Текст книги "Последний человек"

Автор книги: Мэри Шелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

Глава шестая

Когда мы приехали в Виндзор, оказалось, что Раймонд и Пердита отправились на континент. Я поселился в домике сестры, радуясь будущей жизни вблизи Виндзорскою замка. Удивительно, что, породнившись благодаря браку Пер-дипы с одним из богатейших людей Англии и связанный теснейшей дружбою с самым знатным ее лицом, я был беднее, чем когда-либо в жизни. Зная взгляды лорда Раймонда, я никогда, даже пребывая в крайней нужде, не обратился бы к нему за помощью. Что касается Адриана, то напрасно я повторял себе, что еш кошелек всегда открыт для меня и что, единые душою, мы и богатством должны бы владеть сообща. Я никогда не считал его щедрость своей защитой от бедности; я даже спешил отстранить предлагавшиеся мне деньги и лгал, уверяя его, что не имею в них нужды. Мог ли я сказать моему великодушному другу: «Содержи меня в праздности. Ты посвятил свои силы и состояние на благо людям, но можешь ли ты столь дурно их направить, чтобы позволить бездельничать сильным, здоровым и способным трудиться?»

Не решался я и просить его употребить свое влияние, чтобы найти мне приличную должность, ибо тогда мне пришлось бы покинуть Виндзор. Я бродил вокруг замка, в тенистых зарослях, а дома оставался наедине с книгами и мечтами. Я изучал мудрость древних и созерцал счастливые стены, приютившие мою любимую. Чтобы занять свой ум, я читал поэтов былых времен, изучал философию Платона и Беркли;⁷¹ углублялся в историю Греции, Рима и Англии и следил за тем, что делала владычица моего сердца. По вечерам я мог видеть тень Айдрис на стене ее покоя; днем созерцал возлюбленную издали в саду или в парке, на верховой прогулке с обычными ее спутниками. Я слышал музыку ее голоса и был счастлив. Мне даже казалось, что, представ перед нею, я могу разрушить чары. Каждую героиню, о которой читал, я наделял красотой и совершенствами Айдрис; такова была Антигона, ведущая слепого Эдипа в рощу Эвменид и совершающая погребальный обряд над Полиником;⁷² такова была Миранда в уединенной пещере Просперо;⁷³ такова была Гайдэ на песчаном греческом острове⁷⁴. Я безумствовал от страстной любви, но непобедимая гордость мешала мне хоть чем-нибудь себя обнаружить.

В то время как я предавался роскошным духовным пиршествам, скудной пшцей, которую мне случалось похищать в лесу у белки, пренебрег бы и крестьянин. Признаюсь, меня часто искушала мысль вернуться к беззаконным проделкам юности и подстрелить одного из почти ручных фазанов, смотревших на меня с деревьев своими блестящими глазами. Но они были собственностью Адриана и питомцами Айдрис; и хотя воображение, распаленное голодом, твердило мне, что настоящее их место не в зеленой листве, а на вертеле, в моей кухне,

 
Скрепился духом я и этих яств не ел.
 

Итак, я ужинал одними лишь чувствами и только во сне видел «те сладкие блюда»⁷⁵, что были недоступны мне наяву.

Однако именно в это время готовилась перемена в моем существовании. Сироте, одинокому и заброшенному сыну Вернэ, предстояло соединиться золотой цепью с лучшим обществом и обрести сужденные нам в жизни узы и обязанности. Для меня должны были совершиться чудеса, и общественному механизму мощным усилием был дан обратный ход. Слушай же, читатель, эту повесть о чудесах!

Однажды, когда Адриан и Айдрис ехали верхом по лесу с матерью и обычными своими спутниками, Айдрис, отозвав брата в сторону от кавалькады, спросила его, что сталось с его другом Лайонелом Вернэ.

– Как раз отсюда, – ответил Адриан, указывая на домик моей сестры, – можно увидеть его жилище.

– В самом деле? – удивилась Айдрис. – Но почему, живя так близко, он не навещает нас и не принадлежит к нашему кружку?

– Сам я часто его навещаю, – ответил Адриан, – но тебе легко догадаться, отчего он не появляется там, где его присутствие кому-то неприятно.

– Я поняла, – сказала Айдрис, – и, каковы бы ни были его мотивы, я буду уважать их. Но расскажи хотя бы, как проводит он время? Что делает и о чем думает в своем уединении?

