Текст книги "Фабрика кроликов"

Автор книги: Маршалл Кэрп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

Глава 46

– Будь самим собой, будь самим собой, будь самим собой, – повторял я, следуя по бульвару Вентура за джипом «Чероки» Дайаны. Звучало довольно кисло. Я сменил мантру: – Будь как Том Круз! Будь как Том Круз! Будь как Том Круз! – Другое дело. Осталось воплотить в жизнь собственное напутствие.

Мы припарковались у крохотного ресторанчика.

– Я колебалась между этим заведением и больничным буфетом, – произнесла Дайана по дороге к двери с надписью «У Джорджио». – Все же здесь карта вин не в пример лучше.

Дайана сменила униформу на бежевую юбку, бледно-голубую водолазку и такой же кардиган. Она казалась теперь мягкой, теплой, податливой, влекущей. Я придержал дверь, и Дайана, пройдя первой, обдала меня легким цитрусовым ароматом. В фантазиях я уже видел ее в своих объятиях, но вдруг увидел наяву, причем в чужих. Дайана обнималась с каким-то чернявым типом под его сиропистое «Buena sera, Signora».[20]20
  Добрый вечер, синьора (ит.)


[Закрыть] В довершение всего они расцеловались в обе щеки.

Через минуту и меня представили хозяину заведения, Джорджу Имбриале; я тоже побывал в почти родственных объятиях. Имбриале усадил нас и умчался за картой вин и некой особой закуской, Дайаниной любимой.

– Я смотрю, вы здесь частенько бываете, – сказал я, убедившись, что Имбриале не слышит.

– Стараюсь, насколько зарплата медсестры позволяет.

– Сегодня вы будете отрываться на зарплату полицейского.

– Еще чего! Это я вас пригласила.

– Нет, вы пригласили меня к Хьюго. А я приглашаю вас на ужин. И плачу тоже я. Копы, знаете ли, в таких делах крайне старомодны. И не забывайте: я вооружен.

– Боже! У меня был очень испуганный вид, когда я увидела Хьюго с пистолетом?

– Нет, вы отлично собой владеете. Вообще-то обычно я не позволяю детям трогать мой пистолет, но тут…

– Да, конечно. Особые обстоятельства. Не знаю, как и благодарить вас за то, что пришли навестить Хьюго и что обещали вернуться.

– Вы меня уже благодарили. Причем три раза, и еще прежде, чем мы вышли из больницы. Если продолжите в том же духе, придется мне продолжить извиняться за свое идиотское поведение на ужине у Большого Джима. Вы тут ни при чем. Я просто был зол на него.

– Думаете, с моим отцом легче?

– А чем он занимается?

– Он раввин.

– Раввин по фамилии Трантанелла?

– Нет, раввин по фамилии Сильвер. Трантанелла я по мужу. Он был итальянец.

– У вас есть дети?

– Только кошка.

– Бланш, да?

– У вас хорошая память.

– Просто мне все еще интересно, что Бланш обо мне думает.

– Я пока ей про вас не рассказывала, но сегодня точно расскажу. Даю слово.

Мы поговорили о работе медсестры и детектива, сравнили плюсы и минусы. Потом обменялись переживаниями по поводу смерти супругов. Джоанн умирала медленно и мучительно, но по крайней мере я успел свыкнуться с мыслью о потере. Муж Дайаны Пол в одно солнечное субботнее утро послал ей воздушный поцелуй из подъемника на горнолыжном курорте. Два часа спустя его принесли в закрытом черном мешке.

Наконец Дайана поинтересовалась, как скоро после смерти жены я стал ходить на свидания.

– Я ждал ровно до семи вечера. Сегодняшнего вечера.

– То есть это ваше первое с тех пор свидание? – опешила Дайана.

– Странно, что Большой Джим вас не просветил.

– Я… Даже не знаю, что сказать. Я польщена. Спасибо, что пригласили меня.

– Спасибо, что приняли приглашение. Отказа я бы не вынес.

