Текст книги "Мой ангел злой, моя любовь…(СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 68 страниц)

– Как же так случилось? – волновалась Вера Александровна, когда они ехали с того злополучного бала, покинув его тут же. – Как же ты могла быть lourdaud [119]119
  Неловкий, неуклюжий (фр.)


[Закрыть]!

– Ну-ну, – успокаивал Михаил Львович, прижимая к себе плачущую Анну. – Не плачь. С кем не бывает? Право слово. Увидишь, все вскорости забудут о том.

Не забыли. Анну, куда она бы не выезжала, сопровождали отныне постоянные перешептывания за спиной, тихие смешки. Ее перестали приглашать сперва на мазурку, опасаясь оконфузиться вместе с ней, как это случилось давеча с Караташевым, а после и на другие танцы. Стали обсуждать ее наряды и ее поведение. Была бы она не так привлекательна, ей бы простили и забыли, но людская зависть не знает пощады. Мстительный Караташев только подливал масла в огонь этой скрытой травли, вспоминая о той истории, как о «ma grande confusion» [120]120
  Мо й большой конфуз (фр.)


[Закрыть].

Анна не выдержала и двух седмиц. Умолила отца уехать из города, не завершив сезона, вернуться в Гжатск, в родное и такое любимое Милорадово. Ее уже не привлекал тот город, о котором она столько лет мечтала, и который так жестоко посмеялся над ней. Который едва не сломал ее, не разбил, как фарфоровую куклу…

Анна резко повернулась к Андрею, что молча слушал ее версию тех событий в Москве, заглянула в его побледневшее лицо, в его глаза, вдруг потемневшие, сжала руки с силой.

– Вам ведь Петр рассказал. К чему? Да и ладно! Все едино – узнали бы! – в глубине глаз Андрея что-то мелькнуло при виде слез, блеснувших в том резком повороте головы, и она, не сумев распознать до конца, отчего он так странно смотрит на нее, прошипела зло. – И жалеть меня не смейте, слышите? Не смейте меня жалеть! Мне не надо вашей жалости!

Андрей вдруг обхватил ее лицо своими большими ладонями, притянул к себе еще ближе. Растерянная, она не стала сопротивляться, подчинилась, даже не подумав о том, каким неприлично близким стало меж их телами расстояние – менее пальца. Только смотрела на него чуть удивленно, широко распахнув глаза. Маленькая капелька сорвалась с ресниц и медленно покатилась по щеке к уголку рта, где ее смахнул большой палец мужской руки. Анна неосознанно приоткрыла губы при этой нечаянной ласке.

«Знаешь, что означает сия мушка у рта? „Prêt a baiser“ [121]121
  Готова к поцелую (фр.)


[Закрыть], вот что», прозвучало в голове Андрея в тот же миг, и он начал склоняться к этому рту, к этим распахнутым в приглашении губам, подчиняясь желанию, тут же вспыхнувшему в груди, сметающему вмиг все доводы и возражения разума.

– Ох ты, Пречистая! Это что ж то?! – раздалось громкое причитание из того угла, где еще недавно спала сладким сном няня Анны. – Это что ж то?!

Анна тут же отшатнулась от Андрея, выскользнула из его ладоней, отбежала на пару шагов. А Пантелеевна уже поднималась со стула, поправляя соскользнувшую с плеча шаль, склонялась к ним, напряженно вглядываясь близорукими глазами в глубину оранжереи, туда, где у канапе ей почудилось нечто из ряда вон.

– Это кто ж за охальник-то? – старушка медленно направилась в их сторону, стараясь рассмотреть того, кто стоял еще недавно так близко к ее Анечке. – Вот я-то ужо пожалуюсь Михалу Львовичу-то! Ишь, что удумал! И это в таком доме-то с приличиями! Охальник и есть! Иди-ка сюда, Анна. Ко мне ступай тотчас, а то кликну лакеев, а опосля папеньку твоего! Что встала столбом? Срам потеряла совсем!

– Да прекрати ты крик, Пантелеевна! Иду я! – возмущенно воскликнула Анна. Она обернулась на Андрея и заметила, что губы того кривятся, что тот с трудом сдерживает смех. И его глаза… Она не могла не улыбнуться ему в ответ. – Вы простите мою нянечку, Андрей Павлович, она по-простому привыкла. И меня простите – мне уходить надо, иначе Пантелеевна весь дом сюда своим криком призовет. Au revoir, Андрей Павлович!

