Текст книги "Китайская невеста"
Автор книги: Майкл Уильям Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)
Джонатан часами расхаживал по палубе, не обращая внимания на непрерывный проливной дождь. Часто замирая и подолгу внимательно всматриваясь вдаль, он тщетно отыскивал просвет в плотных темно-серых тучах, проносившихся над самой головой, и затем возобновлял свое хождение взад и вперед.
Прошла целая неделя, затем шторм несколько утих, и Джонатан решил поднять якорь и уйти. Каково же было его смятение, когда ветер усилился и создал множество новых проблем.
Это состояние Джонатана отразилось в судовом журнале.
«Магелланов пролив.
Вторник. Подняли якорь, попытались пройти между островами Елизаветы и Магдалины. Прошли, но прежде чем смогли выбраться по самому легкому пути, чтобы встать на якорь, прилив отбросил нас назад. Встали на якорь на глубине в восемь саженей к северо-востоку от острова Елизаветы. Ветер северо-восточный, штормовой. Волнение сильное.
Среда. Снялись с якоря, двинулись в наветренном направлении. Кормовая качка почти не прекращается, унесло гротовый топсель и нижний спенкер, прежде чем успели убрать, а также стаксель с носовой стеньги. Укрепили груз в кормовой части. Остановили судно в бухте Ларедо, чтобы устранить повреждение. С северо-северо-запада, вероятно, надвигается шторм. Встали на якорь, глубина 7 саженей.
Четверг. Густой туман, пасмурная погода, но шторм унимается.
Пятница. Кончается запас пресной воды. Ремонт завершен. Якорь поднят. Несильный северный ветер, но погода сумрачная и ненастная. Обогнули мыс Фровард. Несильный противный ветер. Густой туман, пасмурно, установлен лисель. Помощник предложил двигаться к Порт-Фамине, небольшому чилийскому поселению. Отказался; решил добраться до бухты Фортескью и там пополнить запасы пресной воды.
Суббота. Со второй попытки вошли в бухту Фортескью, глубина семь саженей. В бухте обнаружили американский бриг и английский бриг «Каспар», у которого снесены мачты. Передали капитану запасной утлегарь. Отправленные на берег матросы привезли воду в бочках. Ветер штормовой, норд-норд-ост.
Воскресенье. Густой туман, но ветер уменьшился, направление северное. В час пополудни подняли якорь. Миновали порт Парда. Вошли в пролив Благодарения, глубина двадцать саженей.
Понедельник. Подняли якорь, топсели взяты на риф. Прошли мыс Пилар. Очень густой туман. Наблюдаемые на юго-юго-западе на отдалении пяти миль горы, оказались горами Евангелистов. Туман рассеялся и прямо по курсу показалась земля. Убрали часть парусов. Ветер усиливается, сильная качка. К вечеру ветер уменьшился, направление западное. Взяли курс на Вальпараисо».
Самое худшее было позади. Пройдя Магелланов пролив, клипер поймал в паруса попутный ветер, и плавание до Вальпараисо протекало нормально. Но Джонатан был близок к отчаянию. Он безнадежно отстал от графика, и теперь не было никакой возможности наверстать упущенное время. Он приплывет в Кантон много позже того срока, той крайней черты, которую определил Сун Чжао, для помолвки дочери с маркизом де Брага.
Джонатан отлично понимал, что в Вальпараисо, тем не менее, придется потерять еще кое-какое время. Предстоит пополнить запасы продуктов, дополнительно отремонтировать судно, и не на скорую руку, как было сделано во время шторма. Здравый смысл советовал ему дать команде двадцатичетырехчасовое увольнение на берег. Все крайне нуждались в отдыхе. Джонатану оставалось лишь молить Бога, помочь ему прибыть в Кантон до того, как Лайцзе-лу вынудят вступить в брак с другим.
Сун Чжао сидел в павильоне, который он использовал как свой офис, погрузившись в изучение отчетов о торговых поставках, записанных на вощеных дощечках, которые сложенные стопкой лежали рядом на его пухлой скамеечке на трех ножках. Он всегда чувствовал близких и поэтому сразу же поднял голову, услышав постукивание каблуков дочери по дорожке, усыпанной гравием.
