Текст книги "Мой ангел злой, моя любовь…(СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 68 страниц)

В передней стукнула дверь, а потом колокольчиком разнесся по комнатам, близким к ней, звонкий смех Катиш с таким воодушевлением занимавшейся ныне своими нарядами и уборами. Словно ее дочь проснулась от того странного сна, в который впадала, когда рядом не было этого светловолосого мужчины. С того самого лета как в пропасть свалилась в эту любовь с головой, не обращая внимания ни на кого из тех, кто был представлен ей матерью и сестрой. Ей уже миновало двадцать зим и лет. Скоро совершеннолетие, а ума не довольно понять, что никогда ей получить желаемого – сердце и душу того, о ком так часто молилась за прошедшие три года.

– В монастырь уйду! – грозилась в редкие истерики, когда мать просила образумиться и забыть о том, по кому так болело сердце ее прежде такой тихой и смирной дочери. – Плат черницы на голову, коли не будет венца подле него! В монастырь!

И Вера Александровна утешала бьющуюся в истерике дочь, качая в своих руках, как когда-то в прежние годы ее малолетства. Целовала в ее спутанные волосы и молила про себя Бога, чтобы тот помог ей разрешить эту ситуацию, которая ныне казалась ей безвыходной.

А потом пришло послание с приглашением провести несколько дней в Милорадово. Гуляния, музыкальные вечера и большой бал. И Катиш просветлела лицом, радуясь этой возможности побыть рядом с тем, кого по-прежнему видела только возле себя в церкви…

– Разве ж было оглашение? – поднялась бровь на лице Андрея, показывая его равнодушное недоумение тому, что услышал. Но Вера Александровна готова была поклясться, что за этим равнодушием, где-то в глубине души, уже вовсю полыхает огонь. Злость, ревность, отчаянье. Смертельно ядовитый клубок, разъедающий душу.

– О, я думала, уже известно обо всем в уезде, – смутилась Вера Александровна нарочно. – Аннет же так расположена к его сиятельству. Только слепой не поймет очевидного.

– Разве было оглашение? – снова повторил Андрей холодно, и она даже испугалась блеска его глаз. В дверях первой комнаты анфилады уже показалась Катиш. Вера Александровна ясно видела ее со своего места в кресле. Ее лицо так и светилось от радости, что он приехал с визитом к ним в дом. Знала бы она, что Андрей приехал сюда, скорее всего, за благословением на брак с другой, не с Катиш!

Всего мгновение, пока Вера Александровна смотрела на счастливо улыбающуюся дочь, перед ней мысленно качались весы. Одна чаша – возможное счастье дочери с человеком, которого та любила. И Вера Александровна знала, что стань Андрей супругом ее дочери честь и совесть никогда бы не позволили ему принести дочери разочарования в этом браке. Это был бы идеальный брак их среды – полный уважения и понимания, пусть и лишенный эмоций.

С другой стороны – Аннет, маленькая проказница Анечка, дочь ее кровной сестры. Сама отказавшаяся от своего жениха, от своего возможного счастья. И князь. Царь в своих многочисленных имениях Малороссии. Достойная партия для любой девицы на выданье, не говоря уже о той, чья репутация уже не так кристально чиста, как ранее, той, кто в замужество придет в одной рубахе [636]636
  Т. е. без приданого


[Закрыть]. Жаль, что не Катиш привлекла Адама Романовича… но уж что сложилось!

– Я понимаю, как вам не по душе ныне слышать это, – губы даже чуть дрогнули, когда Вера Александровна раздвинула их в сочувствующую улыбку. – Верно, очарование Аннетт сызнова сыграло роль… Уже готова венчальная грамота, Андрей Павлович. Что тут про оглашение говорить? Я полагала, вы знаете о том. Надобно быть слепым, чтобы…

– Не будет ли Анна Михайловна удивлена, когда я принесу ей свои поздравления в связи с предстоящим замужеством? – она видела, что он не верит. Читала в его глазах. Еще был шанс все поворотить вспять, сказать, что грамота-то готова, да только согласия Анны никто и спрашивал – деньги и связи решают многое. Да ведь сама Анна так была расположена к князю! Так смела в отношении его! Приняла его как жениха, позволив надеяться…