– Милая сестра, – отвечал Адриан, – ты задаешь больше вопросов, чем у меня найдется ответов. Если ты принимаешь в нем участие, почему бы и тебе не навестить его? Он сочтет это большой для себя честью, и ты сможешь отчасти вознаградить его за обиды, нанесенные ему судьбою.

– Я охотно буду сопровождать тебя, – сказала Айдрис, – но не затем, чтобы мы таким образом с ним расплатились. Ведь ты обязан ему жизнью, а это долг неоплатный. Итак, давай завтра приедем сюда вдвоем и навестим его.

На следующий день, под вечер, несмотря на то что погода испортилась и шел холодный дождь, Адриан и Айдрис вошли в мое жилище. Они застали меня, подобно Курию, за скудным ужином из нескольких плодов. Но своим приходом они доставили мне нечто более драгоценное, чем золотые дары сабинян;⁷⁶ как мог бы я отвергнуть бесценный дар дружбы? Славные близнецы Латоны, когда они явились на заре мироздания осветить и украсить этот «пустынный мыс»⁷⁷, не были встречены с большею радостью, чем эти два ангела в моем убогом жилище и благодарном сердце. Мы сидели у очага словно одна семья. Беседа наша не касалась предметов, действительно занимавших каждого, но каждый угадывал мысли другого, и, пока мы говорили о вещах посторонних, глаза наши вели безмолвный разговор о тысяче вещей, которых не вымолвил бы язык.

Спустя час Адриан и Айдрис покинули меня. Покинули счастливым – невыразимо счастливым. Чтобы рассказать о моем счастье, не нужны слова. Айдрис посетила меня! Я увижу ее снова и снова – большего счастья мое воображение не могло представить. У меня будто выросли крылья; ни сомнения, ни страхи, ни даже надежды не тревожили меня. Душа моя вкушала всю полноту радости и блаженства, ничего более не желая.

Адриан и Айдрис еще не раз побывали в моей хижине. При этих благословенных встречах любовь, представ в обличии пылкой дружбы, все более являла свою непобедимую силу. Айдрис ощущала это. Да, богиня любви, в ее взглядах и движениях я читал твои письмена. В ее голосе мне слышался твой мелодичный голос. Ты готовила нам путь, усеянный цветами и украшенный всеми радостями. Любовь, имя твое не произносилось; ты была там, приподнять над тобой завесу могло лишь время, но не рука смертного. О союзе наших сердец не говорилось вслух; обстоятельства не позволяли прозвучать словам, трепетавшим у нас на устах.

Торопись же, перо! Спеши запечатлеть то, что было, прежде чем мысль о том, что есть ныне, не остановила руку, которая тобою движет. Если я подниму взор и увижу обезлюдевшую землю, если вспомню, что любимые глаза угасли навек, что «румяные лепестки»⁷⁰ губ увяли и навсегда умолкли, – умолкну и я!

Но ты жива, моя Айдрис, вот ты стоишь передо мной! Читатель! В том лесу была полянка; деревья, обступив ее, образовали устланный зеленым бархатом храм любви. Серебристая Темза омывала его; низко склоненная ива купала в воде свои волосы наяды, разметавшиеся под ветром. Ближние дубы приютили целое племя соловьев. Там я и стою сейчас, а рядом со мною Айдрис в расцвете юности. Напомню, что мне едва исполнилось двадцать два года, а моя любимая встретила свою семнадцатую весну. Река вздулась от осенних дождей и залила низины. Адриан в любимой своей лодке нашел себе опасную забаву – он хочет отломить верхнюю ветку погруженного в воду дуба. Неужели ты устал от жизни, Адриан, что так играешь с опасностью?

Вепса сорвана, лодка отъезжает, глаза наши со страхом следят за ней; ее относит далеко, и Адриан вынужден причалить ниже по течению, а потом, чтобы вернуться к нам, сделать большой крюк.

– Причалил! – говорит Айдрис, а он выпрыгивает на берег и машет веткой над головой в знак удачи. – Мы подождем его здесь.

Мы были с нею вдвоем; солнце село, и соловьи начали свою песню; вечерняя звезда засветилась на еще не потемневшем небе. Голубые глаза Айдрис, моего ангела, устремились на это подобие ее самой.

– Как мерцает звезда, – сказала она. – Эго мерцание – ее жизнь. Его неверный свет словно говорит нам, что жизнь звезды, как и наша здесь, на земле, непрочна и изменчива. Она и любит и боится.