Ужин был превосходный, обслуживание на высоте. Мы заказали эспрессо и одно пирожное тирамису на двоих. Официант предложил напиток под названием «на посошок», но я отказался – я и так уже основательно захмелел после полбутылки кьянти и двух часов созерцания Дайаны.

Еще несколько дней назад я не сомневался в собственной неспособности к новым отношениям, однако теперь пересмотрел свои взгляды. Передо мной сидела женщина, которую мне хотелось увидеть еще раз. Дайане удалось заполнить эмоциональный вакуум, о существовании которого я и не подозревал. Пожалуй, виною были ее заботливость и сострадание – теми же качествами отличалась Джоанн.

Дайана любезно позволила мне оплатить счет, и я оставил более чем щедрые чаевые, поскольку знал: даже если я сюда больше не приду, Дайана придет обязательно, и не раз. Вечер был прохладный, так что мы поспешили к своим автомобилям. Футов за десять до джипа Дайана нажала на кнопку дистанционного открывания дверей. Джип отозвался дружелюбным щелчком.

– Еще раз спасибо за Хьюго и огромное спасибо за чудесный вечер, – сказала Дайана, целуя меня в щеку. – Жду не дождусь, когда доеду до дома и расскажу обо всем Бланш. – И она открыла дверцу.

– Что конкретно вы ей скажете? – У меня в голове не укладывалось, что легким чмоком на сегодня все и закончится.

– Скажу, что вы – настоящий.

– Я не понимаю по-кошачьи. Что вы имеете в виду?

Дайана сделала шаг от джипа и подняла глаза. Затем тесно прижалась ко мне, обняла за шею и притянула мое лицо к своему. Губы у Дайаны были мягкие, сладкие, нежные; я изо всех сил старался не повалить ее на землю. Поцелуй длился и длился, но все же кончился – лет на сорок раньше, чем мне хотелось.

– Вы задаете слишком много вопросов, – шепнула Дайана.

Затем она уехала. Я не двинулся с места, пока задние фары ее джипа не слились с красной лентой, ползущей по бульвару Вентура.

«Если тебе сегодня приснится Эми Чивер, – откашлялся внутренний голос, – я отделюсь от твоего тела и собственноручно пристрелю тебя из твоего же пистолета».

И это будет совершенно справедливо, подумал я.

Глава 47

Я ехал домой, вспоминая Хьюго и мечтая о Дайане. Приятные мысли нарушались помехами. Из головы не шел Айк Роуз.

Что-то в нем меня напрягало. Что-то он такое сказал или сделал. А может, наоборот, напрягало меня то, чего Роуз не сказал и не сделал. Я позвонил Терри домой.

– Вот не ожидал, – удивился Терри. – Что, свидание не состоялось?

– Я хотел спросить… Тебя в Роузе ничего не настораживает?

– Меня только одно настораживает – почему ты мне названиваешь, да еще насчет Роуза, когда должен быть с Дайаной?

– Я с ней и был. Она поехала домой.

– Еще и половины одиннадцатого нет. Когда я увидел твой номер на определителе, я решил, что ты разучился расстегивать лифчики, вот и звонишь. Вы поссорились?

– Нет. Она прекрасна, сексуальна, очаровательна. Тебе понравится.

– Мне? А больной ребенок мне тоже понравится?

– Удивительный мальчик.

– Значит, ты хорошо провел время?

– Великолепно.

– Слава Богу. Завтра расскажешь. Спокойной ночи.

– Ты что же, не хочешь об этом поговорить?

– Не сейчас, Майк. Тебе тоже пора отдыхать. Утром будешь вопросы задавать. И вообще, почему бы тебе не провести ночь в шкуре Майка Ломакса? Спокойной ночи.

Терри повесил трубку.

Я хотел было перезвонить, но меня остановил внутренний голос: «Терри знает тебя лучше, чем ты сам. Джоанн умерла всего полгода назад. Тебе стыдно, что ты так быстро увлекся Дайаной, вот ты и стараешься поскорее закопаться обратно в расследования – там ведь все привычно и трагично. Терри же этого не допустит. Иными словами, забудь до утра о „Ламаар энтерпрайзис“».

