Текст книги "Письма. Часть 1"

Автор книги: Марина Цветаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

По-моему – важен факт приезда, уже-присутствия. Заочно – всё трудней. Вы бы меня познакомили с чешскими дамами, и они бы помогли. Тем более, что у меня сейчас есть «хорошие» платья, и вид парижский (NB! Помогают охотнее красивым и богатым, Вы это знаете.) Словом, начать не с конца нужды, а с обратного. Их много.

В Праге я конечно буду счастлива: – и это располагает… <…>

…Я могла бы приехать к Вам 15-го, а вечер устроить – 30-го, перед самым отъездом. Подумайте о музыкальной части, чехи так музыкальны, наверное найдется. Можно и пение (хорошо бы старые народные песни, а я читала бы русское народное: свое). Можно устроить чудесный вечер, и для души!

Мой парижский прошел отлично…[937]937
  На вечере 25 мая 1929 г. в зале Вано, Цветаева прочла свои старые стихи, отрывки из поэм «Царь-Девица» и «Молодец», стихи из «После России», отрывки из новой поэмы «Перекоп». В вечере участвовал С. М. Волконский, прочитавший эссе «Репетиция и представление».


[Закрыть] <…>

Медон, 7-го августа 1929 г.

Дорогая Анна Антоновна! Я уже вижу себя у Вас – хотя не знаю где, – не представляю себе улицы, а дом – кажется большой? Комнату помню, одну, где сидели, а другую – из которой шла музыка. Но м. б. у Вас новая квартира, и я ничего не помню… (пр. 4 с.)

…Отправляю Алю на 2 недели в Бретань, к Лебедевым[938]938
  Лебедевы В. И. и М. Н.


[Закрыть] (тем), буду пасти Мура. А осенью – к 1-му ноября? – к Вам, если не передумаете, я не передумаю, ибо ни о чем другом не думаю. Всё, что Вы пишете о вечере, вечерах, очень подходит. И о домах, куда, и о дáмах, с которыми… Отдаюсь всецело в Ваше распоряжение. Боюсь только, что меня начнут расспрашивать о парижских новинках, а у меня только одна новинка – да и та медонская – Мур. «Quel triste plaisir que de s'amuser!»[939]939
  «Какое грустное удовольствие – развлекаться!» (фр.)


[Закрыть] – Taк я смотрю на вечерний Париж. Его приманки – не для меня. Но, в крайнем случае, для поддержания престижа парижанки, могу врать и буду врать… <…>

…О другом, а именно – Хашеке:[940]940
  Хашек Ярослав – чешский писатель-сатирик, автор романа «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны».


[Закрыть] Бравый солдат Швейк. – Знаете, конечно. И очаровывающая и отталкивающая книга. Чешский Иванушка-дурачок, – просто русский денщик. Бездарны места с чистой идеологией, иногда пересол с духовенством, но в целом – даровитый человек и единственная вещь. Как жаль, что так рано умер. И как безнадежна попытка друга (другого!) закончить. Как сразу все добреет и тупеет… <…>

…Из новостей: вышла замуж младшая дочь О. Е. Черновой – м. б. помните? – Адя, за молодого писателя Сосинского,[941]941
  В журнале «Воля России» были опубликованы к тому времени рассказы В. Б. Сосинского «Ita Vita», «Махно», «Рассказы о несуществующем», а также ряд критических статей.


[Закрыть] к<оторо>го м. б. читали в В<оле> Р<оссии>. Рада, что понравилась Гончарова. «Окончание в следующем номере»… <…>

Медон, 6-го сент<ября> 1929 г.

Дорогая Анна Антоновна! Ваше письмо ждала вчера, а получила сегодня. На каком основании (ждала)? Своей уверенности в нем. – «А сегодня будет письмо от А<нны> А<нтоновны>» (Говорила из завтра).

– Мигрень – и чтó? Давайте радоваться! У меня вот шея болит – гланды – Бог еще знает какие, но гланды не я, я – еду. Слушайте: в награду за безвыездное лето, за все тот же лес все в новых сальных бумажках (сгребаю Муркиными граблями и жгу, вопреки полному воспрещению костров), за вот уже месяц неписания (Алина Бретань!) – за все это и другое многое – хочу в середине октября съездить в Бельгию. Близко, дешево, есть где остановиться, новая страна, старые города – С<ергей> Я<ковлевич> недавно был по евразийским делам и в очаровании. Но к Ватерлоо это слово уже не относится, – вещь посильнее! Стоял там, где стоял Наполеон и мысленно следовал за боем. Всего этого хочу и я. Устрою в Брюсселе вечер, который окупит дорогу. Поеду на неделю. А в первых числах ноября – к Вам.

Виделась (после полугодового перерыва, бывали – дольше!) с М<арком> Л<ьвовичем> С<лонимом>, приезжал ко мне, гуляли. Отношения приязненные, очень далекие, он всё сбивается на литературу, а я, как всегда, соответствую. Говорили о поездке в Прагу. Очень советует вечер в Pen Club’e (м. б. неправильно пишу?),[942]942
  ПЕН-клуб – международное объединение писателей. Пражский ПЕН-клуб был основан 15 февраля 1925 г.


