Текст книги "Китайская невеста"
Автор книги: Майкл Уильям Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)
О попугае больше не говорили, и пока члены семьи принимали традиционный бокал вина перед обедом, птица молчала. Но во время обеда попугай трещал не переставая и, естественно, выдавая грязные ругательства.
– Разве не замечательно, отец? – спросил Чарльз, пряча улыбку.
– Пока я бы этого не сказал, – ответил Алан, – но болтовня его необычна, и мне она не кажется угрожающей. Я даже готов допустить, что он мне нравится, Чарльз.
– И я того же мнения, – ответил Чарльз теперь позволяя себе расплыться в широкой улыбке.
Дитер присоединился к их беседе, отпуская едкие замечания относительно сексуальных способностей и наклонностей предков Алана, и Руфь видела, как все тело мужа сотрясалось от взрывов подавляемого смеха. Потом, на протяжении всего застолья, попугай продолжал что-то говорить, а Чарльз иногда прыскал со смеху.
После еды Элизабет отправилась на вечеринку, а взрослые вернулись в гостиную. Там Джессика вязала новый свитер для внука, Алан и Руфь читали, а Чарльз внимательно изучал длинный отчет Молинды, иногда делая пометки и проставляя цифры на полях.
– Наши дела на Востоке идут гораздо лучше, чем могло бы быть, – сказал он отцу, передавая ему отчет. – Молинда просто замечательна, она для нас чистый клад.
– Я возьму это с собой наверх, – сказал Алан, зевая, – и просмотрю в постели. Пойдем, Джессика.
После ухода пожилой пары Чарльз потянулся за книгой и долгое время в комнате не раздавалось ни звука, кроме редкого потрескивания горящего угля в камине.
Руфь подумала, что теперь каждый вечер будет походить на этот. Когда они с Чарльзом проводили вечер дома, они редко разговаривали друг с другом. Вот и теперь она подождала еще немного, затем сказала:
– С этим попугаем что-то не так.
Не отрывая глаз от книги, Чарльз проговорил:
– Ты так считаешь?
– Я знаю! – многозначительно сказала Руфь. – Не знаю, на каком языке он говорит, но уверена, он произносит настоящие слова, и ты их понимаешь.
Помолчав, Чарльз взглянул на нее поверх края книги, затем изрек:
– Дорогая, бывают моменты, когда то, чего не знаешь, не причиняет боли.
Руфь уловила в его словах категорическое нежелание дать пояснения и не ответила. Чарльз возобновил чтение.
Некоторое время Руфь продолжала сидеть, не в силах сосредоточиться на своей книге.
– Я пошла спать, – объявила она, вставая.
Чарльз неопределенно улыбнулся.
– Мне что-то пока не хочется, – ответил он, – почитаю еще немного. Спокойной ночи, дорогая.
– Спокойной ночи.
Возможно, он тоже страдал, но трещина, разделявшая их, казалось, начала быстро увеличиваться.
В последовавшие недели положение не улучшилось. Чарльз так много работал в порту, что по крайней мере два или три вечера каждую неделю ужинал за своим рабочим столом и возвращался домой к полуночи и даже позже. Иногда он не мог сопровождать свою жену на званые обеды и другие приемы, поэтому она выезжала с различными друзьями. Несколько предусмотрительных хозяек начали соответствующим образом планировать свои приемы, приглашая дополнительно мужчину на мероприятия, где ожидалось присутствие Бойнтонов.
– Мы ищем человека, который мог бы помочь Чарльзу, – как-то за ужином сказал Алан, – но далеко не просто найти нужного человека. Даже когда мы сделаем выбор, потребуется несколько месяцев, чтобы он как следует вошел в дело, поэтому, боюсь, пройдет некоторое время, прежде чем Чарльз сможет вести относительно нормальную жизнь.
Джессика с сочувствием посмотрела на невестку.
– Надеюсь, ты не очень возражаешь, – проговорила она.
– О, я справлюсь, не волнуйтесь, – ответила небрежным тоном Руфь, возможно, слишком небрежным. – За благосостояние надо расплачиваться.