– Неужели вы думаете, что я могу…? Без позволения собственной племянницы? – возмущенно воскликнула Вера Александровна и тут же подала знак Андрею замолчать, не говорить ни слова на эту тему в присутствии Катиш, шагнувшей через порог комнаты. Надежды, что он будет молчать при ее дочери, оправдались. Она боялась, что придется при себе держать Катиш долго, полагая, что Андрей непременно захочет довести тот разговор до конца, но на ее удивление, спустя четверть часа тот засобирался, ссылаясь, что предстоит долгая дорога в имение. Что ж, тем лучше! Дело уже было сделано. Второго обмана Оленин не простит определенно Анне. Недаром в его глазах угадывалась решимость. Словно он уже знал, как поступит в дальнейшем, зная то, что открылось ныне. Прости меня, моя девочка, но так уж сошлось…

Андрей действительно горел обжигающей решимостью. Мысль, ясная по содержанию, простая на осуществление, пришла в голову тут же, как только он понял, что в очередной раз рискует потерять то, чего никак не мог лишиться. Он приехал в имение у Твери и работал без устали в поле, борясь с последствиями стихии за будущий урожай. Сначала просто выезжая и руководя работами по осушению, а после и сам роя заступом небольшие, но глубокие каналы, когда не хватило сильных мужских рук (дворни в усадьбе, как оказалось, намного больше числом, чем крестьян в деревне). Он трудился, как проклятый, надеясь тяжелым физическим трудом прогнать из головы мысли. Но они приходили, вторгались без стеснения, нашептывая ему, что первое решение – самое верное, что и думать не стоит.

Он не спал ночами, невзирая на страшную усталость. Не спал не только из-за физической боли, терзающей его ногу, но и из-за этих самых мыслей, не дающих покоя даже ночью. Столько табака, сколько курил он теми ночами, Андрей не курил никогда до того, даже голова однажды пошла кругом. Он вспоминал каждое слово, каждый жест, каждое выражение глаз и терялся раз за разом. И при каждом движении руки, когда он вынимал изо рта чубук, ему мигали с пальца камни. «Анна»… Это имя было не только заключено в золотой оправе. Оно было выжжено на его сердце. И этого уже никуда не уйти, не спрятаться. Il ne pouvait en être autrement! [637]637
  Иначе и быть не могло (фр.)


[Закрыть]

– Андрей Павлович… барин…, – тронули за плечо Андрея, и тот вдруг проснулся. Надо же – заснуть в кресле, даже сняв грязных сапог и пропахшего дорогой и лошадьми сюртука! Эк, его вымотали прошлые дни! А потом вспомнил, где находится, и тотчас спросил о гостях, о предстоящем ужине.

– Прибыли все аккурат некоторое время назад, – сообщил Прошка, помогая барину раздеться перед ванной, уже наполненной горячей водой. – Все довольные, радостные такие. Диво! Ведь накрапывало же! Нынче вона к ужину приготовляются. Девки так и бегают по лестницам с утюгами, с щипцами! – а потом заметив пристальный взгляд хозяина тут же добавил то, что интересовало барина намного больше и всех гостей, всех вместе взятых, и предстоящего ужина. – Барышня ездила на прогулку. Сам видел, как прибыла на двор в одной из колясок. Здрава и румяна. Знать, хворь ушла без следа.

От этого известия в груди разлилось тепло. И Андрей уже с большим наслаждением медленно погрузился в горячую воду, с трудом сдерживая стон, когда распрямлял больное колено. Осталось всего пара часов, и он увидит ее, убедится собственными глазами в том, что болезнь не отразилась на ней. А остальное… Разве уже так важно остальное?

Но среди лиц, которые Андрей увидел в салоне, спустившись перед началом ужина, Анны, на его огорчение, не было. И сразу почувствовалась невероятная усталость, что давила на плечи еще с середины дня. Потому не мог не подумать, что надобно было все-таки остаться в своих покоях и отдохнуть, а не спешить предстать перед десятками взглядов собственных знакомых и знакомых матери, которых та с большим удовольствием пригласила в Милорадово, перед взглядами соседей, которых он толком еще не успел узнать. Неспешные беседы в салоне и после в большой столовой за трапезой, анекдоты и тихий смех отчего-то утомляли, действовали на нервы. Сам же ужин казался бесконечным с его семью переменами блюд. Он был и рад увидеть своих петербургских знакомых, прибывших в Милорадово, и в то же время отчего-то равнодушен к их присутствию здесь.