Она вдруг, сама того от себя не ожидая, протянула в его сторону руку в зовущем, приглашающем жесте, и он шагнул к ней резко, прижал тут же ее ладонь к своим горячим губам под причитание няньки: «Ой, бесстыдство творится-то! Ой, срамота-то!»

– Анна Михална! – старушка уже грозила пальцем, уже почти подошла к ним, шаркая подошвами стоптанных домашних туфель, как Анна медленно, слишком медленно убрала руку из пальцев Андрея, понимая, что тот сам уже не отпустит ее по своей воле. А после быстрым шагом направилась к дверям, подхватив по пути корзину с цветами с низкого столика. Нянька грозно глянула на Андрея из-под оборок чепца и пошаркала за своей питомицей, что-то приговаривая под нос.

У самой двери, уже почти скрываясь за створкой, Анна вдруг обернулась на него, чувствуя спиной его взгляд. О Господи, мелькнуло в голове, как уйти отсюда, когда вот так глядят эти голубые глаза! Губы кололо тем, так и не свершившимся поцелуем, тело стало таким мягким под тем взором, что она заметила, оглянувшись. И отчего няня не проснулась хотя бы на миг позднее?!

Короткая нежная улыбка, последний прощальный взгляд, и Анна скрывается за дверью, преследуемая по пятам старушкой, кутающейся в шаль и что-то бубнящей себе под нос. Андрей, не в силах стоять на ногах более отчего-то, опустился на канапе, усмехнулся.

– Прошу прощения, – в дверях появился тот самый молодой лакей, и Андрей резко обернулся к нему. – Барышня Анна Михайловна приказала проводить вас в голубую гостиную. Следуйте за мной, прошу.

Андрей поднялся на ноги, но едва сделал пару шагов к дверям, как вернулся назад к решетке с розами, у которой снова на него взглянул испуганно лакей, явно недоумевая, отчего к нему подошел этот офицер.

– Отдай-ка мне это, милейший, – приказал Андрей. Лакей только крепче вдруг прижал к груди бутон розы на коротком стебле, вжал голову в плечи и чуть качнул ей отрицательно.

– Не могу никак, господин хороший, не могу! – а потом, заметив, как окаменели черты Андрея, как поджал тот губы недовольно, залепетал, оправдываясь. – Не могу никак отдать. Прошу простить меня! Барышня Анна Михайловна велела им принести! Сказали, обронили ненароком. Не могу отдать!

– Барышня просила забрать? – Андрей улыбнулся, потеплело в груди от услышанного. – Ну, тогда забирай его, не буду неволить.

А сам протянул руку к розам, что вились в изобилии по деревянной решетке, сорвал точно такой же бледно-розовый бутон, вдохнул дивный аромат цветка. А потом быстрыми движениями расстегнул чуть ворот, спрятал розу за мундир, аккуратно поместив его за полу.

– Ну, пошли, что ли, милейший, в гостиную голубую? – и сразу же резко. – О том, что видел, молчи! Ни слова, понял? Никому!

Лакей тут же закивал головой, как китайский болванчик, даже пытался перекреститься, да Андрей остановил его руку, чуть подтолкнул к двери, мол, давай, пошли уже. В голубой гостиной он недолго был один – спустя несколько минут спустилась Вера Александровна вместе с дочерью, передала ему письмо для своей старшей дочери в Москву, где та проживала с мужем ныне.

Прошло около десяти минут, пока Андрей не понял, что Анна не спустится, что она уже попрощалась с ним тогда, в оранжерее, и ждать ее появления нет смысла. Потому после короткого обмена любезностями и пожеланиями счастливого пути, он откланялся, вышел в вестибюль, где его уже ждал лакей с шинелью и треуголкой в руках. Уже разворачиваясь к двери, в шинели, Андрей повернулся к лакею и приложил к губам палец, напоминая, и тот снова закивал головой, стал креститься, шепча, что никогда и никому.

Расскажет. Непременно расскажет и непременно ей или ее горничной, улыбнулся Андрей, сбегая по ступенькам подъезда к саням, что уже ждали его. Усаживался в них, чувствуя на себе чей-то взгляд из окна, но посмотреть, откуда тот был – из хозяйских покоев или из окон голубой гостиной – себе не позволил.

