Текст книги "Письма. Часть 1"

Автор книги: Марина Цветаева

_________.

М. И. К<узнецо>ва, наконец, устроилась, – в Летучей Мыши.[122]122
  «Летучая мышь» – театр-кабаре Н. Ф. Балиева


[Закрыть] Играет «Женщину-змею»[123]123
  Трагическая сказка для театра Карло Гоцци


[Закрыть] (подходит? у нее ведь змеиные глаза!). С Майей[124]124
  М. П. Кудашевой-Кювилье.


[Закрыть] вижусь редко: дружит с Акс<еновым> (рыжая борода) и Бобровым,[125]125
  Аксенов И. А. – поэт, искусствовед. Бобров С. П. – писатель, поэт, критик


[Закрыть] с к<оторы>ми не дружу. Меня почему-то боится. А я вся так в С<ереже>, что духу нет подымать отношения. Все, что не необходимо, – лишне. Так я к вещам и к людям. Согласен ли? Я вообще закаменела, состояние ангела и памятника, очень издалека. Единственное мое живое (болевое) место – это С<ережа>. (Аля – тот же С<ережа>.) Для других (а все – другие!) делаю, что могу, но безучастно. Люблю только 1911 г<од> – и сейчас, 1920 г<од> (тоску по С<ереже> – весть – всю эпопею!). Этих 10-ти лет как не было, ни одной привязанности. Узнаешь из стихов. Любимейшие послать не решаюсь, их увез к С<ереже> – Э<ренбур>г. Кстати, о Э<ренбур>ге: он оказался прекрасным другом: добрым, заботливым, не словесником! Всей моей радости я обязана ему.[126]126
  Эренбургу удалось узнать о местопребывании С. Я. Эфрона и сообщить об этом М. Цветаевой


[Закрыть] Собираюсь. Обещают. Это моя последняя ставка. Если мне еще хочется жить здесь, то из-за С<ережи> и Али, я так знаю, что буду жить еще и еще. Но С<ережу> мне необходимо увидеть, просто войти, чтоб видел, чтоб видела. «Вместо сына», – так я бы это назвала, иначе ничто не понятно.

О М<оск>ве. Она чудовищна. Жировой нарост, гнойник. На Арбате 54 гастр<ономических> магазина: дома извергают продовольствие. Всех гастр<ономических> магаз<инов> за последние три недели 850. На Тверской гастрономия «L'Estomac».[127]127
  Желудок (фр.).


[Закрыть] Клянусь! Люди такие же, как магазины: дают только за деньги. Общий закон – беспощадность. Никому ни до кого нет дела. Милый Макс, верь, я не из зависти, будь у меня миллионы, я бы все же не покупала окороков. Все это слишком пахнет кровью. Голодных много, но они где-то по норам и трущобам, видимость блистательна.

__________

Макс, а вот веселая история: в Тифлисе перед б<ольшеви>ками были схоронены на кладбище шесть гробов с монпасье. Священники пели, родные плакали. А потом б<ольшеви>ки отрыли и засадили и священников, и родных. Достоверность.

__________

О литераторах и литературе я тебе уже писала. Та же торговля. А когда не торгующие (хотя и сидящие за прилавком), как Бердяев, открывают рот, чтоб произнести слово «Бог», у меня всю внутренность сводит от скуки, не потому, что «Бог», а потому, что мертвый Бог, не растущий, не воинствующий, тот же, что, скажем, в 1903 г<оду>, – Бог литературных сборищ.

_________

Только что письмо от Э<ренбур>га: почтой из Берлина. Шло десять дней. Утешает, обнадеживает, С<ережа> в Праге, учится, Э<ренбур>г обещает к нему съездить. Завтра отправляю письмо С<ереже>, буду писать о тебе. Писала ли я тебе в прошлый раз (письмо с М<инд>линым) о большой любви С<ережи> к тебе и Пра: «Мои наезды в К<окте>бель были единственной радостью всех этих лет, с Максом и Пра я совсем сроднился». Спасибо тебе. Макс, за С<ережу> – за 1911 г<од> и 1920 г<од>!

Какова будет наша следующая встреча?

Думаю, не в России. Хочешь в Париже? На моей Rue Bonaparte?[128]128
  Улица Бонапарта (фр.).


[Закрыть]

Герцыкам посылаю другие стихи, если доведется – прочти. Лучшей моей вещи ты не знаешь, «Царь-Девицы». У меня выходят две книжки: «Версты» (стихи) и «Феникс» (конец Казановы, драматическая сцена). В случае моего отъезда их перешлет тебе Ася. Ася живет очень трудно, хуже меня! Героична, совсем забыла: я. Всем настоящим эти годы во благо!

Поцелуй за меня Пра, прочти ей мое письмо, не пишу ей отдельно, потому что нет времени, поздно предупредили. Будь уверен, милый Макс, что неустанно с Асей будем измышлять всякие способы помочь Вам с Пра. Живя словом, презираю слова. Дружба – дело.

Обнимаю и целую тебя и Пра.

М.

ВОЛОШИНОЙ Е. О

Феодосия, 8-го июля 1911 г.

Дорогая Пра,

хотя Вы не любите объяснения в любви, я все-таки объяснюсь. Уезжая из Коктебеля, мне так хотелось сказать Вам что-нибудь хорошее, но ничего не вышло.

Если бы у меня было какое-нибудь большое горе, я непременно пришла бы к Вам.

Ваша шкатулочка будет со мной в вагоне и до моей смерти не сойдет у меня с письменного стола. Всего лучшего, крепко жму Вашу руку.

Марина Цветаева.

Р. S. Исполните одну мою просьбу: вспоминайте меня, когда будете доить дельфинику. И меня тоже!

Сергей Эфрон

Москва, 13-го мая 1917 г.

<Рукой А. Эфрон:>

Милая Пра я тебя очень люблю. Ты хочешь меня увидеть? Пра, ты любишь Марину? Спасибо тебе за брошку. У меня есть сестра Ирина и есть Красная роза. Но мне жалко моря. Целую тебя и Макса. Письмо писала сама. Скоро напишу еще.

Аля.

<Рукой МЦ:>

Письмо всецело Алино, кроме Ъ. Она хотела писать еще и так писала бы до бесконечности, но чудная погода, – идем гулять. Нежно Вас целую, завтра напишу.

МЭ.

Москва, 17-го р<усского> авг<уста> 1921 г.

Дорогая моя Пра!

Постоянно, среди окружающей низости, вспоминаю Вашу высь, Ваше веселье. Ваш прекрасный дар радоваться и радовать других.

Люблю и помню Вас. Коктебель 1911 г. – счастливейший год моей жизни, никаким российским заревам не затмить того сияния.

Вы один из тех трех-четырех людей, которых носишь с собой повсюду, вечно ставлю Вас всем в пример. Если бы Вы знали, что это за поколение.

_________

Пишу, справляю быт, рвусь к С<ереже>. Получила от него большое письмо, пишет: с Пра и Максом я сроднился навсегда. Спасибо Вам за него.

Скоро напишу еще.

Нежно целую Вас.

МЦ.

Хожу в двух Вами подаренных кафтанах: несокрушимые!

Москва, 10-го русск. сентября 1921 г.

Дорогая моя Пра!

Аля спит и видит Вас во сне. Ваше письмо перечитываем без конца и каждому ребенку в пустыре, в котором она гуляет, в случае ссоры победоносно бросает в лицо: «Ты хотя меня и бьешь, а зато у меня крестная мать, которую воспитывал Шамиль!» – «Какой Шамиль?» – «А такой: кавказский царь, на самой высокой горе жил. – Орел!»

Как мне бесконечно жаль, дорогая Пра, что Вы сейчас не с нами! Вы бы уже одним видом поддерживали в Але геройский дух, который я вдуваю в нее всей силой вздоха и души.

Пишите нам! Надеюсь, что это письмо Э. Л. Миндлин Вам передаст собственноручно, он много Вам о нас расскажет. С<ережа> жив, далеко.

Целую Вас нежно, люблю.

Марина

ВОЛОШИНЫМ М. А. и Е. О

10-го нов<ого> мая 1923 г.

Мои дорогие Макс и Пра!

Пока только скромная приписка:[129]129
  Письмо написано на обороте письма С. Я. Эфрона от того же числа.


[Закрыть] завтра (11-го нов<ого> мая) – год, как мы с Алей выехали из России, а 1-го августа – год, как мы в Праге. Живем за городом, в деревне, в избушке, быт более или менее российский, – но не им живешь! Сережа очень мало изменился, – только тверже, обветреннее. Встретились мы с ним, как если бы расстались вчера. Живя не-временем, времени не боишься. Время – не в счет: вот все мое отношение к времени!

Я много раз тебе писала из Москвы, Макс, но ты все жаловался на мое молчание. Пишу и на этот раз без уверенности, увы, что дойдет! Откликнись возможно скорей, тогда в тот же день напишу тебе и Пра обо всем: о жизни, стихах, замыслах.

Ах, как бы мне хотелось послать тебе и дорогой Пра книги! «Разлуку», «Стихи к Блоку», «Царь-Девицу», «Ремесло». Не знаю, как осуществить. Оказии отсюда редки. Живой повод к этому письму – твой живой голос в «Новой Книге». Без оклика трудно писать. Другой постепенно переходит в область сновидения (единственной достоверности!) – изымается из употребления! – становится недосягаемостью. – Тебе ясно? – Это не забвение, это общение над, вне… И писать уже невозможно.

Но ты, не зная, окликнул, и я радостно откликаюсь. Здесь (и уже давно в Берлине) были слухи, что Вы с Пра в Москве. Почему не выбрались? (Праздный вопрос, то же, что «почему не сдвинули горы?»).

Целую тебя и Пра, люблю нежно и преданно обоих, напиши, Макс, доходят ли посылки и какие?

МЦ.

Аля растет, пустеет и простеет. Ей 10 1/2 лет, ростом мне выше плеча. Целует тебя и Пра.

ЭФРОН Е. Я

<Июль 1911>

Дорогая Лиленька,

За неимением шоколада посылаю Вам картинку.

Сереженька здоров, пьет две бутылки кумыса в день, ест яйца во всех видах, много сидит, но пока еще не потолстел. У нас настоящая русская осень. Здесь много берез и сосен, небольшое озеро, мельница, речка. Утром Сережа занимается геометрией, потом мы читаем с ним франц<узскую> книгу Daudet[130]130
  Доде Альфонс – французский писатель.


[Закрыть] для гимназии, в 12 завтрак, после завтрака гуляем, читаем, – милая Лиля, простите скучные описания, но при виде этого петуха ничего умного не приходит в голову.

Давно ли уехала Ася и куда? Как вел себя И. С.? Мой привет Вере.[131]131
  В. Я. Эфрон


[Закрыть] Когда начинается тоска по Коктебелю, роемся в узле с камешками.

Пишите, милая Кончитта,[132]132
  Прозвище Э.Я. Эфрон


[Закрыть] и не забывайте милой меня.

На днях мы с С<ережей> были в Белебее. Это крошечный уездный городок совершенно гоголевского типа. Каторжники таскают воду, в будке сидит часовой, а главное – во всем городе нельзя достать лимонаду.

Я сегодня видела Вас во сне. Вы были в клетчатом платке и страшно хохотали. Я перекрестила Вас и Вы исчезли. Интересно? Простите за все эти глупости!

<На обороте рукой С. Я. Эфрона:>

По получении этого письма поезжай к Юнге,[133]133
  А. Э. Юнге


[Закрыть] бери у него микроскоп и принимайся читать сие письмо.

Сережа.

Москва, 9-го октября 1911 г.

Милая Лиля, извините меня, пожалуйста, за вчерашнюю неловкость с Лидией Александровной.[134]134
  Л.А.Тамбурер


[Закрыть] Я вовсе не хотела обидеть Вас, это случилось совершенно неожиданно для меня самой. Л<идия> А<лександровна> вошла первая, я вслед за ней, и она сразу начала мне что-то говорить, – мне показалось, что уже поздно знакомить. Еще раз прошу Вас извинить меня за эту некорректность.

Всего лучшего. Вера с котенком, кажется, не воюет.

МЦ.

Париж, 5/18 марта 1912 г.

<В Москву>[135]135
  Написано на открытке с видом: «Jardin du Luxemburg, le Coin des Nourrices» («Люксембургский сад, уголок кормилиц»).


[Закрыть]

Милая Лиля, вчера утром мы приехали в Париж. Сережа лучше меня знает названия улиц и зданий. Я, желая показать ему Notre Dame, повела его вчера в совершенно обратную сторону. Аси мы еще не разыскали. Наше отчаяние – все эти автобусы и омнибусы, загадочные своим направлением. Пока до свидания.

МЭ

<24-го апреля/7-го мая 1912 г.>

Милая Лиленька, Сережа страшно обрадовался Вашему письму. Скоро увидимся. Мы решили лето провести в России. Так у нас будет 3 лета: в Сицилии, в Шварцвальде, в России. Приходите встречать нас на вокзал, о дне и часе нашего приезда сообщим заранее. У нас цветут яблони, вишни и сирень, – к сожалению, все в чужих садах. Овес уже высокий, – шелковистый, светло-зеленый, везде шумят ручьи и ели. Радуйтесь: осенью мы достанем себе чудного, толстого, ленивого кота. Я очень о нем мечтаю. Каждый день при наших обедах присутствует такой кот, жадно смотрит в глаза и тарелки и, не вытерпев, прыгает на колени то Сереже, то мне. Наш кот будет такой же.

<Приписка на полях:>

Радуюсь отъезду Макса и Пра и скорому свиданию с Вами и Верой. Всего лучшего.

МЭ.

Иваньково, 9-го августа 1912 г.

<В Гангут>

Милая Лиля,

Сережа приблизительно выздоровел. Приблизительно – потому что очень худ. Вчера мы были в Москве, в первый раз после его болезни.

Представьте себе: госпожа, продавшая нам дом,[136]136
  Владелицей дома в Малом Екатерининском переулке была Юлия Михайловна Горяинова, вдова коллежского советника.


[Закрыть] упорно и определенно не желает из него выезжать. 3 недели тому назад она уже знала, что ей придется найти себе квартиру к 5-му авг<уста>. Она же всё время преспокойно жила на даче, не делая никаких приготовлений к выезду.

Несколько дней тому назад мы еще раз предупреждали ее о необходимости выехать до 5-го, и вот вчера приезжаем в Москву, думая перевозить мебель – и что же? Квартиры у нее нет, ни одна вещь не вывезена, и сама она неизвестно где. Мы написали ей записку с извещением, что за каждый лишний день, прожитый ею в доме, считаем с нее по 10 руб., начиная с 8-го. Написали еще, что подали жалобу мировому, – чего по настоящему не сделали. Дело у мирового, говорят, длится около трех недель, а нам необходимо переехать до 15-го.

Ася берет наш особняк на Собачьей,[137]137
  А. И. Цветаева сняла дом № 8 на Собачьей площадке после рождения сына (9 августа 1912 г.).


[Закрыть] но т<а>к к<а>к сама укладываться и возиться с переездом не может, выписывает из-за города экономку, к<отор>ую должна во время предупредить. Мы же не можем ей ничего сказать точного о дне выезда.

Кроме того, еще одна неприятность: по просьбе прежней хозяйки мы решили оставить ее дворника. Теперь же оказывается, что он неграмотный.

Стройку мы решили отложить до ранней весны[138]138
  По-видимому, речь идет о внутренней перепланировке дома.


[Закрыть] и м<ожет> б<ыть> обойдемся без нашего несколько подозрительного комиссионера. Вчера к К<рандиев>ским приезжал один молодой архитектор.[139]139
  Возможно, будущий муж Над. Вас. Крандиевской – Петр Петрович Файдыш.


[Закрыть] М<ожет> б<ыть> он возьмется за это дело.

Туся, Надя и сама M-me[140]140
  А. Р. Крандиевская.


[Закрыть] всё время навещали Сережу во время его болезни. Ну, натерпелась же я с этой M-me! Ее бесцеремонность выходит за всякие пределы. К тому же я никогда не видала более хвастливого человека. А ее мания советов! На все темы: от моего положения до выбора стихов. Без конца говорила о своем романе, о лестных отзывах, потом давала полную характеристику Нади, говорила о ее отношении к любви (ее любимая тема) – браку, даже к ней самой. Всё это неожиданно, многословно и нелепо.

Ей, конечно, нельзя отказать в доброте, но еще меньше в отсутствии всякого элементарного понятия о такте.

К 20-му мы думаем перебраться в Москву. Здесь с 25-го июля настоящая осень – холодная, ветреная и дождливая. Листья опадают, небо с утра в темных низких тучах. Вчера мы купили книгу стихов Анны Ахматовой, к<отор>ую т<ак> хвалит критика.[141]141
  Речь идет о первой книге А. Ахматовой «Вечер», вышедшей в марте 1912 г.


[Закрыть] Вот одно из ее стихотворений:

 
«Три вещи он любил на свете:
За вечерней пенье, белые павлины
И стертые карты Америки.
Не любил, к<а>к плачут дети,
Чая с малиной
И женской истерики.
– А я была его женой».
 

Но есть трогательные строчки, напр<имер>:

 
«Ива по небу распластала
Веер сквозной.
Может быть, лучше, что я не стала
Вашей женой».
 

Эти строчки, по-моему, самые грустные и искренние во всей книге. Ее называют утонченной и хрупкой за неожиданное появление в ее стихах розового какаду, виолы и клавесин.

Она, кстати, замужем за Гумилевым, отцом кенгуру в русской поэзии.[142]142
  Цветаева имеет в виду ст-ние Н. Гумилева «Кенгуру. Утро девушки».


[Закрыть]

Пока всего лучшего, до свидания, до 20-го пишите сюда, потом на Б<ольшую> Полянку, М<алый> Екатерининский пер<еулок>.

МЭ

P. S. Сережа выучил очень много франц<узских> слов.

P. P. S. N нашего будущего телефона: 198-06.

Вам нравится?

Это был лучший из шести данных нам на выбор!

Коктебель, 2-го августа 1913 г., пятница

<В Москву>

Милая Лососина![143]143
  Прозвище, данное Е. Я. Эфрон: из-за больного сердца она много лежала, Цветаева называла это: «лососиниться на диване».


[Закрыть]

Посылаю Вам стихи Сереже и карточку Али в Вашем конверте. (Вот к<а>к можно в десяти словах обозначить отношения четырех человек.) Спасибо за Лёвскую красоту, но Вы ничего не пишете о своем приезде. Когда? С Петей,[144]144
  Петр Яковлевич Эфрон (1881–1914) – старший брат В. Я., Е. Я. и С. Я. Эфрон, актер; был участником Московского вооруженного восстания и в 1907 г. скрылся за границу; вернулся в Россию летом 1913 г. Был болен туберкулезом.


[Закрыть] или одна?

Мы ждем ответа из санатории.[145]145
  Имеется в виду санаторий имени императора Александра III для легочных больных в Ялте.


[Закрыть] Лев целый день позирует: портрет подвигается.[146]146
  С. Я. Эфрон позировал для портрета М. М. Нахман; портрет был ею подарен С. Я. Эфрону и М. И. Цветаевой, после отъезда Цветаевой за границу в 1922 г. хранился у А. И. Цветаевой, в настоящее время местонахождение портрета неизвестно.


[Закрыть] Вера очень трогательно ухаживает за всеми. У меня есть для Вас одна новость о Лёве и Субботиной,[147]147
  Никого об этом в письмах не расспрашивайте! (Примеч. М. И. Цветаевой)


[Закрыть] – боюсь, что Вам ее уже написали. Если нет, расскажу Вам при встрече – интересней!

Вот стихи:

 
Как водоросли Ваши члены,
Иль ветви мальмэзонских ив.
Т<а>к Вы лежали в брызгах пены,
Рассеянно остановив
 
 
На светло-золотистых дынях
Аквамарин и хризопраз
Сине-зеленых, серо-синих
Всегда полузакрытых глаз.
 
 
Летели солнечные стрелы
И волны – бешеные львы…
Т<а>к Вы лежали, – слишком белый
От нестерпимой синевы.
 
 
А за спиной была пустыня
И где-то – станция Джанкой…
И тихо золотилась дыня
Под Вашей длинною рукой.
 
 
Т<а>к, утомленный и спокойный
Лежите – юная заря.
Но взглянете – и вспыхнут войны
И горы двинутся в моря,
 
 
И новые зажгутся луны,
И лягут яростные львы
По наклоненью Вашей юной,
Великолепной головы.[148]148
  Ст-ние 2 из цикла «С<ергею> Э<фрону>», входящего в третью (неизданную) книгу Цветаевой «Юношеские стихи» (1913–1915).


[Закрыть]
 

МЭ

Москва, 22-го августа 1913 г., четверг

<В Коктебель>

Милая Лиля,

Кто-то поет в граммофоне: «Ты придешь, моя заря, – последняя заря…»

Женщина или небо в последний раз? Вчера был унылый день. Я с утра бродила по комнатам, рылась в старых дневниках и письмах, сопровождаемая маленьким собачьим скелетом. Потом лежала в спальне на кушетке с тем же черно-желтым скелетом. А вечером! Что было вечером! Я пошла к Л. А. Она встретила меня очень мило (за день до этого она была у меня с Шурой[149]149
  Сын Л. А. Тамбурер от первого брака, (р. ок. 1896 г.).


[Закрыть]), но скоро ее вызвали, и я осталась одна с Володей[150]150
  Владимир Аввакумович Павлушков (1883–1920) – врач, племянник Л. А. Тамбурер, ее второй муж.


[Закрыть] (за столом).

После 3-ех или более минутного молчания он начал изрекать такие фразы: «Все люди – пошляки. Они показывают свои козыри, а когда с ними знакомишься ближе, то видишь одну пошлость, самую низкую»… «Вы думаете, что Вы живете праздником? Вы очень ошибаетесь! Вы живете самыми пошлыми буднями. У каждого мастерового есть свой праздник, один раз в неделю, а у Вас нет»… «Да, все люди – пошлые. Я не знаю ни одного человека без пошлой подкладки. И эта подкладка – главное. И Вы ее увидите»…

И так далее!

Пришла Л. А. и разговор прекратился.

Потом, уже в передней, пошел дальше.

– «Да, вот я Вам скажу, Мар<ина> Ив<ановна>, у Вас нет ничего человеческого. У Вас внутри пустота, Вы одна инструментальность. И все Ваши стихи – одна инструментальность».

(Так как приходил мой бывший директор гимназии, мне, чтобы не видеться с ним, пришлось зайти к Володе в комнату, где разговор продолжался).

– «Вы еще не дошли до человеческого. Я ведь прекрасно знаю Вашу жизнь».

– «Вы знаете?»

– «Да, я. Вы можете не соглашаться, но это так. Даже если Вы мне расскажете целый ряд фактов, я останусь при своем мнении. Вы не знаете человеческой души, вообще – Вы не человек».

– «Что же такое эта человечность?»

– «Это невозможно объяснить».

– «Ну, жалость? Любовь?»

– «Да, пожалуй, – вообще этого нельзя объяснить. Вы вот говорите, что у Вас есть друзья. Но они дружны с Вами только из выгоды. Все люди таковы! И Вы лично для них совершенно не интересны. Вы в жизни не пережили еще ни одного глубокого чувства и м<ожет> б<ыть> никогда не переживете. Вообще, у Вас нет ничего общего с Вашими стихами».

– «Слушайте, я не хочу продолжать этого разговора. Мы чужие. Такой разговор для меня оскорбителен, с другим я давно бы его прекратила. И вообще я бы больше не хотела с Вами разговаривать».

– «И я вышел к Вам только по настоянию Лидии Алекс<андровны> и вообще не хотел бы Вас видеть в своем доме.»

– «То есть где?»

Он делает жест вокруг себя. Я поняла – кабинет.

– «Квартира Лидии Алекс<андровны> – это мой дом.»

– «Я прихожу не в Ваш дом, я прихожу к Л<идии> А<лександровне>.»

– «Дом Л<идии> А<лександровны> – мой дом. И я Вас попрошу никогда больше сюда не являться».

– «А я очень жалею, что здесь нет со мной моего мужа, чтобы дать Вам по Вашей маленькой хамской физиономии».

– «Смотрите, как бы Вы сами не получили!»

Он отворяет мне дверь.

– «Позвольте мне Вам открыть дверь».

– «А мне позвольте последний раз сказать Вам „хам“!»

– «До свидания!»

Вот!

Сереже я, конечно, ничего не пишу об этом.

Интересно, что я в течение всего разговора была на редкость мягка из-за Л<идии> А<лександровны>, всё больше молчала.

Насчет Али: она должна кушать через 3 часа: сначала кашу, а потом кормиться (за раз), – только перед сном не надо каши. Спать ей надо между семью и восемью и днем, когда захочет. С Грушей будьте построже, ничего не спускайте. Я сегодня ей написала с приказанием Вас беспрекословно слушаться. Делайте всё по своему усмотрению, посылайте Грушу с Алей на море, когда тепло, – всё, к<а>к найдете нужным. Только непременно купайте Алю по 10 мин. Часы у Петра Николаевича.

<На полях:>

Когда у Али нет кашля, ни жара, ее всегда можно купать, несмотря на расстройство желудка. Т<емпература>, когда понадобится, надо мерять под мышкой 15 мин. Груша знает, к<а>к. Всего лучшего, привет всем.

мэ

Не позволяйте Груше уходить с Алей, не спросив у Вас.

Спасибо за письмо.

<Телеграмма> Принята: 31 августа 1913 <Москва>

<В Коктебель>

Вчера 30-го час три четверти дня папа скончался разрыв сердца завтра похороны целую – Марина[151]151
  Иван Владимирович Цветаев (1847–1913) – историк искусства, профессор Московского университета, основатель Музея имени императора Александра III в Москве, отец М. И. Цветаевой.


[Закрыть]

Москва, 3-го сент<ября> 1913 г., вторник

<В Коктебель>

Милая Лиля,

Спасибо за письма и открытки. Могу Вас (и себя!) обрадовать: везу une bonne, très gentille. Elle a 22 ans et sert depuis 3 ans comme femme de chambre, cuisinière et bonne de 5 enfants. Et tout cela pour 8 roubles![152]152
  Няню, очень славную. Ей 22 года и в течение трех лет она служила горничной, кухаркой и няней пятерых детей. И всё это за 8 рублей! (фр.)


[Закрыть] У нее хорошая рекомендация. Думаю, что она нам подойдет. За нее ручается Андреина[153]153
  Т. е. А. И. Цветаева.


[Закрыть] прислуга, очень хорошая, живущая у него 2 года. Очень тороплюсь кончить все дела, их уже мало. Выезжаю 6-го. По приезде в Ялту дам Вам телеграмму о выезде. Спросите, пож<алуйста>, Пра, сколько мы ей должны. Очень радуюсь Вам и Але. Где Вера? Я всё звоню, думая, что она уже в Москве.

У меня в голове тупая пустота и в сердце одно желание – скорей уезжать.

Всего лучшего. Ne dites rien à la nourrice.[154]154
  Кормилице ничего не говорите (фр.)


[Закрыть]

МЭ

<На полях: >

Сейчас иду покупать Але башмачки и чулки. Ася сшила ей теплое платьице и шьет пальто.

Феодосия, 19-го октября 1913 г., пятница

Милая Лилися,

Сегодня я ночевала одна с Алей, – идеальная няня ушла домой. Аля была мила и спала до семи, я до десяти. (!!!) Сегодня чудный летний синий день: на столе играют солнечные пятна, в окне качается красно-желтый виноград. Сейчас Аля спит и всхлипывает во сне, она так и рвется ко мне с рук идеальной няни. Умилитесь надо мной: я несколько раз заставляла ее говорить: «Лиля»! В 2 ч. поедем с П<етром> Николаевичем> искать квартиру.[155]155
  П. Н. Лампси


[Закрыть]

Как вы доехали? Как вели себя Ваши соседи по палубе – восточные люди? Как Вы встретились с Лёвами?[156]156
  Прозвище С.Я. Эфрона


[Закрыть]

Пока до свидания, всего лучшего. Не забудьте ответить Н. на письмо. Целую.

МЭ.

Р. S. Все это написано тушью дяди. Пишите на П<етра> Н<иколаевича>.

Феодосия, 18-го марта 1914 г., среда.

Милая Лиля,

Пишу Вам в постели, – в которой нахожусь день и ночь.

Уже 8 дней, – воспаление ноги и сильный жар.

За это время как раз началась весна: вся Феодосия в цвету, все зелено.

Сейчас Сережа ушел на урок. Аля бегает по комнатам, неся в руках то огромный ярко-синий мяч, то Майину куклу о двух головах, то почти взрослого Кусаку,[157]157
  Прозвище домашнего кота


[Закрыть] то довольно солидного осла (успокойтесь – не живого!).

Аля сейчас говорит около 150 слов, причем такие длинные, как: гадюка, Марина, картинка <…> «Р» она произносит с великолепным раскатом, как три «р» зараз, и почти все свои 150 слов говорит правильно.

Кота она зовет: кот, Кусика, кися, котенька, кисенька, – прежнее «ко» забыто.

Меня: мама, мамочка, иногда – Марина.

Сережу боится, как огня.

Стоит ему ночью услышать ее плач, стукнуть в стенку, как она мгновенно закрывает глаза, не смея пошевелиться.

Вы ее не видели уже около 1/2 года. Вчера мать Лени Цирес[158]158
  А. Г. Цирес (близкие звали его Лёня)


[Закрыть] говорила, что Вы не поедете в Коктебель. Неужели правда? Как жаль. Значит, Вы увидите Алю уже двух лет.

Она необычайно ласкова к своим: все время целуется. Всех мужчин самостоятельно зовет «дядя», – а Макса – «Мак» или Макс. К чужим не идет, почтительно обходя их стулья.

Посылаю Вам ее карточку, 11/2 года, снятую ровно 5-го марта. Скоро пришлю другую, где они сняты с Андрюшей.[159]159
  сын А.И. Цветаевой


[Закрыть]

Сережа то уверен, что выдержит, то в отчаянии.[160]160
  Ему предстояло сдать экстерном на аттестат зрелости


[Закрыть] Занимается чрезвычайно много: нигде не бывает <…>

Пока всего лучшего. Пишите мне. Куда едете летом? Сережа после экзаменов думает поехать недели на две к Нюте.[161]161
  Анне Яковлевне Эфрон


[Закрыть] Крепко Вас целую. <…>

<1914 год>

Лиленька,

Приезжайте немедленно в Москву. Я люблю безумного погибающего человека и отойти от него не могу – он умрет. Сережа хочет идти добровольцем, уже подал прошение. Приезжайте. Это – безумное дело, нельзя терять ни минуты.

Я не спала четыре ночи и не знаю, как буду жить. Всё – но горе. Верю в Вашу спасительную силу и умоляю приехать.

Остальное при встрече.

МЭ.

Р. S. Сережа страшно тверд, и это – страшней всего.

Люблю его по-прежнему.

