Текст книги "Письма. Часть 1"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)
ЛАННУ Е. Л
Москва, 6-го русс<кого> декабря 1920 г.,
воскресенье.
Из трущобы – в берлогу
– Письмо первое —
Дружочек!
После Вашего отъезда жизнь сразу – и люто! – взяла меня за бока.
Проводив Вас взглядом немножко дольше, чем было видно глазами, я вернулась в дом. У Д<митрия> Александровича>[455]455
Д. А. Магеровский, специалист по праву, профессор Московского университета.
[Закрыть] было милое, вопрошающее – и сразу благодарное мне! – лицо.[456]456
За то, что у меня – после проводов – веселое (примеч. М. Цветаевой).
[Закрыть] Благодарная за похвалу, я сделалась вдвое веселей и милей, чем при Вас. Месхиева[457]457
Алексеева-Месхиева Варвара Владимировна – актриса
[Закрыть] ругала Малиновскую,[458]458
Малиновская Елена Константиновна – театральный и общественный деятель, была директором Большого театра.
[Закрыть] Д<митрий> Алекс<андрович> деликатно опровергал. Ася возилась с собакой, Д. А. с Алей.
Потом мы с Месхиевой пошли домой, я – оберегая ее от ухабов, она меня – от автомобилей.
– «Вы очень подружились с Ланном?» – «Да, – большой поэт и еще больший человек. Я буду скучать о нем». – «Вам нравятся его стихи?» – «Нет. Извержение вулкана не может нравиться. Но – хочу я или не хочу – лава течет и жжет».
– «Он в Харькове был очень под влиянием Чурилина». – «Однородная порода. – Испепеленные. – Испепеляющие».
Назначив друг другу встречу в понедельник (хотя любить ее не буду, – настороже, себялюбива и холодна!) – расстались.
Дома я уложила Алю. – Да, постойте – Взойдя, я сразу поняла: не чердак и не берлога, – трущоба. И была бы совсем счастлива определением, если бы рядом были Вы, чтобы оценить. – Поняв трущобность, удовлетворилась ею, и ушла ночевать в приличный дом, – к знакомым Скрябиной. Там были одни женщины, говорили про спиритизм и сомнамбулизм, я лежала на огромном медведе, не слушала, спорила, соглашалась и спала. Ночью тридцать раз просыпалась, курила, бродила, будила и ушла до свету, оставив всех в недоумении, – зачем приходила.
– Такой Москвы Вы не знаете, да и я забыла, что она есть! – Тишина – фарфоровость – блеск и ломкость. Небо совсем круглое и все розовое, и снег розовый, – и я тигровым привидением.[459]459
У Цветаевой было пальто, сшитое из одеяла полосатой раскраски, напоминающей «тигровую».
[Закрыть] – Не встретила ни человека.
Дойдя до Смоленского,[460]460
Знаменитый в годы революции рынок в Москве, находящийся в районе старого Арбата
[Закрыть] решила – noblesse oblige[461]461
Положение обязывает (фр.).
[Закрыть] – навестить – посетить его останки и – о удивление – не помер: мужик с дровами!
– «Купчиха, дров не надоть!» – «Даже очень!» Впряглась с мужиком и довезла до дому 4 мешка дров. Отдала всю пайковую муку, – по крайней мере не украдут, а дрова я потороплюсь сжечь. И сразу – глупое сожаление: – «Ну, конечно, – только он уехал, – и дрова! А я его морила холодом». (Но поняв, что Вам сейчас все равно – тепло, сразу успокоилась.)
– В 12 ч. дня посылаю Алю на Собачью площадку (к<отор>ой по-Вашему нет), – в Лигу Спасения Детей, за каким-то усиленным питанием, а сама сажусь дописывать те – последние – стихи, диалог над мертвым.
Потом голова болит, ложусь на Алину кровать, покрываюсь тигром и пледом, дрова есть – значит, можно не топить, ужасный холод, голова разлетается, точно кто железным пальцем обводит веки. – Сплю. – Просыпаюсь: темнеет. Али нет. – Иду к Скрябиным.[462]462
Дом Скрябиных был расположен в Большом Николо-Песковском переулке
[Закрыть] – Там нет. – Вспоминаю год назад – приют, госпиталь, этот ужас всех недр[463]463
Цветаева вспоминает трагическую зиму 1919/20 г., когда ее дочери находились в Кунцевском приюте. Госпиталь – тяжело заболевшую в приюте Алю пытались вылечить в красноармейском госпитале.
[Закрыть] – вспоминаю и последние две недели сейчас, мою сосредоточенность на себе, мое раздражение на ее медленность, мое отсутствие благодарности Богу, что она есть. Возвращаюсь, жду, читаю какую-то книгу. – Темнеет. – Не могу сидеть, оставляю ей записку в дверях, иду во Дворец Искусств, к одному художнику. – Была у Вас Аля? – «Только что ушла». Опять домой. Часы проходят. (Уже 5 ч.). – Ее нет. – Дверь раскрывается. B
Первый директор Дворца Искусств в Москве, открывшегося в 1919 г.
