Текст книги "Годы в огне"
Автор книги: Марк Гроссман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)
Прилепский остановил роту во дворе и сказал небольшую речь. Он сообщил, что красные висят у них на плечах, надо глядеть в оба, а еще важнее – хорошо выспаться перед длинным маршем.
Тут же были назначены в караул добровольцы Куркин и Петухов, пусть начинают службу без раскачки.
Солдаты поддержали ротного, хотя и не отказали себе в удовольствии посмеяться над потешным сочетанием «курка» и «петух».
Через полчаса рота спала сном праведника, и лишь челябинские боевики с винтовками в руках «охраняли» ее покой.
Именно в это время в скупом лунном свете мелькнули темные фигуры людей. Часовые насчитали семнадцать человек и облегченно вздохнули: свои.
Передав винтовки Иосифу Солодовникову и, таким образом, «разоружившись», охрана тотчас исчезла. А боевики, достав из-за пазух наганы и «бульдоги», прошли на дачу.
У пирамид с оружием немедля встали братья Владимировы и Александр Евсеев. Затем Иван Кошарнов «схватил» командира роты, связал ему руки, а всех солдат разбудил и выгнал во двор: строиться.
– Вот что, воинство, – сказал Иван, когда безоружные взводы замерли под луной. – В Челябинске красные, и всякое ваше сопротивление – петля вам же на шею. Так что сидеть тихо.
Во двор привели ротного, и Кошарнов помог связанному взобраться на телегу, сиротливо торчавшую у крыльца.
Когда поручик утвердился там, Иван стал рядом и крикнул не столько офицеру, сколько рядовым, чтоб слышали и запомнили:
– Всё! Кончилась колчакия, вашбродь!
Арестованный ответил, не страшась:
– Мы победим, а враги наши сгинут!
Солдаты, открыв рты, смотрели на пока еще живого поручика.
Кошарнов, на всякий случай, «разгневался», сорвал с офицера погоны и велел двум своим отвести его в сторонку для понятного дела.
Братья Владимировы подхватили Прилепского под локти, увели в лесок и, развязав, постреляли в воздух. Затем попросили, как можно скорее, пока ночь, спешить на явку.
Семен Иванович, пожав руки товарищам, исчез в ночной темноте.
Владимировы вернулись на дачу, доложили, что «приказ исполнен», и Кошарнов велел роте идти в сарай и досыпать свое.
– А что потом? – полюбопытствовал какой-то смельчак.
– Утром придет комиссар, всех уведут, куда следует, и, наверно, отпустят.
Солдаты, оживленно перебрасываясь словами, пошли исполнять команду.
Подпольщики вынесли винтовки и боезапас взводов, сложили их на телегу. Унести с собой трофеи они не могли и, дружно подхватив воз, покатили его к озеру. Оставив по две винтовки каждому боевику, все остальное спустили в Смолино, в надежде, что потом выберут оружие.
Тут же, разделившись на группы, исчезли в ночи.
Первые лучи солнца застали группу Кошарнова в Сибирской слободе. Здесь была явка, которую держал составитель поездов Иван Терентьевич Данилов.
Внезапно путь боевикам преградил офицер, за спиной которого мрачно толклись два солдата. Он покосился на людей с винтовками и потребовал документы.
Кошарнов вполне понимал, что их всех ждет, если они попадут в руки врага.
Три дня назад в слободе Сахалин офицер контрразведки в упор застрелил осмотрщика вагонов Андрея Колесова, у которого при обыске нашли перочинный нож. На вопрос, для чего оружие, Колесов усмехнулся и сказал: для очинки карандашей. Офицер счел ответ издевательским и, заподозрив неладное, выстрелил в рабочего.
Теперь обстоятельства были сложнее, и обе стороны напряглись и готовились к немедленным действиям.
– А ты кто таков, чтоб требовать справку? – с нарочитой грубостью спросил подпольщик, затягивая время и давая возможность своим занять удобную позицию.
Но офицер не стал ни кричать, ни грозить – не то теперь время. Объяснил угрюмо:
– Идешь с оружием. Я должен проверить. Вот посвидка про особу.