– Не смотри на звезду, милый друг! – воскликнул я. – Не ищи любовь в ее дрожащих лучах, не гляди на далекие миры в поисках воображаемых чувств. Я долго молчал; мучительно долго скрывал желание заговорил» с тобой и положить к твоим ногам мою душу, мою жизнь, всего себя. Не смотри же на звезду, любимая! Или нет, смотри, и пусть эта искорка вечности молит за меня, пусть будет моим молчаливым свидетелем и защитником. Моя любовь – как свет этой звезды; пока она не погаснет и не рассыплется, я буду любить тебя.

Пусть восторги этой минуты будут навсегда сокрыты от глаз бездушного света. Доныне чувствую я, как ее прелестная головка приникла к моему сердцу, до краев полному счастья. Доныне сердце это трепещет и дыхание мое прерывается при воспоминании о нашем первом поцелуе. Медленно и в молчании вышли мы навстречу Адриану, заслышав его шаги.

Я упросил Адриана зайти ко мне, после того как он проводит сестру домой. В тот же вечер, на тропинке, залитой лунным светом, я излил моему другу всю душу, все ее восторги и надежды. В первый миг лицо его омрачилось.

– Я мог бы предвидеть это, – сказал он. – Какая же нам предстоит борьба! Прост, Лайонел, и не удивляйся, отчего мысль о столкновении с матерью тревожит меня. Иначе я с радостью признался бы, что сбылись мои надежды и я могу вручить сестру лучшему своему другу. Если ты еще не знаешь, то скоро узнаешь, как люто ненавидит моя мать само имя Вернэ. Я поговорю с Айдрис и сделаю все, что может сделать друг. Ну, а ей, если она сумеет, придется взять на себя защиту своей любви.

Пока брат и сестра решали, как им лучше попытаться склонить мать на нашу сторону, она, заподозрив, что мы встречаемся, уличила их. Свою дочь она обвинила в обмане и в неприличной привязанности к тому, чья единственная заслуга в том, что он – сын распутного любимца ее неразумного отца, и кто сам, несомненно, столь же беспутен, как и отец, которым он хвастает. При этом обвинении глаза Айдрис сверкнули.

– Я не отрицаю, что люблю Вернэ, – сказала она. – Докажите, что он не стоит любви, и я больше с ним не увижусь.

– Дорогая матушка, – произнес Адриан, – умоляю вас принять его и не отвергать. Вы удивитесь, как удивляюсь и я, его образованности и блестящим дарованиям. (Да простит меня благосклонный читатель, но я записываю это не из тщеславия. Мысль, что так думал обо мне Адриан, доныне согревает мое одинокое сердце.)

– Глупый, безумный мальчишка! – гневно вскричала графиня. – Своими бреднями ты решил свести на нет все мои старания возвеличить тебя! Но я не допущу, чтобы ты помешал мне устроить судьбу твоей сестры. Я слишком хорошо понимаю, какие чары опутали вас обоих. Так же пришлось мне бороться с вашим отцом, чтобы он отдалил от себя родителя этого юнца, скрывавшего свои пороки с хитростью и вкрадчивостью змеи. Как часто я слышала тогда о его очаровании, его победах над сердцами, остроумии и изысканных манерах. Пусть бы в такую паутину попадали только мухи; но пристало ли высокородным поддаваться этим пустым обольщениям? Если бы твоя сестра была тем ничтожеством, каким стремится быть, я охотно предоставила бы ее жалкой участи: быть женой человека, уже одним сходством со своим гнусным родителем призванного напоминать о безумствах и пороках, которые тот воплощал. Но не забывайте, леди Айдрис, что в ваших жилах течет кровь не только английских королей; вы – принцесса австрийского королевского дома, и каждая капля этой крови родственна императорам и королям. Неужели в супруги вам годится необразованный пастух, у которого всего за душой – запятнанное имя отца?

– В его защиту, – ответила Айдрис, – я могу сказать лишь то, что уже сказал мой брат. Повидайте Лайонела, побеседуйте с моим пастухом…

Графиня с негодованием прервала ее.

– Твоим?! – вскричала она; и, сменив гневный взгляд на презрительную улыбку, продолжала: – Об этом мы поговорим в другой раз. А сейчас, Айдрис, все, о чем просит тебя мать, – это не видеться с вашим выскочкой хотя бы месяц.