Жаль, думал Андрей, пряча лицо в вороте шинели от снега из-под полозьев, пока ехали к станции. Безумно жаль, что так складывается. Безумно жаль, что многого, увы, он не может себе позволить. И снова перед глазами вставала та прощальная улыбка от дверей, те широко распахнутые глаза, полные слез, те губы, приоткрытые в приглашении…

Анна Михайловна… Анна… Аннет. И такое запретное сердцу – моя Анечка…

Глава 6

Отзвенели бубенцы на упряжи, унося сани от подъезда дома и далее по подъездной аллее, прочь от усадьбы и от имения Шепелевых. Скрылся среди темнеющих стволов аллейных деревьев уезжающий к станции и далее по Смоленской дороге в Москву кавалергард, ушел из привычной жизни Анны, словно его и не было никогда. Анна не стала провожать его даже взглядом, занялась цветами – аккуратно расставляла те в вазах, что разнесли после по комнатам лакеи. Это пусть Катиш, трепетно влюбленная в ротмистра Оленина Катиш, любуется им из окна, пытаясь удержать слезы на глазах. Ей же то совсем не пристало.

Бледно-розовый бутон Глаша поместила в стеклянный широкий бокал по просьбе барышни, поставила его на ночной столик возле кровати, откуда Анна могла видеть этот цветок даже в скудном свете луны по ночам, положив под щеку ладонь, погрузившись с головой в промелькнувшие дни и представляя то, что так и не сбылось. Она закрывала глаза и видела снова мысленно тот взгляд, которым провожал ее до дверей Оленин: пристальный, обволакивающий своей нежностью, своей теплотой. На такой взор хотелось ответить – преодолеть разделяющее их расстояние, смело шагнуть в протянутые руки, примкнуть к широкой груди и принять тот поцелуй, что обещали его глаза.

А потом вздыхала легко с самодовольной улыбкой на губах. Попался кавалергард, попался… А таким холодом обдавал! И она прятала в подушки свой тихий смех, радуясь тому, что снова получила желаемое. Как и всегда…

А что до пари, котором на следующее же утро после отъезда кавалергарда напомнил ей Петр – так до лета еще гость графини пожалует в Святогорское, как та сказала после утренней службы в канун Крещения вдруг смело спросившей о том Катеньке, ласково улыбаясь ей. Анну же она только окинула внимательным взглядом, чуть двинула уголками губ, словно желала сказать что-то, но только кивнула ей в приветствии. Ее воспитанница же не постеснялась обдать Анну холодом ненависти своих карих глаз, едва ли не толкнула ту плечом, когда проходила мимо барышни Шепелевой, следуя за графиней. O-la-la [122]122
  О-ля-ля (фр.)


[Закрыть], подумала тогда Анна, а тихая и скромная Машенька оказывается совсем не так тиха, как кажется с виду. И это ныне – в канун святого праздника, усмехнулась, за что получила укоряющий взгляд отца, ведь ныне должно было выказывать только благость и смирение, только их.

Когда Шепелевы вернулись из церкви в усадьбу, дворецкий, Иван Фомич, доложил о нежданном госте, что прибыл тотчас, как только господа уехали на службу, но в село не поехал, решил дожидаться хозяина.

– Говорит-с, Петра Михайловича знакомец хороший, да и вас, барин, в Москве имел честь знать, – приговаривал Иван Фомич, пока Михаил Львович скидывал тут же, в вестибюле шубу и шапку на руки лакея, а хозяйский комердин Лука поправлял чуть измявшийся галстук.

– Вы не говорили, mon cher fils [123]123
  Мой любезный сын (фр.)


[Закрыть], что у нас гости ожидаются на Крещение, – недовольно пробурчал Михаил Львович зашедшему в дом сыну. Тот задержался у подъезда – перебросился снегом с Анной, когда выходили из саней, а потом от души засыпал снежной россыпью подошедшую тут же к дому с прогулки Полин с подола салопа до лент, которыми был украшен ее капор. Та от души визжала от холода, которым тут же обдало спину и шею, когда снег попал за ворот, так и вошла с легким криком возмущения в дом, отчего Михаил Львович недовольно поджал губы. Мадам Элиза тотчас одернула дочь: «Paix, mademoiselle Pauline!» [124]124
  Тихо, мадемуазель Полин! (фр.)