[Закрыть] и в канцелярии, и у цыган, и в подвалах, – но нигде нет.[465]465
А. С. Эфрон позднее писала: «В те годы Дворец Искусств был не только учреждением, концертным залом, клубом, но и жилым домом <…> Левый флигель… был населен „хозобслугой“, с которой соседствовали и начинающие литераторы, и певцы, и художники <…> Там простирались владения семейства цыган…»
[Закрыть] – Садится. – «М<арина> И<вановна>, Вы еще увидите того поэта?» – «Нет». – «Но будете ему писать?» – «Не знаю». (Недоумение.) – «Мне очень жаль, что так мало пришлось поговорить с ним тогда». (– «Подлизывается!» – думаю я с презрением) – «Он мне очень понравился. И – заметили ли Вы, что он совершенно похож на коненковского Паганини, – точно с него делано!» – Я, оживляясь: – «Коненковского Паганини я не рассмотрела, – близорука, но – как странно – в первую же встречу, через 10 мин<ут> после того, как он вошел, сказала ему, что он похож на Паганини».[466]466
Скульптура С. Т. Коненкова «Паганини» имеет несколько вариантов (гипс, мрамор, бронза, дерево). Наиболее известен портрет Паганини, выполненный Коненковым в мраморе в 1916 г.
[Закрыть] – «Значит, Коненков правильно понял Паганини». – «Так вот, если будете ему писать, напишите ему следующее. – Я потом думал о нем. – Его творчество – и декламация – и все явление… Этот человек сведенный, судорожный, исступленный. Человек трудной жизни. Мне пришел в голову такой пример: когда Станиславский смотрит молодого актера, он первым делом говорит ему: – „Легче! Легче – Так, распустите мускулы. – Совсем свободно“. – „И всё?“ – „Да, и всё. Чувствуйте: напряжение позади, сейчас освобождение. Не бойтесь, что Вам даром платят деньги!“ – Так вот, я думал о нем. Он не доверяет легкости, – он брезгует ею. Он намеренно громоздит трудности. Ему нужны только непосильные задачи. О, ему трудно жить, – тем более, что все это из глубины, в большой серьез».
– «Вы не так… то есть Вы более… наблюдательны, чем я думала».
– «Жалко, что Вы не познакомили нас с ним раньше, я бы показал ему Станиславского. Это гениальный человек прежде всего».
(Прав.) – Благодарная за «показал бы ему», а не «показал бы его», чуть проясняюсь и прошу у него стихи. – Дает – и много. – «Но Аля!!» – Уже 7 часов. (Ушла в 12 ч.) – Обещает еще раз, после того как зайдет домой, идти искать во Дворец. Уходит. Я лежу и думаю. Думаю вот о чем. – Господи, и тогда я мучилась, пальцем очерчивала, где болит, но какая другая боль! Та боль – роскошь, я на нее не вправе, а эта боль – насущная, то, чем живут, от чего не вправе не умереть. (Если Аля не найдется!) – Аля – Сережа. Ася – на грани, и насущное, и роскошь. Ланн – только роскошь, и вся боль от него и за него – роскошь, и сейчас Бог наказывает. Ланн – во имя мое, могло бы быть и во имя его, но не вышло – не выйдет – ему не нужно – это у него уже есть – и даже если бы не было – ему (такой породе) не нужно. Отношение неправильно пошло, исправилось только к концу – выпрямилось, за день до его отъезда. Я поняла: никакой заботы!
Холодно – мерзни, голоден – бери, умирать – умирай, я ни при чем, отстраняюсь – галантно! без горечи. Ему нужно: несколько голов (умов) – мужских, от времени до времени – подобие любви, (жесточайшая игра для обтачивания когтей против себя же!) или мужская дружба (теоретизирование – планы детективных контор и готовность – если надо – умереть друг за друга! Только не друг без друга!) – или женское обаяние: духи, меха – и никакой грудной клетки!
Думала без горечи: пристально и стойко. – «Если бы суждено было встретиться еще – о, замечательная встреча! Я бы дала ему ровно столько и ровно то, что ему нужно. – Но – Аля?!!!»
_________
В 9-ом часу появился В<олькен>штейн, ведя Алю за руку, – напыщенный и прохладный в сознании всего своего великодушия в ответ на всю мою подлость.
Подвел – поклонился – и вышел.