И достал из кармана удостоверение контрразведки.
Взглянув на документ и мгновенно запомнив редкую фамилию «Чубатый», Кошарнов вытянулся и щелкнул каблуками.
– А-а, это иное дело. Тогда вот тебе и моя справка!
И, вырвав из кармана наган, стал стрелять в офицера. Остальные боевики разрядили оружие в солдат.
Контрразведчика тотчас обыскали, взяли оружие и документы, сунули их в свои карманы.
Однако оказалось: выстрелы услышал еще один патруль, и к подпольщикам бежали уже два офицера. По ним открыли огонь с десяти шагов.
Через несколько минут боевики входили в пятистенный дом составителя поездов Данилова на Чумлякской улице. Хозяин был недоволен стрельбой, хмуро покусывал усы, хрустел пальцами. Наконец спросил Кошарнова:
– А без пальбы нельзя, Иван?
– Извини, Иван Терентьевич. Нужда была.
Слесарь со «Столля» Кошарнов хорошо знал Данилова и был далек от мысли, что опытный подпольщик празднует труса.
Пятистенок на Чумлякской – явка, здесь хранятся оружие, бомбы, патроны, взрывчатка, проводятся нелегальные собрания; сюда спешат с заданий боевики.
Прежде всего поэтому рисковать домом Данилов не имеет права. Да и то сказать, на заводе и станции запомнили немало операций, которые бестрепетно провел Иван Терентьевич.
Как-то, года полтора назад, Валериан Куйбышев предупредил челябинцев, что из Самары прорвался на восток огромный артиллерийский эшелон. На платформах и в вагонах находятся пушки, снаряды, патроны, взрывчатка.
Артполк, невзирая на приказ Самарского совдепа, не пожелал разоружиться и ушел в Сибирь, на Уфу и Челябинск. Башкирию пушкарям также удалось миновать.
Куйбышев просил южноуральцев, во что бы то ни стало разоружить царский полк, ушедший с фронта. Пушки его батарей могли наделать немало бед на востоке.
Челябинские большевики составили план операции. Руководил ею столяр железнодорожных мастерских Василий Ильич Евтеев. Член партии с 1905 года, боец баррикад, демобилизованный фронтовик, Евтеев доподлинно знал людей, которые пойдут с ним на смертельный риск. Главную задачу в этой операции выполнял Иван Терентьевич Данилов.
Эшелон прибыл на станцию глубокой ночью. Командирам полка и дивизионов никто никаких требований не предъявил, и офицеры вскоре совершенно успокоились. Они с полным доверием взирали на маневры: составитель Данилов таскал вагоны и платформы по стрелочным улицам не один час. Он счел свои обязанности выполненными, когда все пушки, зарядные ящики и снаряды очутились в хвосте поезда.
Затем станция подняла семафор, и эшелон (у реверса паровоза стоял коммунист) тронулся в путь.
Тем временем к разъезду Потанино отправился отряд Евтеева. Семьдесят боевиков, вооруженных винтовками и пулеметами, молча залегли у насыпи.
Добравшись до разъезда, машинист уменьшил скорость, остановился и затем дал задний ход, сжимая состав.
В ту же минуту Данилов отцепил вагоны с пушками и боеприпасами, а стоявший наготове у разъезда запасной паровоз взял их и потащил назад, к городу.
Еще минутой позже Алексей Поваляев выстрелил из винтовки в офицерский вагон, и тотчас зачастили пулеметы и залпы челябинцев.
Машинист эшелона, «спасая теплушки с людьми», помчался на восток, к Кургану.
…Принесенные винтовки быстро спрятали в тайный подпол дома и тут же убрались с Чумлякской.
Начинался новый день борьбы и смертельного риска. До освобождения Челябинска оставалось не две недели, как полагал Колчак, а сорок считанных часов.
ГЛАВА 25
ВОСТРЕЦОВ АТАКУЕТ КАППЕЛЯ
Второго июля 1919 года в рукопашном бою наткнулся на пулю и тут же был заколот белыми командир 242-го Волжского полка Леонтий Петров.