Лайцзе-лу никогда не выглядела привлекательнее. Ее стройную фигуру стягивал чонсам из фиолетового щелка, на ней были соответствующие нефритовые серьги, браслет и огромный перстень. На ресницах также угадывался фиолетовый тон туши, но круги под глазами так и не удалось изгладить, выражение лица было тревожным.
– Мисс Сара передала, что ты хочешь поговорить со мной, отец, – проговорила она.
Чжао кивнул и предложил присесть на скамеечку.
Она покачала головой.
– Если не возражаешь, предпочитаю стоять.
– Как хочешь.
Он снял очки, энергично протер стекла, затем откашлялся.
– Через три дня я буду вынужден известить маркиза де Брага, – начал Чжао. – Я дал ему слово, что сообщу о твоем желании вступить с ним в брак.
– Я не могу пока решить, – быстро ответила девушка. – Я обдумываю предложение принцессы Ань Мень выйти замуж за ее кузена Шан-Вэя.
Выражение лица Сун Чжао не изменилось.
– Мне пришла на память, – сказал он, – басня про соловья, который вообразил себя совой. Он был убежден, что только он может подражать крику совы, но на самом деле продолжал петь по-соловьиному.
Лайцзе-лу опустила глаза и взглянула на кончики сандалий.
– Я не вправе дурачить тебя, отец, – проговорила она. – Да, это правда, я и не воспринимаю брак с Шан-Вэем серьезнее, чем брак с маркизом де Брага.
Отец вздохнул.
Она посмотрела на него, глаза ее стали огромными.
– Я отдала свое сердце, свою душу, да и свое тело единственному человеку. Я никогда не полюблю никого другого, и ни за кого другого не пойду замуж.
– Ты осложняешь ситуацию нам обоим, – сказал Чжао.
К глазам Лайцзе-лу подкатили слезы, моргнув, она не дала им выступить.
– Всю свою жизнь я относилась к тебе с почитанием и уважением, всю свою жизнь. Ни разу я не отступила от заповедей наших предков. Мои любовь и уважение к тебе как никогда велики, и как бы я себя не корила за неповиновение твоей воле, в этом деле я не могу тебе подчиниться, отец.
– Ты мое единственное дитя, – произнес Чжао, – с помощью мисс Сары я растил тебя после трагической смерти твоей матери. Я тоже следовал заповедям наших предков. Более того, я многократно умножил состояние, полученное в наследство. Верно, мне нравится жить в покое, но мне не нужно большее состояние, чем то, которым я уже обладаю. Я собрал его, чтобы обеспечить твое будущее и будущее моих пока нерожденных внуков. Какой прок от всего этого золота и серебра, если я обреку тебя На пожизненное несчастье?
– Отошли меня в наше имение в горах и оставь жить там в заточении до конца моих дней, если такова твоя воля. Отдай меня на публичное наказание кнутом на площади перед Храмом Неба, если ты таким образом желаешь наказать за непослушание. Я не стану роптать. Но я не выйду замуж за маркиза де Брага. И ни за кого, кроме Джонатана.
– Когда Джонатан попросил твоей руки, – сказал Чжао, – мое согласие было искренним. Изо всех известных мне молодых людей никто не восхищал меня в такой степени, как Джонатан Рейкхелл. Многие месяцы спустя после его возвращения в Америку, меня согревала и вселяла облегчение в душу мысль, что ты будешь жить далеко за пределами Срединного Царства, где вне всякого сомнения в скором времени разгорится ужасная война с «заморскими дьяволами». Однако Джонатан не оправдал наших надежд. Почти два года прошло с тех пор, как он уплыл, и за это время мы не получили от него ни единой весточки.
– Признаю, молчание Джонатана вызывает у меня недоумение и причиняет страдания, – сказала Лайцзе-лу. – Когда сюда вернулся Чарльз, я ожидала, что он привезет письмо от Джонатана, но он ничего не привез. Всякий раз, когда в Вампу приходил корабль компании «Рейкхелл и Бойнтон», я была уверена, что у капитана есть для меня письмо, но письма все не было и нет. Все что я могу сказать, так это то, что Джонатан все объяснит, когда сам приедет сюда.