На автоответчике обнаружилось сообщение от Большого Джима. Нехарактерно лаконичное. «Привет. Фрэнки держится. Я сказал ему, что ты приедешь завтра». Пауза. Зная Большого Джима, я предположил, что он тщательно обдумывает следующую фразу. «Рад, что ты сегодня встречаешься с Дайаной. Желаю вам хорошо провести время. Спокойной ночи».

Моей руки коснулось что-то холодное и мокрое – Андре требовал внимания.

– Ты слышал? – спросил я, почесывая его за ушами. – Самая короткая и, соответственно, самая непафосная речь Большого Джима в истории.

В спальне я взял с туалетного столика Джоанн деревянную шкатулку. Еще наблюдая, как задние фары джипа Дайаны сливаются с другими красными огоньками на бульваре Вентура, я решил, что сегодня же должен прочитать следующее письмо Джоанн. Я не мог ждать еще три с половиной недели.

Я достал конверт с семью черточками-зарубками и, сказав: «Прости, Джоанн», – надорвал его.

Мой любимый Майк!

Я солгала. Я обещала написать письмо № 7 завтра. Это было три недели и два рецидива назад. Я с каждым днем слабею; мне все труднее составлять предложения, в которых есть хоть какой-то смысл. Виной тому боль и лекарства.

Я только что перечитала свои первые шесть писем, и теперь готова избавить тебя от бремени вечного вдовства, которое сама же на тебя наложила. Ты не виноват, что я умираю. Моя жизнь почти кончилась, а твоя продолжается. Кажется, я прошла через все стадии горя, которые испытывают люди, узнавшие, что скоро умрут. Когда я впервые услышала слово «рак» в свой адрес, я в душе отказывалась принять приговор. Затем я стала торговаться со смертью, затем разозлилась, а теперь наконец я достигла последней стадии. Я приняла свою смерть. Я умираю, ты остаешься жить – так решил Господь. Кто я такая, чтобы спорить? Я должна принять тот факт, что Он лучше знает, как надо; я приму все, что Он для меня приготовил.

Но как же мне хочется узнать, что Он приготовил для тебя! Надеюсь, долгую и счастливую жизнь. Когда я отчаялась вылечиться, я не могла и думать о том, что меня в твоей жизни заменит другая женщина. Но я справилась с этим чувством. Я знаю: меня никто не заменит. Я знаю и другое: тебе нужна женщина, с помощью которой ты оправишься от удара, что я тебе наношу. На днях, когда ты был на работе, меня навещали Большой Джим и Энджел. Какие они славные и как я рада, что Джим сумел найти спутницу жизни после смерти твоей мамы! Джим и Энджел задали тот же вопрос, что и все: «Можем мы чем-нибудь тебе помочь?» Я всегда отвечаю «Нет». Но на сей раз попросила их помочь тебе наладить свою жизнь. Джим, кажется, не понял, что я имею в виду, а Энджел поняла. Так что не удивляйся, если вскоре после моей смерти они познакомят тебя с какой-нибудь милой женщиной. И не злись. Они так поступят с моего благословения.

Теперь пора сделать чистосердечное признание. В предыдущем письме я писала, что у меня есть от тебя один секрет. Речь идет о Фрэнки. Два года назад он пришел ко мне в полном отчаянии. Подробности ты сам додумаешь. Короче, Фрэнки нуждался в деньгах. В сумме 20 ООО долларов. У меня столько было (мама оставила), и я все отдала Фрэнки. Без каких-либо дополнительных условий. Я сказала, что возвращать деньги не обязательно, но чтобы больше он ко мне не обращался с подобными просьбами. Однако Джим каким-то образом дознался (почему от него ничего не скрыть?), рассердился на меня (немного) и на твоего брата (очень сильно). Зачем я тебе об этом рассказываю? Я хочу попросить прощения. Знаю, нельзя давать Фрэнки денег, но я люблю его, и потом, он был такой трогательный, когда просил…

Пожалуйста, прости меня и его. Сам он не справится со своими склонностями – ему нужна помощь. А людей, которые готовы ему помочь, все меньше. Пожалуйста, Майк, пожалуйста, не становись одним из тех, кому глубоко наплевать на проблемы Фрэнки. Люби его, несмотря ни на что. Не бросай попыток сделать его лучше.

