Текст книги "Нечто в лодке по ту сторону озера..."

Автор книги: Максим Перфильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

И кто бы что не говорил, кто бы не пытался убедить меня в том, что жизнь прекрасна, и что тех других миров не существует… я знаю – точно знаю – они есть… и глупо их игнорировать. Они – объективная реальность.

И поэтому я могу сказать: описанный выше пример с подростком – возможен.

Итак, меня зовут Константин Кайсаров, и я знал о существовании этих миров, полных боли и страдания, и периодически путешествовал по ним.

Но… хм… наверно, мне не с этого надо было начинать…

3.

Вечер. Темное зарево на небе свидетельствовало об окончании прохладного дня и предвещало скорое наступление ночи. Тусклый солнечный свет своими последними небольшими порциями просачивался сквозь унылые мутные стекла квартиры. И понимая уже свою недостаточность в восполнении потребностей освещения, он грустно передавал эстафету своему младшему брату – искусственному источнику – лампам накаливания.

Я устало лежал на диване и смотрел телевизор, потребляя огромное количество информации. Понимая, что этот универсальный ретранслятор и кодировщик электромагнитных волн является, пожалуй, одним из самых действенных за всю историю человечества созданных приборов для промывки мозгов и пропаганды в глобальных масштабах, я старался фильтровать все, что видел на его экране и слышал из его динамиков, и делал это уже на автопилоте. Я никогда не был противником телевидения. Я всегда считал, что человек просто должен уметь контролировать те потоки информации, которые обрушиваются на его сознание. То, насколько сильно влияет (или не влияет) на тебя телевизор – свидетельствует о степени способностей твоего мозга к здравомыслию. Не нужно бояться информации – нужно уметь ее фильтровать. Конечно, все это должно соответствовать возможностям твоего разума. Если считаешь, что какая-то определенная информация в данный момент времени может нежелательно на тебя повлиять – лучше воздержаться от ее восприятия.

Я вроде как уже более-менее попривык к тому, что слышал и видел из этого «ящика» по новостям – где-то опять кого-то убили, где-то опять кого-то изнасиловали в жесткой форме, кого-то где-то пытали в течение нескольких недель, где-то менты опять замочили какого-то левого беднягу на улице, в неудачное время возвращающегося с ночной смены домой, где-то чиновники опять стырили у пенсионеров парочку миллионов из фонда и несколько квартир, где-то на дорогах города «хамер» с правительственными номерами, проехав под 80 км/ч на красный свет, сбил двоих пешеходов и скрылся с места происшествия. Устав от обилия информации – о постоянном беспределе и о полной несостоятельности государства в наведении порядка в этой стране, я тупо ставил себе мощную ментальную защиту и старался абстрагироваться от всего происходящего на этой планете.

Сейчас я смотрел репортаж о неонацистах. Я смотрел, как они избивали на улицах ни в чем не повинных людей только за то, что они другой народности. Смотрел, как они на своих собраниях выкрикивают лозунги и вешают свастики на стены. Слушал их бред, который они несли в интервью. Смотрел на их женщин, на их самок – на их сук, которые своим молчаливым согласием поощряли то, что они творят. И видел самое большое извращение – как сами эти женщины вливались в ряды фашистов и вставали на путь необоснованного насилия, превращаясь в зверьё, теряя статус человека. Агрессия к тем, кто чем-то отличается от тебя – характерная черта поведения животного в стае. Это и есть необоснованное насилие. Но ты уже не человек, если так поступаешь. Ты животное. И обращаться с тобой в таком случае нужно как с животным.