– Вполне справедливо, – заявил тест, затем, откинувшись на спинку кресла, продолжил: – Мы так быстро идем вперед и становимся реальной силой в Британской империи, что меня нисколько не удивит, если Чарльз несколько поднимет свой авторитет в сословной знати. Лет через десять, я думаю, после того как я уйду в отставку, его произведут в виконты, по меньшей мере. Твой муж стоит на пути к превращению в одного из наиболее влиятельных людей Англии, Руфь, гораздо более влиятельного, чем я.
Джессика широко улыбалась.
Зная, что они гордятся сыном, Руфь могла лишь ответить:
– Он заслуживает признания за свой труд.
В душе, однако, она считала, что вполне довольствовалась бы и меньшим ростом доходов и если бы ему никогда не присвоили титула. Ей хотелось любви, а не возрастающего общественного признания и богатства.
Если Чарльз и осознавал углублявшийся разрыв с женой, то в его поведении не было никаких признаков. Наоборот, всякий раз, когда он задерживался в офисе, он просил прощения, и, казалось, его мало волновало то, что они с Руфью больше не бывали в обществе и давно не желали друг друга. Он был неизменно обходительным с ней и по воскресеньям, и во второй половине дня, когда приходил домой обедать, обязательно проводил как можно больше времени с семьей.
Однажды утром за завтраком Алан, следуя обычной привычке открывать свои карманные часы, взглянул на них, а затем закрыл, щелкнув крышкой.
– Идем, сын, – сказал он. – Транзитные перевозки сегодня могут оказаться интенсивными, а у нас сегодня утреннее совещание.
– Подождите, – вмешалась Руфь. – Чарльз, надеюсь, что сегодня вечером ты очистишь на некоторое время свой стол, или же в срочном порядке отложишь дела на завтра. Я была бы признательна тебе, если бы ты пришел домой вовремя, и не сомневаюсь, что твоя мать желает того же самого.
– В самом деле, – сказала леди Бойнтон.
Чарльз тупо посмотрел на жену, затем перевел взгляд на мать.
– У нас сегодня званый обед, – терпеливо объяснила Руфь. – Весьма важный званый обед. Будут два члена кабинета министров с женами. Придут американский, голландский и испанский посланники. Лорд и леди Хэл. Граф и графиня Уорвик.
– Итак, они все будут, и благодарю за напоминание, – с улыбкой проговорил Чарльз, отодвигая свой стул.
– То, о чем любезно напомнила Руфь, – заметила Джессика, – означает, что единственным холостяком является голландский посланник, и если ты не появишься, я буду вынуждена посадить его рядом с ней. Он так ужасно говорит по-английски, что практически невозможно разобрать ни одного сказанного слова, так что в таком случае твоей жене обеспечен скверный вечер.
– Я собираю материалы для обстоятельного письма Джонатану, но оно подождет еще день.
Чарльз чмокнул Руфь и двинулся к двери.
– Даю торжественное обещание быть дома вовремя и спасти жену от наказания пыткой расшифровать то, что попытается высказать старый Вилем ван дер Луен.
Чарльз сдержал слово, придя домой на час раньше обычного. Он принял ванну, быстро оделся, затем вышел из своей комнаты и прошел в комнату жены, чтобы попросить завязать ему белый вечерний галстук.
Руфь уже сидела за туалетным столиком в платье из бледно-серого шелка. Она надела бриллиантовые серьги и браслет, которые Чарльз дарил ей в дни рождения.
Чарльз оторопел.
– Ты самая красивая женщина в городе, который знаменит очаровательными женщинами, – сказал он.
Руфь почувствовала, как покраснела под слоем крема, наложенного на лицо. Комплимент оказался полной неожиданностью.
Расчесывая волосы, нанося последние штрихи, она пробормотала слова благодарности.
– Действительно, – проговорил Чарльз, пересекая гардеробную.
– Не смей прикасаться ко мне, пока не высохнут румяна на моих щеках, – с тревогой воскликнула она.
Он наклонился и поцеловал ее в основание шеи.
– Я не слишком открыто выказывал свои чувства, – проговорил он, – и в последнее время мои мысли чересчур были заняты другим. Это так. Мы допустили, чтобы сгустились тучи. Нам нужно поговорить, чтобы они рассеялись.
