Текст книги "Годы в огне"
Автор книги: Марк Гроссман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)
* * *
Все последние дни командарм провел в дивизиях, он много советовался со всеми, кто имел отношение к руководству войсками, и план удара по Колчаку был ему достаточно ясен.
Придвинул к себе широкие и длинные полосы бумаги – Тухачевский любил писать на таких листах – и медленно обмакнул перо в чернила.
Обычно Михаил Николаевич пользовался красными чернилами, но сейчас на конце пера постоянно оказывались сгустки, похожие на свернувшуюся кровь: жара быстро выпаривала из чернильницы влагу.
Отложив ручку, Тухачевский взял цветной карандаш и стал неторопливо писать приказ на атаку ударной группы.
«Вне очереди. Секретно.
Начдивам 26, 27, 35, 5, 24.
Копии: Командарму-3, Комвосту и Главкому.
Уфа, 28-го июля, 12 часов
Первое. Противник, получив сильные подкрепления, перешел в наступление на фронте 35-й дивизии и оттеснил 1-ю бригаду последней в район Селяево – Аргаяш – Булатово. Одновременно противник ведет ожесточенные атаки против 27-й дивизии на фронте Круглое – станция Есаульская и в стыке между 27-й и 35-й дивизиями.
Второе. На фронте 24-й и 26-й дивизий без существенных перемен.
27-я дивизия занимает линию Туганкуль – Круглое – станция Есаульская – Мидиак; 35-я дивизия – на линии Селяево – Аргаяш – Булатово – река Зюзелга – Таскина. 5-я дивизия правофланговым полком занимает район Сары (Сарино).
Третье. Войскам армии приказываю решительно атаковать и разбить прорвавшегося противника, для чего:
а) 26-я дивизия удлиняет свой левый фланг до деревни Круглое включительно и атакует противника левофланговыми частями в направлении Пинигино, приняв все меры обеспечения Челябинского направления. С получением сего передать один полк и одну батарею в распоряжение начдива-27.
б) 27-я дивизия всеми силами одновременно атакует противника на участке Казанцево – Мидиак в общем направлении – озеро Узункуль и не позднее двадцать девятого июля занимает последние. Атаку произвести сосредоточенно и с крайней решительностью.
в) 35-я дивизия переходит в решительное наступление всеми силами обеих бригад в общем направлении – озеро Коргаево, имея заслон для связи с 5-й дивизией.
г) 5-й дивизии выставить активный заслон в восточном направлении; ударной группой силою не менее четырех полков решительно атаковать противника в направлении Иркабаево – озеро Канды – Исаево и к вечеру двадцать девятого июля во что бы то ни стало отбросить противника к югу от реки Теча.
Четвертое. Для этой операции разграничительными линиями назначаются…»
В кабинет быстрыми шагами вошел начальник оперативного отдела, молча положил на стол только что полученные сводки и, убедившись, что у командующего нет вопросов, так же молча вышел. Тухачевский, установив разграничительные линии дивизии, продолжал писать:
Пятое. Атаку вести сосредоточенными силами, с крайней решительностью – и во что бы то ни стало выполнить задачу не позднее назначенных сроков…»
Затем, обязав начдивов донести о получении приказа и отданных ими распоряжениях, Михаил Николаевич подписал документ. Пробежав еще раз строки глазами, вызвал адъютанта и велел ему отнести приказ члену Военного совета Ивану Никитовичу Смирнову и начальнику штаба Якову Клементьевичу Ивасеву (Ивасиову), лишь вчера, двадцать седьмого июля, заменившему Павла Ивановича Ермолина. С ними основные положения приказа были согласованы, и Тухачевский не опасался разногласий.
Закрыв окно – было уже жарко – командарм набросал телеграмму командующему Восточным фронтом, копия – командующему 3-й армией. Сообщая Фрунзе о прорыве армейской обороны, Тухачевский просил оказать содействие, двинув части соседней, 3-й армии в глубокий обход правого фланга белых.
Фрунзе и Тухачевский были душевно близки, смотрели похоже на основы стратегии и тактики, и Михаил Николаевич был уверен: командующий фронтом немедля исполнит просьбу, если к тому есть хоть малейшая возможность.
Тухачевский с нежностью вспомнил о близком приезде мамы и сестер, однако вздохнул: его как-то навестила Соня (он тогда только что принял 5-ю армию), и Михаил Николаевич, к крайнему своему огорчению, не сумел уделить сестре столько времени, сколько хотелось. У него в запасе был всего лишь час, и они торопливо вспоминали мать, отца, свой дом в Дорогобужском уезде, переполненный музыкой, сказками, шумом рубанков и молотков.
Соня пыталась расспросить брата, как поживает и что делает подруга их детских лет Юлечка Соколова. После гибели мужа, перешедшего к красным и убитого из-за угла монархистом, она внезапно появилась на родине и навестила Тухачевских. Узнав, как найти Михаила Николаевича, молодая женщина без промедления отправилась в 1-ю армию Восточного фронта.
Михаил сообщил, что Соколова устроена на службу, что ныне она в длительном отъезде, но распространяться на эту тему не стал.
– Ты, наверное, знаешь, – пыталась продолжить разговор Соня, – она целых два года находилась на позициях и блистательно исполняла долг сестры милосердия. И у нее два военных ордена!
– Я об этом знаю, Сонечка, – мягко остановил ее брат, – расскажи мне, пожалуйста, как вы питаетесь, не голодно ли вам?
…Тухачевский взглянул на часы и покачал головой. Он слишком увлекся воспоминаниями, это непозволительная роскошь в такие дни, как нынешний.
До позднего вечера командарм всеми способами, бывшими в его распоряжении, поддерживал связь с фронтом, сосредоточив почти все внимание на 27-й и 26-й дивизиях. Павлов и начдив-26 Генрих Эйхе докладывали командарму в сдержанном тоне, но Тухачевский отчетливо понимал, как тяжело и жарко теперь на линиях боя. На всех участках днем и ночью шли жестокие схватки. Станицы, выгодные высотки и окопы неоднократно переходили из рук в руки. Долгодеревенская, Есаульская, Першино, Чурилово, Мидиак, район озера Круглого клубились в огне и дыму сражений, и трудно было сказать – то ли тучи висят в синем раскаленном небе, то ли густо усеяно оно дымом пожаров и разрывов шрапнели. Из дивизий докладывали: орудия то и дело приходится поливать водой, – они бьют без пауз и не успевают остывать.
Командарм-5 не сомневался, что Колчак рассчитывает главным образом на силы своей северной группировки. Белые войска на юг и восток от Челябинска не рвались в бой. Они, возможно, ожидали, когда Войцеховский сломит сопротивление красных на севере, чтобы доконать потом 5-ю армию.
Павлов принял нелегкое решение: оставить для обороны Челябинска с востока всего один полк, а семь остальных и рабочие батальоны повернуть на север и северо-запад для ликвидации прорыва и перехода в решительный штурм. Маневр предполагал не только переброску стрелков на линию Мидиак – Першино, но и перебазирование туда же артиллерии и конного полка дивизии. Ударную группу должен был возглавить Константин Августович Нейман.
Тухачевский вполне понимал риск этого решения. Если Колчаку удастся разгадать план Павлова, белые немедля кинутся к оголенному участку на востоке. Что ж – война всегда опасность и, может быть, не столько противоборство оружия, сколько схватка умов. Тухачевский, как и Фрунзе, противник унылой тактики отжимания врага. Обходы и охваты, сосредоточение основных сил армии на решающем направлении всегда увлекали командарма. Люди красных дивизий рвались в бой и были готовы на самые тяжкие испытания.
Неделю назад Грюнштейн переслал Тухачевскому резолюцию красноармейцев 27-й дивизии. Бойцы клялись, что лишь смерть может прервать их железный марш на восток.
В один час сорок пять минут Михаил Николаевич послал по телеграфу записки Павлову и Эйхе. Командарм требовал:
«Положение на фронте армии таково, что необходимо самое самоотверженное напряжение, чтобы удержать за собой инициативу и разгромить противника. Эта тяжелая задача – вырвать свою волю из-под давления противника – основной своей тяжестью падает на начдива-27. Начдив-26 обязан сделать все от него зависящее, чтобы обеспечить решающую атаку 27-й дивизии. Еще раз указываю, что мой последний приказ должен быть проведен твердо и неуклонно в жизнь – и это обеспечит нам победу. Рассчитываю вполне на успех 27-й дивизии.
Командарм Тухачевский».
Утром Михаил Николаевич вызвал к прямому проводу Челябинск.
Павлов доложил:
– Полки выведены на линию Мидиак – Першино – Щербаки. Артиллерия в кулаке. Через час начнем.
– Благодарю, Александр Васильевич, – отозвался Тухачевский, – Передайте Константину Августовичу: штаб и я верим вам и желаем успеха. До встречи.
Ударная группа Неймана начала штурм белых позиций в установленный срок. Белые или не сумели разгадать маневр 27-й дивизии, или разобрались слишком поздно. Войска Каппеля, казаки Волкова и Косьмина еще безуспешно пытались пробиться на юго-востоке, когда Нейман всеми силами восьми полков ударил по Войцеховскому. Уже через сутки, тридцатого июля, ни у кого не осталось сомнений: на фронте явно обозначился перелом в пользу красных дивизий.
Нет, это была не окончательная победа, но теперь она становилась реальной возможностью, и от 5-й армии требовались последние усилия воли и духа.
Командарм послал срочную телеграмму Павлову. Он закончил ее словами, которые уже сказал начдиву по прямому проводу:
«Таким образом, успех на фронте вашей дивизии выльется в полный разгром противника, а потому удвойте энергию и разбейте его!»
Размышляя о делах армии, Тухачевский вдруг понял, что не высидит в штабе, что ему совершенно необходимо побывать на линиях боя, самому убедиться в надежности войск, разобраться на месте в деталях.
Он знал, что штаб станет возражать против поездки, – фронт крайне напряжен и обстановка меняется ежечасно, но полагал: сумеет вернуться в Уфу через сутки. Да ведь и то сказать: в штабе подобрались работники, на которых можно положиться.
Тухачевский позвонил, и в кабинет почти тотчас вошел Круминьш.
– Поезжайте теперь же в авиаотряд, Альберт, – распорядился Михаил Николаевич, – пусть Астахов приготовится для полета в Челябинск. Вернетесь, предупредите Ивана Кудрявцева, чтоб не отлучался от автомобиля. Поедем на аэродром.
– Слушаюсь.
Проводив адъютанта, Михаил Николаевич прибрал на столе, запер бумаги в сейф и спустился на первый этаж, в комнату начальника штаба.
Ивасев, узнав, что командарм решил лететь в Челябинск, пожал плечами.
– Рискованно. Колчак почти окружил город, и вы можете угодить в мышеловку.
– Помилуйте, Яков Климентьевич, – возразил Тухачевский. – Двадцативерстный коридор – совсем немало, чтоб там проскочил всего лишь один самолет.
Начальник штаба вздохнул.
– Вас все равно не удержишь. Отправляйтесь. Но я ставлю одно непременное условие: завтра вы вернетесь в Уфу.
– Да, конечно. Я и сам рассчитываю на одни сутки.
Командарм дружелюбно взглянул на собеседника.
– Я привезу вам самые свежие сведения о наших людях.
– Вы не взводный и даже не начдив, Михаил Николаевич. Никому не придет в голову упрекать командарма за то, что он находится в штабе.
– Понимаю. И все же полечу. Не то совесть заест.
– Ну, бог с вами. Летите. И поберегитесь, прошу вас.
* * *
Начальник 27-й дивизии почти не спал. В свободные от боя минуты он выступал на городских митингах, призывая Челябинск под ружье.
Как-то, вернувшись с собрания в свой штаб, Павлов увидел у стола молодого человека в гимнастерке, перепоясанной ремнем, и в черных плисовых галифе.
Весело улыбнувшись, начальник дивизии бросил ладонь к козырьку фуражки.
– Здравствуйте, Александр Васильевич, – ответно улыбнулся командарм, шагая навстречу Павлову и поблескивая голубыми глазами. – Извините, не предупредил о приезде. Внезапный, знаете ли, вояж.
Он сел у стола, подождал, когда начдив сделает то же, и заметил, кивнув в окно:
– У вас тут, я гляжу, горячо.
– Весьма, – подтвердил собеседник. – Вертимся, как грешники в пекле. Мало патронов. Конницы не хватает. Но, полагаю, выкрутимся.
– Что ж, не впервой… – согласился Тухачевский. – Да и мы вам поможем.
Грузный Павлов снял с бритой головы фуражку, вытер пот платком.
Командарм молчал несколько секунд, собираясь с мыслями, наконец придвинул свой стул к стулу начдива.
– Нам надо обо всем договориться, Александр Васильевич, чтоб никакая неожиданность не испортила дела.
Он заглянул в глаза Павлова, будто хотел удостовериться, что Александр Васильевич действительно и до конца понимает его.
– Мы уже условились с вами заранее, что не станем обольщаться легкой победой в Челябинске. Мы знаем: Колчак впустил нас сюда с умыслом – адмирал надеется задушить нашу армию в «челябинском мешке». Город и в самом деле обложен войсками Каппеля, Войцеховского, Волкова, Косьмина. И они попытаются затянуть горловину мешка.
Тухачевский побарабанил пальцами по столу, и внезапно белозубая улыбка осветила его лицо.
– Однако Колчак кое в чем ошибся. Мы заняли город на неделю раньше, чем нам его собирались отдать. И главное: карты адмирала спутало восстание рабочих Челябы и Копей. Мы, разумеется, использовали этот взрыв для нашей победы, и он окажет нам услугу еще не раз.
– Да, конечно. Но будет, как вы понимаете, нелегко. И я прошу вас не однажды проверить оборону, боезапас, вооружить добровольцев. Особое внимание последним. Мы обескровлены боями, и вся надежда на рабочих.
– Ясно, Михаил Николаевич. Желаете посмотреть оборону?
– Да. Начнем с рабочего отряда, а потом – в штабриг, к Нейману.
– Добро, – поднялся Павлов. – Добровольцами командует Степан Вараксин, дельный парень и не трус. Вы с охраной?
Тухачевский, занятый своими мыслями, чуть пожал плечами.
– Нас охраняет наша армия. Если она сдаст позиции – ни мне, ни вам не уцелеть.
– Понимаю. Поедем на машине?
– Нет, на конях вернее. Велите седлать.
– Слушаюсь.
* * *
Подъезжая к позициям на северном обводе города, Тухачевский с обостренным вниманием приглядывался к устройству обороны челябинцев.
Отряд был укрыт в окопы полного профиля, фланги охранялись пулеметами, впереди темнели ячейки наблюдателей.
Командарм с благодарностью подумал о пролетариях, прежде всего – о самых молодых, которые, без сомнения, раньше не нюхали пороха. Он сказал Павлову:
– Мы с вами военные люди, Александр Васильевич. Нам положено знать войну… Мужество рабочих – это понятно. Но разве не достойна удивления воинская искусность слесарей и шахтеров. Откуда она?
– От желания победить, – рассмеялся Павлов, поглаживая усы и бороду.
Командарм прошел вместе с Вараксиным по траншеям, потолковал с людьми, посоветовал, как обезопасить себя от ночных атак неприятеля и как, при нужде, построить круговую оборону рот.
Вараксин Тухачевскому понравился. Слесарь с завода «Столль и К°» был невозмутим, простодушен, весь светился здоровьем и жаждой дела.
Прощаясь с Тухачевским, Вараксин тряхнул русой гривой, сказал, словно бы извиняясь за свой излишний оптимизм:
– Оно, конечно, воевать еще в новинку. Но не беспокойтесь – обвыкнем.
– А страшновато? – полюбопытствовал командарм.
– Как не страшно! – ухмыльнулся Степан. – Гремит кругом, как в преисподней. Вот и с человеком поговорить не дают.
Простившись с челябинцами, командиры отправились к Нейману.
Комбриг-1 Константин Августович Нейман и его штаб занимали дом № 26 по Екатеринбургской улице [88]88
Екатеринбургскаяулица была продолжением Уфимской. Начиналась в Заречье, за мостом через Миасс. Теперь обе улицы – Уфимская и Екатеринбургская – улица Кирова.
[Закрыть]. Телефонные провода, конные ординарцы, командиры разных степеней связывали штаб бригады с партийной организацией города и с воинскими частями.
Спешившись, командарм и начдив прошли в комнату Неймана. Комбриг, несмотря на тяжелую обстановку и многодневную усталость, был чисто выбрит и лишь покрасневшие белки глаз выдавали его крайнее утомление.
Вскоре уже, расстелив на столе карты с последней обстановкой, достав из планшетов необходимые бумаги, командиры оживленно обсуждали неотложные задачи, снова и снова выдвигая на первый план призыв рабочих под ружье. Потом ломали головы над тем, как обеспечить войска хлебом, снарядами, газетами, махоркой, чистым бельем.
Нейман кратко и разумно изложил положение частей, меры по обороне города, в результате которых ударная группа перейдет в наступление.
Простившись с Нейманом, Тухачевский и Павлов вернулись в штаб дивизии, перекусили, ознакомились с оперативными бумагами и вновь отправились на северный выступ фронта.
В полночь появились в штабе. До самого утра Павлов, его штабисты и командарм просидели над картами, сводками, донесениями, связывались с частями по проводам. С особым тщанием слушали они доклады дивизионной и агентурной разведок, вернувшихся из белых тылов.
На рассвете, сложив самые необходимые документы в планшет, Тухачевский в сопровождении Павлова отправился на Алое поле.
Тотчас в воздух поднялся двухместный самолет, и Федор Астахов [89]89
В описываемое время боевой летчик Федор Алексеевич Астаховкомандовал 23-м авиаотрядом. Через три недели, в августе 1919 года он стал начальником авиации всей 5-й армии. В конце гражданской войны – начальник Сибирской авиагруппы, вел разведку против войск Унгерна. Впоследствии – маршал авиации. В Великую Отечественную войну командовал военно-воздушными силами Юго-Западного фронта, с 1942 по 1947 год – начальник Главного управления гражданского воздушного флота. Умер в 1966 году.
[Закрыть]без круга повел его на запад. Тухачевский привалился к спинке сидения и закрыл глаза.
Он проснулся, как ему казалось, в ту же минуту: самолет заходил на посадку в Уфе.
ГЛАВА 28
ВСТАВАЙ, ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЙ!..
Жестко дубленная в боях, славная 3-я бригада 27-й дивизии, взяв Челябинск, днем и ночью отбивалась от наседающего врага.
В эти кровавые бесконечные сутки, затянутые дымами пожаров, пронизанные свистом и визгом летящих и рвущихся снарядов и криками конных атак, еще раз во всей силе проявились выдающиеся качества красных стрелковых частей.
241-й Крестьянский полк Ивана Гусева был великий дока по части маневра, он был хитрец и ловкач, этот полк, хвативший на своем коротком веку столько лиха, что его могло с избытком хватить на целую армию.
242-й Волжский полк, которым управлял Степан Сергеевич Вострецов, был медлителен и осторожен в маневре, но упорство и настойчивость его звенели в поговорках на всех линиях боя. Взяв рубеж, волжцы вцеплялись в него мертвой хваткой и почти никогда не отдавали врагу. Да и то сказать, батальоны родились в Симбирске, на родине Ильича, и отсвет великого имени лился на их боевое знамя.
243-й Петроградский полк, которым совсем недавно командовал Степан Вострецов, а ныне ведал Алексей Иванович Шеломенцев (стальной смельчак Роман Иванович Сокк еще долечивал в госпиталях свое тяжелое ранение), был такой полк, от которого командование всегда ждало стремительных и самоотверженных нападений. Петроградцы ошеломляли врага и доводили его да разгрома.
Попав в 241-й Крестьянский полк, Важенин немедля угодил в такую круговерть событий и стычек, что к вечеру у него все смешалось в памяти: выстрелы, марши, атаки, бог знает что еще.
Кое-как отдышавшись к исходу дня двадцать четвертого июля, Кузьма со смешанным чувством торжества и сожаления узнал, что нынче на рассвете в Челябинск и впрямь прорвались полки Вострецова и Шеломенцева – выходит, давешняя шутка Хаханьяна в Харлушах говорилась не зря!
241-й Крестьянский полк тоже на время заходил в город, но это случилось раньше, чем в части появился Важенин. Впрочем, решил он тут же, крестьянцы непременно еще раз побывают в Челябе, надо лишь потерпеть денек-другой, ну, может, недельку.
Перебирая какое-никакое имущество в заплечном мешке, матрос всякий раз с улыбкой поглядывал на большие шерстяные носки грубой деревенской вязки, которые удалось выменять где-то у Волги на четверть пуда сухарей. Матушке будет покойно зимой в этих носках, особенно в крещенские холода.
Однако все эти мысли быстро выветрились, развеялись, исчезли из головы Важенина: обстановка на фронте резко и угрожающе осложнилась.
Следует повторить, что, к чести Фрунзе и Тухачевского, они предвидели эти осложнения. Правда, оба краскома все же сомневались, что адмирал совершит подобную неосмотрительность и, сломя голову, кинется на невыгодный ему штурм.
Все – и белые, и красные – вполне понимали: Челябинск – это широкие ворота и в Сибирь, и в центральные губернии России. И не стал бы Колчак так просто отдавать город, как он сделал это, если бы не предварительный план. Уже поминалось: разведчики красных загодя поставили свое командование в известность – адмирал стянул к северу и югу от Челябинска сильные войсковые группы, и они должны были, впустив Тухачевского в город, окружить и разбить его армию.
У белого плана было множество недостатков. Он не учитывал прежде всего изъяны местности. Старые генералы отговаривали Колчака от этого безумия, но моряк стоял на своем: он полагал, что в противном случае его войска все равно погибнут от разложения, – к коммунистам то и дело перебегали солдаты, а то и полки. Надо лишь выбрать, полагал Колчак, самый наилучший момент.
Такой вожделенный час наступил, по мнению адмирала, двадцать пятого июля. 36-я дивизия красных, наступавшая слева от 27-й, отстала и в стыке образовалась брешь. Лучшей поры белые потом могли не найти.
На рассвете этого дня все пушки Войцеховского ударили по узлам красной обороны. Они долбили позиции большевиков много часов подряд. Как только стих гром артиллерии, на измотанные красные части напали 13-я Сибирская пехотная дивизия, часть 8-й Камской и кавалерийский отряд генерала Волкова, отдохнувшие на берегах озер Урефты и Агашкуль.
Белые знали, куда наносят удар. Сутки назад, в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое июля, к их боевому охранению подъехали двенадцать всадников, бежавших с красных боевых позиций. Здесь были комендант штаба бригады Нелидов, помощник начальника штаба по оперативной части Кононов, командир отдельного кавдивизиона Комаров и другие, все в прошлом царские офицеры. Беглых возглавлял полковник Котомин, обманувший красных и командовавший у них 2-й бригадой 35-й дивизии.
Предатель потребовал, чтобы его немедленно доставили к Колчаку. Просьбу выполнили, и Котомин уехал в Омск. Колчак, его начальник штаба и генерал Войцеховский тотчас внесли поправки в схему боя. Уфимская группа генерала сбила правый фланг 35-й дивизии и вогнала глубокий клин в позицию большевиков.
Начали отход с линии Долгодеревенская – Касаргинский 239-й и 240-й полки 27-й дивизии. К вечеру, пробив себе путь штыками, куряне и тверяки вернули утраченные позиции.
Почти одновременно с Войцеховским кинулись на штурм полки Каппеля.
И здесь у белых дело шло не гладко. Красные стояли насмерть. Бессчетно поднимался в атаки 232-й Смоленский полк Альберта Лапиньша (Лапина). Сильнейший удар генералу нанес в районе Першина 233-й Казанский полк юного Василия Чуйкова.
Двадцать шестого июля Войцеховский вновь атаковал Долгую Деревню, оттеснил два красных полка в Ужевку и Метелево, занял Касаргинский и Касарги.
Красные начдивы, закрывая прорыв, перебрасывали к Долгой резервы и маршевые роты. Уже вскоре стало ясно, что именно здесь, в двух десятках верст от Челябинска, состоится главное сражение этой затянувшейся операции.
От белых к красным, от красных к белым – до двенадцати раз! – переходили Долгодеревенская, Есаульская, Першино, Чурилово, Мидиак. Когда опустошались подсумки, полки кидались врукопашную, и сотни людей умирали на поле боя. Как восполнить потери?
К Войцеховскому стекались одиночные вершники, иногда группки и даже отрядишки причелябинских казаков. Однако это был совсем слабый ручеек, не возмещавший кровавых потерь генерала.
А тем временем в Челябинске и его предместьях бурлили митинги. Начальник 27-й дивизии Александр Васильевич Павлов держал речь прямо с коня, и его трубный бас гремел над Александровской площадью.
