был краток. Что мог он ответить на ее жалобы, на горе, в котором она замкнулась, отвергая всякую мысль об исцелении? «Несмотря на твое письмо, полное горечи, – писал он, – да, полное горечи, ты для меня – главное и именно о твоем благополучии я хочу прежде всего думать. Делай то, что считаешь нужным, и, какой бы образ жизни ты ни избрала, я не буду тебе препятствовать. Я предвижу, что начертанный тобою план недолговечен. Но ты вольна в своих решениях. Моим же искренним желанием всегда будет способствовать, насколько ты позволишь, твоему счастью».

– Предсказание Раймонда оказалось верным, – поведала мне Пердита. – Увы!.. Наша нынешняя жизнь не может долго длиться, хотя сама я не предложу изменить ее. Он видит во мне ту, кого смертельно оскорбил, а мне его заботы не приносят облегчения. Самые лучшие его намерения не могут ничего изменить. Как не могла бы Клеопатра украсить себя уксусом, в котором растворила свою жемчужину105, так не могу я довольствоваться любовью, какую способен ныне предложить мне Раймонд.

Признаюсь, я не смотрел на несчастье Пердиты теми же глазами, что она сама. Мне казалось, рана могла зажить; и, если они останутся вместе, именно так оно и будет. Я попробовал смягчить и умиротворить ее душу и лишь после многих попыток увидел безнадежность своих стараний. Пердига слушала меня нетерпеливо и довольно резко отвечала:

– Неужели ты думаешь, что твои доводы новы для меня? Что собственное горячее желание тысячу раз не подсказывало их мне с большею убедителы ностью и страстностью, чем можешь вложить в них ты? Лайонел, тебе не понять, что такое любовь женщины. В счастливые дни я часто повторяла себе, с благодарностью и восторгом, сколь многим пожертвовал Раймонд ради меня. Я была бедной, необразованной девушкой с гор, которую он поднял из ничтожества. Все радости жизни исходили от него. Он дал мне свое славное имя и высокое положение. На меня падал отблеск его славы. Все это, вместе с его любовью навек, внушило мне чувства к нему, подобные тем, какие испытываем мы к Подателю жизни. Я могла дать Раймонду только любовь, и я всю себя посвятила ему. Я боролась со своими недостатками, чтобы стать достойной его. Я сдерживала свою вспыльчивость, нетерпеливость; я отучилась думать о себе; я занялась своим образованием и старалась достичь в этом всего, что возможно, чтобы результаты приносили ему радость. Я не считала все это своею заслугой. Он достоин был всего – всех трудов, всей преданности и всех жертв. Я поднялась бы в неприступные Альпы, чтобы сорвать понравившийся ему цветок. Я была готова покинуть всех вас, моих близких, любимых и талантливых, и жить только с ним и для него. Я не могла иначе, даже если бы хотела. Если, как говорят, у нас две души, то он был моею лучшей душою, вторая же была его вечной рабой. Взамен я ждала лишь одного – верности. Это я заслужила. Если у меня, выросшей в горах, нет знатной и богатой родни, уж не думает ли он расплатиться со мной одним лишь своим именем и положением? Пусть берет их назад; без его любви они для меня ничто. В моих глазах они имели цену единственно потому, что принадлежали ему.

Таковы были страстные речи Пердиты. Когда я спросил, не лучше ли им с Раймондом разъехаться, она ответила:

– Так оно и будет! Этот день наступит, я это чувствую и знаю. Но я боюсь его. Наш неполный союз, наш маскарад странно дорог мне. Да, он мучителен, разрушителен и невозможен. Он вызывает во мне лихорадочный жар, он растравляет мою незаживающую рану. И все же я цепляюсь за него. быть может, он скоро убьет меня и тем сослужит службу.

