Текст книги "Мой ангел злой, моя любовь…(СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 68 страниц)

– Верно. Поутру, покамест жара в силу не вошла, – Анне было не по себе уезжать так надолго от Андрея, к близкому присутствию которого в имении уже привыкла. А еще оставлять Сашеньку и мадам одних. Только то, что Андрей не оставит их своими заботами, как она знала даже без его заверений в том, успокаивало. – В Москве пробудем почти две седмицы, и ближе к дате венчания воротимся в Милорадово. Вера Александровна весьма обеспокоена столь коротким сроком до дня венчания – приданое же собирать необходимо…

– Пусть не тревожат особо ее те хлопоты, – заметил Андрей в ответ на это, сжимая чуть сильнее обычно ее пальцы на сгибе своего локтя в мимолетном касании, которое только и мог позволить себе сейчас под пристальными взглядами партнеров по прогулке в парке. – Мне важно, чтобы она привезла мою невесту к сроку и только. Только это составит мое счастье…

– И мое, – улыбнулась Анна, сожалея, что их окружает столько прогуливающихся на этой длинной аллее, что никак не удастся как когда-то раньше улизнуть под тень кустарников, росших за пределами гравийных дорожек, чтобы там подставить губы под его поцелуй.

А потом взглянула вперед, где под кружевным зонтом шла Софи, которая с готовностью оставила будущих супругов в уединении, ускорив шаг, вспомнила невольно о том, что наблюдала недавно на террасе, куда все вышли после позднего завтрака. Софи была неким звеном между матерью и сыном Олениными. И хотя Андрей напрямую обращался к Алевтине Афанасьевне, пусть и редко, та же при необходимости что-то сказать сыну использовала дочь. И если остальные либо не обращали внимания на происходящее из вежливости, либо действительно не замечали этого, то Анна подмечала каждую реплику, каждый холодный жест. И сердце ее сжималось от боли за него. Потому что, несмотря на его деланное равнодушие, Андрею было не по себе от этой холодности. Это не было заметно, но Анна… о, она знала это…

Они как раз прошлись по аллее до поворота к пруду, на котором Анна заставила Андрея замедлить шаг, пропуская вперед остальных прогуливающихся. Ответила улыбкой на вопросительный взгляд Софи, брошенный через плечо и показала знаком, что они последуют за другими, а не исчезнут никуда, удаляясь с их взоров за линией поворота. Потом, когда снова возобновили размеренный медленный шаг прогулки, ринулась, будто в холодную воду с головой, боясь заробеть и не задать вопрос. А ответ ей было так важно знать. Хотя бы для того, чтобы придумать, как исправить то, что невольно сама же разрушила, по собственному разумению.

– Это все из-за меня, верно? Votre maman… Из-за меня? – и смело встретила взгляд Андрея после этого вопроса, боясь отвести взор и упустить даже мельчайшую тень эмоции на его лице. Но тот не нахмурился, не смутился и даже не разозлился ее смелости, как опасалась Анна. Только взглянул с такой теплотой во взгляде, словно обнял им ее, окутал облаком нежности с головы до ног. Снова погладил ее пальчики, скользнув с кружева митенок к коже.

– Моя милая… милая моя, – от его тона даже голова закружилась, захотелось остановиться и прижаться лбом к его плечу. А еще очень хотелось, чтобы он целовал ее, как когда-то на залесной аллее. Долго, без передыху и так по-разному – от горячих поцелуев страсти до легких нежности.

Анна была благодарна ему, что Андрей не стал лгать или увиливать от разговора. Или даже притворяться, что не понимает, о чем она ведет речь. Это означало, что он может рассказать ей то, что не всякому можно было открыть.

– Нет, Анни, в том, что так метко подметила ты, твоей вины нет.

– Может статься, не прямая вина, – не унималась она. – Это из-за нашего союза?

Андрей же в ответ только головой покачал.

– Не из-за этого, милая, поверь мне. Причина того, что ты видела, только во мне. Seulement! С'est seul la faute à moi. [668]668
  Только! Лишь моя вина в том (фр.)


[Закрыть]

– Что может быть причиной разлада между матерью и сыном? Что могло стрястись меж вами…? – спросила Анна, пожимая плечами. Ей отчего-то казалось все, что он оберегает ее отчего-то, оттого и не говорит всей правды, и она пыталась понять по выражению лица Андрея, что же на самом деле произошло этим утром до разговора Алевтины Афанасьевны с ней. Ведь она была все еще уверена, что причиной разлада стало именно решение Андрея жениться на ней.

