Текст книги "Нечто в лодке по ту сторону озера..."

Автор книги: Максим Перфильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

Мы со Славой всегда были чутки к Катерине в процессе обучения, и всегда старались нормально общаться с ней, не просто с позиции учителя, а, прежде всего, с позиции друга, приятеля.

Но все же Катю огорчало то, что она не могла понять какие-то вещи, которые мы ей объясняли, и то, что какие-то вещи у нее просто не получались. Это читалось в ее глазах. Было видно по тому, как она сейчас смотрела на нас со Славой – пока мы, увлекшись собственной игрой, производя невероятное количество ритмичного и гармонически необычного, но все же приятного, шума, уходили в нирвану.

Ну а что касается самой Катерины – я понимал, что у нее будет хороший стимул стремиться к тому, чтобы достигнуть хотя бы нашего уровня, стимул к обучению. Это еще больше привяжет ее к нам. И в таком состоянии – каждое наше слово, каждую нашу мысль она будет воспринимать из наших уст уже совсем по-другому. Для нее наши слова будут что-то значить. И, конечно же, оказывать на нее определенное влияние.

Очень хорошо, что она любила музыку и решила обучаться ей именно у нас. В этом плане нам, безусловно, очень сильно повезло.

12.

Этап второй – установить с человеком контакт. Установить приятельские отношения и по возможности сделать процесс общения с человеком как можно более свободным. Чтобы человек расслабился и начал тебе доверять. Через свободное непринужденное общение человеку проще объяснить какие-то вещи. Необходимо чтобы человек смотрел на тебя с уважением, но в тоже время мог свободно с тобой общаться. Тогда человек будет более восприимчив к твоим словам, и ты сможешь оказывать на него большее влияние.

Мы провели с Катериной уже не одну репетицию. Потихоньку мы обучали ее каким-то навыкам в музыке и продолжали сильнее сближаться в процессе общения. Между нами устанавливались дружеские отношения, и как это обычно бывает, общение становилось более свободным, исчезали барьеры, которые всегда существуют при первом знакомстве между незнакомыми людьми.

Была очередная репетиция. Я стоял возле комбика с гитарой в руках, висящей на ремне через плечо, и крутил ручки частот, попутно переключая overdrive, пытаясь отстроить звук так, как мне было нужно. Слава сидел в углу за ударной установкой, тихонько постукивая по хэту и ободку «рабочего» барабана. Я сказал ему, чтобы он не играл, наверное, раза три, прежде чем он более-менее успокоился и стал вести себя тише. Мне необходимо было отрегулировать настройки звука, который издавал комбик, а делать это под грохот барабанов было как-то не очень удобно. Слава все же не переставал меня раздражать своими постукиваниями, но так хотя бы было не слишком громко и я, различая звук электрогитары, мог ее как-то настроить.

– Чо, Катя-то седня придет? – спросил я, продолжая крутить ручки и проводя медиатором по струнам.

– М-м… Да, – как-то неуверенно ответил Слава, – Она даже говорила, что какую-то девчонку приведет с собой.

– Даже так?… Не ту, с которой… аха-аха-аха?

Слава усмехнулся, прервавшись в своем постукивании.

– Нет. Там какая-то… с… фотографией увлекается. Думает нас поснимать… Ты ведь не против, если нас поснимают?

– Нет. Пускай поснимает. Только фотки потом пусть нам скинет.

– Ну, само собой.

Я продолжал крутить ручки.

– И чо это за девчонка, которую она приведет?… с… фотографией увлекается, – спросил я еще через несколько секунд.

Ответа не последовало. Только стук одной барабанной палочки по хэту и другой по ободку «рабочего».

Через пару секунд я повторил свой вопрос.

– Слышь… чо за девчонка-то?

Но Слава видимо окончательно ушел всем своим мозгом в ритмический рисунок.

– Аллёёё…

Я посмотрел на Славу, успевшего уже по ходу дела перенестись в какую-то другую реальность, и покачал головой.

Затем я выкрутил ручку громкости почти на полную, включил примочку, и, не жалея динамика, с силой ударил по струнам.

– Слушай, чо так громко, – оторвался, наконец, Слава от своего постукивания.

– Ты вернулся? – я убавил громкость, – Я говорю – чо за девчонка эта? От куда она?

– Да не знаю я. Знакомая ее какая-то.

В этот момент ему на сотовый пришла sms.

– Вон они идут уже, – произнес он, прочитав сообщение.

Почти в тот же момент в дверь постучались, она с металлическим скрежетом приоткрылась, и в образовавшейся щели на пороге показалась Катя. За ней, робко выглядывая из-за спины, стояла и ее подруга.

