Текст книги "Годы в огне"
Автор книги: Марк Гроссман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)
Однако ума у этого дурака оказалось больше, чем у сотенных. Вполне понимая, что может случиться, когда полк получит патроны, Гришка за день до отъезда изловчился перейти в пехотный запасной полк и остался в Челябинске.
…К исходу недели эшелоны наконец миновали Аша-Балашовский завод; Уфа была совсем близка. К этому сроку уже даже в мелочах спланировали восстание. Как только полк получит патроны и выйдет на позиции, ревком подаст сигнал мятежа.
Двенадцатого апреля, в вербную субботу, эшелоны разгрузились в Уфе и пешим порядком отправились в Бугульму. Оттуда курень повернул резко на юг, на станцию Сарай-Гир Самаро-Златоустовской железной дороги.
К чугунке вышли тридцатого апреля 1919 года. Здесь полку наконец-то выдали патроны (двести пятьдесят штук на бойца) и пулеметы со снаряженными лентами. Измотанные тяжелыми маршами по грязи, пехотинцы все же повеселели: теперь можно свести счеты с ненавистным офицерьем и уйти к красным!
Оставался последний двенадцативерстный переход из Сарай-Гира в село Кузькино Бугурусланского уезда Самарской губернии.
И Колчак, и Ханжин, и Каппель знали, что большевистский командующий Фрунзе наметил главный удар в разрыв между 3-м и 6-м корпусами белых. Значит, Сарай-Гир и Кузькино попадали в зону красного наступления, и именно туда стягивались пехотные полки, чтобы перехватить клинки казачьей бригады Ивана Каширина, идущей на острие удара. Каширин прорвался к железной дороге, рейдировал где-то рядом и мог в любой час выскочить из засады.
В ночь на первое мая куренной атаман приказал сотням идти марш-броском на Кузькино.
Ревком еще в Челябинске оповестил своих, что Каппель и контрразведка договорились рассосать сотни по пехотным полкам 11-й дивизии. Это означало разобщение подполья и крах восстания, так и не родившегося на свет.
Из Сарай-Гира спешили в черной слепоте ночи, еле вытягивая сапоги из холодной жирной жижи, со вздохом вспоминали молчаливых крестьян и рабочих «чугунки», их взгляды, полные грозы. Для тех безмолвных людей эти сотни в погонах были враги, опора ненавистного режима.
В Сарай-Гире, перед маршем, начальник 11-й пехотной дивизии устроил войскам смотр. Генерал оглядел четкие ряды сотен, обратил внимание на лихо торчащие папахи офицеров – и сообщил, что «козацькому роду нема переводу». Затем он выразил совершенную уверенность: красных скоро вышибут из Самары, а там – Москва, где на столбах повиснут все те, кто остался от сборища большевиков.
«Панове молодцы» кричали «Рады стараться!», у начдива выступили на глазах слезы, и все были довольны друг другом: генерал – куренем, а курень – старым дураком на коне.
Потом говорил атаман Святенко, что он надеется на сотни, как на каменную стену, что один их вид обратит красных в бегство, и «козаки» опять весело и жидко кричали «Ура!»
В три часа дня первого мая головные взводы полка вошли в Кузькино. Крестьяне и какие-то солдаты, надо полагать, расквартированные в селе, глядели на «самостийников» не столько с любопытством, сколько с ненавистью.
Четвертая сотня, не останавливаясь, отправилась в окопы, вырытые в четырех верстах от Кузькино. Остальные по команде составили винтовки в козлы и повалились на травку площади. Поговаривали, что сегодня же «козаков» введут в боевую линию, передав сотни пехотным полкам.
Орловский велел тотчас всем членам ревкома собраться в овраге, отгороженном от деревни садами крестьян.
Когда подпольщики сбежались туда, Василий Иванович заявил, что «настав сичи час» и надо немедля поднимать мятеж, пока людей не растащили в чужие полки.
Все согласились, что это разумно, и условились о сигналах и начале восстания.
Поднимает мятеж 3-я сотня двумя выстрелами в воздух. По этому знаку все подпольщики, а за ними и полк, бросятся к козлам и расхватают винтовки. Затем прогремит залп, тоже в воздух – сигнал, что парный выстрел услышан и курень поддерживает своих.
Главная задача поначалу – истребить офицеров своего и пехотных полков, стоящих в Кузькино. Уничтожить надлежит также истинных добровольцев, кулаков и филеров Гримилова.
Ревком еще совещался, когда Орловский приказал группе подпольщиков отправиться в село под видом квартирьеров. Разведке поручалось выяснить, какие полки стоят в деревне, как они отнесутся к восстанию, как охраняются штабы, где стоят пулеметы. Следовало также узнать, на чьей стороне окажутся крестьяне, когда заполыхает мятеж.
Посланные вернулись через час. Сведения, которые они принесли, вполне обнадеживали. И солдаты, и крестьяне села ненавидели Колчака.
Разведка донесла, что в Кузькино стоят штабы и роты двух пехотных полков, Отдельного егерского батальона 11-й Уральской дивизии и Исетский полк 12-й Уральской дивизии. Доставлены были и непроверенные сведения, что в селе есть какие-то мелкие подразделения Златоустовского полка.
Позиции этих частей, как выяснили раньше, находились в четырех верстах. На ближних холмах выстроились пушки, а рядом пехотинцы и артиллеристы рыли окопы.
Но много существеннее были сведения, что пехота «бродила». Там тоже оказались сильные подпольные группы, и достаточно одной искры, чтобы полыхнул пожар.
Еще вчера полки получили приказ наступать на Васильевку и Новоаширово и оттеснить красных за реку Кинель.
2-й и 3-й батальоны Исетского полка (он формировался в Екатеринбурге, – и там тоже готовили мятеж), понукаемые офицерами, вышли из Кузькина и стали развертываться в боевой порядок. Но 1-й батальон идти отказался и угрожал остальным огнем. Бунт возглавили екатеринбуржцы Константин Белов, Иван Кокин и Алексей Латков.
К мятежникам кинулись офицеры, и штабс-капитан Панич ударил нагайкой одного из вожаков подполья. Тот не сдержался и выстрелил в обидчика из винтовки. Раненый сполз с коня и трясущимися пальцами вытащил из кобуры наган.
Когда обессиленный офицер наконец взвел курок, рядовой исчез, а остальные солдаты отправились в Кузькино. Как выяснилось немного позже, стрелявшего укрыл у себя в подполе крестьянин Федор Прокопьевич Сенцов.
Пытаясь предупредить бунт или развал 2-го и 3-го батальонов, офицеры вернули их в село и попытались там арестовать зачинщиков волнений. Солдаты ответили огнем, но офицерам удалось отнять у них пулемет.
Начальник дивизии, плохо понимая, что может случиться в ближние часы, назначил следствие.
…Ревком куреня уже заканчивал обсуждение неотложных дел, когда подошли повторно посланные в деревню «квартирьеры». Обстановка в селе и на позициях была вполне ясна, единственное исключение составлял егерский батальон. Его взводы охраняли штабы и знамена полков; ходили слухи, что батальон раньше выполнял карательные функции. Солдаты, похожие на анархистов семнадцатого года, носили черные бескозырки и подрезанные на манер бушлатов шинели. Один бог знает, куда они повернут дула своих карабинов.
Ревком куреня решил: если станут стрелять в повстанцев, смести батальон с лица земли.
Члены военно-революционного совета старались предусмотреть все, что можно.
Погоны решили пока не снимать, чтоб раньше времени не встревожить офицеров.
Позаботились и о крестьянах. Сигнал о восстании прозвучит лишь по возвращении стада, то есть тогда, когда на улицах уже не будет жителей.
В первую очередь предстояло атаковать штаб 41-го Уральского пехотного полка, вполне известного куреню. Это был тот самый полк, что формировался в Челябинске, полк, в котором озверевшие офицеры растерзали рядовых Зайцева и Маликова.
В семь часов стадо вернулось домой, и Кузькино затихло.
Наступил решительный срок.
В семь часов тридцать пять минут вечера тишину села разорвали два сигнальных выстрела. Стреляли Федор Колчук и Иван Иштван.
– До брони! – этот призыв к оружию, повторенный всеми пятерками, разнесся, кажется, по самым дальним переулкам и окраинам села.
К бойцам кинулся сотенный Белоконь.
– Хто стриляв, сучьи диты? Хто?!
Мелькнул штык винтовки Василия Короля, и капитан без дыхания рухнул навзничь.
Услышав стрельбу, поспешили к взводам командиры. Впереди бежали куренной атаман и сотник Лушня.
Им преградили дорогу.
Святенко закричал: «Геть з-перед очей!» – и вытащил из кобуры браунинг. Глаза атамана налились кровью.
Сюда уже спешили со штыками наперевес Степан Пацек, Михаил Забудский, Андрей Лебедь, Иван Лисовец, братья Натыкины.
Куренной только теперь понял, в чем дело, и на ходу выстрелил в Пацека. Он нервничал и – промахнулся.
В ответ грянул нестройный залп, и все шесть офицеров упали на землю.
Казалось, в людях безудержно прорвался вековой гнев нищеты, бесправия, унижений, гнев вечного труда и недоедания перед сытым самодовольством помещиков и буржуа. Теперь едва ли можно было остановить этих людей, у которых «на вику горя – море, а радощив – и в ложку не збереш».
Клич «Бей золотопогонников!» гремел над площадью, и за полчаса мятежа были уничтожены восемьдесят офицеров.
Бунчужный, заменивший Кургузова, пытался стянуть к себе «справных козаков» и стрелял почти в упор по своей сотне.
Его свалили пулеметной очередью.
Еще в начале мятежа люди Василия Киселева кинулись к телефонным проводам, что связывали штабы в селе с Сарай-Гиром, с батареями и заставами близ Кузькина.
Покончив с офицерами, Пацек вскочил на первого попавшегося коня и во главе 3-й сотни кинулся снимать пехотные заставы. Захваченные врасплох, они не оказали никакого сопротивления.
Паника летела по белым частям, и всюду бурлил крик, что красные напали с тыла, и всем теперь смерть, и надо скорей задирать руки!
Пацек, разоружив заставы, поскакал к пушкам. Пехотное прикрытие орудий, увидев конницу, пустилось бежать, а прислуга, напротив, встретила восставших дружеским «Ура!».
А в это время в селе гремел огневой бой. Первая сотня куреня, к которой примкнула пехота, обрушилась на штабы полков.
Навстречу Лебединскому, управлявшему сотней, и Максиму Мартынюку бежали три офицера Исетского полка. Они были испуганы, бестолково кидались из стороны в сторону, кричали: «Что случилось? Где красные? Отставить панику!»
Один из них схватил Мартынюка за ворот, рванул к себе.
– Куда бежишь?!
Выстрелы пригвоздили исетцев к земле.
Уральский (Челябинский) 41-й полк, не забывший еще трагедии в Красных казармах, загнал в канаву унтер-офицера 8-й роты Виноградова. Это был тот самый унтер, по доносу которого офицеры расправились с рядовыми Зайцевым и Маликовым.
Виноградов вполне понимал, что его ждет, и была у него теперь неравная борьба со смертью.
Писарь Дмитрий Пигин бросил в канаву ручную бомбу. В следующую секунду восставшие кинулись к унтеру, его тело взметнулось на штыках в воздух и жестко грянулось о глиняный грунт площади.
Кузькино продолжало кипеть от выстрелов и криков. До нового пятистенка, где помещался один из штабов, восставшие не добежали: с колокольни и штабного чердака ударили пулеметы.
Штаб подавили быстро, закидав гранатами, а колокольня выгрызала бреши в цепях атаки.
Часть площадки окаймлял каменный забор, и Лебединский приказал бойцам укрыться за ним и стрелять по вспышкам.
Уцелевшие в этой бойне офицеры и добровольцы, спасая себе жизнь, бросились на север, в тыл. Их не преследовали: за селом уже стояли заставы куреня и вылавливали беглецов.
Около роты добровольцев и три поручика пытались увезти с огневой пушки. Белым удалось смять заслоны и вырваться на сарайгирскую дорогу.
Пацек, узнав об этом, приказал конной разведке Акима Приходько скакать вдогон. Конница посекла офицеров и артиллерийскую прислугу, не пожелавшую сдаться, и отбила три пушки из четырех.
Был еще островок сопротивления – егерский батальон, но на него навалились всем скопом и смяли тотчас.
К началу майской лунной ночи все было кончено. Мятежные полки похоронили убитых, снесли раненых в избы, перевязали и наконец стали строиться на площади. Теперь уже все срывали с себя погоны, а крестьяне кричали «Ура!», обнимали солдат и не прятали счастливых слез. Многие местные парни бежали проститься с матерями, чтобы тотчас записаться в армию. В полночь курень и пехотные полки построилась на площади. В общем строю стояли стрелки, орудийные и пулеметные команды, связь, полевой госпиталь, конная и пешая разведки. А чуть поодаль приготовился к походу огромный обоз с боеприпасами, продуктами и прочим военным добром.
Степан Пацек, в окружении ротных, объехал верхом все это неоглядное каре, поздоровался со славными сынами революции, поздравил их с наступившей эрой свободы и грядущих сражений за рабочую и крестьянскую власть.
Объезжая полки вслед за Пацеком, Орловский, Лебединский, Киселев пристально вглядывались в лица солдат, облитые ярким лунным светом. И командирам казалось: они читают в глазах полков радость освобождения. Кончился кошмар постоянной слежки и провала, риска пыток и смерти, барского пренебрежения офицеров к массе рядовых. Впереди были иной риск, иные труды, полные благородства и самоуважения.
Закончив объезд и подсчитав бойцов (всего набралось две с половиной тысячи человек), ревком, не слезая с коней, выделил из своего состава трех делегатов – Василия Киселева, Василия Короля и Георгия Назарука. Этим надежным людям поручалось добраться в ближайшую часть Красной Армии, то есть в конную бригаду Ивана Каширина, и предупредить ее о подходе мятежных полков. Делегатов обязался провести на советские позиции крестьянин Тарас Владимирович Мязин. С ним о том условились еще до боя.
Вся четверка, не мешкая, исчезла во мраке ночи.
Через полчаса, вслед за ними, двинулись колонны стрелков, артиллерии, обозов.
Вскоре смертельно уставшие, но радостно возбужденные люди вошли в большое село Васильевку, но каширинцев там не оказалось. Оставалось ждать посланных ранее делегатов.
А тем временем к боевому охранению 1-го Верхне-Уральского красного казачьего полка, на берегу Большого Кинеля, приблизился бородач богатырского роста. Под штыками и жесткими взглядами красноармейцев он переминался с ноги на ногу, вздыхал и позвякивал уздечкой.
Задержанного отвели к командиру верхнеуральцев Галунову.
Комполка посверлил подозрительного мужика взглядом, спросил сухо:
– Кто таков?
Задержанный, увидев на фуражке командира большую красную звезду, повеселел, однако проявил разумную осторожность.
– Да вот лошадь ищу… – мямлил он. – Запропастилась окаянная.
Галунов прервал его грубовато:
– Ты мне, дядя, песок в глаза не сыпь, не то… Война кругом. Кто будешь?
Мязин еще колебался. На нем теперь лежал громадный ответ за судьбу мятежных полков, за их новую жизнь.
Видя, что задержанный мнется, командир спросил в упор:
– Много ли белых в Васильевке, Александровке, Кузькино?
Тогда Мязин, решившись, отчаянно махнул рукой и сказал, не то хохоча, не то плача:
– Ежли вы есть наша долгожданная Красная Армия, то я принес вам великую радость!
Галунов подошел вплотную к нежданному гостю.
– Какую?
– Три полка перебили своих офицеров, идут к вам. Однако опасаются, как бы впросак не попасть.
Галунов возбужденно потряс огромную лапу Мязина.
– А не врешь, дядя?
– Нет. Тут, рядом, в овражке, бойцы меня ждут. Ихний ревком. Велишь позвать?
– Зови. Однако своих людей дам, а то еще заплутаешь, мой дорогой!
Мязин согласно кивнул кудлатой головой. Он понимал: обижаться глупо, не то теперь время, чтобы верить на слово первому встречному.
– Вандышева – ко мне! – приказал Галунов.
Вскоре перед командиром полка вырос его помощник.
– Слушаю тебя, Семен Петрович!
Узнав, в чем дело, помкомполка кивнул своему ординарцу красноармейцу Ядренникову и двум бойцам разведки, и вся четверка исчезла в кустарнике реки.
Медленно и нудно текло время. Но вот наконец дрогнула прибрежная зелень, и возле Галунова появился Ядренников. Чуть позади переминались с ноги на ногу трое незнакомцев в солдатской форме, без погон.
– Так что осмелюсь доложить, – сообщил Ядренников: – Задание выполнил. Людей привел.
– Где Вандышев?
– Ваш боевой помощник Федор Вандышев ведет восставшие полки опять же сюда!
– Добре. Свободен.
Киселев, увидев Галунова, сказал дрогнувшим голосом:
– Здоров був, братичок…
И спросил:
– Может, обнимемся?
– Теперь можно! Раз Федя Вандышев [59]59
С. П. Галунови Ф. А. Вандышев – уральские казаки. Верхнеуралец, участник мировой войны С. П. Галунов и уроженец поселка Пичугинский Ф. А. Вандышев воевали с неприятелем под Верхнеуральском, Белорецком и Белебеем в пору знаменитого рейда по тылам белых.
После гражданской войны С. П. Галунов громил остатки банд в уральских лесах, был на партийной и хозяйственной работе в Свердловске.
Ф. А. Вандышев в 1921 году – помощник начальника Верхнеуральской уездной милиции. В том же году в уезде появилась двухтысячная банда Черского. Вандышев за двое суток сформировал полк в четыреста сабель и бросился наперерез белым. Суточные переходы достигали ста верст. Банда была полностью порублена и взята в плен.
Ф. А. Вандышев – участник Великой Отечественной войны. Умер в Челябинске.
Оба командира в свое время были награждены высшими орденами Республики.
[Закрыть]проверил – значит, так оно и есть.
Невысокий, круглолицый Галунов одним движением распахнул кожанку, сдвинул шашку, чтоб не мешала, и горячо облапил за могучие плечи бородача Мязина. Потом, весело потирая усы, поцеловался со всеми членами ревкома.
– Ну, браты, мы теперь тут таких делов наделаем!
С первыми лучами рассвета в Новоаширово начали втягиваться колонны мятежных полков. Над знаменным взводом реяли самодельные красные флаги, а в воздухе мощно гремел «Интернационал».
У околицы восставших встречал духовой оркестр красной бригады, и крестьяне и красноармейцы кричали приветствия.
Полки еще равнялись на сельской площади, когда в Новоаширово прискакал комбриг. Попеременно стискивая руки членам ревкома, говорил, сияя:
– Благодарствую от имени революции. И позвольте от себя – тоже!
Тут же, на заре второго мая 1919 года, образовался сам собою громадный митинг, звучали короткие яркие речи, и воздух пенился от криков «Ура!».
Каширин слушал всех внимательно, в задумчивости мял рыжую бородку. Однако на миг отвлекся и что-то шепнул одному из ординарцев. Тот исчез, но вскоре вернулся, ведя в поводу черного, как ночь, коня. Как позже узнали – это был запасной жеребец комбрига.
Увидев, что лошадь снаряжена и под седлом, Каширин взял ее за повод и попросил слова вне очереди. Прямо у трибуны он вручил свой дорогой подарок революционному крестьянину-бедняку Тарасу Владимировичу Мязину.
Митинг еще не кончился, а в Александровку, Васильевку и Кузькино, оголенные восставшими, уже потекли красные казаки – расширять прорыв, пока белые еще не успели оклематься от потрясения.
В тот же день, второго мая красные перехватили донесение Каппеля Колчаку. Белый комкор сообщал своему верховному, что курень имени Шевченко, входивший в 11-ю дивизию 6-го Уральского корпуса, перебил своих офицеров и офицеров 41-го и Исетского пехотных полков и вместе со всем имуществом дивизии перешел к неприятелю.
Организовать сопротивление большевикам, докладывал Каппель, на всем участке обороны корпуса нечем.
Генерал не упомянул, что офицеры, спасшиеся от разгрома, занесли страх и неуверенность во все части корпуса, что мятеж разрушил железнодорожное движение на участке Сарай-Гир – Филипповка и есть сведения, что Фрунзе приказал своим войскам немедля распространяться в глубину [60]60
Участник боев в этом районе, комиссар чапаевской дивизии Дмитрий Фурманов писал в романе «Чапаев»:
«Перешедший к нам полк Тараса Шевченко спутал у них в этом месте карты и сразу ободрил бившиеся здесь красноармейские части. Неприятельский фронт был поколеблен… Росли надежды, прибавилась сила. Развивавшееся наступление сулило победу».
Третьего мая 1919 года командующий Южной группой Восточного фронта М. В. Фрунзе сделал заявление для печати о подвиге украинского полка.
[Закрыть]. Впрочем, это было ясно и так, без доклада.
Через десять дней близ Большого Кинеля состоялось общее собрание добровольческого полка, составленного из бойцов куреня и пехотных полков. Добровольцы клялись, что «не опустят своего Красного знамени до полной победы и с честью умрут на холмах Урала за Советскую власть…»
В заключение на трибуну поднялся председатель военно-революционного совета нового полка Василий Орловский и в напряженно-торжественной тишине прочитал телеграмму в Москву. Депеша была адресована Ленину.
Вот что в ней говорилось:
«Приветствуем дорогого вождя Всероссийского пролетариата от полка имени Шевченко и с радостью сообщаем, что наш полк перебил весь белогвардейский состав, всех увлекши за собой. Три полка белогвардейцев и батарея перешли на сторону красных. Войска теперь находятся в полной боевой готовности.
Горим желанием немедленно ринуться на врагов трудового народа.
Просим Вашего разрешения наименоваться Украинским Советским Добровольческим полком имени Ленина».
Через некоторое время такое разрешение было получено, и в списках частей Красной Армии появился «210-й стрелковый украинский имени Ленина полк».
Итак, часть, на стяге которой было написано имя вождя, начинала свой путь. Путь, в котором были жертвы и неудачи, кровь и муки, но не было ни измен, ни поражений [61]61
Избранный ревкомом командир полка Степан Пацек(все необходимые инстанции утвердили его в этой должности) без страха и упрека водил свои батальоны в самые горячие бои. Он был смертельно ранен в рукопашной близ станции Ак-Булак. Похоронен на привокзальной площади г. Оренбурга.
Максим Мартынюк, заменивший Пацека, дошел с боями до Белоруссии. Здесь был изрешечен пулями в атаке и скончался в г. Мозыре. Похоронен в Киеве.
Федор Самойлович Колчукдослужился до погон генерала. В годы Отечественной войны командовал стрелковым корпусом.
Дионисий Емельянович Лебединскийдожил до глубокой старости. Умер в возрасте восьмидесяти четырех лет в селе Уралове на Сумщине.
[Закрыть].
ГЛАВА 21
«СЕРП» СООБЩАЕТ
В один из редких прохладных дней второй половины июня Павлуновскому принесли очередную почту, и он, отложив все дела, стал изучать донесения.
Покончив с этим, придвинул к себе пакет, на котором не было обычной пометки «секретно», вскрыл его и удивленно пожал плечами. На листках, исписанных мелкими торопливыми буквами, значилось:
«Серп» сообщает вне задания…»
Особый отдел армии только что получил от разведчика, носящего кличку «Серп», совершенно секретные сведения о составе и планах корпуса Каппеля, собранные по крохам в штабе Ханжина. И вот теперь, всего лишь через неделю, «Серп» присылает обзор, который ему не поручали и который потребовал от него, без сомнения, массу времени и усилий.
В донесении говорилось:
«Посылаю выписки из газет Урала и Сибири. Они помогут красной пропаганде и фельетонистам советских газет. Цитаты вполне красноречивы и потому почти лишены пространных комментариев. Иные из газетных сообщений могут звучать, как «выдумка красных» и желание оклеветать белую прессу. По этой причине везде точно названы газеты, города, где они выходят, даты. Сохранены стиль, грамота и пунктуация подлинников».
Особый отдел и армейские пропагандисты, разумеется, знали о существовании газет, которые во множестве возникли на земле, захваченной неприятелем. Это были листки кадетов, эсеров, меньшевиков, черносотенцев, армий и кооперативов, земцев и городов.
И вот «Серп», внедренный в контрразведку армии Ханжина, заваленный срочными и сложными заданиями особого отдела, пунктуально выполняя их, читает сверх того десятки подшивок врага, систематизирует сведения и перебрасывает их через линию фронта. Есть чему удивиться!
Над Уфой уже сгущались вечерние сумерки, жаркий день сменялся желанной прохладой. Постучала в дверь и вошла секретарь отдела, пожилая политкаторжанка Мария Черняк: «Я могу уйти, Иван Петрович?» Он торопливо отозвался: «Да, да, Мария Иосифовна, извините».
Затем отключил телефон и придвинул обзор к себе.
«ЧТО ОНИ ПИШУТ О НАС
«Курганская свободная мысль» седьмого мая 1919 года публикует «молнию»:
«Российское телеграфное агентство сообщает следующее кошмарное известие: «Исполком Тамбовского совдепа постановил поставить в Тамбове памятник Иуде Искариотскому».
«Курганская свободная мысль» неоднократно подчеркивает на своих страницах, что пишет обо всем «с исключительной точностью». Еще седьмого декабря 1918 года она напечатала сообщение:
«УБИЙСТВО ШАЛЯПИНА
Получены достоверные сведения, что Ф. Шаляпин расстрелян большевиками за «контр-революционность»…
Точно неизвестно, за что и когда Ф. Шаляпин был приговорен к смертной казни. Друзья Шаляпина помогли ему бежать, но на границе Финляндии Ф. Шаляпин был застигнут красными, но не сдался им живым и был застрелен».
Надо полагать, чтение этой заметки доставит немало веселых минут Федору Ивановичу, который, как известно, не чуждается юмора.
Листки подальновиднее стараются печатать такое, что почти невозможно проверить. «Шадринская народная газета», именующая себя, конечно же, «независимым ежедневным общественно-демократическим органом», утверждала восьмого июля 1919 года:
«…Мы знаем, что жителей вновь занятых местностей, всех, кто способен носить оружие, в первых рядах направляют на наши войска, а за ними уже пускают коммунистов и китайцев с пулеметами.
Это все сущая правда, которую подтвердит каждый честный солдат, побывавший на фронте».
Но «темнота», как именует своих земляков шадринский «общественно-демократический орган», невзирая на божбу «честных солдат», считает в слепоте своей, что «там, где, мол, Советская власть, там живется лучше, там, мол, теперь никого не трогают, никого не зорят, и вот если была бы у вас здесь Советская власть, не отобрали бы у вас лошадей, телеги и вас бы самих не погнали на фронт бить своих же братьев».
Ах, глупые, темные сограждане шадринских редакторов! Они враги себе, ибо не понимают, что
«НАДО ВЕРИТЬ В АРМИЮ
…скоро мы будем свидетелями сокрушения последних расчетов большевизма… Население не желает больше красной власти, оно ушло вместе с нашими спокойно отходившими войсками; мужская часть его хватается за оружие, примыкая к нашей сосредоточившейся, сгущающейся армии.
И как будто час расплаты наступает. Развязка близится…»
Вот именно – «как будто», если иметь в виду, что красные через неделю займут Екатеринбург.
Самое трудное – объяснить читателю, почему красные бьют белых, без промедления продвигаясь на восток. Впрочем, наиболее изобретательные газеты знают ответ и на этот вопрос и, конечно, не скрывают его от читателей. Разумеется, лучше других разобрались в этой воинской проблеме печатные органы армий. Выходящий в Екатеринбурге, бок о бок с множеством гражданских газет, «Голос Сибирской Армии» разговаривает с солдатами и офицерами, как всегда и при любых обстоятельствах, «только честно». С первого дня своего существования. Так еще двадцать девятого марта 1919 года газета передавала самые последние
«НОВОСТИ С ФРОНТА
Взятые в боях пленные 3-го Бирского совдеповского полка показали, что в приказе по полку объявлена награда в 1000 рублей каждому красноармейцу, который захватит живым солдата Ишимского или 14-го Иртышского сибирского полка. За взятие же офицера 10 000 рублей».
«Курганская свободная мысль», о которой уже шла речь, создает на своих страницах поистине ужасную, леденящую кровь картину «красных забав»:
«Вот как описывает это один казанец, бывший очевидцем «праздника бедноты»…
Рубили, кололи, стреляли куда и по чему попало… Детей со смехом поднимали на штыки… Толпами врывались в дома, коверкали все попадающее на глаза, выбрасывали из окон верхних этажей мебель, людей, книги, кошек, собак. Внизу подхватывали и буквально разрывали на части.
Город плакал и стонал. Кровь человеческая текла по улицам ручьями… Дикари плясали какие-то вакхические, им одним понятные танцы вокруг пожарищ, пели непристойные песни, делили добычу, резали и стреляли пленников…»
Короче говоря, как сообщили в мае 1919 года «Вестник Приуралья» и прочие «народные газеты», – «Патриарх Руси, Тихон, отлучил от церкви и предал анафеме всех исповедывающих веру большевизма».
ЧТО ОНИ ПИШУТ О СЕБЕ
Пятнадцатого июля 1919 года (день назад красные заняли Екатеринбург!) «Шадринская народная газета» извещала:
«ВСТРЕЧА КОМАНДУЮЩЕГО ЮЖНОЙ СИБИРСКОЙ АРМИИ ГЕНЕРАЛА ВЕРЖБИЦКОГО
14-го июля в 12 часов дня на станцию Шадринск прибыл поезд с генералом Вержбицким… Генерал обратился к представителям города с краткой речью, в которой указал, что после 14-месячных неустанных боев он привел к нам свои войска на отдых.
Перейдя к характеристике положения дела, генерал отметил, что никогда еще, за все время борьбы с большевиками, общее положение не было так хорошо…»
Обыватели, вероятно, переглядывались, скребли затылки и усмехались про себя. Впрочем, к вранью все уже давно привыкли: беспардонно лгали все генералы, кто как мог.
Им приходилось не раз и не два делать веселую мину при скверной игре, объясняя причины отступления высшими соображениями стратегии. Газеты колчакии утверждали, что «сибиряки намерены завлечь советские войска (мадьяр, латышей, китайцев) в глушь Сибири, чтобы их там уничтожить по примеру 1812 года». Это вызывало насмешки и красных, и белых.