Отец нежно проговорил:
– Он может и не приехать. Ты жила в изоляции от многих мирских реалий, поэтому не знаешь, какими вероломными и беззаботными могут быть мужчины.
– Благодаря урокам мисс Сары и Кая я узнала о жизни больше, чем ты думаешь, но клянусь, Джонатан приедет за мной. Поэтому прошу тебя, мой отец, откажи маркизу де Брага. Скажи, что больна, или политические условия слишком неустойчивы. Скажи ему что угодно, чтобы он хоть на время отстал от меня.
– Сколько времени тебе еще нужно? – страдая от боли, спросил Чжао.
– Каждое утро я просыпаюсь с уверенностью, что Джонатан вернется ко мне. Это не просто желание или надежда. Это реальность. Если случится так, что в какой-то день я проснусь без этого ощущения в моем сердце, тогда я буду знать, что ждала напрасно. И тогда, что бы меня ни ожидало, что бы со мной ни случилось, я поступлю так, как ты пожелаешь. Тогда я даже выйду замуж за маркиза де Брага, конечно, если такова будет твоя воля.
Он так сильно любил дочь, что не мог более видеть ее страданий и слышать ее жалоб.
– Хорошо, – сказал Чжао. – Буду ждать. Но только недолго. Я буду сдерживать маркиза столько, сколько смогу; но он человек большого влияния, и если Джонатан не объявится в скором времени, у меня не будет выбора.
Отец оказался гораздо щедрее, чем она думала; склонив голову в знак покорности его воле, Лайцзе-лу направилась на свою половину, даже не обратив внимания, что вдоль усыпанной гравием дорожки на клумбах буйно цвели цветы.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Толстый Голландец восседал в своем помпезном монаршьем кресле, посреди пышного тропического сада, разбитого во дворе собственного дома на окраине Джакарты, столицы Нидерландской Ост-Индии, и пребывал – в состоянии покоя и согласия с миром. Покуривая длинную черную манильскую сигару из яванского табака, с удовольствием потягивая фруктовый сок из высокого бокала, он получал полное удовольствие от его излюбленного времени дня – предобеденного часа, когда он размышлял с нежным предвкушением о еде, которую ему предстояло принять. Ворот рубашки был расстегнут, ее рукава закатаны, его голова покрывалась испариной от жары, и капли пота, выступавшие на его лысине, куском хлопковой надушенной ткани ему вытирала одна из его девушек-служанок, босая, в одной юбке по щиколотку из многокрасочного батика. Две другие девушки, одетые точно так же, обмахивали Толстого Голландца пальмовыми ветвями с листьями. Еще с полдюжины девушек сидели в ленивой позе на зеленой траве, ожидая его приказаний подать другую сигару или еще один бокал фруктового сока.
Отдельные голоса не различались, слышался приглушенный шум голосов беседующих девушек, некоторые из которых были малазийками, другие – туземками с Явы, третьи китаянками. В дальнем углу сада, как всегда пронзительно кричали многочисленные попугаи, сидевшие на жердочках.
Созерцая эту сцену в своем мирном убежище, Толстый Голландец был убежден, что имеет полное право довольствоваться тем, что имел. Он был самым богатым торговцем на Востоке, более могущественным, чем его дружественный торговый партнер из Кантона Сун Чжао. Толстый Голландец такой мертвой хваткой держал торговлю в Ост-Индии, что голландские чиновники в Джакарте предпочли закрыть глаза на его решение направить партию груза такого товара как черный перец и специи Чарльзу Бойнтону, своему молодому компаньону в Лондоне. Толстый Голландец выделял особо Чарльза и его американского кузена Джонатана Рейкхелла. Он никогда не забывал, как Джонатан выполнил свое обещание и сразу же по возвращении с Востока в Америку построил для него клипер. Затем некоторое время спустя, назло другим заказчикам, которые повсюду шумно требовали суда этого класса, Чарльз и Джонатан обеспечили ему еще один клипер. Толстый Голландец надолго сохранял признательность тем, кто преданно служил ему.