Все ожидали, что на место покойного назначат пожилого и энергичного офицера Сеничкина, без колебаний перешедшего в семнадцатом на сторону революции. Однако полк, по желанию командарма, вручили Степану Сергеевичу Вострецову.
Не прошло и года с того дня, когда возле Дюртюлей красная разведка встретила странного офицера с Георгиевскими крестами, которого чуть позже хотел «поставить к стенке» юный комиссар Васюнкин.
Много воды утекло с тех пор, и кровь лилась ручьем и не одна тыща бойцов полегла на поле боя, где адски грохотала война.
Рябоватый помкомроты, штурмовавший закованный в холода Бирск, давно уже стал легендой в армии, ибо его мужество и риск жили в ладу с осторожностью, осмотрительностью и умом.
Все знали: Вострецов начал войну в малом чине и те должности, что были потом, заслужил трудами и кровью. Воюя с германцем, он пропадал неделями в разведке, залечивал раны и контузии в походных госпиталях, водил пехоту в штыковые атаки, загораживал путь трусам, бежавшим от схваток, – и всегда его голова была на кону, однако прочно держалась на плечах.
Бой проверяет солдат смертью и увечьем, и оттого нервы и зрение обострены – и фронтовик мгновенно видит, с кем имеет дело.
Вострецов никому, себе – прежде всего, не делал поблажек и мог исполнить любой воинский труд с полным знанием.
В Челябинск Степан Сергеевич вел полк с совершенной твердостью не только потому, что вообще верил в свою планиду, но еще и оттого, что хорошо знал город, где когда-то набивал руку у кузнечных горнов.
Вострецов наступал на Челябинск с запада, от Шершней. Он весело ежился, представляя себе, как вырвется на Южную площадь, повернет на Христорождественскую (сейчас ее зовут, кажется, Большая улица), а затем просочится по привокзальным улочкам и переулочкам к станции. Эти улочки, тупички и дворы он исходил великое множество раз и знал здесь каждую халупу, каждую водоразборную колонку, каждое мало-мальски заметное дерево и даже куст. Верно, это было давно, когда он жил и кузнечил тут. Но едва ли мостовые и дома изменились, они, чай, просто постарели, обветшали, осыпались, стали угрюмей и темнее.
Комполка знал, что еще в сорока верстах от Челябы начдив-27 Павлов и комбриг-3 Хаханьян (его полки, как известно, шли на острие наступления) обсуждали способы связи с подпольем и план совместных действий. Тогда же по надежному адресу послали связного, и тайный Челябинск условился с ним о паролях и схеме восстания. Теперь в роще, что приткнулась к Южной площади, полк встретят, должны встретить проводники. Они укажут лучший путь к станции, то есть маршрут, где нет засад и заранее подготовленной обороны.
В шесть утра выскочив на площадь вслед за своей разведкой, Вострецов никого не увидел, и лицо его побледнело от досады. Конь, почуяв шенкеля, взял было с места в карьер, но в следующее мгновение, ощутив тугой удар узды, поднялся на дыбы.
Успокоив жеребца, Вострецов достал из грудного кармана потемневшую от времени вересковую трубку, набил ее табаком из кисета, чиркнул спичкой. И тотчас лицо его утонуло в клубах дыма. Степан Сергеевич курил эту люльку с прямым чубуком и на привалах, и в бою, и на постели, и еще бог знает где, за что получил прозвище «Трубка», которое знала вся дивизия.
Как только он поджег табак, из-за деревьев рощи вышли два приметных человека чиновного обличия и решительно помахали руками.
Небо на востоке только-только бледнело, но все вокруг можно было сносно рассмотреть.
Один из встречных подошел к безбожно дымившему всаднику и сказал, усмехаясь:
– Дожили, слышь: спички прикурить нету. Одолжи огня, командир.
Это был пароль, и Вострецов, повеселев, отозвался: «Прижигай от трубки!» В тот же миг он соскочил с коня и обнял связных так, что у них затрещали кости. Отступив на шаг, представился:
– Краском Вострецов. Степан Сергеевич.
Связные назвались, в свою очередь:
– Федор Кузьмич Белов.
– Готлиб Гансович Проза.
Степан Сергеевич прекрасно знал, с кем имеет дело. Особый отдел армии заранее осведомил командира волжцев, кто его встретит у березовой рощи.
Оба подпольщика были примечательные люди. Готлиб Гансович Проза, партиец с десятого года, до чешского мятежа руководил Омским губернским совдепом. Уйти из города он не успел и вскоре, посильно изменив внешность, устроился в филиале шведской торговой фирмы по продаже сельхозмашин и орудий. Шведы колебались, надо ли брать в это смутное время человека без роду и племени, но Проза отлично владел шведским и русским языками, и у фирмы просто не было выбора.
Уже скоро Готлиб Гансович стал одним из опорных людей дела. Он был не только переводчик, но и монтер, инструктор, механик по установке машин.
Как только подпольщик укоренился в фирме, к нему явился Иван Алексеевич Медведев (Разницын), товарищ по партии, ее ветеран. Большевику грозил арест.
Проза взял Медведева к себе подсобным рабочим, и партийцы, прикрывая друг друга, избежали тюрьмы и смерти.
Что касается Федора Белова, то он появился в Сибири в конце мировой войны. Дважды раненный в рукопашных, солдат, не снимая погон, занимался посильным трудом: с отрядом ополченцев косил и прессовал сено, покупал и отправлял фронту скот.
Служба привела его в Омск. Там Белов отправился в шведскую фирму, договориться о покупке пресса. Вот тогда, в шестнадцатом году, они и познакомились, Проза и Белов, довольно скоро установив, что принадлежат к одной партии. Однако Медведев в ту пору был в поездке, и свести знакомство с ним не удалось.
Прошло несколько лет. На Урал медленно надвигалась весна, календари показывали апрель 1919-го. Это было черное время подполья: белые только что разгромили кассу взаимопомощи стрелочников, которой управляли большевики, и партийный Центр Челябинска.
Белов теперь служил коммерческим конторщиком в багажной кассе станции Челябинск. Как-то к окну кассы подошел суховатый, немногословный человек, огляделся, сказал, посмеиваясь:
– Что ж ты загордился, Федор Кузьмич, старых друзей не признаешь?
Белов, услышав характерный акцент Прозы, весело ахнул, однако кассу тотчас не покинул: за ними могли наблюдать филеры.
– Зачем изволили пожаловать? – полюбопытствовал он тихо.
Быстро выяснилось, что Готлиб Гансович «изволил пожаловать» в Челябинск для установки чаемешальной машины на одной из развесочных фабрик. Это была легальная причина приезда. Но был и тайный партийный приказ.
Западносибирские большевики посылали в помощь челябинцам надежных людей – надо было как можно скорее возрождать подполье после ужасного провала.
Узнав, что запасные части для чаемешалки еще не прибыли из Омска, Проза сообщил Белову адрес местной явки и добавил: познакомит его там с весьма примечательным человеком.
В восемь часов вечера Федор Кузьмич явился на Уфимскую, 20, в небольшой деревянный дом.
Навстречу гостю поднялись Проза и плечистый коренастый человек, в жилетке, с черной окладистой бородой.
– Иван Алексеевич Медведев, – представил его Готлиб Гансович. – Он же – Разницын.
Медведев был одет живописно. Кроме жилетки, на одном плече висела поддевка, яловые сапоги блестели от жира; на голове красовалась фетровая шляпа, а во рту торчала трубка, обкипавшая дымом. И Белову нетрудно было догадаться, что эта купецкая одежда избрана с умыслом, в целях конспирации.
Подпольщики быстро договорились о совместной работе. Иван Алексеевич в одеянии купца и Федор Кузьмич в форме железнодорожника будут ходить вместе, наблюдать за врагом, запоминать, то есть делать все, чтобы раскрыть планы белых и помочь своим.
Снова Проза приехал сюда во второй половине июля; 26-я и 27-я стрелковые дивизии красных выходили уже на ближние подступы к Челябинску. Двадцатого июля Колчак приказал форсировать эвакуацию города, полагая, что у него в запасе еще семь-десять дней. Коммунисты стремились всеми силами доказать адмиралу, что он заблуждается.
В частях Колчака бушевала паника. Бежали на восток, под штыками отправляли железнодорожников и оборудование заводов.
Белов должен был уехать из Челябинска вместе с багажной кассой. Он явился со всеми в вагон, положил свой узелок с рубахой и хлебом на полку, а за минуту до отправления соскочил с подножки вагона и ушел на конспиративную квартиру Медведева на Лесной [79]79
Лесная – ныне Свердловский проспект.
[Закрыть]улице. Здесь его уже ждали хозяин явки, Проза и казначей, захвативший с собой для нужд партии все наличные деньги станции.
Двадцать второго июля в окно домика постучали. Проза вышел на крыльцо и увидел монаха в черной сутане, из-под нижнего края которой замечались пропыленные и странные в этом случае сапоги.
– Могу ли я видеть госпожу Тамару Каллистратовну Святосельскую? – поинтересовался чернец.
Услышав, что Святосельская выехала в Екатеринбург двенадцать дней назад, святой отец полюбопытствовал, какой сегодня день?
Ему сказали «вторник», и монах, весело качнув головой, заключил:
– Вторник и суббота, считает вся Россия, легкие дни.
Это был тайный язык, и они обнялись тут же на крыльце.
Войдя в дом и отдышавшись, незнакомец назвал себя: Богословский (Виноградов), сотрудник политотдела 5-й армии.
Это был тот самый посыльный, что, перейдя линию фронта, принес челябинскому подполью известие о железном марше красных полков.
…Вострецов снова опустился в седло и подозвал к себе командира разведки. Проза и Белов [80]80
Федор Кузьмич Беловпосле гражданской войны руководил Митрофановским и другими совхозами, работал в областном управлении сельского хозяйства.
[Закрыть]предупредили бывшего челябинского кузнеца, что наступающих могут встретить засады у рощи и городского кладбища, и Степан Сергеевич послал туда разъезды. Но оказалось, что белые уже убрались, и батальоны беспрепятственно пошли к станции.
Сейчас главное заключалось именно в этом: заблокировать «железку», по которой надеялся укатить на восток разбитый Колчак.
Это, впрочем, было ясно всем и, прежде всего, рабочим «Столля», мастерских, Копейска.
Сдержав на одну минуту коня, Вострецов вслушался в утренние звуки города. На юге, сначала нестройно, затем все дружнее и гуще загремели выстрелы, слышался визг гранат, раздавались тревожные свистки паровозов.
Степан Сергеевич удовлетворенно покачал головой: станция и завод «Столля» начали восстание.
Еще выстрелы слышались на Александровской площади [81]81
Александровская площадь – ныне Алое поле.
[Закрыть], там тоже шла, надо полагать, сильная схватка.
Вострецов вывел волжцев за рощу, оставил здесь заслон и, приказав комбату-3 Федорову поспешать к нефтяным и оружейным складам и депо, остальные роты повел на станцию.
Однако он не стал торопиться, а увлек бойцов на боковые, хорошо ему знакомые улочки и, со странным чувством радости и тревоги, утвердился в голове боевого порядка. Близ «Столля» спешился, жестом подозвал командира конной разведки Гришку Кувайцева, сказал, похлопывая себя плеткой по сапогам:
– Не торопясь – на станцию! Освети мне ее, Григорий Иваныч!
– Не торопясь? – удивился Кувайцев.
– Не торопясь, – подтвердил комполка. – А что медлить и топтаться не надо, – сам знаешь.
– Все понял! – повеселев, крикнул комвзвода и взлетел в седло. – Не изволь сомневаться, Степан Сергеевич!
Здесь, в батальоне, шедшем на станцию вместе с Вострецовым, были комиссар полка Николай Великосельцев и помкомполка Михаил Рашке. Вострецов покосился на боевых товарищей, на рябоватой физиономии бывшего челябинского кузнеца возникла хитрая усмешка, и он крикнул вдогон разведке:
– Стой, Кувайцев! Назад!
