Текст книги "Письма. Часть 1"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)
Ведь душа – некая единовременность, в ней все – сразу, она вся – сразу. Постепенность дело выявления. Пример из музыки:
ведь вся гамма в горле уже есть, но нельзя спечь ее сразу, отсюда: если хочешь спеть гамму, не довольствуешься иметь ее в себе. смирись и признай постепенность.
________
В. А. 3<айце>ву я нежно люблю, Аля звала ее «Мать-Природа», а Б<орис> К<онстантинович) мне ску-учен! (Аля, года два назад: – «Марина! У него такое лицо, точно его козел родил!»)
________
И Х<одасе>вич скучен! Последние его стихи о заумности («Совр<еменные> 3<аписки>») – прямой вызов Пастернаку и мне (Мой единственный брат в поэзии!).[1327]1327
Имеется в виду стихотворение В. Ходасевича «Жив Бог! Умен и не заумен» (Современные записки. 1923. № 16. С. 141).
[Закрыть] «Ангела, Богу предстоящего»[1328]1328
Слова из этого же стихотворения В. Ходасевича
[Закрыть] я всегда предпочитаю человеку, а Х<одасе>вич (можете читать Хвостович!)[1329]1329
Параллель со стихотворцем графом Д. И. Хвостовым. Его имя стало нарицательным для обозначения плодовитого графомана.
[Закрыть] вовсе и не человек, а маленький бесенок, змеёныш, удавёныш. Он остро-зол и мелко-зол, он – оса, или ланцет, вообще что-то насекомо-медицинское, маленькая отрава – а то, что он сам себе целует руки[1330]1330
«Вдруг, не стерпя счастливой муки.// Лелея наш святой союз,// Я сам себе целую руки,// Сам на себя не нагляжусь» – вторая строфа стихотворения В. Ходасевича «К Психее» (1920 г.).
[Закрыть] – уже совсем мерзость, и жалобная мерзость, как прокаженный, сам роющий себе могилу.
Вам, как литературному критику, т. е. предопределенному лжецу на 99 строках из 100, нужно быть и терпимей, и бесстрастней, и справедливей.
Жену его (последнюю) знаю (слегка) и глубоко-равнодушна.[1331]1331
Берберова Нина Николаевна – прозаик, поэтесса, критик; третья (гражданская) жена Ходасевича.
[Закрыть] «Мы – поэты» и: «мы, поэты»… и значительные глаза сопреступника – бррр! – я сразу стала говорить о платьях и валютах. М. б. я несправедлива, я вообще легко отталкиваюсь, мое нет людям сравнимо только с моим да – богам! И те и другие мне, кажется, тем же платят.
Из поэтов (растущих) люблю Пастернака, Мандельштама и Маяковского (прежнего, – но авось опять подрастет!) И еще, совсем по-другому уже, Ахматову и Блока (Клочья сердца). Ходасевич для меня слишком бисерная работа. Бог с ним, дай ему Бог здоровья и побольше разумных (обратное: заумным!) рифм и Нин.
Ответный привет мой ему передайте.
________
Есть ли у Вас «Tristia» Мандельштама? М. б. Вам будет любопытно узнать (как одно из моих отражений) что стихи: «В разноголосице девического хора», «На розвальнях, уложенных соломой», «Но в этой странной, деревянной – и юродивой слободе» – и еще несколько – написаны мне. Это было в Москве, весной 1916 г. и я взамен себя дарила ему Москву. Стихов он из-за своей жены (недавней и ревнивой) открыто посвятить не решился.
У меня много стихов к нему, когда будете в Берлине, посмотрите (предпоследний, кажется) № «Русской Мысли» – «Проводы».[1332]1332
Цикл из трех стихотворений, написанных в 1916 г.: «Собирая любимых в путь…», «Никто ничего не отнял!..» и «Разлетелось в серебряные дребезги…»
[Закрыть] Кажется, все к нему. Посвятить их ему открыто я из-за его жены (недавней и ревнивой) не решилась.
Дружочек, я подарю Вам все свои дохлые шкуры, целую сокровищницу дохлых шкур, – а сама змея молодая и зеленая, в новой шкуре, как ни в чем не бывало.
Может, – и ее подарю!
________
Моя радость, у меня недавно было сильное огорчение из-за Вас, – так, отзыв, вне моей просьбы, п. ч. все мои самообманы все-таки еще меньшая ложь, чем чужие правды. Я никого о Вас не спрашиваю. Этот отзыв был случаен, он сделал мне больно. Не спрашивайте, чей, этот человек для Вас не важен, и злого в нем ничего не было, – так о нас часто говорят знакомые! – но мне стало больно и на секундочку жутко: а вдруг?