<Май 1915 г., Москва>

<В Москву>

Милая Лиленька,

Очень прошу Вас – пошлите к Тусе[162]162
  Н. В. Крандиевская жила в одном доме с Е. Я. Эфрон на М. Молчановке (д. 8).


[Закрыть] прислугу за моими книгами: Стихами Ростопчиной[163]163
  Евдокия Петровна Ростопчина (урожд. Сушкова, 1812–1858), графиня, поэтесса; видимо, речь идет об однотомнике «Собрание сочинений графини Е. П. Ростопчиной» (СПб., 1910).


[Закрыть] и Каролины Павловой,[164]164
  Каролина Карловна Павлова (урожд. Яниш, 1807–1893), поэтесса; вероятно, Цветаева имела в виду книгу «Стихотворения К. Павловой» (М., 1863), так как двухтомник сочинений К. Павловой, подготовленный В. Брюсовым, вышел из печати лишь осенью 1915 г. (М.: Книгоиздательство К. Ф. Некрасова, 1915).


[Закрыть] а то Туся послезавтра уезжает, и книги потеряются.

Уезжаю 20-го, билеты уже заказаны.[165]165
  Имеется в виду отъезд в Коктебель.


[Закрыть]

Целую Вас, как-нибудь утром приду с Алей, сейчас я по горло занята укладкой зимних вещей и т<ому> п<одобными> ужасами.

МЭ

P. S. Если можно, достаньте мне книги сегодня же!

30-го июля 1915 г.

Святые горы, Харьковской губ<ернии>. Графский участок, 14 дача Лазуренко.

Милая, милая Лиленька,

Сейчас открыла окно и удивилась – так зашумели сосны. Здесь, несмотря на Харьковскую губ<ернию> – Финляндия: сосны, песок, вереск, прохлада, печаль.

Вечерами, когда уже стемнело, – страшное беспокойство и тоска: сидим при керосиновой лампе-жестянке, сосны шумят, газетные известия не идут из головы, – кроме того, я уже 8 дней не знаю, где Сережа, и пишу ему наугад то в Белосток, то в Москву, без надежды на скорый ответ.

Сережу я люблю на всю жизнь, он мне родной, никогда и никуда от него не уйду. Пишу ему то каждый, то – через день, он знает всю мою жизнь, только о самом грустном я стараюсь писать реже. На сердце – вечная тяжесть. С ней засыпаю и просыпаюсь.

– Соня меня очень любит и я ее люблю – и это вечно, и от нее я не смогу уйти. Разорванность от дней, которые надо делить, сердце все совмещает.

Веселья – простого – у меня, кажется, не будет никогда и вообще, это не мое свойство. И радости у меня до глубины – нет. Не могу делать больно и не могу не делать…

Аля растет трудным, сложным ребенком – в обычное время спокойна, как взрослый человек, но чувствительность у нее чрезмерная. Сейчас же слезы на глазах. Самолюбие и совесть – вот ее две главных черты, обе в ней поражают. Лицом она прелестна, лучше нельзя. – «Почему небо не звенит?» (Колокола) – «Я съела маленькую мясу» (за супом) – «Ты – мой большой ангел». – «Почему зайчик не целуется, который на стене?» (Солнечный) – «Марина, я съела ма-аленькую зелень: ма-аленькую гадость». – «А кота в лавке продают? А бусы? А черешни? А маленького Боженьку? А маленького дядю на брошке? А ангела? А маленькие звезды?» – «Солнце в луже валяется».

– Лиленька, в следующем письме пришлю Вам новые стихи, они о цыганстве. Пока целую Вас нежно.

Соня шлет привет.

Пишите скорей.

МЭ

<21-го декабря 1915 г.>

Милая Лиленька,

Думаю о Вас с умилением. Сейчас все витрины напоминают Вас, – везде уже горят елки.

Сегодня я покупала подарки Але и Андрюше (он с Асей на днях приедет). Але – сказки русских писателей в стихах и прозе и большой мячик, Андрюше – солдатиков и кубики. Детям – особенно таким маленьким – трудно угодить, им нужны какие-то особенные вещи, ужасно прикладные, вроде сантиметров, метелок, пуговиц, папиросных коробок. Выбирая что-нибудь заманчивое на свой взгляд, тешишь, в конце концов, себя же.

Сейчас у нас полоса подарков. Вере мы на годовщину Камерного[166]166
  Московского камерного театра


[Закрыть] подарили: Сережа – большую гранатовую брошь, Борис[167]167
  Б. С. Трухачев


[Закрыть] – прекрасное гранатовое ожерелье, я – гранатовый же браслет. Сереже на его первое выступление в Сирано 17-го декабря я подарила Пушкина изд<ания> Брокгауза. На Рождество я дарю ему Шекспира в прекрасном переводе Гербеля, Борису – книгу былин.

Сережа в прекрасном настроении, здоров, хотя очень утомлен, целый день занят то театром, то греческим. Я уже два раза смотрела его, – держит себя свободно, уверенно, голос звучит прекрасно. Ему сразу дали новую роль в «Сирано» – довольно большую, без репетиции. В первом действии он играет маркиза – открывает действие. На сцене он очень хорош, и в роли маркиза, и в гренадерской. Я перезнакомилась почти со всем Камерным театром, Таиров[168]168
  Таиров А. Я. – режиссер, основатель и руководитель Камерного театра


[Закрыть] очарователен, Коонен[169]169
  Коонен Алиса – ведущая актриса Камерного театра, участница почти всех программных спектаклей Таирова


[Закрыть] мила и интересна, в Петипа[170]170
  Петипа Мариус – драматический актер. В Камерном театре работал в 1915–1917 гг.