Усталость, подумал Андрей, с трудом понимая вкус жаркого, которое подали одной из перемен. Я просто устал физически… вымотан донельзя. Или он отвык от общества за время походов и вынужденного уединения после возвращения из Европы? Он иногда окидывал взглядом улыбающиеся лица, блеск драгоценностей, камней орденов или золота эполет в свете свечей, легкое колыхание перьев в тюрбанах, чепцах или эспри. Эти голые плечи, потные от духоты, несмотря на распахнутые окна в парк, лбы, эти букли и локоны. Этот жеманный искусственный смех, любопытные или заискивающие взгляды, тихие шепотки украдкой. Все ныне только утомляло…

– Вы выглядите усталым, mon frère, – тихо проговорила Софи, чтобы не услышали остальные, когда уже перешли после ужина на террасу, где решили провести время после десерта. – Mesdames заняты нынче беседами да пасьянсами. Мужчины же ныне удалились в бильярдную и карточную. Вы могли бы легко потеряться по пути в те комнаты… потеряться в своих покоях… Я полагаю, вам простят такую вольность, учитывая многие обстоятельства. Тем паче, следующим утром – гон…

– Вы – мое… спасение, – ответил Андрей сестре, с трудом удерживая руку от ласки, которой захотелось поблагодарить сестру за предложение. Запнувшись на слове, что нежностью показало бы его признательность и любовь. Ранее он сказал бы «ангел», как называл Софи порой среди прочих ласкательных обращений, но ныне… ныне он мог назвать так только одну женщину. – Скажите maman, что письма от ее приятельниц московских я передал с одной из ее девушек. Вестимо, у нее уже в покоях. И пожелайте ей от меня покойной ночи…

– Andre, – задержала его вдруг сестра, положив сложенный веер на его руку. – Не торопитесь ко сну отходить. Я улучу минуту и зайду к вам. Мне есть, что вам сказать.

И он улыбнулся легко в ответ на ее реплику, хотя внутри сжалось что-то в странном трепете волнения. Ведь Андрей сразу понял, о ком они будут вести разговор.

– Мне тоже, ma chere, есть, что вам сказать. Я буду ждать вас в кабинете…

В своих покоях Андрей тотчас отпустил Прошку, сказав, что позовет его, когда будет раздеваться перед сном, а сам встал у окна, опираясь ладонями о широкий подоконник. Где-то в вечерней темноте маячили еле видные меж деревьев тусклые огоньки окон флигеля. Все на втором этаже. Одно определенно в спальне Анны. Что она делала сейчас? Читала при свете свечи один из романов? Или уже готовилась ко сну? Он вдруг представил себе стройное женское тело под тонким почти прозрачным полотном ночной рубашки, и сердце застучало в груди чаще, гоня кровь по жилам быстрее. Нет, не кровь… острое желание, обжигающее, требующее удовлетворения…

Стукнули в дверь особым способом, и Андрей поспешил сесть за стол, надеясь, что сестра простит такое пренебрежение манерами. После короткого «Entrez!» она вошла, тихо шурша шелком нижнего платья под легким чехлом из белоснежного газа. Прошлась по комнате, словно по тонкой доске, будто демонстрируя себя, улыбаясь загадочно, и Андрей вдруг понял, отчего сестра ныне кажется ему совсем иной.

Ее волосы были убраны строго вверх, завязаны в узел a-la Psyché [638]638
  А-ля Психея (фр.)


[Закрыть], без всяких завитых колечек волос около ушей или строго завитых локонов, которые так нравились Алевтине Афанасьевне. Только один локон спускался от этого узла сзади и небрежно ложился на правое плечо. Оттенок ее платья под чехлом был нежного небесного цвета, а рисунок, вышитый на газу чехла паетками, приковывал блеском в свете свечей взгляд к круглому вырезу платья.

– Ты нынче выглядишь… admirablement beau! [639]639
  На редкость красивой (фр.)


[Закрыть]– выдохнул Андрей и протянул руки в сторону сестры, чтобы та шагнула к нему ближе и, склонившись к нему, позволила поцеловать свою руку, чуть повыше края атласной перчатки.

– Верно? – Софи поцеловала брата в лоб в ответ, а потом отстранилась и со смешком сделала пару шагов по комнате, кружась. – Это все ее задумка!

Действительно, именно Анна прошлого дня вдруг задумчиво взглянула на Софи, а потом спросила на удивление прямо, отчего ее девушка причесывает в такой манере. Софи растерялась на миг, а потом тихо ответила, что так привыкла.

– Не спорю, это по моде, – проговорила Анна. – Но есть персоны, коим вовсе ненадобно следовать всему, что печатают на картинках. Не к лицу! Позволите, я приберу вот здесь… и здесь…

И парой движений Анна убрала колечки из волос с боков головы Софи, обнажая ее аккуратные ушки с маленькими сережками, блеснувшими радостно на свету этой свободе.

– Помилуйте, с моими огрехами…, – Софи покраснела от смущения, что сейчас можно видеть ее несовершенные уши, которые, как твердила мать, ей надобно тщательно скрывать, и что парижская мода в этом стиле ей только на благо.

– Какие огрехи? Я их не вижу! У вас чудесная головка, право! И ушки! – и Анна решительно отвела ладони Софи, прижатые к ушам. – Пусть вас на прогулку причешут в прежнем стиле, там же шляпка будет. Но вот за ужином… За ужином пусть будет шея открыта, а волосы строги! Хотя…

И она нарисовала на бумаге ту самую прическу, которую ныне Софи гордо носила на голове, понимая, что выглядит ныне на удивление хорошо. А еще Анна настояла на перемене оттенков платьев Софи.

– Небесно-голубой тон диво как ваши глаза покажет! У вас ведь удивительные глаза, – уверяла ее Анна и чуть не добавила при том «Его глаза», но все же удержалась, боясь выдать себя с головой.

И Софи не узнала себя в зеркале после того, как Глаша, девушка Анны, переправила ее волосы в тот день в той манере, что нарисована была на бумаге. Захлопала даже в ладони, радуясь как дитя, своему новому облику.

– Ах, вы – чудо! Чудо, Аннет! – и она поцеловала Анну в щеку, повинуясь порыву. – Ах, как бы я хотела, чтобы вы были моей сестрой!

И после того, как эти слова сорвались с ее губ, окаменели обе, а затем отстранились друг от друга, смущенно отводя глаза от противоположного взгляда.

– Боюсь, что это не представляется возможным, – прошептала Анна чуть резче, быть может, чем хотелось бы. И Софи не могла не кивнуть в ответ на это, подтверждая ее слова.

– Je sais… [640]640
  Я знаю (фр.)


[Закрыть], – сама не понимая, какую бурю вызвала в душе своей собеседницы этими словами. А ведь она действительно знала! И это знание снова вызвало в ней волну стыда, обжегшего щеки и уши, сожаления и боли.

– Анна Михайловна помогла мне подобрать прическу и платье, – проговорила Софи, внимательно подмечая каждую тень, что могла мелькнуть на лице брата при упоминании этого имени. – Ты же знаешь, она в том ведает поболее меня. И ныне, на прогулке, была диво как хороша. Великолепна! Ты недаром называл ее богиней, mon chere! Она ныне царила, покоряла… властвовала над умами и сердцами. Мне бы хотя бы частичку ее очарования! Хотя… это такая ноша, – она не стала пояснять, что красота – предмет зависти многих, и эта зависть ныне была весьма ощутима Софи, сидящей подле своей новой подруги во время трапезы на лугу. И утомляет, вестимо, нещадно. У самой Софи от внимания, которое было вокруг них тогда, даже голова разболелась. Нет, быть красивой и в центре такого поклонения ей определенно не понравилось бы!

– Я рад, что ты стала с ней так близка, – ответил ей Андрей, и Софи вдруг снова вспомнила о том, зачем пришла сюда, ускользнув от ока матери и от скучной беседы со старым отставным генералом, что был им соседом по уезду. – И рад, что она пришлась тебе по нраву.