– Товарищи рабочие! – кричал он, поднимаясь на стременах. – Убиты тыщи в наших полках. Дайте людей! Иначе как же?..
И город рабочих, город вчерашних мужиков понимал его и принимал, как своего. В полки записывались целыми семьями.
В пулеметную команду 241-го Крестьянского полка пришел челябинский кузнец, пулеметчик мировой войны Сысалицын. Рядом с ним шагали его сын и зять, тащившие на загорбках собственную походную кузню.
Начальник пулеметной команды Иван Лабудзев весело покосился на кузнецов, подмигнул старику Сысалицыну.
– Беру орлов! Однако обязан спросить: стрелять умеете?
Сысалицын обиделся.
– У тебя сколь пулеметов в команде?
Гомельский батрак Лабудзев ответил подбоченясь:
– Тридцать. А что?
– Тащи любой на околицу!
– Дело! – догадался Лабудзев. – Ну, покажи свой талант, дядя.
К опушке подкатили новенький станковый пулемет, где-то добыли и пришпилили к фанерке портрет Колчака, и кузнецы по очереди влепили в адмирала свою долю свинца.
Лабудзев в восторге обнял всю семью и тотчас распорядился поставить ее на довольствие.
Челябинцы шли в 27-ю и 26-ю дивизии непрерывным потоком. С артиллерийских наблюдательных пунктов было видно, как в зеленые волны гимнастерок втекали серые, чаще всего черные робы рабочих. И тут же полки спешили на северный Екатеринбургский тракт. Там было крайнее напряжение боев.
К концу суток двадцать шестого июля на окраине отбитой у неприятеля Ужевки дожигали последние патроны 240-й полк 27-й дивизии и 308-й полк 35-й дивизии. Казалось, уже ничто не спасет обреченные части.
* * *
Кузьма Важенин еще лишь приглядывался к своему батальону, когда комполка Иван Гусев получил директиву Хаханьяна спешно кинуться к Есаульской и затем к Ужевке, в лоб белым полкам прорыва.
Все понимали: спасение красных близ Долгой полностью зависит от скорости, с какой придет помощь. А до боя двадцать верст – четыре часа непрерывного марша. Где выход?
Пришлось потревожить извозчиков, всяческих обозников, городских и сельских владельцев лошадей. Взгромоздившись на телеги и пролетки, бойцы поскакали на север; почти все тотчас задремали – уже не хватало сил и терпения.
Однако лошадей для всех не достали, и комполка приказал Важенину добираться «по способу пешего хождения», что еще можно придумать?
Дабы подбодрить новичка, Гусев объявил:
– С тобой пойдет комиссар. Это большая поддержка!
Военком полка, молодой тульский оружейник Иван Серкин весело посмотрел на Важенина и поскреб затылок: «Ладно, придумаем что-нибудь, право!».
Комбат и комиссар познакомились всего полчаса назад, буркнули, как положено – «Кузьма Лукич», «Иван Анисимович» – и сочли, что этого вполне достаточно для боя.
Как только батальон вышел за город, Серкин сказал:
– Не возражаешь – я покомандую, редактор?
Кузьма ухмыльнулся: «Валяй!». Комиссар тотчас подал команду «Стой!» и приказал красноармейцам:
– Скидай сапоги!
Батальон оживленно загудел, понимая, что́ это значит.
– Ты тоже, как все, – посоветовал Серкин, – а то ноги спалишь. Горячо будет!
Затем велел бойцам построиться и весело закричал:
– Ро-оты, бегом!
Крестьянцы, те, что выехали в бой на телегах, поспели в Ужевку вовремя. Еще в Есаульской они простились с возчиками и, примкнув штыки к винтовкам, кинулись к своим вдоль речки Зюзелги. Спрыгнув в окопы повеселевшей обороны и едва отдышавшись, крестьянцы ринулись в бой.
Однако штыков пока было мало, и пришлось вернуться в свои окопы. И тут, поняв, что красных невелика пригоршня, пошла на окопы конная казара. Ее подпустили вплотную к Ужевке и открыли губительный пулеметный и ружейный огонь, положив рядами на рваную землю.