Такая же признательность распространялась и на девушек из его окружения. Только он и они знали, что из-за его полового бессилия, они представляли собой не более чем заманчивое украшение для витрин, увеличивающее в цене его престиж. Время от времени в знак благосклонности к особо важным гостям и одновременно к девушкам он жаловал гостю одну из них на ночь. Тех из девушек, которые хорошо прослужили у него пять лет, он неизменно награждал вполне достаточной денежной суммой. За последний год он договорился выдать замуж одну из них за могущественного яванского вождя, позаботился о том, чтобы другая стала единственной хозяйкой в доме его торгового партнера в Бангкоке, а третью переустроил через перекупщика в качестве главной наложницы в доме мусульманского султана на Лусоне. И впрямь награды были большими, а пока девушки пребывали при нем, им не надо было уделять ему много времени и оставалось только наряжаться и получать удовольствие от многочисленных подарков, которыми он их одаривал.
Запавшие глаза Толстого Голландца, наполовину скрытые мясистыми веками, вспыхнули, когда он увидел свою любимицу, шедшую из дома и величаво шествующую мимо вездесущих охранников, постоянно дежуривших у входа в сад. С первого взгляда было ясно, что Молинда выделялась среди других девушек, и не только потому, что ее грудь была схвачена полосой тонкой дорогой ткани. Ее кожа была светлой, как у белых, благодаря матери балийке и отцу французу – врачу, умершему, когда она была еще ребенком.
Воспитанная миссионерами на Бали, Молинда научилась говорить по-голландски, французски и английски с такой же легкостью, как изъяснялась на нескольких китайских и яванских диалектах. Она свободно читала и писала, к тому же была настолько сведуща, что мало-помалу освоила многие стороны управления делами Толстого Голландца. Разумеется, ей он доверял в большей степени, чем голландцам и яванцам, служившим в его офисе в Джакарте.
В Молинде Толстого Голландца больше всего восхищала ее телесная красота. Черты ее лица: лиловые глаза, высокий лоб, полные губы и тонко очерченный подбородок были совершенны, а ее стройное, совершенное женское тело, которым она владела с грациозностью, присущей лишь балийским женщинам, ослепляло. Охранники смотрели на нее в изумлении, не отрывая взгляда. Однако Молинда, привыкшая к восхищенным взглядам мужчин, не обращала на них внимания.
В глянцевито-черных волосах она носила бледную орхидею, а краска для век, оттенявшая глаза, была наложена уверенной рукой, как и матово-алая помада, подчеркивающая чувственный рот. Толстый Голландец осуществил выгодную сделку, выкупив Молинду у пиратов, которые похитили ее из миссионерской школы Бали. Она была удивительно красивой женщиной.
Толстый Голландец заметил, что в данный момент Молинда была чем-то раздражена. Она приближалась, нахмурясь и весь ее вид был вызывающим.
Толстый Голландец предложил ей сесть в стоявшее рядом кресло-качалку и жестом приказал другим девушкам удалиться вне пределов слышимости.
– Сегодня слишком жарко для неприятных бесед, – проговорил он и издал безрадостный смешок, которым часто прерывал свою речь. – Кроме того, не могу портить себе аппетит перед обедом.
– Насколько я знаю, ничто не может испортить вашего аппетита, – возразила Молинда, протягивая Толстому Голландцу документ, который она достала из стопки бумаг, принесенных с собой.
– Что это?
– Я проверила корреспонденцию с Мейнхеером ван дер Грейфом из Амстердама. Вы допустили небрежность, – сердито проговорила она, – за последние полтора года вы направили ему шесть судовых грузов специй с Суматры. Однако в этом письме он жалуется, что ему недопоставлены два судовых груза кокосового масла с острова Борнео.
– Отдаю должное твоей дотошности, Молинда, хе-хе, – Толстый Голландец погладил ее по голове. – Но если бы ты проверила гроссбухи, увидела бы, что я задержал кокосовое масло, потому что…
– Знаю, – резко оборвала его девушка, – он до сих пор не оплатил последние поставки судового груза специй. Надо учесть то обстоятельство, что как я узнала от работников конторы в Джакарте, ван дер Грейф торгует в очень ограниченных пределах. Он не сможет расплатиться за специи, если не подучит прибыли от продажи масла.
Толстый Голландец поднял брови.
– Хочешь, чтобы он остался моим вечным должником?
– Вряд ли.
Молинда отличалась убедительностью, сравнимой разве что с ее привлекательностью.
– Надо отправить ему масло, но увеличить цену вполовину. После этого ничего не посылать до тех пор, пока он полностью не рассчитается за масло. В этом случае будут покрыты все наши расходы при отсутствии финансового риска.
– Хе-хе. Проследи, чтобы все именно так и сделали, Молинда. Ты проявляешь такие же способности в деле, какими обладаю я.
Девушка вытащила еще один документ из пачки бумаг.
– Вот письмо, только что полученное от Чарльза Бойнтона из Лондона.
– Ага!
Молинда понимала, что он поддразнивает ее, косвенно намекая на ее любовную историю с Чарльзом, когда тот в последний раз приезжал в Джакарту. Тогда Толстый Голландец отдал ее ему на время, пока он гостил у них. Она была изумлена, обнаружив, что эта связь очень повлияла на нее.
– К письму приложен чек на получение в банке Роттердама суммы, которая на две тысячи фунтов стерлингов больше покупной цены партии перца, отправленного ему. Так он выражает вам свою признательность.
– Ты не одобряешь?
– Если хотите знать мое мнение, эти две тысячи фунтов надо вернуть ему.
– Хе-хе, – Толстый Голландец уставился на нее холодными, глубоко посаженными глазами.
– Полагаю, что ты влюбилась в Чарльза и позволяешь своему чувству влиять на наши торговые дела.
– Вовсе нет, – твердо сказала Молинда. – Вы нужны компании «Рейкхелл и Бойнтон», но и они вам нужны, чтобы проникнуть на английский и американский рынки. Они потребовали бы чрезмерные суммы за клиперы, в которых вы так нуждались. Однако они действовали честно, безупречно честно. Ответьте Чарльзу комплиментом на комплимент, отошлите ему немедленно лишние деньги. И если я понимаю англо-саксонский характер, как я полагаю, вы навсегда будете связаны с компанией «Рейкхелл и Бойнтон».
– Хе-хе, – тихо пробормотал он. – Дорогая Молинда, твоя проницательность всегда восхищает меня. Надеюсь, ты серьезно подумала над моим предложением стать младшим компаньоном в моем предприятии.
– О, я все еще раздумываю над этим, – ответила она с нарочитым безразличием.
Молинда не могла сказать ему правды, все равно он ничего бы не понял. Она была честолюбива, и хотя ей было всего лишь двадцать два года, Молинда была так уверена в своих собственных талантах, что постоянно чувствовала, что может добиться больших успехов в деловом мире. Однако здесь, где она связана с Толстым Голландцем, эта вероятность мала. Если пойти на его предложение, то ее действительное положение не изменится, она уже занимает единственное в своем роде место в его семье. Даже став «младшим компаньоном», она по-прежнему останется невольницей Толстого Голландца. Вероятно, он откроет в банке счет на ее имя, но она не в состоянии будет его контролировать; точно так же, разумеется, он не позволит ей вести торговлю, покупать или продавать товары без своего разрешения. Она и так получила броских украшений больше, чем нужно.
Более всего Молинда жаждала свободы – право жить по своему желанию, делать то, что хочется и работать на себя. Это желание было тем большим подарком, которым одарил ее Чарльз Бойнтон в долгих беседах после любовных утех. Только в Великобритании или в Америке, как она усвоила, женщины сами распоряжаются своей судьбой, но даже в этих передовых странах немногие женщины достигают истинной свободы. Именно о такой доле мечтала Молинда, хотя подобная цель казалась недосягаемой.
Толстый Голландец сверлил глазами Молинду.
– Короче, ты хочешь сказать, что желаешь более активной половой жизни, чем та, которую могу предложить тебе я.
– Ну да, – сказала Молинда, понимая, что его суждения о женщинах отличаются крайней ограниченностью, и он неспособен понять ее подлинных желаний.
– Вполне естественно, хе-хе. Молодая девушка, не погубившая себя разгульным образом жизни, стремится к этому.