– Я не в силах этого выполнить, – сказала Айдрис. – Ему будет слишком больно. Могу ли я играть чувствами Вернэ, сперва принять его любовь, а потом унижать пренебрежением?

– Это уж слишком! – воскликнула мать, и глаза ее снова вспыхнули гневом.

– Матушка, – вмешался Адриан, – если моя сестра не соглашается расстаться с ним навсегда, запрет видеться в течение месяца станет бесполезным мучением.

– Ну конечно, – ответила с горечью бывшая королева. – Его любовь, ее любовь и все их ребяческие переживания приравниваются к моим многолетним надеждам и тревогам; к долгу, какой лежит на отпрысках королей; к достоинству, какое должна соблюдать высокородная девица. Но мне не пристало пререкаться и жаловаться. Быть может, Айдрис, ты соизволишь обещать в течение месяца не выходить за него замуж?

Вопрос был лишь наполовину ироническим, и Айдрис удивилась, зачем мать требует торжественного обещания не делать то, чего у нее и в мыслях не было. Требуемое обещание она дала.

Все было теперь хорошо. Мы встречались как обычно и без опасений обсуждали планы на будущее. Графиня сделалась со своими детьми, против обыкновения, столь ласкова, что они стали надеяться получить когда-нибудь и ее согласие. Она была слишком на них непохожа, слишком чужда всему, что они любили, чтобы они могли находить удовольствие в ее обществе, однако они радовались, видя ее примирившейся. Однажды Адриан решился даже просить мать принять меня. Она отказалась с улыбкой и напомнила ему, что сестра его обещала быть терпеливой.

Когда месяц уже почти миновал, Адриан получил из Лондона письмо, в котором один из друзей просил его немедленно приехать по весьма важному делу. Сам не способный к обману, Адриан не подозревал его и в других. Я проводил друга до Стейнса;⁷⁹ Адриан был весел и оживлен; так как в его отсутствие мне нельзя было видеться с Айдрис, он обещал вернуться как можно скорее. Его необычная веселость странным образом пробудила во мне противоположное чувство – смутное предощущение беды. Я медленно возвращался к себе, считая часы, которые должны были пройти, прежде чем я вновь увижу Айдрис. Мало ли что могло случиться за это время. Что, если ее мать, пользуясь отсутствием Адриана, станет принуждать ее сильнее, чем прежде, или заманит в какую-нибудь ловушку? Будь что будет, а я решил увидеться с возлюбленной на следующий же день. Это решение меня успокоило. Глупец! Как мог ты медлить хотя бы минуту?!

Я лег спать. После полуночи меня разбудил громкий стук. Это было зимою; шел снег, в обнаженных ветвях деревьев свистел ветер, стряхивая с них белые хлопья; завывание ветра и стук в дверь причудливо мешались с моими снами. Наконец я очнулся. Наскоро одевшись, я поспешил на стук, готовясь открыть дверь какому-то нежданному гостю. Бледная как снег, кружившии вокруг нее, передо мной стояла Айдрис.

– Спаси меня! – крикнула она и упала бы, если бы я не поддержал ее.

Но мгновение спустя она пришла в себя и громко, отчаянно стала умолять меня седлать лошадей и везти ее в Лондон, к брату… спасти ее. Лошадей у меня не было.

– Что же делать? – вскричала она, ломая руки. – Я погибла! Погибли мы оба! Лайонел, поспешим отсюда! Здесь мне оставаться нельзя. Экипаж можно достать на ближайшей почтовой станции… Может быть, мы еще успеем… О, едем, едем! Будь со мной, спаси и защити меня!

Слыша эти мольбы, видя беспорядок в ее одежде, растрепанные волосы и полные ужаса глаза, я подумал, не сошла ли с ума и она.

– Любимая, – сказал я, обняв ее, – тебе лучше отдохнуть, успокоиться; ты продрогла, я сейчас разведу огонь.

– Отдыхать? – вскричала она. – Отдыхать? Лайонел, если будем медлить, мы погибли. Умоляю тебя, бежим! Бежим, если не хочешь потерять меня навсегда!