– Andre, я должна сказать тебе…, – Софи вдруг решительно шагнула в его сторону, и он даже поднял руку, останавливая ее. Оборвал ее на полуслове резким «Нет!», словно хлестнул кнутом. И она замерла, удивленная этим тоном, застыла на миг, цепляясь в шаль, что едва не уронила с плеч.

– Нет, Софи, – уже мягче повторил он, видя испуг, промелькнувший на ее лице. – Дозволь мне первому сказать, а после сама реши, стоит ли мне знать то, что ты покамест хранишь при себе. Софи, ma chere, я намерен повести Анну Михайловну к венцу. И намерен сделать это еще до Петрова поста этим летом.

– Maman хватит удар при этой вести, – проговорила Софи медленно, пытаясь понять, как ей следует поступить ныне. – O, mon Dieu, Andre… Коли ты так расположен к ней, коли того требует твое сердце, то разве могу я быть против твоего решения? Я приму ее с распростертыми объятиями и отрину все обиды. Но ведь Анна Михайловна… она ведь не ответит тебе согласием, mon cher. Давеча сама сказала мне, что брак меж вами невозможен…

– Я знаю, отчего были те слова. Что причина им – знаю, – отрезал Андрей, и Софи заметила, как ожесточились слегка черты его лица при этом. – На это скажу так – нет любви в том, что стоит препоной. Нет желания, я уверен в том. А коли нет любви, то и разницы нет, за кого по нужде идти… Единственный, кто мог бы встать против, перед которым я слаб из-за ее расположения к нему – далеко, за сотни верст отсель. И коли нет его, нет ни известия, ни связи, ни нити, которую не разорвать… Быть может, перед ним и отступил бы, зная, что она к нему расположена, а так…

– Ты говоришь… о поляке? – и Софи даже дыхание затаила в ожидании ответа брата. А тот только долго смотрел в ее глаза, будто пытаясь угадать по лицу, что известно сестре, и только после кивнул слабо. И она закусила губу, удерживая слова, что едва не сорвались у нее с языка.

Она не хотела думать о том, достойна ли Анна той любви брата, которую Софи угадывала в каждом слове сейчас, в его глазах и в его голосе. Должно быть, достойна, раз он выбрал ее в свои жены и до сих пор не отказался от этого намерения, невзирая на многие препоны. И даже невзирая на неясность отношения к нему самой Анны.

Он любил ее. Она была ему нужна. И Софи промолчала, а потом раздвинула губы в несмелой улыбке. Подбежала к брату и поцеловала его в лоб дрожащими губами, стараясь не думать о том грехе, что совершила в эти дни. А он старался не думать о том, каким подлецом ему, возможно, придется стать если Анна все же откажет ему…

– Помоги тебе Бог, Andre, мой милый, – прошептала Софи и подумала невольно: «Помоги Бог всем нам, живущим под этим небом на землях Милорадово… ибо без помощи твоей, Господи… без помощи…!»

Глава 45

– Lilas, ma chere, [641]641
  Лиловый, моя милая (фр.)


[Закрыть]– мадам Элиза показала рукой на атласное платье, которое лежало сред прочих на кровати Анны. – Вполне неплох выбор для бала. А поверх чехол из газа… вон тот с крупной вышивкой по подолу. И к нему будет хорош веер, что ты выбрала.

Анна с легким щелчком сложила веер из крупных белоснежных перьев, который когда-то привез в подарок брат из Петербурга, куда ездил по вызову императора его генерал. Она превосходно разбиралась в интонациях и мимике лица, приучилась за эти годы игры, которую вела с окружающими ее на балах, раутах, прогулках, светских визитах. Но более всех она научилась читать настроения тех, кто был подле нее чаще остальных. Вот и ныне без особого труда разгадала, что мадам Элиза не совсем довольна.