И в этот час сюда же выбежал, стуча сапогами (люди обулись перед боем), батальон Важенина, и весь полк разом пошел врукопашную.
Ночевали в Ключевке, отбитой у неприятеля, и всю ночь слышали перестрелку: роты Степана Вострецова, переброшенные на телегах по соседству, сильно трепали 50-й полк 13-й Сибирской пехотной дивизии. Целый батальон этого полка угодил к Вострецову в плен.
Напряжение боев дошло до предела. Войцеховский делал судорожные усилия, чтобы переломить ход сражения, хоть как-то напугать красных, лишить их наконец железной, несгибаемой уверенности в победе.
Еще в ночь на двадцать седьмое июля сводный отряд генерала Перхурова, в который вошли 2-я Оренбургская казачья бригада, 9-й Сибирский полк и сотня белоказаков, проник в красный тыл и напал на 6-ю роту 230-го Старорусского полка 26-й дивизии Генриха Эйхе. Рота погибла под клинками белых, но Перхуров еле унес ноги: подоспевшие на выручку красные части положили на поле боя около тысячи его бойцов.
И снова свистели и крутились окрест Челябинска смертельные вихри сражений, и замолкали навеки и красные парни, и белые, и никакие, то есть совсем случайные люди, угодившие под снаряд или пулю.
Колчак метался у оперативной карты, кричал на генералов, требовал «самых последних усилий», чтобы наконец задушить Тухачевского в удавке свежих полков.
241-й Крестьянский полк, только что спасший от смерти своих в Ужевке, сам вскоре попал под удары белого кавотряда, и тогда на выручку крестьянцам поспешил рабочий батальон Степана Вараксина.
Важенин уж знал, что Вараксин – казак, родом из станицы Кичигинской Троицкого уезда, слесарь с завода «Столль и К°», коммунист. Это был чубатый широкогрудый парень, и его синие незамутненные глаза открыто и весело смотрели на мир.
Рабочий-комбат в этом бою бежал почему-то впереди своих цепей, бил из маузера, длинного, как ружье, и Важенин тотчас понял, что товарищ еще не обстрелян и потому полагает, будто его первейший долг мчаться во главе атаки, а то, не дай бог, еще подумают: он трус.
Благодаря короткими рваными словами так кстати подоспевшую помощь, Важенин внезапно всем своим существом почувствовал невнятную смертельную опасность и, бросив торопливые взгляды вокруг, увидел: конная лава, раскручивая клинки, несется на небольшой увал, где сгрудилась пулеметная команда Ивана Лабудзева.
Кузьма без труда определил, что вершники – казаки, ибо только они и в белых, и в красных войсках не подрезали коням хвосты. И вот теперь, гикая и разжигая себя злобой, белые натекали на Лабудзева, и ему было худо.
Красные пулеметы зашлись в горячечном бормотании, стук их слился в сплошную струю воя, но лава уже не могла и не хотела сдержать коней.
Важенин на бегу повернул свой батальон к увалу. Красноармейцы бежали на казаков, хрипя, обжигаясь горячим ветром июля и пороховых газов. Встретив на пути чьи-то старые окопы, они спрыгнули вниз, в сушь грубой глины, и сразу открыли огонь.
Кузьма поспел вовремя. Из неглубокой щели, близ увала, он увидел Лабудзева за пулеметом: рядом, без движения лежали номера «максима», все мертвые; а над Иваном крутился казак с перекошенным лицом и норовил достать пулеметчика длинной полицейской саблей.
Важенин выстрелил в конника из нагана и продолжал стрелять даже тогда, когда казак кулем валился с седла. Затем, выскочив из окопа, Кузьма, бог ведает для чего, схватил за повод испуганную кобылку убитого, и передавая ее Ивану, поднявшемуся с земли, сказал, как в детской игре, весело и значительно:
– Бери и помни!
– Это я навеки запомню, браток, – хрипло отозвался Лабудзев, – и матушка моя, даст бог, запомнит. Спасибо тебе.
– Да ты о чем? – сконфузился Важенин. – Перестань!
Вскоре наступила ночь, и оба командира условились отдыхать рядом, меж Долгой и Ключевкой.
Развернув скатки, постелив одну шинель под себя, а другой накрывшись с головами, товарищи свернули козьи ножки и, покуривая, стали беседовать.
