Текст книги "Письма. Часть 1"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)
ТЕСКОВОЙ А. А
Мокропсы, 2/15-го ноября 1922 г.
Милостивая государыня,
Простите, что отвечаю Вам так поздно, но письмо Ваше от 2-го ноября получила только вчера – 14-го.
Выступать на вечере 21-го ноября я согласна. Хотелось бы знать программу вечера.
С уважением
Марина Цветаева
Адр<ес>: Praha VIII
Libeň Svobodárna
M-r Serge Efron (для МЦ.)
Вшеноры, 5-го декабря 1924 г.
Многоуважаемая г<оспо>жа Тешкова,
(Простите, не знаю имени-отчества).
Мне очень трудно ответить на Вашу просьбу (о лекции) утвердительно, – и по двум причинам: первая: для того, чтобы читать лекции, нужно быть уверенным, что в какой-нибудь области знаешь больше, чем другие, – я же такой области не знаю. Тон с кафедры, силой вещей, – поучительный, я же могу гадать, утверждать, но не поучать.
Причина вторая и, объективно, более веская: в феврале я жду сына (непременно сына!) – и совсем не могу загадывать о мае. Думаю, что я буду так связана, что навряд ли, даже переборов все внутренние препятствия, смогу 21-го мая, в 7 ч вечера, стоять на кафедре.
В Едноте[808]808
А.А. Тескова в то время была председателем культурно-просветительской комиссии Едноты.
[Закрыть] я была несколько раз, но Вас там не видела. Удастся ли 14-го – не знаю, поездки по желез<ной> дороге мне уже трудны, и нет подходящего платья.
А вас повидаю с удовольствием.
Напишите, какой у Вас ближайший свободный день и предупредите открыткой (приходит на второй – третий день) – буду ждать Вас, могу даже встретить.
Если будет хорошая погода – погуляем (здесь чудесные окрестности), дождь и снег – посидим дома и побеседуем, почитаю вам стихи. Познакомитесь, кстати, с моей дочерью и мужем… <…>)
Привет
М. Цветаева.
Мой адр<ес>: Všenory, č. 23 (Р. Р. Dobřichovice)
Ехать до станции Вшеноры (вокзалы: Вильсонов, Винограды, Вышеград, Смихов) – наш дом (23) один из последних в деревне, направо от шоссе, на пригорке, с ярко-голубым забором, <…>
Вшеноры, 11-го января 1925 г.
С Новым Годом, милая Анна Антоновна,
Давно окликнула бы Вас, если бы не с субботы на субботу поджидание Вашего приезда.
Теперь обращаюсь к Вам с просьбой: не могли ли бы Вы разузнать среди знакомых, какая лечебница («болезнь» Вы знаете) в Праге считается лучшей, т. е. гигиенически наиболее удовлетворительной, считаясь с моей, сравнительно малой, платежеспособностью. Как отзываются об «Охране материнства»?[809]809
Родильный дом в Праге на острове Штванице
[Закрыть] (сравнительно – дешевая). Срок у меня – месяц с небольшим, а у меня еще ничего не готово, кроме пассивного солдатского терпения, – добродетели иногда вредной.
Простите, что беспокою Вас столь не-светской просьбой, но у меня в Праге ни одной знакомой чешской семьи, – только литераторы, которые этих дел не ведают.
Шлю Вам привет и не теряю надежды в ближайшем будущем увидеть. – У нас прелестная елка, будет стоять до Крещения (6/19-го янв<аря>), приезжайте, зажжем.
Сердечный привет.
МЦ.
Вшеноры, 2-го февраля 1925 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Вам первой – письменная весть. Мой сын, опередив и медицину и лирику, оставив позади остров Штванице, решил родиться не 15-го, а 1-го, не на острове, а в ущелье.
Очень, очень рада буду, если навестите. Познакомитесь сразу и с дочерью и с сыном.
Спасибо за внимание и ласку.
МЦветаева.
Р. S. Мой сын родился в воскресенье, в полдень. По-германски это – Sonntagskind,[810]810
Воскресное дитя (нем.).
[Закрыть] понимает язык зверей и птиц, открывает клады. Февральский камень – аметист. Родился он в снежную бурю.
Вшеноры, 10-го февраля 1925 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Пишу Вам ночью, при завешенной лампе, почти наугад, – С<ергей> Я<ковлевич> уезжает с утренним поездом, и в суматохе утра не успею… <…>
Я уже сижу, – вчера первый день. С прислугой пока ничего, местные (поденные) очень дороги, 12–15 кр<он> в сутки, жить не идут. Ищем в Земгоре. Моя угольщица (лесовичка) уходит в пятницу – в леса, очевидно. У С<ергея> <Яковлевича> в ближайшие дни 3 экзамена (Нидерле,[811]811
Нидерле Любор – чешский историк-славист
[Закрыть] Кондаков и еще один), и он весь день в библиотеке. Весь дом остается на Але, ибо я даже если встану, недели две еще инвалид, т. е. долженствую им быть. Я не жалуюсь, но повествую. И все это, конечно, минет.
Когда я встану, перепишу Вам кусочек прозы для чешского женского журнала.[812]812
Журнал «Ева», который выходил в г. Оломоуце.
[Закрыть] У меня много прозы, – вроде дневника (Москва, 1917 г. – 1921 г.). Некоторые отрывки уже шли в «Воле России», «Современных) Записках» и «Днях». Дам Вам неизданное. Но хотелось бы наперед знать, примут ли. Для образца прочтите мой «Вольный проезд» в «Совр<еменных> Записках» (не то XIX, не то XX книга). Можно выбрать лирическое, есть юмор, есть быт. Напишите мне и приблизительный размер журнала. Есть у меня и маленькая пьеса «Метель» – новогодняя сценка в лесной харчевне 30-х годов – в стихах, ее бы, я думаю, отлично перевел Кубка.[813]813
Ф. Кубка ранее перевел ее стихотворение «Идешь, на меня похожий…»
[Закрыть] Но экз<емпляр> у меня один (напечатана в 1922 г., в парижском «Звене»). Хотите ознакомиться – пришлю. Если Кубка заинтересуется, было бы очень приятно.
Большая просьба, м. б. нескромная: не найдется ли у кого-нибудь в Вашем окружении простого стирающегося платья? Я всю зиму жила в одном, шерстяном, уже расползшемся по швам. Хорошего мне не нужно, – все равно нигде не придется бывать – что-нибудь простое. Купить и шить сейчас безнадежно: вчера 100 крон акушерке за три посещения, на днях 120–130 кр<он> угольщице за 10 дней, залог за детские весы (100 кр<он>), а лекарства, а санитария! – о платье нечего и думать. А очень хотелось бы что-нибудь чистое к ребенку. Змея иногда должна менять шкуру. Если большое – ничего, можно переделать домашними средствами.
Купила коляску за 50 кр<он> – почти новую, чудесную: одновременно и кровать и креслице. Продавали русские за отъездом.
Постепенно мальчик обрастает собственностью, надеюсь, что она не прирастет.
А вчера я совершила подвиг: уступила С<ергею> Я<ковлевичу> имя Бориса, которого мне так хотелось (в честь моего любимого современника, Бориса Пастернака). Мальчик будет называться Георгий и праздновать свои именины в день георгиевских кавалеров. Георгий – покровитель Москвы и, наравне с Михаилом Архистратигом,[814]814
предводитель небесного воинства в решающей битве против зла; по Апокалипсису, сражался с драконом (ветхозаветн.).
[Закрыть] верховный вождь войск. (Он же, в народе, покровитель волков и стад. Оцените широту русского народа!)
Половина четвертого утра. Кончаю. Все спят, это мой любимый час.
У нас весна, на орешнике сережки, скоро гулять! Тогда Вы к нам приедете и уже не будете плутать.
Спокойной ночи или веселого утра. Надеюсь, что здоровье Вашей мамы с весной поправится.
Простите за почерк
МЦ.
Вшеноры, 15-го февраля 1925 г.
Милая Анна Антоновна,
Посылаю Вам для женского журнала свой «Вольный проезд». Прочтите и подумайте, подойдет ли для женского журнала. Если да и найдется переводчик, очень хотела бы хотя бы письменно с ним сообщиться. Пусть бы мне прислал список не совсем ясных слов и выражений (язык народный) – я бы пояснила.
А не взялись ли Вы сами перевести? С Вами бы наверное столковались. Сейчас, после лежания, очень ослабли глаза, поэтому посылаю уже напечатанное. – Не играет роли?..
…Сегодня целый день в Вашем халате. Приятное ощущение простоты, чистоты и теплоты. Поблагодарите от меня еще раз Вашу милую маму и пожелайте ей здоровья и хорошего лета.
Детские вещи очаровательны, особенно рубашечки. Теперь нужен рост, чтобы их заполнить.
А пирожные – напрасное баловство, никогда не привозите, пусть это будет в последний раз, в честь Георгия.
Целую Вас нежно.
МЦ.
…А чехи тоже забывают! В этом я убедилась тотчас после Вашего ухода: в углу на ящике серый чемодан. Или только побывавшие в России?..
Вшеноры, 26-го февраля 1925 г.
Спасибо за заботу о моей рукописи, но к этому № женского журнала я уже все равно опоздала, – Вы говорили, к 8-му, – нужно выбрать, переписать, перевести. Пришлю, или – надеюсь – передам Вам для следующего №, может быть вместе выберем.
А если устроите «Вольный проезд» в Cest’y – большое спасибо, я знаю этот журнал, – производит прекрасное впечатление<…>
<…> Георгий растет. Ведем с ним длительные беседы, причем говорю и за себя и за него, – и – уверяю Вас – не худший метод беседы! (Приучена к нему своими мужскими собеседниками.)
«Воля России» поднесла ему чудесную коляску <…> Если увидите Слонима,[815]815
М. Л. Слоним был одним из редакторов журнала «Воля России».
[Закрыть] передайте ему (сторонне, не от меня) мое восхищение: я не умею благодарить в упор, так же, как не умею, чтобы меня благодарили, – боюсь, что они все сочтут меня бесчувственной…
До свидания, надеюсь – до скорого. Приезжайте – я всегда дома.
МЦ.
Р. S. Главное забыла: есть прислуга – приходящая – родом из Теплитца. Приходит ежедневно на три часа. Говорим с ней про Бетховена (Toeplitz, Beethovenhaus[816]816
Дом Бетховена (нем.).
[Закрыть]).
Вшеноры, 3-го мая 1925 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Давайте – отложим чтение до июня, очень прошу! Как раз около 12-го будет в Праге Степун, мне очень хочется его послушать,[817]817
В Праге Ф. А. Степун выступил с двумя докладами: «О старых грехах и новых задачах русской демократии» и «Советская и зарубежная Россия»
[Закрыть] а выехать два раза на одной неделе мне не удастся. (Можно ли не предпочесть другого – себе?!) К тому же я сейчас как-то очень устала, а такой вечер требует полного сосредоточения, ведь дело в выборе стихов, – я живу по стольким руслам! Кто мои слушатели? Не для себя же читаешь! (Для себя – пишешь.)
Словом, моя большая просьба: перенесем на июнь<…> <…>Я еще не поблагодарила Вас как следует за Вашу память, доброту, заботу – благодарить легко равнодушных – и, когда сам равнодушен. Некоторые слова, произнесенные, звучат холодно и грубо, совсем иначе, чем внутри. Вот эти внутренние слова мои к Вам – как бы я хотела, чтобы я бы их не произносила, а Вы бы их все-таки услышали!
С большой радостью думаю о Вашем приезде как-нибудь на целый день, с Вами мне легко, – Вы не замечаете быта, поэтому мне не приходится ничего нарушать. Будем ходить и сидеть, а может быть – лежать даже! на траве, на горе – и говорить, и молчать.
А я Вас в прошлый раз даже не напоила чаем! Но это, отчасти Вы виноваты: когда мне с человеком интересно, я забываю еду: свою и его. Но, по-настоящему, г<оспожа> А<ндрее>ва[818]818
А. И. Андреева.
[Закрыть] виновата: в таком хорошем доме должен быть чай. (Иначе, для чего они – «хорошие дома»?!)
Аля в восхищении от Ваших тетрадей. Спасибо. Целуем Вас обе, С<ергей> Я<ковлевич> шлет привет.
МЦ.
Р. S. Госпоже Юрчиновой я уже написала.[819]819
Юрчинова Эва – чешская писательница.
[Закрыть]
Вшеноры, 9-го сент(ября) 1925 г.
<…>…Простите за поздний отклик, сердцем я откликнулась раньше.
Бесконечное спасибо Вам за заботу, рукопись Кубке отправлена, сказал, что раздаст ее частично. Вышло, как всегда, впятеро длинней, чем думала, вместо анекдотических записей о Брюсове-человеке – оценка его поэтической и человеческой фигуры с множеством сопутствующих мыслей. Любопытно, как Вам понравится. Задача была трудная: вопреки отталкиванию, которое он мне (не одной мне) внушал, дать идею его своеобразного величия. Судить, не осудив, хотя приговор – казалось – готов. Писала, увы, без источников, цитаты из памяти. Но, м. б. лучше, – мог бы выйти целый том.
Живем все – С<ергей> Я<ковлевич>, Аля, Георгий, я – хорошо. С<ергей> Я<ковлевич> полтора месяца пробыл в <3емгорской> санатории, поправился,[820]820
В лечебницу Эфрона помог устроить М. Л. Слоним.
[Закрыть] но, увы, объявилась нервная астма, недуг неопасный, но трудно-переносимый. Аля вся в грибах и ежевике, – приедете, угостим вареньем и маринованными белыми, есть даже отдельная баночка для Вашей мамы,[821]821
Севера А. В. – пианистка, преподавательница музыки.
[Закрыть] памятуя ее страсть к грибам.
А у меня план: проведем с Вами как-нибудь целый день – волшебный. В Праге, я приеду. Пойдем в старую часть города, в какие-нибудь места, где никто не бывает, потом в кафе, потом домой, к Вам, – музыка и стихи. Ваша мама любит Шопена? Если Да, буду просить ее, – мой любимый.
Осуществим непременно. Попрошу С<ергея> Я<ковлевича> посидеть, вырвусь и дорвусь до настоящей себя.
Целую Вас. Сердечный привет маме и сестре.[822]822
Тескова Августа Антоновна, писательница.