Его хамская рука опустилась на ее бедро и рассеянно начала поглаживать его; Он наслаждался ощущением тепла ее тела, прикрытого тонким батиком.
Его жест был столь же неприятным, сколь и жалким, однако Молинда занимала далеко не то положение, чтобы возразить или отстраниться. Даже если он и впрямь сделает ее своим «младшим компаньоном», эти унижающие бессмысленные приставания будут продолжаться, поэтому ее решимость оказаться в другом месте и начать жизнь заново еще более укрепилась.
– Я полагаю, – добродушно сказал Толстый Голландец, – что ты сама себя убедила в том, что влюблена в Чарльза Бойнтона.
– Я не знаю, что такое любовь, – призналась девушка.
– Но ты любила проводить с ним дни, и ночи тоже, хе-хе.
Молинда понимала к чему ведет разговор, и у нее вспыхнула надежда. Чарльз не станет держать ее в зависимости, это было ему отвратительно. Наверняка он через некоторое время даст ей свободу, как только утолит свою страсть.
– Да, – осторожно проговорила Молинда. – Мне даже пришло в голову, каким образом вы сможете навсегда добиться его расположения. Подарите меня ему навсегда.
Эта мысль привлекла Толстого Голландца. Обдумывая ее, он откинулся в кресле, пуская дым из сигары.
– Я же буду продолжать преданно служить вам, – сказала Молинда, – не только за подарок. Подумайте, насколько полезно будет иметь неофициального представителя в штаб-квартире компании «Рейкхелл и Бойнтон», который поможет вам быть в курсе всей их коммерческой деятельности.
Толстый Голландец подался вперед и прикоснулся к ее обнаженному плечу.
– Дорогая Молинда, тебе здесь нет равных! Ты полезна для меня здесь, но услуги, которые ты окажешь мне, став моими ушами и глазами в сердце одной из самых известных британских торговых компаний, будут неоценимыми.
– Когда Чарльз вновь собирается приехать сюда? – спросил он.
Толстый Голландец не мог читать без очков, но носить их страшно не любил, так как стекла все время запотевали. Поэтому Молинда взяла у него письмо.
– Он обещает вернуться в Джакарту в этом году. Очень хочет подписать долгосрочное соглашение на поставки перца в обмен на любые британские и американские товары.
– Больше всего нам нужно оружие. Небольшого размера современное огнестрельное оружие. Подготовь соответствующее письмо, я подпишу, – Толстый Голландец торжественно взглянул на нее. – Надеюсь, год не слишком большой срок для ожидания? Хе-хе.
– Время летит быстро, – ответила Молинда и, собрав документы, направилась в дом. Выражение ее лица было сдержанным, но она ступала босыми ногами по дорожке сада с невиданной эластичностью и соблазнительно, с чисто балийским обаянием, покачивала при этом бедрами. Наконец-то впереди забрезжила настоящая свобода, и хотя Чарльз Бойнтон пока ни о чем не догадывался, он уже стал тем средством, с помощью которого она добьется своего.
«Зеленая лягушка» медленно поднималась вверх по Темзе к Лондону. Поскольку стояло воскресенье, судов на глади реки было немного. На верфи Саутворк компании «Рейкхелл и Бойнтон» дежурила только смена сокращенной численности. Управляемый лоцманом корабль без происшествий причалил. Чарльз объявил, что разгрузка корабля может подождать до завтрашнего утра.
Из конюшен компании в портовой части города подали экипаж с лошадьми. После того как багаж закрепили позади экипажа, Чарльз взял поводья в свои руки, Руфь села рядом с ним на козлах, а Ву-лин с мальчиками ехали внутри экипажа.
Руфь благоговейно смотрела на очертания зданий по ту сторону реки, в которых Чарльз опознавал парламент, Вестминстерское аббатство и прочие массивные сооружения на Уайтхолле, в том числе дворец королевы Виктории и основные правительственные здания. Они переправились через реку, миновали собор Св. Павла, крупные банки и торговые дома. Руфь сидела ошеломленная и молчала.