– Вам не по нраву платье? – легкий вопрос, который прояснил бы для нее многое ныне. Мадам Элизе могло не понравиться, что Глаша по распоряжению Анны сняла все кружево с сиреневого атласного платья, убрала всю лишнюю отделку для того, чтобы платье казалось новым. Оттого вырез стал выглядеть еще глубже, а плечи были почти обнажены – довольно смелый наряд для девицы. Хотя, пожала плечами Анна, разве ж девица она в ее-то годы? Скоро и до «кандидатки» [642]642
  «Кандидаткой» (в старые девы) девицу считали по достижении 25 лет


[Закрыть]недалеко. А в этом возрасте уже глупо носить только белый цвет на выход, совсем не по годам.

– Платье? – переспросила мадам Элиза, а потом покачала головой. – Мне не по душе все происходящее ныне en gros [643]643
  В целом (фр.)


[Закрыть].

– Знать, вы тоже полагаете, что я должна была быть тихой, сидеть в уголке и не привлекать внимания лишнего, как убеждала тетушка? Или вообще отказаться от приглашения, быть может? А я буду привлекать к себе внимание! И буду петь, коли решила! Я уже сказала Софи о том, она обещалась давеча похлопотать. Я переговорила с Павлом Родионовичем.

– Зачем тебе это, дитя мое? Неужто мало горестей и слез? Я боюсь, что ты, как Полин… сожжешь себя без остатка, поддаваясь своему безумству, – прошептала мадам Элиза. – Ведь есть же определенность… Есть путь, по которому грех не пойти.

О да, чуть не рассмеялась Анна нервно и зло. Есть такой путь. Тетушка о нем проговорила почти весь день, который провела с Анной по приезде в Милорадово, и даже после. Она привечала князя сверх меры, как привечают нареченного, посему обязана принять во внимание, что только его кандидатура и есть для обдумывания ее будущности. Она обязана выйти замуж за князя этой осенью во спасение собственного доброго имени и имени всего рода.

– Довольно я терпела, – резко бросала словами Вера Александровна во время этого тяжелого для всех – ее самой, Анны и сидящей тихонько в уголке гостиной мадам Элизы – разговора. – Довольно я терпела твои вольности! Ты совсем забылась, Аннет, что тебе пристало, а что ни под каким предлогом и ни при каких обстоятельствах не может быть сделано. Ты пустила князя к себе в дом. В отсутствие старшей родственницы. Более того, ты приняла от него подношения! Ты понимаешь, к чему это обязало тебя?

– Я ничем не связана с его сиятельством и не имею ныне ни малейшего для того желания, – ответила Анна твердо, хотя внутри все так и дрожало от этой суровой, но вполне справедливой отповеди.

– Ты уже сделала это, принимая его! Наедине! Да еще так! – казалось, тетушку хватит удар при этих словах. – Довольно игр, Анна. Ты уже не столь юна, чтобы не понимать их последствий.

– Вы правы, ma tantine, правы во всем, – склоняла голову покорно Анна. – Более не будет никаких игр.

И Вера Александровна впервые улыбнулась с явным облегчением в глазах, полагая, что одержала верх в той дуэли, к которой готовилась за время своего путешествия из Москвы. Думая, что Анна сдалась перед напором ее доводов и убеждений.

– Я рада, ma bonne [644]644
  Моя дорогая, дорогуша, милочка (фр.)


[Закрыть], что ты признала мою правоту. Нынче же прикажем Глаше и Ивану Фомичу паковать то, что тебе понадобится по первым дням. За остальным после пришлем. Мы все вместе поедем в наше имение под Калугой, а после и в Петербург. И даже мальчик, ma chere. В конце концов, не мне решать его судьбу дальнейшую по осени. Полагаю, что ты пожелаешь оставить дитя при себе по-прежнему, по твоему упрямству. Хотя я бы советовала тебе подумать о том хорошенько. В мужа ведь дом войдешь… будет ли он рад такому дару невольному? Насколько я осведомлена, его сиятельство…

– Madam ma tantine, ça suffit! S'il vous plaît, ça suffit! [645]645
  Мадам тетушка, довольно! Пожалуйста, довольно! (фр.)


[Закрыть]– вдруг прервала ее речь Анна, и Вера Александровна даже на миг дара речи лишилась от подобной дерзости. – Я понимаю, вы искренне убеждены, что его сиятельство наиболее предпочтительная кандидатура для моей будущности. Я и сама была убеждена в том еще недавно. Но, мадам, я не могу… я просто не могу стать его супругой.