– Привет, – сказала Катя, проходя в репетиционную комнату, – Знакомьтесь – это Марина.

Марина тоже прошла в комнату и приветливо сказала:

– Здрасьте.

– Это Костя, – продолжала представлять нас Катерина, – Это Слава.

– Очень приятно, – отозвался я.

Слава в знак приветствия лениво приподнял руку с барабанной палочкой между пальцев.

Я оглядел Марину с головы до ног, так, чтобы мой взгляд на нее нельзя было заметить, тогда, когда никто не видел.

И опять это была девушка, которая не могла произвести на меня впечатление, и вряд ли могла мне серьезно понравиться. Что за не пруха такая. Из всех девушек, которые перебывали в этой комнате с нами на репетиции, и с которыми мы так или иначе общались, и которых мы так или иначе воспринимали, как объект для формирования у них в сознании определенных ценностей и идеалов – ни одна еще не оказалась такой, которая могла бы понравиться мне. То ли у меня были завышенные критерии, то ли такой контингент людей к нам на репетицию приходил, то ли просто так получалось, я не мог понять. В любом случае все срасталось так, что в общении с ними у меня не было личного интереса, а только тот, который имел в себе скрытое значение пропаганды определенных идей.

– Марина увлекается фотографией. Вы не будете возражать, если она поснимает вас? – спросила Катя, – Можно?

– Да, конечно. Какие проблемы?

– Конечно. Почему бы и нет?

Ответили мы со Славой.

– Ну, хорошо тогда.

– Только фотки потом скинете нам. Хорошо? – улыбнулся я, – Там, на флешку, или через инет ваще.

– Ну, уж само собой, – улыбнулась Катя.

Я взял несколько аккордов на гитаре, проверив таким образом, насколько она удовлетворяла моим требованиям настройки.

Катя положила свой маленький рюкзак на стул, затем сняла куртку и повесила ее на какой-то торчащий в стене гвоздик, намекающий на то, что он вешалка.

Марина осмотрела репетиционную комнату и начала готовить свой фотоаппарат для работы.

– Как у тебя дела-то? – спросил я, обратившись к Кате.

– Да ничего, в общем. Щас работаю промоутером. В «кока-коле».

– А-а-а, в «кока-коле». У меня чувак знакомый в «кока-коле» работал мерчендайзером, – ответил я, – Говорит – вот там, на работе, ей чуть ли не руки моют, особенно на складе, ее там можно пить сколько угодно, а с собой домой брать нельзя.

– Угу… – как-то с улыбкой кивнула головой Катя, видимо еще не зная о таких нюансах, – Ну и я вот тоже решила устроиться на лето.

– Понятно, – произнес я.

– Так что вот, пока работаю.

– Ясно… Это тоже хорошо.

Катя улыбнулась, потом посмотрела на нас со Славой и сказала:

– Ну чо, сыграйте уже что-нибудь. Мы хоть послушаем.

Я включил на полу примочку, поймал взглядом Славу и кивнул ему головой.

– Давай эту, которую только что играли.

Он отсчитал палками четыре доли, и мы начали свой долбежник, от души прокачивая всю репетиционную комнату и еще те пару метров в радиусе на улице, которые были за железной дверью, обитой изнутри ворсистой тканью.

Пока мы играли, Катя начала прибираться. Хотя ее никто об этом не просил, но видимо женский инстинкт сработал, желание навести чистоту превозмогло понимание того, что ты находишься не у себя дома. Она выбросила в мусорную урну какие-то грязные пластиковые стаканчики и бумажки, поправила покрывало на кресле. Эта репетиционная база сдавалась в основном только для знакомых и широко не рекламировалась, поэтому ее владельцы не всегда утруждали себя наведением в ней порядка, обустроив ее скорее как уютную комнату, а не как рабочую базу, и там иногда бывало немного грязно. Катя прибралась пока мы долбились, успев заглянуть в каждый угол в этой комнате. Вопреки моим еще несформировавшимся, а от того и не совсем правильным представлениям о мышлении лесбиянок, она обладала всеми теми женскими качествами, которые свойственны слабому полу, не успев, может быть, еще растерять их в специфике своего образа жизни, она не превращалась в мужчину, не теряла полностью женственности. Хотя и одевалась как пацанка и явно не утруждала себя размышлениями о собственной сексуальности, или, по крайней мере, просто блокировала в своем сознании эти размышления.