[Закрыть].

– Что вы скажете, Петр Михайлович? – спросил Шепелев-старший, а после напомнил дочери, что с легким смешком, совсем неподобающе барышне стала, перешагивая через ступени подниматься по лестнице в свои покои. – Nous avons du monde, ma chere. Je vous prie [125]125
  У нас гости, моя милая. Прошу тебя (фр.)


[Закрыть].

– Я слышу о визите впервые, mon pere [126]126
  Отец (фр.)


[Закрыть], – ответил Петр, стряхивая с волос снег. Он старательно отводил взгляд от пытливых глаз отца, и Михаил Львович понял, что тот лжет.

– Кто сея персона, Иван Фомич? – обратился он к дворецкому. Тот тут же склонился в ответ.

– Его сиятельство князь Чаговский-Вольный Адам Романович, полковник лейб-гвардии Измайловского полка в отставке, – подал барину карточку из плотного картона, украшенного черной вязью по краям. – Проездом из своих земель в Москву, просит позволения остановиться в Милорадово на несколько дней.

– Не помню такого вовсе! – разражено повел плечами Михаил Львович, потом заложил руки за спину и направился через анфиладу комнат первого этажа к малахитовой гостиной, куда провели гостя. Он злился на себя, что не смог сдержать своего дурного настроения в канун, на гостя, которого вовсе не планировал ныне развлекать своим присутствием. Михаил Львович обычно проводил этот день в образной дома, кладя поклоны и творя молитвы за тех, кто так рано ушел от него, за тех, кого он сам когда-нибудь оставит.

Как только перед барином распахнули двери в малахитовую гостиную, что звалась так по цвету изразцов печи, покрытых муравой [127]127
  Прозрачная зеленая глазурь


[Закрыть]да тканей, что использовались при отделке комнаты и обивки мебели, с софы у окна поднялся на ноги господин в сюртуке глубокого темно-синего цвета. Они тут же поклонились друг другу, приветствуя.

– Простите великодушно, князь, – Михаил Львович развел руками, показывая свою растерянность перед столь нежданным визитом. Воспитанный в провинции, он никогда не склонял голову перед титулами, со всеми обходился по-простому любезно. – Простите великодушно, но, увы, не припоминаю чести иметь с вами знакомство.

Гость бросил взгляд на ступившего в гостиную вслед за отцом Петра, а потом снова взглянул на хозяина, что сел в кресло напротив него.

– Наше знакомство состоялось около четырех лет назад, в 1808 году, – напомнил он Михаилу Львовичу. – Не буду продолжать далее, опасаясь вызвать нелюбезные вашему сердцу воспоминания. А вот с Петром Михайловичем мы часто видимся в Москве, довольно хорошие знакомцы. Посему я имел вольность попросить вас оказать мне любезность и позволить мне остановиться у вас на пару дней во время моего путешествия. Умоляю простить мне подобное беспокойство для вас, мою вольность.

– Буду рад оказать вам гостеприимство, – проговорил Михаил Львович и встал из кресла. Тут же поднялся на ноги и князь. – Прошу простить меня, старика, но мы только прибыли… всю службу отстояли… Думаю, Петр Михайлович с удовольствием составит вам ныне компанию, станет за хозяина ныне, а меня, старика, извольте простить, князь.

Что-то в этом госте Михаила Львовича настораживало, что-то не давало покоя. Он так и не смог выкинуть из головы мысли об этом малороссийском князе, даже когда стоял на коленях перед святыми образами, сменив сюртук на шелковый шлафрок. И после, за скоромным обедом, что подали в малой столовой, Михаил Львович то и дело возвращался глазами к гостю. Тот был предупредителен и вежлив, рассыпался в комплиментах дамам и даже Полин, которую все же позвали за стол, несмотря на присутствие князя в доме, не обидел в том. Но Шепелев подмечал каждый пусть редкий взгляд, брошенный гостем в сторону Анны, что, казалось, снова оживилась, впервые после отъезда из этих мест гусар, после того, как их дом опустел от гостей.

А потом Михаил Львович задумался на миг, представив князя в роли demandeur en mariage [128]128
  Тут: делающего предложение (фр.)