– Разве у тебя есть выбор, ma chere? После всего, что сотворено тобой. После того, что позволила думать, – холодно осведомилась Вера Александровна, разозленная упорством Анны.

О Бог! Неужели она не видит всех преимуществ брака, который предлагался ей? Ведь судя по тому, что узнала в Милорадово Вера Александровна, она ошиблась в Москве, когда так спешно открыла Оленину планы князя Чаговского-Вольного в отношении Анны. Коли б было что, то мадам Павлишина тотчас проведала бы. А так… За месяц проживания бок о бок в одном имении – il n'en est rien [646]646
  Ничего подобного (фр.)


[Закрыть]! Только себе боль сердечную заработала да мигрень из-за переживаний…

И потом – Анна ничуть не переменилась, как обратила внимание на прогулке Вера Александровна. Сперва, верно, была тиха на удивление, и глаз не поднимала лишний раз, но чем дальше отъезжала от Милорадово их коляска, тем больше менялась Анна. Она уже не скрывала своей радости от ветерка, бьющего ей в лицо, засверкали глаза, расправила плечи и спину и привычным уже Вере Александровне взглядом («вон я какая, смотрите-ка на меня») то и дело окидывала едущих вровень поезду из колясок всадников.

Даже Софи, сидящая возле той, отчего-то стала взбудораженной этой поездкой, отбросив привычное спокойствие и степенность. Они вместе рассмеялись, когда ветер, будто играя с Анной, сбросил у нее шляпку с головы, ленты которой та ослабила. Катиш же была хмурой и неразговорчивой по обыкновению, только краснела, когда встречалась ненароком взглядами с кем-то из всадников, то и дело бросающих взоры на их коляску. Вера Александровна понимала, что она может быть не в духе еще и от того, что та, которую Катиш полагала своей близкой подругой, ныне подле Анны, и, судя по виду их, тем было вполне достаточно общества друг друга.

– Вы должны сказать Аннет, маменька, – прошептала Катиш Вере Александровне, когда коляски уже прибыли на луг, и все спешивались, чтобы размять ноги после поездки. – Она ведет себя неподобающе вовсе…

В это время Аннет сходила из коляски, приняв руку одного из приглашенных в Милорадово офицеров, поблагодарила того взмахом ресниц и благодарной улыбкой с легкой ноткой кокетства, скользнувшей в той. Будто сызнова вернулась та знакомая Вере Александровне Анна, очнувшись от того морока печали, который неизменно читался в глазах племянницы последние годы.

– Ma chere, – сказала в ответ дочери тогда Вера Александровна. – У вашей кузины было прежде столь мало поводов радоваться, pas? Так не грешно лишать ее ныне их? Вы бы лучше тоже улыбнулись, ma bonne, а то недовольство ваше вовсе не к месту… а складки вот эти, на челе вашем, до последнего дня останутся…

Но все же, невзирая на отповедь дочери, решилась переговорить с племянницей о том, чтобы та чуть пригасила тепло улыбок, которыми одаривала окружающих так щедро ныне. От греха подальше! Мало ли толков ныне? Мало ли будет их в будущем? Девице всегда следует быть осторожной на людях, подобная живость лишь к худу ведет. Вон как мадам Оленина косит взглядом недовольным! Вера Александровна недолго думала – подала знак лакею поставить кресло в кружке дам, что спешили рассесться не на покрывала на траве, как молодежь, а в креслах на мягких подушках. Причем поставить так, чтобы закрыть от этого злого взгляда племянницу, уже призывающую к себе знаками господина Павлишина, переминавшегося с ноги на ногу у одной из колясок.

– Вы слышали, маменька? – обратилась к мадам Крупицкой дочь, когда они уже возвращались в Милорадово. Нарочито громко, чтобы слышала Анна, что сидела напротив и в задумчивости теребила кончик перчатки на одном из пальчиков. – Анна желает петь на предстоящем бале! Сама вызвалась!

