Текст книги "Мой ангел злой, моя любовь…(СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 68 страниц)

– Петр Михайлович, – начал снова Андрей, но Петр снова махнул рукой, заслышав из-за леска лай борзых, уже пущенных на преследование небольшой стаи волков, что грызла скот в ближней деревне.

– Вам что-нибудь говорит имя Александр Васильевич Караташев? – перебил он Андрея. – Вы должны знать его. Он ваш сослуживец по полку. По крайней мере, был им почти четыре года назад.

Имя Андрею было знакомо. Офицеры кавалергардского полка, как и любого гвардейского, делились на две категории: те, кто был завсегдатаем салонов, и те, кто предпочитал светским условностям немецкие трактиры на Васильчиковом, бузотеры и задиры, пьяницы и злые шутники. По молодости лет все новички в полку попадали во вторую категорию, но только по склонности оставались в ней в дальнейшем.

Караташев был аккурат на стыке этих двух категорий. Ему не жилось покойно после возвращения из прусской кампании в петербургские казармы. Душа требовала бурных страстей и рисков. Он был насмешлив, злой языком, любил вино, дочерей трактирщиков на Васильчиковом и драки на кулаках со студентами или офицерами других полков. Был несколько раз понижен в звании и едва не отставлен, но высокий покровитель, благодаря которому Караташев попал в кавалергарды, сумел замять эти дела.

Караташев был красив как херувим – высокий, светловолосый, с большими синими глазами и тонкими чертами лица, был остроумен, обладал хорошо подвешенным языком, а потому умел обаять любого человека, независимо от пола и возраста, потому его любили и в свете, прощали его шалости, закрывали на них глаза.

– К чему вы заговорили о нем? – спросил Андрей. – Какое имеет отношение Караташев к теме нашего разговора?

– Наипрямейшее, Андрей Павлович. Une petite provincial [104]104
  Провинциалочка (фр.)


[Закрыть]. Знакомо ли вам это выражение? Слыхали ли вы его из уст Каратышева? – Петр вдруг сжал сильнее поводья коня, отчего тот переступил с ноги на ногу, заволновался, почувствовав напряжение всадника.

И Андрей стал припоминать: полная табачного дыма передняя комната в квартире Караташева, круглый стол под грязной скатертью, на котором стоят или лежат пустые бутылки из-под вина, полупустые бокалы, грязные тарелки с остатками обеда, развалившиеся на софе или на стульях офицеры кавалергардского полка, расстегнувшие расслабленно мундиры, закинувшие ногу на ногу фривольно.

– Une petite provincial, – кривятся губы на красивом лице Караташева, что с удовольствием, смакуя детали, в который раз повторяет анекдот, который случился с ним в его вынужденном отпуске в Москве. – Никто не смеет так поступить со мной! Уж тем паче – petite provincial!

Жестокая, некрасивая история, по мнению Андрея. Даже тогда, в алкогольном угаре, она задела его своей жестокостью, а Караташев стал резко неприятен своей злобой. Он ушел тогда из той прокуренной квартиры, едва держась на ногах от выпитого, долго бродил вдоль мостовых, вдыхая холодный воздух ноября. Une petite provincial…

– Это была mademoiselle Annett? Je vous assure que je ne le savais pas [105]105
  Я, правда, не имел понятия (фр.)


[Закрыть], – какой-то комок застрял в горле от осознания того, какой стыд и какую боль она, должно быть, пережила в те дни. Не каждый мужчина сумел бы поднять голову вверх после подобного происшествия, немудрено, что она не смогла тогда, что убежала сюда, в Гжатск из Москвы, сопровождаемая жалостью, холодным равнодушием, смешками и шепотками. Анекдот о том происшествии еще месяцев пять смаковал Караташев, с удовольствием пересказывая его тем, кто желал слушать его, запуская его в гостиные Петербурга, где он стал обрастать разными подробностями.

– Я узнал всю правду слишком поздно, – произнес Петр сквозь зубы. По всему было видно, что ему до сих пор не давала покоя эта история. – Аннет, когда пожелает, будет хранить в себе тайное, как в могиле. Я до последнего (так глупо!) полагал, что то было случайное происшествие. Пока cousine Натали, сестра Катиш, не написала мне, какой анекдот ходит по столице. Конечно, без имен, но мы все знали… Знали! Жаль, кто-то сделал то, что должен был сделать я, с Караташевым. Я бы убил его, клянусь вам, коли б его не прирезали тогда, на Васильчиковом, в хмельной драке. Псу песья смерть! Знать, Бог верно судит.

Борзые уже лаяли совсем близко, но, казалось, всадники у обрыва не слышали их.

– Она не выезжала никуда и никого не принимала уже тут, в Милорадово, где-то с полгода. Год не могла танцевать, боялась. Только на Рождество мне удалось переломить ее страх. И именно мазуркой, сами понимаете. С тех пор мы танцуем ее на ежегодном балу. И будем это делать всегда. Даже, когда она уйдет из этого дома женой. Это традиция наша отныне, вы понимаете, Андрей Павлович?

Теперь он понимал, кивнул в ответ Андрей. Он многое понимал ныне, после этого рассказа, где несчастная героиня того анекдота вдруг обрела имя и лицо. И ее злость, ее холодность, ее первичную неприязнь к нему, как к офицеру того ненавистного ей с тех пор полка. Она имела полное на это право. Для нее он стал явным напоминанием о тех днях, когда она так жестоко была унижена, когда ей так зло отомстили.

Андрей вспомнил, как намеренно унизил Анну на Рождественском балу. Теперь он понимал, отчего она так взглянула на него тогда, что он разгадал ее чувства верно. Ей было больно, и тому был только он причиной.

– Волки! Волки! – вдруг громко закричал Петр и, стегнув коня, направил того на нескольких волков, что выгнали к обрыву борзые. Одна пара борзых уже настигла свою жертву – собаки вцепились в бок одного из хищников, повалили на снег, вгрызаясь в плоть яростно. Андрей вскинул ружье и выстрелил в самого крупного, видно, вожака, который уже целился для прыжка на коня Петра, въехавшего чуть ли не в середину стаи.

– О-го-го! О-го-го! – донеслось совсем близко. Один за другим к обрыву стали выезжать охотники, выбежали, едва не путаясь под копытами лошадей, борзые, без страха прыгавшие на растерянных волков.

– Твою мать! – крикнул кто-то из толпы. – Где борзятник? Пусть псов отзовет, передавим!

Выстрелы, крики, громкий лай собак и предсмертное рычание волков. Возмущенный возглас Бранова, который хотел кинуться только с кинжалом на волка, испытывая судьбу, да только не успел он к обрыву вовремя – всех перестреляли до того. Свист борзятника, отзывающего собак, скаливших зубы при запахе свежей крови.

– Отличная охота! – снова появился возле Андрея, когда охотники двинулись в обратный путь, Петр. Глаза его сверкали, он едва ли сидел в седле спокойно, чтобы не пустить коня галопом по снегу, а держаться подле остальных, едущих легкой рысью по заснеженному полю. – Allons [106]106
  Ну (фр.)


[Закрыть], вы ныне примиритесь с Аннет? Прошлый раз простились в такой неприязни и холоде, что право, можно было замерзнуть подле вас. Едемте к нам на обед, там и решим сей вопрос.

– Не могу, pardonnez-moi, – покачал головой Андрей. – Я завтра поутру выезжаю. Обещался ныне Марье Афанасьевне на вечер быть подле.

– Жаль, что вы так скоро покидаете нас, – произнес Петр, но Андрей успел заметить некое облегчение, что мелькнуло в тот миг по лицу его собеседника, скрытое довольство его отъездом. – Ну, раз не можете вы к нам, тогда мы к вам! Я кликну, позволите?

– Кого же? – переспросил Андрей, а сердце при том вдруг забилось в груди быстрее обычного. Петр ничего не ответил, только ткнул кнутом в направлении поля впереди. Андрей медленно проследил за его движением и заметил маленькую фигурку на белой лошадке, ехавшую им навстречу со стороны усадьбы Шепелевых в сопровождении берейтора. Длинный подол светлой амазонки развевался полотнищем от скачки, яркое пятно жакета и шляпки василькового цвета на фоне белоснежного поля. Это была Анна. Еще сложно было разглядеть с такого расстояния черты лица всадницы, но и Петр, угадавший сестру по лошадке, и Андрей знали, что это она.

– Выехала-таки, – усмехнулся Петр, наблюдая, как приближается сестра. – Знать, ускользнула от мадам…

Он повернулся в сторону Андрея, открыл уже рот, чтобы сказать тому, да так и застыл на миг с открытым ртом. После усмехнулся, не в силах сдержать уголки губ, что так и растянулись ныне. Оглянулся назад, к всадникам, но шапки из светло-рыжей лисы, что была на Оленине, не заметил. Как сквозь землю провалился кавалергард, едва только увидел Анну, дал сигнал к отступлению и скрылся незаметно.

– Занятно, – протянул Петр. – Весьма занятно.

А потом стегнул коня и направил его навстречу всаднице, что остановила свою Фудру, ожидая его приближения, помахала ему рукой, обтянутой белой перчаткой, засмеялась тихо, подставляя с наслаждением личико под теплые лучи зимнего солнца.

Как хорошо на этом снежном просторе, думала та, как хорошо под этим ярко-голубым небом с белыми пятнами облаков! Ну, а слезы… это оттого, что ярко солнце бьет прямо в глаза. Только и всего!

Глава 5

– Ну, прощай, mon cher! Дороги легкой да безухабистой тебе. И чтоб ангел твой хранил тебя, Andre, – графиня снова расцеловала трижды племянника, в который раз обхватив его лицо в свои ладони. Всякий раз прощаться, не зная, когда он в следующий раз навестит свою тетушку в ее одиноком жилище, было тяжело – потом почти два дня ныло сердце. Приходилось лежать в постели, обложившись подушками, да глотать горькие капли, что выписал ей доктор от этой оказии еще в столице. Только графиня никогда не говорила того Андрею, и остальным запретила даже упоминать о ее болезни ему. Мало ли ему тревог ныне!

– Приедешь в Москву – напиши тут же, всенепременно, слышишь? – наставляла Марья Афанасьевна. – И к сердцу близко не принимай, коли maman так и не переменилась к тебе. Прости ей ее ошибки эти, как Господь простит. Пройдет пора, и забудется обида. Она же мать!

– Все ведаю, ma tantine, – коротко отвечал Андрей. Ему, одетому в шинель, уже стало жарко и в передней, в которую вышли, простившись в гостиной малой, но отнять от себя рук Марьи Афанасьевны он не смел. – Все ведаю, не тревожьтесь, ненадобно сердце свое травить.

– Ах, Андрюша, как я буду без тебя! – она снова погладила его гладко выбритые щеки. – До конца отпуска-то заедешь к старухе? Перед тем, как в полк вернуться-то.

– Отпуск выходит в августе, – напомнил ей Андрей. – Приеду на все лето к вам в Святогорское, обещаю.

– Дай-то Бог, дай-то Бог, – прошептала Марья Афанасьевна, а потом опять расцеловала Андрея в щеки и лоб, перекрестила резкими движениями. – Ну, все, mon cher, езжай с Богом, а то я вовек тебя не отпущу от себя! Bon voyage, Andre, bon voyage! [107]107
  Счастливого пути, Андрей, счастливого пути! (фр.)


[Закрыть]Все ангелы да прибудут с тобой, Божья милость с тобой, mon cher!

Андрей кивком попрощался с тетушкой, такой же легкий кивок Маше, что стояла в передней, бледная и растерянная, прислонившись спиной к стене, словно ноги не держали ее. Быстро вышел на мороз, сбежал по пандусу к саням, натянув на ходу треуголку на голову. Лакеи помогли усесться, накрыли колени меховой полостью, укрывая ноги от мороза и снега из-под полозьев. Громко гикнул на запряженных лошадей кучер в овчинном кожухе, резко дернулись сани с места, покатили по накатанной колее по липовой аллее прочь от дома.

Андрей прикрыл глаза, борясь с желанием оглянуться, взглянуть на окна дома, в котором он отдыхал душой. Тетушка вносила в его жизнь какой-то странный покой, дарила уверенность, одним словом могла подарить надежду и веру в лучшую долю. Успокаивалась тут душа, израненная, измученная, отринутая даже матерью. Марья Афанасьевна всегда понимала и принимала любое его действо, хотя и бранила после втихомолку, ласково трепля кудри.

Только в этот раз он уезжал без долгожданного покоя в душе. Мысли скакали в дикой пляске в голове, путались и путали его. Как вчера, когда он, как юная институтка, вздрагивал от каждого шума в передней и у подъезда. Словно ждал обещанного на охоте визита. Ждал, что она приедет на обед, как говорил Петр Михайлович, хотя сам никогда бы не признался себе в том.

Опустилось за горизонт солнце. Медленно сгустились за окном сумерки, заставляя лакеев пройтись по комнатам и зажечь свечи, чтобы разогнать тени, наполнившие покои.

– Обманули тебя, mon cher, – проговорила Марья Афанасьевна, которой Андрей, вернувшись с охоты, сообщил о предстоящем визите Шепелевых. – Не приедут. Ella change d'opinion comme de chemise [108]108
  У нее семь пятниц на неделе (фр.)


[Закрыть], помню то по pique-nique прошлым летом. Переменчивость – не самая лучшая ее черта.

– Не она говорила о визите, ma tantine, брат, Петр Михайлович, – ответил на то Андрей, подаваясь желанию защитить Анну перед тетей. Да, то, что в той истории появились лица и имена, не могло не повлиять на его мнение, на его мысли о ней.

– Все едино, – отмахнулась от него графиня. – Одна кровь же.

В ту ночь перед отъездом Андрей плохо спал, ворочался в постели, сбивая простыни в комок. Где-то около трех пополуночи сдался, накинул на плечи шлафрок, раскурил трубку с длинным чубуком, украшенным черно-агатовым бисером – очередной подарок Марьи Афанасьевны. Долго стоял у окна, вглядываясь в темноту за стеклом. Хорошо, что он уезжает, решил он в итоге. Загляни он ей в глаза после того, что узнал от Петра Михайловича, увидь под этим обличьем не холодную и горделивую Аннет, а ту милую плачущую Анечку, что сидела в хозяйской ложе, и…

Сани подъехали к развилке дорожной. Чтобы ехать на станцию, надо было повернуть налево. По правую руку от развилки через версту заканчивались земли Марьи Афанасьевны, и начинался луг Шепелевых, после которого был поворот на аллею и далее к воротам усадьбы.

– Стой, милейший! – Андрей вдруг приподнялся на сидении и хлопнул кучера по плечу. – Придержи лошадей!

Серебряный целковый долго лежал на его ладони. Он все никак не мог решиться ни продолжить путь на станцию упрямо, ни подкинуть этот жребий, отдавая на волю судьбы свое вспыхнувшее желание заехать проститься с Шепелевыми, поблагодарить Михаила Львовича за охоту, извиниться за столь спешный и тайный отъезд с нее.

«Орел» – еду в Милорадово. Решка – к станции поворачиваем. Или лучше наоборот? Или вообще не кидать жребия, не рисковать, уехать, не оглядываясь назад, оставив надежды и все свои мысли грешные, такие ненужные ему ныне, такие неудобные, позади за спиной?

Переступила с ногу на ногу одна из лошадей в упряжи, звякнул тихо бубенец. Андрей резко подбросил целковый, поймал, раскрыл ладонь. С белизны перчатки подмигнул солнечным бликом «орел». Андрей прикрыл на миг веки, а потом бросил в спину кучеру резко:

– К Милорадово давай!

В вестибюле дома Шепелевых его встретил молодой лакей с заспанными глазами, выглянувший из небольшой каморки под лестницей, где видно спал в этот дополуденный час. Да и в доме было непривычно тихо: разъехались приглашенные на святочные дни гости, предоставив хозяевам тишину и покой.

– Доброго утречка, господин ротмистр, – поклонился Андрею лакей, испуганно глядя на того снизу вверх.

– Доложите, милейший, обо мне господину Шепелеву, – Андрей стряхнул с плюмажа снежные крупинки, со слегка ворсистой ткани треуголки, сунул подмышку ту после, стараясь не помять перья.

– Никак не можно то, – склонился снова лакей. – Барин и Петр Михайлович в парке-с. Птиц стреляют-с. Если у господина ротмистра срочное…

– Нет, у меня не срочное дело, – отрезал Андрей, чувствуя, как в груди медленно закипает раздражение – на этого глупого молодого лакея, на себя, что прибыл с визитом совсем не вовремя и что вообще приехал сюда, в этот дом. Лакей широко распахнул глаза, пугаясь резкости голоса кавалергарда, затараторил вдруг:

– Вера Александровна-с тоже принять не смогут-с. Не выходили-с еще. Барышни в оранжерее. Проводить господина ротмистра в оранжерею-с?

После короткого «Да» Андрея лакей быстро принял из его рук шинель и треуголку, аккуратно положил в каморку, откуда вышел при входе ротмистра в дом, а после поклонился низко: «Сюда-с, прошу вас, господин ротмистр!» и поспешил провести гостя к переходу, что соединял дом и оранжерею, где уютно расположились в это утро девушки – Полин и Катиш на канапе, рассматривая альбом Анны, где вчера вечером, отбывая дальше к месту расположения, оставляли записи или рисунки гусары. Сама же она стояла у деревянной решетки, увитой розами, срезала аккуратно цветы, чтобы украсить свои покои этими ароматными красавицами.

Тихо посапывала сидевшая на стуле в углу возле высокой жардиньерки [109]109
  Полка для цветов на несколько горшков


[Закрыть]Пантелеевна, няня Анны и Петра. Мадам Элиза ныне была больна, в последнее время у нее довольно часто были странные приступы, которые приковывали ее к постели на несколько дней. Сперва это было редко – раз в три месяца, а с осени эти приступы стали повторяться все чаще и чаще. И мадам, и Михаил Львович, который был, видимо, в курсе болезни мадам Элизы, уверяли девушек, что волноваться нет причин. Полин верила в эти уверения, но Анна видела, что папенька что-то скрывает от них, оттого и донимала его расспросами, пока он не сдался и открылся ей под большим секретом:

– Хворь мадам Элизы не пустяк, но и угрожающего здоровью ее ничего нет, поверь. Не тревожься, моя хорошая. Просто мадам несколько дней не сможет быть подле тебя из-за недомогания. Ты должна те дни быть терпеливой и понимающей, d'accord, ma chere [110]110
  Согласна, моя милая? (фр.)


[Закрыть]?

Настроения рассматривать альбом вместе с Полин и Катенькой не было, к чему напоминать себе о том, что разъехались из Гжатска бравые гусары, что станет пусто на балах и раутах, тихо в гостиных и салонах. Жаль, что их полк стоит так далеко – Анну забавляло немое соперничество поручика Бранова и Павла Родионовича, которое прошлым вечером вылилось в стихотворную дуэль в ее альбоме. Разумеется, победил господин Павлишин в том, это была его стезя – стихоплетство. Зато поручик отменно исполнил после вместе с ней дуэт из оперы господина Княжнина, упирая особенно на слова: «Люби ты меня, как я люблю тебя!». Будет отныне скучно до самого лета без того, подумала грустно Анна, срезая аккуратно очередной цветок и бросая его в корзину, стоящую у ног.

А после мысли плавно перетекли к другому отъезду, который был намечен на сегодняшний день. И на персону того, кто покидал уезд нынче утром. Впервые она столкнулась с такой открытой неприязнью к себе, с таким холодом. Анна прикусила губу, вспомнив, как он сбежал с охоты, едва она только показалась вдали. Право слово, словно она прокаженная, не иначе!

– О, ты так напугала нашего бравого ротмистра своим грозным появлением на горизонте, что он не выдержал и дал отступления! – шутил Петр, вызывая в ней злость и острую ненависть к кавалергарду. А она-то все утро собиралась к той поездке, едва выбрала амазонку среди нескольких, выдержала атаку мадам Элизы и одержала в ней сокрушительную победу. Triple sotte! [111]111
  Круглая дура! (фр.)


[Закрыть]

Снова за ее спиной тихонько рассмеялись Полин и Катиш, но Анна даже не обернулась к ним, резала и резала со злостью розы. Их набралось уже на три вазы, а она никак не могла успокоиться и перестать. Тихо скрипнули створки дверей оранжереи, тут же смолкли смешки девушек, и Анна повернула голову, чтобы посмотреть, отчего их беспокоят, не мадам ли, слава Пречистой, поднялась с постели. Нет, это была не мадам Элиза. Новый в доме лакей, взятый из деревни в дворовые вместо того, что был пойман на воровстве да забрит в солдаты, отчего робко ступил в оранжерею, заложив руки за спину, а потом посторонился, пропуская того, о ком она никак не могла перестать думать ныне. Словно кавалергард из ее мыслей сошел сюда, не иначе.

Вскочила на ноги Катиш, алея лицом, медленно поднялась с канапе Полин, стрельнув глазами в сторону окаменевшей на миг Анны. Ее взгляд тут же перехватил Андрей, что обводил в этот момент внимательным взором оранжерею, будто кого-то искал среди этой зелени и красок цветов, взглянул на Анну, застывшую у роз, склонил голову в приветствии. Девушки скромно присели в ответ, опустив глаза в пол. Все, кроме Анны, которая так и не сумела отвести взгляда от лица Андрея.

Что он здесь делает? Отчего тут? И почему она ныне не уделила должного внимания своему туалету? Отчего решила надеть это простенькое домашнее платье с цветастым рисунком, отчего не сделала прическу, а просто небрежно заколола волосы в узел? Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Анны, пока она с трудом боролась с желанием спрятаться от гостя за решетку, увитую розами, понимая глупость и наивность этого поступка.

– Анна Михайловна, Катерина Петровна, mademoiselle Poline, – Андрей шагнул от дверей, и лакей быстро затворил за ним створки, скрываясь от хозяев за ними. – Прошу простить меня за сей нежданный визит. Я уезжаю, вы, верно, слышали о том. Не мог не заехать к вам, чтобы не попрощаться. К тому же я наслышан у вас, Катерина Петровна, сестра проживает в Москве. Коли есть на то желание, то я мог бы передать от вас и вашей маменьки для нее письмо. Если вы пожелаете написать…

– Ах, Андрей Павлович, как любезно с вашей стороны! Это было бы превосходно! – Катиш едва ли не захлопала в ладони, услышав это предложение, как отметила Анна. Она снова смущенно глянула в пол, после, явно вдруг растерявшись, на Анну вопросительно, зная, что мать еще не выходила из спальни.

– Allez donc la dire [112]112
  Ступай и скажи ей (фр.)


[Закрыть], – мягко произнесла Анна, видя растерянность кузины. Та согласно кивнула, быстро шагнула к двери и, присев перед Андреем, что в ответ тут же поклонился ей, вышла вон из оранжереи. Полин взглянула на Анну, которая вернулась после ухода Катеньки к своему занятию с розами, потом на Андрея, что смотрел на ту от двери пристально.

– Пожалуй, пойду и я, проведаю maman, – она изо всех сил пыталась сдержать шаловливую улыбку от того взгляда, которым ее наградила Анна. Полин присела перед Андреем, уходя, и все же улыбнулась, заметив его благодарный взгляд. Вышла из оранжереи, аккуратно прикрыв створки дверей, чтобы ненароком не разбудить Пантелеевну, по-прежнему дремавшую на своем месте в углу.

– Comment allez-vous? [113]113
  Как поживаете? (фр.)


[Закрыть]– спросил Андрей, явно не зная, как начать разговор. Анна даже не повернулась к нему, будто не расслышала его вопроса. Она вовсе не имела намерения обмениваться с ним любезностями о ее здравии, о погоде и о другой банальности, слыша не только его голос ныне, но и насмешливый голос брата: «О, ты так напугала нашего бравого ротмистра…».

За спиной Анны раздались шаги, но даже не будь их, она бы разгадала, что Андрей приблизился, встал так близко от нее, что ей казалось, она даже может распознать среди аромата роз запах eau de Cologne [114]114
  Кельнская вода, одеколон (фр.)


[Закрыть]. Она невольно затаила дыхание, боясь повернуть голову в его сторону, ненароком коснуться взглядом, встретиться глазами.

– Ces fleurs exhalent une délicieuse odeur [115]115
  От этих цветов идет восхитительный аромат (фр.)


[Закрыть], – произнес Андрей чуть ли не над самым ее ухом, и Анна вздрогнула от того, насколько близок он к ней ныне. Он протянул руку из-за ее спины, коснулся бледно-розового бутона, провел по лепесткам нежно подушкой большого пальца.