Все это время Раймонд оставался в обществе Адриана и Айдрис. Отсутствие Пердиты и мое стало их удивлять. От природы общительный, Раймонд после долгих месяцев вынужденного молчания был рад откровенно поговорить с обоими своими друзьями. Он рассказал о положении, в котором нашел Эвадну. Щадя чувства Адриана, он не сразу назвал ее, но из его рассказа все стало ясно, и бывший возлюбленный гречанки с волнением и ужасом слушал о ее страданиях. Айдрис прежде разделяла с Пердитой неблагоприятное мнение об Эвадне, но рассказ Раймонда смягчил ее и возбудил в ней сочувствие. Стойкость и постоянство гречанки и даже ее злополучная, безрассудная любовь вызвали восхищение и сострадание, в особенности когда из событий, происшедших девятнадцатого октября, выяснилось, что она предпочла страдать и умереть, но не унизить себя, воззвав к помощи любовника. Дальнейшее ее поведение не уменьшило сочувствия к ней. Спасенная от голодной смерти заботливым уходом Раймонда, наслаждаясь сладостным покоем, который приносит выздоровление, Эвадна отдалась восторженной и благодарной любви. Но вместе со здоровьем к ней вернулась способность размышлять. Она расспросила Раймонда о причинах, долго не позволявших ему приходить на свидания с нею. Вопросы она задавала с греческой тонкостью, а выводы сделала с присущей ей твердостью и решительностью. Она не могла знать, что вызванный ею разрыв между Раймондом и Пердитой уже был непоправим, но понимала, что при нынешнем положении он будет с каждым днем расширяться, что это разрушит семейное счастье ее любовника и поселит в ее сердце жестокий укор.

Как только она поняла, как ей следует поступить, она приняла решение навсегда расстаться с Раймондом. Ее долгая любовь, боровшаяся с этим решением, делала смерть единственным прибежищем. Однако те самые чувства, которые и прежде удерживали ее, оказались теперь еще сильнее; ведь сознание, что он – причина ее смерти, будет преследовать Раймонда всю жизнь, отравит ему всякую радость и омрачит все надежды. К тому же, хотя страдания сделали жизнь ненавистной для Эвадны, они еще не вызвали того отупляющего чувства безысходности, которое чаще всего приводит к самоубийству. Ее энергичный характер еще побуждал бороться с бедой, и даже муки безнадежной любви представлялись Эвадне скорее в образе противника, которого надо одолеть, нежели победителя, которому она должна покориться. И еще оставались ей дорогие воспоминания о днях любви, об улыбках, словах и даже слезах – воспоминания, которые она, пусть покинутая и одинокая, могла перебирать, вместо того чтобы обо всем позабыть в могиле. Разгадать весь ее план было невозможно. Письмо ее к Раймонду не давало к этому никакого ключа; она лишь уверяла, что обеспечена средствами к существованию, обещала не покушаться на свою жизнь, а в будущем, быть может, предстать перед ним в положении, не совсем ее недостойном. В заключение, со всем красноречием отчаяния и неизменной любви, она посылала ему последнее «прости».

Теперь эта история была рассказана Адриану и Айдрис. Раймонд пожаловался на мучительные и безысходные отношения с моей сестрой. Он заявил, что любит Пердиту, несмотря на ее суровость, которую он даже назвал охлаждением к нему. Вначале он был готов, как смиренный кающийся грешник, как покорный вассал, сдаться на ее милость, вручить свою душу ее опеке, сделаться ее учеником, ее рабом. Она отвергла все это, и время для такого полного подчинения миновало; ведь оно должно быть основано на любви и ею питаться. Однако он и теперь ничего так не желает, как ее спокойствия, и ничто так его не удручает, как сознание, что все его старания оказались напрасными. Если она останется непреклонной, как ныне, им надо расстаться. В их теперешних нелепых отношениях все доводит его до бешенства. И все же предложить ей раздельное проживание он не решается. Его преследует страх стать причиной смерти одного или другого создания, с которым он расстанется. Он не в силах заставить себя взять решение в свои руки, ибо такая езда в неведомое может привести к гибели тех, кто в ней участвует.

Разговор этот длился несколько часов; а затем Раймонд простился с друзьг ями и вернулся в город, не пожелав встретиться с Пердитой в нашем присутствии, ибо понимал, о чем все мы будем в это время думать. Пердита с ребенком приготовилась следовать за ним. Айдрис попробовала уговорить ее погостить еще. Бедная моя сестра взглянула на нее с испугом. Она знала, что Раймонд говорил с Айдрис. Не он ли подсказал приглашение остаться? Не будет ли это прелюдией к вечной разлуке с ним? Я говорил уже, что недостатки характера Пердиты усугубились ее нынешним нелепым положением. К приглашению Айдрис она отнеслась с подозрением; а меня обняла, словно я тоже намеревался ее покинуть; сказала, что я ей больше чем брат – единственный ее друг и последняя надежда; трогательно умоляла, чтобы я не перестал ее любить, и, очень встревоженная, уехала в Лондон – причину и место действия всех ее мучений.

Последующие события показали ей, что она еще не достигла дна пропасти, в которую ринулась. Ее терзания ежедневно принимали новый облик; ежедневно какое-нибудь неожиданное событие замыкало, как ей казалось, цепь ее несчастий, а на самом деле становилось лишь их продолжением.