– D’accord [669]669
  Хорошо (фр.)


[Закрыть], – как странно произнес он и остановился, вынуждая ее сделать то же самое. Но на нее отчего-то не смотрел, а глядел вслед скрывающимся одним за другим прогуливающимся за поворотом аллеи, казалось, прислушивался к репликам тех на французском и русском языках, которые все еще, пусть и еле слышно, но долетали до их ушей. И Анна вдруг насторожилась, заметив, какими неожиданно цепкими стали его глаза, когда он перевел взгляд на ее лицо. Когда стал вглядываться в нее, будто пытаясь что-то разглядеть, что-то понять для себя. – Я скажу тебе все. Даже то, что знали до сих пор только двое. Я скажу тебе все, потому что нынче самое время узнать тебе… даже если ты охладеешь ко мне после… если вдруг разочаруешься во мне. Хотя видит Бог, я страшусь этого более всего на свете!

Анна замерла, вдруг пораженная невольной догадкой, которую принесла услужливая память в этот миг. Ее собственная спальня. Злой и резкий шепот брата, больно ранящий душу. Грязные толки, которые когда-то ходили по Петербургу.

– О! – только и сказала она прежде, чем успела сообразить, что ей не пристало даже знать о таких вещах, тем паче обсуждать их. – Так это правда – ты отец дочери своей bru? Это правда?

И поняла с облегчением, что это ложь, когда Андрей вдруг рассмеялся коротко и зло, некрасиво кривя губы. От давно забытой вспышки злости и боли, которые неизменно приходили, как отражение этих слов в нем. Но теперь отчего-то она была острее, эта вспышка. Потому что она говорила об этом. И ему было вовсе небезразлично, как раньше, что Анна может думать о нем. Значит, пришло время открыть правду. Только ей.

– Нет, – произнес Андрей, глядя ей в глаза, словно через эту невидимую нить зрительного контакта передать ей истину, которую до сего момента знал только он и Надин. Тайна, которую они оба хранили, и которую при желании легко могла бы разгадать его мать. Если бы только желала…

– Нет, я не отец Натали. Мое слово тебе в том, на чем угодно клятву принесу, коли потребуешь. В Тате кровь рода Олениных, но ни капли моей. А толки эти… предмет обсуждения часто сам несет вину в толках вкруг его персоны. Так и тут, увы… Il n'y a point de fumée sans feu! [670]670
  Нет дыма без огня (фр.)


[Закрыть]

– Андрей Павлович! Monsieur Olenin! Mademoiselle Annette! – позвали их из-за поворота, и Андрей повернул голову на эти голоса. Анна только смотрела на него и размышляла – узнать ли ей все ныне до самого конца или попросить его замолчать. Чтобы не знать. Чтобы не пускать в свои мысли еще одну соперницу, ту, что может оказаться гораздо сильнее Мари, так и не сумевшей когда-то заполучить сердце Андрея. А эта держала в своих руках это сокровище, отпустив по каким-то причинам… или не отпустив…? Ту, что по-прежнему так близка к нему, пусть и недоступна.

– Ты любил ее, – сказала Анна, и он не стал отпираться, когда снова взглянул в ее глаза.

– Любил. Даже когда приехал сюда, той зимой одиннадцатого года, я был уверен, что люблю ее. Но то была не любовь. Привязанность, отголосок воспоминания отрочества, первая страсть – как ни назови. Я многого не принимал и не прощал, а разве это свойство любви? On pardonne tant que l'on aime [671]671
  Мы прощаем, когда любим (фр.)


[Закрыть], читал я как-то. И ныне по истечении всего, что выпало нам по жребию судьбы, я склонен согласиться с тем французом.

Их снова окликнули из-за поворота, и Андрей положил ее пальцы на сгиб своего локтя, снова повел ее по аллее, понимая, что долее задерживаться они не могут вне глаз и ушей. Но, тем не менее, продолжил свой рассказ, ведя ее на изрядном удалении от остальных. Чтобы не осталось более никаких тайн между ними, чтобы ни злое слово, ни недоговоренность не разрушили то, что было меж ними.