Задолго до моей болезни Джим рассказал мне одну интересную вещь (он узнал об этом из своего любимого телешоу). Оказывается, когда умирает близкий человек, ты теряешь друга на Земле, но зато обретаешь ангела на небе. Я, когда там окажусь, сделаю для Фрэнки все, что смогу, но одной мне не справиться. Не отказывайся от своего брата. Будь для него ангелом-хранителем на Земле.

Я очень устала. Больше не могу писать. Это только седьмое письмо, я же надеялась написать как минимум двенадцать. Вряд ли успею. На случай, если это – последнее, знай: я сказала все, что скопилось у меня на душе. Если я умру сегодня во сне, я готова. Я буду ждать тебя на небесах. Но ты не спеши.

Я люблю тебя бесконечно.

Джоанн.

Я положил письмо на колени и посмотрел вверх. И даже открыл рот. Но не придумал, что сказать Господу.

Глава 48

По дороге в синагогу Пенина Бенджамин держала шестилетнего Дова за руку. Ари уже исполнилось десять – взять его за руку на людях давно не представлялось возможным.

– Има, можно я пойду впереди? – спросил Ари.

– Можно, сынок. Только не беги.

Ари побежал. Дов выпростал ручонку и бросился за старшим братом. Через несколько секунд мальчики были на ступенях синагоги. Толкаясь, они протиснулись в двойные двери.

– Я первый! – заявил Ари.

– Так нечестно! – скривился Дов.

Братья замерли в дверном проеме и оглядели здание синагоги изнутри. Синагога была самая обыкновенная, новой постройки – таких немало в южной Калифорнии. Миляга архитектор все силы бросил на обработку Комитета по архитектуре, и тот признал, что пять тысяч лет иудейской цивилизации отлично укладываются в конструкцию из хрома и стекла; более того, в подобной конструкции даже Ветхий Завет производит впечатление не слишком ветхого.

У входа стояли несколько шамесов[21]21
  Шамес – в синагоге административно-хозяйственный служащий


[Закрыть] с белыми гвоздиками в петлицах; при виде мальчиков они стали улыбаться, а один гостеприимно махнул рукой, приглашая войти. Братья не двинулись с места.

В синагогу вошла Ленина. Она была высока ростом и сложена как гимнастка; черные волосы до плеч на фоне алой шелковой блузки казались еще чернее, темные глаза с тревогой смотрели на сыновей. Все присутствующие тотчас забыли о мальчиках и как по команде уставились на Пенину.

– Има, – испуганно произнес Дов, – здесь нет ни солдат, ни охраны.

Ленина взяла сына за руку.

– Ничего страшного. В Америке все иначе. Не бойся, мы в безопасности.

Трое шамесов выстроились в ряд, чтобы поприветствовать красавицу.

– Я первый, – заявил тот, что приглашал мальчиков войти. Чтобы не быть голословным, он заработал локтями и протянул Пенине руку, хотя она была от него еще в целых десяти футах. – Шаббат шалом. Меня зовут Джерри Гольдштейн.

Ленина подала ему руку.

– Шаббат шалом. Я – Ленина Бенджамин. А это мои сыновья, Ари и Дов.

Шестидесятилетний Гольдштейн был низенький, плотно сбитый человечек с целой копной волос, прекрасно сохранившихся не только в плане густоты, но и в плане цвета – в копне до сих пор преобладали темно-рыжие пряди. Правда, к длинным густым усам, обрамлявшим зубастую улыбку, седина отнеслась не столь щадяще.