И еще Ваше письмо, которое мне показалось эстетским. О, вот для чего важно услышать голос, – чтобы он потом в тебе покрыл все нарекания ближних и всю рассудочность собственного сердца. Для этого ведь достаточно одной интонации!
________
А у вас, в Б<ерлине>, революция – или вроде? Пулеметная стрельба по ночам? Убийства из-за угла? Пустые магазины? Воззвания? Карточная система?
Так, пожалуй, весь мой приезд провалится. (NB! Тема для статьи: «Женщина и политика».) Напишите, что думаете, когда начнется и когда кончится. А что будет с дорогими издателями? Их книгами будет топить обездоленная интеллигенция!
Стоит ли мне кончать рукописи? Если это бессмысленно, лучше брошу и буду писать стихи. Ответьте на всё, поскольку можете. Я искренно огорчена. Я так радовалась берлинским асфальтам, фонарям, моему дорогому немецкому говору, Вам, моя деточка. <А> раз я радовалась – революция похожа на правду.
________
Завтра буду в Праге, увижу свою приятельницу, посижу (или постою) ей для рисунка. Рисунка не показывайте, говорю это в виду собственной свободы с Вами в Берлине, если Вам и мне понадобится. У меня такое дикое количество ненужных знакомых и, сравнительно, такое малое количество дней в Берлине, что голову ломаю: как увернусь?
Видеть мне в Б<ерлине> хочется: Л<юбовь> М<ихайловну>, Белого и одну милую немку, к<отор>ая, кажется, пропала. И еще Синезубова (знакомы?).[1333]1333
Синезубов Николай Владимирович – художник-декоратор.
[Закрыть] И, боюсь обидеть, но кажется больше никого. А видеть придется: но фамилий лучше не писать! Мне бы хотелось жить там, где меня никто не найдет. До страсти не хочу споров. А разъяряюсь мгновенно.
К Синезубову пойдем вместе. Это будет волшебно. Я бывала у него в Москве, в маленьком бабы-ягинском доме, в пустыре. Он жил без вещей и без печки. Зяб на полу. Он походил на лукавого монашка. Некое сияющее исподлобье. Я всегда любовалась им.
И к Ремизову вместе (ах, одного все-таки забыла!) – одна я к Ремизову не могу: угнетают и одуряют игрушки, которые с детства ненавижу. Угнетает жизнь в комнате, помимо человека, угнетает комната. Придем с подарком: куплю здесь каких-нибудь чешских уродов, и есть у меня для него какие-то образцы старого славянского письма.[1334]1334
Ремизов был знатоком и ценителем древнерусской литературы и истории.
[Закрыть]
Все прошлое лето (с 15-го мая по 1-ое авг<уста>) у меня было свободно. (Весьма-несвободно – внешне, и нельзя более – внутренне!) Где Вы были?
________
Читали ли Вы «Николая Курбова»? Начата она была во время нашей горячей дружбы с Э<ренбур>гом и он тогда героиню намеревался писать с меня. (Герой – сын улицы, героиня – дочка особняка, так? Или передумал?)[1335]1335
И. Эренбург. Жизнь и гибель Николая Курбова.
[Закрыть]
Зачатая в любви, выношенная и рожденная в ненависти, героиня должна была выйти чудовищем. – Так? – Напишите.
Умиляет меня Ваше нянчание с Б<орисом> Н<иколаевичем>,[1336]1336
Андрей Белый.
[Закрыть] узнаю себя. Думаю, что это дитя глубоко-неблагодарно (как все дети!) но неблагодарностью какой-то более умилительной. Вспоминаю его разгневанный взгляд – вкось, точно вслед копью – на дракона (Штейнера или еще кого-нибудь).
Встречу с Б<орисом> Н<иколаевичем>, как недавнюю встречу с Штейнером, расскажу. «Книга разлук и встреч», – вот моя жизнь. Вот всякая жизнь. Я счастлива на разлуки!
О Б<орисе> Н<иколаевиче> – деточка, продолжайте. Вы, кажется, ласковы. Это ему так необходимо. У него никого нет, все эти поклонницы – вздор. Я никогда не была поклонницей Бальмонта, но паек таскать я ему помогала.[1337]1337
Бальмонт писал: «Марина добрая и безрассудная. …У нее в доме несколько картофелин. Она все их приносит мне и заставляет съесть»
[Закрыть] Презираю словесность. Все эти цветы, и письма, и лирические интермедии не стоят вовремя зачиненной рубашки. «Быт»? Да, это такая мерзость, что грех оставлять ее на плечах, уже без того обремененных крыльями!
Где Ася? Что с Кусиковым? Встречу – 12 л<ет> назад! – с беловской Асей тоже расскажу.[1338]1338
А. А. Тургенева.
[Закрыть]
________
«Расскажу»… это не значит, что я не буду слушать. Но слушаю я не речи: сердца – как врач. (И вот уже мысль: сердце можно слушать, как врач и как враг: враг, наклонившийся над спящим!)
Буду много слушать: глазами, ушами, душой. Будем сидеть вечерами в самом нищем кафе, где никого и ничего нет, курить (Вы курите?) и непрерывно расставаться.
27-го июля 1923, пятница.
Слухи о Б<ерлине> тревожные. Дитя мое, ради всего святого не попадайте в передрягу. Вы самое дорогое, что у меня есть в этом городе. Дай Бог, чтобы Вы уже успели выехать. (Пишете, что едете в пятницу.) Ну, а потом куда? – Если. —
Знайте, что моя мысль и сердце неустанно с Вами, Вы мне дороги, Вы уже стали частью моей души, хотя я не знаю Вашего лица. Все это проще, чем «Елена» и «Психея».
Пишу поздно вечером, после бурного ясного ветренного дня. Я сидела – высоко – на березе, ветер раскачивал и березу и меня, я обняла ее за белый ровный ствол, мне было блаженно, меня не было.
И вдруг – слухи о Б<ерлине>, упорные, со всех сторон, с подробностями, которых и в Б<ерлине> не знают. Мир газет – мне страшен, помимо всего, заставляющего ненавидеть газету, эту стихию людской пошлости! – я ее ненавижу за исподтишка, за коварство ее ровных строк.
Адр<ес> мой до 1-го сент<ября> прежний, дальше – не знаю, ибо переезжаю.
Беспокоюсь о Вас. Пишите.
МЦ.
<Приписки на полях: >
В последнюю минуту получаю Вашу открытку и отправляю по старому адресу.
Мой привет милой В. А. 3<ай>цевой и Мих<аилу> Андреевичу.[1339]1339
М. А. Осоргин.
[Закрыть] Хорошее они время выбрали для возвращения.
17-го августа 1923 г.
Дошли ли до Вас мои письма от 26-го и 28-го июля, посланные, согласно Вашему указанию, по старому адресу. Никогда бы не потревожила Вас в Вашем молчании, если бы наверное знала, что причина ему – Ваша воля, а не своеволие почты.
Я писала Вам дважды и ответа не получила. Последнее, что я от Вас имела – Ваша открытка от 25-го июля (3 недели назад).
Если мои письма дошли – всякие объяснения Вашего молчания излишни, равно как всякие Ваши дальнейшие заботы о моих земных делах, с благодарностью, отклонены.
Письмо, оставшееся без ответа, это рука, не встретившая руки. Вы просто не подали мне руки. Не мое дело – осведомляться о причинах, и не Ваше – о моих чувствах.
Итак, только: дошли или нет!
МЦ.
________
Р. S. Был у Вас от меня с оказией около 30-го июля один человек, но ничего, кроме пустоты и известки, в Вашей квартире не застал.
27-го августа 1923 г., понедельник.
Дитя моей души, беру Вашу головку к себе на грудь, обнимаю обеими руками и – так – рассказываю.
Я за этот месяц исстрадалась. Вы действительно дитя мое – через боль. Достоверности следующие: ни на одно из своих последних писем я не получила ответа, мое последнее письмо (опущенное мною лично, в Праге, 28-го июля) пропало, как Ваше последнее. Станьте на секунду мной и поймите: ни строки, ни слова, целый месяц, день за днем, час за часом. Не подозревайте меня в бедности: я друзьями богата, у меня прекрасные связи с душами, но что мне было делать, когда из всех на свете в данный час душ мне нужны были – только Вы?! О, это часто случается: собеседник замолк (задумался). Я не приходо-расходная книга и, уверенная в человеке, разрешаю ему все. Моя главная забота всегда: жив ли? Жив – значит, мой! Но с Вами другое: – напряжение мое к Вам и Ваше ко мне (?) было таково (о, как я не знаю, не знаю, не знаю других!) что молчание здесь было явно-злой волей: злой, п. ч. мне было больно, волей, п. ч. этого другой и хотел. Я много думала, я ни о чем другом не думала, о Вы не знаете меня! Мои чувства – наваждения, и я безумно страдаю!
Вначале это был сплошной оправдательный акт: невинен, невинен, невинен, это злое чудо, знаю, ручаюсь, верю! Это жизнь искушает. – Дождусь. Дорвусь. Завтра! – Но завтра приходило, письма не было, и еще завтра, и еще, и еще. Я получала чудные письма – от друзей, давно молчавших, и совсем от чужих (почти), все точно сговорились, чтобы утешить меня, воздать мне за Вас, – да, я читала письма и радовалась и отзывалась, <но> что-то внутри щемило и ныло и выло и разъярялось и росло, настоящий нож в сердце, не стихавший даже во сне. Две недели прошло, у меня появилась горечь, я бралась руками за голову и спрашивала: ЗА ЧТО? Ну, любит магазинную (или литературную) барышню, – я-то что сделала? Нет, барышня – вздор: это просто пари. Пари, которое он держал с Иксом или с Игреком: «Доведу до» – «Но, милый друг. Вы удовлетворились малым, в полной чистоте сердца скажу Вам: Вы были на хорошей дороге!» Или жест игрока (для 20-ти лет недурно!) – «возьму обратным!» – Но, друг, я не из тех, льстящихся на плеть. И – глупо: зачем плеть, когда все само плылó Вам в руки? Когда вся тайна, вся сила и все чары были в правде: в абсолютной разверстости душ? Игроки у меня проигрывают.
О, много было мыслей, и возгласов, и чувств. И такая боль потери, такая обида за живую мою душу, такая горечь, что – не будь стихи! – я бы бросилась к первому встречному: забыться, загасить, залить.
О, мне этого хотелось: откровенной и явной стены тела, о которую не разбиваешься, потому что ведь знаешь – стена! Явной стены, сплошного веселья, настоящей игры (о, как я на нее неспособна!) чтобы и помину не было о душе, – зачем душа, когда ее так топчут?! И не Вам месть – себе: за все ошибки, за все перелеты, за эти распахнутые руки, всегда хватающие воздух.
Друг, я не маленькая девочка (хотя – в чем-то никогда не вырасту), жгла, обжигалась, горела, страдала – все было! – но ТАК разбиваться, как я разбилась о Вас, всем размахом доверия – о стену! – никогда. Я оборвалась с Вас, как с горы.
Последние дни я уже чувствовала к Вам шутливое презрение, я знала, что Вы и на это письмо мне не ответите.
________
Я получила Ваше письмо. Я глядела на буквы конверта. Я ничего не чувствовала. (Я не из плачущих, слез не было ни разу, не было и сейчас.) Я еще не раскрыла письма. Внутри было – огромное сияние. Я бы могла заснуть с Вашим письмом на груди. Этот час был то, к чему рвалась: в сутках 24 ч., а дней всех 32 <…> = 768 часов, о, я не преувеличиваю, Вы еще меня мало знаете: знайте! Это письмо было предельным осуществлением моей тоски, я душу свою держала в руках. – Вот. —
________
Думаю о бывшем. Дитя мое, это был искус. Одновременная пропажа двух писем: два вопроса без ответа. В этом что-то роковое. (Принято: «роковая случайность», но может и быть: случайный рок, рок, случайно зашедший в наши 20-го века – двери!). Жизнь искушала – и я поддалась. Вы, мое кровное, родное, обожаемое дитя, моя радость, мое умиление, сделались игроком, почти что приказчиком, я вырвала Вас из себя, я почувствовала омерзение к себе и неохоту жить. Я была на самом краю (вчера!) другого человека: просто – губ. Целый тревожный вечер вместе. Тревога шла от меня, ударялась в него, он что-то читал, я наклонилась, сердце óбмерло: волосы почти у губ. Подними он на 1/100 миллиметра голову – я бы просто не успела. Провожала его на вокзал, стояли под луной, его холодная как лед рука в моей, слова прощания уже кончились, руки не расходились, и я: «Если бы»… и как-то задохнувшись: «Если бы…» (…сейчас не была такая большая луна…) и, тихонько высвободив руку: «Доброй ночи!»
Изменяем мы себе, а не другим, но если другой в этот час – ты, мы все-таки изменяем другому. Кем Вы были в этот час? Моей БОЛЬЮ, губы того – только желание убить боль.
Это было вчера, в 12-том часу ночи. Уходил последний поезд.
________
Думай обо мне чтó хочешь, мальчик, твоя голова у меня на груди, держу тебя близко и нежно. Перечти эти строки вечером, у последнего окна (света), потом отойди в глубь памяти, сядь, закрой глаза. Легкий стук: «Я. Можно?» Не открывай глаз, ты меня все равно узнаешь! Только подвинься немножко, – если это даже стул, места хватит: мне его так мало нужно! Большой ты или маленький, для меня ты – все мальчик! – беру тебя на колени, нет, тáк ты выше меня и тогда моя голова на твоей груди, а я хочу тебя – к себе. – Так или иначе, ты у меня на груда-суровой! – только не к тебе, потому что ты мое дитя – через боль. И вот я тебе рассказываю: рукой по волосам и вдоль щеки, и никакой обиды нет, и ничего на свете нет, и если ты немножко глубже прислушаешься, ты услышишь тó, что я так тщетно тщусь передать тебе в стихах и в письмах – мое сердце.
________
У меня есть записи всего этого месяца. «Бюллетень болезни». Пришлю Вам их после Вашего следующего письма.
Убедите меня в необходимости для Вас моих писем – некая трещина доверия, ничего не поделаешь.
1-го переезжаю в Прагу, адр<ес> мой: Praha, Kašire, Švedska ul. 1373 – мне – недели 2–3 Вы можете писать мне все, что – и как часто – захочется, потом извещу. Первое письмо прошу заказным, меня еще там не знают, и может пропасть, а я больше – не могу!
Оказия, не заставшая Вас, была просто деньги в письме (передававший не знал), я боялась Вашей революции и хотела, чтобы у Вас была возможность выехать. Сейчас, в виду переезда, их у меня уже нет, но как только войду в колею, непременно вышлю – если Вам нужны, о чем убедительно прошу сообщить. Кроны здесь – ничто, в Б<ерлине> – они много, и я неспособна на только-лирическую дружбу. Просто – Вы мой, и Ваши заботы – мои.
А вот Вам «земная примета»: лица: мое и Алино, скорее очерки, чем лица. Сережу отрезала, потому что плохо вышел, у него прекрасное лицо.
________
Дружочек, в следующем письме, если найдете это нужным, напишите мне, что Вы думали о моем молчании, как Вы его толковали. Неужели Вы великодушнее меня?!
МЦ.
28-го августа 1923 г., среда
Милый друг,
Выслушайте меня как союзник, а не как враг. Мне предстоят трудные дни. Расстаюсь с Алей и отправляю ее в гимназию (в Моравию). С<ережа> уже там. У нас было решено, что Аля поедет с детьми (сейчас конец каникул, и дети съезжаются) а я перееду в Прагу, где у нас уже снята комната, и буду жить там. Вот те 2–3 свободные недели, о которых я Вам писала, Сегодня получаю письмо: мое присутствие необходимо, необходимо ввести Алю в гимназическую жизнь. Моравия – вторая Германия (NB! Моя страсть!), чудные прогулки, – словом: нет двух недель.
Эти две недели мне нужны были для моих писем к Вам, я не умею жить и писать на глазах, – хотя бы самых любимых. Я ничего не умею, чтó умеют люди: ни лицемерить, ни скрывать (хранить – умею!), мое лицемерие – только вторая правда, если лицо, равнодушное, не выдает – выдают голос и жест, а причинять малейшее страдание, хотя бы задевать другого – для меня мука, Вам все ясно.
До отъезда своего из Праги, мне необходимо от Вас настоящее письмо, с ним, в Моравии, буду счастливой, без него буду томиться и рваться, о я еще далеко не вылечилась, мне необходимо сильное средство, какое-то Ваше слово, не знаю какое.
Я сейчас – Фома Неверный, этот последний месяц подшиб мне крыло, чувствую, как оно тащится.[1340]1340
24 августа 1923 г. Цветаева написала стихотворение «Наука Фомы».
[Закрыть]
Убедите меня в своей необходимости, – роскошью быть я устала! Не необходима – не нужна, вóт как у меня. Но, дитя, до слова своего – взвесьте. После такой боли, как весь этот месяц напролет – немножко боли больше, немножко меньше… Ведь я еще не ввыклась в радость, покоя и веры у меня еще нет.
Я сейчас на внутреннем (да и на внешнем!) распутье, год жизни – в лесу, со стихами, с деревьями, без людей – кончен. Я накануне большого нового города (может быть – большого нового горя?!) и большой новой в нем жизни, накануне новой себя. Мне мерещится большая вещь, влекусь к ней уже давно, для нее мне нужен покой, то есть: ВЕСЬ человек – или моя обычная пустота.
Не будьте моим врагом, не вводите в обман, не преувеличивайте чувств и слов, вслушайтесь.
Могут ли все мои мысли и все мои чувства и каждый мой стих и каждый мой сон, вся я (а где мне – конец?!) идти к Вам домой?
Вот вопрос, на который я жду ответа.
________
Достоверно же – так:
Скорее всего в первых числах (около 5-го) поеду в Моравию и пробуду там до 15-го. Адрес свой тотчас же по приезде сообщу, пишите мне в Моравию о том, как жили в Prerow,[1341]1341
Две недели Бахрах вместе с Зайцевыми, Ходасевичем и др. провел в Прерове (Prerow)
[Закрыть] о том, как сейчас живете, мне все дорого о Вас. Если я там буду с Вашим настоящим письмом (к<отор>ое хочу получить еще в Праге) я буду очень счастливой, буду неустанно о Вас думать и брать Вас с собой всюду, Вы будете моим неизменным гостем и спутником, моей тайной радостью.
Вернувшись в Прагу, опять-таки напишу Вам. Только сообщите: не пристраивают ли к Вашему дому – еще этажа?
________
– Удивлены? – Теперь, дружочек, слушайте. Разгон у меня был взят. Камень летел с горы и ничто не могло его остановить. За месяц (миг!) он пролетел… но что считать, когда дна нет?! Ваше отсутствие, затемнив мне Вас – ко мне, уяснило мне себя – к Вам. Душа шла гигантскими шагами, одна, в темноте. Вы же не можете не видеть разницы тона и темпа в тех письмах – и в этих.
«Пусть все это игра – и притом
Может выйти – игра роковая…»
(Фет)
– Все мои игры таковы. —
________
Из Праги перед отъездом вышлю Вам «Бюллетень болезни», Вам он необходим, как известный переход. Это – точная запись, почти что – час за часом.
________
Забыла сказать, что у меня к Вам целая стая стихов.
________
Вчера, под луной, ходила с одним моим приятелем[1342]1342
А. В. Оболенский.
[Закрыть] (о нем найдете в «Бюллетене») высокó и далекó в горы. Был безумный ветер. Нас несло. На шоссе – ни души. Деревья метались, как шекспировские герои. Ветер кому-то мстил. Пыль забивала глаза, временами приходилось сгибаться вдвое и так мчаться – лбом. Потом сели: захотелось курить. Ветер выбивал из папиросы целые костры искр: сухо, сосна, я уже видела горящие леса и всю Чехию в пожаре. Промчался автомобиль. Нас не видел, ослепленный собственным светом. Я сидела рядом с тем и думала: «Почему не —»
В мой последний день здесь пойдем с ним ночевать в горы, разведем костер, будем провожать луну и встречать солнце. И еще – ловить раков в ручье. И еще – говорить о привидениях.
Это – странная дружба, основанная на глубочайшем друг к другу равнодушии (ненавидит женщин, как я – мужчин), так дети дружат, вернее – мальчики: ради совместных приключений, почти бездушно. Он называет мне все травы и все дурманы, и кормит меня вишневым клеем и орехами и просто волчьими ягодами.
Будет ли у нас с Вами когда-нибудь – такой костер? (NB! Если и будет – то не такой!)
________
Чтó еще? Ах, самое важное, вчера забыла: после Вашего письма – безумный лай. Гляжу: нищенка: горбатая, с мешком за плечами: Судьба. Я сразу поняла: за откупом. Сгребла, что попало под руку: Алины вещи, свои, обувь, хлеб, тряпье, – набила ей полный мешок. – «Хцéте то? И éщé то?» Чахлый мешок надулся, как удав: второй горб на горбу! Она, не знавшая, что – Судьба, совсем ошалела от радости.
Словом, откупилась. Ушла, обещав еще зайти. И еще откуплюсь. Уходя, безумно целовала мне руки (NB! демократическое государство). Я еле спаслась.
У Судьбы, кстати, трое детей и муж – тоже горбатый. Уверяет, что на всех них вместе – ни одной рубашки. Придется мне одевать и сына Судьбы, и двух дочерей Судьбы, и мужа Судьбы. Если бы я не уехала, пришлось бы покупать им дом и места на кладбище.
– Дружочек, Вы меня разоряете!
________
Поздно вечером.
Только что вернулась с огромной прогулки (27 километров!) Скалы, овраги, обвалы, обломы – не то разрушенные храмы, не то разбойничьи пещеры, все это заплетено ежевикой и задушено огромными папоротниками, я стояла на всех отвесах, сидела на всех деревьях, вернулась изодранная, голодная, просквоженная ветром насквозь, – уходила свою тоску!
Ходили: мой тихий приятель, Аля и я. Вернулись, уложила Алю – и вслед за ней два огромных чемодана: рукописи, отребья, сапоги, кастрюльки, – весь необходимый хлам нищеты.
Потом пошла за водой: пустое ведро гремело, полное – колыхало луну. (Неужели Вы сейчас спите?!) Луна – огромная.
________
Сейчас лягу и буду читать Троянскую войну. Никого не могу читать, кроме греков. У меня огромный немецкий том: там всё.[1343]1343
Книга Густава Шваба «Прекраснейшие сказания классической древности».
[Закрыть] К Трое я подошла через свои стихи, у меня часто о Елене, я наконец захотела узнать, ктó она, и – никто. Просто – дала себя похитить. Парис – очаровательное ничтожество, вроде моего Лозэна.[1344]1344
Похищение Елены троянским царевичем Парисом, согласно мифу, послужило поводом к Троянской войне. Герцог Лозэн, герой цветаевской пьесы «Фортуна».