Недовольный разведчик, круто повернув коня, осадил его перед начальством.
– Ну, что еще, Степан Сергеевич?
Подавая рукой знак, чтоб задержался, Вострецов сказал Великосельцеву:
– Просьба у меня к тебе, комиссар. Вели говорить.
На вид добродушный, но твердый, как железо, Николай Николаевич Великосельцев уже достаточно хорошо изучил Вострецова. Он усмехнулся, проворчал:
– Говори, Степан Сергеевич.
– А просьба такая: покомандуйте тут с моим помощником, а я погуляю, душу отведу. Все ж я, хоть и маленько, а челябинский пролетарий!
Комиссар покачал головой, полюбопытствовал:
– А ежели я возражать стану, все одно отправишься?
– Все одно.
– Тогда валяй! Тебя ведь не сдержать, как борзую в виду близкого зайца!
Помолчал, сказал суховато:
– А знамя я тут оставлю. Сам понимать должен.
– Добро, – согласился Вострецов и крикнул знаменщику: – Расчехли, чтоб видела Челяба, кто идет!
Знаменосец и два его адъютанта развернули полотнище, и на его кроваво-красном поле загорелись под первыми лучами солнца золотые слова и цифры:
«РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПОЛКЪ 242 ВОЛЖСКИЙ.
МОСКВА. ЗАМОСКВОРЕЦКИЙ РАЙОНЪ».
В полку, кроме москвичей, были и питерцы, и симбирцы, но так уж получилось, что знаменем части стал стяг 2-го Московского полка.
Полюбовавшись флагом, Степан Сергеевич прыгнул в седло, и тотчас конники во главе с «Трубкой» поскакали к станции. Впереди и на флангах зорко неслись разъезды.
Близ водокачки жидкими залпами стрельнула по ним белая застава, и Степан Сергеевич первый вырвал шашку из ножен. В другое время он укорил бы разведку, что ввязывается в неположенный ей бой, но тут полагал – иного пути нет и можно потешить душу смертной веселой гульбой!
Взвод иссек белых клинками и снова рысью пошел к станции. Оборачиваясь на ходу, чтоб определить, велики ли свои потери, Вострецов увидел, что его догоняют пулеметные тачанки. Это, конечно, Рашке, беспокоясь за «Трубку», подкреплял его огневыми средствами.
Отряд влетел на станцию, «максимы» стащили на землю, и пулеметчики тотчас легли за броневые щиты.
На путях и платформах бушевал переполох. Бежали бог весть куда обезумевшие офицеры, свистели и толклись на рельсах паровозы, плакали и кричали в теплушках офицерские жены, оставленные мужьями, пытались наводить порядок военные и гражданские власти, бессмысленно палили из винтовок казаки охраны, то тут, то там темнели убитые.
Гром хорошо различимого боя слышался лишь близ вагонного депо, где подполье Якова Рослова в упор сокрушало белых.
В какую-то минуту звук боя сгустился, почти спрессовался в сплошной гул, и Вострецов увидел, как навстречу Рослову несутся каппелевцы и казаки.
Один из георгиевских кавалеров, не останавливаясь, швырнул гранату в пулеметчика волжцев. Раздался взрыв, и красноармеец мгновенно умер. И тотчас, будто это был сигнал для эшелонов, задергались вагоны и пошли по стрелочным улицам. Степан Сергеевич упал у «максима» и подтянул к себе пулемет. В ту же секунду уцепился за его рукоятки и, резко повернув ствол, поймал в прицел паровоз головного состава, вдавил оба больших пальца в гашетку, так что побелели запястья, и длинная очередь свинца слева направо и справа налево прожгла локомотив. Машина мгновенно окуталась паром, будто испустила дух, дернулась и замерла.
Закрыв сибирский выход со станции, красные стали стрелять по платформам, не трогая, впрочем, теплушек и классных вагонов, где могли быть дети и женщины, а то и походные госпитали.
Но на станции, на крышах домов и теплушек, за укрытиями – тоже не младенцы какие-нибудь, тоже понюхали пороха на веку, – и полетели в красных белые сталь и свинец.