Ей никогда не доводилось бывать в городе крупнее Бостона, составлявшего лишь десятую часть территории Лондона, поэтому она чувствовала себя неотесанной провинциалкой, не уверенной, сможет ли она выполнить обязанности жены крупного корабельного магната и невестки одного из крупнейших торговцев Великобритании.
Чарльз, словно прочитав ее мысли, взял ее за руку.
– Не бойся, ты возьмешь этот город штурмом.
– Мне больше по душе, чтобы все происходило без всякой суеты, – ответила Руфь.
– Ты определишь свой собственный темп, – пообещал он. – Но должен предупредить тебя, мать собирается устроить праздничный прием в твою честь. Наш большой зал используется очень редко, поэтому мать не упустит случая заполнить его двумя сотнями гостей.
– Боюсь, этого мне не пережить, – пробормотала она с легким вздохом смирения.
– Ты очаруешь всякого, с кем встретишься, – ответил Чарльз, хихикнув, – единственным возможным исключением, пожалуй, будут несколько девиц, в глазах которых всякий раз, когда они смотрели на меня, так и светились узы брака.
– Их я уважительно, но решительно попрошу держаться от тебя в стороне, – сказала Руфь. – Не то я выцарапаю им глаза, если они осмелятся приблизиться к тебе.
Чарльз громко расхохотался.
– Если серьезно, – проговорила Руфь, – единственный человек, который меня волнует, твой отец. Твоих родителей я знаю уже много лет, поэтому уверена, леди Бойнтон будет любезна, вне зависимости от того, что чувствует внутри. Но от одной лишь мысли о возможной реакции сэра Алана, у меня по спине начинают бегать мурашки.
Чарльз тоже стал серьезен.
– Не волнуйся, – сказал он. – Отец так хотел увидеть меня женатым человеком, что будет само смирение.
Он помолчал, затем высказал свое беспокойство.
– Меня волнует, как он отнесется к Дэвиду. Перед отъездом в Америку я рассказал матери, что у меня евразийский сын, но отец ничего не знает об этом. Разве только мать отважилась сообщить ему это. Среди двух миллионов преисполненных предрассудков жителей Лондона моему отцу нет равных.
Руфь сжала руку Чарльза.
– Мы с тобой вполне переживем это, и с Дэвидом тоже все будет хорошо.
– Спасибо. Я хотел, чтобы ты была приготовленной. При первой необходимости я готов арендовать или купить для нас собственный дом.
– Ты и в самом деле считаешь, что все может плохо обернуться?
– Просто я готов ко всему, – ответил Чарльз.
Через несколько минут они подъехали к парадной двери внушительного особняка в районе Белгравиа, и Руфь с волнением сглотнула подкативший к горлу комок. Надежда, что этот большой дом станет ее родным обиталищем, прибавила ей страха.
Появился слуга, чтобы принять лошадей и экипаж, дворецкий наблюдал за разгрузкой багажа, а одна служанка поспешила наверх доложить сэру Алану и леди Бойнтон о прибытии мистера Чарльза из Америки.
Чарльз вошел в дом первым. За ним проследовала Руфь, держа детей за руки, последней робко протиснулась Ву-лин, потрясенная великолепием особняка.
Сэр Алан и леди Бойнтон сверху спустились по лестнице в огромный вестибюль с мозаичным полом и остановились, наблюдая за группой входящих.
Чарльз, не тратя времени попусту, объявил:
– Руфь и я поженились перед самым отплытием из Нью-Лондона.
Джессика Рейкхелл Бойнтон сперва заморгала от неожиданности, затем ее лицо медленно расплылось в широкой улыбке.
– О, дорогая! – воскликнула она, заключая в объятия свою сноху. – Как чудесно, я так рада за вас обоих. За всех за нас.
Руфь почувствовала облегчение, рискуя расплакаться. От внезапного изумления сэр Алан не знал что сказать.
– Вот те раз, – промямлил он, затем выступил вперед и поцеловал девушку, на которой его сын неожиданно женился.
Больше не волнуясь по поводу своего собственного приема, Руфь, как бы то ни было, сдерживая дыхание, ждала реакции четы Бойнтонов на новости Чарльза.