[Закрыть], как примерял эту роль невольно в последнее время на каждого достойного претендента, а этот же князь как-никак! Да, он слегка староват для Аннет – на вид не менее лет тридцати пяти-сорока, но все же статен, широк в плечах и выглядит неплохо для своего возраста. И довольно привлекателен лицом, несмотря на эти длинные темные баки, которые так не нравились Михаилу Львовичу в нынешней моде, да на невысокий широкий лоб, что так некрасиво открывал на обозрение князь, зачесывая волосы назад. Надо бы проведать у графини про этого гостя, написать к той, решил Михаил Львович, наблюдая, как князь в который раз бросил взор на Анну, как шевельнулись уголки губ того в улыбке, адресованной ей. Перед его глазами в Москве прошло столько новых лиц, что он до сих пор не мог вспомнить этого Чаговского-Вольного. А доверять Петру в таком щекотливом вопросе… Только человек, умудренный годами, мог подсказать Михаилу Львовичу, только такой.

Графиня, как оказалось, знала князя – перед праздничным молебном они столкнулись на церковном дворе и раскланялись, как старые знакомые, обменялись поздравлениями к празднику. Потому на следующий день, провожая Марью Афанасьевну из гостиной в столовую к Крещенскому ужину, что он давал для близких соседей, Михаил Львович не сумел удержаться и спросил ту о князе.

– А что, князь в demandeur en mariage? – переспросила та и оглянулась на князя, что вел в столовую Анну. – Что ж, Михаил Львович, коли в женихи он попросится, то достойная пара, скажу вам. Тысяч двести в год может позволить себе потратить без раздумий и сожалений.

– Такова доходность имущества?

– Не только. Про таких, как князь, говорят enfant gâté de la Fortune [129]129
  Баловень фортуны (фр.)


[Закрыть]. Все ему в руки идет, что пожелает. Сколько раз его имя кляли в Англицком клубе да за ломберными столами. За глаза, разумеется, скажи ему в лицо то! Вдовец он, правда, не первый брак будет. Давно вдовствует, почитай, с 1801 года, – графиня задумалась на миг, а потом кивнула головой. – Да, верно, как Александр Павлович императором стал по воле Провидения, в тот же год и овдовел князь. Ранний брак то был. Не своей воле, по воле Павла Петровича покойного, отца нашего батюшки-императора. Зато и земли ему принес тот союз, и людей немало. Князь же из польского рода отросток, с малороссийских земель, что матушка Екатерина Алексеевна привечала да на невестах русских женила. Коли возраста да нрава не испугаешься, Михаил Львович, то смело согласие давай, много выгод брак с Чаговским принесет. Ну, это, certainement [130]130
  Конечно, определенно (фр.)


[Закрыть], ежели попросится в женихи. А до сей поры я бы глядела за Чаговским в оба глаза. Ох, и дурно же иметь дочерей с одной стороны! И женихов им ищи да выделяй к браку, и за ними смотри без устали! А с другой – вон как глаз радуют красой своей…

Анна, действительно, была в тот вечер хороша: газовое платье опалового цвета удивительно шло ей, пара локонов, пущенных из узла на затылке свободно на спину, подчеркивали длину шеи, глаза блестели в свете свечей. Ей льстило внимание этого светского льва, которого она тут же распознала каким-то женским чутьем в Адаме Романовиче. Нравилось, что его симпатия к ней, которую она чувствовала с его стороны, была не такой явной глазам, как привыкли показывать ту ее поклонники.

Лениво наблюдал князь за стороны за ней своими бледно-голубыми глазами, чуть улыбаясь уголками губ, но Анна видела, что эта ленивость обманчива, как и эта отстраненность на его лице. В нем было что-то опасно-притягательное, нечто пугающе темное, и это одновременно и интриговало ее, будоражило ее женский интерес к нему, и заставляло держаться от князя на расстоянии. Нет, определенно, увидеть его покоренным ее прелестью было отрадно, но Анна только вздохнет с облегчением, когда князь наконец продолжит свой путь в Москву.