– У этих цветов, помимо дивного аромата и прелести, есть острые шипы, что сводят на нет все их преимущества, n'est-ce pas? – чересчур резко ответила Анна, бросая очередной срезанный цветок в корзину у своих ног. Андрей чуть сдвинулся – теперь она могла краем глаза видеть его лицо, усмехнулся и, обхватив пальцами тонкий стебель ниже бутона, сорвал цветок. Протянул его Анне, словно подарок.

– Просто надо знать, как сорвать его, чтобы не пораниться об эти самые шипы. Нужно знать подход.

Она взглянула в его глаза, внимательно наблюдающие за ней, подмечающие каждое движение черт, потом на розу, что протягивал ей. Демонстративно проигнорировала это подношение – медленно подняла корзину с цветами с пола и отошла от решетки с розами, а скорее, от Андрея, который тут же двинулся за ней следом, взял из руки ее ношу и поставил ту на столик подле канапе.

– Вы недолго гостили в Святогорском, – произнесла Анна, разрываясь между двумя желаниями: уйти тотчас же из оранжереи и после жалеть о том или остаться здесь, пока не добудятся Веры Александровны, а та не приведет себя в порядок, не напишет пару строк к старшей дочери и не позовет к себе кавалергарда за письмом. А потом нахмурилась – не показала ли она ему ненароком, что точно знала, сколько дней он пробыл здесь, не продемонстрировала ли свой интерес к нему таким образом.

– Увы, таковы обстоятельства, – он вдруг сделал шаг, и между ними расстояние стало совсем неприличным. Надо уходить, приказала себе Анна, а сама подняла голову, взглянула ему в глаза. Вдруг захотелось поднять руку и провести ладонью по его щеке, пробуя пальцами на ощупь этот маленький шрам, его кожу.

– Я бы желал повиниться перед вами, Анна Михайловна, – тихо проговорил Андрей, и она замерла, пытаясь угадать, о чем он поведет речь далее, замедлила дыхание. – Я был с вами непозволительно груб, резок. Это было непозволительно. Особенно принимая в виду те события, что были тогда…

– Те события, что…? – она заледенела вмиг, застыла при этих словах. О Господи! Кто-то сказал ему, кто-то назвал имя, и он тут же сопоставил тот анекдот, который, без всякого сомнения, ходил у него в полку тогда, и ее персону. Стало горько во рту. Захотелось плакать. Снова. О Господи, снова! – Что? Ну же! Что же вы замолчали? Говорите! Говорите!

– Помилуйте, Анна Михайловна, я не желал вас обидеть, напоминая… я просто хотел сказать вам, что я не ведал о том…

– Да все вы знали! Неужто Караташев не преминул поведать вам, как сослуживцу, сей занятный анекдот? Уж уверена со всеми подробностями, смакуя каждую деталь.

– Сей господин всегда был склонен к преувеличению, – резко ответил Андрей.

– Уверена в том, – яростно сверкнули глаза Анны. – Только в том анекдоте, что гулял по столице с позволения сего офицера, нет ни единой ложной детали. Вижу по вашему взгляду, что удивлены тому, верно? Да, я была очарована им, этим Караташевым, ведь всем известно, самые привлекательные офицеры в кавалергардском полку! Да, он волочился за мной в Москве, и я принимала его ухаживания. И да – я отвергла его, отказала ему, за что он и отмстил мне после!

Вдруг стало не хватать воздуха из-за комка, что встал в горле. Анна сжала пальцы в кулаки, вспоминая, какой легковерной была, как была влюблена в кавалергарда, что совершенно вскружил ей голову красивыми словами и своими удивительно синими глазами. Она была приветлива со всеми, кто окружил тогда ее в Москве, но Караташева выделяла особенно, и это было заметно. Юная и наивная, она приняла его чувства за чистую монету, а его самого – за рыцаря, которого так ждала в свою жизнь, потому была перепугана его неожиданной атакой в слабо освещенной парадной анфиладе, куда он выскользнул из бальной залы, увлек ее из-под опеки Веры Александровны. Да, она сама виновна в том позоре, она признавала то, – поддалась его словам и уговорам своего сердца, забылась.

Караташев тогда прижал ее к стене, грубо, с силой впился в губы, а ладонью сжал грудь через легкую ткань платья.

– Ну, что ты, – приговаривал он ей, вдруг перейдя на интимное «ты», когда она отворачивала голову, уходя от этих жестких губ, отбиваясь от его хватки. – Ну что ты, милая?