– Добро пожаловать в лучшую еврейскую конгрегацию во всей Коста-Луне, – продолжал Гольдштейн. – Причем не только лучшую, но и единственную.

– Здесь нет охраны, – перебил Ари. – Здесь нет металлоискателей. Здесь даже солдат нет.

– Вы приехали из Израиля, не так ли? – спросил Гольдштейн.

Ари кивнул.

– Мы не держим специальную охрану, – пояснил Гольдштейн. – Наши шамесы знают всех прихожан в лицо.

– А как вы определили, что у нас нет оружия? – не унимался Дов.

– Смотрите-ка, малыш тоже не промах! – Гольдштейн кивнул Пенине. – Подождите, я сейчас.

Он подошел к маленькому столику, открыл ящик, достал металлоискатель.

– Ну, ребята, вы таки сами напросились. Оружие на стол! – Когда металлоискатель реагировал на пуговицы или молнии, Гольдштейн напускал на себя серьезный вид. Закончив, он произнес: – А теперь проверим вашу маму. Мэм, откройте, пожалуйста, сумочку.

Пенина повиновалась, и Гольдштейн небрежно заглянул внутрь.

– Все в порядке. Служба начнется через пять минут. Проходите.

Гольдштейн провел Ленину и мальчиков по главному нефу.

– Миссис Бенджамин, вы сабра?[22]22
  Сабра – еврей, родившийся в Израиле


[Закрыть]

– Нет, – улыбнулась Пенина. – Я родилась в Нью-Йорке, но с шести лет жила в Хайфе, потому и похожа на сабру.

– Приехали к родным?

– У меня здесь нет родных. Я хочу сводить детей в «Фэмилиленд». Они чуть ли не с рождения канючат. А тут наконец-то сделали хорошие скидки на авиабилеты, так что у меня и отговорок не осталось. Вот мы и приехали.

– А мы пришли, – улыбнулся Гольдштейн, остановившись у пятой от алтаря скамьи. – Познакомьтесь, моя жена Роберта. Дорогая, это семья Бенджамин. Пенина, Ари, Дов. Они прилетели из Хайфы.

Роберта Гольдштейн была смуглая, ухоженная, дорого одетая и еще дороже окрашенная платиновая блондинка. Бытие определяет масть, подумала Пенина.

Миссис Гольдштейн перевела взгляд на мальчиков, и ее карие глаза засветились нежностью.

– Шаббат шалом, – произнесла она, просияв улыбкой любящей бабушки. Затем протянула руку Пенине. – У вас в Коста-Луне родня?

– Я уже спрашивал, – вмешался Гольдштейн и быстро просветил жену.

– Значит, вы приехали втроем? – полувопросительно молвила Роберта, в надежде выяснить, есть ли у детей отец.

– Мой муж, упокой Господь его душу, погиб четыре года назад. От рук террориста-камикадзе.

– Примите наши соболезнования, – опечалился Гольдштейн. – Теперь понятно, почему мальчикам всюду мерещатся террористы… Но ты не волнуйся, Ари. Мы в Америке, не в Земле обетованной. Конечно, у нас есть и охрана, и металлоискатели. Но кому мы нужны? Кому нужна наша маленькая синагога? Здесь можно расслабиться.

– Вы останетесь на киддуш[23]23
  Киддуш – еврейский обряд, совершаемый перед пятничной вечерней трапезой или перед субботней дневной над бокалом вина. Глава семьи читает несколько библейских стихов, прославляющих Господа, который дал дожить до субботы, отпивает несколько глотков вина и передает бокал остальным членам семьи


[Закрыть] или прямо отсюда поедете в «Фэмилиленд»? – поинтересовалась Роберта.

– Сегодня суббота. Разумеется, в святой день ни о каких развлечениях не может быть и речи, – ответила Пенина, выразительно глядя на сыновей. Дов закатил глаза – не слишком сильно, но достаточно для того, чтобы новые знакомые поняли: его мнение при голосовании не учитывалось.