После ужина в тот вечер и Анна, и Катиш ушли рано, взбудораженные тем, что предстояло нынче в покоях Анны. Там их уже ждала Полин и Глаша, по приказу барышни подготовившая все необходимое для ворожбы. И пусть мадам Элиза поджимала губы недовольно, твердя, что верить нельзя подобному, что сие есть предрассудки только, но девушкам отчаянно хотелось хотя бы одним глазком подглядеть в скрытое от них будущее. Собрались, переменив платья на сорочки и капоты, в чепцах, чуть бледные, взволнованные, стараясь не показывать своего предвкушения перед тем, что предстоит узнать ныне.

Сначала лили расплавленный воск в воду, что налила Глаша в тазик для умывания. Катиш показался цветок, «кривой и несуразный», как отметила Анна.

– Это к любви, – уверенно сказала Пантелеевна, что наблюдала за процедурой, кутаясь в шаль от сквозняка, который ей везде чудился. – К любви, Катерина Петровна, попомните мое слово.

– Разве цветок к любви? В прошлое Крещение ты мне твердила, что цветок к переменам добрым, – нахмурила Анна лоб. Но Пантелеевна твердо стояла на своем – то тогда ромашка была, а это диковинная роза из сада, разве Анечка не видит того? Знать, Катерине Петровне любовь будет, и взаимная к тому же. Катиш покраснела лицом аж до оборок чепца, а Анна только фыркнула на это предсказание – глупости какие!

Следующей лила воск Полин, Анна уступила той свою очередь. Сначала долго не могли понять, что за фигура вышла, а потом, когда пригляделись, с ужасом распознали гроб с лежащим в нем покойником со свечой длинной в руках. Пантелеевна и Глаша стали судорожно креститься, Полин побледнела так, что казалось, сейчас хлопнется в обморок. Анна же, растерянная, покрутила фарфоровый тазик в разные стороны и решительно заявила, что это корабль, а не гроб.

– Ну, какой же это корабль? Это же точно гроб. Разве есть паруса? – вгляделась в пятно воска на воде Катиш, и Анна едва сдержалась, чтобы не залепить ей пощечину за глупость.

– Это корабль, – процедила она сквозь зубы и больно ущипнула тайком кузину. – К чему там корабль, Пантелеевна? Скажи-ка!

Сошлись в итоге, что вышел воском именно корабль, сулящий перемены в жизни или дальний путь той, что вылила его в воду.

– В Москву! – хлопнула в ладони Полин. Ее глаза заблестели, но уже не от страха или тревоги, а от едва сдерживаемой радости. Анна хотела спросить ту, отчего именно в Москву путь желает для себя Полин, но передумала. Останутся они вдвоем, тогда и расспросы будут. Ни к чему при petite cousine разговоры вести – тут же Вера Александровна в курсе происходящего будет, ведь Катиш соблюдала правило: грешно от маменьки тайны иметь!

Почти та же фигура восковая вылилась в воду и от руки Анны. Те же очертания лица покойника, свеча, что держал он в руках. Сжалось сердце в тревоге, похолодели руки. Что за напасть? Что за потерю сулит ей Провидение в этом году?

– Не буду боле воска лить! – Анна резко отодвинула от себя тазик, чуть расплескав воду на ковер, едва не уронив тот вовсе со столика. – Будем тянуть из-под шали. Пантелеевна, скрывай давай! Тянуть будем, как из будуара вернемся.

Пантелеевна быстро разложила на ковре свертки, что накрутила с Глашей недавно из кусков полотна, накрыла те шалью, чтобы случайно нельзя было разглядеть, что внутри каждого из свертков. Пуговица от старого мундира Петра – выйти замуж за военного, зерна хлебные – быть женой помещика на земле, а кольцо достать – тут уж точно титул. Остальные свертки были, увы, пусты. Их же и вытащили три девицы под свои недовольные возгласы.

– Вот уж ворожба ныне так ворожба! – заметила Анна, передергивая плечиками. Пантелеевна решила, что та замерзла в тонких сорочке и капоте, и накинула ей на плечи шаль. Анна тут же сбросила ее на пол, поджала губы.

– Как еще ворожить будем, Пантелеевна? – резко спросила у няньки. Та задумалась, припоминая. В прошлые Святки гадали с петухом, что загадил ковер в будуаре барышни, и вызвал тем самым гнев барина, ведь тот так и не оттерли.