Главенствующей страстью Раймонда было честолюбие; даровитость, способность угадать стремления людей и возглавить их и страстная жажда отличиться – вот что будило в нем честолюбие и питало его. Однако к этому примешивались и другие черты, не дававшие Раймонду стать тем расчетливым и одновременно решительным человеком, который только и может с успехом выйти в герои. Он был упрям, но не стоек, становился добрым и великодушным по первому убеждению сердца, но делался жестким и безудержным в гневе, если его рассердить. Прежде всего он бывал безжалостен и непреклонен, когда добивался удовлетворения своего желания, даже самого беззаконного. Любовь к наслаждениям занимала в его натуре большое место; она одерживала победы над победителем; останавливала его, когда он был у самой цели; разрушала честолюбивые планы; заставляла жертвовать многодневными трудами ради минутного наслаждения предметом своего желания. Следуя такому порыву, он стал мужем Пердиты; побуждаемый им, оказался любовником Эвадны. Сейчас он потерял обеих. И чтобы утешиться, у него не было ни облагораживающего удовлетворения, какое дается в награду постоянства в любви, ни наслаждения запретной, но опьяняющей страстью. Он был измучен всеми недавними событиями; непреклонность Пердиты отнимала у него радость жизни; эта же непреклонность и бегство Эвадны лишали его последних надежд. Пока разлад с женой оставался тайной, он еще надеялся пробудить в ней былую нежность; теперь же, когда все стало известно и Пердита, объявив о своем решении другим, как бы обязалась следовать ему, Раймонд оставил мысль о возврате к прошлому и решил примириться с нынешним положением вещей. Он поклялся более не вспоминать о любви с ее борьбой, разочарованиями и укорами совести и стал искать исцеления от разрушительного действия этой страсти в грубых чувственных наслаждениях.

Непременным следствием таких поисков является нравственное падение. Однако это не сразу сделалось бы заметно, если бы Раймонд продолжал осуществлять свои планы благоустройства общества и выполнять обязанности протектора. Но, во всем впадая в крайности, повинуясь первому порыву, он бросился в погоню за наслаждениями с неукротимым пылом и завязывал неподобающие знакомства, не задумываясь о последствиях. Он перестал появляться в Государственном совете и принимать людей, которым было поручено осуществление его многочисленных проектов. В распорядок его дня вошли пирушки и распутство.

Пердита с ужасом наблюдала надвигавшийся хаос. Сперва она думала, что сумеет преградить ему путь и что Раймонд послушается доводов рассудка. Тщетная надежда! Время, когда она имела на него влияние, миновало. Если ей и удавалось разбудить в нем совесть, то единственным следствием этого был еще более неистовый разгул, в котором он стремился утопить ее укоры.

Тогда Пердита, со свойственной ей энергией, попыталась как бы заменять его. Их союз, который в глазах общества оставался по-прежнему тесным, позволил ей сделать немало. Но ни одна женщина не смогла бы долго заменять пренебрегающего своими обязанностями протектора, который словно в припадке безумия попирал всякий этикет, всякий порядок, всякий долг и предавался разврату.

Вести об этих диковинных событиях дошли и до нас. Мы еще не решили, как нам поступить, чтобы вернуть нашего друга самому себе и своей стране, когда Пердита внезапно появилась среди нас. Она сообщила подробности печальных перемен и стала умолять Адриана и меня приехать в Лондон и попытаться помочь беде.

– Скажите ему, – воскликнула она, – скажите лорду Раймонду, что я более не буду раздражать его своим присутствием. Что ему не надо разрушать себя распутством, чтобы вызвать у меня отвращение и заставить бежать. Эта цель достигнута; он меня больше не увидит. Но вот моя последняя просьба: пусть похвалы его соотечественников и благоденствие Англии докажут мне, что я не ошибалась в человеке, которого когда-то избрала.

По пути в город мы с Адрианом размышляли над поведением Раймонда и над тем, почему он упал с той высоты, на которой мы привыкли его видеть. Мой друг и я учились в одной школе, вернее, я был в этой школе его учеником и усвоил, что единственным путем для человека чести является твердое следование принципам, а единственной целью его стремлений должна быть всеобщая польза. Исповедуя эти принципы, мы, однако, по-разному их применяли. Я осуждал поведение Раймонда в самых суровых выражениях. Адриан, более снисходительный и мягкий, признавал высказанные мною принципы лучшими, но не единственными; «в доме Отца Моего обителей много»106, напоминал он, настаивая на том, что пути к достижению славы и нравственной высоты различаются так же сильно, как человеческие характеры; а среди них, как среди листьев на лесных деревьях, не найдется и двух одинаковых.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю