Текст книги "Китайская невеста"
Автор книги: Майкл Уильям Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)
Ву-лин быстро заморгала, стараясь избавиться от слез и пытаясь принять деловой вид принялась обсуждать свои обязанности.
Тем временем император Даогуан вышел в сад и неторопливо прогуливался по дорожкам. Казалось, он глубоко погрузился в размышления, и хотя многие ожидали от него решений по самым неотложным вопросам, никто не осмеливался тревожить его. Часто пылевые бури, налетавшие со стороны Монголии, окрашивали небо над Пекином в мрачно-серые тона, но сегодня ярко светило солнце, и Небесный император брел без всякой цели, наслаждаясь теплом его лучей.
Внимание императора привлекли детские голоса и лай собаки, доносившиеся с противоположной стороны высокой массивной стены. Поддавшись порыву, он открыл тяжелую дверь и незаметно проскользнул в сад гостевого дома.
Два мальчика – один белый, а другой евразиец – и совсем маленькая девочка, также евразийского происхождения, играли в прятки, а счастливо лаявшая собака носилась следом за ними, скорее выдавая прятавшихся, чем помогая им укрыться. Очевидно, перед ним были сын и дочь Рейкхеллов и сын его партнера и кузена. Император очень удивился, услышав, что они кричали на мандаринском наречии. Он устроился на каменной скамейке и принялся наблюдать за детьми.
Постепенно дети заметили присутствие спокойного джентльмена средних лет. Прекратив игру, они нерешительно приблизились.
Он улыбнулся и жестом подозвал их ближе, однако собака угрожающе зарычала.
Джулиан обратился к псу на кантонском наречии:
– Веди себя прилично, Хэрмони! – скомандовал он, и пес успокоился.
Приблизившись к незнакомому человеку, мальчик обратился к нему на мандаринском наречии:
– Пожалуйста, извините нашего пса, сэр. Это не означает, что он плохо воспитан, просто он считает своей обязанностью защищать нас от незнакомых людей.
– Он так и должен действовать.
Император Даогуан похлопал по каменной скамейке, приглашая детей присесть рядом с собой.
– Ты отлично говоришь на мандаринском наречии и кантонском наречии.
– Отец и мать считают, что нужно говорить на языке той страны, в которую ты отправляешься, – веско ответил Джулиан.
– Мой отец тоже так думает, – сказал Дэвид. – Кроме того, это моя вторая родина.
– Джейд тоже, – пролепетала девчушка, вставая на колени на скамью рядом с императором.
– А, – проговорил абсолютный правитель самого огромного народа на свете. – Поэтому ты считаешь себя частично китайцем?
– Я целиком англичанин, – сказал Дэвид, – и также целиком китаец.
– Она американка и китаянка, – объяснил Джулиан, нежно опуская руку на плечо сестры, удерживая ее от попыток взобраться на колени к императору.
– А ты? – император взглянул на чисто европейское лицо Джулиана. – Ты не сказал, кто ты.
– Хотя совершенно верно, сэр, что у меня нет китайской крови, я многое знаю о Срединном. Царстве. Я люблю Срединное Царство. Знаю о его истории, искусстве, людях. Знаю о жизни его императора…
– А ты знаешь, кто сейчас император в Китае?
– Разумеется, сэр! Небесный император Даогуан, – Джулиан с удовольствием демонстрировал свои знания.
– А что ты о нем знаешь?
– Ну, он очень могущественный, разумеется, но он еще очень мудрый и добрый, и мои родители говорят, что это еще важнее. Мой отец, который сражался за него, говорит, что более всего на свете император Даогуан заботится о благосостоянии и процветании своего народа.
– Да, верно, – прошептал человек, и повернулся к младшему мальчугану.
– Что ты думаешь об этом месте?
– Оно похоже на дворец, – сказал Дэвид.
– Это же и есть дворец, глупый, – горделиво заметил Джулиан.
– Понимаешь, но он совсем не похож на дворец королевы Виктории!
– Дворец, дворец, – в восторге выкрикнула Джейд. Ей удалось вырваться от удерживавшего ее брата и в конце концов усесться на колени императора. Хэрмони покрутился вокруг незнакомца, затем решил, что тот ему нравится и завилял хвостом.
– Шапка красивая, – пролепетала Джейд, указывая на головной убор императора.
Даогуан снял с головы убор – символ верховной власти, на котором уложенные ряд за рядом жемчужины скрывали под собой материал. Широко улыбаясь, он вручил его маленькой девочке.
– Красивая! – вновь воскликнула она и принялась считать жемчужины.
– Один, два, три…
– Можешь оставить себе эту шапку, – сказал ей добрый джентльмен.
Воспитание Джулиана взяло верх.
– Я не могу позволить ей взять ее, – проговорил он. – Мама говорит, что нехорошо принимать подарки, не даря взамен.
– Скажи своей маме, что вы подарили мне огромный подарок – отдых от забот. Она поймет.
– Вы знаете нашу маму?
– Да, и вашего отца тоже. Дети, у меня есть маленькие подарки и для вас.
Император Даогуан опустил руку в карман и вынул две вещицы, вырезанные из слоновой кости, каждая размером и толщиной с двадцатипятицентовую монету.
Джулиан сильно обрадовался и, соблюдая приличия, воскликнул:
– Посмотри, Дэвид! Древо жизни!
– О! – улыбнулся император. – Значит вам знаком этот символ?
– Все корабли наших отцов плавают под флагами с изображением Древа жизни.
– Тогда вы должны радоваться, – сказал Небесный император, – потому что Древо жизни принесет удачу вам и всем поколениям после вас.
Он слегка нахмурился, когда услышал удары гонга, доносившиеся по другую сторону стены, указывающие на приближающееся начало императорской аудиенции. Обязанности императора ждали его, поэтому он вздохнул, поднялся на ноги, потрепал каждого из ребят по голове. Хэрмони засеменил следом за ним и тоже удостоился императорского поглаживания.
– Я буду бережно хранить воспоминания об этой встрече.
Он исчез через открытую дверь, может быть забыв, а возможно не заботясь о том, что шел с непокрытой головой.
Дети не смогли сразу же рассказать Лайцзе-лу и Джонатану о встрече с незнакомцем и похвастаться полученными сокровищами. Когда супруги в сопровождении Ву-лин вернулись к себе в гостевой дом после аудиенции, три императорских медика уже ждали в гостиной. Лайцзе-лу подвергли тщательному осмотру.
Затем Лайцзе-лу, Джонатан и врачи вернулись в гостиную. Убеленный сединами старший врач обратился к супругам.
– Вы знаете, что наши методы и способы лечения сильно отличаются от используемых нашими западными коллегами, – начал он. – Понимаю, есть многое, чему нам следует у них поучиться, надеемся, и они смогут многое почерпнуть у нас. Но в данном случае мы с ними согласны.
Он поклонился Лайцзе-лу.
Она грациозно склонила голову в ответ, она была спокойна. Напряженный до предела Джонатан завидовал ее самообладанию.
– С великим сожалением, – продолжил старший врач, – но мы согласны с диагнозом, поставленным нашими коллегами с Запада. Лайцзе-лу Рейкхелл страдает болезнью неизвестного происхождения, против которой пока не открыто лекарство. Мы сожалеем, но вам и впредь предстоит испытать новые приступы. Один из них уведет вас из этого мира в мир ваших предков.
– Сколько, по вашему, она еще проживет, доктор? – охрипшим голосом спросил Джонатан.
– Мы обязаны говорить правду, а не то, что вам хотелось бы услышать, – ответил врач. – Болезнь зашла далеко. Поэтому вам следует радоваться каждому дню, который она проведет рядом с вами.
Страх преисполнил душу Джонатана, Лайцзе-лу же осталась невозмутимой. Она уже знала, какой приговор вынесут врачи, и когда в комнату вбежали дети, шумно галдя одновременно, беззаботно рассмеялась и закрыла уши руками.
– Пощадите! – проговорила она. – По одному, пожалуйста!
Мальчики взяли себя в руки, но малышка Джейд продолжала возбужденно лепетать, рассказывая как умела, о встрече с добрым дядей, показывая при этом родителям усыпанный жемчугами головной убор.
Лайцзе-лу и Джонатан изумленно переглянулись.
Затем рассказ продолжил Дэвид, а Джулиан, увереннее и подробнее всех них излагавший события, уточнял детали. Затем он и Дэвид показали свои медальоны с вырезанным изображением Древа жизни.