– Приятно слышать, – произнес Гольдштейн. – По субботам в синагогу мало кто приходит. С утра все уже рвутся на аттракционы, как будто завтра конец света. Здесь не так весело, как в «Фэмилиленде», да, ребята? – обратился он к мальчикам. – Зато и очередей нет.

Дов неопределенно пожал плечами. Ари улыбнулся.

– А еще вы ближе к Богу, – добавил Гольдштейн.

– Ну, Не знаю, – возразил Ари. – Вот вчера мы были в гостях у Кошек на Орбите, так я молился намного усерднее, чем обычно в синагоге.

Взрослые, все трое, рассмеялись.

– Пенина, сколько вы пробудете в Коста-Луне? – спросила Роберта.

– Завтра мы снова идем в парк, а в понедельник улетаем домой. Полетим через Нью-Йорк – там живут мои свекор и свекровь.

– Значит, сегодня вы сможете прийти к нам на обед, – продолжала Роберта.

– Нет-нет, спасибо, мы пообедаем в отеле.

– И вы таки променяете брискет[24]24
  Брискет – тушеная говяжья грудинка


[Закрыть] и кашу варнишкес[25]25
  Варнишкес – гречневая каша, смешанная с жареным луком и макаронными изделиями


[Закрыть] в исполнении моей жены на ресторанную еду? Не верю!

– Не хотим вас стеснять…

– Какое там стеснять! Роберта готовит на двадцать человек, а нас всего семеро. Придет наша дочь Стэйси с мужем и двумя сыновьями. У ваших мальчиков будет компания, да еще игрушки и видеоигры.

– И Алекс придет, – сказала Роберта. – Алекс – это наш старшенький. Он успешный аудитор, а красавец какой! Разведен, детей нет, – добавила она, выдержав паузу.

– Роберта, таки у нас намечается обед, а не смотрины. Ты спугнешь миссис Бенджамин. – Гольдштейн охладил пыл супруги. – Мы вас очень просим, Ленина, – продолжал он с улыбкой. – Вы не представляете, какая для нас радость угостить семью из Святой земли.

Мать и сыновья обменялись многозначительными взглядами.

– Большое спасибо. Мы принимаем ваше приглашение.

– Значит, решено, – просиял Гольдштейн.

В эту минуту вошли раввин и кантор.

Ленина огляделась. Ее преследовало ощущение, что несколько человек из сотни, а то и более прихожан не спускают с нее глаз. Впрочем, любая красивая женщина привыкает к повышенному вниманию. Вдобавок она здесь впервые – неудивительно, что народ интересуется. С другой стороны, Ари прав: как это можно в наше время и без охраны? Ведь любой сумасшедший запросто войдет и всех перестреляет…

– Шаббат шалом, – произнес раввин, и Пенина отбросила мрачные мысли.

Глава 49

Если исходить из статистических данных, суббота 23 апреля для полиции Лос-Анджелеса ничем не отличалась от остальных дней в году. Первый удар ножом случился в двенадцать часов восемь минут дня, в баре на Сто тридцать седьмой улице в Комптоне. Первый выстрел раздался двенадцатью минутами позже и двенадцатью милями западнее, на Адмиралти-уэй в Марина-Дель-Рей, куда более фешенебельном районе, чем Сто тридцать седьмая. Оба раненых выжили.

Первая смерть имела место в три пятнадцать дня. Классический рецепт катастрофы. Возьмите двух байкеров и одну подружку байкера, добавьте наркотиков и алкоголя по вкусу, доведите до кипения, подружку приправляйте из «калаша», пока не умрет. Рассчитано на двенадцать порций.

В течение дня угонялись автомобили, взламывались дома, сбывались наркотики. Однако как ни старался преступный мир отвлечь полицию Лос-Анджелеса, мэра и губернатора от дела «Ламаар энтерпрайзис», это ему не удалось. Терри обрисовал ситуацию с присущим ему красноречием:

– Нашу работу все калифорнийские шишки отслеживают.