Руфь почувствовала облегчение и отчаяние одновременно. Этот момент был, пожалуй, самым неподходящим для выяснений.
– Через десять минут мы с твоей матерью встречаемся в столовой, чтобы определить, как рассадить гостей. Этого не может сделать мажордом.
– Наш разговор может подождать, – ответил он, уходя неторопливой походкой. Он решил, что попросит завязать галстук Элизабет.
Лишь после его ухода Руфь пришло на ум, что она хотела спросить его, не стоит ли на этот вечер убрать попугая из столовой в другое место. Встретившись с леди Бойнтон в гостиной, они обменялись мнениями по этому поводу и решили не беспокоиться.
– Дитер никогда не покидал своего насеста в присутствии гостей, – сказала Джессика. – Должна признать, что друг Чарльза отменно его выдрессировал.
– И, как правило, он молчит, – добавила Руфь, ощущая на себе пристальный взгляд птицы. – Он такой пестрый и редкий, что лучше оставим его.
Она начала думать, где усадить гостей.
С самого начала обед удался на славу. Слуги действовали слаженно, подчиняясь вкрадчивым указаниям мажордома, повар и его помощники упорно готовили блюда, о выборе которых позаботились Руфь и Джессика. Так что женщины семейства Бойнтонов могли отдать себя целиком гостям.
Руфь с удовольствием развлекала гостей в гостиной, пока общество подкреплялось ломтиками поджаренного хлеба с закусками и запивало белым сухим вином. Она помогала гостям чувствовать себя, как дома, беседовала, переходя от одной группы к другой с такой самоуверенностью, словно всю свою жизнь была хозяйкой подобных приемов. Ее метаморфоза, она отлично это понимала, была поистине удивительной. Она была дочерью плотника из Новой Англии, и когда ей хотелось завести себе новое платье, приходилось в течение нескольких недель откладывать деньги на покупку ткани, а затем самой его шить. Теперь на ней красовалось облегающее платье – символ перемен в ее жизни: его сшила одна из лучших портних Лондона, та, которую часто приглашали в Уайтхолл шить платье для самой королевы Виктории.
Мужчины проявляли заметное внимание к этой привлекательной молодой женщине, и она была польщена им. Однако Руфь большую часть своего внимания обращала на их жен и постепенно завоевала также и их дружеское расположение. Когда, взяв под руку посла Соединенных Штатов, она шествовала за свекровью и старейшим членом кабинета вниз по лестнице в столовую, она поймала восхищенный взгляд Чарльза. Он явно гордился ею, и она взмолилась про себя, чтобы сегодня вечером, как он и обещал, им удалось разогнать сгустившиеся тучи.
Сев за стол, Руфь не смогла сдержаться, чтобы не обменяться понимающим взглядом с Джессикой. Они посадили Вилема ван дер Луена, голландского посланника, между дамой, слегка туговатой на ухо, и супругой пэра, известной своей бесконечной болтливостью и тем, что она никогда не слушала, что говорили ей другие.
Одно блюдо сменяло другое, каждая смена сопровождалась соответствующим вином. Застолье шло без помех. Все оживленно беседовали. Чарльз рассказал несколько веселых историй о своем пребывании на Востоке. Постепенно напряжение, сковывавшее Руфь и Джессику, спало. Званый обед, безусловно, удался.
В самом конце обеда, перед тем как дамам покинуть стол, подали еще шампанского. Со своего места поднялся Алан и, поклонившись американскому посланнику, предложил тост за Джона Тайлера, президента Соединенных Штатов, недавно женившегося на красивой молодой девушке из Вирджинии. К тосту присоединились и другие гости, затем со своего кресла с трудом поднялся голландский посол Вилем ван дер Луен.
– Мне намного удобнее выразить свои чувства и пожелания на родном языке, – сказал он, медленно выговаривая слова, – поэтому, с вашего позволения, я присоединяюсь к тосту в честь президента Америки и его невесты по-голландски.
Подняв бокал, он торжественно процитировал старую пословицу.