– Знаете ли вы, кто был человек, встретившийся вам в саду? – спросила Лайцзе-лу. – Вы говорили с императором Даогуаном.
Дети, раскрыв рты от изумления, уставились на нее, и только на черного пса, радостно вилявшего хвостом, это известие не произвело никакого впечатления.
Джейд, решив, что мать собирается отнять у нее подарок, что есть силы вцепилась в расшитую жемчугом шапку. Но увидев улыбку на лице матери, разжала руки.
– Наши медальоны из слоновой кости гораздо ценнее всех жемчужин на шапке, которую подарили Джейд, – сказал Джулиан. – Украшения хороши, но Древо жизни намного ценнее, потому что его изображение несет каждый корабль нашего флота!
– Все подарки очень ценные, потому что вам их подарил великий человек, – сказала Лайцзе-лу, – одинокий человек, который всю свою жизнь посвящает улучшению жизни своего народа.
Дети с собакой умчались в сад играть. Не желая расстраивать Ву-лин, которой с утра следующего дня предстояло поселиться во внутреннем дворце и начать новую жизнь, Джонатан и Лайцзе-лу ни словом не обмолвились о визите врачей и их диагнозе. До самого вечера у Джонатана не было возможности поговорить с Лайцзе-лу на эту тему. Рано утром предстояло отправиться в Тяньцзинь.
Лайцзе-лу нежно прикоснулась к губам мужа изящной рукой.
– Давай не будем говорить об этом, – попросила она, – отправляясь в это плавание, я знала, что не встречусь больше на этом свете ни с Сарой, ни с твоим отцом. Я буду готова уйти из этого мира после того, как отдам дань уважения могиле моего отца. Я предпочла бы быть похороненной в Нью-Лондоне, на своей новой родине, но Бог Запада и Боги Востока решили иначе. Поэтому я удовлетворюсь тем, что буду покоиться в могиле рядом с отцом. Настанет день, когда ты присоединишься ко мне там.
Переполненный чувствами настолько, что не в силах вымолвить ни слова, Джонатан обнял ее.
– Не скорби обо мне, когда меня не станет на этом свете, любимый, – твердо проговорила она. – Мы с тобой познали такую любовь, которая редко кому даруется в этом мире. У тебя есть дело, ты должен воспитать и направить по жизни наших детей, чтобы они следовали по твоим и моим стопам. Вечно наслаждайся любовью, которую мы с тобой испытали.
– Постараюсь, – с трудом произнес Джонатан, стараясь не уступать ей в мужестве.
– Придет день и ты женишься…
– Никогда!
– Но ты женишься, – сказала она, – потому что ты должен жениться. Мужчина не должен жить один, а детям необходима помощь и совет женщины. Я не буду возражать. Я уверена, я знаю, что наша с тобой любовь неповторима, и что я всегда буду жить в твоем сердце. Сполна наслаждайся годами, отпущенными тебе на этой земле. И знай, так же как это знаю я, настанет время и мы с тобой вновь соединимся, случится ли это в западном раю или же в потустороннем мире Верхнего царства, неважно. Совершенно неважно, где мы встретимся вновь, потому что наши пути вне всякого сомнения будут неразлучны вечность.
В ту ночь их любовные ласки были особенно нежными, и совершенно ничем не сдерживаемы. Никогда прежде не ощущали они такой близости.
Утром следующего дня они прощались с Ву-лин. Дети крепко прильнули к девушке, которая так часто заменяла им няню.
– У тебя более чем достаточно работы для перевода, так что ты будешь сильно занята, – сказал Джонатан – пиши, когда сможешь, обязательно буду отвечать. Всякий раз, когда мы будем приезжать в Срединное Царство, обязательно будем навещать тебя. Помни, что настоящая работа начнется, когда я отыщу подходящего врача, чтобы послать его сюда.
Прощание Лайцзе-лу и Ву-лин прошло без слов. Обе понимали, что больше не увидят друг друга. Они крепко обнялись, затем, так и не сказав ни слова, отвернулись.
Возвращение в Тяньцзинь прошло без происшествий. Кейлеб Кудинг, преисполненный признательности, когда Джонатан рассказал о визите к императору Даогуану, сказал:
– Вам и вашей супруге следовало бы войти в дипломатический корпус. У меня складывается впечатление, что наши переговоры с китайцами, которые будут представлять интересы императора, пройдут быстро и без осложнений.
– Сомневаюсь, что они окажутся такими уж простыми. Китайцам нравится сам процесс, они будут тянуть в свою сторону, но когда увидят, что вы действуете по справедливости, они также станут справедливыми. Не сомневаюсь, вы вернетесь с договором, который сенат единодушно ратифицирует.
Большой клипер покинул Тяньцзинь для последнего перехода к конечной точке своего плавания – Кантону. Джонатан украдкой бросал взгляды на свою жену, стоявшую рядом с ним на палубе судна, и восхищался ее безмятежностью.
Камера, которую занимал Брэкфорд Уокер, располагавшаяся в подземелье дворца генерал-губернатора Макао, была невероятно сырой и кишела крысами. Однако его это не волновало. По-прежнему он оставался совершенно голым, каким был тогда, когда его так унизительно доставили дону Мануэлю Себастьяну в бамбуковой клетке, приготовленной им для Молинды. Уокер сидел закованный в тяжелые цепи, стягивающие запястья и щиколотки, превращавшие малейшее движение в мучительную боль. Трижды в день ему давали небольшую пиалу риса и стакан пресной воды, но пища и вода больше не имели для него значения.
Всепоглощающим кошмаром стала процедура, которой его подвергали ежедневно перед заходом солнца. Уокера выволакивали из камеры и он, подгоняемый штыками португальских пехотинцев, спотыкаясь и почти теряя сознание, тащился на аудиенцию в кабинет генерал-губернатора. Там маркиз де Брага, окруженный несколькими наложницами, ожидал его появления и бесстрастно взирал, как его клали лицом вниз на широкий стол.
Пытка была безжалостной. Каждый день два тюремщика – один португалец, другой китаец – по очереди секли жертву, и чем громче Уокер кричал и молил о помощи, тем сильнее становились обрушиваемые на него удары.
Наблюдая за спектаклем, дон Мануэль неизменно ласкал одну из наложниц, при этом порой так сильно стискивал девушке грудь, что у той перехватывало дыхание. Но ни одна из них не осмеливалась жаловаться. Когда палач сообщал, что узник близок к потере сознания, маркиз де Брага останавливал экзекуцию и громогласно спрашивал:
– Уокер, где ты спрятал украденный опиум?
Ответ каждый день был одинаков.
– Я его не крал и не прятал.
Тогда маркиз кивал палачам, они меняли тактику и начинали бить жертву по ступням до потери сознания. Через некоторое время уже в камере Уокер приходил в чувство, считая себе скорее мертвым, нежели живым.
День следовал за днем, ничем не отличаясь друг от друга, и он вскоре потерял счет времени.
Внезапно, когда он настолько ослаб, что почти не имел сил двигаться, кошмар прекратился. Кандалы сняли, а самого его отнесли в крыло дворца, занимаемое наложницами. К его удивлению юные женщины обращались с ним с нежностью. Они вымыли его, дав долго полежать в ванной с теплой водой. Затем, сбрив ему бороду, смазали мазями спину и ступни, покрытые кровоточащими ранами и рубцами. Затем, устроив его поудобнее, накормили бульоном.
Лишь с приходом ночи ему красноречиво напомнили, что он продолжал оставаться узником. Вокруг его шеи замкнули тяжелый металлический обруч, а металлическая цепь связывала его с массивной металлической скобой, вмурованной в стену, исключая всякую возможность побега.
После этого юные женщины, все красавицы, продолжили заботиться о нем и выхаживать. Каждое утро его мыли, смазывали мазями раны, вскоре он начал есть твердую пищу. Меню менялось и пища отличалась качеством, но наложницы не позволяли ему самому пользоваться столовыми приборами и продолжали кормить. Только металлический воротник, опоясывавший шею с наступлением ночи, напоминал ему о мрачной судьбе, которая могла ожидать его в будущем.
Очевидно девушки считали его чем-то вроде игрушки и обращались с ним в некотором роде странно. Они обрили все волосы с его обнаженного тела, придали удлиненную форму ногтям на руках и ногах, развлекались, раскрашивая их в различные цвета, меняя оттенки день ото дня. Особое внимание они уделяли его волосам, которые также отросли и стали длинными. Их мыли и расчесывали каждый день, иногда пробовали завивать и неизменно обливали духами с крепким запахом.
В конце концов Уокер избавился от неловкости, которую испытывал от пребывания обнаженным в обществе этих очаровательных женщин. С ним обращались гораздо лучше, чем когда он сидел в камере и подвергался ежедневным побоям. Однако более всего его расстраивало отсутствие возможности поговорить со своими прекрасными тюремщицами, большая часть которых была китаянками, две португалками, а другие – представительницами других народов Востока, каких именно ему не удалось определить. Никто из них не говорил по-английски. Другими языками Уокер не владел, и хотя он знал отдельные слова по-кантонски, но все его попытки завязать общение на этом диалекте натыкались на каменное молчание.
Ему в голову пришла идея сделать одну из девушек своей союзницей, вскоре от нее пришлось отказаться. Он ни разу не с одной наложницей не оставался с глазу на глаз. В комнате постоянно присутствовали три-четыре девушки, которые неизменно все вместе ухаживали за ним.
Понемногу силы начали возвращаться к Уокеру, и однажды новое течение жизни резко изменилось. Девушки со смехом раскрасили Уокеру губы и щеки румянами, надели на ноги деревянные башмаки на высокой платформе, в волосы воткнули цветок, нарядили в длинное платье из сетки красного цвета, затем застегнули на шее ошейник из толстой кожи. Окружив Уокера со всех сторон и продолжая прыскать от смеха, они впервые за все время заточения вывели его из комнаты во внутренний двор дворца и оставили там одного.
Ворота в дальнем конце двора распахнулись, и спазмы страха пронзили все тело накрашенного и нелепо разряженного человека при виде двух огромных слонов маркиза, вошедших в замкнутый каменный мешок внутреннего двора. Тяжело ступая, слоны двинулись в направлении Уокера и остановились в нескольких шагах, внимательно изучая его. Он ничего не знал об этих животных и их повадках и чувствовал себя абсолютно беспомощным, стоя подле возвышавшихся, подобно башням, гигантов. Затем самец белого цвета поднял вверх хобот и громко протрубил.
Мгновенно появился дрессировщик, позвал животных, и слоны послушно покинули двор.
Через несколько минут вернулись наложницы и увели узника обратно в его комнату, где перед тем, как накормить традиционным ужином, надели стальной ошейник, раздели и соскоблили косметику.
Когда, как обычно, они безмолвно начали покидать комнату, одна из наложниц – португалка – на мгновение задержалась, и Уокер услышал как она проговорила на ломаном английском:
– Скоро ты станешь невестой Сиросо, – промолвила она и исчезла до того, как он успел задать вопрос. В последующие дни, когда он пытался заговорить с ней, она лишь смотрела на него, ничего не понимая. Из этого Уокер сделал вывод, что ее научили лишь одной английской фразе, а изъясняться на этом языке она не могла.
Озадаченный необычным положением, пытаясь уловить изменения в распорядке своего нового образа жизни, Уокер никак не мог найти удовлетворительного объяснения. Красный цвет, как он знал, был цветом одежд, в которые по традиции в Китае облачали невесту, однако он не мог вспомнить никого по имени Сиросо. Он начал подозревать, что дон Мануэль собирался кастрировать его, и мысль об этом неотступно преследовала его днем и ночью.
Вне всякого сомнения Уокер осознавал собственную беспомощность, невозможность избежать наказания, которое маркиз де Брага пожелал бы наложить на него. Он не пытался обманывать ни дона Мануэля, ни Оуэна Брюса, но те не верили ни единому его слову и могли поступать с ним, как им заблагорассудится. Совершенно не было возможности апеллировать к правосудию или же просить о снисхождении, как не было возможности избежать ожидавшей его судьбы.
Однажды, примерно неделю спустя после того, как его впервые оставили наедине со слонами во внутреннем дворе, Уокер почувствовал, что приближается развязка. Наложницы вымыли его в сильно пахнущей воде, затем тщательно выбрили все тело. Одни красили ему ногти ярко-красным лаком, в то время как другие подводили глаза, накладывали черную тушь на ресницы, красили губы и щеки в ярко-красные тона.