– Вы уже знакомы с Джулианом, – сказал Чарльз, – он приехал с нами навестить вас.
Леди Бойнтон наклонилась, чтобы поцеловать своего внучатого племянника.
– Хотя я не видела его с тех пор, как он был совсем младенцем, – проговорила она, – я непременно узнала бы его, где бы то ни было.
Затем, обращаясь к малышу, добавила:
– Ты точная копия своего отца и деда. И похож на меня. Все Рейкхеллы имеют сильное семейное сходство.
Руфь невольно вонзилась ногтями в свою ладонь, увидев, как сэр Алан крепко пожал малышу руку.
Чарльз откашлялся.
– Познакомьтесь, это Ву-лин из Кантона. Она сестра умершей Элис Вонг.
Смущенная юная китаянка молча сделала некий реверанс.
Леди Бойнтон поспешила на помощь девушке.
– Добро пожаловать в Лондон и в наш дом, Ву-лин, – проговорила она.
Девушка улыбнулась, а сэр Алан кивнул в знак приветствия, совершенно не догадываясь, почему она находится в этой компании.
Чарльз наклонился и поднял на руки меньшего мальчугана.
– А это, – проговорил он громким голосом, – даже чуть более громче обычного, – сын Элис Вонг, Дэвид. Мой сын – Дэвид Бойнтон.
Сэр Алан посмотрел на ребенка и побледнел. Затем перевел взгляд на Чарльза.
– Прошу меня извинить, – произнес он, круто повернулся на каблуках и стал медленно подниматься вверх по лестнице.
Джессика обменялась быстрым взглядом с Чарльзом, затем забрала у него из рук внука, крепко обняла его и принялась целовать. Ее реакция была настолько естественной и неожиданной, что Руфь наконец не сдержалась, и слезы брызнули у нее из глаз.
Чарльз, желая обрести уверенность, начал было оправдываться.
– Мне следовало бы знать, что он поступит подобным образом, – проговорил он.
Его мать была непоколебима.
– Боюсь, не оправдала твоих ожиданий, Чарльз. Пыталась поговорить с ним, но всякий раз он отказывался меня слушать. Но ничего не бойтесь, – добавила она, обращаясь одновременно к сыну и снохе, – с Аланом все будет в порядке. Всему свое время.
Джессика продолжала держать на руках и обнимать Дэвида, которому это явно нравилось. Чарльз усмехнулся, затем, став серьезным, проговорил:
– Не хочу вас стеснять, мама. Руфь и я готовы на первое время, пока подыщем дом, остановиться в отеле.
Джессика оторопела.
– Вы этого не сделаете! – с возмущением воскликнула она. – Ты здесь родился. Здесь твой дом. Здесь дом твоей жены и твоего сына. Не допущу, чтобы вы провели на стороне даже одну ночь! К тому же мы слишком долго торчим в вестибюле. Вы наверное проголодались с дороги и устали. Пойдем, Руфь, я покажу тебе твои покои. Они уже давно приготовлены для Чарльза и его супруги. Ву-лин, само собой разумеется, займет комнату гувернантки рядом с детской. Когда устроитесь, что-нибудь перекусим. Дети, так уж случилось, что сегодня повар испек огромный шоколадный торт, потерпите немного, а потом будете есть сколько душе угодно.
Она первой двинулась по лестнице вверх, неся на руках Дэвида. Джулиан быстро бежал за ней. За ними гораздо медленнее шел Чарльз, обняв одной рукой Руфь, поддерживая Ву-лин другой.
Поднимаясь по лестнице, Руфь ясно осознала, что несмотря на искреннее гостеприимство ее новой свекрови, впереди предстояло немало серьезных трудностей.
Молодая семья быстро сжилась с заведенным порядком новой жизни. Руфь восторгалась отведенной ей гостиной и спальней, а также отдельными гардеробными для нее и для Чарльза. Дети занимали две соседние комнаты, одна из которых служила им спальней, другая – местом для игр, похожие на те комнаты которые они занимали в доме Рейкхеллов в Нью-Лондоне. Ву-лин была поглощена своей спальней, такой огромной, что своим размером превосходила целый дом, в котором девушка жила в Кантоне вместе с бабушкой.