– Ma chere, – смутилась Вера Александровна, уже заранее представляя, как будет недовольна хозяйка подобным выступлением. И как можно было – самой проситься? – Я понимаю, что у тебя превосходный голос… но перед таким числом гостей… и ныне…

– Я, бывало, пела и перед большим числом, – пожала плечами Анна. Ей самой показалась удачной затея с исполнением арии, которую когда-то пела на новогоднем бале в той же самой зале. Тем паче, с теми словами, с которыми обращалась героиня оперы к отсутствующему герою и к небесам. Она каким-то внутренним чутьем понимала, что эти дни дают ей последние возможности, чтобы все вернуть. Иначе – ее ждет Петербург и княжеский венец парадный на голову…

– Я не понимаю твоей склонности извечно выставлять себя напоказ, – недовольная очередной дерзостью племянницы, заметила Вера Александровна, уже жалея обо всем. О том, что поехала на эту прогулку и вообще в Милорадово, что завела знакомство близкое с Олениными и с князем, что пообещала то, чего нет, нечаянно обманувшись. И что даром только поспешила с Олениным самим. Она все вспоминала и вспоминала тот проклятый визит, и во рту тут же становилось горько, а сердце больно кололо иглой. – Только не ныне, когда все так шатко… разве ж можно себе позволить ныне…?

– Не вижу причин для иного, – ответила Анна. – Следующего вечера будут давать оперу в домашнем театре. Мы заговорили о музыке в том числе, и я вспомнила, что господин Павлишин как-то сочинил перевод одной итальянской оперы. Одну из арий я пела на новогоднем бале несколько лет назад, о чем и сказала. Софья Павловна весьма была заинтересована тем переводом и оперой, я предложила исполнить. Софья Павловна пообещалась устроить все на бале. C’est tout [647]647
  Вот и все (фр.)


[Закрыть].

Так-то оно так. Но все же… И Катиш удивленно взглянула на мать, когда та смирилась, не стала настаивать, чтобы Анна отказалась от своей затеи, которую так ловко осуществила, будто завзятый игрок расставив игроков в нужном порядке. И Павлишина, и Софи, и остальных, чей восторженный хор только утвердил mademoiselle Оленину в правильности своего решения.

А Анна в продолжение всего пути, когда утомленные прогулкой пассажиры экипажей либо молчали устало, либо вовсе дремали, как Вера Александровна, исподтишка рассматривала Катиш, сидящую возле маменьки и задумчиво наблюдающую окрестности, которые миновала их коляска. Как же изменилась petite cousine за то время, что Анна ее не видела! Некрасивая складка угрюмо поджатого рта, нахмуренный лоб, нервно сжатые руки и пристальный взгляд на кузину, отмечающий каждый шаг. Верно, не прошла та глупая влюбленность, которая так забавляла Анну тем летом. А это означало, при всей расположенности, причем явной, мадам Олениной неприятность в виде соперницы. Хотя…

Анна вспоминала, как смотрел на нее Андрей тогда, в передней при прощании. При том, что было в его глазах, она все еще выше любой из этих девиц, за которыми она наблюдала на прогулке аккуратно, стараясь не показать своего интереса. Надо было только… только… И сбилась в мыслях, как всякий раз путалась, пытаясь отыскать верный способ решить все одним легким движением или одним словом. Тут мало будет красы и ее очарования. Тут надобно нечто иное, способное завлечь в свои сети, намертво привязать без единого пути отступления. И снова на ум шел тот сон, при воспоминании о котором до сих пор теплело тело, и внутри возникала томительная жажда прикосновения. Отчего-то наливалась грудь, и становилось труднее дышать в тесном корсаже платья. Единственный путь только в одном направлении, у которого нет пути назад для двоих. И уж точно для девицы!

Один только намек на прошлые обстоятельства, что едва не привели Анну и Андрея к аналою ранее срока, привели мадам Элизу буквально в состояние ужаса. Она сразу же стала серьезной как никогда ранее (а может, отповедь, которую прочитала Вера Александровна прошлым днем, так повлияла на мадам), поджала губы недовольно и снова вернула взгляд к кружевному шитью, которым украшала одно из платьев Анны. Они вовсю работали в утро после прогулки, пытаясь придать старым платьям Анны вид новых в ее гардеробе.