– Надин – моя соседка по имению. И как это по обыкновению бывает, кому, как не ей, суждено было стать предметом моей юношеской страсти и расположения…?

Они шли и шли под тенью раскидистых ветвей деревьев, неспешно прогуливаясь, как и остальные, но едва ли были вместе с теми в этот миг. Прошлое Андрея вдруг развернулось вспять, обрадованное, что можно еще раз пронести перед глазами то, что так надежно уже было спрятано где-то в уголках памяти за семью печатями.

И Анна, казалось, воочию видела переглядывания на церковных службах, заглядывала через плечо в тайком переданные записки, подсматривала за неловкими и подчас не особо скромными поцелуями молодых влюбленных при редких встречах, которых впоследствии так жестоко разведет судьба порознь, навеки все же связав узами.

Анна видела встречу перед долгой разлукой, когда были даны обещания при первой же возможности ступить под венцы, слышала клятвы и с болью понимала их обреченность. Она прошлась с Андреем по всему его пути службы – от солдата до офицерских чинов, от неопытного юнца, делавшего первые несмелые выезды в ровных рядах парадов и смотров, до Георгиевского ордена, наградной шпаги и отметины под глазом как память от первого боевого похода. Вместе с ним вернулась из Австрии в родные земли под Калугой, чтобы едва ли не бегом пересечь луг и прийти на то самое заветное место, где должна была ждать она, Надин. И она ждала там – взволнованная встречей после разлуки в долгие три года… Но самого свидания не увидела, как видел его спустя время Андрей. Он понимал, что иначе ей будет не по душе подглядеть за тем, о чем даже думать было неприятно.

Видеть воочию Надин после долгой разлуки, целовать губы, о которых грезил все это время, держать под руками ее тонкий стан. Они тогда совсем потеряли голову, от поцелуев кипела молодая кровь в жилах. Андрею казалось, что он до сих пор слышит в шелесте листвы над головой свой собственный шепот, которым сопровождал тогда каждый свой поцелуй: «Разрешение… в руках уже… вот пройдет Успение… и тотчас… тотчас же!». А Надин только шептала в ответ: «Mon couer… o, mon couer…»

Их остановил только хлынувший неожиданно с небес летний дождь, пролившийся на землю плотной стеной, пусть и скоротечно по времени. Иначе… Андрей до сих пор думал о том, что было бы иначе, если бы тогда не разверзлись небеса. Тогда все было бы совсем иначе…

Он помог тогда поправить одежды Надин, а после проводил ее по знакомой тропке через лес почти до самой границы усадьбы, где ту ждала уже перепуганная до полусмерти горничная. И даже тогда Надин не сказала ему, что прежде чем выбежать по его записке, полученной с почтовой станции, сняла с пальца кольцо, которое одел Борис ей на палец четыре месяца назад в приходском храме.

Андрей узнает об этом тем же вечером, когда семья Надин прибудет на ужин по случаю возвращения его из Австрии. Тогда в нем впервые что-то умерло. Или замерзло на долгое время. Он сам не понимал тогда, как ему удалось не выдать чувств, когда Борис, довольно улыбаясь, сообщил ему о «переменах благостных в семье». Привычка, приобретенная за годы службы во дворце, не показать даже легкого оттенка эмоций на лице и сохранить отстраненность и равнодушие на том сослужила отменную службу, когда на Андрея устремилась пара десятков глаз. Ведь все знали о том, что младший был едва ли не обручен с соседкой, а досталась она все же старшему брату, пока первый проливал кровь на полях Аустерлица и Прейсиш-Эйлау. Он только улыбнулся тогда вежливо и сумел все же найти вежливые слова, чтобы пожелать брату счастья. И ей. Той, которая еще недавно стонала в его объятиях…

Не такие уж длинные и затиеватые фразы – он никогда не был прирожденным рассказчиком, да и надо было аккуратнее подбирать слова, чтобы рассказать и при этом скрыть подробности, которые должны знать лишь те, кого они касаются. Но за этими скупыми фразами разворачивалась для него былая жизнь, те дни, в которые он так часто терял, чем находил.