[Закрыть] Не забывайте… <…>
…Фазанье перо – от Али. Весь лес усеян!..
#11_13#
Вшеноры, 1-го октября 1925 г.
<…>…Вопрос и просьба: не могли бы Вы похранить у себя некоторое время нашу корзинку с вещами? Некоторое время, потому что: либо через три месяца – вернусь, либо, если устроюсь в Париже (в чем очень сомневаюсь) – С<ергей> Я<ковлевич> ее мне вышлет «petite vitesse».[823]823
«Малой скоростью» (фр.).
[Закрыть]
Корзина большая, предупреждаю, – но, может быть, нашлось бы место в передней? Невозможно везти с собой всё, не зная, останешься ли. Очень попросила бы Вас поскорей сообщить мне ответ. Заграничный паспорт на днях будет, визу М<арк> Л<ьвович>[824]824
М. Л. Слоним.
[Закрыть] обещал достать, денег пока нет. Еду с Алей и Муром (самовольное уменьшение от Георгия) – два взрослых билета – и виза – и перевозка – и предотъездная уплата долгов… Но, раз нужно, – думаю, – уеду.
Непременно хочу перед отъездом провести с Вами вечерок. Я у Вас ни разу не была, знаю, что буду жалеть об этом – не хочу жалеть небывшего, а радостно вспоминать бывшее. – Видите, как я сама к Вам в гости напрашиваюсь? —
Отъезд – предполагаемый – после двадцатого этого месяца. Как поеду – не знаю: ужасающе – неприспособлена. Не едет ли, случайно, кто-нибудь из Ваших знакомых? Не знаю, напр<имер>, как устроить с питанием Георгия? Ест он 4 раза в сутки, и ему все нужно греть. Как это делается? Спиртовку ведь жечь нельзя. Впервые я была в Париже шестнадцати лет – одна – влюбленная в Наполеона – и не нуждавшаяся ни в теплой, ни в холодной пище. – Сто лет назад. —
Приезжайте к нам на прощание. Я Вас нежно люблю. Вы из того мира, где только душа весит, – мира сна или сказки. Я бы очень хотела побродить с Вами по Праге, потому что Прага, по существу, тоже такой город – где только душа весит. Я Прагу люблю первой после Москвы и не из-за «родного славянства», из-за собственного родства с нею: за ее смешанность и многодушие. Из Парижа, думаю, напишу о Праге, – не в благодарность, а по влечению. Издалека все лучше вижу. И, может быть, Вы мне сообщите несколько реальных данных, чтобы все окончательно не уплыло в туман. Итак, мне очень хочется побродить с Вами по Праге, пока еще листья есть. Во мне говорит не любитель старины – это тесно и местно, просто – влекусь в тишину. Очень хотелось бы узнать происхождение: приблизительное время и символ – того пражского рыцаря на – вернее – под Карловым мостом – мальчика, сторожащего реку. Для меня он – символ верности (себе! не другим). И до страсти хотелось бы изображение его – (где достать? Нигде нет) – гравюру на память. Расскажите мне о нем все, что знаете. Это не женщина, и спросить можно: «сколько тебе лет?» Ах, какую чудную повесть можно было бы написать – на фоне Праги! Без фабулы и без тел: роман Душ.
Никому не рассказывайте. Ведь не знаю, напишу ли, а будут знать другие – наверное не напишу.
Никому не рассказывайте также о моем отъезде, т. е. о возможности моего невозвращения. И, если вернусь, помогите мне устроиться в Праге, где-нибудь на окраине, хорошо бы – неподалеку от Вас. Мы бы вместе ходили и бродили. Жизнь зá городом не в меру тяжела – даже мне. Столько лишней работы и такая дороговизна на всё, кроме жилища…
…Дорогая Анна Антоновна, сообщите, пожалуйста, адрес г<оспо>жи Юрчиновой, она мне два раза писала открытки, но все без адреса. Кроме того, у нее или у ее знакомой переводчицы – все мои книги и вырезки из газет, хочу знать, что с ними сталось…
26-го октября 1925 г.
<…>…Ради Бога – сегодня же передайте это письмо г<оспо>же Юрчиновой. Денег из Парижа до сих пор нет, ехать мне 31-го, в субботу, необходимо. Иначе я остаюсь без квартиры (1-го уже въезжают) и без провожатых (31-го уезжают в Париж г<оспо>жа Андреева с сыном). Положение трагическое.
Я прошу г<оспо>жу Юрчинову одолжить мне эту тысячу крон. 15-го ноября, на Сокольской ул<ице>, в Земгоре, у г<осподи>на Заблоцкого она их получит. Если парижские деньги придут – получит раньше. Объясните ей, что эти деньги – верные, мое ежемесячное чешское иждивение.
Просить мне не у кого, может быть она соберет среди знакомых. За день за два (в крайнем случае в пятницу) необходимо взять билеты. Поезд уходит в субботу, 31-го, в 10 ч. 45 мин<ут> с Вильсонова.[825]825
Название вокзала в Праге.
[Закрыть]
Если ничего не изменилось, завтра у Вас будет Аля. Может быть через нее уже можно будет узнать ответ.
Спасибо Вам, и Вашей матушке, и сестре за чудесный день. Я Вашу матушку не поблагодарила тогда за игру, – это не значит, что я ее не почувствовала. Ей ведь тогда не хотелось играть Шопена, а она играла, – это меня вдвойне тронуло. Пристрастие мое к Шопену объясняется моей польской кровью, воспоминаниями детства и любовью к нему Жорж Санд.
Целую Вас нежно. Убедите г<оспо>жу Юрчинову, что я не аферист и к деньгам, а главное – к просьбам о них – отношусь с отвращением. (Потому их у меня никогда нет.)
До свидания – через Алю – до завтра… <…>
Вшеноры, 28-го октября 1925 г.
<…>…Аля от Вас вернулась – как из сказки. Конечно, Ваш дом – зачарованный, жилище не трех душ, а – души. И душам в нем – «дома». Остальные же пусть не ходят.
И – очаровательное внимание души к телу – спасибо за чудесный чай с таким чудесным названием и в такой чудесной обертке, за шоколад из времен Гомера, за напоминающие детство – сухари. Спасибо за всё.
Деньги беру и ими спасаюсь. Сегодня телеграмма из Парижа – раньше 12-го не могут. А ехать нужно – не все налажено, а все разлажено – разложено – жить в состоянии отъезда немыслимо.
…Если в субботу не удастся – известим. Но пожелайте (верю в добрую волю) чтобы удалось. И приходите на вокзал – непременно. Если будут другие – все равно. Знайте, что Вы и Ваша семья – те полдня у Вас – лучшее, что я оставляю в Праге…
Париж, 7-го дек<абря> 1925 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Узнаю из письма С<ергея> Я<ковлевича>, что Вы до сих пор от нас ничего не получали. Мы написали Вам с Алей тотчас же по приезде, т. е. на второй день, с подробным описанием дороги, видов, чувств, спутников, разговоров. О последней Чехии – мимолетной Германии – первой Франции. Обо всем.
Потом ждали ответа, потом устраивались, потом я, не отрываясь, дописывала к сроку две последние главы своей поэмы «Крысолов» («Воля России»). Вторично написать не собралась не по отсутствию желания, но по абсолютной занятости: я в Париже месяц с неделей и еще не видела Notre-Dame!
До 4-го декабря (нынче 7-ое) писала и переписывала поэму. Остальное – как во Вшенорах: варка Мурке каши, одеванье и раздеванье, гулянье, купанье – люди, большей частью не нужные – бесплодные хлопоты по устройству вечера[826]826
Первый литературный вечер Цветаевой в Париже состоялся лишь 6 февраля 1926 г.
[Закрыть] (снять зал – 600 фр<анков> и треть дохода, есть даровые, частные, но никто не дает. Так, уже три отказа.) Дни летят.
Квартал, где мы живем, ужасен, – точно из бульварного романа «Лондонские трущобы».[827]827
По приезде в Париж Цветаева первое время жила на рю Руве (на севере города), в квартире О. Е. Колбасиной-Черновой
[Закрыть] Гнилой канал, неба не видать из-за труб, сплошная копоть и сплошной грохот (грузовые автомобили). Гулять негде – ни кустика. Есть парк, но 40 мин<ут> ходьбы, в холод нельзя. Так и гуляем – вдоль гниющего канала.
Отопление газовое (печка), т. е. 200 франков в месяц.
Как видите – мало радости… <…>
…Может быть можно было бы достать у г<оспо>жи Юрчиновой какое-нибудь темное платье мне, для вечера. Никуда не хожу, п. ч. нечего надеть, а купить не на что. М. б. у нее, как у богатой женщины, есть лишнее, которого она уже не носит. Мне бы здесь переделали. Если найдете возможным попросить – сделайте это. Меня приглашают в целый ряд мест, а показаться нельзя, п. ч. ни шелкового платья, ни чулок, ни лаковых туфель (здешний – «uniforme»). Так и сижу дома, обвиняемая со всех сторон в «гордости». С<ергею> Я<ковлевичу> об этой просьбе не говорите, – пишу ему, что у меня всё есть. А платье, если достанете, передайте – «посылает такая-то»… <…>
Париж, 19-го декабря 1925 г.
<…>…Поздравляю Вас с наступающим Рождеством. Волшебный город – Прага: там все подарочно, все елочно. Здесь (нынче 19-ое) ёлкой и не пахнет, в самом настоящем смысле слова. Елка считается германским обычаем, большинство ограничивается сжиганием в (дымящем!) камине – «bûche de Noёl».[828]828
«Рождественское полено» (фр.).
[Закрыть] Подарки к Новому Году, в туфлю. И всё.
Выставки великолепны и – потому – холодны. Жалею детей, соблазняемых всеми окнами. Не отсюда ли – раннее разочарование?
С моим вечером дело, пока, не двинулось. Живу на окраине, ни с кем не вижусь, у наших хозяев у самих забот по горло. Не Париж, а Смихов, только гораздо хуже: ни пригорка, ни деревца, сплошные трубы.
Есть мечта переехать в Версаль, но от меня ничего не зависит… <…>
…Другое горе: нет своей комнаты. Человек приходит ко мне – должен сидеть со всеми. Так было недавно с одной моей знакомой, приехавшей из России. А на людях – я не я, то есть тоже я, но не основная. Врожденная воспитанность заставляет направлять разговор на общие темы, – не интересные никому. И человек меня не видит. Как я – его… (пр. 9 с.)
…Очень много работаю. Только что сдала в «Дни» и «Последние новости» рождественскую прозу.[829]829
25 декабря 1925 г. была опубликована проза Цветаевой: в газете «Последние новости» – «Из дневника», в газете «Дни» – «О любви».
[Закрыть] Просмотрите рождественские номера… <…>.
…Читали ли отзыв в «Днях» о «Ковчеге»? И как встречен «Ковчег» чехами? Напишите. Интересно… <…>
Париж. 30-го декабря 1925 г.
С Новым Годом, дорогая Анна Антоновна!
Мне живется очень плохо, нас в одну комнату набито четыре человека, и я совсем не могу писать. С горечью думаю о том, что у самого посредственного фельетониста, даже не перечитывающего – что писал, есть письменный стол и два часа тишины. У меня этого нет – ни минуты: вечно на людях, среди разговоров, неустанно отрываемая от тетради. Почти с радостью вспоминаю свою службу в советской Москве, – на ней написаны три моих пьесы: «Приключение», «Фортуна», «Феникс» – тысячи две стихотворных строк.
Я не люблю жизни как таковой, для меня она начинает значить, т. е. обретать смысл и вес – только преображенная, т. е. – в искусстве. Если бы меня взяли за океан – в рай – и запретили писать, я бы отказалась от океана и рая. Мне вещь сама по себе не нужна.
Спасибо за привет и ласку. И чудное платье – чье? Читали ли в «Днях» мое «О Германии»?[830]830
Выдержки из дневника 1919 г. «О Германии»
[Закрыть] и узнали ли меня в такой любви?
Здесь много людей, лиц, встреч, но все на поверхности, не затрагивая. С<ергей> Я<ковлевич> очарован Парижем, – я его еще не видела. И, пока, предпочитаю Прагу, её – несмотря на шум, а может быть – сквозь шум – тишину.
Целую нежно Вас и Ваших. Страшно не нравится жить.
МЦ.
Лондон, 24-го марта 1926 г.
Дорогая Анна Антоновна! Привет Вам и Вашим из Лондона, где вот уже две недели. Это первые мои две свободные недели за 8 лет (4 советских, 4 эмигрантских) – упиваюсь. Завтра еду обратно. Рада, но жаль. Лондон чудный. Чудная река, чудные деревья, чудные дети, чудные собаки, чудные кошки, чудные камины и чудный Британский Музей. Не чудный только холод, наносимый океаном. И ужасный переезд. (Лежала, не поднимая головы.) Написала здесь большую статью. Писала неделю, дома бы писала 11/2 месяца. Сердечный привет Вам и Вашим. Люблю и помню…
МЦ.
St. Gilles-sur-Vie, 9-го мая 1926 г.
Запоздалое Христос Воскресе, дорогая Анна Антоновна! (Сейчас последний день нашей русской Пасхи.)
Я уже две недели как в Вандее, одна с детьми, С<ергей> Я<ковлевич> очень занят новым журналом «Версты».
Прочтите, пожалуйста, мою статью «Поэт о критике» во 2-ой книге «Благонамеренного» (только что вышла), за которую меня дружно травят: Адамович, Осоргин, А. Яблоновский и даже Петр Струве, которого, впрочем, еще не читала.[831]831
Георгий Адамович на статью не откликнулся.
[Закрыть]
«Laisser dire»[832]832
«Пусть говорят» (фр.).
[Закрыть] – вот что написано над дверью одного из здешних рыбацких домиков. То же говорю и я.
Дорогая Анна Антоновна, мне очень нужен весь мой матерьял (книги и вырезки), взятый у Кубки г<оспо>жой Юрчиновой. Как ее адрес?
Мой: St. Gilles-sur-Vie (Vendée) Avenue de la Plage
Ker. Eduard.
Спасибо за рыцаря. Такая радость.
Целую Вас и Ваших.
Всего доброго. Где будете летом?
МЦ.
St. Gilles-sur-Vie, 8-го июня 1926 г.
<…> Ваше письмо было для меня большой радостью и поддержкой. Самая большая редкость – чистый подход к вещи, вещь и ты, – так Вы подошли к моему «Поэт о критике».
Статья написана просто (это не значит, что я над ней не работала, – простота дается не сразу, сложность (нагроможденность!) легче!), читалась она предвзято. Один из критиков отметил, что я свою внешность считаю прекрасной (помните о красоте и прекрасности) – я, которая вообще лишена подхода к какой-либо внешности, для которой просто внешности (поверхности, самого понятия её!) нет.
Грызли меня: А. Яблоновский, Осоргин, Адамович (впрочем, умеренно, втайне сознавая мою правоту) и… Петр Струве, забыв на секунду и Кирилла и Николая Николаевича.[833]833
Двоюродный брат Николая II Кирилл Владимирович и его дядя Николай Николаевич. В русской эмигрантской прессе этого времени шли споры о том, кто именно из них должен считаться наследником русского престола.
[Закрыть] Ни одного голоса в защиту. Я вполне удовлетворена.
Но все это уже прошлое. Настоящее вещи – когда она пишется. Дописано – прошло. Самостоятельное существование вещи вне меня – вот цель и итог…
<…>…Погода ужасная, смена дождя и ветра, ходим в зимнем. На этом побережье tous les vents se donnent rendez-vous.[834]834
Все ветры назначают друг другу свидание (фр.).
[Закрыть] Какие-то Норды, Осты, Весты, – и хоть бы один теплый!
Океан. Сознаю величие, но не люблю (никогда не любила моря, только раз, в первый раз – в детстве, под знаком пушкинского: «Прощай, свободная стихия!»).
Она свободная, а я на ней – связанная. Свобода моря равна только моей несвободе на нем. Что мне с морем делать? Глядеть. Мне этого мало. Плавать? Не люблю горизонтального положения. Плавать, ведь это лежать, ехать. Я люблю вертикаль: ходьбу, гору. Равнодействующую сил: высоты и моей. На Океане я зритель: в театре: полулежа: в ложе. Пляж – партер. Люблю в театре только раёк (верх), т. е. горы, которых здесь нет.
Кроме того, море либо устрашает, либо разнеживает. Море слишком похоже на любовь. Не люблю любви. (Сидеть и ждать, что она со мной сделает.) Люблю дружбу: гору… <…>
…Но все-таки радуюсь, что в Вандее, давшей когда-то столь великолепную вспышку воли. В семи километрах от нас, возле фермы Mathieu, крест с надписью: здесь такого-то числа 1815 г. убит Henri de la Rochejaquelin.[835]835
Анри де ля Рошжаклен – предводитель восстания в Вандее, направленного против Французской республики.
[Закрыть] – Вождь Вандеи. —
Народ очаровательный: вежливый, веселый, легко жить. Одежда и головные уборы как века назад. В нашем St. Gilles церковь XIII в.
Дорогая Анна Антоновна, у меня к Вам большая просьба, трудная, не знаю как приступить.
У Новэллы Чириковой[836]836
дочь Е. Н. Чирикова.
[Закрыть] на вилле Боженка во Вшенорах (где жила Андреева) осталась наша большая корзина. Если бы Вы забрали ее к себе, Вы бы нас спасли. Вещи там очень хорошие (всё Муркино приданое), много моих, письма, тетради, всё, что я не забрала с собой, уезжая… <…> Нынче же пишу В. Ф. Булгакову и его жене, живущим во Вшенорах. Они Вам во всем помогут, только нужно списаться или сговориться. Všenory, č. 33 (Булгаков)… <…>
Да! Последняя просьба! На дне корзины должна находиться толстая коричневая немецкая мифология, в переплете, с картинками.
Gustav Schwab – Die schonsten
Sagen des klassischen Altertums
.[837]837
Густав Шваб – Прекраснейшие легенды классической древности (нем.).
[Закрыть]
Эту книгу нужно отправить отдельно, почтой, заказной бандеролью, не багажом. Она мне крайне нужна в возможно скором времени для II ч. Тезея, которую пишу сейчас. Толстый, коричневатый, несколько разъехавшийся том. Там же имя с припиской: книга на всю жизнь… <…>
St. Gilles, 20-го июля 1926 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Потеряла Вашу открытку с адресом, всё надеялась найти при тщательной уборке, она не осуществилась, пишу по старому в надежде, что дошлют.
К 15-му сентября возвращаюсь в Прагу,[838]838
Чтобы не потерять ежемесячное чешское пособие
[Закрыть] на оставшиеся здесь два месяца буду получать половинную стипендию, т. е. по 500 кр<он> вместо 1000 кр<он> Большего в мою пользу ни Булгаков, ни Завадский,[839]839
С. В. Завадский.
[Закрыть] ни другие хлопотавшие добиться не могли. Надеюсь, что прежнюю стипендию возобновят при моем приезде, на 500 кр<он> я с детьми никак не проживу. Выясню это к 15-му августа.