[Закрыть] И как прекрасно, что именно из-за них – войны!
Спокойной ночи, дружочек. Когда я думаю о скольком мне еще надо сказать и о скольком спросить, у меня точное видение Бесконечности.
МЦ.
Завтра чуть свет, еду в Прагу перевозить вещи. В воскресенье переезжаю совсем. У меня дом на горе – и весь город у ног.
________
Посылаю Вам обещанный рисунок. Худоба моя несколько преувеличена, но в общем похоже. И еще похоже: на выдру.
Мой адр<ес> в Праге:
Praha, Smichov
Svedska ul., č. 1373
– мне. —
(Тот ад<рес> в прошлом письме несколько неверен, но, если уже написали, дойдет. Этот – верный.)
БЮЛЛЕТЕНЬ БОЛЕЗНИ
9-го августа 1923 г.
(NB! Письма не читайте сразу, оно жилось и писалось – месяц.) Переписываю это письмо почти без всякой надежды его отослать, так, «на всякий случай» (на случай чуда!). Это – записи многих дней, и перенося их на этот лист бумаги, я занята скорее приведением в ясность своей души, нежели чем-нибудь другим. Итак – на всякий случай! – слушайте.
________
26-го июля.
А! Поняла! Болевое в любви лично, усладительное принадлежит всем. Боль называется ты, усладительное – безымянно (стихия Эроса). Поэтому «хорошо» нам может быть со всяким, боли мы хотим только от одного. Боль есть ты в любви, наша личная в ней примета. (NB! Можно это «хорошо» от всякого не принять.) Отсюда: «сделай больно», т. е. скажи, что это ты, назовись.
Верно? Кажется, да.
________
Смогу ли я, не считаясь (с чужим расчетом) быть с Вами тем, кто я есмь. Вы в начале безмерности.
________
Помните, что Вы должны быть мне неким духовным оплотом. «Там, где все содержание, нет формы» – это Вы обо мне сказали. И вот, эта встреча чужого отсутствия (сплошной формы) с моим присутствием (содержанием) – словом, в Б<ерлине> у меня много неоконченных счетов, я должна иметь в Вас союзника, некий оплот против собств<енной> безмерности (хотя бы стихии Бессонницы!) Стихи мои от людей не оплот, это открытые ворота, в которые каждый волен. Я должна знать, что я вся в Вас дома, что мне другого дома не нужно.
________
(Вы наверное думаете, что я страшно торгуюсь: и собакой (слепого!) будь, и оплотом (сильного!) будь. Деточка, м. б. все выйдет по-другому, и я от Вас буду искать оплота?! – Шучу. —)
________
Знайте, что я далеко не все Вам пишу, что хочу, и далеко еще не все хочу, что буду хотеть.
________
Однажды, когда мне было 17 лет, один человек говорил мне, что меня любит. – «Отыщите мой любимый камень на этом побережье», ответила я: «тогда я поверю, что Вы меня любите». Дело было в Крыму и побережье длилось на несколько верст.
Вы, ничего не говоря и без всякой моей просьбы, этот камень взяли и подали. Этот камень – «Добровольческий Марш» в «Ремесле», и этот камень еще – то (не знаю, чтó) что Вы мне из всех людей сейчас в письмах даете.
________
Хорошо именно, что Вам 20 л<ет>, а мне 30 л<ет>. Если бы я была на 7 лет старше, я не говорила бы о материнстве.
________
Что совершает события между нами?
_______
30-го июля.
Мой друг, скучаю без Вас. Скука во мне – не сознание отсутствия, а усиленное присутствие, так что, если быть честным: не без Вас, а от (!) Вас.
В каком-то из Ваших писем Вы, на не совсем еще умелом, но чем-то уже мне кровно-близком языке Вашем, пишете: «мне не хватало теплоты». Прочтя, задумалась, п. ч. во мне ее нет. И тут же, мысленно перечеркнув, поставила: нежность. И тоже задумалась, потому что во мне она есть.
Дитя, никогда не берите (а м. б. – никогда не ждите!) – никогда не применяйте ко мне того, что заведомо не может жечь: ведь даже лед жжет! И бесстрастие жжет! А вот теплота – нет, п. ч. она тогда уже жар, т. е. ее уже нежность. А нежность: от ледяной – до смоляной! И все-таки – нежность.
Так вот, об этой нежности моей…
________
Думаю о Вас и боюсь, что в жизни я Вам буду вредна: мое дело – срывать все личины, иногда при этом задевая кожу, а иногда и мясо. Людей Вы через меня любить не научитесь, всё, кроме людей – ДА! Но живут «с людьми»…
У меня нет даже этого утешения: Вашего опыта со мной. Мой случай слишком редок (не читайте: ценен), чтобы когда-либо в чем-либо Вам служить.
________
1-го августа.
Я давно не слышала Вашего голоса, и мне уже немножко пусто без Вас. Молчание мне враждебно, я молчу только, когда это нужно другому. Голос – между нами – единственная достоверность. Когда я долго Вас не слышу, Вы перестаете быть.
________
О разминовении взглядов и пр<очем>.
Пока я буду говорить: «Нет, не так, так не надо, тáк – надо» – все хорошо, ибо за всеми этими нет – одно сплошное ДА. Когда же начнется: «да, да, правильно, совершенно верно» – ВСЁ поздно: ибо за всеми этими да – одно сплошное НЕТ.
________
(В первом – сосредоточенное внимание, страстная жажда правды, своей и чужой, исхищреннейшее и напряженнейшее проникновение в другого: ЧУДО доверия, все взятые барьеры розни.
Во втором: снисхождение, высокомерие, усталость, равнодушие, бездушие.
В первом: tout à gagner.[1345]1345
Все получить! (фр.)
[Закрыть]
Во втором: rien à perdre!)[1346]1346
Нечего терять! (фр.)
[Закрыть]
________
Присылайте мне вырезки всех Ваших статей: газетами брезгую, но Вас (сущность) чту. Вы для меня не газета, а книга, распахнутая на первой странице. Бытия.
Мне это важно, как встреча с Вами вне Вас и меня, как Вы – и мир. Много ли Вы в газетах лжете? (Иного они и не заслуживают.) – Прочувствовать Вас сквозь ложь. —
________
Стихи сбываются. Поэтому – не все пишу.
________
Перечтите, если не лень, в «Ремесле» – Сугробы.
Писано было в полный разгар дружбы, все шло к другому, – а ведь вышло! сбылóсь! В час разминовения я бы иначе не написала.
Я знаю это мимовольное наколдовыванье (почти всегда – бед! Но, слава богам – себе!) Я не себя боюсь, я своих стихов боюсь.
________
Как странно, что пространство – стена, в которую ломишься!
________
2-го августа.
Когда люди, сталкиваясь со мной на час, ужасаются теми размерами чувств, которые во мне возбуждают, они делают тройную ошибку: не они – не во мне – не размеры. Просто безмерность, встающая на пути. И они, м. б., правы в одном только: в чувстве ужаса.
________
4-го августа.
Просьба: не относитесь ко мне, как к человеку. Ну – как к дереву, которое шумит Вам навстречу. Вы же дерево не будете упрекать в «избытке чувств», Вы только услышите, как «уста глаголют». Если Вы меня заставите с Вами быть человеком, т. е. считать, я замкнусь, п. ч. считать я не умею.
________
В молчании – чтó? Занятость? Небрежность? Расчет? «Привычка»? Преувеличенно-исполненная просьба? Теряюсь. Через несколько дней (10, примерно) привыкнув и отказавшись, успокоюсь. Но пока мне эти дни тяжелы.
Чувствуете ли Вы то, что я? В письме узнаю. Если нет – Schwamm drüber,[1348]1348
Хватит! Довольно! (нем., разг.)
[Закрыть] как говорят немцы.
________
3-го августа (перепутала записи)
Дружочек, пишу Вам на той же горе и, кажется, в тот же день. Вышло нечаянно. Но тогда была туча, сейчас ее нет, сплошь-туча: небо без событий. И те же лиственницы, только беспомощные, п. ч. без солнца.[1349]1349
Все это относится к моему посл<еднему> письму, которого Вы не получили (примеч. М. Цветаевой).
[Закрыть]
Сейчас, когда я, всходя по тропинке, раздвигала маленькие нежные колкие елочки, у меня было чувство, что это всё – Вы, Ваша душа, а мысли были такие: «Держал пари с Х<одасеви>чем: „Окручу в три письма“. Х<одасеви>ч: „Нет, в пять“. – „Три. Пари“. – „Пари!“» (Дружочек, что Вы выиграли?)
Руки, гладившие елочки, думали одно, голова другое. Потом я уже перестала гладить елочки, легла на спину и стала глядеть в небо. Постепенно все уплылó.
________
5-го августа.
Мне некому о Вас сказать. Аля, с 2-х лет до 9-ти бывшая моим «в горах – отзывом», сейчас играет в куклы и глубоко-равнодушна ко мне. Вы моя тайна, сначала радостная, потом болевая. О, Бог действительно хочет сделать меня большим поэтом, иначе бы Он так не отнимал у меня всё!
________