Попугай, сидевший на своем насесте, как раз позади оратора, молчал на протяжении всего застолья. Теперь, однако, Дитер услышал знакомый язык и мгновенно ожил, громогласно обвинив ван дер Луена во множестве анатомических и личных пороков. Даже пьяные матросы в кабаке Роттердама, услышав описание, выданное птицей, раскрыли бы рты от изумления.
Пораженный посланник как раз перед этим набрал полный рот шампанского. Остолбенев от неожиданности и не в силах сделать глоток, он поперхнулся и, подобно фонтану, оросил стол неожиданным душем.
Леди Бойнтон проявила поразительное хладнокровие, сделав вид, будто не произошло ничего необыкновенного, гости также последовали ее примеру.
Руфь заметила, что только голландский посланник и Чарльз, предпринимавший нечеловеческие усилия сохранить непроницаемый вид, понимали сказанное попугаем. Чарльз всячески избегал ее взгляда, когда вместе со свекровью они выводили дам из столовой.
Мужчины остались за столом со стаканчиком портвейна и сигарами, а попугай, выразив свое мнение, в дальнейшем вел себя вполне прилично. Вечер протекал плавно, и даже наиболее любопытные из гостей воздерживались задавать неудобные вопросы. Затем джентльмены присоединились к дамам, чтобы провести традиционный заключительный час в общей беседе. Когда гости расходились, Руфь видела, что голландский посланник все еще не справился с полученным потрясением.
Она дождалась, когда вместе с Чарльзом они удалились в свои апартаменты, и, прежде чем он успел скрыться в своей комнате, решительно спросила:
– Ну?
Он сделал вид, будто не понял, что она имеет в виду.
– Совершенно очевидно, что Дитер говорит по-голландски, – сказала она.
– Не думаю, что тебе хотелось бы вникать в подробности, – ответил ей Чарльз.
– Я настаиваю!
Вздохнув, Чарльз начал переводить похабнейшие ругательства попугая.
Руфь заткнула руками уши.
– Хватит! О, бедный мистер ван дер Луен!
И тут же начала смеяться.
Не в силах больше сдерживаться, Чарльз также затрясся от хохота.
– Не нужно ничего говорить твоей матери, – задыхаясь между приступами хохота, выдавила из себя Руфь. – Она избавится от Дитера, и Дэвид его не увидит, когда вернется.
Держась за бока, Чарльз смог только кивнуть.
Они смеялись до слез, и нелепая ситуация разрушила невидимую стену, разделявшую их. То один, то другой разражался новыми взрывами хохота, пока они раздевались, и было вполне естественно, что они вместе легли в постель и занялись любовью.
Руфь невольно подумала, что она в долгу перед попугаем.
По мере того как их взаимная страсть нарастала, глупый инцидент отошел в прошлое, а трещина, державшая их на расстоянии, также, похоже, начала исчезать. Оба получили удовлетворение, и Чарльз вскоре уснул.
Руфь не спала, встревоженная чувством внутреннего беспокойства. В конце концов она выбралась из постели, набросила халат и прошла в небольшую гостиную. Долгое время она никак не могла понять, в чем причина ее беспокойства. Она и Чарльз восстановили здоровые отношения, существовавшие между ними в первые дни брака. Может быть, она лишь выдумала, будто он был ей неверен.
Внезапно она увидела в истинном свете их отношения в будущем, и ее охватил озноб. Она отдалась Чарльзу полностью и без оглядки и впоследствии оставалась слепой к глубинным, но тем не менее заметным изменениям в его отношении к ней.
Его любовные ласки отличались совершенством, инстинкт, однако, подсказывал ей, что хотя она и достигала удовлетворения, но она более не занимала особого места в ряду его привязанностей. Он точно так же мог бы предаваться наслаждением с любой другой привлекательной женщиной, которая отвечала бы ему тем же восторгом.
Самое ужасное в ее новом, неприятном положении было то, что у Руфи не было возможности убедиться, что она что-то понимала превратно. Она пыталась убедить себя, что все преувеличивала, что сама создавала проблему там, где ее не было. Но в глубине души она чувствовала, что его роман – кем бы ни была та женщина – огрубил его.