Чтобы Айдрис, принцесса, выросшая в холе и неге, бежала из своего замка ненастной зимней ночью и стояла у дверей моего убогого жилшца, умоляя меня бежать с ней во тьму и метель, – такое могло быть только во сне. Но ее мольбы и красота убеждали меня, что все это не было сонным видением. Испуганно оглядываясь, словно боясь быть подслушанной, она зашептала:

– Я узнала, что завтра, нет, сегодня, ведь день уже наступил, сегодня на рассвете чужеземцы – австрийцы, наемники моей матери – должны увезти меня в Германию, в темницу или к брачному алтарю, но лишь бы подальше от тебя и от брата. Бежим, ведь они скоро будут здесь!

Меня пугала ее бессвязная речь, и казалось, что тут какая-то ошибка, но я решил, более не колеблясь, повиноваться ей. Она пробежала ночью, по глубокому снегу, целых три мили. До Энглфилд-Грин, где можно было достать экипаж, нам предстояло преодолеть еще полторы. Айдрис напрягла все свои силы, чтобы добраться до моего домика, но на большее их не хватило. Сейчас она едва могла идти, даже когда я поддерживал ее; пройдя полмили, после многих остановок и приступов неуемной дрожи, она опустилась на снег и, заливаясь слезами, сказала: пусть ее схватят, ибо дальше идти она не может. Я взял на руки ее легкое тело, прижимая его к груди. Если я чувствовал тяжесть, то единственно от тревожных дум. Но я ощущал и наслаждение. Озябшее тело Айдрис было электрическим разрядом, передававшим мне ее страх и боль. Голова ее покоилась у меня на плече, дыхание шевелило мне волосы, сердце билось возле моего – этот восторг проникал и ослеплял меня всего. Но внезапно вырвавшийся у нее подавленный сгон, стучавшие зубы и все признаки страдания, которое она напрасно пыталась скрыть, показали мне, что необходимо спешить и искать помощи.

– Вот и Энглфилд-Грин, – сказал я наконец. – Вот и постоялый двор. Но, милая Айдрис, если тебя увидят здесь в таком положении, твои враги могут слишком скоро доведаться о твоем побеге. Не лучше ли мне одному пойти нанять экипаж? Я оставлю тебя в безопасном месте и тотчас вернусь.

Она ответила, что я прав и могу поступать с ней, как найду нужным. Заметив невдалеке полуоткрытую дверь небольшого строения, я толчком открыл ее; из нескольких охапок лежавшей там соломы я соорудил ложе, опустил на него ослабевшее тело Айдрис и укрыл своим плащом. Мне было страшно оставлять ее – такой больной она казалась. Но Айдрис очнулась, вместе с сознанием к ней вернулся и страх, и она снова стала умолять меня поспешить: Пока я дозвался людей с постоялого двора, пока достали экипаж и лошадей, хотя запрягал их я сам, прошло немало времени, и каждая минута казалась мне часом. Я велел экипажу немного отъехать, выждал, пока разойдутся люди с постоялого двора, и лишь тогда позволил форейтору подъехать туда, где Айдрис, уже несколько оправившись, с нетерпением меня ожидала. Я просил ее успокоиться, усадил в карету, заверил, что четверка лошадей доставит нас в Лондон еще до пяти утра, то есть прежде чем ее хватятся. Айдрис поплакала, ей стало легче, и она рассказала мне, какой страх и какую опасность пережила.

Тотчас после отъезда Адриана мать принялась укорять ее за любовь ко мне. Напрасно были пущены в ход все доводы и все гневные угрозы. Графиня считала, что из-за меня они потеряли союз с Раймондом. Я казался ей злым гением ее жизни и был обвинен даже в том, что поощрял безумный и дерзкий отказ Адриана от намерения возвеличить себя и собственный род. И тот же гнусный горец отнимает у нее и дочь! Ни разу, рассказывала Айдрис, разгневанная мать не пыталась действовать увещеванием и лаской, ибо тогда сопротивление было бы для моей возлюбленной мучительным. Теперь же великодушная девушка стала пылко защищать меня от несправедливых обвинений. Взгляд, полный презрения и скрытого торжества, который под конец бросила на нее мать, возбудил у Айдрис подозрения. Расставаясь с ней на ночь, графиня сказала:

– Надеюсь, что завтра ты изменишь тон. Ты взволнована, ступай, успокойся. Я пришлю тебе снадобье, которое всегда принимаю, если мне не по себе. После него ты лучше уснешь.