Несколько казачьих офицеров сделали отчаянную попытку увести со станции бронепоезд. К нему подцепили платформы с орудиями, почтовые вагоны с секретной перепиской. За реверс стал машинист с погонами поручика.
Состав быстро набрал скорость и пошел по уцелевшей стрелочной улице на восток. Он уже почти вышел за пределы станции, когда к стрелке на его пути бросился подпольщик Никита Курмышкин. Это был человек Ивана Терентьевича Данилова, и он получил от своего командира железный приказ: спустить бронепоезд под откос. Стрелочник перевел рукоять перед самым носом машиниста, и тот не успел затормозить. Громадная бронированная машина пошла по одной колее, вагоны – по другой, и вот уже все колеса соскочили с рельсов и стали перегрызать шпалы, как спички, сокрушать столбы, деревья, будки. Теперь была окончательно закупорена сибирская линия, а также закрыт выход на Екатеринбург.
Внезапно Степан Сергеевич крикнул своего порученца и, велев ему лечь за пулемет, кинулся к бронепоезду. Из будки паровоза по наступающим бил из нагана бесстрашный, а может, пьяный офицер.
Вострецов несколько минут наблюдал за ним из-за водокачки и, подождав, когда неприятель истратил все семь патронов в барабане и стал заряжать оружие, пошел навстречу застрявшему бронепоезду.
Однако офицер успел заполнить патронник и выстрелил в краскома. Пуля врезалась в водокачку.
Степан поднял пятерню, и над путями, перекрывая шум боя, прогремел его иерихонский бас:
– Коренев, а Коренев! Повремени чуток!
Огонь из будки прекратился.
– Жизнь наша временна, оно так, – усмехаясь, пробасил краском. – Однако ж, чо те торопиться на тот свет? Эту голову отсечем, другой не приставишь.
Убедившись, что офицер его слушает, закричал снова:
– Ты меня знаешь, Коренев. Кидай оружие – и быстро ко мне. По старой дружбе поладим, сибиряк!
Андрей Коренев был однополчанин Степана, в свое время он командовал ротой в 14-й Сибирской пехотной дивизии. Меньшевик, убежденный и последовательный, он чуть ли не по каждому политическому вопросу спорил с Вострецовым до хрипоты, видя в нем вожака нищебродья, голытьбы.
– Ну, бросай оружие! – повторил Вострецов. – И беги сюда, пока я не приказал взорвать бронепоезд.
На блестящие наезженные рельсы со звоном упал наган и в следующее мгновение с подножки спрыгнул офицер. Вострецов приложил руку к фуражке.
– Командир 242-го Волжского полка красных, – представился он колчаковцу.
– Начальник бронепоезда русской армии поручик Коренев, – криво усмехнулся пленный.
К Вострецову, привлеченные необычной картинкой, уже подходили однополчане – адъютант Паша Одинец, помощник Степана Сергеевича Михаил Рашке, приведший на станцию батальоны Волжского полка.
– Ну вот что, – сказал уралец, не любивший предисловий. – По закону войны я должен тебя расстрелять, Коренев. Но посколь ты выполнил мой приказ и сдался, и как ты однополчанин мне, предлагаю тебе небольшую должность в моем штабе. Возьмешь?
Офицер сплюнул почти сухую слюну на стальное полотно, скривился ядовито.
– Не был я холуем у вашего брата и не буду, Степка.
– Ну, как хошь, – не стал настаивать Вострецов.
И кивнул Одинцу.
– Отведи в плен. И пусть покрепче сторожат фронтового дружка моего!
Стихал, умолкая, четырехчасовой бой, мамаево это побоище, где много крови потерял Колчак, не считая тысячи паровозов, трех бронепоездов, двадцати орудий и пулеметов и многих сот пленных. Нет, конечно, не одни волжцы доконали здесь полки Каппеля, – геройски дрались бывший полк Степана Сергеевича, Петроградский, и челябинское партийное подполье, «Столль» и «чугунка».