Я привык, что люди в своей основной массе больше похожи на стадо баранов, хотя чаще ведут себя как стая волков. И к фашистам у меня было уже вполне определенное отношение. Но то ли звезды как-то так сошлись в этот день неудачно, то ли степень моего игнорирования к беспределу этой мрази достигла какой-то точки напряженности – меня зацепило. Зацепило настолько, что я хоть сейчас готов был выйти на улицу и крошить всех фашистов и любых других подобных им ублюдков, исповедующих национальный сепаратизм. Я знал, что все люди и все нации по природе равны – у всех свои отличительные черты, свои особенности, свои достоинства и недостатки, но все люди созданы одним Богом. Поэтому для меня было совершенно очевидно, что исповедовать какой-либо национализм – исповедовать ненависть и агрессию к людям – да еще и возводить это в рамки какой-то сраной идеи, могут либо абсолютное чмо, либо абсолютные дебилы. Это характерная и отличительная черта сатаны – ненависть к людям и агрессия. И если человек начинает идти по этому пути – то дьявол уже просто трахает ему мозг… либо он уже не человек. Со своей стороны – мочить нацистов – это конечно тоже не дорога в Рай. Не мне судить, кому умирать, а кому продолжать жить. Но, по моему мнению, лучше будет, если сдохнет один плохой человек, чем если по его вине погибнут несколько хороших людей. Объективно ничего хорошего в этот мир нацисты принести не могут. Разве что государство может использовать их в своих целях, когда захочет контролировать поток эмигрантов в стране. Но объективно, нацисты – это зло. И чем меньше зла на земле – тем этот мир чище. Если ты ставишь какую-то сраную идеологию выше человеческой жизни и до такой степени не умеешь контролировать свою подростковую агрессию и комплексы, что готов убивать или хотя бы просто необоснованно причинять боль – то для меня ты уже не человек, ты кусок говна. И разговор с тобой один – как с куском говна.

Я знал, что Бог не разделял мою точку зрения. Я знал, что он давал шанс любому человеку – даже таким уродам. Еще я знал, что я несколько эмоционален в своих суждениях на эту тему. А еще я знал, что обыкновенным мочиловом это зло не искоренить. Насилие обычно порождает только насилие. Есть правда еще такое понятие как возмездие. Так же для меня еще было очевидным, что чем меньше на этой земле плохих людей – тем лучше для всех. Предугадывая навязывающий сам себя уже задолбавший всех вопрос, сразу поясню – плохой человек, это тот, который несет в этот мир насилие, если оно не является обоснованной самозащитой или справедливой местью за себя или своих близких. На эту тему можно долго еще говорить, но в любом случае, учитывая Божью точку зрения, а также свою неспособность покрошить ВСЕХ нацистов на этой земле и потом еще нести за это ответственность – я понимал, что здесь нужен какой-то другой способ борьбы.

Нужна пропаганда. Точнее антипропаганда – антипропаганда национализма, антипропаганда сепаратизма, антипропаганда насилия, антипропаганда надменности и антипропаганда стремления поставить себя выше другого. И пропаганда любви и взаимопонимания. Меньше насилия – больше любви. Кроме любви этот мир больше ничто не спасет. Хотя по мне – лучшим лекарством от болезни национализма был «калашников» в жопе, как свечка от простуды. Потому что быть фашистом может только больной человек.

У меня не было желания переступать определенную черту перед Всевышним, поэтому я все же выбирал первый способ. Оставим «калашникова» на другой случай. Хотелось бы верить, что он вообще никогда не понадобится.

Лежа на диване перед телевизором, смотря репортаж о неонацистах, я продолжал получать мощный поток информации, который оказывал на мое сознание все большее влияния и вызывал с каждой секундой все больше реакции. Я чувствовал, как во мне копится негодование и злость на эту падаль. И я действительно готов был пойти и крошить их, но понимал, что этот путь, по крайней мере, меня ни к чему не приведет. Необходимо было действовать по-другому. Контролируя свои эмоции, и производя определенный расчет, я понимал, что нужно было найти какой-то другой, менее кровожадный способ борьбы с этим явлением.

В то же время мне не хотелось успокаиваться, я не хотел растерять свою злость во времени. Я хотел использовать ее как энергию, и мне нужно было сохранить ее до того момента, когда я начну что-то делать.

Вся эта фашистская мразь должна была рано или поздно ответить за свое зло – за каждого невинного человека, на которого посмели поднять руку, за этих убитых и искалеченных людей, за их матерей, рыдающих на могилах, за родных и близких, которые никогда больше их не увидят. За страх, который посеяли, за боль, за каждый удар, за каждое оскорбление и даже за саму идею – потому что сама идея уже является преступной. Где-то в глубине души я надеялся, что когда-нибудь все эти люди получат свой справедливый суд. И мне никогда не будет жалко ни одного националиста, так же как никогда не будет жалко ни одного гопника и ни одного «братка», и ни одного наркоторговца – потому что все эти люди достойны только смерти. От этих людей одно зло на земле. Они сами выбрали дорогу, которая ведет в ад. Это был их выбор.