– Можно имя поспрашать, – предложила она, но Анна отвергла эту затею, зная, что брат только и ждет, чтобы посмеяться над ворожащими девицами. – Аль башмак бросить. Аль псов послушать – с какой стороны лай, туда и замуж идти.

– Ну, лай в усадьбе может быть только со стороны псарни, – заметила Анна. – Да никто из нас и замуж-то в этом году не пойдет, чего башмак кидать-то?

Хотелось чего-то такого, что взбудоражило бы кровь в жилах, вдруг поняла она. Что достовернее будущность бы указало ей, открыло бы ей ответ на тот вопрос, что вот уже несколько дней не давал покоя голове.

– В зеркала глядеть желаю! – и улыбнулась торжествующе, когда ахнули все в спальне: и Полин с Катиш, и Пантелеевна, и Глаша, крестясь неистово. Все знали – в зеркала глядеть, черта дразнить, да только разве барышню переубедить ныне? Вон как подбородок вздернула высоко, не передумает.

Ворожить решили во флигеле, что стоял закрытым с лета в глубине парка. Кликнули лакея, которому строго-настрого запретили говорить кому-либо в доме, куда и зачем он проводит барышень Анну и Полин и Глашу, которая тряслась, как осиновый лист на ветру. Скоро собрали с собой узел: зеркало небольшое на ножках, свечи, салфетку на стол да приборы на двоих. Наспех оделись, путаясь от возбуждения в рукавах, не сразу застегивая пуговицы на салопе, небрежно надетом прямо на капоты.

– Застудишься! – качала головой Пантелеевна, едва скрывая свой страх не только за здоровье, но и за душу своенравной своей питомицы. – Ну, дурья же голова, прости Господи!

В последний момент Полин испугалась, засмотревшись на слезы Катиш, поддавшись ее истерике, отказалась идти. Тем лучше, подумала Анна, не будет мешать, да и petite cousine удержит в ее покоях, не даст открыться Вере Александровне в этой затее.

Во флигеле было жутковато – чуть ли не в передней едва не закричали в голос от страха от белых фигур, на деле оказавшихся мебелью под чехлами. Даже лакей, что нес в руке фонарь, задрожал от страха, но молчал, глядя, как бесстрашно шагнула барышня внутрь дома, заспешила к лестнице на второй этаж.

– За мной ступайте! – резко приказала она, и ее провожатые поспешили следом, испуганно озираясь по сторонам, с трудом перебарывая желание перекреститься. В одну из трех спален второго этажа Анна направилась с умыслом – никто не заглянет в оконце, никто не испортит ворожбы. Там Глаша наспех, трясущимися руками расстелила на одном из столиков салфетку, расставила приборы и зеркало, зажгла свечи, что разогнали своим светом тени по углам, заставили те попрятаться в укромных местечках.

Лакей поставил возле столика напротив зеркала стул с высокой спинкой, стянув с него чехол. Анна заняла положенное место, кивнула перепуганной дворне, отпуская их из спальни.

– Где ждать будете? – резко спросила она. Она видела по глазам тех, что они предпочли бы быть ныне, как можно дальше от флигеля, но лакей вызвался постоять с Глашей на крыльце. – Хорошо, милые. Сторожить будете. Коли барина молодого увидите, то тут же голос подайте.

Нельзя сказать, что ей было не боязно. Была легкая дрожь, что стала бить сначала в коленях, а после вдруг перешла выше на тело, вынуждая Анну обхватить себя руками в надежде обуздать свои эмоции.

– Суженый мой, ряженый мой, покажись мне, до ужина приди! – проговорила и сама вздрогнула невольно от звука своего голоса, что так громко прозвучал в тишине флигеля. Замолчала, пытаясь справиться с ознобом, что уже охватил все тело полностью. Даже зубы застучали мелко. Неужто снова хворь какую подхватила, подумала Анна, хмурясь невольно. Быть того не могло – с утра же ее окатили водой крещенской из ердани [131]131
  Название крещенской проруби в форме креста


[Закрыть]забранной, чтобы снять грех ряжения в Святочные дни. А тот, кто крещенской водой окачен, тот весь год болеть не будет по примете.

Тишину флигеля вдруг разорвал отчетливый звук, и Анна резко выпрямилась на стуле. Затем он повторился снова и снова. Шаги. Тихие, но различимые. Явно кто-то поднимался по ступеням.