– «Аля, что это значит?» – «Я хотела испытать горе, – как ребенок живет без матери». – «Где ты была?» – «Я целый день сидела в сугробе и голодна, как смерть». – «Гм… – И никуда не заходила?» – «Нет». – «Нигде, нигде не была, – ни у Скрябиных, ни у X, ни у Z, ни у цыган?» – «Ни – где. Ходила по пустырям и горевала». – «А кто был во Дворце? Кто веселился с детьми такого-то? Кто глядел на шахматный турнир? Кто? – Кто – кто? – ?» – «Марина, простите!» —
Яростно посадила ее на табурет посреди комнаты. – «Так, руки вдоль колен! Так, не двигаться! А что я горюю, что я думаю, что ты попала под автомобиль, а что Е<вгений> Л<ьвович> уехал и теперь надо любить меня вдвое – ты об этом не думала?!» и т. д. и т. д.
Дверь настежь: художник из Дворца[467]467
Н. Н. Вышеславцев.
[Закрыть] (открывший после смерти Ирины серию моего дурного поведения – просто – за сходство с Борисом[468]468
Оговорюсь! (примеч. М. Цветаевой)
[Закрыть] – как первое, чему я улыбнулась после всего того ужаса).
– М<арина> И<вановна>! Я к Вам! Я по Вас соскучился. Можно? (Когда-то видались три раза в день, теперь не видались с июня, хотя соседи.)
– «Очень рада! Садитесь. Кушать будете?»
– «Все, что дадите!»
Аля: «М<арина>! Он тоже голоден, как смерть!» Я: «Чудесно! Два таких аппетита в доме, – мне больше не нужно! Аля, разжóги!»
И – пошло! – Топлю, колю, пилю, сидят, едят.
– «Аля, мойся!» – К 11-ти мы на улице. – Куда идти? Пошли к Антокольским (соседям, он – поэт и неплохой). Съели очень много черного хлеба и ушли. Оттуда на Арбатскую площадь, – уже 12 ч., оттуда к Скрябиным, оттуда – в 2 ч. по домам.
Сегодня он опять зайдет за мной: неутомимый ходок, как я, мне с ним весело – и абсолютно безразличен. Просто – для не сидения по вечерам в трущобе. – А о сходстве с Борисом – вот что: вьющаяся голова (хотя темная) – и посадка головы, – разлетающийся полушубок – нелепая грандиозность – химеричность – всех замыслов, – обожание нелепости, comme tеllе[469]469
Как таковой (фр.).
[Закрыть] – так мы, напр<имер>, в прошлом году всю дорогу из Замоскворечья к моему дому говорили о каком-то баране, сначала маленьком: бяша, бяша! потом он уже большой и нас везет (под луной – было полнолуние – и очень поздний час ночи) – потом он, везя, начинает на нас оглядываться и – скалиться! потом мы его усмиряем, – один бок жареный, едим – и т. д., и т. д., и т. д. – В итоге – возвращаясь каждый к себе домой: хочу лечь – баран, книгу беру – шерстит – баран! печку топлю, – пахнет паленым, – он же сгорбатился – и т. д.
Идем вчера, смеясь, – вспоминаем.
– «Да, но наш баран – все-таки не баран! И в этом наше оправдание», говорит он.
– Крылатый баран! – поправляю я и – внезапно – «от нашего барана до Пегаса – один шаг!»
________
Простите за всю эту ересь – это для характеристики.
Иду вчера и думаю. – «Я дура. Премированная дура. Баран-поддевка – веселье. При чем тут любовь? Зачем всегда это бесплатное приложение? – Моя галантность? – Нет, глупость. – Надо же понять, наконец, что не всякое желание другого – насущное, что есть – в этой области и – м. б. – больше, чем в других – Прихоть. А я, всегда принимающая малейшую причуду другого au grand sérieux[470]470
Слишком серьезно (фр.).
[Закрыть] – просто дура!»
– Но, дружочек, у меня есть одно оправдание: я невозвратна. Не потому, что я так решаю, а потому что что-то во мне не может вторично, – другие глаза и голос и та естественная преграда, которая у меня никогда не падает – ибо ее нет! – при первом знакомстве, и неизбежно вырастает – во втором. – Точно, заплатив дань своему женскому естеству (формальному!) – я внимательно занимаюсь изучением того, кто передо мной.
И это так невинно, что ни один – клянусь! – ничего не помнит.
_______
Об одном я не успела ни написать, ни сказать Вам, – а это важно! – Об огромном творческом подъеме от встречи с Вами. – Те стихи Вам – не в счет, просто беспомощный лепет ослепленного великолепием ребенка – не те слова – все не то – (я, но – не Вам, – поняли?) – Вам нужно все другое, ибо Вы из всех, меж всех – другой, – все та же моя неверная начальная слепота – верно-неверная лунатическая дорога.
Ничего не обещаю – ибо Вам ничего не нужно! – но просто повествую Вам – как все это письмо – ибо Вы ценитель и знаток душ! – что то что с Вас сошло на меня (говорю как – о горе!) другое и по-другому скажется, чем все прежнее. – Спасибо Вам! – Творчески!
вторник
Вы уже день, как дома. А я уже три дня – как нé дома. – Знаете, где я вчера была? – Судьба! – В Спасо-Болвановском!!![471]471
В Москве было два Спасо-болвановских переулка: 1-й и 2-й.