Когда Айдрис, томимая невеселыми мыслями, улеглась в постель, служанка матери принесла ей какое-то питье. Необычность этих действий заставила Айдрис вновь что-то заподозрить. Но, не желая спорить и к тому же пытаясь узнать, справедливы ли ее опасения, она, вопреки своей обычной правдивости, притворилась, будто выпила снадобье. Взволнованная резкими словами матери, а теперь и неясными страхами, она не могла уснуть и вздрагивала от каждого звука. Вскоре дверь ее тихо отворилась; невольно шевельнувшись, она услышала шепотом сказанные слова «еще не заснула», и дверь опять затворили. С бьющимся сердцем она стала ждать следующего посещения. Когда дверь снова отворилась и появилась ее мать в сопровождении служанки, Айдрис притворилась спящей. К ее постели подошли; Айдрис боялась шевельнуться и только сердце забилось у нее сильнее, когда она услышала шепот матери:

– Милая простушка, ты и не знаешь, что твоя игра проиграна навсегда.

Бедная девушка на миг подумала, что мать уверена, будто она выпила яд.

Она хотела вскочить, но тут графиня, отойдя от постели, тихо сказала служанке:

– Скорей, времени терять нельзя – уже двенадцатый час, а в пять они будут здесь. Возьми с собой только необходимую ей одежду и шкатулку с драгоценностями.

Служанка повиновалась; они обменивались лишь немногими фразами, но их жертва жадно ловила каждое слово. Названо было имя ее собственной служанки.

– Нет-нет, – ответила мать, – она с нами не поедет. Леди Айдрис должна забыть Англию и всех, кто оттуда родом.

И еще Айдрис услышала:

– Она не пробудится до вечера, а тогда мы будем уже на корабле.

– Все готово, – сказала наконец служанка, и графиня вновь приблизилась к постели дочери. – А в Австрии, – сказала она, – ты подчинишься. Тебя заставят подчиниться; и у тебя будет выбор лишь между почетной тюрьмой и достойным браком.

Обе вышли. Уходя, графиня сказала еще:

– Тише! Сейчас все спят, но не всех мы усыпили, как ее. Никто не должен ничего заподозрить, не то ее могут побудить к сопротивлению и, может быть, к бегству. Ступай со мной, у меня и подождем условленного часа.

Они ушли. Айдрис была в ужасе, но, побуждаемая этим ужасом, быстро оделась, спустилась по черной лестнице, подальше от покоев матери; сумела вылезти из окна нижнего этажа и в темноте, под ветром и снегом, добралась до моего жилища; мужество не покидало ее, пока она не дошла туда, а там, вручив свою судьбу мне, поддалась утомлению и отчаянию.

Я успокаивал ее как умел. Какое это было счастье – видеть ее здесь, рядом с собой, приютить и спасти! Боясь ее встревожить, «per non turbar quel bel viso sereno»^{* 80}, я умерял свой восторг и старался утишить чересчур бурное биение сердца. Отводя от нее взгляд, полный страсти, я только темной ночи и ненастью шептал о том, что чувствовал. Путь до Лондона показался мне слишком кратким, но я не мог пожалеть об этом, когда увидел, с какой радостью моя любимая кинулась в объятия брата, оказавшись в безопасности и там, где уже никто не мог ее осудить.

Адриан послал матери краткое письмо, уведомлявшее ее, что Айдрис находится под его опекой и покровительством. Несколько дней спустя пришел ответ из Кёльна.

«Пусть граф Виндзорский и его сестра, – писала надменная дама после своей неудачи, – не обращаются более к оскорбленной матери, которой для спокойствия нужно лишь одно: забыть об их существовании. Желания ее попраны, планы разрушены. Она не жалуется. При дворе своего брата она найдет не утешение – ибо нельзя утешиться, испытав неблагодарность собственных детей, – но тот образ жизни, который примирит ее с судьбой. А потому она отказывается от каких-либо сношений с ними».

Таковы были странные и невероятные события, приведшие меня к браку с сестрой лучшего моего друга, с моей обожаемой Айдрис. Просто и мужественно отстранила она предрассудки и препятствия, стоявшие на пути нашего счастья, и отдала свою руку тому, кому прежде уже отдала сердце. Быть достойным ее, подняться до нее с помощью всех своих способностей и лучших качеств, отвечать на ее любовь преданностью и нежностью – только так я мог отблагодарить Айдрис за бесценный дар.

*"боясь, что дерзость ясный взор смутит"(ит.).