Это Петруша, попыталась успокоить сама себя Анна, с трудом сдерживаясь, чтобы не крикнуть в голос трижды «Чур меня!». Шаги стихли, будто кто-то пережидал некоторое время, а после снова зазвучали, но уже по-иному – так шагают, когда больно ступать на ногу, калеченные. Или черт, подумала Анна, сжимая руки так сильно, что заболели суставы. Заставила себя поднять голову и взглянуть в зеркало, когда шаги стихли на пороге спальни. Едва сдержала крик, что рвал душу, заметив в дверях темный силуэт.

– Чур меня! Чур меня! Чур меня! – быстро зашептала она, а после стала читать «Отче наш» в голос, креститься, набрасывая на зеркало полотенце. Резко развернулась и выбежала из спальни, стараясь не смотреть в темные углы спальни, куда не доходил свет свечей. Ее била дрожь, она едва не упала с лестницы, запутавшись в подоле сорочки, ободрала руки о перила, когда заскользила по ступеням вниз. Распахнула дверь флигеля, отчего лакей и Глаша чуть не заорали в голос, перепугавшись.

– А, вот ведь пуганые! – рассмеялась Анна, стараясь не показать своего страха, выровнять дыхание. Запахнула салоп, чтобы укрыться от мороза, резко развернулась к дому, бросив лакею «Приберись там!». Глаша едва поспевала за барышней, спешащей вернуться в свои покои.

Слезы душили, мешали сделать вдох полной грудью. Не хотелось ни с кем говорить, а просто упасть в постель и выплакать этот комок, душащий ее ныне. А ведь и Полин, и Катиш непременно будут выпрашивать, что она видела в зеркале, кто ей судьбой предназначен. Потому Анна даже обрадовалась, увидев в спальне только мадам Элизу, что сидела у окна и дожидалась ее возвращения.

– Quel est ce folie, mademoiselle Annett? [132]132
  Что за безумие, мадемуазель Аннет? (фр.)


[Закрыть]– начала мадам, но замолчала, заметив странное выражение лица Анны, отпустила Глашу и сама помогла барышне снять салоп, развязала шаль.

– Что, ma chere? – спросила после, и Анна бросилась в ее объятия, пытаясь найти в тех утешение, как привыкла с детских лет, расплакалась вдруг тихо.

– Я видела, мадам, видела суженого в зеркале, – призналась она. – Оттого и душу рвет мне нынче, что не он… не он… не мундир то был в зеркале. Не блестели пуговицы, не было эполет. Фрак темный с белым галстуком шелковым на шее, с белым жилетом… не он… не суждено! – а потом вдруг отстранилась от мадам Элизы, вывернулась из ее рук, заметалась по спальне. – Нет любви во мне. Нет ее! Не знаю я, что это, и знать не желаю! Боюсь приближать к себе, пускать в свою душу, боюсь разлюбить, остыть, как у ног увижу, как сердце отзовется. Оттого и ненадобно мне того, не надо теплоты и привязанности сердечной. Пусть лучше скажет «холодна», чем назовет ветреной. Пусть так! Да и к чему то ныне? Коли и не суждено… не суждено…Не суждено!

Анна еще долго плакала после, лежа в постели, прижавшись к мадам Элизе, что обнимала ее и успокаивала, ласково гладя по плечам, по спине, шептала ей всякие нежности, как когда-то в детстве, когда Анечка плакала от обид. Только, когда Анна тихо скользнула в сон, оставила ту, вышла из ее покоев, не прикрывая дверь, чтобы Глаша, спавшая в будуаре на диванчике, тут же услышала зов барышни.

В ту ночь, когда людям по поверьям приходят вещие сны, Анна снова вернулась во флигель в ту спальню, где ворожила с зеркалом, а вокруг ходили люди, знакомые и незнакомые. Мелькнула в светлом капоте Полин, улыбаясь, прижимая к груди какой-то сверток. Прошел, хмуря брови, Михаил Львович, погрозила ей в отражение пальцем сурово графиня. Взглянул из угла сквозь прищур глаз князь Чаговский-Вольный, скрестив руки на груди. Улыбнулась насмешливо и самодовольно поверх веера Маша, казавшаяся совсем незнакомой в атласном платье ярко-алого цвета.