[Закрыть]
– Дружок, он есть! – И действительно – зá Москвой-рекой! – Далё-еко! – Длинный, горбатый, без тротуаров и мостовых, весь в церковных домиках, – и везде светло, тепло! – Какая там советская Москва! – Времен Иоанна Грозного!
Мы шли со Скрябиной, – она в своей котиковой шубе, на узких как иголки каблуках, я медведем в валенках, и она все время падала.
И кàк – мнé – было – жàль!
(NB – нe ее, конечно!)
_________
Между прочим: Вам совсем не надо читать этого письма за раз, – ведь оно писано кусочками – клочочками, день за днем, почти час за часом.
Так и читайте!
А то мне совестно, а Вам, взглянув, – наверное, безнадежно!
_________
Сегодня – случайно – наткнулась на Белую стаю.[472]472
Книга А. Ахматовой «Белая стая», подаренная Е. Ланном.
[Закрыть] – Как жаль, что забыла еще поблагодарить! —
Раскрыла: Ваш почерк. Прочла. Задумалась. Вы уже наверное не помните, что написали, я сама читала как новое. Как меня – ужасом! – восхищает бренность. – Милая Ахматова – милый Вы – милая я. —
– Кончила те стихи, над мертвым.[473]473
Стихотворение М. Цветаевой «Пожалей…»
[Закрыть] Хотела по-Вашему (вопросом), вышло по-моему (ответом, – и каким!) – Если это письмо будет отправлено, присоединю и стихи.
Моя главная забота сейчас: гнать дни. Бессмысленное занятие, ибо ждет – может быть – худшее. Иногда с ужасом думаю, что – может быть – кто-нибудь в Москве уже знает о С<ереже>, м. б. многие знают, а я – нет. Сегодня видела его во сне, сплошные встречи и разлуки. – Сговаривались, встречались, расставались. И все время – через весь сон – надо всем сном – его прекрасные глаза, во всем сиянии.
(Сейчас спрашиваю Алю: – «Аля, что печка?» И ее спокойный ответ: – «Печка? – Головешит!» – Так, собака, бегущая, прихрамывая, у нее «треножит», большевики о победах – «громогласят» и т. д.)
Купила себе – случайно, как всё в моей жизни – «полушалок» (обожаю слово!), сине-черный, вязаный. Люблю его за тепло, – «в гроб с собой возьму!»
(О, мой гроб! Мой гроб!)
Купила на улице у старухи, к<отор>ая, живя 18 лет (а может быть – 81 г<од>!) в Москве, ни разу не была на Смоленском. – «Я зря болтаться никогда не любила». Слушала с наслаждением. – Вот мой Потебня![474]474
Потебня Александр Афанасьевич – филолог-славист.
[Закрыть] – И еще завидовала: «зря болтаться», – что я другого с рождения делала?!
________
четверг
Мой друг! – Я уже начинаю отвыкать от Вас, забывать Вас. Вы уже ушли из моей жизни. – Послезавтра – нет, завтра – неделя как Вы уехали. – Помните, я Вас просила: до субботы! – а Вы уехали в пятницу, а мне так и осталось в памяти: суббота.
Вы – умник и отвесно глядите в души. Я бы хотела, чтобы Вы поняли: начинаю отвыкать, забыла.
Мне, чтобы жить – надо радоваться. Пока Вы были здесь – даже, когда мне было так больно, я все-таки могла сказать себе: завтра в 6 ч. (пойду – или не пойду, все равно – но – завтра в 6 ч. – достоверность!)
А сейчас? – Завтра – нет, послезавтра – нет, через неделю – нет, через месяц – нет, хочется думать и попадаю в пустоту – может быть – через год, может быть – никогда.
Чего ж тут любить – помнить – мучиться?
И вот мое трезвое, благоразумное, огнеупорное, – асбестовое! – сердце, поняв, смирилось, отпустило.
От встречи с Вами у меня осталось только смутное беспокойство: надо куда-то идти, – и вот, хожу: весь день – «по делам» (т. е. – по трущобам – в поисках за табаком) – с Алей, вечером одна или с кем-нибудь. – Это, конечно. Вы, Ваша память, – «куда-то идти» – бесспорно – «от чего-то уйти».
Если бы я знала, что Вы – что я Вам необходима – о! – каждый мой час был крылат и летел бы к Вам – но тàк – зря – впустую, – нет, дружочек, много раз это со мной было: не могу без! – и проходило, могла без, не могу без – это, очевидно другое: когда другой так не может без, что и ты не можешь.
– Это не холод и не гордыня, это, дружочек, опыт, то, чему меня научила советская Москва за эти три года – и то, что я – наперед – знала уже в колыбели.
________
– Ланн. – Это отвлеченность. – Ланн. – Этого никогда не было. – Это то, что смогло уйти, следовательно, – могло не придти.