Может быть, она ожидала слишком многого. Может быть, это улучшение отношений потребует гораздо большего времени, ее терпения и понимания. Что ж, она ничего не потеряет от попытки, но в то же время она понимала, что ее не ставят ни в грош. Она вынуждена дать шанс своему браку, но опасалась, что истонченную ткань супружеских отношений не удастся подлатать.
* * *
Хотя Дэвид и Джулиан были еще слишком малы для выполнения обязанностей юнг, все же они на всем пути к Америке ежедневно по нескольку часов проводили с Хомером Эллисоном. Джонатан настоял, чтобы им не давали никаких поблажек, потому что они дети хозяев компании, и не вмешивался в то, как их учили морскому ремеслу.
Лайцзе-лу с гораздо большим трудом делала вид, будто не обращает внимания, как Оливер отдавал приказы маленьким ребятишкам. Ву-лин, которой предстояло пробыть с Рейкхеллами в Нью-Лондоне до тех пор, пока Ань Мень формально не согласится принять ее услуги как переводчицы, еще больше сочувствовала малышам и предпочитала оставаться в своей каюте все время, пока шли их ежедневные уроки.
Лишь Сара Эплгейт сказала Джеримайе:
– Придет день, когда этим двум юнцам потребуется знать мельчайшие детали судоходного бизнеса. Джонатан и Чарльз не добились бы нынешнего успеха, если бы ты и Алан не преподали им надлежащих уроков. Очень хорошо, что они так преданно следуют семейной традиции.
Плавание проходило спокойно, клипер продвигался вперед чуть медленнее из-за встречных ветров. Когда до Нью-Лондона оставалось не более трех дней хода, Джонатан взволновался, обнаружив, что Лайцзе-лу осталась в постели, вместо того чтобы одеться к завтраку. Прежде она не оставляла его одного за столом, и он спросил:
– Что случилось?
– Ничего, – ответила она. – Просто мне не хочется вставать, вот и все.
Он пристально посмотрел на нее, заметил уныние в ее глазах и положил руку на лоб.
– Жара нет.
– Я и сама могла бы тебе сказать. – Она попыталась улыбнуться. – Отправляйся завтракать. Я попробую снова заснуть.
Джонатан немедленно отправился в каюту, занимаемую старшими Рейкхеллами.
– Сара, – сказал он, – с Лайцзе-лу что-то случилось, но она ничего не говорит мне.
Сара тут же отправилась к Лайцзе-лу и пробыла с ней около четверти часа, затем присоединилась к мужчинам.
– Она не хочет беспокоить тебя, Джонни, – сказала она. – Похоже, у нее то же самое недомогание, которое послужило причиной волнений, когда она ждала рождения Джейд.
Джонатан тут же отправился на ют, на котором нес вахту капитан Эллисон.
– Хомер, – сказал он, – ставь все паруса, какие только выдержат мачты. Нужно добраться до дома как можно скорее.
Продолжая уверять, что ее состояние не внушает опасений, Лайцзе-лу тем не менее оставшуюся часть пути провела в постели. Благодаря умению и самоотверженности Хомера и команды, клипер достиг дома в два дня вместо предполагавшихся трех.
Джонатан настоял и на руках донес жену до поджидавшего их экипажа. Доктор Грейвс уже торопливо спешил через улицу, когда они подъезжали к дому Рейкхеллов. Он внимательнейшим образом осмотрел свою пациентку, затем сказал:
– Боюсь, это как раз то, о чем мы говорили еще тогда, перед родами.
Лайцзе-лу кивнула.
– В первый же миг, когда появилась боль, я поняла, что это та же самая болезнь.
– В таком случае вы понимаете, – мягко проговорил врач, – я ничем не могу вам помочь. Хотя, если желаете, могу предложить настойку опия от боли.
Лайцзе-лу отрицательно покачала головой.
– Сегодня боль гораздо слабее, чем была вначале. Скоро пройдет полностью.
– Если не пройдет, незачем подвергать себя страданиям, – доктор Грейвс потянулся за черным кожаным чемоданчиком с инструментами и лекарствами.
– Нет! – решительно проговорила Лайцзе-лу. – Я настолько ненавижу опиум, что совесть не позволяет мне принимать его даже в дозах, содержащихся в этом лекарстве.