Теперь – в случае прежней тысячи в месяц – можно ли мне надеяться, дорогая Анна Антоновна, устроиться на эти деньги в Праге? Как бы хотелось возле Вас! Район (– думаю о детях, я фабрики и вокзалы, как самое печальное – люблю) должен быть непременно хороший, с близким садом для прогулки. Мне хочется в Прагу, а не за город, чтобы немножко побыть человеком, – не только душой и чернорабочим. Но я связана детьми и деньгами. О квартире думать нечего? Квартира – свобода, но – дорого? недоступно? Нельзя ли было бы найти две комнаты у чехов, любящих русских и не слишком строгих к порядку? Самое лучшее было бы – с уборкой (платила бы прислуге), м. б. с обедом? (только не за общим столом!). В той же Чехии можно жить по-человечески, я жила не по-человечески и устала так жить, заранее устала. Прагу я люблю самым нежным образом, но, по чести, так мало от нее взяла – и не по своей вине. В Праге везде – музыка! Ни разу не была в концерте. Хотелось бы познакомиться с чехами, особенно с женщинами, все это было бы возможно в Праге, невозможно загородом. Я буду жить одна с детьми, как я могу на целый день уехать в Прагу, оставляя Мура одного с Алей. Аля – большая, но девочка, большая девочка. Мур промочит ноги, Мур упадет со стула и т. д. Заместительницы у меня нет, я ни разу не выеду в Прагу. Я знаю себя. В Праге я могу уйти на час – это другое дело, или вечером, уложив Мура, все это другое. Мне хочется влюбиться в этот город, для этого нужен досуг.
Одну комнату – трудно, мне дети не дадут писать, я курю, (Муру вредно) – много вещей и т. д.
Так вот, дорогая Анна Антоновна, обдумайте и ответьте, возможно ли? Если нет – что ж, буду искать загородом, жить где-нибудь же нужно.
Иногда по вечерам я буду приходить к Вам, читать Вам стихи, беседовать, слушать музыку Вашей мамы. Не часто. Не бойтесь. Может быть – когда-нибудь – пойдем с Вами побродить по старым местам. Я люблю Прагу совсем особой любовью, вижу ее городом âmes en peine,[840]840
Неприкаянных душ (фр.)
[Закрыть] – м. б. от тумана?
Я уже здесь не живу, оставшиеся полтора месяца пролетят, я не могу жить тем, что заведомо кончится. Моя Вандея уже кончилась. Вижу уже вечер укладки, утро отъезда. Передышка в Париже – рачьте дале![841]841
Едем дальше! (чешcк.)
[Закрыть] (Безумно люблю этот крик кондукторов, жестокий и творческий, как сама жизнь. Это она кричит – кондукторами!)
Рачьте дале – но куда? У меня сейчас в Чехии ничего твердого нет, в устройстве я совершенно беспомощна. Вильсонов вокзал – куда? Боюсь, что просто сяду с Алей и Муром под фонарь – ждать судьбы (дождусь полицейского).
О здешней жизни уже не пишется, я уже еду. Вы это чувствуете. Больно (не очень, но всё-таки) что эсеры, которых я считала друзьями: Сталинский,[842]842
Сталинский Е. А. – соредактор журнала «Воля России», до 1917 г. был парижским корреспондентом «Русского богатства».
[Закрыть] Лебедев,[843]843
Лебедев В. И. – соредактор журнала «Воля России».
[Закрыть] Слоним – ничего для меня не сделали, даже не попытались. Реально: вступись они – меня бы не сократили на половину, душевно – не понимаю такого платонизма в любви. Их поведение для меня слишком лирично… <…>
– Знаете ли Вы, что редактор Благонамеренного, Шаховской (22 года) на днях принимает послух на Афоне. (Послухпослушник – идет в монастырь.) Чистое сердце. Это лучше, чем редакторство… <…>
St. Gilles-sur-Vie, <1926>
<…> Ваша открытка. Взглянув, я почувствовала странное волнение. В чем дело? Деревья. Деревья, которые я не видела в Париже (фабричный район), которых не вижу здесь (один песок). Деревья, которые люблю больше всего на свете. У моря я у моря, в лесу я – в лесу: mitten drinnen.[844]844
В самой середине, внутри (нем.).
[Закрыть] У моря я в гостях (ненавижу гостить, такой расход любезности!), в лесу я дома, одна, сама своя. Я, по чести, не люблю моря и не думаю, чтобы его можно было любить. Оно несоизмеримо больше меня, я им подавлена. И величие его – не родственное (оттого подавлена!). Всякое величие родственное, но иное величие исключает понятие родства. Таково море. Я охотно отказываюсь (м. б. неохотно, но… приходится!) от родственности в жизни, но с вещью (Ding) я роднюсь. Пусть меня не любят люди, но деревья пусть меня любят. Море меня не любит.