И еще: высокий воротник, глаза под высокой шапкой, мягкий голос и жесткие глаза.
– Может быть, если бы я получила от Вас письмо, я бы резче поверила, что Вы были. Но вряд ли Вы напишете и вряд ли я отошлю это письмо.
– Вчера Вы на секундочку воскресли: когда я, позвонив, стояла у Вашего парадного и ждала. (Я в первый раз была у Д<митрия> А<лександровича> после Вас, – так, кажется, ходят на кладбище.)
Я так привыкла.
(Аля, мешая угли в печке: – «Марина! Это адские помидоры!» – и – недавно – на мое напоминание
– «Марина, я бы не хотела, чтобы…»)
– О! дружочек, какой у меня тогда был бы оплот! – Или: – «Напишите мне большую вещь, настоящую, как перед смертью…»
Но всем мои стихи нужны, кроме Вас! Ваше отношение к моим стихам – галантность Гарибальди к добровольцу из хорошей семьи.
– Но какое мне дело до стихов?! —
________
Верность.
И – ослепительная формула: – Верность – это инстинкт самосохранения.
Такой верностью я буду верна в первый раз в жизни. А все остальные верности – или героизм, или воспитанность.
________
– Как странно: всем я приносила счастье! Кому легкое, кому острое, – но никогда тяжесть, удушение – А Вас я, кажется, удушиваю. А если бы Вы знали, как я сдерживаюсь, не даю себе ходу, приуменьшаю, сглаживаю, обезвреживаю каждый свой взгляд и шаг!
Так, постепенно, раскрытые Вам навстречу руки все опускаются, опускаются, теряя и отпуская. – О, за эти опущенные руки Бог мне все простит!
________
– Последний день —
Расстаюсь с Вами счастливая.
Я никогда не боялась внешних разлук, привыкла любить отсутствующих. – Любить – слабое слово, – жить.
Как Вы тогда хорошо сказали: лютая эротика, – о, как Вы чуете слово!
Люблю Вас – поэта – так же как себя – за будущее. Ваши стихи прекрасны, – клянусь Богом, что совершенно нечаянно вспомнила аэролит – и потом уж – По!
Ваши стихи прекрасны, но Вы больше Ваших стихов.
Вы – первый из моих современников, кому я – руку на сердце положа – могу это сказать.
Вы мне чужой. Вы громоздите камни в небо, а я из «танцующих душ» (слова Вячеслава).[475]475
Вяч. Иванов.
[Закрыть]
Вы мне чужой, но Вы такой большой, что – на минуту – приостановили мой танец.
Дай Вам Бог только здоровья, силы, спокойствия, – и как я Вас буду по-новому и изумительно любить – голову запрокинув! – через пять лет.
Ваш Роланд[476]476
стихотворение Е. Ланна.
[Закрыть] – из наивысших мировых достижений, только в наши дни такие слова – не на всех устах.
Если определить Вашу поэтическую породу – Вы, конечно, – радуга, чей один конец – По, а другой – Новалис,[477]477
Новалис – немецкий писатель, философ.
[Закрыть] но как там – помните, Вы рассказывали – никогда не забуду, как вероятно – никогда не прочту – круговые вихри, – так здесь – непрерывные радуги.
И Вы только в начале первой!
– О, как я Вас люблю в Вашей нацеленности! Как Вами бы любовался Ницше!
Москва, 29-го русск<ого> декабря 1920 г.
Дорогой Евгений Львович!
У меня к Вам большая просьба: я получила письмо от Аси – ей ужасно живется – почти голод – перешлите ей через верные руки тысяч двадцать пять денег, деньги у меня сейчас есть, но никого нету, кто бы поехал в Крым, а почтой – нельзя.
Верну с первой оказией: – Ради Бога! —
Адр<ес> Аси: ФЕОДОСИЯ—КАРАНТИН—ИЛЬИНСКАЯ УЛ<ИЦА>, Д<ОМ> МЕДВЕДЕВА, КВ<АРТИРА> ХРУСТАЧЕВЫХ – ей. —
Шлю Вам привет.
МЦ.
– Если сделаете это, известите по адр<есу> Д<митрия> А<лександровича >.
_________
Только что написала эти несколько слов – как вдруг – дверь настежь – Ваше письмо!
И Аля: – «Марина, Ваши голоса скрестились как копья!»
– Спасибо за память. – Как я рада, что Вы работаете – и как я понимаю Вас в этой жажде! – Я тоже очень много пишу, живу стихами, ужасом за С<ережу> и надеждой на встречу с Асей. Перешлите ей, пожалуйста, вложенное письмо, – если скорая оказия, – с оказией, – или заказным. Мне необходимо, чтобы она его получила.
И разрешите мне – от времени до времени – тревожить Вас подобной просьбой, у меня никого нет в Харькове, а это все-таки на полдороге в Крым, – отсюда письма вряд ли доходят, заказных не принимают.
________
– У нас елка – длинная выдра, последняя елка на Смоленском, купленная в последнюю секунду, в Сочельник. Спилила верх, украсила, зажигала третьегодними огарками. Аля была больна (малярия), лежала в постели и любовалась, сравнивая елку с танцовщицей (я – про себя: трущобной!)
Три посещения
I. Сидим с Алей, пишем. – Вечер. – Стук в незапертую дверь. Я, не поднимая глаз: – «Пожалуйста!»
Маленький, черненький человечек. – «Закс!!! Какими судьбами? – И почему – борода?!» – Целуемся.
Мой бывший квартирант, убежденный коммунист (в 1918 г. – в Москве – ел только по карточкам) был добр ко мне и детям, обожал детей – особенно грудных – так обожал, что я, однажды, не выдержав, воскликнула: – «Вам бы, батюшка, в кормилицы идти, а не в коммунисты!»
– «Закс!» – «Вы – здесь – живете?!» – «Да» – «Но это ужасно, ведь это похоже (щелкает пальцами) – на – на – как это называется, где раньше привратник жил?» – Аля: – «Подворотня!» – Он: «Нет». Я: – «Дворницкая? Сторожка?» Он, просияв: «Да, да – сторожка». (Польский акцент, – так и читайте, внешность, кроме бороды, корректная.)
Аля: – «Это не сторожка, это трущоба». – Он: «Как Вы можете так жить? Эта пос-суда! Вы ее не моете?» Аля – «Внутри – да, снаружи – нет, и мама – поэт». Он: – «Но я бы – проссстите! – здесь ни одной ночи не провел». – Я, невинно: – «Неужели?»
Аля: – «Мы с мамой тоже иногда уходим ночевать, когда уж очень неубрано.» Он: – «А сегодня – убрано?» Мы в один голос – твердо: – «Да».
– «Но это ужжасно! Вы не имеете права! У Вас ребенок!»
– «У меня нет прав». – «Вы целый день сидите со светом, это вредно!» – «Фонарь завален снегом!» Аля: – «И если мама полезет на крышу, то свалится». – «И воды, конечно, нет?» – «Нет». – «Так служите!» – «Не могу». – «Но ведь Вы пишете стихи, читайте в клубах!» – «Меня не приглашают». – «В детских садах». – «Не понимаю детей». – «Но – но – но…» Пауза. – И вдруг: – «Что это у Вас?» – «Чернильница». – «Бронзовая?» – «Да, хрусталь и бронза». – «Это прелестная вэщщичка. – и как запущена!» – О! – «У меня все запущено!» – Аля: «Кроме души». – Закс, поглощенный: – «Это же! Это же! Это же – ценность». Я: – «Ну-у?» – «Этто художественное произведение!» – Я, внезапно озаренная (уже начинала чувствовать себя плохо от незаслуженных – заслуженных! – укоров) – «Хотите подарю?!!» – «О-о! – Нет!» Я: – «Ради Бога! Мне же она не нужна». – Аля: – «Нам ничего не нужно, кроме папы, – пауза – и царя!» Он, поглощенный чернильницей: – «Это редкая вещь». Я: – «Просто заграничная. Умоляю Вас!!!» – «Но что же я Вам дам взамен?» – «Взамен? – Стойте! – Красных чернил!» – «Но…» – «Я нигде не могу их достать. Дадите?» – «Сколько угодно, – но…» – «Позвольте я ее сейчас вымою. Аля, где щетка?»
10 минут спустя – Аля, Закс и я – (неужели меня принимают за его жену?!) – торжественно шествуем по Поварской, – в осторожно вытянутой руке его – ослепительного блеску – чернильница. – И никаких укоров. —
– Сияю. – Дошло!
_______
II. Сидим с Алей, пишем. – Вечер. – Стук в незапертую дверь. – Я, не поднимая глаз: – «Пожалуйста!» – Входит спекулянт со Смоленского, желающий вместо табака – пшено. (Дурак!) – «Вы – здесь – живете?» – «Да». – «Но ведь это – задворки!» —
«Трущоба», – поправляю я. – «Да, да, трущоба… Но ведь наверное Вы раньше…» – «Да, да, мы не всегда так жили!» – Аля, гордо: «У нас камин топился, и юнкера сидели, и даже пудель был – Джэк. Он раз провалился к нам прямо в суп». Я, поясняя: – «Выбежал на чердак и проломил фонарь». Аля: – «Потом его украли». – Спекулянт: «Но как же Вы до такой жизни дошли?» – «Садитесь, курите». (Забываю, что он табачный спекулянт. – Из деликатности – не отказывается.) – «А постепенно: сначала чердак – потом берлога – потом трущоба». – «Потом помойка», – подтверждает Аля. – «Какая у Вас развитая дочка!» «Да она с году все понимает!» – «Скажите!» – Молчание. – Потом: «Я уж лучше пойду, Вам наверное писать надо, я Вас обеспокоил». – «Нет, нет, ради Бога – не уходите. Я Вам очень рада. Вы видно хороший человек, – и мне так нужен табак!» – «Нет, уж лучше я пойду». Я, в ужасе: «Вы, может, думаете, что у меня нет пшена? Вот – мешок!» Аля: – «И еще в кувшине есть!» Он: – «Видеть-то вижу, только мамаша у Вас расстроенная». – «Она не расстроенная, она просто в восторге, она всегда такая!» – Он: – «Позвольте откланяться». – Я: – «Послушайте, у Вас – табак, у меня – пшено, – в чем дело? Я же все равно это пшено завтра на Смоленском обменяю, – только мне вместо 2-го сорта дадут хлам, труху. – Ради Бога!»
– «А почем Вы кладете пшено?»
– «На Ваше усмотрение».
– «1000 р<ублей>?»
– «Отлично. – А табак?»
– «10.000 р<ублей>».
– «Великолепно. Берите 10 ф<унтов> пшена и дайте мне 1 ф<унт> табаку». – Явление Али с весами. – Вешаем. – «И взять-то мне не во что», – «Берите прямо в мешке». – «Но я ведь чужой человек, мешок – ценность…» – «Мешок – не ценность, человек ценность, Вы хороший человек, берите мешок!» – «Тогда позвольте мне уж вместо 1 ф<унта> предложить Вам полтора».
– «Вы меня смущаете!»
– «Ну, прошу Вас!»
Аля: – «Марина, берите!»
Я: – «Вы добры».
Он: – «Я впервые вижу такого человека».
Я: – «Неразумного?»
Он: – «Нет – нормального. Я унесу от Вас и тяжелое и отрадное впечатление».
– «Пожалуйста, только последнее!»
Улыбается: На прощание говорит: – «Помогай Вам Бог!» Лет под 50, тип акцизного, голос вроде мурлыканья, частые вздохи.
Тоже юродивый!
Сияю. – Дошло! —
III. Сидим с Алей, пишем. – Вечер. – Дверь – без стука – настежь. Военный из комиссариата. Высокий, худой, папаха. – Лет 19.
– «Вы гражданка такая-то?» – «Я». – «Я пришел на Вас составить протокол». – «Ага». Он, думая, что я не расслышала: – «Протокол». – «Понимаю».
– «Вы путем незакрывания крана и переполнения засоренной раковины разломали новую плиту в 4 №». – «То есть?» – «Вода, протекая через пол, постепенно размывала кирпичи. Плита рухнула». – «Так». – «Вы разводили в кухне кроликов». – «Это не я, это чужие». – «Но Вы являетесь хозяйкой?» – «Да». – «Вы должны следить за чистотой». – «Да, да, Вы правы». – «У Вас еще в кв<артире> 2-ой этаж?» – «Да, наверху мезонин». – «Как?» – «Мезонин». – «Мизимим, мизимим, – как это пишется – мизимим?» Говорю. Пишет. Показывает. Я, одобряюще: «Верно».
– «Стыдно, гражданка, Вы интеллигентный человек!» – «В том-то и вся беда, – если бы я была менее интеллигентна, всего этого бы не случилось, – я ведь все время пишу». – «А что именно?» – «Стихи». – «Сочиняете?» – «Да». – «Очень приятно». – Пауза. – «Гражданка, Вы бы не поправили мне протокол?» – «Давайте, напишу, Вы говорите, а я буду писать». – «Неудобно, на себя же». – «Все равно, – скорей будет!» – Пишу. – Он любуется почерком: быстротой и красотой.
– «Сразу видно, что писательница. Как же это Вы с такими способностями лучшей квартиры не займете? Ведь это – простите за выражение – дыра!»
Аля: – «Трущоба».
Пишем. Подписываемся. Вежливо отдает под козырек. Исчезает.
_________
И вчера, в 10 1/2 вечера – батюшки светы! – опять он. – «Не бойтесь, гражданка, старый знакомый! Я опять к Вам, тут кое-что поправить нужно».
– «Пожалуйста». – «Так что я Вас опять затрудню».
– «Я к Вашим услугам. – Аля, очисти на столе». – «М. б. Вы что добавите в свое оправдание?»
– «Не знаю… Кролики не мои, поросята не мои – и уже съедены».
– «А, еще и поросенок был? Это запишем».
– «Не знаю… Нечего добавлять».
– «Кролики… Кролики… И холодно же у Вас тут должно быть, гражданка. – Жаль!»
Аля: – «Кого – кроликов или маму?»
Он: – «Да вообще… Кролики… Они ведь все грызут».
Аля: – «И мамины матрасы изгрызли в кухне, а поросенок жил в моей ванне».
Я: – «Этого не пишите!»
Он: – «Жалко мне Вас, гражданка!»
Предлагает папиросу. Пишем. Уже 1/2 двенадцатого.