– Я восхищен вашим мужеством, – сказал он, затем, помолчав, добавил: – Из тех нескольких слов, которыми я обмолвился с Джонатаном, я пришел к выводу, что он ничего не знает о вашей болезни.
– Я не видела причин беспокоить его.
– Он имеет право знать, к тому же он начнет задавать вопросы сразу же, как только войдет сюда. Вы предпочитаете, чтобы я сообщил ему?
– Я сделаю это сама, – со вздохом проговорила Лайцзе-лу.
Доктор Грейвс подошел к двери и пригласил Джонатана, ждавшего в небольшой гостиной.
Лайцзе-лу не стала тратить слов понапрасну.
– Я знала еще до того, как должна была родиться Джейд, что страдаю неизлечимой болезнью, – сказала она. – Временами она доставляла мне легкое беспокойство, но приступ, случившийся на борту корабля, был первым, когда я почувствовала себя по-настоящему больной.
Джонатан посмотрел на нее, затем на врача.
– Да, это так, – подтвердил доктор Грейвс. – Может случиться так, что следующего приступа не случится еще несколько лет, а может, статься, что это произойдет завтра же. В таких случаях, как этот, ни один врач не сможет предсказать, что и когда последует.
У Джонатана перехватило дыхание.
– Эта болезнь смертельна?
– Известны случаи, когда женщины, страдавшие подобным заболеванием, жили полнокровной, активной жизнью еще пятьдесят лет после первого приступа. В то же время известно, что другие умирали в течение очень короткого времени. Тут нет каких-либо правил или законов.
Лайцзе-лу взяла мужа за руку.
– С первого мгновения, когда я узнала, что больна этой болезнью, – сказала она, – я постаралась жить каждый день, думая только о настоящем, и не пыталась заглядывать далеко в будущее. Если мне повезет, я увижу, как будут взрослеть мои дети. Я не могу позволить себе предаваться скорби. Такие мысли испортят то недолгое время, отведенное мне на этом свете.
Джонатан восхищался ею не в меньшей степени, чем любил.
– Ты определила свой путь, – хрипло проговорил он, – я поступлю так же, как и ты.
Джулиан и Джейд сильно расстроились из-за болезни Лайцзе-лу, на Дэвида она повлияла почти также сильно. Когда на следующее утро она появилась за завтраком, они почувствовали сильное облегчение. А когда днем на обед пришел Джонатан, то они полностью забыли про ее болезнь.
Все трое с широко раскрытыми глазами уставились на длинношерстную резвую черную собаку, которую Джонатан вел на поводке. Псу было не более года. Из черной пасти высовывался такой же черный язык.
– Один из наших клиперов прибыл сегодня утром из Гонконга и Вампу, – сказал Джонатан, – на его борту находился этот чау-чау, подарок детям от Кая.
– Так он наш? – воскликнул Джулиан.
– Потише, дети, – предостерег их отец. – Вам придется говорить с ним только по-китайски, по крайней мере до тех пор, пока вы не научите его английскому языку. Он понимает только тот язык, который знает.
– У него есть имя? – поинтересовался Дэвид.
Лайцзе-лу читала письмо, присланное Каем вместе с подарком.
– Да, и Молинда научила его откликаться. Его зовут Хэрмони, – сказала она с улыбкой.
Пес, услышав свое имя, радостно завилял хвостом.
Джонатан отвязал поводок, и дети осторожно приблизились к собаке.
– Хэрмони, – сказал Джулиан, медленно выговаривая это имя по-китайски. – Ты будешь нашим другом?
– Он наш друг, – сказал Дэвид на том же языке.
Каким-то образом и Джейд умудрилась выговорить «друг» на кантонском наречии.
Пес с восторгом лизнул ей лицо, а маленькая девочка крепко его обняла.
– Осторожнее, – предупредил Джонатан.
Дети были слишком возбуждены, чтобы обращать внимание на его предупреждение, и вскоре все трое радостно носились по коридору вместе с весело лаявшим Хэрмони.
Сара Рейкхелл нахмурилась, наблюдая этот бедлам.
