Текст книги "Письма. Часть 1"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)
Наблюдаю боль (в который раз!) Те же физические законы болезни: дни до, взрыв, постепенность, кризис. До смерти у меня никогда не доходило, т. е. чтобы душа умерла!
Боль для меня сейчас уже колея, с трудом – но ввыкаюсь.
________
Я поняла: Вы не мой родной сын, а приемыш, о котором иногда тоскуешь: почему не мой?
________
6-го августа.
Болезнь? Любовь? Обида? Сознание вины? Разочарование? Страх? Оставляя болезнь: любовь, – но чем Ваша любовь к кому-нибудь может помешать Вашей ко мне дружбе? Обида – да, поводов много: просьба не писать, отзыв о Х<одасеви>че, отзыв о его жене, упрек в эстетстве… Но только по шерсти – разве это не превращаться (Вам) в кошку? Сознание вины? Т. е. содеянное предательство. – Но разве у меня есть виноватые? Разочарование: «слишком сразу отозвалась». Друг, я не обещала Вам быть глухой! Страх: вовлечься. Я не вовлекаю и не завлекаю, я извлекаю: из жизни, из меня – в Жизнь!
И, последнее, просто небрежность. Не верю в такую простоту. Небрежность – следствие.
________
Мне уже не так больно (7-ое, 10-ый день) еще 10 дней – и пройдет, перегорит, переболит. У меня уже любопытство (враждебное скорей себе, чем Вам) уже усмешка (опять-таки над собой!) Горечь – это скорей холод, чем жар. Вроде ожога льда.
________
8-го, на горе.
Нет, мне еще очень больно. Но я безмерно-терпелива. Сегодня утром – письмо, смотрю – не Ваш почерк, все равно чей, раз не Ваш. Завтра 2 недели, как я получила Ваше последнее письмо. Что я теряю в Вас? Да временное русло своей души, общий знаменатель дел и дней, упор свой. – Опять разливаться! —
Вы были моим руслом, моей формой, необходимыми мне тисками. И еще – моим деревцем!
Душа и Молодость. Некая встреча двух абсолютов. (Разве я Вас считала человеком?!) Я думала, – Вы молодость, стихия, могущая вместить меня – мою! Я за сто верст.
________
Если Вы тот, кому я пишу. Вы так же мучаетесь, как я.
________
12 bis авг<уста>, понед<ельник>
Боль уже перестала быть событием, она стала состоянием. Что Вы были – я уже не верю, Вы – это моя боль. Ваших писем я не перечитываю, я не хочу, чтобы слова, сказанные вчера, звучали во мне и сегодня, не хочу ни вчера, ни сегодня, а завтра – меньше всего. Я с Вас оборвалась, как с горы. – Точное чувство. —
Живу, уже почти не жду почтальона, пишу, шью, хожу. Как я странно в этой встрече предвосхитила боль. Ведь не иначе было бы, если бы мы, предположим, в упор встретились, и так расстались. Но, ручаюсь, что моя боль – большая, я обокрадена – на все будущее, тогда бы – только на бывшее.
– Бюллетень болезни – так бы я определила письмо. Внимательный ли я врач? И послушный ли я больной?
________
Ах, да, странность: я пересылала Вам в Б<ерлин> – теперь не скажу, чтó, неважно – одну вещь, с оказией. Человек был у Вас, примерно, 1-го, долго искал (адрес был дан точный) наконец забрел на самый верх дома – и ничего: ремонт, маляры, ободранности. Так ничего и не добился.
А ведь похоже на меня: точный адрес, иду уверенная, номера не те, – значит выше, поднимаюсь: леса, известка, пустота: ни души, ни следа. Это моя душа к Вам ходила. Да.
________
А у меня – своя трагедия, о которой потом. И вообще смута. О Б<ерлине> не говорю, но вокруг меня говорят. Еду? Нет?
Удивляет меня во всем этом – одно: ведь Вы со мной связаны моими просьбами (книги, виза и пр.) Вот это уклонение от элементарной вежливости знакомого. Оповестить – это меньше всего исполнить! «Не имею времени – занят – к сожалению, невозможно»… – все, что хотите… Ваш разрыв бесформенен. Вы со мною кончаете тáк, как с Вами начинала я: конец в кредит.
Друг, друг, стихи наколдовывают! Помню, в самом первом своем письме (после «Ремесла», в тетрадку) я намеренно (суеверно) пропустила фразу:
«Начинать наугад с конца
И кончать еще – до начала!»
(Из юношеских стихов).[1350]1350
Из стихотворения «Легкомыслие – Милый грех…» (1915).
[Закрыть] Первая строка – я, вторая – Вы. Пропустила, а сбылось!
________
14-го августа, вторник.
Думаю иногда: кто же будет той последней каплей горечи, превратившей меня в насыщенный (ею) раствор?
________
Если Вы кому-нибудь, хвастаясь, говорите: добился же! – я Вам вполне серьезно отвечу, что – мало: могли бы – большего.
________
Мало того, что я Вас никогда (глазами) не видела и (ушами) не слышала, надо еще, чтобы Вы исчезли из моего внутреннего слуха и взгляда: чтоб неслышанный голос – замолк!
И после этого мне говорят, что я выдумываю людей!
________
Бог хочет сделать меня богом – или поэтом – а я иногда хочу быть человеком и отбиваюсь и доказываю Богу, что он неправ. И Бог, усмехнувшись, отпускает: «Поди-поживи»…
Так он меня отпустил к Вам – на часочек.
________
Теперь Вы видите, как пишутся стихи.
________
Думаю о своей последней книге. Поскольку предыдущая («Ремеслом – звонка, постольку эта – глуха. Та – вся – ввысь, эта – вся – вглубь».) У нее прекрасное название, и я ее люблю нежней и больней других.
Вы когда-нибудь напишите о ней «рецензию».[1351]1351
Отклика Бахраха на выход сборника «После России» не последовало.
[Закрыть]
________
Получаю множество писем. Из Badeort'oв, Kurort'oв, а Ваше было бы из Seelenort'a.[1352]1352
Badeort – пляж; Кurort – курорт; Seelenort – игра слов: место души (нем.)
[Закрыть] а может бъпъ – те все приходят в Горние Мокропсы, č
Б. Л. Пастернак.
[Закрыть]
________
Пространство – стена, но время – брешь. Будет день, число, час, я все узнаю. Это дает мне спокойствие. Я не люблю участвовать в своей жизни: о, не лень! – брезгливость: устилать себе дорогу коврами. Пальцем не шевельну, чтобы облегчить себе ношу, сократить себе сроки.
________
16-го авг<уста>, четверг.
А вчера был соблазн. Я сидела с человеком, заведомо знающим Вас. И, после долгих борений, прохладно: «Кстати, не знаете ли Вы адр<ес> такого-то?» – «Знаю, т. е. могу. Вам это срочно?» – «О, нет. У меня с ним дела». Спросила – и отлегло. Не из какой-либо пользы – будь Вы в соседней комнате, я бы без зова Вашего туда не вошла! – нет, только лишний соблазн (уже преодоленный!) лишний барьер (уже взятый!): лишний – труднейший! – себе отказ. Это – из болевых достижений, а из радостных:
некое удостоверение в Вашем существовании: раз есть адрес – есть человек.
Кстати, адр<еса> Вашего так и не знаю, весь упор был в вопросе, ответа я как-то недослышала: не то узнает, не то может, не то мог бы узнать.
________
Только что – пять писем: от Павлика Антокольского (почти что – друга детства: первые дни Революции: 100 лет назад!) – от Н. Д. Синезубова (художник, – знаете?) – тоже давнего друга: вместе бродили по последней Москва – письмо из Моравии – письмо из Сербии – письмо из Парижа, от моего обожаемого вернейшего и взрослейшего друга Кн<язя> Сергея М<ихайловича> Волконского (наверное, читали?) – всем нужно отвечать, а отвечаю – Вам.
Дитя, каждое мое отношение – лавина: не очнусь, пока не докачусь! Я не знаю законов физики, но не сомневаюсь, что где-нибудь, под каким-нибудь параграфом умещаюсь целиком.
________
М. б. из этих записей мало встает боль! Но это единственное, к чему я ревнива.
Кстати, нынче три недели, как от Вас ни слова. А я думала, что пройдет в 10 дней!
________
18-го августа.
Вчера отправила Вам письмо.
________
Боли хотели – Вы, а получила ее – я. Справедливо?
________
Вы украли у меня целых три недели жизни. Вы бы могли их получить в подарок. А сейчас – украли и выбросили, ни Вам, ни людям.
Писала я эти дни мало и вяло: точное ощущение птицы, которая не может лететь. Беседа со стеной, за которой никого нет. БЕЗ ОТЗЫВА!
________
Если Вы и на это письмо мне не ответите. Вы просто… (и, удержавшись:) – невоспитанный человек.
________
До чего-то в этой встрече мне нужно дорваться. Обо что-то твердое удариться. Вы возбуждаете во мне дурные чувства: жажду боли: МЕСТНОЙ боли, которая бы перекричала общую.
Ждать мне еще долго. Все эти дни я неустанно хожу.
________
Мой спутник – молоденький мальчик, простой, тихий.[1354]1354
А. В. Оболенский.
[Закрыть] Воевал, а теперь учится. Называет мне все деревья в лесу и всех птиц на лету. Выслеживаем с ним звериные тропы. Я не люблю естественных) наук, но его с удовольствием слушаю. Он сам – как дикий зверек, всех сторонится. Но ко мне у него доверие. Стихов не любит и не читает.
Вот и сейчас, дописав эти строки, пойду к нему на горку, под окно. Вызову, побредем. Сегодня – за орехами.
________
21-го авг<уста>, вторник.
Еще несколько мыслей вслух. – К Вам ли все то, что я чувствую, или не к Вам? «Повод» для чувств, – но почему именно Вы, а не сосед? Соседей у Вас много. Помню, я с первого разу, прочтя Ваш отзыв, как-то по-человечески, лично – взволновалась.
Ах, встречная мысль! М. б. я пишу к Вам – через десять лет, к Вам через двадцать, выросшему, человеку. М. б. я только опережаю Вас. – Но откуда тогда любовь к деревцу?
В четверг будет ровно месяц с Вашего последнего письма. В этом какое-то успокоение.
________
25-го, суббота.
Я устала думать о Вас: в Вас: к Вам. Я перед Вами ни в чем не виновата, зла Вам не сделала ни делом, ни помыслом. Обычная история – не в моей жизни, а вообще в жизни душ, душу имеющих. Вы, очевидно, бездушная кукла, эстет, мелкий игрок. Но все эти определения все-таки не изъясняют Вашего поведения, ах как мне хочется назвать Вас одним словом!
Это последняя страница моего письма, вырывать его из тетради не буду, мало того: когда-нибудь, в свой час – Вы его все-таки получите.
На днях уезжаю, для Вас мой след потерян, а для меня – Ваш во мне! Оставляю Вас здесь, в лесах, в дождях, в глине, на заборных кольях, – одного с здешними зáживо-ощипанными гусями.
В Прагу Вас с собой не беру, а в Праге у меня хорошо: огромное окно на весь город и все небо, улицы – лестницами, даль, поезда, туман.
В Праге непременно пойду к гадалке с Вашим письмом, что расскажет – забуду. А когда Бог на Страшном Суде меня спросит: «Откуда такая ненависть?» я отвечу: «Должно быть – уж очень хорошо любила».
________
Мне не любовь нужна, мне нужна ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ. Ваш поступок бесчеловечен. (Это не значит, что Вы – бог, или полубог!) И еще – невоспитан, это, пожалуй, меня огорчает больше всего.
________
26-го, воскресенье.
Кончился бюллетень, но кончилась ли – БОЛЕЗНЬ? А 27-го – письмо, и я безумно счастлива.
________
Прага. 5-го сент<ября> 1923 г.[1355]1355
Письмо написано на последнем листе «Бюллетеня болезни».
[Закрыть]
Дружочек,
Вы настолько чисты и благородны в каждом помысле, так Там живете, а не здесь, что со спокойным сердцем разрешаю Вам писать мне в Моравию, где буду не одна – чтó угодно.
Вы моих писем бойтесь, т. е. или сжигайте, или берегите их. В моих руках жизнь другого человека, жизнь жестока, бойтесь Случайностей, не бросайте моих писем. – Я страстнее Вас в моей заочной жизни: человек чувств, я в заочности превращаюсь в человека страстей, ибо душа моя – страстнá, а Заочность – страна Души. Вы – тут задумываюсь: боюсь, что Вы человек мимолетностей, ощущений, в письмах (Заочности) Вы дорастаете До чувств. Поэтому Вы всё мне можете писать, а я даже не все могу к Вам думать.
Ваше письмо опять висело на волоске, получила его только благодаря задержке в Праге (завтра еду), если бы уехала, как думала – нынче, 5-го, в 10 ч. утра – оно бы меня не застало, и я уехала бы в смуте.
Пишите мне пока в Моравию, вот адрес – впрочем, перепишу его на отдельном листке. Это письмо все-таки из породы вечного, а адреса наши так же мимолетны, как мы сами. Перед самым отъездом напишу Вам еще, мне о многом нужно спросить, о многом сказать.
Шлю Вам свою любовь и память.
МЦ.
Если не соберетесь до 15-го или письмо запоздает, пишите на Прагу, как предыдущее письмо (Smichov и т. д.).
Адрес на обороте, до 15-го, оттуда сообщу, если задержусь.
Прага, 5-го и 6-го сентября 1923 г.
Мое дорогое дитя,
Только что отправила Вам «Бюллетень болезни», – берегите эти листки! Мне они не нужны: память моя – все помнит, сердце же – когда прошла – НИЧЕГО. Никакие листки не помогут. Я просто скажу: «Это была другая» – и, может быть: «Я с ней незнакома».
(Нет, нет, пусть Вам не будет больно, моя нежность, моя радость, у нас еще все впереди!)
Берегите их для того часа, когда Вы, разбившись о все стены, вдруг усумнитесь в существовании Души. (Любви.) Берегите их, чтобы знать, что Вас когда-то кто-то – раз в жизни! – по-настоящему любил. Потому что любовь – тоска: из кожи, из жил, из последней души – к другому. Это протянутые руки, всегда руки: дающие, ждущие, бросающие, закручивающиеся вокруг Вашей шеи, безумные, щедрые, бедные, заломленные, – ах, друг! – если бы я сейчас могла взять Вас зá руку, я бы сразу и все поняла, что для меня еще сейчас и до нашей встречи – неразрешимый вопрос.
Ктó Вы? Что Вы? Слабый Вы или сильный? Ребенок или взрослый? Эстет или человек? Национальность или человек? Профессия – или человек?
В Ваших письмах – не то осторожность, не то робость, не то сдержанность, – ах, нашла! – я не чувствую в Вас упора, рука уходит в пустоту.
________
Сейчас самый настоящий час для встречи. Я ее (в желании своем) не опережала. Но эта тридцатидневная мука (для Вас только – смута, о не спорьте, я ведь не виню!). Богом и жизнью мне зачтется в годá, – друг, ни одной секунды я не верила, что Вы больны, что Вы не можете писать, оцените мое душевное состояние (иных у меня нет!) – словом, мне необходимо Вас видеть и слышать, чтобы поверить или не поверить, отрешиться или вздохнуть.
Милый друг, мое буйство не словесное, но и не действенное: это страсти души, совсем иные остальных. В жизни (в комнате) я тиха, воспитанна, взглядом и голосом еле касаюсь – и никогда первая не беру руки. С человеком я тó, чем он меня видит, чтобы иметь меня настоящую, нужно видеть настоящую, душ во мне слишком много, – все! – я иногда невольно ввожу в обман.
– Увидьте! —
________
А до костров и ночей – далё-еко! По слухам – ведь все бегут из Б<ерлина>?
(Кстати – если – то куда Вы двинетесь?) Дел у меня в Б<ерлине> нет, у меня там только Ваша душа! И меньше всего желаю вваливаться в нее с чемоданами.
Дружочек, если Вы мое дитя. Вы должны быть со мной совсем настежь. Не бойтесь, это единственное на что я льщусь и отчего не устаю. Напишите мне о своей семье, о днях (хотя бы и о «Днях»), о дружбах, – встаньте живым. Я должна знать, кого я люблю.
Будьте прóсты, не ищите фраз, самое дорогое – то, что сорвалось! – срывайтесь, давайте, т. е. позволяйте срываться: словам с губ, буквам с пера, не думайте, не считайте, будьте.
Вы настолько благородны и зорки, что никогда не переточните, не утяжелите, дайте мне верные вехи, дорогу я вызову. Это – мое единственное мастерство.
________
Достоверно: 7-го уезжаю в Моравию. Первое письмо напишите мне на: Praha Smichov, Švedska ulice, č
Извещу Вас открыткой, на следующий же день по приезде, долго ли там пробуду. Смиховский (Пражский) адр<ес> верен.
Посылаю Вам стихи.[1356]1356
Cтихи под общим названием «Час души»:
«Божественно и детски-гол…»
Наклон («Материнское – сквозь сон – ухо…»)
Раковина («Из лепрозария лжи и зла…»)
Заочность («Кастальскому току…»)
«В глубокий час души…»
Письмо («Так писем не ждут…»)
Час души («Есть час Души, как час Луны…»)
[Закрыть]
– Не все – видите, как много, не уместились. Но взяла наиболее Ваши (к Вам). Назовите мое любимое! И – свое любимое. Не забудьте.
Напишите вообще о стихах: дошли ли, и чем дошли, и какие любимые строчки, всё хочу знать. (О, как я знаю свое любимое!) Есть ли, по-Вашему, разница с «Ремеслом».
________
Напишите и о «бюллетене», не слишком настаивая, но так, чтобы я поняла. Будьте гранитной стеной, отсылающей эхо, а не брандмауэром. (Не сердитесь, тем более, что над моими Brand’ами и Brandung’aми – никакие Mauer’ы не властны!)[1357]1357
Brand – пожар; Brandung – прибой; Mauer – стена (нем.).
[Закрыть]
Дайте мне и покой и радость, дайте мне быть счастливой. Вы увидите, как я это умею!
А пока, дитя, до свидания. Не разоряйтесь на экспрессы, не надо, лучше пишите чаще, письма, авось, дойдут.
Как странно, что Вы тó письмо, пропавшее, тоже писали в лесу.
МЦ.
________
Р. S. А «осязать» – нехорошее слово. Это Баба-Яга осязает: мальчикину руку сквозь клетку – помните? И он просовывает кость.
Осязать, это вроде обнюхивать, я не хочу, чтобы Вы меня обнюхивали, это слово – теперь будьте внимательны – в своей отвлеченности (обоняние, осязание и пр.) более грубо, чем просто: обнять. Осязают только руки, обнимает – все-таки и всегда-душа!
Не сердитесь. Вы молоды (кстати у меня целая история в гостинице: никто не верит, что Аля – моя дочь и что мой паспорт – мой паспорт, думают, что я все это сочинила, для каких-то жизненных: здесь в Чехии читай: любовных! – удобств, коих уловить еще не могу)[1358]1358
He удобств, а смысла такого подозрения! (примеч. М. Цветаевой.).
[Закрыть] – Вы молоды, и Вам придется иметь дело со всеми женщинами и словами, и тех и других много, каждой – свои. А «мои» – пригодятся всем, если Вы у меня научитесь, Вы будете не только любовником, но и врачом – а м. б. и творцом – душ.
«Обладать», «осязать», все это нехорошо, и в зоркие минуты вызывает иронию. Есть у немец<кого> поэта Rilke об этом изумительные строки, точно не помню, но приблизительно: «sie sagen „haben“ und keiner weiss, dass man eine Frau so wenig haben kann, wie eine Blume».[1359]1359
«Вы говорите „иметь“ и никто не знает, что нельзя иметь женщину, равно как и цветок» (нем.).: Перефразированные Цветаевой строки из стихотворения Рильке «Du mußt nicht bangen, Gott. Sie sagen: mein…» («Часослов». «Книга паломничеств»).
[Закрыть]
А у Вас и это мое ненавистное (о, я не суффражистка!) слово есть: «Обладая Вашими письмами», (другая фраза: «хочу не только чувствовать, но и осязать») – знаете, как такие вещи пишутся:
«Теперь, держа в руках Ваши письма, т. е. душу»… (и, второе) «хочу Вас не только чувствовать, но и обнять». Ведь смысл тот же, правда? – а лучше доходит, больше трогает, больше веришь, лучше тянешься в ответ.
Выбор слов – это прежде всего выбор и очищение чувств, не все чувства годны, о верьте, здесь тоже нужна работа! Работа над словом – работа над собой. Вот этого я хочу от Вас: созвучности в пристрастиях и оттолкновениях: чтобы Вы поняли, почему я не люблю Х<одасевича> («пробочка над йодом», «сам себе целую руки», а особенно – до содрогания! – стих в «Совр<еменных> Записках» – «Не чистый дух, не глупый скот» – или вроде!)[1360]1360
У Ходасевича «Лишь ангел. Богу предстоящий,// Да Бога не узревший скот// Мычит заумно и ревет.// А я – не ангел осиянный,// Не лютый змий, не глупый бык» («Жив Бог!..», 1923).
[Закрыть] – и почему люблю Мандельштама, с его путаной, слабой, хаотической мыслью, порой бессмыслицей (проследите-ка логически любой его стих!) и неизменной МАГИЕЙ каждой строки. Дело не в «классицизме», – пожалуй, оба классики! – в ЧАРАХ. И, возвращаясь к Вам и к себе: найдите слова, которые меня чаруют, я только чарам верю, на остальное у меня ланцет: мысль.
А из слов это, наверное, наиболее простые.
«Одеяния жестов». Задумываюсь. Это, если верить, что не просто-слова, пожалуй очень хорошо. Жест рукава, сопровождающий руку. Жест плаща вокруг все того же тела. Но это все-таки еще не из тех слов!
Кстати, в одном Вы меня совершенно не поняли, я даже улыбнулась – и умилилась, до того Вы не самоуверенны! «Разница тона и темпа» мною взята, как преимущество в Ваших руках. Ведь я сейчас вдвое распахнутее и вдвое стремительнее с Вами. Это случилось через боль, но это все-таки случилось!
Дитя, Вы никогда не приедете в Прагу? Вам здесь нечего делать? Ведь Вы наверное эсер, а эсеров у нас мно-о-ого, полный «Русский дом».[1361]1361
«Русский Дом», в котором помещался ряд комитетов пражского Земгора, находился на Панской улице.
[Закрыть] С каким-нибудь поручением, а? Подумайте об этом серьезно, люди ведь все время ездят взад и вперед, у всех какие-то дела, я уже привыкла к этому, хотя умерла бы от такой жизни.
Было бы чудно! Я бы показала Вам свою гору, и себя на ней, и город с горы. Впрочем – Впрочем, это то же самое, что мой Берлин: чистейший миф. На все нужны деньги, a noblesse сейчас очевидно oblige[1362]1362
Noblesse oblige – положение обязывает (фр.).
[Закрыть] их не иметь.
Да! Напишите мне правду о Б<ерлине>. Что у вас происходит? На какой год в России похоже? Мыслимо ли там жить? Как мне бы хотелось приехать – хотя бы на неделю! Кто знает, может быть – среди зимы —
________
О Цоссене.[1363]1363
Пригород Берлина. Бахрах, как и Цветаева, навещал там А. Белого летом 1922 г.
[Закрыть] Нет, дружочек, когда бы и где бы – все вышло бы то же! «Дом Искусств»[1364]1364
Объединение деятелей русской литературы и искусства.
[Закрыть] и «Prager-Diele» сразу бы рассеялись: в дымах и в парах и в туманах. И остались бы души: Вы и я. Нет, плохо, что тогда не встретились. У меня было целых два своих блаженных месяца, мы бы ездили за город, и сидели бы по вечерам в самых нищих кафе на заставах, и я бы сейчас знала, кому пишу. Почему не подошли тогда? Я Вас не знала. Это Ваша вина.
________
Какое длинное Post-scriptum! Пора кончать. Доканчиваю это письмо рано утром, завтра ехать, целый день забот. Итак, для достоверности: одно в Прагу, одно – в Моравию. Моравский адр<ес>:
Tschekoslowakei
Moravska Třebova
Veike namesti, č. 24
u Pani Marie Boudovy
– мне —
He пишите экспрессом, теперь Бог сам будет хранить. А можно и так: письмо в Прагу, открытку – в Моравию, я из Моравии сразу напишу, если я задержусь, Вы мне еще туда напишите. Важно не терять связи.
Где Белый? Скажите ему, что я его люблю.
________
Непременно напишите о стихах – и – непременно – какое любимое. А пока – до свидания, моя радость!
МЦ.
Моравска Тшебова, 9-го сентября 1923 г.
Дорогой Александр Васильевич,
Пишу Вам из маленького городочка в Моравии (Mahren, от старинного немецкого Mahre: сказка) под тиканье восьми часов, – в моей комнате, живу у вдовы часовщика. Я здесь на несколько дней, до 16-го, и решила эти дни ничего не делать, это самое трудное, тоскую по стихам и собственной душе. Провожу время в церкви и в лагере. Утром – католическая обедня в огромном старом, если не древнем, костеле, день в лагере (по здешнему: таборе) т. е. русском городке, выстроенном нашими пленными и ныне обращенном в русскую гимназию. Аля уже принята, сразу вжилась, счастлива, ее глаза единодушно объявлены звездами, и она, на вопрос детей (пятисот!) кто и откуда, сразу ответила: «Звезда – и с небес!» Она очень красива и очень свободна, ни секунды смущения, сама непосредственность, ее будут любить, потому что она ни в ком не нуждается. Я всю жизнь напролет любила сама, и еще больше ненавидела, и с рождения хотела умереть, это было трудное детство и мрачное отрочество, я в Але ничего не узнаю, но знаю одно: она будет счастлива. – Я никогда этого (для себя) не хотела.
И вот – десять лет жизни как рукой снятó. Это – почти что катастрофа. Меня это расставание делает моложе, десятилетний опыт снят, я вновь начинаю свою жизнь, без ответственности за другого, чувство ненужности делает меня пустой и легкой, еще меньше вешу, еще меньше есмь. Сейчас за стеной, в кухне, одна из хозяек гостям: «Diejunge Frau ist Dichterin – und schreiben thut sie, wie Perlen aufreihen!».[1365]1365
«Молодая женщина – поэтесса, и она нанизывает стихи, как жемчужины» (нем.).
[Закрыть]
Да, о моем дне, начало которого в костеле: кончается он всенощной в русской самодельной церкви, где чудно поют и служат. Я – дома во всех храмах, храм – ведь это побежденный дом, быт, тупик. В храме нет хозяйства, храм – это дом души. Но больше всего я люблю пустые храмы, днем, с косым столбом солнца, безголосые храмы, где душа одна ликует. Или храм – в грозу. Тогда я чувствую себя ласточкой.
________
Городок старинный и жители вежливые, сплошные поклоны и приседания, мне это нравится, я безумно страдаю от людской откровенности. Здесь даже моя прическа (т. е. отсутствие ее!) нравится, это здесь зовется Haartracht[1366]1366
Прическа (нем.).
[Закрыть] и, оказывается «Kleidet Sie so schön».[1367]1367
«Вам очень идет» (нем.).
[Закрыть] Мне нужно льстить, я ведь все равно верю только на сотую, вот и получается естественное самочувствие человека, которого не ненавидят.
________
Пишите мне в Прагу, по адр<есу>, который Вы знаете. Сейчас иду к русской обедне, первые полчаса буду восхищена и восхищена, вторые буду думать о своем, третьи – просто рваться на воздух, я не могу долго молиться, я вообще не молюсь, но уверена, что Бог меня слышит, и… качает головой.
________
Шлю Вам нежный привет. Простите за отрывочное письмо, мне просто захотелось Вас окликнуть.
10-го сентября 1923 г.
А письмо вчера не отошло, – было воскресенье и не было марки.
Друг, о скольким мне еще надо Вам рассказать! Я сейчас на резком повороте жизни, запомните этот мой час, я даром таких слов не говорю и таких чувств не чувствую. «Поворот», – ведь все поворот! Воздух, которым я дышу – воздух трагедии, в моей жизни нет неожиданностей, п. ч. я их все предвосхитила, но… кроме внутренних, подводных течений есть еще: стечения… хотя бы обстоятельств, просто события жизни, которых не предугадаешь, но которые, радуясь или не радуясь, предчувствуешь. У меня сейчас определенное чувство кануна – или конца. (Чтó, может быть – то же!)
Погодите отвечать, здесь ответов не нужно, ответ будет потом, когда я, взорвав все мосты, попрошу у Вас силы взорвать последний. Наша встреча – страшна для Вас, теперь я это поняла, это меньше всего услада или растрава, и может быть не мне суждено Вас спасти, а Вам меня столкнуть с последнего моста!
(О магия, магия! Как опять все сходится! Ваш «спасательный круг» – о, дитя, дитя, какой я берег?! – и мой мост, темный, последний, над самой настоящей рекой! Это сейчас мое наваждение, я стою в церкви и думаю: мост, мост, кому – на берег, кому – на тот берег, кому – идти, кому – вниз головой лететь! После смерти Блока я все встречала его на всех московских ночных мостах, я знала, что он здесь бродит и – м. б. – ждет, я была его самая большая любовь, хотя он меня. и не знал, большая любовь, ему сужденная – и несбывшаяся. И теперь этот мост опять колдует, без Блока под фонарем, без никого, от всех!)
Начался этот мост с Вас. Сейчас объясню. Вы были первым – за годы, кажется – кто меня в упор (в пространство!) окликнул. О, я сразу расслышала, это был зов в тý жизнь: в любовь, в жар рук, в ту жизнь, от которой я отрешилась. И я отозвалась, подалась на голос, который ощутила как руку. «Безысходная нежность» Вашего первого письма, – о, разве я этого не знаю?! (Чтó я еще другого знаю?!) Я ответила Вам прохладным советом вздоха, чтó мне было ответить еще? Но внутри себя я уже все знала, я приняла Вас не как такого-то с именем и отчеством, а как вестника Жизни, которая ведет в смерть.
Мой дорогой вестник, молодой и нежный, я Вас даром мучила неверием. Вы невинны и Вы меня любите, но хватит ли у Вас силы долюбить меня до конца, т. е. в час, когда я скажу: «Мне надо умереть» из всей чистоты Вашего десятилетия сказать: «Да».
Ведь я не для жизни. У меня всё – пожар! Я могу вести десять отношений (хороши «отношения»!) сразу и каждого, из глубочайшей глубины, уверять, что он – единственный. А малейшего поворота головы от себя – не терплю. Мне БОЛЬНО, понимаете? Я ободранный человек, а Вы все в броне. У всех вас: искусство, общественность, дружбы, развлечения, семья, долг, у меня, на глубину, НИ-ЧЕ-ГО. Все спадает как кожа, а под кожей – живое мясо или огонь: я: Психея. Я ни в одну форму не умещаюсь – даже в наипросторнейшую своих стихов! Не могу жить. Все не как у людей. Могу жить только во сне, в простом сне, который снится: вот падаю с сорокового сан-францисского этажа, вот рассвет и меня преследуют, вот чужой – и – сразу – целую, вот сейчас убьют – и лечу. Я не сказки рассказываю, мне снятся чудные и страшные сны, с любовью, со смертью, это моя настоящая жизнь, без случайностей, вся роковая, где все сбывается.
Что мне делать – с этим?! – в жизни. Целую – и за тридевять земель, другой отодвинулся на миллиметр – и внутри: «Не любит – устал – не мой – умереть». О, все время: умереть, от всего!
Этого – Вы ждали? И это ли Вы любите, когда говорите (а м. б. и не говорили?) о любви. И разве это – можно любить?!
________
Друг, а теперь просьба. Большая. Сделайте мне один подарок. Только сначала напишите, что: да, а потом я скажу. (Ничего страшного.) Мне это хочется иметь из Ваших рук.
(Знаю, что Вы сейчас думаете: не то, это еще для жизни, чтобы как-нибудь жить, это относится к стихам, а не к смерти. Мне просто стыдно просить, не зная, подарите или нет. Ах, я глупее всех семнадцатилетних, которых Вы встречаете!)
________
Вживаюсь в жизнь городка. Здесь старинные люди. Мне подарили платье: синее в цветочках, Dienenkleid,[1368]1368
Простое плитье (нем.).
[Закрыть] обожаю новые платья, особенно жалобные, – о, я не женщина! – я все ношу, что другим не к лицу!
И еще у меня будет новая сумка, вроде средневекового мешочка, какие – знаете? – на старых картинках у молодых женщин на поясе? Старую (коричневую замшевую) мне подарила Любовь Михайловна,[1369]1369
Л. М. Эренбург
[Закрыть] и она мне преданно служила год, а теперь стала похожа на лохматую собаку – или на перчатку для чистки башмаков – я никак не могу расстаться, и все корят.
(Простите за глупости.)
________
Пишите мне в Прагу, 16-го возвращаюсь. Пишите, как писали: настежь. Отвечайте на каждое письмо и любите каждый час своей жизни, мне это необходимо. (NB! Не каждый час своей жизни – а меня!) Меня нужно любить совершенно необыкновенно, чтобы я поверила.
(Я не похожа на нищенку, – а? Но с Вами у меня нет стыда! Я же все время Вас о чем-то прошу.)
________
Недавно я в кофейнике сварила дно спиртовки, которое потеряла, а спирт горел в крышке от пасты для обуви. Когда допила кофейник до дна – обнаружила потерю: страшное черное дно спиртовки (самоё чашечку). – Хороший навар?! – И не умерла.
(Будете ли Вы после этого пить у меня в гостях кофе?)
________
Нежно жму Вашу руку и жду от Вас чудес.
МЦ.
Прага, 20-го сентября 1923 г.
Мой дорогой друг,
Соберите все свое мужество в две руки и выслушайте меня: что-то кончено.
Теперь самое тяжелое сделано, слушайте дальше. Я люблю другого – проще, грубее и правдивее не скажешь.[1370]1370
Речь о К. Б. Родзевиче
[Закрыть] Перестала ли я Вас любить? Нет. Вы не изменились и не изменилась – я. Изменилось одно: моя болевая сосредоточенность на Вас. Вы не перестали существовать для меня, я перестала существовать в Вас. Мой час с Вами кончен, остается моя вечность с Вами. О, на этом помедлите! Есть, кроме страстей, еще и просторы. В просторах сейчас наша встреча с Вами.
О, тепло не ушло. Перестав быть моей бедой. Вы не перестали быть моей заботой. (Не хочу писать Вам нежней, чем мне сейчас перед Вами и собой можно.) Жизнь страстна, из моего отношения к Вам ушла жизнь: срочность. Моя любовь к Вам (а она есть и будет) спокойна. Тревога будет идти от Вас, от Вашей боли, – о, между настоящими людьми это не так важно: у кого болит! Вы мое дитя, и Ваша боль – моя, видите, я совсем не то Вам пишу, что решила.
________
В первую секунду, сгоряча, решение было: «Ни слова! Лгать, длить, беречь! „Лгать?“ Но я его люблю! Нет, лгать, потому что я и его люблю!» Во вторую секунду: «Обрубить сразу! Связь, грязь, – пусть отвратится и разлюбит!» И, непосредственно: «Нет, чистая рана лучше, чем сомнительный рубец. „Люблю“ – ложь и „не люблю“ (да разве это есть?!) – ложь, всю правду!»
– Вот она. —
________
Как это случилось? О, друг, как это случается?! Я рванулась, другой ответил, я услышала большие слова, проще которых нет, и которые я, может быть, в первый раз за жизнь слышу. «Связь?» Не знаю. Я и ветром в ветвях связана. От руки – до губ – и где же предел? И есть ли предел? Земные дороги коротки. Что из этого выйдет – не знаю. Знаю: большая боль. Иду на страдание.
________
Это письмо есть акт моей воли. Я могла бы его не писать, и Вы бы никогда ничего не узнали, одно – здесь, другое – там, во мне (в молчании моем!) все сживается и спевается. Но те же слова – двум, «моя жизнь» – дважды, – нет, я бы почувствовала брезгливость к себе. Мальчик, я Вас чту, простите мне эту рану.