– Конечно, она растерялась тогда, по моем возвращении. И после говорила, что не успела сообщить мне о помолвке при нашей встрече. Боялась меня тут же потерять, боялась моего гнева на брата, нашей соры… Всего боялась, – говорил Андрей молча слушавшей его Анне, а сам вспоминал, как долго Надин обманывала его. Уверяла, что разорвет помолвку с Борисом, скажет тому, что любит Андрея, что не мыслит жизни без него. А он верил тогда. Да, горько признавать это, но он позволял себя обманывать этим сладким речам, этим глазам, глядящим на него с такой любовью, этим рукам, что ласкали его лицо, и которые он так любил целовать, пытаясь заглушить в себе муки совести.

Андрей даже рискнул завести разговор с матерью на эту тему. Сказал, что Надин обещалась ему первому, что чувства былые еще не остыли, и как посмотрит мать на то, если…

– Что ты ждешь от меня, Andre? – Алевтина Афанасьевна была явно недовольна и темой разговора, который завел сын, постучавшись к ней как-то в покои одним вечером, и клубком этих запутанных отношений, который сама наблюдала. Она неоднократно говорила Борису, чтобы приблизил дату венчания, пока не поздно, но тот только смеялся в ответ – его забавляла любовь брата к той, кого Борис уже видел своей женой. – Разве ж я виновата в том, что девица решение поменяла? Разве ж я могу влиять на ход событий? Господь рассудит вас, ступайте с Его благословением, мой дорогой. Я же и слова ни скажу более на сей счет, и не просите!

Более совета просить было не у кого юному Андрею. Письмо к Марье Афанасьевне прошло бы пару седмиц, не меньше, прежде чем был бы написан ответ. И тогда он настойчиво стал упрашивать Надин, если она так любит его, как говорит каждый раз при их встрече, повенчаться тайно и уехать в Петербург женой Андрея.

– Я могу выхлопотать квартиру. А коли не пожелаешь, то найду средства на съем. Я все сделаю для тебя, ты же знаешь, Надин…

Но та только просила дать ей время подумать. Время, которого не было – скоро Андрею предстояло вернуться по осени в полк в столицу, и неизвестно было, когда пришлось бы вернуться в Агапилово. Она плакала всякий раз, говоря, что не любит Бориса, что согласилась на брак под убеждением и напором родительским, что мечтает только о браке с ним, Андреем. И он чувствовал свою беспомощность в те моменты, понимая, о каком безрассудстве просит ее.

А потом семья Надин уехала в запланированную перед свадьбой поездку для покупки недостающего приданого и свадебного убранства невесты. Борис поехал вместе с ними – он планировал проверить собственный городской дом и далее ехать в столицу, чтобы найти дом, достойный для будущей жизни, которую желал вести в столице после женитьбы. Надин клятвенно обещалась перед отъездом, прощаясь с Андреем на привычном месте их свиданий, что она в ближайшие же дни поставит родителей в известность о своем намерении разорвать помолвку с братом Андрея.

– Я решусь, mon couer, слово мое в том, решусь непременно! – убеждала его Надин, обхватив ладонями его лицо и покрывая то поцелуями, которые уже не приносили былого наслаждения. Разве может краденное принести его? Андрей страшился тогда признаться самому себе, но проволочка в эти десять дней, за которые Надин так и не смогла дать ему ответа, раздражала его.

– До конца визита в город, Надин, – твердо сказал он. – Иначе я сам говорю всем, что меж нами чувства, и мы желаем обвенчаться. Пусть наше решение не найдет одобрения у наших семей… мы любим друг друга, мы желаем быть вместе… Надин, Надин! Надобно решиться! Так недолжно далее… совсем недолжно!

– Да-да, mon couer! Я все скажу! И все решится! – приговаривала она, прижимаясь к нему всем телом, подставляя губы его поцелуям. – Я твоя, mon couer… только твоя… только с тобой! Все решится!

И все действительно решилось тогда. Правда, не совсем так, как предполагал Андрей, ожидающий известия от Надин. Спустя несколько дней после отъезда семьи Надин и Бориса в город неожиданный приступ сердечной боли уложил Алевтину Афанасьевну в постель. Доктор не давал никаких прогнозов, только настаивал на полном покое для больной и отсутствии любых поводов для волнений. А потом и вовсе призвали приходского священника, отца Павла, чтобы тот провел обряд соборования больной, и весь дом тогда погрузился в тишину, прерываемую лишь тихим шепотом молитв. Андрей проводил по просьбе матери все дни с раннего утра и до поздней ночи в ее будуаре, примыкающем к спальне, готовый по любому зову приблизиться к той.