– Это кто же говорит? Не Терри ли Биггз, который не далее как пару недель назад сокрушался по поводу отсутствия настоящего громкого дела?

– Вот именно – громкого. А у нас тут все шито-крыто, – возразил Терри. – Поманили конфеткой и тут же обломали.

Мюллер по моей просьбе проверил прошлое Айка Роуза. Уже через час досье было готово.

– Роуз закончил Северо-западный университет, продюсировал комедии на Эн-би-си, снял несколько блокбастеров в «Юниверсал», затем был избран главным управляющим «Ламаар энтерпрайзис». Как у большинства директоров студий, у него полно завистников и врагов. Например, в разное время Роуз уволил с полдюжины шок-джоков;[26]26
  Шок-джок – диджей или комментатор на радио, который позволяет себе некорректные шутки – например о национальных меньшинствах или инвалидах


[Закрыть] имели место и всякие мелкие конфликты. Хотя ничего, что могло бы тянуть на мотив двойного убийства, не обнаружилось.

– А как у Роуза с личной жизнью? – Терри смотрел в корень.

– Как у всякого влиятельного голливудского управляющего, у Роуза нет недостатка в шикарных женщинах. Точнее, не было. В свое время он трахал все, что шевелится, но десять лет назад женился и с тех пор верен своей жене Кэролин. Ни разу не давал повода для слухов, тем более для скандала. Контракт с «Ламаар» продлится еще три года. Роузу светит около двух лимонов, если он будет продолжать вести дела в том же духе. А что, вы и Роуза подозреваете?

– Нет, – сказал я. – Просто меня напрягает ситуация: в «Ламаар» двое убитых, а Роуз из кожи вон лезет, чтобы от убийств дистанцироваться.

– Может, это просто часть корпоративной культуры, – предположил Мюллер. – «Ламаар» всегда старалась скрывать любые факты, способные каким-то образом испортить ей имидж. А теперь компанию и вовсе «Накамичи» купила. Слышали выражение «сохранить лицо»? Так говорят на Востоке. Там буквально трясутся над этим пресловутым лицом. Роуз лично летает в Токио каждые три месяца, отчитывается перед хозяином; вряд ли ему хочется, чтобы на повестке дня у японцев появился пункт «Что нам делать с очередным трупом?».

Я поблагодарил Мюллера и велел ему забыть про Роуза и вернуться к своим прямым обязанностям.

Кульминационный момент для нас с Терри настал в полдень. Явилась Мэрилин, принесла нам сандвичи с курицей, картофельный салат и лимонад.

– Вообще-то я и в мыслях не держала вас баловать, – пояснила она. – Просто зашла в супермаркет, а там вот что.

И вручила нам газету. С заголовком в багрово-голубых тонах: «Ронни Лукаса до смерти забил любовник».

Статья, типично «падлоидная», сообщала, что Лукас был убит любовником-геем из-за того, что отказывался развестись с женой.

– Кажется, я догадываюсь, чей это гений здесь блеснул, – заметил Терри. – Теперь в глазах обывателей смерть Лукаса тянет на полнокровный голливудский скандал. Чистая работа.

– Ты сказал, догадываешься? – Мэрилин изнывала от любопытства.

– Такое мог изобрести только изворотливый ум специалиста по корпоративным связям, поднаторевшего – вернее, поднаторевшей – в отделении людей от правды, а правды от людей.

Обед был превосходный. Он же оказался последним приятным событием за день. Дальше подлянки росли как снежный ком. Вообразите три десятка копов, которые норовят приравнять свой ничем не примечательный восьмичасовой рабочий день, хотя бы и субботу, к полноценной погоне со стрельбой и получить соответствующие премиальные.

А вечером мне светило развлечение в лице безмозглого брата, с нетерпением ждущего лекции на тему «Как не попасться киллеру».

Прегнусная выдалась суббота.