В самом конце боя к Вострецову подбежал Яков Рослов, сказал со слезами на глазах:
– Близко ли твоя медицина, друг? Помоги. Пуля в живот попала Александру Ивановичу Феоктистову. Старшой моей подпольной десятки. Герой без упрека.
Однако в ту же минуту рядом оказался кузнец Савелий Абрамов [82]82
Савелий Ульянович Абрамовпосле гражданской войны руководил в Челябинске Железнодорожным райкомом партии, затем занимался профсоюзной работой.
[Закрыть], стащил с головы фуражку.
– Не надо врача, Яков Михайлович. Вечная ему память.
Люди, окончив бой, сходились в кучки, оживленно перебрасывались фразами, смеялись и покрикивали, стараясь освободиться от страшного нервного напряжения боя.
К Вострецову, ведя коня в поводу, явился Кувайцев, кинул ладонь к фуражке:
– Имею сообщить анекдот, командир.
И посмотрел в повеселевшие голубые глаза кузнеца синими глазами рязанщины.
– Не волынь. Докладывай.
– На путях – штабные вагоны Каппеля. Пустые. Один набит. Беляки.
– И что ж тут смешного, хотел бы я знать?
– Закрючились – и визжат. Бабенки с ними. Пьяненькие.
– Закрючились, говоришь? Сейчас раскрючим!
Все отправились к осажденному вагону с облупленным малиновым крестом. Вострецов пудовым кулаком постучал в дверь.
– Не откроем, не откроем! – стенали женские голоса. – Они убьют нас!
Чей-то начальственный баритон увещевал:
– Без паники, господа, прошу вас… Тут явное недоразумение… Какие, к дьяволу, красные!
– А ты вылезь и погляди, – посоветовал Кувайцев.
Снова сильный визг женских голосов:
– Не смейте открывать! Они же узурпаторы!
– Ах, узурпаторы… – помрачнел Вострецов, не поняв этого слова, но угадав, что ругательство. – Тогда конец вам всем, падлы.
И крикнул громко и четко, чтобы слышали в плененном вагоне:
– Адъютант Одинец, клади динамит под колеса. Поджигай шнур, чтоб всех к чертовой матери на распыл!
Порученец, понимая полезную игру командира, закричал в том же духе:
– Ложу взрывчатку и зажигаю шнур спичкою… Зажег!
В несчастном вагоне все враз стихло, как в гробу, и тут же взвыл хор голосов, баритон громче всех:
– Сдаемся… Сдаемся… Тушите!..
Двери, повизгивая, открылись, на землю первый спрыгнул генеральчик, толстенький, в красных пятнах волнения, – потом оказалось – начальник снабжения корпуса. За ним вылезли корпусной инженер и казначей. А медицинским девочкам рыцарски помогли спуститься красные герои, бережно приняв их в свои объятия, ибо они были смазливые, черт бы их всех побрал!
Пашка Одинец тут же впрыгнул в вагон, сунулся в салон, вернулся к Вострецову.
Порученец в эти минуты был крайне огорченный, что не сумел сам придумать военную хитрость («Ах, не выхо́дите, так сей минут кладу динамит!»), а Степан Сергеевич мигом сообразил. Потом он ткнул генералишку кулаком в бок и кивнул на здание вокзала, куда сгоняли пленных.
– Пошевеливайся, скотина! Нашел время водку жрать, сволочь!
Пока Одинец отводил офицеров в плен, Вострецов, Кувайцев и челябинцы поднялись в вагон.
Стол посреди вагона был заставлен снедью и бутылками.
– Скажи-ка ты, сколь икры много, – сказал, глотая слюну, разведчик. – А я ее лет двадцать не пробовал.
– А сколько ж тебе годов? – полюбопытствовал Рослое.
– Мне-то? Аж целых два десятка… скоро будет…
– Ладно, – заключил Вострецов, отменно понимая своего взводного. – Тащи сюда разведку, и все поедим. У меня, признаться, горло пересохло. Да сбегай, куда следует, – поставь посты, и скажи им, где меня искать.
Вострецов достал из кармашка часы и щелкнул кнопкой. Хронометр показывал восемь утра двадцать четвертого июля.