– «Раньше-то, наверное, не так жили»… И, уходя: «Или арест или денежный штраф в размере 50 тысяч. – Я же сам и приду». Аля: – «С револьвером»? Он: – «Этого, барышня, не бойтесь!» Аля: – «Вы не умеете стрелять?» Он: – «Умею-то, умею, – но… – жалко гражданку!»
________
Сияю. – Дошло!
________
Милый Евгений Львович, буду счастлива, если пришлете стихи. Как жаль, что Вы так мало мне их читали!
Желаю Вам на Новый – 1921 – Год (нынче канун, кончаю письмо 31-го, с Годом!) – достаточно плоти, чтобы вынести – осуществить! – дух.
Остальное у Вас уже все есть, – да пребудет!
_________
– Стихи пришлю. – Вашим письмам буду всегда рада. – Не забудьте просьбу с Асей.
МЦ.
Москва, 31-го декабря 1920 г., канун русского 1921-го.
<Приписка на полях:>
– Письмо Асе залежалось, – на днях обеспокою Вас отдельным. Тогда перешлите.
Москва, 15-го русск<ого> января 1921 г.
Диалог:
– «Марина! Чего Вы бы больше хотели: письма от Ланна – или самого Ланна?»
– Конечно, письма!
– Какой странный ответ!
Ну, а теперь: письмо от папы – или самого папы?
– О! – Папы!
– Я так и знала!
– Оттого, что это – Любовь,
а то – Романтизм!
Дорогой Евгений Львович!
Это письмо – в ответ на Ваше второе, неполученное. Вот уже два дня, как тщетно разыскиваем с Алей по всему городу товарища Шиллингера.[478]478
Шиллингер И. М. – композитор, педагог.
[Закрыть] Были и в Музо,[479]479
Музыкальный отдел Наркомата просвещения.
[Закрыть] и в Камерном,[480]480
Камерный театр, основанный А. Я. Таировым.
[Закрыть] и у Метнера,[481]481
Метнер Н. К. – композитор, пианист.
[Закрыть] к<отор>ый ему покровительствует, засыпали Москву записками, как метель – снегом, – и – rien![482]482
Ничего! (фр.)
[Закрыть] – ни Шиллингера, ни письма.
– Очень жаль – ценя вашу лень!
– Итак, товарищ Ланн – и отсутствующий – заставляет нас измерять Москву верстами!
– Получили ли Вы мое первое письмо – заказное? Пишу на учреждение, ибо не знаю домашнего адр<еса> – и не верю в домашние адреса! – Дома проходят, учреждения остаются.
– Получила за это время два письма от Аси, второе еще более раннее, две недели спустя занятия Крыма, – несколько строк отчаянной любви ко мне (нам!) и одиночества. – Ася! – Это поймете только Вы.
Живет одна, с Андрюшей, служит – советский обед и 1 ф. хлеба на двоих – вечером чай – так чудесно и сдержанно – чай – и конечно без хлеба, ибо – если было бы с хлебом – так и было бы написано: с хлебом.
В Ф<еодосии> Макс, Пра, Майя,[483]483
М. П. Кювилье.
[Закрыть] М. И. Кузнецова (вторая жена Б<ориса>).
– «Есть друзья – проходят – новые…»
Чтò, – не вся ли я?!
И потом – певучим возгласом: – «Марина! Ты можешь жить без меня?!»
Товарищ Ланн – дружочек! – я Вас уже просила – и еще прошу, – ради Бога! – если только есть какая-то возможность —
– пошлите Асе тысяч двадцать пять! Клянусь – верну, деньги у меня есть, только послать не через кого. Если Вы, получив мое первое письмо, уже это сделали – спасибо Вам до земли, если нет – поклон до земли: сделайте!
Вы нас мало знаете в быту: у того, кто нас любит – мы не просим, а те, кто нас не любит – не дадут. (А может быть не только вторые, – но – glissez, mortels, n’appuyez pas![484]484
Скользите, смертные, не опирайтесь! (фр.) – Из «Четверостишия о конькобежце» французского поэта Пьера Шарля Руа.
[Закрыть] – И эти – всегда на наивысший лад отношения – с первым любым приказчиком в кооператива – словом, с Асей будет то же самое, что со мной в 19 г. – весь город – друзья – Вавилонская башня писем – Содом дружб и любовей – и ни кусочка хлеба!
Вы нас немножко любите – по-хорошему – обращаюсь не к Вашей доброте, а к Вашей высоте: это надежнее.
_________
Дорогой Евгений Львович, я была бы огорчена, если бы Вы подумали, что я пишу Вам исключительно из попрошайничества. – Это не так, но Ася сейчас – а, стойте! – гениальная формула:
…и вбитый в череп – гвоздь.
Касательно слова я это не понимала, касательно человека это для меня – формула, видите – разницу?
О, слово видно меня очень любит, я всю жизнь только и делаю, что его предаю! – Ради человека!