Некоторые сдержанно улыбались, другие прыскали от смеха, когда надели на него красное сетчатое платье, настолько облегающее фигуру, что было ясно, что его сшили специально для него. Лишь разрезы на боку длинной юбки позволяли кое-как двигаться. Девушки надели ему на ноги красные деревянные туфли на высокой платформе. По непонятной причине вся группа сконцентрировала все внимание на его голове, которую они сперва полили жидкостью, пахнущей столь сильно, что терпкий запах наполнил комнату. Они пробовали сначала одну, потом другую прически, пока не достигли согласия, и наконец прикрепили к волосам букетик ярко-красных цветов. Нацепив на него тяжелые перстни из серебра и золота, повесив массивные браслеты на запястья, девушки подвели его к зеркалу.
Увидев карикатуру на самого себя, Уокер поморщился.
К этому времени он стал настолько послушным, что его тюремщицы решили обойтись без ошейника, и когда они поманили его за собой, он послушно двинулся за ними во внутренний двор. В центре открытого пространства в землю были врыты несколько столбов. Наложницы поставили Уокера между ними. Затем на руках подняли его в воздух и распластали на земле, привязав кожаные ремни одним концом к щиколоткам и запястьям, а другим – к столбам. Уокер почувствовал, что в таком положении он не способен пошевелиться даже на дюйм. Одна наложница разгладила и поправила на нем юбку, две другие приблизились, держа в руках куб из тяжелого и прочного дерева, окрашенного в ярко-красный цвет. Ему приподняли голову и положили ее поверх куба так, что она оказалась на высоте около двенадцати дюймов от земли.
Затем наложница-португалка, говорившая по-английски, встала перед узником так, чтобы он мог ее видеть.
– Нужно, – сказала она, – чтобы невеста Сиросо отдала поклон кэтоу своему жениху.
Другие наложницы отошли к дальнему концу двора и вошли во дворец.
Через несколько мгновений на втором этаже распахнулись створки балконной двери, выходившей прямо во двор. Повернув голову на бок, Брэкфорд Уокер увидел дона Мануэла Себастьяна, маркиза де Брага, генерал-губернатора королевской португальской колонии, который восседал в кресле с высокой спинкой. Наложницы окружали его плотным кольцом, и хотя некоторые из них посмеивались, большинство приняло торжественный вид.
Инстинкт подсказывал несчастному узнику, что пришел момент узнать ответ на шараду, главным действующим лицом которой он оказался.
Ворота на дальнем конце двора распахнулись, и белый слон медленно вошел в замкнутое пространство двора.
Уокер отчетливо расслышал раздраженный голос дона Мануэля, который произнес:
– Сиросо, можешь приветствовать свою невесту.
Слон гулко затопал ногами и начал медленно приближаться.
Растущий безотчетный страх охватил Уокера, он отчаянно пытался освободиться от пут.
Наложницы смолкли. То, что поначалу казалось им безобидной игрой, близилось к развязке, и одна из них, предчувствуя то, что должно было вот-вот произойти, заплакала.
Маркиз де Брага подался вперед, чтобы лучше рассмотреть спектакль. На его губах играла едва уловимая улыбка; не глядя, он ласкал ближайших к нему девушек.
Ни один звук, кроме тяжелых шагов слона, не нарушал тишину. Слон остановился прямо перед странной, распростертой на земле фигурой и, подняв хобот, затрубил.
– Нет, ради Бога! – хрипло вскричал Уокер.
Голос дона Мануэля прозвучал холодно:
– Сиросо, – крикнул он, – можешь взять свою невесту!
Слон, приподнял свою огромную ногу над головой жертвы, затем некоторое время стоял нерешительно, пока не почуял резкий запах жидкости, которой были обильно смочены длинные волосы Уокера. Этот запах служил последним сигналом, которого ждало чудовище. Слон начал давить ногой.
Давление на голову стало невыносимым. Дикий вопль, изданный Уокером, несколько раз отразился от стен двора. Этот звук был последним, изданным им звуком.
Нога слона размозжила череп человека с такой же легкостью, как человек давит пяткой птичье яйцо.
Неслучайно красная кровь жертвы сливалась с цветом его странного одеяния и выкрашенного куска дерева.