[Закрыть] ручается за материальный (гнусное слово!) успех. Обещает перед отъездом дать ряд советов и писем. Жаль, что его не будет, – освободил бы Вас от части хлопот. А с другой стороны, единственной! – не жаль, мне хочется Вашей Праги.

Я Праги совершенно не знаю. Хочу знать всё. Не была ни в одном музее, ни на одном концерте, – только в кафе со С<лонимом>, зато, кажется, во всех. (Была, впрочем на Шаляпине и на Стравинском, но это к Праге не относится.) Зато в садах – была. Какие чудные сады! Хотелось сказать – особенно весною, нет! – особенно зимою, когда никого нет. У меня в Праге есть приятельница. Катя Рейтлингер (дочь легкомысленного отца, к<оторо>го Вы наверное знаете),[943]943
  Рейтлингер К. Н. Отец – Рейтлингер Н. А. – политэконом


[Закрыть] она меня тоже сможет поводить. В Праге я никогда не была свободной, – хотя бы от страха последнего поезда, как чудно будет знать, что некуда спешить. Заматываться мы с Вами не будем: больше всех музеев и концертов я мечтаю о вечерах с Вами – беседах, музыке, тишине. Я от зрелищ и сборищ сразу устаю… <…>

…Куда – зá город? Я лучше Мокропсов и Вшенор места не знаю. Моя мечта – когда-нибудь приехать туда нá лето с Муром, показать ему его колыбель. Он бы в Чехии был счастлив – с гусями, с ручьями! Здесь ему – тесно: в глубь леса не ходим (опасно), а вблизи от дома – всё те же дамы, и пары, и глаза… <…>

…Здесь дети пищат, он, когда на воле, орет, – просто от силы. Неловко, когда орет один – «Мур, нельзя!» – «Но почему же? Здесь же нет соседей!» – Жаль его. Подпражская природа несравненно крупнее подпарижской. Я с тоской вспоминаю реку, сливы, поля, – здесь поля совершенно нет. Как жаль, что у меня в Чехии не было аппарата. Свой привезу, м. б. удастся снять, хоть поеду в самую туманную пору. – Помню один новогодний день в Праге – солнце, синева, сброшенное пальто. («Прага» – собирательное, дело было в родных Мокропсах.) Проще: Мокропсы была деревня, со всем деревенским: гусями, козами, даже – кузницей! Здесь ничего этого нет: пригород, сплошная лавочка. Многие (особенно женщины!) бы со мной поменялись, но мне Créme Toucalon[944]944
  Крем Тукалон (фр.).


[Закрыть] не нужен, а что кроме? Сознание, что в Париже? Слишком залюбленный город, я актерам не поклонница.

Если бы Вы сюда приехали, мне все бы это сразу понравилось – от желания, чтобы понравилось, и сознания, что нравится – Вам. И я бы места нашла, чай, несомненно, есть. Но такого загаженного леса Вы и в худшем сне не видели! Все бросают. Не земля, а сплошные консервные жестянки – гнусные. (В 40° в тени (вот уже неделя!) есть консервы, когда рынок лопается от зелени. Пьют, кстати (зимняя норма!) по 4 литра вина в день, не считая «аперитивов»)… <…>

Медон, 30-го сентября 1929 г.

Дорогая Анна Антоновна! Получили ли Вы мое письмо-недели две назад – с детскими карточками – не заказным? Писала в Прагу, как Вы просили. Есть новости: 20-го в Брюсселе мой вечер и оттуда я могла бы прямо проехать в Прагу. Но – вопрос: будет ли к тому времени все готово для моего вечера? Когда Вы его предполагаете?.. <…> Главная забота по вечеру в предварительном распространении билетов. Пражский вечер нужно устроить по образцу парижских. Отпечатываются билеты – приглашения (прилагаю образец) и распределяются между устроителями вечера (Вами – и?). Билеты без указания цены, вроде как бы почетные, и предназначаются для богатых – кто сколько даст. В Париже минимум – 25 франков), в Чехии возьмем – 25 крон. Каждый устроитель сам продает, сколько может, остальные же просит (купившего) распространить между его знакомыми, предупреждая о цене. Словом – распространение по периферии. В день вечера – верней: ко дню вечера – непроданные билеты возвращаются… <…>

…Нужен один основной вечер, – первый, – козырной, в зале, вмещающем не меньше 300 человек. Потом можно и вечерки, – отдельный прозы, например, которые тоже что-нибудь дадут (по образцу Рейна (кабы Rheingold![945]945
  Золото Рейна (нем.).


[Закрыть]) с притоками). Да! Слоним советует отдельный вечер в Pen Club'e – Ваше мнение? – Смогу прочесть, по-французски, прозу, и м. б. Вы прочтете по-чешски из моего Рильке. (Или чехов заденет – «австриец»? Не думаю.) Основной вечер. Нужна музыка. Хорошо бы пение чего-нибудь народного чешского. Но – найдем ли мы даровых участников (участниц)? В Париже идут охотно. Нет ли у Вас, среди знакомых, хороших голосов или рук (рояль, скрипка). Музыка необходима. Не могу же я полтора или два часа сряду читать стихи. А так, с музыкой – 2 отделения: I – музыка, II – стихи, или даже три. С передышкой. – Чехи музыкальны. – Подумайте. – «Не согласились ли бы Вы выступить на вечере М<арины> Ц<ветаевой>» – и т. д… <…>

…Можно будет на вечере у отдельного столика устроить продажу автографов, – если удобно? Мне всё равно – ибо денег со стихами не связываю, или: стихи от денег не хуже, а деньги от стихов – лучше. (NB! Я бы сама купила такой автограф – Ахматовой, например.) Но если в Чехии это – «дурной тон» – не будем.

Итак: найдите зал (не меньше как на 250 чел<овек>!), бескорыстных участников-музыкантов (певцов или инструмент – что будет, хорошо бы – хороший женский голос, вообще вечер нужно под женским знаком)… (пр. 9 с.)

– О женском участии в устройстве. О женских руках. Верю в них – и знаю их. Помните, у Р<ильке> – «Diе Liebenden»[946]946
  «Любящие» (нем.).


[Закрыть] и у Беттины[947]947
  Беттина Брентано (в замужестве фон Арним) – немецкая писательница.


[Закрыть] – «Ich will keine Gegenliebe!»[948]948
  «Я не хочу ответной любви!» (нем.)


[Закрыть] Женщины живы сочувствием. Кроме того – в нашем реальном случае – женщины гордятся своими, приобщая и приобщаясь. Много смеются над женскими журналами. Мне они – милее мужских, с их политической грызней и сплетнями… <…> «Евразия» приостановилась,[949]949
  Еженедельник «Евразия», в редакции которого работал С. Я. Эфрон, перестал выходить осенью 1929 г.


[Закрыть] и С<ергей> Я<ковлевич> в тоске, – не может человек жить без непосильной ноши! Живет надеждой на возобновление и любовью к России.

А Мур, как я, – любовью к жизни. Только он – веселей меня (NB! никогда не была веселой), действеннее. Но нрав и темп – мои… <…> Он страшно русский, на лбу написано. С каким-то вызовом – русский. – Что с ним будет дальше? Дети его не любят. Женщины – да… <…>

Брюссель, 26-го октября 1929 г.

Дорогая Анна Антоновна! Ваше письмо мне переслали в Брюссель. Расскажу Вам о своем вечере. Здесь колония маленькая, бедная и правая, т. е. – увы! – бескультурная. Но все-таки набралось около ста человек, – для литературного выступления успех невиданный! Чистый сбор 70 бельг<ийских> франков, т. е. 50 франц<узских>. Дорога, паспорт, виза, жизнь – не меньше 400 фр<анков>. Но могло быть и хуже, по крайней мере покрыты расходы по залу и объявлениям. Живу я здесь у очень милых и сердечных людей, но не отдыхаю, п. ч. всё время езжу, хожу, осматриваю, разговариваю. И больше всего – выслушиваю. Все, с кем мне приходится встречаться, проголодались по новому человеку.

Бельгия мне напоминает Прагу, – тишина, чистота, старина. Была, кроме Брюсселя, в Антверпене, в Брюгге и на море. Концы маленькие. Брюгге – лучшее, что я видела в жизни. Сплошная Slata ulička.[950]950
  Злата уличка (чешcк.) – улица в старой Праге.


[Закрыть] Но – с веянием моря, к<отор>ое здесь рядом.

Мечту о Праге не оставила. Будем ждать. Лучше бы вечер до января, ибо м. б. повлияло бы на продление иждивения. С<ергей> Я<ковлевич>, с перерывом Евразии, ничего не зарабатывает, мои доходы Вы знаете. Если и 500 чеш<ских> крон кончатся – не знаю, что будем делать… (пр. 32 с.)

…Пишу в 7 ч. утра, в мансардной комнате, где живу и всегда хотела бы жить: чистота, пустота.

Обнимаю Вас, сердечный привет Вашим. Как здоровье всех?

МЦ.

Как Вам нравится мальчик-фонтанчик?..[951]951
  Вероятно, имеется в виду изображение знаменитого брюссельского фонтана «Маннекен-Пис».


[Закрыть]

<1929>

Дорогая Анна Антоновна! Давным-давно от Вас нет вестей. (В последний раз писала Вам из Брюсселя, – письмо, не открыточку.) А у нас – печальные: на почве крайнего истощения у С<ергея> Я<ковлевича> возобновился старый легочный процесс – пока не активный, но грозный именно из-за этого истощения… <…> Врачебная помощь нам обеспечена, но главное дело в санатории (отъезд, отдых, воздух, покой) = больших деньгах. Евразия кончилась, а с ней и редакторское скромное жалование, живем в долг, – куда там санатория! А она нужна. Нужен, помимо режима (питания) воздух, которого я не могу дать – (а Медон в котловине и с 4 ч. дня в парý от близкого сырого леса) и покой – который при нашей жизни – невозможен… <…>

…Ради Бога, чтобы только не прекратилось в 1930 г. чешское иждивение! Тогда мы совсем пропали. Вот я полгода писала Перекоп (поэму гражданской войны) – никто не берет, правым – лева по форме, левым – права по содержанию. Даже Воля России отказалась – мягко, конечно, – не задевая, – скорее отвела, чем отказалась. Словом полгода работы даром, – не только не заплатят, но и не напечатают, т. е. не прочтут.

О поездке в Чехию – увы (и какое увы! целый вой) – сейчас думать не приходится. С<ергей> Я<ковлевич> должен уехать по крайней мере на три месяца. Отложим до весны, – м. б. и лучше, – поездим с Вами по окрестностям, вспомним те годы – для меня – несчастно-счастливые. М. б. к весне и Вам будет легче наладить мой приезд (выступления). Сейчас Вы молчите – значит не выяснено или не вышло. От Праги не откажусь ни за что, не отказывайтесь от меня и Вы… <…>

…Откликнитесь скорее: надеюсь (!) что с вечером еще не наладилось.

Видаюсь с М<арком> Л<ьвовичем>, он стал лучше: менее самонадеян, более отзывчив. Дай ему Бог… <…>

Медон, 25-го декабря 1929 г.

Дорогая Анна Антоновна!

Сердечно поздравляю Вас с праздником Рождества Христова и с наступающим Новым Годом! Мне жалко этой цифры – 29, рука свыклась, глаз свыкся… <…>

…Третьего дня уехал С<ергей> Я<ковлевич> – в Савойю. Друзья помогли, у нас не было ничего. Перед отъездом проболел целую неделю, – 39°, безумные боли в желудке. Пять дней ничего не ел, – только чай. Уехал во всяком случае на два месяца… <…>

…Полтора месяца ничего не писала, извелась, жизнь трудная. Весь день раздроблен на частности, подробности, а вечером, когда тихо – устала, уж не могу писать, голова не та.

Теперь, с отъездом С<ергея> Я<ковлевича>, опять примусь. Я всегда взваливаю на себя гору. Очередную. Федра – Гончарова – Перекоп. – Ныне – но не называю, чтобы не сглазить.[952]952
  Сразу после окончания «Перекопа» Цветаева летом 1929 г. приступила к работе над «Поэмой о Царской Семье».


[Закрыть] Что бы мне писать восьмистишия! Беспоследственные и безответственные. А то – источники, проверка материалов, исписанные тетради, вся громадная работа до. «Как птицы небесные»… Нет. <…>

Медон, 21-го anpeля 1930 г.

<…>…Сначала были заботы – болезнь С<ергея> Я<ковлевича>, хлопоты, Алино учение, т. е. моя связанность с домом, подготовка к вечеру (в субботу, 26-го – Вечер Романтики[953]953
  Вечер состоялся в большом зале Географического общества


[Закрыть]) – а теперь стряслось горе, – какое пока не спрашивайте – слишком свежó, и называть его – еще и страшно и рано.

Мое единственное утешение, что я его терплю (subis), а не доставляю, что оно – чистое <…> На горе у меня сейчас нет времени, – оказывается – тоже роскошь.

– Даст Бог – как-нибудь… <…>

…Не сердитесь, дорогая Анна Антоновна, за такое эгоцентрическое письмо. Вам пишет человек – под ударом.

Не знаю, знаете ли, т. е. писала ли – мой Мóлодец сейчас переводится на английский язык, уже кончен – Гончаровские иллюстрации тоже – все дело за издателем, к<отор>ый по всей вероятности найдется. Тогда все-таки получу авторские, хоть что-нибудь.

Сама перевожу его на франц<узский>, – стихами – сделана половина, авось летом кончу, нужно кончить.

Простите за долгое молчание, люблю и помню Вас всегда.

МЦ.

– Бедный Маяковский! (Ваш «сфинкс».) Чистая смерть. Всё, всё, всё дело – в чистоте… <…>

<Сентябрь 1930>

St. Pierre de Rumilly

(Haute Savoie)

Château d'Arcine

– мне —

Это Сережин адрес, но у нас своего нету.

Дорогая Анна Антоновна!

Наконец Вам пишу. Лето прошло как сон, – в работе всегда так, а работы – впрочем Вы сами знаете – сколько. Живем даже не в деревне, а над деревней, под самой горой, без хозяев, в маленьком chalet[954]954
  Домике-хижине (фр.).


[Закрыть] с огромным двором – сараи, сеновалы, мельница, всё старое, наполовину отслужившее. Нашему домику сто лет ровно.

С<ергей> Я<ковлевич> за три километра, в настоящем замке XV века, в котором ныне русский пансион. Он там уже 8 месяцев, – платит Кр<асный> Крест. Видимся почти ежедневно, то мы к нему, то он к нам. Раз в неделю ходим – Аля, Мур и я – в соседний городок La Roche на рынок, закупаем на целую неделю. В деревне ни овощей, ни мяса нет.

Природа здесь очень живописная, но Чехию люблю несравненно больше. Леса сырые, не тропинки, а ручьи, не дороги – потоки. Слишком много воды, и не только из-за дождливого лета: близость снеговых гор. Лес неприветливый, мрачный, вроде тайги, – весь в плюще и в ежевике, не продерешься. А под ногами – вода. Прогулки только дальние, на целый день, ближних, как в Чехии, нет, т. е. одна: в тот же La Roche, шоссе – слава Богу почти без автомобилей.

Но народ чудный: вежливый, радушный, честный, добрый – как во времена Руссо. Он в этих местах провел всю молодость… (пр. 7 с.)

…За лето кончила перевод на франц<узский> (стихами) своего Мóлодца, к к<оторо>му Гончарова давно уже закончила иллюстрации, и написала ряд стихов к Маяковскому – думаю отдать в Волю России[955]955
  Цикл «Маяковскому» был опубликован в № 11/12 «Воли России» за 1930 г.


[Закрыть]… <…>

Медон, 17-го окт<ября> 1930 г.

<…> …Я Вас всегда помню, т. е. Вы всегда во мне присутствуете. Свидание с Вами было бы одной из огромных радостей моей жизни. Жаль, что меня никак не пристегнешь к Достоевскому, а то бы – чудный повод к встрече.[956]956
  Семинар по изучению творчества Ф. М. Достоевского, который должен был пройти в Праге в 1931 г.


[Закрыть] Если бы Лескова чествовали – встретились бы. Из русских писателей это мой самый любимый, родная сила, родные истоки. Мне, чтобы о человеке сказать, нужно его любить пуще всего. И о Лагерлёф сказала бы.[957]957
  Лагерлёф Сельма – шведская писательница. Ее роман «Сага о Йесте Берлинге» был одним из самых любимых произведений Цветаевой.


[Закрыть] И о Сигрид Унсет[958]958
  Унсет Сигрид – норвежская писательница.


[Закрыть] – читали ли Вы ее? Замечательная книга. Норвежский эпос. Трилогия: Der Kranz – Die Frau – Das Kreuz.[959]959
  Венок – Женщина – Крест (нем.).


[Закрыть] Лучшее что написано о женской доле. Перед ней – Анна Каренина – эпизод. Вся вещь называется: Kristin Laurins-tochter.[960]960
  Кристин, дочь Лавранса (нем.).


[Закрыть] Когда-нибудь да эту книгу приобрету. После нее долго ничего не хотелось читать.

9-го мы вернулись из Савойи. Жизнь трудная: С<ергей> Я<ковлевич> без работы – Евразия кончилась, а ни на какой завод его не примут, – да и речи быть не может о заводе, когда за 8 мес<яцев> прибавил всего 5 кило, из к<отор>ых уже сбавил два. Это больной человек. – Сейчас поступил на курсы кинематографической техники, по окончании которых сможет быть оператором. – Кончала Мóлодца, это моя единственная надежда на заработок, но нужно ждать, зря отдавать нельзя, – 6 месяцев работы. Живем в долг в лавочке, и часто нет 1 фр<анка> 15 с<антимов>, чтобы ехать в Париж.

Иногда я думаю, что такая жизнь, при моей непрестанной работе, все-таки – незаслужена. Погубило меня – терпение, моя семижильная гордость, якобы – всё могущая: и поднять, и сбросить, и нести, и снести. Если бы я была как все женщины моего круга (NB! а есть ли у меня круг?!) – или как все писатели (моего круга, которого уже заведомо нет!), за меня бы все делали, а я бы глядела. Женщина бы глядела, а писатель бы писал. Если буду жить в другой раз – буду знать.

Очень огорчена, дорогая Анна Антоновна, Вашим неудачным летом, погода и у нас была ужасная, но была – тишина. Удивляюсь, что богатые так дорого оплачивают шум, которого так много на улице.

Оставила в Савойе – в квартире запрещено – безумнолюбимую собаку, которую в память Чехии я окрестила: Подсэм (поди сюда?). Это был chien-berger – quatre-yeux,[961]961
  Собака-пастух – четырехглазая (фр.).


[Закрыть] черная, с вторыми желтыми глазами над глазами-бровями. Никого за последние годы так не любила.

Мóлодца кончила совсем (рифма: Подсэм!), на днях повидаю Гончарову, будем думать – что дальше? Сейчас продолжаю большую вещь, начатую еще прошлой зимой. Писать некогда, но всё-таки пишу. Жизнь, из-за безденежья, еще не налажена. Никого, кроме Гончаровой, из парижских, не хочется видеть:

у всех настолько другая жизнь – и внешняя и внутренняя. – Распродаю вещи, прекрасные шелковые платья, которые когда-то подарили – за грош.

Да! Совсем о другом: подружилась – издалека – со старой (годами, а не сердцем) приятельницей Рильке,[962]962
  Нанни Вундерли-Фолысарт.


[Закрыть] живет в Швейцарии, на чудном Bodensee.[963]963
  Боденское озеро (нем.).


[Закрыть] там у нее старый дом в старом саду. Шлет мне все его книги, вчера получила второй том его писем, чудное издание Insel-Verlag'a.[964]964
  Издательство «Инзель» (нем.).


[Закрыть] Большая радость… <…>

…Спасибо, что переводите, или думаете переводить, Гончарову. Можно было бы предложить журналу поместить с иллюстрациями – снимками ее картин – как сделали сербы (в Русском Архиве – видали?). Вещь бы оживилась, – и чехи ведь очень любят графику?

Как мне бы хотелось сходить с Вами в ее мастерскую. Сделаемте так, чтобы увидеться! На чествование Достоевского у меня мало надежды. Кстати – прекрасную тему Вы выбрали! Мало живой природы, но когда есть – незабвенная. Я бы сказала о Д<остоевском>, что у него все как во сне – без цвета, неокрашенное, в ровном условном свете ф<отографи>ческой пленки, только очертания. Помню Ипполита где-то на даче, «клейкие листочки» Ивана,[965]965
  Ипполит, Иван – персонажи романов Ф. М. Достоевского «Идиот» и «Братья Карамазовы»


[Закрыть] – а еще?.. <…>

Медон, 22-го января 1931 г.

<…> …С французским Молодцем пока ничего не вышло. Издательский кризис. Поэтов не издают совсем. 8 месяцев работы. – И иллюстрации Гончаровой (очень здесь известной) не помогли.

Перекоп (6 месяцев работы) – лежит. В<оля> Р<оссии> взять не может (Добровольчество!), а Современные Записки даже не ответили. Такова же судьба вещи, которую сейчас (уже около года) пишу. Всё это – на потом, когда меня не будет, когда меня «откроют» (не отроют!).

Друзей у меня, кроме Е. А. Извольской,[966]966
  Извольская Е. А. – писательница, публицистка, переводчица


[Закрыть] нет. С Гончаровой что-то остыло. М. б. в обиде, что Аля поступила в школу?.[967]967
  Во французскую школу по классу иллюстраций


[Закрыть] Держалось – моей заботой о ней и ее с Алей, обе кончились. Приду – рада. Не зовет – никогда.

А Е. А. Извольская выше головы занята переводами и статьями, физически нет времени встречаться, видимся на лету, нá людях. Я бы хотела друга на всю жизнь и на каждый час (возможность каждого часа). – Вас. – Кто бы мне всегда – даже на смертном одре – радовался. Такого нет. Есть знакомые, которым со мной «интересно» – и домашние, которым со всеми интересно кроме меня, ибо я дома: – посуда – метла – котлеты – сама понимаю.

Простите за: я, мне, меня, но правда – некому и не к кому! Обнимаю Вас

МЦ.

Медон, 25-го февраля 1931 г.

Дорогая Анна Антоновна!

Еще раз повторяю Вам: живи я с Вами (хотя бы в одном городе, хотя бы в одной стране) у меня была бы другая жизнь, вся другая. Мое горе с окружающими в том, что я не дохожу. Судьба моих книг. Всякий хочет 1. попроще 2. повеселей 3. по-нарядней. Так одинока как это пятилетие я никогда не была. Дома я вроде «стража беспечности»[968]968
  Полицейский (устар.).


[Закрыть] (как мне нравилось это чешское название!) – роль самая невыгодная. Весь день дозирать, направлять, и всё по мелочам. Иногда с горечью думаю: все у меня в доме и все вокруг более «поэты», чем я. У меня от «поэзии» – только моя несчастная тетрадь.

У меня нет человека, к которому бы я могла придти вечером, сбыв с плеч день, который, раскрыв дверь, мне непременно обрадовался бы, ни одного человека, которого не надо бы предварительно запрашивать: можно ли? Я здесь никому не нужна.

Есть – знакомые. Но какой это холод, какая условность, какое висение на ниточке и цепляние за соломинку. Какая нечеловечность… <…>

– Гончарова. С Гончаровой дружила, пока я о ней писала. Кончила – ни одного письма от нее за два года, ни одного оклика, точно меня на свете нет. Если виделись – по моей воле. Своя жизнь, свои навыки, я недостаточно глубоко врезалась, нужной не стала. Сразу заросло.

Про мужчин и не говорю. Плохие друзья! Тот же М<арк> Л<ьвович>. Виделись раз – час. Разговоры о литературе, равнодушные. Даже не «что пишете?», а «что из того, что пишете, пойдет для Воли России?» Что я для него? Сотрудник.

Когда С<ергей> Я<ковлевич> в прошлом году уезжал в санаторию, у нас месяцами никого не было. Дверь молчала, а если стучала, то – либо газ, либо электричество… <…>

Я всю жизнь, с детства тянулась к людям старшим и лучшим меня. Скучала: сначала с детьми, потом с подростками, потом с молодежью, ныне – с людьми моего возраста, завтра – с завтрашнего.

Как бы мне хотелось кого-нибудь доброго, мудрого, отрешенного, никуда не спешащего! человека – не автомобиля, – не газеты («Quotidien»).[969]969
  «Ежедневная газета» (фр.). – французская правая газета.


[Закрыть]

– С писательскими делами мне – не лучше. 1928 г. – 1931 г. Из всего написанного напечатана только моя Гончарова, которую Вы знаете. Перекоп (6 мес<яцев> работы) и французский Мóлодец (8 мес<яцев>) – лежат. Первого не взяли ни В<оля> Р<оссии>, ни Совр<еменные> Записки, ни Числа.[970]970
  «Числа» – литературно-художественные сборники, выходившие в Париже под редакцией И. В. де Манциарли и Н. А. Оцупа.


[Закрыть] Второго («Le Gars»[971]971
  «Молодец» (фр.).


[Закрыть]) слушало несколько поэтов, хвалили все, никто пальцем не двинул. «Отнесите туда-то, но будьте готовы к отказу» (на днях, один из редакторов «Nouvelle Revue Francaise»[972]972
  Брис Парэне – писатель и философ, член редколлегии этого журнала, секретарь издательства Gallimard.


[Закрыть]). Спрашивается – зачем тогда нести?

Не зарабатываю ничего.

«Перекоп» мне один знакомый перепечатывает на машинке[973]973
  Н. П. Гронский.


[Закрыть]). ], как кончит, пришлю Вам оттиск, в печатном виде Вы его никогда не увидите.

Очередное, даже сегодняшнее. М<арк> Л<ьвович> настойчиво просил меня статьи для 1-го № Новой Литературной Газеты. Написала о новой детской книге[974]974
  «О новой русской детской книге». Опубликована в журнале «Воля России»


[Закрыть] – там, в России, о ее богатстве, сказочном реализме (если хотите – почвенной фантастике), о ее несравненных преимуществах над дошкольной литературой моего детства и – эмиграции. (Всё на цитатах.) Но тут-то и был «Hund begraben».[975]975
  «Собака зарыта» (нем.).


[Закрыть] Нынче письмо: статьи взять не могут, п. ч. де и в России есть плохие детские книжки.

Писала – даром.

(NB! В статье, кстати, ни разу! «советская» – все время: русская, ни тени политики, которая в мою тему (дошкольный ребенок) и не входила).

Деньги, на к<отор>ые издается газета, явно – эмигрантские. Напиши мне Слоним так, я бы смирилась (NB! не стою же я – эмигрантских тысяч!), так я – высокомерно и безмолвно отстраняюсь.

Всё меня выталкивает в Россию, в которую я ехать не могу. Здесь я ненужна. Там я невозможна. <…>

…К довершению всего у меня на почве общего истощения (ходила в клинику, смотрел при 20-ти студентах профессор) вылезла половина брови, – прописал массаж и мышьяк: ничего не растет, так и хожу с полутора бровями. Но к этому отношусь созерцательно, ничего кроме иронии не чувствую. Точно не моя… (пр. 8 с.)

…Читали ли Вы замечательного Петра I – Толстого[976]976
  «Петр I» – исторический роман А. Н. Толстого. Ceskoslovenska rusistika. 1969. № 2).


[Закрыть] (к<отор>ый в России).

Медон, 27-го февраля 1931 г.

Дорогая Анна Антоновна!

Вот уже поистине – пришла беда раскрывай ворота!

Я попала в самую настоящую беду… <…> 24-го декабря я получила по чеку деньги, и они ошибкой вместо 6 фунт<ов> выдали мне 10 ф., т. е. вместо 750 фр. – 1250, т. е. я им должна 500 фр… Расписка этой операции у них налицо… <…>

А теперь надо отдавать… <…> Главное горе в том, что этот чек был последний, что помогавший нам Св<ятополк>-Мирский (Вёрсты – критик) больше помогать не может (Потому-то я и подумала, что в последний раз прислал больше!)… <…>

Словом, умоляю Вас, дорогая Анна Антоновна, каким-нибудь чудом достать мне половину этой суммы – т. е. 250 фр… После вечера (будет весной) отдам. Вечер, какой ни есть, всегда дает 11/2 тыс<ячи> франков… <…>

Медон, 12-го марта 1931 г.

<…>…Открытку и коробку получила – сердечное спасибо. Точно гора (содержание открытки) с плеч свалилась! Мне помогают только женщины – так, впрочем, было всю жизнь.

Пытаюсь устроить свой Перекоп в «Россию и Славянство», – боюсь только платить не будут: очень бедны. И дайте мне добрый совет: как по-Вашему, не прекратят ли чехи иждивение из-за моего сотрудничества – т. е. напечатания вещи – в правом органе? Но что же мне делать, когда ни Совр<еменные> Записки, ни Числа, ни Воля России не берут? В России и Славянстве сотрудничает Бем.[977]977
  Бем А. Л. – историк литературы, критик, доцент русского языка в Пражском университете, бессменный руководитель пражского «Скита поэтов».


[Закрыть]

Об иждивении: другие писатели получили извещение, что иждивение кончилось, я получила анкету, которую, заполнив, отослала. Прошло два месяца – ничего. Тогда я обратилась к Марку Львовичу, он очевидно напомнил обо мне, и я получила деньги с пометкой: пока что за январь. С тех пор – ничего, т. е. за февраль и март – ничего.

К М<арку> Л<ьвовичу> обращаться не хочется из-за истории со статьей (заказал и не принял), обращаюсь, дорогая Анна Антоновна, к Вам. Другие писатели уверяют, что иждивение мне осталось, ибо я не отказ получила, а анкету. М<арк> Л<ьвович> достоверно говорил мне, что оставлено мне и, кажется, еще Ремизову. В чем дело? Почему не шлют? Расскажите о моем положении: больной муж, двое детей, издательский кризис, – жить не на что. Без этих денег мы пропадем.

Сначала ждали каждый день, должали в счет, теперь и ждать перестали. Не получено за февраль и март. (Всегда присылали 3-го – 4-го)… <…>

Медон, 20-го марта 1931 г.

<…> …Весна моя начинается грустно: неожиданно в гостях узнала от приезжего из Москвы, что Борис Пастернак разошелся с женой – потому что любит другую. А другая замужем, и т. д. Боюсь за Бориса. В России мор на поэтов, – за десять лет целый список! Катастрофа неизбежна: во-первых муж, во-вторых у Б<ориса> жена и сын, в-третьих – красива (Б<орис> будет ревновать), в-четвертых и в-главных – Б<орис> на счастливую любовь неспособен. Для него любить – значит мучиться.

Летом 26-го года, прочтя где-то мою Поэму Конца, Б<орис> безумно рванулся ко мне, хотел приехать – я отвела: не хотела всеобщей катастрофы. (Годы жила мечтой, что увижусь.) Теперь – пусто. Мне не к кому в Россию. Жена, сын – чту. Но новая любовь – отстраняюсь. Поймите меня правильно, дорогая Анна Антоновна: не ревность. Но – раз без меня обошлись! У меня к Б<орису> было такое чувство, что: буду умирать – его позову. Потому что чувствовала его, несмотря на семью, совершенно одиноким: моим. Теперь мое место замещено: только женщина ведь может предпочесть брата – любви! Для мужчины – в те часы, когда любит – любовь – все. Б<орис> любит ту совершенно так же как в 1926 г. – заочно – меня. Я Б<орису> написала: «Если бы это случилось пять лет назад… – но у меня своя пятилетка!» Острой боли не чувствую. Пустота… <…>

Медон, 3-го июня 1931 г.

Дорогая Анна Антоновна! Наконец мой вечер позади[978]978
  30 мая 1931 г. Цветаева выступала с чтением стихов и прозы «История одного посвящения»


[Закрыть] и я могу Вам написать… <…>

…Нынче на Колониальной выставке[979]979
  Международная Колониальная выставка проходила в Париже в мае – октябре 1931 г.


[Закрыть] (весь Париж перебывал, я – кажется – последняя) меня взяла острая тоска по Вас, под пальмами, в синем тумане настоящих тропик. Сколько тут дам и господ ходит, сколько аппаратов щелкает, запечатлевая все тех же дам и господ – таких случайных! – а Вас, которой все это: Индо-Китай, Судан, Конго и т. д. – так много бы дало, и которая, этим, всему (и мне!) так много бы дали – нету. И, проще: всегда когда вижу что-нибудь красивое, редкое, настоящее – думаю о Вас и хочу видеть это с Вами. (Боже, до чего слабое, должно быть, мое хочу во всем, кроме работы! До чего я для себя не умею хотеть!)

Дома у меня жизнь тяжелая – как у всех нас – мы все слишком особые и слишком разные… Каждому нужно – физически – место, к<оторо>го нет: все друг у друга под локтем и пóд боком… С работой у меня весь этот «школьный год» (конечно – школа!) тоже не блестяще: Аля много в Париже из-за-своей школы, я с Муром, который труден, – кроме того пишу вещь, которая при невероятной трудности осуществления (сколько раз – бросала!) никому не нужна… <…>

…Все окружение меня считает сухой и холодной, – м. б. и так – жизнь, оттачивая ум – душу сушит. И потом, знаете в медицине: подавленный аффект, напр<имер> горе или радость, сильная вещь, которой не даешь ходу, в конце концов человек остро заболевает: либо сильнейшая сыпь, либо еще какой-нибудь внешний знак потрясения.

Так вся моя взрослая жизнь: force refoulèe, dèsir créateur – refoulé,[980]980
  Подавленная сила, подавленное творческое желание (фр.).


[Закрыть] что я иного в жизни делаю как не-пишу – когда мне хочется, а именно: все утра моей жизни?! 14 лет подряд.