За хлопотами и тревогами даже как-то забылось о собственном будущем, которое решалось в этот момент где-то далеко от Агапилово. Вспомнил только, когда Алевтина Афанасьевна пошла на поправку и даже стала выходить из своих покоев, опираясь на руку младшего сына.

Но случилось это слишком поздно для него, как выяснилось позднее. Надин уступила уговорам родителей и Бориса и через день после получения известия о болезни Алевтины Афанасьевны была обвенчана со старшим братом Андрея.

Андрей узнал об этом первым, когда Борис вернулся из Москвы. Надин, чуть бледная лицом на фоне шелка аккуратненькой шляпки, сидела подле него в коляске. Без сопровождения родителей. Это и ободок кольца, угадывающегося под тонким материалом перчатки на ее руке, без слов сказали Андрею все. А дополнил Борис, произнеся чуть насмешливо, когда выбрался из коляски и встал на крыльце возле застывшего на месте брата:

– Я к матери. А ты… ты не подсобишь моей супруге на землю сойти…?

– O mon Dieu! Как она могла?! Как могло это случиться? – Анна даже сильнее сжала локоть Андрея, на который она опиралась сейчас. За короткими фразами, произнесенными равнодушным к былому тону, она все-таки разгадала его боль в тот день, его отчаянье, увидела все, как наяву. И Бориса, насмехающегося над братом, и Андрея, чья душа заледенела более прежнего, и Надин, уже понимающую, что стала лишь временной забавой, неким призом, который, как повелось, с малолетства старший отобрал у младшего.

– Не кори ее. Она была так молода, так по юности глупа… а быть может, и не глупа вовсе. Если бы я был рядом, она была бы сильнее перед обстоятельствами и уговорами. Не поддалась бы соблазну. Хотя… отчасти я ее понимаю ныне – что мог дать ей я в те дни? Ровным счетом ничего!

– …У тебя нет ничего! Понимаешь – ничего! Все – только милости графини, которая всей душой меня не принимает, неужто полагаешь, я не ведаю того? – Надин яростно убеждала его в собственной невиновности в том поспешном браке, уговорив Андрея переговорить с ней в последний раз перед отъездом в полк. Он собрался в тот же вечер, как молодые супруги вернулись в Агапилово, не в силах оставаться под одной крышей с ними. Это после, когда утихнет боль, когда он смирится с тем, что Надин стала его bru, а не супругой, Андрей вернется в семью, а тогда же…

– Ну, пойми! Ну, прошу тебя, пойми меня! Что за будущее нас ждет по нынешним временам? Особенно когда родные отринут нас за ослушание. Что за будущее? Прости меня, mon coeur, но…

Андрей впоследствии научился жить без нее. Благо, следующей же зимой 1807 года его полк выступил в очередной поход и вернулся только в августе, когда Петербург был полупустой до самого Рождества. Сумел после оставаться равнодушным, когда они вынужденно пересекались на балах и раутах в столице. Когда видел ее силуэт в ложе Олениных в театре. Когда замечал ее в открытом экипаже на прогулках знати по городу или живописным окрестностям. Он даже полагал тогда, что забыл все, но всякий раз, когда Надин оказывалась рядом, что-то внутри него оживало, и так и пылало пусть отголоском прежнего огня сердце, которое не желало отпускать прошлое.

– Так сошлось, что мы оказались наедине с Надин только спустя три года после того, как состоялось ее венчание с Борисом и через два года после рождения Таты. Маленькой проказницы Таты, – повторил Андрей, будто пытаясь сладостью воспоминания о девочке с темно-русыми локонами и крохотными ладошками, которые те так доверчиво клала на его большие руки, когда они прогуливались в Агапилово или в небольшом саду городского дома. – Она появилась на свет после Рождества 1807 года, в Петербурге. Надин тогда отказалась уезжать из столицы, рассчитав с повитухой, что успеет освободиться от бремени аккурат к началу сезона.

Анна не могла не отметить контраст между прежним безразличием в его голосе и легким оттенком нежности, мелькнувшим при упоминании имени племянницы. А потом не могла не нахмуриться, когда Андрей продолжил свой рассказ:

– То свидание наедине и стало началом конца шаткого мира в нашей семье. Словно точкой было у линии, разделившей нас, расставившей всех по разные стороны… разделившей нашу семью…