Текст книги "Мой ангел злой, моя любовь…(СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 68 страниц)

– Разве могло быть иначе? – улыбнулась она довольно, и брат рассмеялся, а потом умолк, когда кавалергард приблизился к ним. Короткие взаимные поклоны мужчин, и реплика Петру:

– Позвольте ангажировать даму на кадриль.

У Анны даже ладони вспотели под атласом перчаток вдруг при звуке его голоса, бросило отчего-то в жар. Она нахмурилась, вспомнив, что танец у нее уже ангажировал тот гусар, Бранов. Пойти танцевать с кавалергардом означало нарушить все мыслимые правила. Но все едино, вдруг решила Анна, удивляясь своему желанию во что бы ни стало пойти в кадрили с этим светловолосым офицером. Пусть обсуждают и осуждают после, пусть даже накажет папенька! Она подаст руку этому кавалергарду, она впервые всем сердцем желала так страстно это сделать.

А потом вдруг случилось то, чего она не ждала. Да признаться никто из их небольшого кружка не ждал того. Андрей повернулся к Катиш и протянул руку к ее танцевальной карточке, висевшей на шнурке на кисти руки. Та, краснея и смущаясь, протянула ее кавалергарду, который вписал свое имя, ангажируя следующий танец. Потом выпрямился и поклонился с достоинством всем, включая Анну, так и не сумевшую отвести от него взгляда. Что было в ее глазах, на ее лице? Гнев, удивление и… боль?

Прежде чем он успел разглядеть эти мимолетные эмоции, Анна отвернулась от него, развернула веер и что-то зашептала в ушко рыжеволосой подружке, сопровождая свои слова той знакомой ему презрительной улыбкой, так некрасиво изогнувшей ее губы. Зазвучали первые звуки кадрили, и Андрей с коротким поклоном подал руку Катиш. Та не могла не взглянуть в сторону Анны, уходя, как и Андрей, сам не зная зачем, снова заглянувший в серые глаза прелестницы.

– О Боже, уведи меня отсюда! – прошептала Анна брату, вцепившись вдруг в рукав его мундира. Она видела, как к ней спешит Бранов, как протискивается через толпу Павел Родионович Павлишин, которого она отправляла за лимонадом. Видела начинающих кадриль танцоров в белых и цветных платьях, в мундирах и фраках, отблески огоньков десятков свет в зеркалах. Видела и в то же время не видела, снова была в Москве, на том самом злополучном балу…

– Уведи меня! – было нечем дышать. Боль, разрасталась в груди, до неимоверных размеров, казалось, что лиф стал таким тесным вмиг. Закружилась голова, и пришлось прикусить до боли язык, лишь бы не упасть в обморок, не доставить такого удовольствия окружающим.

Петр без лишних слов взял ее под руку и повел в соседнюю комнату, пустовавшую на ее благо в этот момент. Кажется, по пути их останавливал отец, что-то спросил, Анна не поняла. Она видела перед собой только лицо кавалергарда, его глаза, что так манили ее во время того танца, говорили, как он увлечен ею.

Как она могла ошибиться? Как? Она же ясно читала в его глазах, словно в открытой книге. Так ее оскорбить, так унизить! Она сжала веер так сильно, что рукоять больно впилась в ладонь.

– Будет ползать у моих ног, как болонка его тетки! – прошипела Анна, наблюдая за танцующими в соседней зале через распахнутые двери. Петр отвел с ее лба упавший во время мазурки локон, выбившийся из-под лент, коснулся губами на удивление холодной кожи под этим завитком.

– Оставь, Анечка, оно того не стоит, – прошептал он. – С чего ты так разъярилась? Ну, пригласил он Катиш, что с того?

– Ты же видел, как он смотрел на меня! – ответила Анна. – И видишь, как они все смотрят на него! Это вызов, ничем не прикрытый вызов для меня. Он играет со мной. Играет и наслаждается, должно быть, ныне, тем как щелкнул меня по носу. Ну уж нет! Я не позволю так поступать со мной! Боле никогда! Никогда!

Она прикрыла глаза на миг, вспоминая эти шепотки, эти пересуды, тихий смех за своей спиной, что были тогда. Снова сжалось сердце больно. О, она ненавидит этого столичного офицера, что решил со скуки поиграть с ней! За те страхи и тревоги, что опять выползли из того укромного уголка ее души, куда она их загнала пару лет назад.

– Оставь, ma chere, я знаю этот тип, – Петр с усмешкой глядел в зал, где легко можно было заприметить среди прочих светловолосую голову кавалергарда. – Так можно…

– Что? Что можно? Ты знаешь меня. Неужто не смогу? Не сумею неужто?

– Оставь, говорю, – повторил Петр, а сам видел, как разгорается в сестре огонь. Она долго смотрела в залу, а потом повернулась к брату. Глаза горели, губы решительно поджаты.

– Полгода, Петруша. Шесть месяцев и ни днем ранее, – произнесла она.

– Для чего таков срок?

– Полгода, и Андрей Павлович Оленин приедет в этот дом смиренно просить моей руки!

– Звучит как пари, – усмехнулся Петр, а потом замер, заметив, как упрямо она подняла подбородок вверх. – Помилуй Бог, Аннет! C'est fou! [47]47
  Это сумасшествие! (фр.)


[Закрыть]

– Ты принимаешь?

– C'est fou! Я тоже, должно быть, но я всегда в твоих затеях! Принимаю! – он протянул руку и пожал тонкие пальчики сестры, обтянутые атласом. – Срок – полгода. Цель озвучена. Пари на желание. D'accord? [48]48
  Согласна? (фр.)


[Закрыть]

– Ainsi la question est résolue. Un pari [49]49
  Итак, вопрос решен. Пари (фр.)


[Закрыть], – заключила Анна, победно улыбаясь, словно уже заранее предвкушала свою победу, и на миг Петр даже пожалел, что ввязался в это. А вдруг она добьется своего, как получала всегда желаемое? Но нет, не может быть того. Человек – не безделушка, так просто не заполучить его против желания того. А аккурат этого Петр и не заметил в кавалергарде. Зато так даже проще – легче будет добиться от Анны того, что он так тщательно планировал последние два месяца. Не будет ссор и криков. Желание есть желание.

– Un pari, – подтвердил он и улыбнулся Анне в ответ на ту улыбку, что она послала ему через тонкое кружево веера.

Глава 3

Россыпью искрящихся бриллиантов разливалось солнце по снежному полотну, что раскинулось ныне окрест. Еще не пришло Крещение с его злыми морозами, что надолго загоняли в теплые, хорошо протопленные дома. Еще вовсю резвилась детвора за зимними забавами под яркими и такими ласковыми в этот зимний день солнечными лучами.

Вот и из дома Шепелевых вышли на прогулку сразу же после позднего завтрака, рассыпалась молодежь в аллеях парка под неусыпным контролем более взрослого поколения: Михаила Львовича, что шел с удовольствием подставляя лицо солнечным лучам, мадам Павлишиной и нескольких гостей, что остались после Рождественского бала до кануна нового 1812 года. Мадам Элиза держалась в стороне от этой группы прогуливающихся, как и от молодежи, что с громким смехом бросала ныне друг в друга снегом. Даже барышни поддались этой забаве и черпали пригоршни рассыпчатой белой крупы, чтобы бросить в молодых людей, смеясь.

– Сущие дети! – качал головой Михаил Львович, улыбаясь. Хорошо, что графиня Завьялова не присутствует при этой прогулке! Как бы она ныне кривила губы недовольно, «De toute provincial!» [50]50
  Слишком провинциально! (фр.)


[Закрыть]непременно отметила бы она. А вот сам Шепелев считал, что пусть лучше молодежь радуется этому солнечному дню, проводя время на свежем воздухе, чем ночи в бальной зале или прокуренной игорной или биллиардной. Он взглянул на мадам Элизу, что хмурилась, глядя на эти забавы, поправляя пуховый платок, повязанный поверх капора. Она жила в России уже около двадцати лет, а так и не сумела привыкнуть к местной морозной зиме.

– Madam Elise, – поманил он ее к себе и пошел ей навстречу, когда она направилась к нему, предложил ей руку. – Beau jour [51]51
  Прекрасный день (фр.)


[Закрыть], верно? А вы хмуритесь…

Мадам Элиза вскинула голову и чуть прищурилась близоруко, глядя на своих подопечных. Анна как раз предложила сделать «снежных ангелов», как когда-то делали в детстве. Тут же все попадали со смехом в снег, стали двигать руками, создавая на чистом снежном полотне фигуры. Потом стали молодые люди подниматься, помогали подниматься барышням, подавая руки.

Анне на помощь в том пришел молодой Павлишин, скромный и молчаливый молодой сосед, недавно вернувшийся из университета в родные края. Его мать, мадам Павлишина, просила Михаила Львовича ходатайствовать за ее сына на должность заседателя в уездный суд для начала службы. Михаилу Львовичу нравился он, оттого он с удовольствием решил взяться за это дело и помочь соседу сесть на это место в суде. А самому Павлу Родионовичу Павлишину по сердцу пришлась Аннет, так и вился возле нее чуть ли не ежедневно, молча, с легкой грустинкой в глазах наблюдая за ней через стекла очков. Куда ему среди всех тех, кто окружает его Музу, которой он посвящал стихи и сонеты? Куда ему до тех блестящих офицеров, что приезжали из Гжатска или окрестных имений?

Но ныне Павел Родионович первым успел подать Анне руку, помог подняться на ноги из снега. Михаил Львович так и понял, что не сложилось при том между теми, но Анна вдруг резко развернулась от господина Павлишина и зашагала по аллее к усадебному дому. За ней, явно недоумевая перемене настроения, поспешили тут же остальные гуськом.

– Что с Аннет? Не заболела ли часом? – встревожился Михаил Львович. – То грустна, то весела. То плачет в голос, то смеется, будто безумная, мне жаловалась на то Пантелеевна давеча. Стала вдруг груба и резка с дворовыми. Говорят, прошлого дня перед балом ударила Глашу, а нынче вон лакея за завтраком оттолкнула, дивно то. Все признаки расстройства души легкого. Как тогда… после столицы, черт меня понес туда!

– Пантелеевна стара, и не видит… дальше собственного длинного носа! – резче, чем хотелось бы, ответила мадам Элиза. У них со старой нянькой Анны вот уже не один десяток лет велась скрытая вражда. Быть может, из-за ревности, ведь обе безумно ревновали барышню друг к другу. – Это расстройство зовется легкой влюбленностью, Михаил Львович. И явным неприятием того, что творится в душе. А еще злостью от соперничества, ведь то впервые за годы для нее.

– Помилуй Бог, да кто же? – Михаил Львович потер озябшие ладони друг о друга, пытаясь согреть те. – Ни к кому расположения ее не замечал. Не было того. Неужто гусар тот? Тот, что с усами такими роскошными, что басит вечно – ба-ба-ба, бу-бу-бу мне на мигрень… он ли?

– Гусар! О, нет, то не гусар! – покачала головой мадам Элиза. – Думаю, этот гость соседки нашей, мадам графини.

– Красномундирник? – нахмурился Михаил Львович. Он недаром высказался так резко и презрительно – определенно были причины не любить офицеров кавалергардского полка, хоть он и признавал, что под Богом разные люди ходят. – Помилуй Бог, сызнова! А я то думал, он за Катиш нашей увивается. Мне вон все прошлые два дня Вера Александровна о нем только и жужжит на сей счет. Всего один танец, а уже взяли в оборот молодца! Он вон и с младшей Колосовой в экосезе ходил. С каких пор у нас танец протанцевать означает обещаться? Глупо же!

– O, c’est Annette! – воскликнула мадам Элиза, предупреждая Михаила Львовича о приближении дочери. Тот смолк вовремя и обернулся к Анне, что в пару шагов подошла к ним.

– Что, душенька моя? – Михаил Львович улыбнулся дочери и, получив ответ ее: «Замерзла!», взял в ладони ее холодные пальчики, стал отогревать своим дыханием. – Замерзла, моя Анечка, моя хорошая. Ну, пойдем почаевничаем, пойдем отогреемся в дом, – и после громко и резче для всех остальных. – Messieurs, mesdames, прошу всех в дом! В дом!

Некоторые из гостей, например, изрядно вывалявшийся в снегу тот самый гусар, о котором вели тайную беседу Шепелев и мадам Элиза, были вынуждены все же отказаться от приглашения – сидеть за столом в мокром платье, помилуй Бог! Часть из них обещалась вернуться вскорости спустя короткое время аккурат, как спустятся к чаю из покоев в столовую. Их отпустили со строгим наказаньем вернуться, те обещались – смех, гвалт голосов наполнили вестибюль.

Анна не стала стоять подле папеньки в тот момент. Она знала уже, что нет нужды, к примеру, уговаривать Павлишиных – Павел Родионович вернется среди первых к чаю. Потому ушла, попросив позволения к себе, чтобы переменить платье и хотя бы около часа побыть наедине со своими мыслями. Она тут же отпустила Глашу, как та застегнула последние пуговки на спинке ее платья, а потом подошла к бюро, что стояло в углу спальни, выдвинула один из ящичков и достала атласную перчатку, которая была на Рождественском балу. А потом упала в постель, гладя пальцами белый атлас.

Она вернулась в залу скоро, выправилась от своего внезапного приступа. Холодная, скучающая, ироничная. Она шутила и улыбалась своим собеседникам, что снова обступили е в кружок, что-то говорили ей, рассказывали анекдоты. Вернулась с кадрили Катиш, виновато опуская взор в пол.

– Пойди сюда, ma chere, что встала так далече от меня? – протянула к ней руки через обступивших ее Анна, улыбаясь, и Катиш просветлела лицом, шагнула к кузине, вкладывая свои пальчики в ее ладони.

– Ты не сердишься, ma chere Annette?

– Конечно же нет! Quelle bêtise! [52]52
  Что за глупости! (фр.)


[Закрыть]– а после на виду у всех расцеловала кузину в обе щеки, показывая тем самым, что расположена к той всей сердцем. Верно, к чему злится на Катиш? Разве ее вина, что кавалергард завел эту игру? Правда, поверит ли, коли скажет ей Анна о том, чтобы не брала Катиш на веру все происходящее? Что не всегда бывает на деле то, что мнится.

А после был экосез, на который Анна пошла танцевать с Павлом Родионовичем. Кто-то свыше решил пошутить снова нынче над ней и поставил в общие фигуры с ним именно эту пару: девицу Колосову и кавалергарда. Сперва она хотела показать свой норов опять, свое гнев на него, выплеснуть свои раздражение – только сделать вид, что она кладет свои ладони в его руки, как того требовал танец, продемонстрировать открыто, как ей неприятно его прикосновение и он сам. В отместку за ту боль, что тогда рвала ей сердце.

Это было сперва. А потом, когда Анна шагнула навстречу ему, когда протянула свои руки к нему, то не смогла преодолеть то странное желание, что вспыхнуло в ней, вложить свои пальчики в его широкие ладони. Андрей обхватил тогда ее ладони так крепко, но в то же время так деликатно и нежно, что она вздрогнула при этом касании, чуть сбилась с шага, взглянув в его глаза. Нет, не смотрите на меня так, хотелось воскликнуть ей. Не смотрите, ибо вы пугаете меня. Тем желанием, что я чувствую ныне, вы пугаете меня им. Потому что более всего на свете я хочу ответить на этот взгляд. Потому что впервые за многое время он проникает в самое сердце через все преграды, что я выставила перед ним…

А потом уголки его губ вдруг дрогнули в легкую улыбку, смягчившие черты его лица, глаза потеплели, и сердце Анны совершило кувырок в ее груди, ударившись о ребра. Он чуть сильнее, чем требовалось, сжал ее пальчики, прежде чем отпустить, чтобы она вернулась в танцевальной фигуре к своему партнеру.

Она чувствовала это прикосновение весь вечер после – и на балу, и на ужине, что был затем. Оно обожгло Анну тогда огнем через тонкий атлас и далее напоминало о себе странным теплом. А когда Анна поймала на себе пристальный взгляд кавалергарда за третьей переменой, то это тепло медленно поползло от пальцев вверх по рукам, по линии плеч, по груди и далее охватило все тело. Ее это тревожило, пугало, она терялась перед этим жаром во всем теле, не понимая происходящее и злясь ему.

После ужина, когда гости перешли в соседнюю залу, чтобы испить напитков после ужина и съесть по шарику мороженого с черным кофе, Андрей снова занял место подле графини и ее воспитанницы, ухаживая за теми, а после и за Катиш с Верой Александровной, что не упустила случая приблизиться к возможному жениху. Анна же изо всех сил старалась делать вид, что ей безразлично то, что происходит на другом конце комнаты: лучезарно улыбалась и даже позволила себе пококетничать с басистым черноусым гусаром, чем невольно влюбила его в себя более прежнего.

Гнев, испытанный во время кадрили, прошел. Боль и воспоминания отступили снова в дальний угол души, надежно укрылись там, и Анна уже сожалела о столь поспешных словах, брошенных брату. Но отступать было некуда: Петр не даст забыть – уже пару раз шептал на ушко, что Катиш похоже более во вкусе кавалергарда, видя происходящее. Да и признаться – она сама желала, чтобы задуманное ею сбылось. Для чего? Она не знала и даже не хотела о том думать. Но ей очень нужно было, чтобы это было так.

Стукнули в дверь, чтобы звать к чаю, и Анна быстро спрятала перчатку под подушку. После она вернет ее обратно в бюро, не готова пока отдать прачкам для стирки. Быстро спустилась в столовую, где ее уже ждали разлить чаю из серебряного самовара, что подогрели к трапезе. Это была ее обязанность, как хозяйки дома, вместо умершей маменьки, и Анна обожала открывать носик самовара и наливать ароматный чай в фарфоровые пары на петербургский манер [53]53
  В то время в Петербурге пили чай из чашек, а в Москве из стаканов. Так и разделяли чаепития – на московский манер или на петербургский манер


[Закрыть], подавать после лакею, чтобы тот уже поставил перед персоной пару. Иногда, если собрание было невелико как сейчас, за чаем подходили сами, в основном, молодые люди, чтобы ненароком будто бы коснуться пальчиков, не прикрытых тканью перчаток.

– Когда рядиться будем? – спросил Петр, когда уже расселись за чай, стали выбирать угощения, лакеи разносили блюда с выпечкой, предлагали розетки с разными вареньями на выбор. – Уж который день Святок, а мы еще не ездили с визитом ряженые по соседям по обыкновению.

– Ряженье – есть грех, – не сумел удержаться, чтобы не напомнить о мнении церкви на этот вопрос иерей, отец Иоанн, с наслаждением отправляя в рот ложечку дивного медового [54]54
  Т. е. сваренного на меде, а не на сахаре


[Закрыть]варенья из вишен.

– Погрешим вот нынче, а после вам всенепременно покаемся, – заверил его Петр, и тот погрозил ему пальцем, сдвинув брови. Петр приложи картинно руку к груди и поклонился, всем своим видом выражая раскаянье, а потом повернулся к Анне. – Ну, так что, Аннет? Рядимся завтра после обеда [55]55
  В провинции обедали рано по столичным меркам – в 2–3 часа дня


[Закрыть]и с визитами по соседям. Помните, как прошлого года Павел Родионович рядился турком, чтоб соответствовать арапчонку Аннет? Чалму его помните? Как она развязалась, покамест ехали в Святогорское?

Те, кто был этой истории, дружно рассмеялись, девицы же улыбнулись над краснеющим Павлишиным, остальные наперебой потребовали Петра поведать этот анекдот.

– Не будем о том! – резко прервала Анна брата, уже начавшего рассказ, видя, как не по себе от того Павлу Родионовичу. – Лучше скажите, кто кем в это году рядиться будет завтра.

Снова шум и гвалт голосов, пожилые качают головами, все же улыбаясь восторгу молодых, а те делятся идеями, какие костюмы можно использовать в этой затее. После чая поднялись для того в мезонин, где в одной из душных комнат стояли сундуки со всяким скарбом, а также хранили декорации и костюмы дворового театра. Тут же хранили и платья для маскарада, которые стали доставать лакеи. Петр решил быть Арлекином, забрав себе яркий камзол этого персонажа, треуголку с бубенчиками и черную полумаску с длинным клювом. Павлишину он тут же предложил быть Пьеро, доставая из сундука белый камзол и черную шапочку без полей.

– Намажем лицо вам густо пудрой, нарисуем вам краской нужные черты и все, Павел Родионович! – убеждал он того горячо. – Мне же нужен Пьеро. И Коломбина!

Но Павел Родионович отказывался, он желал быть в эти дни святочные гусаром и только. Коломбиной вызвалась быть Полин, тут же с восторгом схватила платье. Катиш решила стать Психеей, выбрав полупрозрачный хитон и венок из искусственных цветов.

Скучно, пожала плечами Анна. Их petite cousine была Психеей и на прошлые Святки. Сама же она в прошлом году была арапом, густо вымазав лицо сажей, намотав белое полотно простыни вокруг платья и скрыв волосы под чалмой. Она до сих пор помнит удивленные глаза графини, которая первой из всех соседей, которых объехали в тот день, угадала в «арапе» Аннет.

– Коломбина у нас Полин, – Петр оглядел сундуки, а потом взглянул на притихшую Аннет. – Может, станешь Фантеской [56]56
  Персонаж итальянской комедии масок наряду с Арлекином, Пьеро и т. п., а-ля Коломбины, субретка


[Закрыть]?

– Нет, я не буду Фантеской, – отказалась Анна. – Да и ты не Арлекин, mon cher, а скорее, Джандуя [57]57
  Персонаж итальянской комедии масок, который любит вино, вкусно и сытно поесть и красивых девушек


[Закрыть]. Хочу иного… хочу… хочу быть… Постой-ка, любезный, это что это? – остановила она лакея, что открыл один из дальних сундуков и доставал из него голубое платье екатерининской эпохи с изумительной вышивкой по подолу на обручах, с трудом управляясь с широкими юбками. Петр перешагнул через сундуки и разбросанные костюмы к лакею, оглядел платье, а потом подмигнул сестре:

– Да твоя маска все наши маски за пояс заткнет, ma chere. Только не позволят тебе. Мадам Элиза даже из дома не выпустит в этом шелке.

Анна поняла, о чем тот речь ведет, когда лакей поднес платье ближе. Глубокий вырез платья скорее открывал, чем скрывал обладательницу этого наряда. Узкий корсет выгодно подчеркивал тонкий стан в отличие от свободных силуэтов современной моды. Такие уже узкие рукава длиной до локтя, украшенные ворохом серых от пыли кружев, схожие с теми, что украшали подол платья.

– Почистить к полудню следующему! – она отдала приказ лакею и развернулась к выходу из душной кладовой. Петр подал ей руку, помогая спустится в салон, где уже ожидали молодежь после выбора костюмов и масок.

– Ну, моя душа, – обратился к Анне отец, едва отвлекаясь от шахматной доски, на которой он вел партию с уездным судьей, гостившим на Рождество. – Выбрала ли ты себе маску?

– Выбрала, папенька, – Анна подошла к Михаилу Львовичу, взяла его руку в свои пальчики, погладила ладонь ласково. – Самую красивую маску. Вы позволите?

– Для тебя все, что угодно, ma chere, – рассеянно ответил отец, целуя дочь в макушку. – Пойди, у мадам еще спроси. Коли все в приличиях, отчего не позволить? А ты кем рядишься, Петр Михайлович?

– Я, папа, Арлекином буду, – Петр подмигнул своей Коломбине, что тут же потупила взгляд. – А Коломбиной – Полин наша.

– А отчего ты не Джандуи? – спросил Михаил Львович, и Анна впервые за весь день рассмеялась от души тихонько, а потом легко сжала плечо брата, поморщившегося от подобного сравнения.

Мадам Элиза, разумеется, была против выбранного платья. Увидев, вырез она и вовсе лишилась дара речи на пару минут, только сверкала яростно глазами на девиц, что сели чинно на постель перед ней рядышком друг с другом.

– O mon Dieu! Ну, отчего бы не быть богинями, пастушками или другими благонравными девицами? – горячилась она. – Отчего бы не ими? Почему одна желает для себя наряд soubrette [58]58
  Субретка – ловкая горничная (театр., фр.)


[Закрыть], а другая наряд… наряд… иной маски! Вон Катиш – премилая Психея. Отчего?

– О ma chere madam, – нежно проговорила Аннет, обнимая мадам Элизу. – Не горячитесь так, не надобно. Это всего лишь маски и только. Посудите сами, ну кем еще рядится? Полин встанет в пару к Арлекину, тут без Коломбины никуда. А я бы дамой желала быть… да только это единственный наряд той эпохи, что починки серьезной не требует. Не поспеют никак к завтрашнему дню с тем. Но если он вам так не по нраву, мадам, то я готова снова быть арапом, как прошлого года…

– Pour cela non! [59]59
  Ну уж нет! (фр.)


[Закрыть]Non, Annett! Не арап! – вскричала мадам Элиза и рассмеялась вслед за девушками, вспоминая, как надолго потеряла в прошлые Святки дар речи, увидев, в какой маске она повезет Анну в визиты. Платье еще раз было осмотрено со всех сторон цепким взглядом мадам Элизы и был выдан вердикт – накинуть на плечи и груди широкий эшарп, а еще лучше надеть под платье тонкую сорочку с высоким воротом. А Коломбине к ее платью была выдана кружевная косынка прикрыть круглый вырез.

Анна долго стояла перед зеркалом, когда Глаша завязала шнуровку платья, когда помогла ей натянуть белый парик с искусственными цветами и россыпью жемчуга в локонах, уложенных в высокую прическу. Платье было таким узким, что сорочка под ним топорщилась некрасиво, ложилась складками, да и самой Анне тогда казалось, что ворот душит ее. «Ну, мадам уже выбрала простыню, в которую завернет тебя?», всплыли в голове ироничные слова Петра. И Анна переменила тут же решение под возглас Глаши, что та не сумела сдержать.

Ныне платье сидело как влитое, обтягивая тонкий стан, как перчатка, поднимая вверх грудь, привлекательно округляя ее. Низкий вырез обнажал не только грудь и плечи, но и часть спины – неприятно холодило между лопаток. Или это был страх? О Господи, как она может…?! Даже газовый эшарп, наброшенный на обнаженную кожу не скрывал, а наоборот, казалось, давал некий намек, будоражил воображение.

Анна подала знак, и Глаша помогла ей надеть белую маску в тон парику и кружевам на платье, а потом поднесла плащ – Анне повезло, что мадам Элиза отвлеклась на грим ряженых, и ныне была столь занята, предоставив девушке скрыть свое своеволие под широкими полами плаща.

– О! – позади неслышно возник Арлекин в черной маске, скрывающей верхнюю половину лица. – Я просто не нахожу слов, ma chere. Я ожидал… но это… это огненный шквал из всех орудий по позициям кавалергарда!

– Или наоборот, первая ступень к моему поражению, – ответила Анна. Петр взял из рук подошедшей Глаши плащ и бережно опустил его на плечи сестры, помог накинуть капюшон на голову, аккуратно поправляя тот, чтобы не сбить парик.

– Ты не можешь знать défaite [60]60
  поражение, разгром (фр.)


[Закрыть], – прошептал он, поднося ее ладонь к губам. – Только не ты. Так и знай!

Анна так и твердила себе все время, что они заезжали к соседям, но сил ей это не придавало. Она ясно вдруг увидела в зеркале, что это вовсе не она, не может быть она такой – высокомерной, горделивой, привлекательно-опасной. Оттого и была странно тиха и молчалива, предоставляя Арлекину и компании развлекать хозяев домов, куда они приезжали, без ее участия, просить угощения и шутить, демонстрировать свои маски.

Быть может, потому никто так и не сумел угадать Анну среди масок. Все, без исключения, указывали на Коломбину, что на удивление Анны, ныне была под стать веселому Арлекину, которого разгадывали самым первым. Это забавляло маски, все громко кричали тут же: «Vous non y êtes!» [61]61
  Тут: Вы не угадали (фр.)


[Закрыть], подставляя мешочки для выкупа очередной попытки угадывать. Хозяева удивленно вскидывали брови и покорно клали в мешочек либо сладости, либо рубль серебром, зная, что эти деньги потом передадут в Благотворительное общество уезда. И Анна грустно улыбалась, ощущая легкое недовольство этим бесплодным попыткам.

Напоследок в тот день оставили усадьбу в Святогорском. Этого визита Анна ждала с каким-то странным смятением в душе. Она даже хотела остановить поезд из саней, в котором шумно ехали маски, развернуть их к имению Шепелевых, прекратить этот балаган, который начал раздражать ее. Но головные сани, с ряженым в медведя холопом, уже въехали в липовую аллею, что вела к дому, а значит, там уже знали о приближении ряженых. Да и как не заехать? Графиня непременно узнает, что объехали многие дома окрест, а ее обошли стороной, примет на свой счет. Негоже было собственным эмоциям брать вверх в этом положении.

Анна попробовала было заупрямиться у самого подъезда, не идти в дом, но ее подогнала мадам Элиза, сопровождавшая ряженых – «Горячку желаешь хватить, polissonne [62]62
  бесстыдница (фр.)


[Закрыть]?». И действительно, думала Анна, следуя в хвосте толпы ряженых, глупо остаться в сумерках и на морозе одной. У графини непременно сядут за souper léger [63]63
  Легкий ужин (фр.)


[Закрыть], а он мог затянуться надолго.

Графиня принимала гостей в одном из салонов бельэтажа. Сидела в кресле с болонкой на коленях и с легким смехом наблюдала через лорнет за Арлекином, который к концу вечера совсем вошел в роль и едва не переходил границу приличий в своих шутках. Ее воспитанница сидела чуть поодаль от нее, у самого окна, словно в стороне от происходящего, едва улыбалась робко ряженым и невольно взвизгнула, когда медведь-холоп рыкнул в ее сторону. Графиня, как и остальные, рассмеялась ее страху, схожести ее визга с писклявым лаем болонки, которым разразилась та, подпрыгивая на коленях хозяйки, а Анна скривила губы в усмешке – что за разиня, неужто не видит, что медведь лишь голова да шкура на плечах рослого холопа? Да кроме того и прошлого года ее пугали так же, и так же она визжала испуганно.

– Arlequin est… est… – проговорила графиня. – Петр Михайлович Шепелев!

– Vous y êtes! [64]64
  Вы угадали (фр.)


[Закрыть]– закричали хором ряженые, смеясь. Графиня тоже рассмеялась, довольная своей догадкой, а ее болонка снова визгливо залаяла этому гвалту голосов. Пришлось отдать ее лакею, чтобы унес от греха подальше.

– А очаровательная спутница нашего Арлекина…, – графиня навела лорнет на Полин, что тут же присела в реверансе перед ней, придерживая широкие юбки своего костюма. Она долго вглядывалась, даже чуть наклонилась вперед, хмуря лоб, будто недоумевая. – C’est Ан…

– Au plus pressé, ma tantine [65]65
  Чересчур поспешно, тетушка (фр.)


[Закрыть], – раздался в тишине голос Андрея, и Анна невольно вздрогнула от неожиданности. Едва зайдя в салон, она оглядела комнату, но кавалергарда в ней не нашла глазами, а нынче ж… вот он, стоит в тени за креслом тетушки, прислонившись одним плечом к стене. И как она не заметила его, ведь его мундир так отчетливо белел в том полумраке, той тени, куда не долетал свет от свечей в серебряных жирандолях?

– Ты разгадал Коломбину, Андрей Павлович? – обернулась к нему графиня.

– Нет, ma tantine, – он склонился к уху тетушки и произнес. – Берите маску, у дверей стоящую скромно. Екатерининскую даму. Ручаюсь, под ней та, чье имя вы готовы были произнести.

– Неужто? – графиня навела лорнет в сторону Анны, что открыли ее обзору расступившиеся чуть в стороны ряженые, поманила к себе ее.

– Vous pouvez être sûr [66]66
  Будьте уверены (фр.)


[Закрыть], – последовал твердый ответ. Голубые глаза поймали в плен серые в прорези белой маски и не отпустили, даже когда их обладательница приблизилась к креслу графини.

– Тогда пусть будет так: Екатерининская дама – Анна Михайловна Шепелева, – проговорила графиня, а после сделала Андрею знак склониться снова к ней ближе, прошептала тому на ухо. – Гляди же, из своих рупь отдашь, коли обманулся и меня в заблуждение ввел. Не люблю быть неправой!

– Vous y êtes! – ãромко воскликнул Петр, подавая руку сестре, чтобы помочь подняться из реверанса, в который та опустилась перед графиней, разглядывавшей в лорнет Анну. Все снова засмеялись, заговорили в голос.

– Vous m'en voyez surpris [67]67
  Я просто поражена (фр.)


[Закрыть], – произнесла Марья Афанасьевна отчетливо, и Анна взглянула на графиню, в эти цепкие глаза, оглядевшие ее с ног до головы и как-то долее обычного задержавшиеся на ее лице, полускрытому маской. А потом она отвернулась от Анны к ряженным, позволяя той перевести дух. – Allons! Le suivant masque! [68]68
  Ну! Следующая маска! (фр.)


[Закрыть]

Наконец все маски были разгаданы на удовольствие графини. Ей почти не пришлось опускать в мешочек при том, но она от души положила в него целковых после, памятуя о том куда пойдут эти монеты. Ряженые холопы были отпущены в кухню, а господам было приказано накрывать легкий ужин в малой столовой. Пока лакеи под руководством Пафнутия Ивановича сервировали стол, суетясь между буфетной и столовой, гости расположились в салоне, расселись на многочисленные козетки и кресла. Было решено заполнить сложившуюся паузу музицированием.

Первым петь вызвался Петр – «Согласно выбранной маске!», занял место за клавикордами. Аннет была благодарна ему за то, ведь стали бы всенепременно просить ее, а она ныне совсем не имела на то желание. Единственное, что она хотела ныне – вернуться к себе в спальню и спрятаться в постели, накрыться с головой покрывалом. Отчего-то острее ныне стали чувствоваться взгляды – недовольные, укоряющие и даже ненавидящие. Словно с той белой маской, которую она отдала лакею, она невольно сняла с себя некий защитный покров.