– Определенно нам собака в доме ни к чему, – заявила она.
Дети прекратили бегать и раскрыли от изумления рты, уставившись на нее. Пес также перестал бегать, склонив голову на одну сторону и демонстрируя доброе расположение, взглянул на нее и завилял хвостом.
– Я не позволю носиться в доме, как на улице, – сказала она. – И еще, пес будет есть на кухне. Ему и лапой ступить не позволю в столовую.
Чтобы пес также понял, она произнесла всю свою тираду на кантонским наречии.
– Кай пишет, что Хэрмони – сторожевой пес, Сара, – заметила Лайцзе-лу.
– Когда в следующий раз я увижу Кая, то поучу его уму-разуму! – ответила она.
Джонатан незаметно открыл застекленные створчатые двери во двор, и через мгновение дети и Хэрмони уже играли там.
Впервые вставил слово Джеримайя:
– Нет собаки более преданной и верной, чем чау, так, во всяком случае, мне говорили, – негромко проговорил он. – К тому же, не знаю ни одного подарка, который доставил бы детям столько удовольствия.
Его жена громко хмыкнула.
Он усмехнулся, взглянув на нее.
– Дорогая, – проговорил он, – надеюсь, тебе известна принципиальная разница между тобой и этим животным. Что касается Хэрмони, я уверен, что его укус гораздо опаснее его лая.
Выздоравливающая Лайцзе-лу и Джонатан отвернулись, чтобы Сара Рейкхелл не видела их улыбок.
Пророчество Джеримайи оказалось верным. Хэрмони сразу же стал членом семьи, и никто не баловал его сильнее Сары. Забыв установленные самой же правила, она тайком носила псу лакомые кусочки с кухни.
Хэрмони быстро продемонстрировал, что обладает своим норовом. Умный и послушный, когда к нему обращались по-китайски, он упрямо отказывался подчиняться командам на английском языке.
– Может быть, это к лучшему, – сказала Лайцзе-лу Джонатану. – Теперь у детей есть естественный повод говорить по-китайски. Нам с Ву-лин будет легче давать им уроки китайского.
Гости, посещавшие дом, вскоре обнаружили, что весьма неразумно приближаться к любому из ребят, пока Джулиан или Дэвид по-китайски не успокоят Хэрмони, сказав ему, что незнакомец не причинит им вреда.
– Он будет спать со мной и с Дэвидом в нашей комнате! – заявил Джулиан.
– Нет! – настаивала Джейд. – Спи со мной!
Хэрмони решил эту проблему по-своему и весьма дипломатично. Лайцзе-лу оставила двери спален открытыми, и пес переходил из одной комнаты в другую, всегда оказываясь под рукой, когда дети просыпались вечером или утром.
Когда Лайцзе-лу поправилась, она возобновила поиски печатных изданий для императора Даогуана и принцессы Ань Мень. Джонатан написал письма некоторым своим однокашникам по учебе в Гарвардской медицинской школе и попросил их рекомендовать несколько молодых врачей, которые хотели бы провести несколько лет в Китае. Он был тронут их обещаниями подыскать соответствующих кандидатов.
Однако у него самого оставалось ничтожно мало времени для поисков. Быстрое выздоровление жены позволило ему сконцентрировать все свои силы на расширении деловой активности компании «Рейкхелл и Бойнтон». Впервые за всю столетнюю историю компании верфь не могла спускать на воду требуемого количества кораблей, поэтому приходилось удовлетворить растущие потребности путем покупки нескольких шхун и бригов.
– Мы растем, пожалуй, слишком быстро, – сказал своему сыну Джеримайя как-то утром в конторе. – Вместе с выкупом долей соучредителей, а также с приобретением обычных кораблей для возрастающей торговли мы израсходовали почти все резервы наличности.
– Несомненно, это временная ситуация, папа, – сказал Джонатан. – Новые шхуны и бриги, так же как и клиперы, пущенные нами в оборот, окупятся в срок от года до восемнадцати месяцев.
– Не сомневаюсь, окупятся, – сказал Джеримайя, – поэтому я не слишком озабочен, так же как и Алан. Просто мы чересчур консервативны. Вне сомнения, в прошлом мы хранили излишне большие запасы наличности, но мы так привыкли делать.