Дело дошло до того, что красные полки научились преследовать бегущих белых на подводах, которыми Тухачевского снабжали за небольшую плату местные крестьяне и небогатые казаки. Остряки немедля прозвали такую войну на подводах – подводной войной.
«Уральская жизнь», выходившая в Екатеринбурге, в начале июля напечатала статью «Конец красной армии». Следовательно, белым победителям воевать уже было не с кем. Тем не менее, командующий Сибирской армией генерал Гайда решил, что маслом каши не испортишь, и опубликовал в той же газете приказ № 163.
«Последние две недели показали, насколько наша молодая армия сильна: наше наступление на всем фронте идет успешно, все участники последних боев, перенося огромные лишения, как всегда, доблестно выполняют свой священный долг.
В это время злонамеренными людьми по городу распространяются слухи, сеющие недоверие к боеспособности нашей молодой, но славной Армии.
По имеющимся у меня сведениям, распространению этих слухов способствуют даже некоторые из офицеров.
Объявляю, что все, особенно носящие военную форму, способствующие распространению недоверия к Армии, будут мною рассматриваться как друзья большевиков и караться по всем строгостям законов военного времени».
Не станем придираться и задавать генералу вопросы, на которые он не сумеет ответить. На такой, например: почему его дивизии переносят «огромные лишения», если уже состоялся «Конец красной армии»?
Итак, «злонамеренные люди», в том числе и собственные офицеры, распространяют «слухи», и генерал Гайда, и генералы побольше и поменьше грозятся покарать их.
Дабы никто не думал, что военные тратят слова впустую, «демократическая областническая газета» «Наш Урал» публикует «Приказ по Сводному корпусу генерал-майора Гривина». Генерал приговорил к смерти через повешение секретаря профессионального союза металлистов Нязепетровского завода, мобилизованного солдата Николая Крушина. Крушин призывал земляков не давать Колчаку ни одного солдата и сорвать мобилизацию в белую армию.
Задержите внимание на обстоятельстве, которое, по мнению Гривина, усугубляет вину приговоренного к казни: он – деятель рабочего профсоюза.
Через несколько дней газета сообщает, что приговор приведен в исполнение, и затем предупреждает екатеринбуржцев:
«СЛУХИ
За последние дни по городу распространяются с провокационными целями слухи о больших неудачах на фронте, о выступлении большевиков в тылу и пр. Мы предостерегаем наших читателей не доверять этим слухам и сохранять полное спокойствие. Слухи распространяются, очевидно, с целью создания паники в тылу и ясно, из каких источников они исходят».
Челябинский «Вестник Приуралья» спешит поддержать екатеринбургского собрата и публикует приказ командующего Западной армией генерал-лейтенанта от артиллерии Ханжина.
Генерал утверждает, что «в тылу находятся преступные лица, которые ведут агитацию за восстановление власти большевиков», и приказывает:
«Всем гражданам сел, деревень и станиц немедленно арестовывать и доставлять Военным Властям всех бунтарей большевиков и агитаторов…»
Затем командующий требует от своих дивизий «беспощадными мерами водворить порядок»; жителей, виновных «в укрывательстве, участии в восстании или хранении военного оружия», расстреливать, а их имущество и дома – сжигать.
Бывший фельдшер австро-венгерской армии, а ныне командующий Сибирской армией Колчака Рудольф Гайда считает приказы своих русских коллег болтовней – и подает генералам надлежащий пример. Газета публикует
«ПРИКАЗ ВОЙСКАМ СИБИРСКОЙ АРМИИ
9-го мая 1919-го года № 283 г. Екатеринбург
Объявляю для сведения, что 5-го мая с. г. Военно-Полевым Судом, за побег с военной службы, приговорены к смертной казни через расстреляние солдаты Отдельного Бессмертного ударного генерала Гайда полка Николай Арапов и Кирилл Федотовских.
Приговор я утвердил.
7-го мая в 10 часов утра приговор приведен в исполнение.
Командующий Сибирской армией генерал-лейтенант Гайда.Начальник штаба Генерального Штаба генерал-майор Богословский.Помощник Главного Военного Прокурора театра военных действий при штабе Сибирской Армии Полковник Мельников».
К Гривину, Ханжину и Гайде присоединяется «Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего Генерального Штаба Генерал-Майор Лебедев». В его приказе № 143 сказано:
