Текст книги "Письма. Часть 1"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)
Наша церковь (эта) основана в 1166 г., т. е. ей 770 лет. (И сколько таких церквей во Франции! Лучшие – не в Париже.) Но внутри хуже, чем снаружи. Чудные колонны переходящие в арки, купола покрыты известкой, не давая дышать старому серому камню, вместо скромных и непреложных скамей – легкомысленные суетливые желтые стулья. Церковь люблю пустую – без никого и ничего. Хорошо бы пустую – с органом. Но этого не бывает.
Хозяйки тихие: старушка 75 лет – с усами – и дочь, сорока, сорока пяти – в параличе: 7 лет не выходила на улицу. Мы им все покупаем и они за это нам трогательно благодарны. Дом – очень католический, и не без католической лжи: напр<имер> два достоверных портрета Иисуса Христа и Богородицы: один – «tel qu'il fut envoyé au Senat Remain par Publius Lentulus abors gouverneur de Judée»,[1086]1086
«Такой, каким его послал римскому сенату Публий Лентул, в то время губернатор Иудеи» (фр.).
[Закрыть] другой (Богородицын) «peint d’aprèsnature par St. Luc, Evangèliste, lors de son sejour à Jérusalem»[1087]1087
«Рисованный с натуры св. Лукой евангелистом во время его пребывания в Иерусалиме» (фр.).
[Закрыть] – и где Богоматерь 20 лет!!! (а писал – уже Евангелист).
Оба – с злыми, надменными, ледяными лицами и одеты в роскошные мантии. – Чудовищно! – А невинные люди – верят. (Носы у них – орлиные.)
Перевожу Пушкина – к годовщине 1937 г. (На французский, стихами). Перевела: Песню из Пира во время чумы (Хвалу Чуме), Пророка, Для берегов отчизны дальней, К няне и – сейчас – К морю (мои любимые). Хочу за лето наперевести целый сборник моих любимых. Часть (бесплатно) будет напечатана в бельгийском пушкинском сборнике. Знаю, что тàк не переведет никто. Когда отзоветесь, пришлю образцы.
У Али ряд приглашений на лето: и в Монте-Карло, и в Бретань, и на озеро, и в деревню. С грустью отмечаю, что меня за 11 лет Франции не пригласил никто. Спасибо за Прокрасться.[1088]1088
Стихотворение М. Цветаевой «Прокрасться» («А может, лучшая победа…») в переводе на чешский Яна Ржихи было напечатано в газете «Narodni Usty» и в антологии «Vybor z ruske lyriky», Hradec Kralove
[Закрыть] Размер – тот, но это все, о чем я могу судить. Как я понимаю перевод – увидите из моих. (Пришлю непременно, только отзовитесь.) Целую Вас и жду точного адр<еса> и вообще – весточки. Сердечный привет Вашим.
МЦ.
16-го сентября 1936 г.
Ванв – но пишу еще из
Савойи: последний день!
Дорогая Анна Антоновна – Вы меня сейчас поймете – и обиды не будет. Месяца два назад, после моего письма к Вам еще из Ванва, получила – уже в деревне – письмо от брата Аллы Головиной – она урожденная Штейгер, воспитывалась в Моравской Тшебове – Анатолия Штейгера, тоже пишущего – и лучше пишущего: по Бему – наверное – хуже, по мне – лучше.
Письмо было отчаянное: он мне когда-то обещал, вернее я у него попросила – немецкую книгу – не смог – и вот, годы спустя – об этом письмо – и это письмо – вопль. Я сразу ответила – отозвалась всей собой. А тут его из санатории спешно перевезли в Берн – для операции. Он – туберкулезный, давно и серьезно болен – ему 26 или 27 лет. Уже привязавшись к нему – обещала писать ему каждый день – пока в госпиталь, а госпиталь затянулся, да как следует и не кончился – госпиталь – санатория – невелика разница. А он уже – привык (получать) – и мне было жутко думать, что он будет – ждать. И так – каждый день, и не отписки, а большие письма, трудные, по существу: о болезни, о писании, о жизни – все сызнова: для данного (трудного!) случая. Усугублялось все тем, что он сейчас после полной личной катастрофы – кого-то любил, кто-то – бросил (больного!) – только об этом и думает и пишет (в стихах и в письмах). Мне показалось, что ему от моей устремленности – как будто – лучше, что – оживает, что – м. б. – выживет – и физически и нравственно – словом, первым моим ответом на его первое письмо было: – Хотите ко мне в сыновья? – И он, всем существом: – Да.
Намечалась и встреча. То он просил меня приехать к нему – невозможно, ибо даже если бы мне дали визу, у меня не было с собой заграничного паспорта – то я звала (мне обещали одолжить денег) – и он совсем было приехал (он – швейцарец и эта часть ему легка) – но вдруг, после операции, ухудшение легких – бессонница – кашель – уехал к себе auf die Höhe[1089]1089
В горы (нем.).
[Закрыть] (санатория в бернском Oberiand’e). Дальше – письма, что м. б. на зиму переедет в Leysin, и опять – зовы. Тогда я стала налаживать свою швейцарскую поездку этой осенью, уже из Парижа, – множество времени потратила и людей вовлекла – осенью оказалось невозможно, но вполне возможно – в феврале (пушкинские торжества, вернее – поминание, а у меня – переводы). Словом, радостно пишу ему, что всё – сделано, что в феврале – встретимся – и ответ: Вы меня не так поняли – а впрочем и я сам точно не знал – словом (сейчас уже я говорю) в ноябре выписывается совсем, ибо легкие – что осталось – залечены, и процесса – нет. Д<окто>р хочет, чтобы он жил зиму в Берне, с родителями, – и родители тоже конечно – он же сам решил – в Париж.
– п. ч. в Париже – Адамович – литература – и Монпарнас – и сидения до 3 ч. ночи за 10-ой чашкой черного кофе —
– п. ч. он все равно (после той любви) – мертвый…
(Если не удастся – так в Ниццу, но от этого дело не меняется.)
Вот на что я истратила и даже растратила le plus clair de mon été.[1090]1090
Большую часть моего лета (фр.).
[Закрыть]
На это я ответила – правдой всего существа. Что нам не по дороге: что моя дорога – и ко мне дорога – уединённая. И всё о Монпарнасе. И все о душевной немощи, с которой мне нечего делать. И благодарность за листочек с рильковской могилы. И благодарность за целое лето – заботы и мечты. И благодарность за правду.
Вы, в открытке, дорогая Анна Антоновна, спрашиваете: – М. б. большое счастье?
И, задумчиво отвечу: – Да. Мне поверилось, что я кому-то – как хлеб – нужна. А оказалось – не хлеб нужен, а пепельница с окурками: не я – а Адамович и Comp..
– Горько. – Глупо. – Жалко.
Никому ни слова: ни о нашей дружбе, ни о его Париже – уезжает он, кажется, обманом – ибо навряд ли ему удастся убедить родителей и врачей, что единственное место, где он может дышать – первое по туберкулезу место Европы.
Есть у меня к нему несколько стихов. Вот – первое:
Снеговая тиара гор —
Только бренному лику – рамка.
Я сегодня плющу – пробор
Провела на граните замка.
Я сегодня сосновый стан
Догоняла на всех дорогах.
Я сегодня взяла тюльпан —
Как ребенка за подбородок
.[1091]1091
Cтихотворение цикла «Стихи сироте», обращенного к А. С. Штейгеру.
[Закрыть]
<…>
Теперь усиленно принимаюсь за Пушкина, – сделано уже порядочно, но моя мечта – перевести все мои любимые (отдельные) стихи.
Это вернее – спасения души, которая не хочет быть спасенной… <…>
24-го сентября 1936 г.
Vanves (Seine) 65, Rue J. В. Potin
Дорогая Анна Антоновна,
С большой грустью получила Вашу скорбную весть, ибо знаю, что для Вас была мать.[1092]1092
Мать А. А. Тесковой скончалась 20 сентября 1936 г.
[Закрыть] И никаких слов, конечно – нет. Ибо ее стул – пуст.
Когда сможете, напишите мне – кáк пришла смерть: ушла – жизнь…Я как раз переводила в те дни «Брожу ли я вдоль улиц шумных», и кончается – тáк:
Oú me prendra la Destinée?
En mer, en guerre, ou en chemin?
Ou bien les flours de ma vallée
Recouvriront mes restes vains?
Ou ’importe pour un corps sans vie
Dans quel recoin s'anéantir!
Et cependant – en terre amie,
Chérie – je voudrais dormir.
Que sur та dalle blanche ou noire
L'enfance joue tout l'été,
Et que la Mère sans Mèmoire
Y mire et mire sa beauté…
[1093]1093
Три последние строфы стихотворения А. С. Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных…»:
…И где мне смерть пошлет судьбина?В бою ли, в странствии, в волнах?Или соседняя долинаМой примет охладелый прах?И хоть бесчувственному телуРавно повсюду истлевать,Но ближе к милому пределуМне все б хотелось почивать.И пусть у гробового входаМладая будет жизнь играть,И равнодушная природаКрасою вечною сиять (1829).
[Закрыть]
Обнимаю Вас и, если разрешите – Августу Антоновну.[1094]1094
Сестра А. А. Тесковой.
[Закрыть]
Nicht verschwunden, nicht verschollen, nur vorangegangen!
[1095]1095
Не исчезнуть, не пропасть без вести, только быть впереди! (нем.)
[Закрыть]
МЦ.
Ванв, 26-го октября 1936 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Всего несколько слов: что я в эти тяжелые Ваши дни, в этой наступившей пустыне Ваших дней – неизменно с Вами, что если не писала – то только из своего прирожденного и здесь законного страха быть лишней – да кто в такой час не лишний? Все, кроме того, кого нет – не писала, потому что не о чем писать, потому что здесь нужно не писать, а присутствовать – молча (вместе пойти на кладбище, как я ходила с матерью молодого Гронского, на чудное просторное лесное кладбище, мимо которого мы так часто с ним ходили – в наши дни…) – потому что здесь невозможно – о себе, а о другом – страшно.
Так что не сочтите это, дорогая Анна Антоновна, за письмо, и из всех этих строк услышьте только два слова: люблю и помню.
МЦ.
Ванв, 14-го ноября 1936 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Вот Вам – вместо письма – последняя элегия Рильке, которую, кроме Бориса Пастернака, никто не читал. (А Б<орис> П<астернак> – плохо читал: разве можно после такой элегии ставить свое имя под прошением о смертной казни (Процесс шестнадцати)?!)[1096]1096
Речь идет об открытом процессе над Зиновьевым и Каменевым. В «Правде» от 21 августа было опубликовано групповое письмо литераторов под заглавием «Стереть с лица земли!», где есть и подпись Пастернака.
[Закрыть]
Я ее называю – Marina Elegie – и она завершает круг Duineser Elegien,[1097]1097
Дуинезских элегий (нем.).
[Закрыть] и когда-нибудь (после моей смерти) будет в них включена: их заключит.
Только – просьба: никому – кроме Вас и сестры: никому. Это – моя тайна с Р<ильке>, его – со мной. И к этой тайне я всегда возвращаюсь, когда меня так явно оскорбляют – недостойные развязать ремня его подошвы.
Обнимаю Вас. Сердечное спасибо за присланное.
МЦ.
Это последнее, что написал Р<ильке>: умер 7 мес<яцев> спустя.[1098]1098
Известны более поздние стихотворения «Ни разума, ни чувственного жара…», обращенное к поэту Карлу Ланц-коронскому, и «Ты – цель последняя моих признаний…»
[Закрыть] И никто не знает.
В декабре 1936 г. – через полтора месяца – будет 10 лет с его смерти. Я помню день: утром 31-го пришел Слоним – приглашать на встречу Нового Года в ресторан – и: – «А Вы знаете? Р<ильке> умер». (Умер 30-го.)[1099]1099
Рильке умер 29 декабря 1926 г.
[Закрыть] Впрочем, м. б. Вы читали мое «Новогоднее» в Верстах – там все есть.
– Десять лет. Муру было десять месяцев. Теперь он почти с меня, сороковой № обуви. У меня седая голова (я была совсем молодая – помните?), Рильковской второй внучке – почти десять лет (родилась после его смерти)… <…>
Ну, читайте. Здесь ответ – на все.
МЦ.
…Ich schrieb Dir heute ein ganzes
Gedicht zwischen den Weinhügeln, auf eines warmen (leider noch nicht ständig durchwärmten) Mauer sitzend und die
Eidechsen festhaltend mil seinem
Aufklang.
Château de Muzot s Sierre (Valais),
Suisse am 8. Juni 1926 (abends).
ELEGIE FÜR MARINA
O die Verluste ins All, Marina, die stürzenden Sterne!
Wir vermehren es nicht, wohin wir uns werfen, zu welchem
Sterne hinzu! Im Ganzen ist immer schon alles gezählt.
So auch, wer fällt, vermindert die heilige Zahl nicht.
Jeder verzichtende Sturz stürzt in den Ursprung und heilt.
Wäre denn alles ein Spiel, Wechsel des Gleichen, Verschiebung,
nirgends ein Name und Kaum irgendwo heimisch Gewinn?
Wellen, Marina, wir Meer! Tiefen, Marina, wir Himmel!
Erde, Marina, wir Erde, wir tausendmal Frühling, wir Lerchen,
die ein ausbrechendes Lied in die Unsichtbarkeit wirft!
Wir beginnen als Jubel: schon übertrifft es uns völlig.
Plötzlich, unser Gewicht biegt zur Klage den Sang, abwärts.
Aber auch so: Klage? Wäre sie nicht jüngerer Jubel nach unten?
Auch die unteren Götter wollen gelobt sein, Marina.
So unschuldig sind Götter, sie warten auf Lob wie die Schüler.
Loben, du Liebe, lass uns verschwenden mit Lob.
Nichts gehört uns. Wir legen ein wenig die Hand um die Hälse ungebrochener Blumen. Ich sah es am Nil, in Kom-Ombo:
so, Marina, die Spende selber verzichtend, opfern die Könige.
Wie die Engel gehen und die Thüren bezeichen jener zu
Rettenden,
also rühren wir dies und dies, scheinbar Zärtliche, an.
Ach, wie weit schon Entrükte, ach, wie Zerstreute, Marina,
ach, noch beim innigsten Vorwand. Zeichengeber, sonst nichts.
Dieses leise Geschäft, wo es der Unsrigen einer nicht mehr erträgt und sich zum Zugriff entschliesst,
racht sich und tötet. Denn dass es tötliche Macht hat,
merkten wir alle seiner Verhaltung und Zahrtheit und an der seltsamen Kraft, die uns aus Lebenden zu
Uferlebenden macht. Nichtsein: weisst Du's wie oft trag uns ein blinder Befehl durch den eisigen Vorraum neuer Geburt… Trug…: uns? – Einen Körper aus Augen,
unter zahllosen Liedern sich weigernd. Trug das in uns niedergeworfene Herz eines ganzen Geschlechts. An ein
Zugvogelziel trug er die Gruppe, das Bild unserer schwebender Wandlung.
Liebende dürften, Marina, dürfen so viel nicht von dem Untergang wissen. Müssen wie neu sein.
Erst ihr Grab ist alt, erst ihr Grab besinnt sich, verdunkelt unter dem schluchzendem Baum. Besinnt sich auf Jeher.
Erst ihr Grab bricht ein; sie selber sind biegsam wie Ruthen,
was übermassig sie biegt, rundet sie reichlich zum Kranz.
Wie sie verwehen im Maiwind! Von der Mitte des Immer,
drin Du athmest und ahnst, schliesst sie der Augenblick aus.
(O wie begreif ich Dich, weibliche Blühe am gleichen unvergänglichen Strauch. Wie streu ich mich stark in die
Nachtluft,
die dich nächstens bestreift). Frühe erlernten die Götter hälften zu heucheln. Wir, in das Kresen bezogen,
füllten zum Ganzen uns an, wie die Scheibe des Monds.
Auch in abnehmender Frist, auch in den Wochen der Wendung,
niemand verhülfe uns je wieder zum Vollsein, als der einsame eigene Gang über der schlaflosen Landschaft.
R.
(Geschrieben am 8. Juni 1926)
Ванв, 2-го января 1937 г.
С Новым Годом, дорогая Анна Антоновна!
Вам эту дату пишу – первой.
Дай в нем Бог Вам и Августе Антоновне и всем, кого Вы любите, здоровья и успешной работы, и хороших бесед, и верных друзей.
Не поздравила Вас раньше потому, что болела, обычный грипп, но при необычных обстоятельствах нашего дома – несколько затянувшийся. Но елка, все-таки, была, и Мурины подарки (благодаря Вашему, за который Вас горячо благодарю) – были. Получил книжки: «Les Contes de ma Grand-Mère»[1100]1100
«Сказки моей бабушки» (фр.).
[Закрыть] (Жорж Занд) – «L’histoire merveilleuse de Peter Schlehmil»[1101]1101
«Необыкновенная история Петера Шлемиля» (фр.).
[Закрыть] во французском переводе самого Chamisso – кстати, был француз (эмигрант) – и себя на французский – переводил!! – и цветную лепку, из которой отлично лепит.
Я, как встала после гриппа, так сразу засела за переписку своей прозы – Мой Пушкин. Мой Пушкин – это Пушкин моего детства: тайных чтений головой в шкафу, гимназической хрестоматии моего брата, к<отор>ой я сразу завладела, и т. д. Получается очень живая вещь.
Не знаю – возьмут ли Совр<еменные> Записки, но во всяком случае буду эту вещь читать вслух на отдельном вечере.
Да, та «Dichterin»,[1102]1102
«Поэтесса» (нем.).
[Закрыть] о к<оторой> Рильке пишет Пастернаку[1103]1103
Письмо Р.-М. Рильке от 3 мая 1926 г.
[Закрыть] – я. Я последняя радость Рильке, и последняя его русская радость, – его последняя Россия и дружба.
Как мне бы хотелось с Вами встретиться. А вдруг – в этом году?? Давайте – подумаем. А м. б. – и решим?? <…>
Ванв, 26-го января 1937 г.
Дорогая Анна Антоновна,
А меня Ваше письмо сердечно обрадовало: в нем все-таки есть надежды… Дорога – великая вещь, и только наш страх заставляет нас так держаться за обжитое и уже непереносное. Перемена ли квартиры, страны ли – тот же страх: как бы не было хуже, а ведь бывает – и лучше.
К путешествию у меня отношение сложное и думаю, что я пешеход, а не путешественник. Я люблю ходьбу, дорогу под ногами – а не из окна того или иного движущегося. Еще люблю жить, а не посещать, – случайно увидеть, а не осматривать. Кроме того, я с самой ранней молодости ездила с детьми и нянями: – какое уж путешествие! Для путешествия нужна духовная и физическая свобода от, тогда, м. б., оно – наслаждение. А я столько лет – 20, кажется – вместо паровоза везла на себе все свои мешки и тюки – что первое чувство от путешествия у меня – беда. Теперь, подводя итоги, могу сказать: я всю жизнь прожила – в неволе. И, как ни странно – в вольной неволе, ибо никто меня, в конце концов, не заставлял так все принимать всерьез, – это было в моей крови, в немецкой ее части (отец моей матери – Александр Данилович Мейн-Meyn – был русский остзейский немец, типа барона: светлый, голубоглазый, горбоносый, очень строгий… Меня, между прочим, сразу угадал – и любил).
…Но Вы едете – иначе. Ваше путешествие – Pilgerschaft,[1104]1104
Паломничество (нем.).
[Закрыть] и в руках у Bac – Wanderstab,[1105]1105
Страннический посох (нем.).
[Закрыть] и окажетесь Вы еще в Иерусалиме (Небесном).
Паломник должен быть внутренне-одинок, только тогда он проникается всем. Мне в жизни не удалось – паломничество. (А помните Kristin[1106]1106
Героиня романа С. Ундсет «Кристин, дочь Лавранса».
[Закрыть] – под старость лет – когда ее ругали мальчишки, а она, улыбаясь, вспоминала своих – когда были маленькими… Точно со мной было.)
У меня три Пушкина: Стихи к Пушкину, которые совершенно не представляю себе чтобы кто-нибудь осмелился читать, кроме меня. Страшно-резкие, страшно-вольные, ничего общего с канонизированным Пушкиным не имеющие, и всё имеющие – обратное канону. Опасные стихи. Отнесла их, для очистки совести, в редакцию Совр<еменных> Записок, но не сомневаюсь, что не возьмут – не могут взять.[1107]1107
«Стихи к Пушкину» были напечатаны в 1937 г. в журнале «Современные записки» («Бич жандармов, бог студентов…», «Петр и Пушкин», «Станок» и «Преодоленье…»).
[Закрыть] Они внутренно – революционны – тàк, как никогда не снилось тем, в России. Один пример:
Потусторонним
Залом царей:
– А непреклонный
Мраморный сей,
Столь величавый
В золоте барм?
– Пушкинской славы
Жалкий жандарм.
Автора – хаял,
Рукопись – стриг.
Польского края —
Зверский мясник.
Зорче вглядися
Не забывай:
Певцеубийца
Царь Николай
Первый.
Это месть поэта – за поэта. Ибо не держи Н<иколай> I Пушкина на привязи – возле себя поближе – выпусти он его за границу – отпусти на все четыре стороны – он бы не был убит Дантесом. Внутренний убийца – он.
Но не только такие стихи, а мятежные и помимо событий пушкинской жизни, внутренне – мятежные, с вызовом каждой строки. Они для чтения в Праге не подойдут, ибо они мой, поэта, единоличный вызов – лицемерам тогда и теперь. И ответственность за них должна быть – единоличная. (Меня после них могут просто выбросить из Совр<еменных> Записок и вообще – эмигранты.) Написаны они в Медоне, в 1931 г. летом – я как раз тогда читала Щеголева: «Дуэль и Смерть Пушкина» и задыхалась от негодования.
Есть у меня проза – «Мой Пушкин» – но это мое раннее детство: Пушкин в детской – с поправкой: в моей. Ее я буду читать на отдельном вечере в конце февраля.
И есть, наконец, французские переводы вещей: Песня из Пира во время Чумы, Пророк, К няне, Для берегов отчизны дальней, К морю, Заклинание, Приметы – и еще целый ряд, которых никак и никуда не могу пристроить. Всюду – стена: «У нас уже есть переводы». (Прозой – и ужасные.) Вчера на французском чествовании в Сорбонне, по отрывкам, читали Бог знает что. Переводили – «очень милая барышня» или «такой-то господин с женой» – частные лица никакого отношения к поэзии не имеющие. Слоним мои переводы предложил проф<ессору> Мазону[1108]1108
французский филолог-славист, историк русской литературы
[Закрыть] – Вы наверное знаете – бывает в Праге – так oн: – Mais nous avons déjà de très bonnes traductions des poémes de Pouchkin, un de mes amis les a traduites avec sa femme…[1109]1109
Но у нас уже есть очень хорошие переводы стихов Пушкина, один мой друг их перевел вместе со своей женой… (фр.).
[Закрыть]
И это – профессор, и даже, кажется – светило.
Кончаю. Очень надеюсь на встречу. Вместе поедем в Версаль – там лучшее – Petit Trianon,[1110]1110
Малый Трианон (фр.).
[Закрыть] весь заросший, заглохший, хватающий за душу. И в Fontainebleau – где Cour des Adieux[1111]1111
В Фонтенбло…Двор Прощаний (фр.).
[Закрыть] (Наполеона с Францией).[1112]1112
В Фонтенбло 22 июня 1815 г. Наполеон подписал отречение от престола.
[Закрыть] Хорошо бы – весной, и на подольше в Париж – устроиться можно дешево – даже в гостинице. Быт-легкий, сечь всё на все цены. И весна в Париже – лучшее время. – И – Бог знает – что со мной будет потом…
Если есть более или менее реальные планы – в смысле времени и мест – пишите сразу. Хорошо бы начать с Франции.
Обнимаю Вас и всячески приветствую Вашу мечту… <…>
Ванв, 1-го мая, <1937 г.>
первый день русской Пасхи
Христос Воскресе, дорогая Анна Антоновна! (Убеждена, что и Вы русскую Пасху считаете немножко своей.) Несколько дней тому назад с огорчением увидела из Вашей приписочки, что Вы моего большого письма вскоре после Алиного отъезда[1113]1113
отъезд А. Эфрон в СССР.
[Закрыть] с описанием его и предшествующих дней, не получили, – потому-то Вы говорите о моем долгом молчании. – а я как раз удивлялась, почему так долго молчите – Вы. Может быть дала кому-нибудь опустить в городе (от нас идет нá день дольше) – и человек протаскал или забыл в снятом пиджаке, – сейчас невозможно установить, ни восстановить, – с Алиного отъезда уже полтора месяца – уехала 15-го марта.
Повторю вкратце: получила паспорт, и даже – книжечкой (бывают и листки), и тут же принялась за обмундирование. Ей помогли – все; начиная от С<ергея> Я<ковлевича>, который на нее истратился до нитки, и кончая моими приятельницами, из которых одна ее никогда не видала… <…> У нее вдруг стало все: и шуба, и белье, и постельное белье, и часы, и чемоданы. и зажигалки – и все это лучшего качества, и некоторые вещи – в огромном количестве. Несли до последней минуты, Маргарита Николаевна Лебедева (Вы м. б. помните ее по Праге, Воля России) с дочерью[1114]1114
Лебедева Ирина – подруга Ариадны
[Закрыть] принесли ей на вокзал новый чемодан, полный вязаного шелкового белья и т. п. Я в жизни не видала столько новых вещей сразу. Это было настоящее приданое. Видя, что мне не угнаться, я скромно подарила ей ее давнюю мечту – собственный граммофон, для чего накануне поехала за тридевять земель на Marché aux Puces[1115]1115
Блошиный рынок, толкучка (фp).
[Закрыть] (живописное название здешней Сухаревки), весь рынок обойдя и все граммофоны переиспытав, наконец нашла – лучшей, англо-швейцарской марки, на манер чемодана, с чудесным звуком. В вагоне подарила ей последний подарок – серебряный браслет и брошку – камею и еще – крестик – на всякий случай. Отъезд был веселый – так только едут в свадебное путешествие, да и то не все. Она была вся в новом, очень элегантная… <…> перебегала от одного к другому, болтала, шутила… <…> Потом очень долго не писала… <…> Потом начались и продолжаются письма… <…> …Живет она у сестры С<ергея> Я<ковлевича>, больной и лежачей,[1116]1116
Е. Я. Эфрон.
[Закрыть] в крохотной, но отдельной, комнатке, у моей сестры[1117]1117
А. И. Цветаева.
[Закрыть] (лучшего знатока английского на всю Москву) учится по-английски. С кем проводит время, как его проводит – неизвестно. Первый заработок, сразу как приехала – 300 рублей, и всяческие перспективы работы по иллюстрации. Ясно одно: очень довольна… <…>.
…Вы спрашиваете о моей дружбе с Головиной. Она очень больна, месяцами не встает (я только раз видела ее на ногах). очень проста и человечна… <…> очень ко мне привязана. неизменно мне радуется и ничего не требует. Она несравненно лучше своих стихов: ничего искусственного (простите за кляксу: пишу stylo[1118]1118
Пером (фр.).
[Закрыть] старой системы: не доглядишь – прольется). Во многом – ребенок. Город ее не испортил, но здоровье ее – сгубил.
Не рассказывайте моего отзыва Бему, а то он напишет ей, и получится, что я ее только жалею, а это – не совсем так, п. ч. и уважаю – она совершенно лишена эгоизма, никогда не жалуется… <…>
…Кончаю, п. ч. нужно идти на рынок. Приедете ли, дорогая Анна Антоновна, на выставку?[1119]1119
В 1937 г. в Париже открылась Всемирная выставка.
[Закрыть] Сделайте – все. Это – эпоха. (1900 г. по 1937 г.) Между этими датами – двух всемирных выставок – кончился один мир и начался новый. Я осталась в старом… <…>
Ванв, 14-го июня 1937 г.
<…> …Была на выставке. Эти фигуры – работа женская.[1120]1120
У входа в Советский павильон на Всемирной выставке в Париже была установлена скульптурная группа В. И. Мухиной «Рабочий и колхозница».
[Закрыть] Сов<етский> павильон похож на эти фигуры: есть – эти фигуры. А немецкий павильон есть крематорий плюс Wertheim.[1121]1121
Сейф (нем.).
[Закрыть] Первый жизнь, второй смерть, причем не моя жизнь и не моя смерть, но все же – жизнь и смерть. И всякий живой – так скажет. Видела 5 павильонов – на это ушло 4 часа – причем на советский добрых два. Если интересно – обещаю написать подробно. (А, догадалась! Первый – жизнь, второй – мертвечина: мертвецкая.) Павильон не германский, а прусский и мог бы быть (кроме технических новоизобретений) в 1900 году. Не фигуры по стенам, а идолы. Кто строил и устраивал???
Неужели Вы не приедете на выставку? И неужели приедете – когда меня не будет? (Если уеду – то в начале июля до конца сентября. Есть надежда на Океан, который для меня – Мурино младенчество – и встречи с Рильке…) <…>
От Али частые письма. Пока – работа эпизодическая, часто анонимная, но хорошо оплаченная, сейчас едет с сестрой С<ергея> Я<ковлевича> (с которой живет) в деревню, а осенью надеется на штатное место в Revue de Moscou.[1122]1122
Ежемесячный журнал, для которого А. С. Эфрон выполняла переводы; сначала по договорам, затем была принята в штат.
[Закрыть] Очень довольна своей жизнью. Пишет, что скучает… <…>
…Очень много нужно Вам написать, дорогая Анна Антоновна, но у меня срочная перебелка рукописи Пушкин и Пугачев для нового большого серьезного русск<ого> журнала «Русские Записки»,[1123]1123
общественно-политический и литературный журнал, 1937–1939.
[Закрыть] имеющего выходить в Шанхае. Если есть вид мариенбадского дома, где жил Гёте – пришлите! Хотелось бы также хороший его старый портрет. Пишите! Целую, всегда помню и всегда люблю… <…>
16-го июля 1937 г
Lacanau-Ocèan (Gironde)
Av
Villa Coup de Roulis
.
Дорогая Анна Антоновна! Приветствую Вас с Океана. Мы здесь шестой день. (Мы: Мур и я, С<ергей> Я<ковлевич> приедет в августе.) Это мое четвертое море во Франции – из к<отор>ых – третий океан, и вот скажу Вам, что каждый раз – разное. St. Gilles (Пастернак, Рильке, Мурины первые шаги) – рыбацкая деревня, Pontaillac – курорт. La Favière – русский дачный морской поселок, и наконец, Lacanau-Océan – пустыня: пустыня берега, пустыня океана. Здесь сто лет назад не жил никто. Место было совсем дикое, редкие жители – из-за болот – ходили на ходулях. И что-то от этого – не от ходуль, а от дикости – осталось. Здесь, напр<имер>, ни одного рыбака, ни одной лодки – и ни одной рыбы. Просто – нет. В Фавьере – ловили, но не продавали, здесь – просто не ловят. Странно? Но – так.
Поселок новый, постоянных жителей – несколько семей, остальные – сдают и живут только летом. Огромный, безмерный пляж, с огромными, в отлив, отмелями. И огромный сосновый лес – весь сàженый: сосна привилась и высушила болота. (Но и болота-то – странные: на песчаных дюнах, даже трудно верить.) Во всем лесу (100 кил<ометров> одна (цементированная) тропинка: песок – дорог не держит, следов не держит. Неподалеку (уже ходили) пресное озеро – откуда?! Там старый, старый старик пас стадо черных коров с помощью одноглазой собаки. Там я впервые увидела траву и чуть-чуть земли. Здесь земли нет совсем.
Живем мы в маленьком (комната, кухня, терраска) отдельном домике, в маленьком песчаном садике, в 5 мин<утах> от моря. Домик чистый и уже немолодой, все есть, мебель деревенская и староватая: все то, что я люблю. Хозяев – они же владельцы единственного пляжного кафе – почти не видим: уходят утром, приходят ночью… <…>
…Дачников, пока, довольно мало – главный съезд в августе – общий тон очень скромный: семьи с детьми, – никаких потрясающих пижам, никакой пляжной пошлости. Хорошее место – только если бы рыба!
Купанье – волны. Плавать почти нельзя. Дно мелкое, постепенное. За два дня было целых три утопленника, к<отор>ых всех троих спас русский maître-nageur.[1124]1124
Учитель плавания (фр.).
[Закрыть] юноша 21-го года, филолог, японовед. В прошлом году он спас целых 22 человека. Люди, не умеющие плавать, заходят по горло в воду и при первой волне – тонут. А волны непрерывные и сильные: здесь не залив, а совершенно открытое море.
Прочла (здесь уже) Sigrid Undset – «Ida-Elisabeth».[1125]1125
Сигрид Унсет – «Ида-Элизабет» (нем.).
[Закрыть] Первое разочарование: Ida. Правда – пустое, дамское, лжепоэтическое и не старинное, а старомодное – имя? (Чтó бы: Anna-Elisabeth!) А дальше и разочарования не было, п. ч. я знала, что 1. второй Kristin ни ей, ни мне, никому не написать, 2. читала Jenny[1126]1126
название раннего романа С. Ундсет
[Закрыть] и не полюбила. Ей (Унсет) дано только (!!!) прошлое, гений только на прошлое. Кто эта Ida-Elisabeth? Что в ней такого, чтобы Undset о ней писать, а нам читать – 500 стр<аниц>? Где-то она сама о себе говорит, что она Durchschnittmensch.[1127]1127
Средний человек (нем.).
[Закрыть] Durchschnittmensch – и есть. Никакой личности, никакого очарования, – только хорошее поведение. Этого – для героини – мало. И дети бесконечно лучше даны в Kristin, чем здесь. Хороша, конечно, природа, но мне – как в жизни – в ней мешает Auto и Moto: ее героиня полкниги ездит на автомобиле.
С нетерпением жду Вашей оценки, дорогая Анна Антоновна: читая, все время о Вас думала: на Вас оглядывалась.
Но я все-таки никогда не думала, что Unset способна на скучную книгу!!!
А вот С. Лагерлёф – неспособна. Какая услада – после Ida-Elisabeth – ее Marbacka:[1128]1128
Родовая усадьба Лагерлёф Marbacka (Морбакка) – одно из самых ярких воспоминаний детства писательницы. С. Лагерлёф описала ее в своих произведениях «Морбакка», «Мемуары ребенка», «Дневник» и др.
[Закрыть] их трехсотлетняя родовая усадьба, где она родилась и выросла, к<отор>ую пришлось продать и к<отор>ую она потом, уже пожилая, выкупила: дом и сад. Если читали – напишите, если не читали – прочтите, тут же, летом. И подумайте, что ей 80 лет!
Пишу свою Сонечку.[1129]1129
«Повесть о Сонечке».
[Закрыть] Это было женское существо, которое я больше всего на свете любила. М. б. – больше всех существ (мужских и женских). Узнала от Али, что она умерла – «когда прилетели Челюскинцы». И вот теперь – пишу. Моя Сонечка должна остаться. Было это весной-летом 1919 г. Без малого – 20 лет назад! (Уехала я в 1922 г. А из Чехии – в 1925 г. Боже! Как годы летят!)
Эпиграф к моей Сонечке, из V. Hugo:
Elle était pâle – et pourtant rose,
Petite – avec de grands cheveux
[1130]1130
Она была бледна – и все же розова,
Маленькая – с длинными волосами… (фр.).
[Закрыть]
Ванв, 27-го сентября 1937 г.
Нет, дорогая Анна Антоновна, я Вам писала последняя, и очевидно письмо пропало, странствуя вслед за Вами – в этом письме было прибытие к нам испанского республиканского корабля – беженцев из Сантандера,[1131]1131
Город-порт в Испании на берегу Бискайского залива
[Закрыть] и день, проведенный с испанцем, ни слова не знавшим по-франц<узски>, как я – по-испански, – в оживленной беседе, в которую вошло решительно – все. Теперь друг – на всю жизнь.
20-го мы вернулись, а следующий за нами поезд, которым мы чуть-чуть не поехали, потерпел крушение: были стерты в порошок два вагона – п. ч. – деревянные. А мы тоже ехали в деревянном, я раньше и не разбирала.
Странно (верней – не странно), я как раз вчера вечером купила заграничную марку – писать Вам, а нынче утром – Ваше письмо. Я чувствовала, что Вы моего испанского не получили, – Вы никогда так долго не молчите.
Все лето писала свою Сонечку – повесть о подруге, недавно умершей в России. Даже трудно сказать «подруге» – это просто была любовь – в женском образе, я в жизни никого так не любила – как ее. Это было весной 1919 г. – это была весна 1919 г. И с тех пор все спало – жило внутри – и весть о смерти всколыхнула все глубины, а м. б. я спустилась в свой тот вечный колодец, где все всегда – живо. Словом, это лето я прожила с ней и в ней, и нынче как раз поставила последнюю точку. Писала все утра, а слышала, слушала ее внутри себя – целый день… <…>
…Вышла большая повесть: 230 моих рукописных страниц. Пойдет (тьфу, тьфу, не сглазить) в новом русском шанхайском журнале «Русские Записки», где мне, пока что, дают полную волю.
Ничего другого не писала, только письма… <…>
…Нет, дорогая Анна Антоновна, не хочу быть для Вас ни идеей, ни видением: если бы Вы знали, насколько я жива. Даже загнанная в невылазную щель быта.
…Сплошная обида: так часто люди ездят в Прагу – «съездил в Прагу», «неделя как вернулся из Праги», и – только я не могу, п. ч. у меня никогда не будет таких денег. (Откуда – у них? Должно быть – какие-нибудь казенные, общественные, кому-то нужно, чтобы такой-то ехал в Прагу, – и никому не нужно, чтобы ехала – я: только мне одной!) – Видела в кинематографе похороны Масарика:[1132]1132
президент Чехословакии в 1918–1935 гг.
[Закрыть] его строгий замок, его белую бедную комнату с железной кроватью, – сопровождающие факелы – отражу у гроба, с молодыми прекрасными лицами, – плачущий народ… И его – в гробу. Орлиное лицо… <…>…Читали ли Вы Pearl Buck:[1133]1133
американская писательница, публицистка. Сюжеты своих произведений черпала из китайской жизни.
[Закрыть]
1. La Terre Chinoise
2. Les Fils de Wan-Lung
3. La Famille dispersée
[1134]1134
1. Китайская земля (фр.). 2. Сыновья Ван-Лунга (фр.). 3. Семья в рассеянии (фр.).
[Закрыть]
Она дочь амер<иканского> миссионера, родившегося в Китае.
Да, еще замечательная ее книга: Mère.[1135]1135
Мать (фр.).
[Закрыть]
Ванв, 3-го января 1938 г.
С Новым Годом, дорогая Анна Антоновна, и с прошедшими праздниками, с которыми я Вас, увы, не поздравила, хотя непрерывно о Вас думала, особенно под нашей маленькой елочкой, верней сказать – над! На ней еще чешские настоящие елочные шишки – из вшенорских лесов: само-вызолоченные!.. <…>
Это моя последняя зима в этом доме, в к<отор>ом мы живем без малого четыре года и который я, несмотря на все, а верней – смотря на все вокруг, мой каштан, Мурину бузину, неизвестно – чьи огороды – люблю и буду любить – пока жива буду. (Как все, что когда-либо любила.) У меня сильнейшее чувство благодарности к «неодушевленным» предметам.