[Закрыть] я влюбилась, уже целовалась с ним и написала ему сонет, кончающийся словами «пленительный ровесник». – Лиленька, он ровно на 50 лет старше меня! За это-то я в него и влюблена.

– Вы еще не сказали ни одного стихотворения, а я вокруг Вашей головы (жест) вижу… ореол!

– О – пусть это будет ореолом молодости, который гораздо ярче сияет над Вашей головой, чем над моей!

Яблоновский:[171]171
  Яблоновский С. В. – поэт, журналист, театральный критик


[Закрыть] «Да ведь это – Версаль!»

Мы сидели в кабинете Таирова, Яблоновский объяснялся в любви моим книгам и умильно просил прочесть ему «Колыбельную песенку»,[172]172
  Cтихотворение «Колыбельная песня Асе»


[Закрыть] которую вот уже три года читают перед сном его дети, я была в старинном шумном платье и влюбленно смотрела в прекрасные глаза Петипа, который в мою честь декламировал Béranger «La diligence».

– Но всего не расскажешь! На следующий раз, после премьеры «Сирано», я сказала ему: – Вы были прекрасны, я в восторге, позвольте мне Вас поцеловать!

– Поверьте, что я оценил… – рука, прижатая к сердцу, и долгий поцелуй.

Да, Лиленька! Я забыла! Ася Жуковская Сереже подарила чудную шкатулку карельской березы, Вера – Каролину Павлову, прекрасное двухтомное издание, – все за первое его выступление.

Таирову на годовщину театра Сережа подарил старинное издание комедий (?) Княжнина, Вера и Елена Васильевна[173]173
  Позоева Е. В. – актриса Камерного театра.


[Закрыть] – по парчовой подушке, весь кабинет его был в подарках: бисерная трость, бисерный карандаш, еще какой-то бисер. Он сиял. Это было 12-го.

Алю я обрила. Шерсть растет мышиная, местами совсем темная. Она здорова, чудно ест, много гуляет, пьет рыбий жир и выглядит великолепно, – тяжелая, крупная девочка, вроде медведя. Великолепная память, ангельский характер и логика чеховского учителя словесности. «Когда солнце спрячется, то в детской будет светло». «Раз ты мне не позволяешь ходить босиком по полу, я и не хожу, а если бы ты позволила, то я бы ходила. – Правильно я говорю, Марина?»

У нас сейчас чудная прислуга: мать (кухарка) и дочь (няня) – беженки из Седлеца. Обе честны, как ангелы, чудно готовят и очень к нам привязаны. Няня грамотная, умная, с приличными манерами, чистоплотная, Алю обожает, но не распускает, – словом, лучше нельзя.

Лиленька, у меня новая шуба: темно-коричневая с обезьяньим мехом (вроде коричневого котика), фасон – вот:[174]174
  Далее следует рисунок.


[Закрыть] сзади – волны. Немного напоминает поддевку. На мягенькой белой овчине. Мечтаю уже о весеннем темно-зеленом пальто с пелериной.

Милая Лиленька, пока до свидания. Переписываю Вам пока одни стихи – из последних.

 
Новолунье, и мех медвежий,
И бубенчиков легкий пляс…
– Легкомысленнейший час! Мне же —
Глубочайший час.
 
 
Умудрил меня встречный ветер,
Снег умилостивил мне взгляд.
На пригорке монастырь – светел
И от снега – свят.
 
 
Вы снежинки с груди собольей
Мне сцеловываете, друг.
Я – на дерево гляжу в поле
И на лунный круг.
 
 
За широкой спиной ямщицкой
Две не сблизятся головы. —
Начинает мне Господь сниться,
Отоснились Вы.
 

__________

Довольно часто вижу Веру. Она в этом году очень трогательна, гораздо терпимей и человечней. К Сереже она относится умилительно: сама его гримирует, кормит, как, чем и когда только может и радуется его удачам. И Елена Васильевна к нему страшно мила. В театре его очень любят, немного как ребенка, с умилением.

Это письмо ужасно внешне, но мне хотелось просто передать Вам наши дни. Скоро напишу Вам о себе. Пока крепко Вас целую, всего лучшего, пишите.

МЭ.

Р. S. Умоляю Вас запомнить N дома (6) и N кв<артиры> (3! 3! 3!), а то у меня из-за Вашего письма был скандал с почтальоном. Он возмущался отсутствием NN дома и квартиры, я – его возмущением. Поварская, Борисоглебский пер<еулок>, д<ом> 6, кв<артира> 3, Эфрон.

Эта карточка снята еще осенью и слишком темна, держите ее на солнце, пусть выгорит.

<Между 9 и 11 марта 1916 г. Москва>

Лиленька,

Приезжайте немедленно в Москву.

Я люблю безумного погибающего человека и отойти от него не могу – он умрет.[175]175
  Речь, вероятно, идет об увлечении Цветаевой Т. В. Чурилиным.


[Закрыть] Сережа хочет идти добровольцем, уже подал прошение. Приезжайте. Это – безумное дело, нельзя терять ни минуты.