– Если ты и дядя Алан испытываете стеснения, мы с Чарльзом можем снизить темпы развития компании. Мы, как говорится, идем семимильными шагами, потому что рынок в Китае становится все шире, а также потому, что Германия и Оттоманская империя также расширяют свою международную торговлю.
– Делай по-своему, – сказал Джеримайя. – Вы с Чарльзом завоевали право двигаться своим курсом и выбранной вами скоростью. Поток наличности возрастет, как только новые рынки начнут давать отдачу, и я не предвижу в ближайшее время ни малейшего намека на кризис, который вынудил бы нас продать хотя бы несколько из наших новых кораблей. Наши резервы, может быть, и малы, но ведь мы закупили грузы, и у нас нет существенных долгов.
– Гарантирую, что через год или два, мы сможем позволить себе кое-какие роскошества, – сказал Джонатан. – Но в дополнение к росту объема нашей торговли мы также не должны забывать о превосходных результатах, полученных от внедрения новой системы торговых операций, которую предложил Хомер Эллисон. Я лишился бы сна, если бы своими действиями ставил под угрозу будущее своих детей, но я сплю спокойно.
– Да, ты унаследовал мою непоколебимую уверенность, – сказал отец сыну и на этом закончил разговор. В тот же самый день, когда мужчины вернулись на верфь после обеда, Сара отправилась на рынок, а Лайцзе-лу занялась переводом на китайский статей, из нью-йоркских и бостонских газет, посвященных новым приемам хирургического лечения, позволяющим спасать руки и ноги людям, пострадавшим от несчастных случаев.
Ву-лин взяла Джулиана и Дэвида на берег реки Темзы. Мальчики уже научились отлично плавать и поплыли наперегонки. Хэрмони с веселым лаем носился по берегу, однако старался не входить в воду. Когда Джейд проснулась после дневного сна, она присоединилась к ним, но, повинуясь Ву-лин, не заходила в воду глубже, чем по пояс. Хэрмони, казалось, чувствовал, что маленькая девочка не умеет плавать: он прекратил бегать, перестал лаять и, навострив уши и слегка помахивая хвостом, не упускал ни единого движения Джейд.
По иронии судьбы едва не произошел непредвиденный несчастный случай из-за одной крупнотоннажной шхуны, которую совсем недавно купил Джонатан. Отправляясь в первое плавание под вымпелом Древа жизни, тяжелое судно отошло от причала компании «Рейкхелл и Бойнтон» не далее, чем в миле вверх по реке и постепенно набирало скорость, двигаясь все быстрее и быстрее.
Джулиан и Дэвид узнали вымпел, прекратили плавать и, как сумасшедшие, махали руками. Джейд копировала жесты ребят. Кто-то на юте махал им в ответ, даже не догадываясь, чьи это дети.
Волна, которую тяжелое судно подняло, двинулась по спокойной глади воды к берегу. Джулиан и Дэвид заметили ее и были уже достаточно опытны, чтобы поднырнуть под нее. Но Джейд, совершенно не подозревая об опасности, продолжала размахивать руками, держа их над головой, и радостно кричала людям, стоявшим на борту отцовского корабля.
Волна сбила девочку с ног, а затем с отливом от берега потащила ее за собой в реку. Ву-лин, которая не умела плавать, подбежала к воде и принялась истошно звать ребят на помощь.
Джулиан и Дэвид, вынырнув на поверхность, услышали крики Ву-лин и недоуменно переглянулись. Однако Хэрмони уже действовал. Мгновенно преодолев свою неприязнь к воде, пес прыгнул в воду и поплыл, бешено барабаня лапами по воде в сторону ребенка.
Когда Джейд исчезла из вида, Ву-лин чуть не забилась в истерике, а ребята, которые теперь поняли, что случилось, не видели малышки. Инстинкт не подвел Хэрмони. Быстро подплыв, он достиг места, где скрылась Джейд, и когда она на мгновение показалась на поверхности, ее маленькие ручки и ножки дико молотили воду. Она уже успела наглотаться воды и, плача, могла наглотаться еще больше.