Самое ужасное, что эта фашистская идеология начинала распространяться в обществе. Даже на первый взгляд не злые и вроде как почти адекватные люди начинали прельщаться ее лживыми ценностями, не понимая, что ценность всегда одна самая главная – человеческая жизнь, и все люди равны между собой. Нетерпимость и злость в обществе всегда были теми ниточками, с помощью которых властители управляли сознанием масс и могли спровоцировать любое движение в социальной среде. Правители по своей прихоти всегда вели свой народ, словно стадо баранов на бойню – на войну, обрекая на смерть сотни, тысячи и миллионы жизней. Все эти люди так же шли в ад, потому что ни одна идеология, и никакой патриотизм убийства никогда не оправдает. Это приводило к ужасным трагедиям. Свидетелем одной из них стал XX век.

То, что делали сейчас неонацисты, мало чем отличалось от того, что в свое время устроил Гитлер. Разница только в масштабах. А люди как всегда ошибок прошлого стараются не помнить и игнорируют их.

Но передо мной вставал сейчас другой вопрос – что Я могу сделать? Как Я могу остановить это зло? А я могу – повлиять на разум тех людей, кто еще не подпал под влияние этой разрушающей мир идеи, кто еще не заболел этим бредом, кто еще сохранил здравый рассудок – повлиять на людей, чтобы они никогда не несли в этот мир зла, чтобы они не вставали на эту дорогу, ведущую в ад, чтобы они не пересекали черты, за которой человек превращается в нечто извращенное, и становится чем-то таким, к чему уже сложно относится как к человеку. Повлиять на мир, на людей, чтобы они – люди – остались людьми, и несли вокруг себя только любовь и свет, и никакого насилия. И чтобы – очень важно – чтобы они учились понимать друг друга, даже если они с разных континентов и говорят на разных языках.

Итак, я знал по какому пути мне пойти, и что мне нужно сделать, чтобы хоть как-то повлиять на эту ситуацию, чтобы не допустить дальнейшего распространения этой неконтролируемой агрессии в обществе. Нужна была пропаганда.

Теперь следующий вопрос – «Как?» я мог это осуществить, и какие у меня для этого были ресурсы?

Я был музыкант. Я мог использовать свою музыку и свои песни для того, чтобы донести до людей свою идею и свои мысли. Я мог использовать сцену в качестве площадки для пропаганды своих идей и мыслей. Понятие «сцена» в данном случае могло включать в себя самые разные проявления деятельности в зависимости от контекста, – у меня был собственный Интернет-сайт, где я размещал свою музыку, записанную в студии, я мог сделать записи на диск и распространить по друзьям, я мог также сделать профессиональный тираж и пропихнуть его в магазины или, по крайней мере, ларьки, я в принципе мог исполнять свои песни у друзей на квартирах при небольших собраниях, даже телефонный звонок в определенном случае мог стать площадкой для пропаганды и распространения моей музыки, если эту идею довести до ума. Конечно, само выступление на сцене перед большим залом оставалось преимущественным способом и являлось наиболее значимым событием.

Я знал, что не получу за это денег. Скорее всего, даже не приобрету какой-то славы. Но сама идея – сама мысль – будет распространяться и, так или иначе, будет оказывать на людей определенное влияние.

Где-то как-то я слышал от кого-то: если много-много раз повторять ложь – ее станут воспринимать как истину. От себя добавлю – чтобы у людей не происходило подмены понятий и они не начали воспринимать ложь как само собой разумеющееся, необходимо периодически говорить им правду.

Итак, я собирался написать на эту тему песню.

Сейчас уже было немного поздно для того, чтобы сочинять музыку на гитаре. Боюсь, соседи не оценили бы моего благородного порыва.

Я мог уже начать писать текст, но чувствовал себя слишком уставшим, и на ум не приходило ничего стоящего.

Но потерять этот вечер впустую, не выплеснув на данный проект хотя бы часть своей энергии, сублимированной из злости и негодования, я не мог.

Я нашел, что наиболее оптимальным для меня сейчас будет – посидеть ночь в Интернете и покопаться в хрониках Второй Мировой Войны, проводя параллели идей Гитлера с идеями неонацистов, тем более что это было практически одно и тоже. Тогда это привело к катастрофе. Сейчас это часто так же приводит к катастрофе, только в меньших масштабах, в масштабах одной или нескольких людских судеб.

Я хотел погрузиться в то время и ту атмосферу, чтобы лучше прочувствовать зло и тьму, которой была охвачена земля. Чтобы лучше прочувствовать всю боль, страх, ужас и целый спектр других различных эмоций, которые несли в себе сначала – идеология, а потом и – трагедия глобального масштаба. Искусство, тем более творчество, это эмоциональная сфера деятельности человека. И чтобы впоследствии воздействовать на эмоции людей через свои песни, здесь и сейчас мне нужно было самому прочувствовать эти эмоции, чтобы перенести их, хотя бы отчасти, на свое творение.

Я сидел в Интернете несколько часов, просматривая хроники – фотографии, записи, статьи, заметки, письма, сайты посвященные Второй Мировой Войне, а так же различный фотоматериал, который никогда не пойдет на телевидение или на крупные Интернет-ресурсы из-за цензуры, не пройдет по критериям особой жестокости. Я видел горы трупов и просто человеческих останков, разбросанных по полю, оторванные конечности, вывернутые наизнанку тела, растянувшиеся по траве кишки раздавленных танками солдат, крематории и газовые камеры, печи до верху заполненные руками и ногами, концлагеря с голодающими, грязными, в оборванной одежде и с гноящимися язвами на коже военнопленными. Я смотрел эти фотографии с поля боя, а так же фотографии из Нацистской Германии, с парадами немецкой техники, с сотнями тысяч марширующих солдат, и ораторские выступления Гитлера с собраниями народа на площадях, с развешанными по всему городу полотнами с изображением свастики, митинги с гербами и флагами. Мне казалось, что через эти фотографии я видел, как сама тьма сгущалась над землей где-то под облаками, накрывая своей мощной тяжелой тенью крыши домов, она зависала над тем ораторским местом, где стоял ее протеже и, распространяясь по всему городу, поглощала собой людей, захватывая их сердца и умы, одурманивая и играя на их комплексах, слабостях и животных инстинктах. И концентрируясь в одно огромное облако, растянувшееся на сотни километров над городами, она собиралась в центре Европы. Так начиналось это дьявольское шествие по всему миру. Казалось, что даже небо было каким-то неестественным. Словно сам ад пришел на землю, и сатана, спустившись откуда-то из поднебесной, поставил здесь свой трон, установив свою власть.

Я слышал, что Гитлер уделял много внимания оккультным наукам и придавал мистической деятельности особое значение, отводя сверхъестественной поддержке своего движения особую роль. Не знаю, насколько это было правдой или очередной пропагандой, но я легко мог в это поверить. Я видел великую тьму в его движении. Видел великую тьму на его выступлениях. Чувствовал как она, просачивается с кадров видеопленки и фотографий и выплескивается на меня. Помазание сатаны. Я помнил эту тьму. Я уже встречался с ней.

Я сидел в Интернете примерно до четырех часов ночи и изучал эти архивы, пока меня не начало тошнить.

Достигнув определенной точки напряжения, я ушел в ванну и провел там некоторое время, но меня так и не вырвало.

Вернувшись в комнату и почувствовав сильное головокружение, я понял, что мне пора спать.

На сегодня с меня было вполне достаточно.

Позже уже под утро я проснулся от кошмара, оставшись наедине со своим осадком от той боли, страданий и ужаса, которые струились на меня с экрана монитора всю ночь.

И я был не сказано рад, что за окном был апрель и уже начинало светать.

Проснувшись во второй раз уже ближе к 11-ти часам утра, я встал с кровати, быстро позавтракал, привел себя в порядок и начал написание песни.

Я хотел, чтобы эта песня была доступна для восприятия не только подросткам, но и более старшему поколению – поэтому сразу отказался от каких-либо ругательств и чрезмерно оскорбительных выражений. В то же время она должна была быть довольно жесткой, с четкими фразами, которые бы словно рубили топором и приводили разум человека в состояние напряжения и анализа. Поэтому я решил сделать ее в жестком альтернативном стиле, типа «нью-метал» – но не слишком прогрессивный «нью-метал», и не слишком тяжелый, чтобы не отталкивать людей старше 30-ти лет.

Так же в песне не должно было быть много агрессии. Чрезмерная агрессия – признак слабости, глупости и подростковой поверхностности в изучении какого-либо вопроса, когда человек не вникает глубоко в проблему, а только лишь выплескивает свои эмоции. Кроме того, агрессия отталкивает большинство более-менее здравомыслящих людей, так как они не совсем понимают ее как инструмент (отчасти в силу своей ограниченности). Поэтому я решил, что агрессии будет не много, но в тоже время она должна быть – в небольшом количестве, совсем чуть-чуть, чтобы привлекать подростков и не отталкивать более взрослых людей, но чтобы обязательно вызывать эмоции.

Песня должна была цеплять, и ее жесткость – как один из способов это сделать. Песня должна была проникать в разум и производить определенную реакцию. Она не должна была быть нейтральной, или той которую послушал и сразу забыл, или такой которую начал слушать и пошел пить кофе на кухню. Она должна была производить реакцию внутри человека. И пусть лучше она произведет в человеке негативную реакцию и вызовет негативные эмоции, чем совсем никаких.

Но в то же время доля агрессии не должна была превышать некоторое допустимое значение, иначе, как уже было замечено, она станет понятной только подросткам или очень молодым людям. А мне хотелось, чтобы так же студенты старших курсов и недавно закончившие ВУЗы могли быть открыты для восприятия этого музыкального трека. Поэтому текст песни так же должен был быть интеллектуальным – не тупым, не глупым, а раскрывающим проблему в разрезе социальной и политической тематики.

Так же текст должен был содержать несколько «умных» фраз и выражений – чтобы привлекать интеллигенцию, чтобы образованные люди узнавали в тексте свой язык.

В результате получалось так, что трек должен был стать в некоторой степени универсальным, почти для всех – хотя это и невозможно, невозможно охватить всю аудиторию, или даже хотя бы ее половину – невозможно, всегда для кого-то эта музыка будет оставаться непонятной, а для кого-то самой родной.

Так же еще можно было немного надавить на жалость людей и добавить «слезливости» – в этом нет ничего плохого и ничего глупого, я думаю большинство из людей, увидев, как рыдает мать на могиле убитого сына, если бы не расплакались, то, по крайней мере, стояли бы и сдерживали свои слезы. Только «слезливости» в этой песне должно было быть совсем немного – как капелька кислинки в сладком пирожном. Чтобы трек не был плоским и туповатым. Но при этом жесткость в тексте и музыке – оставалась основной составляющей.

Можно было все сделать несколько по-другому, но я решил пойти именно этим путем.

Но самое главное, что должно было быть в этой песне – это душа, собственные эмоции, собственные чувства – чтобы люди видели, что я как автор сам серьезно озадачен этой темой и меня самого это разрывает изнутри. Чтобы было видно, что это прошло сквозь меня и является для меня самого не просто модой или увлечением – я действительно так думаю, и мне действительно больно от осознания того ужаса, который таит в себя это зло – ксенофобия. В этом есть искренность, а в искренности – уже есть отчасти какая-то глубина. Еще чтобы разум и сердце достигли глубины – должно пройти какое-то время – время, которое бы разум и сердце провели в осознании этой проблемы. Если не будет искренности и четкого осознания проблемы – даже самый агрессивный и жесткий «нью-металовский» трек может превратиться в слезливое нытье. А это уже провал.

Итак, весь день я потратил на написание песни – текста и музыки, причем только основы, хотя текст к концу дня был написан почти полностью. С музыкой мне предстояло еще немного попариться, нужно было додумать и довести до ума переходы между частями песни и еще немного подумать над аранжировкой. Через пару дней упорной и непрестанной работы песня должна была быть полностью готова. И это считалось довольно быстро. Некоторые вещи у меня писались месяцами. А иногда – случайно придуманная партия дожидалась своего продолжения и контекста в течение нескольких лет. Но сейчас все было немного по-другому.

Потом еще оставалась не менее сложная и ответственная часть работы – песню нужно было записать. Не в какой-нибудь крутой студии конечно. Была у меня на примете одна маленькая подвальная студия, совмещенная с репетиционной базой, в которой играли и иногда записывались различные андерграундные группы. Там за приемлемую плату можно было записать трек в приемлемом качестве – в андерграундном приемлемом качестве, где самое главное – чтобы были слышны все инструменты и различаем вокал и чтобы не было какой-либо лажи. Такое андерграундное звучание в отличие от лоска и усреднения частот в дорогой профессиональной студии придавало песни даже некий особенный шарм и создавало свою специфику для восприятия. Если трек был записан более-менее качественно с «прослушиваемостью» всех дорожек – иногда такой андерграундный звук мне нравился даже больше, в нем было что-то такое… изначально роковое и не привязанное к материальным ценностям, протест, как символ несгибаемости воли перед диктатурой системы.

В данном случае у меня все равно были перспективы только на такой звук.

Итак – запись. Что я мог сделать? Я мог сам прописать две-три гитарные партии, и басовую не слишком виртуозную. Еще мне нужно было прописать барабаны, но для этого мне уже придется кого-то просить – либо за деньги, либо если кто-то проникнется моей песней и сам захочет поучаствовать в ее создании. Вокал мне так же придется прописывать самому, и так даже наверно будет лучше – свои тексты лучше всегда звучат в собственном исполнении. Без клавишных здесь пока можно было обойтись.

В любом случае все это за один день не делается, и мне предстояло еще много потрудиться, а так же потратить денег на запись.

Однако я готов был пойти на эти жертвы ради удовлетворения потребностей собственной совести и желания что-то изменить в этом мире. Тем более что жажда самореализации своего творчества и своих способностей подстегивала меня, и это было как нельзя кстати. В противном случае я бы возможно так и сидел бы, раздираемый желанием сделать что-то – но не решающийся этого сделать. А так – был дополнительный стимул.

Я знал, что моя совесть все равно не даст мне потом успокоиться и будет терзать меня еще долго.

Это отдельная история – как я дожил до того, что желание изменить мир к лучшему и жажда восстановления правды стала одной из моих потребностей, не удовлетворение которой, как всегда вызывало впоследствии боль.

Но я занимался тем, чем занимался. Может это тоже был всего лишь инстинкт, может это был приобретенный условный рефлекс – как реакция на что-то… может я тоже являлся рабом какой-либо системы… да, в любом случае являлся рабом – хотя бы своих собственных потребностей… рабство никогда не исчезнет ни из чьей жизни… все являются рабами той или иной системы… во всяком случае я знал что делаю и мне нужен был вполне конкретный результат – чтобы боли во всем этом мире, включая загробный, стало меньше.

Но… хм… мне опять же, наверное, не с этого надо было начинать.

4.

Тусклый, немного унылый, но в меру комфортный свет из огромных ламп накрывал своей прозрачной массой сцену и зал на триста мест, заполняя полностью все то помещение, на которое он был рассчитан. Этого унылого света было довольно много, поэтому было относительно светло, но мне почему-то казалось, что он слегка не справлялся со своей задачей и был слаб, чтобы в полной мере дать то удовлетворение, которое от него требовалось. Я стоял возле ведра с водой, которая капала сверху, просачиваясь сквозь дыры в огромной палатке из материала, названия которого я не знал. Эта палатка в 6 метров в высоту и площадью около 500 квадратных метров заключала внутри себя и абстрагировала от всего остального мира около полутора сотен человек. Позже выяснилось, что это называется тентовая конструкция из материала ПВХ. Но тогда мне на это было наплевать.

Палатка была довольно старой, и вода лилась сквозь дыры и щели сверху прямо на сцену, попадая на дорогостоящую аппаратуру, часть из которой была уже бережно накрыта полиэтиленовыми пакетами. Некоторые комбики и колонки не могли быть накрыты этим полиэтиленом из-за мощных вибраций звука, который они издавали, поэтому они оставались мокнуть под каплями унылого непрекращающегося дождя.

Здесь было мокро уже все, начиная от самой сцены и заканчивая тарелками на барабанной установке, которые при ударе разбрызгивали капли воды в разные стороны. Музыканты не обращали внимания на дождь и сырость, они играли на вымоченных инструментах, периодически стряхивая с вымоченных волос капли грязной воды. Певцы еще пытались с микрофонами в руках медленно передвигаться из стороны в сторону, уходя из под наиболее мокрых мест. А гитаристы просто старались укрыть свои гитары от постоянно капающей сверху жидкости. Но все продолжали играть. И концерт продолжался. Хотя это было уже сложно назвать концертом.

Я и был прав – здесь было мало света, несмотря на то, что освещение было хорошее, и четко были видны лица людей. Но как будто некое невидимое «нечто» растворялось в воздухе, то ли материя, то ли сила, то ли что-то еще, но оно заполняло собой весь этот шатер, изменяя атмосферу, проникая в нее, деформировало ее сущность, делая угрюмый свет еще более тяжелым и плотным, чем он когда-либо мог казаться. Какая-то масса – и эта масса была неоднородна. Она была смешана и структура ее была мне непонятна. Но я чувствовал ее каждой клеткой своего тела, ощущая ее давящую холодную агрессию с одной стороны, и какую-то светлую теплую нежность с другой. Страх и ужас чувствовал я вокруг себя, словно он пропитывал собой воздух, и в тоже время любовь и успокоение окружали меня и проникали внутрь. И я не мог понять, что происходит. Я просто стоял под каплями воды, просачивающейся сквозь дыры в палатке из ПВХ, и машинально переставлял аккорды на гитаре. Я продолжал играть, не обращая внимания на капающую мне на плечо дождевую воду, изредка отвлекаясь взглядом на гриф гитары, я с неподдельным ужасом и округленными от шока глазами на своем бледном застывшем лице смотрел в зал, не веря тому, что происходит в его пугающей глубине.

– Дьявол, я приказываю тебе именем Иисуса Христа!!!…

– Во имя Бога живого!!!…

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа!!!…

– Убирайся прочь!!!…

– Ты не имеешь власти над этим человеком!!!…

– Да придет свобода!!!…

– Его душа стремится к свету небесному!!!…

– Изыди!!!…

– Пошел вон!!!…

Множество голосов, криков, каких-то стонов, непонятных возгласов, нечеловеческих воплей и животных рычаний окружали меня со всех сторон, доносясь до меня из самых темных в этой палатке уголков, и перемешиваясь с человеческой речью и неизвестными мне, но до боли родными какими-то иностранными языками, которых я не знал и никогда не узнаю – все это проникало в мой разум, разрывая его на части и изменяя его структуру. Словно штурмуя мое сознание, эти звуки, крики и вопли наседали на меня своей огромной массой и, казалось, поглощали в своем ужасе.

Мои барабанные перепонки, являясь всего лишь проводником, могли выдержать эту нагрузку, но разум, принимая чуждые для него сигналы, цепенел и начинал тормозить, с трудом справляясь с анализом поступающей информации, он расписывался в своей беспомощности и не мог выработать быстрой адекватной реакции и последовательных сигналов к действиям, он стопорился.

Я смотрел в зал и наблюдал для себя совершенно неестественные действия незнакомых мне людей, совсем недавно пришедших в эту палатку от куда-то с улицы и буквально 20–30 минут тому назад сидевших здесь передо мной на пластиковых стульях и с циничной улыбкой и сарказмом в глазах смотрящих на сцену.

Теперь некоторых из этих людей словно разрывало и выворачивало на изнанку, они как-то страшно дергались и изгибались, словно куклы на ниточках, как будто кто-то привязал их головы, руки и ноги к веревкам и теперь исполнял ими танец, как какой-нибудь безжалостный кукловод. Кто-то из этих людей кричал как-то странно и неестественно, и во многих этих криках было что-то животное и нагоняющее ужас, вопли – от которых тело бросало в дрожь, как будто они были сигналом к чему-то страшному. Эти ужасные вопли словно проникали внутрь костей и заставляли сердце учащенно биться в груди. Кого-то просто ломало и резко выдергивало конечности так, словно у них была ломка как у наркоманов. Кого-то просто крючила какая-то невидимая сила, и чувствовалось, как напряжение в их теле выворачивает им мышцы. А кто-то блевал на земле, стоя на коленях – так, словно из него выходили все внутренности. Рядом с каждым из таких людей было по два по три служителя церкви, которая организовала проведение службы в этой палатке. Эти служители молились за таких людей, возлагая руки, и от них я слышал ту родную человеческую речь и неизвестные мне, но до боли родные, иные языки, которых я не мог перевести.

Забавно, но почти где-то половина из всех людей в зале – они стояли в полном порядке и с ними ничего не происходило, преимущественно это были молодые люди, подростки и дети. С детьми такое по определению вряд ли может быть, они еще невинны. И все эти молодые люди стояли и смотрели вокруг себя с не меньшим, а даже наверно с большим, ужасом в округлившихся глазах на бледных от шока лицах. Кто-то сразу ушел. Кто-то продолжал смотреть, не понимая что происходит. Но практически никто не сидел. Все стояли. И каждый получал для себя что-то свое – кто-то хлеба и зрелищ, кто-то новых впечатлений, кто-то свободу и спасение, а кто-то просто даже не мог моргнуть глазом.