Она могла бы крикнуть в голос на помощь, но видит Бог, сплетни, что разойдутся по Москве после, ей вовсе были ни к чему. Тут же припомнили бы открыто тот факт, что ее родители венчались без благословения деда, графа Туманина, и только спустя пару лет тот простил дочери брак с нетитулованным и небогатым поручиком уланского полка, перенесли бы вольность матери на дочь.

– Ну что ты, – Караташеву, казалось, нипочем были ее слабые удары веером, ее сопротивление. – Что ты, милая? Я же жениться хочу на тебе, petite sotte [116]116
  Дурочка (фр.)


[Закрыть], слово даю. Но как жениться, не узнав вкус твоих губ? А вдруг не по нраву мне будет? Открой губы, милая, открой губы. Не упрямься, ну же!

Где-то в темноте дальних комнат стукнула дверь. Караташев отвлекся на миг, но и этого мига ей было довольно, чтобы выскользнуть из его рук, убежать в комнату, что была отведена дамам на время бала.

Анна тогда долго плескала на лицо холодной воды из фарфорового тазика, чтобы успокоиться, выровнять дыхание и выйти в залу, как ни в чем не бывало. Вера Александровна, недовольная исчезновением Анны сюда без спроса (как объяснила ей та), сурово поджимала губы, злясь на те неудобства, что доставила ей племянница. Пришлось оторваться от разговора с дамами, а у одной из тех был сын чуть старше Катиш по годам. Надо было составить хорошее знакомство, кто ведает, как жизнь повернется через пару-тройку лет. Это этой пигалице, которую Господь не обделил ни красой, ни грацией, а покойный батюшка Веры Александровны и состоянием, не было нужды тревожиться о судьбе будущей, а вот ее дочерям…! Благо, старшую удачно пристроила в прошлом году. Правда, сорокалетний полковник староват для восемнадцатилетней девушки и наводит тоску своими подвигами ратными, но зато имеет шанс быть в завещании дальнего титулованного родственника.

Вера Александровна злилась на Анну и весь следующий день, когда узнала, что был с визитом в доме Михаила Львовича кавалергард Караташев с demande en mariage, а та вдруг возьми да откажи ему! Женихами-то разве разбрасываются? Красив, умен, со связями и положением в обществе, с парой доходных имений в Малороссии в собственности да незаложенных к тому же. Pauvre homme [117]117
  бедняга (фр.)


[Закрыть], он так был влюблен в Анну, так добивался ее расположения, как видела Вера Александровна. А та стала вдруг столь холодна с ним, столь высокомерна, ни одного танца после не подарила, жаловался он, прикусывая кулак, чтобы сдержать эмоции, Вере Александровне. Вот и поддалась она его уговорам, жалея, вписала тайно на мазурку.

Анна тогда не поверила свои глазам, когда увидела тот engagement [118]118
  Обязательство (фр.)


[Закрыть]в своей карточке. Она и думала бы отказаться, да Вера Александровна напомнила, что нельзя, не по этикету то, так игнорировать кавалергарда. Да и Караташев в последнее время снова был тем самым Александром Васильевичем, кто сумел покорить ее сердце – милым, предупредительным, внимательным. Он так умоляюще на нее смотрел, и ее сердце дрогнуло.

Они уже были у самого финала мазурки, когда Караташев вдруг хищно улыбнулся Анне, и она испугалась отчего-то этой улыбки, задержала на его лице взгляд, не заметила носка его ступни, выставленной всего на короткий миг далее, чем следовало. Она споткнулась о его ногу, попыталась выровняться. Но, несмотря на это, Анна удержалась бы, если бы Караташев не выпустил ее ладонь из своих пальцев. Лишенная опоры, она качнулась вперед, наступила на подол и под дружный выдох залы упала плашмя на пол, больно ударившись руками и коленями, порвав тонкую ткань подола.

– Я же говорил, что все едино, будешь у моих ног волей-неволей, помнишь? – прошептал Караташев, склоняясь к ней первым, и она взглянула на него, пораженная его словами, сломленная тем постыдным положением, в котором оказалась. Упасть на балу девице – что может быть хуже? Упасть вот так некрасиво, неграциозно, порвав платье, растеряв туфельки, что соскользнули с ног при падении, разъехались по паркету.