Пока Катя прибиралась, ее подруга Марина начала фотографировать нас в процессе нашей игры. Она делала интересные, как мне показалось, ракурсы, заходя с разных сторон, снимая то меня в полный рост, то мои пальцы на грифе гитары, то уходящий вдаль гриф в перспективе, то выражение лица, точно так же и Славу, долбящегося на барабанах, размахивающего палками, то просто одни палки в воздухе, то удары по тарелкам, или тупо ударную установку. Мне показалось, что она действительно знала свое дело и правда умела фотографировать. Я интуитивно начинал работать на камеру, подстраиваясь под объектив, принимая именно те положения тела и двигаясь именно так, как думал, что будет красиво. Я привык вести себя на сцене и рефлекторно начинал играть, как актер, или какая-нибудь модель, не расслабляясь в уютной обстановке, а включая все свое тело и разум в состояние напряжения.

Мы проиграли свою тему, я ушел в затихающую каденцию и плавно закончил под легкий стук барабанных палочек по «райду» (тарелка на ударной установке).

– Круто, – с улыбкой сказала Катя, – Вас наверно на улице реально слышно было.

– Надо дверь, наверное, поплотнее закрыть, кстати, – заметил я с улыбкой, – А то там прохожие наверно пугаются.

Марина переключилась с нас на интерьер комнаты, снимая на фотоаппарат обстановку, обитые войлоком стены, аппаратуру и инструменты.

– Ну что, все здесь прибрала? – с улыбкой спросил я Катерину.

– Тут бы еще мусор вынести и пропылесосить, пыль протереть, – посмеялась она.

– Ну… это, я думаю, уже скорее забота владельцев базы.

– Тут грязно на самом деле.

Я только пожал плечами.

– А ты, Марина, давно занимаешься фотографией? – начал я потихоньку включать эту девушку в процесс общения.

– Ну… где-то… несколько лет, – скромно ответила она, фотографируя висящий на стене плакат.

– А сама этому обучаешься, или тебя кто-то учит?

– Ну, в основном сама, читаю литературу всякую разную… в Интернете смотрю информацию, на форумах общаюсь.

– Понятно, – кивнул я головой, – А у нас, кстати, щас проходят где-нибудь в городе выставки каких-нибудь фотографов, не знаешь?

Марина немного оторвалась от фотоаппарата и, выпрямившись после съемки какого-то темного угла, задумалась.

– Ну… к нам на следующей неделе один фотограф приезжает со своими работами.

– Да?… Хм… Так-то интересно было бы сходить посмотреть.

– Ну, я, возможно, смогу билеты достать, – ответила Марина.

– Правда? Даже так? Это было бы замечательно. Я хоть схожу, наконец, на фотовыставку, – произнес я.

Затем я посмотрел на Славу, тихо сидящего за ударкой в углу.

– Ну чо, упырь, пойдем на выставку?

Он как-то так улыбнулся, не цинично, но с каким-то таким видом, типа «Какая еще нафиг фотовыставка, чувак».

– Ну, мы если что, и сами билеты купим, нам главное сообщить, где и когда она будет проходить, – сказал я.

– Хорошо, – кивнула головой Марина.

Мы снова переглянулись со Славой и решили, что пора сыграть еще что-нибудь.

– Давай эту тему, – произнес я, начиная фигачить в фанковском ритме первый аккорд, – Щас сыграем и потом начнем тебя мучить, – обратился я уже к Кате.

– Я уже готова, – ответила она, улыбнувшись.

И мы снова начали долбиться, только наполняя комнату уже не альтернативным металлюжным «мясом», а танцевально-веселыми фанковскими ритмами. Слава долбился так, что у меня реально звенело в ушах, и мне казалось, что не примоченная гитара звучит немного тихо.

Марина сделала еще несколько снимков, после чего решила просто посмотреть и послушать, как мы играем, периодически обращаясь к Кате, о чем-то с ней разговаривая. А Катя, кажется, чувствовала себя довольно расслабленно, немного пританцовывая, она ходила по комнате, разглядывая всякую ерунду, валяющуюся в углах. Заканчивая играть песню, я обратил внимание на то, что она заинтересовалась деревянной дверью в стене, за которой даже я не знал, что там находится.

Мы закончили на первую долю, обрушив на нее всю мощь моего последнего аккорда и синхронных Славиных ударов по обеим тарелкам и бочке.

Я взял со стола какую-то ткань и кинул ей в Славу.

– На, накройся. Ты орешь как не знаю кто. Я себя не слышу.

Слава развернул ткань и накинул ее на «рабочий» барабан, чтобы он производил меньше шума. И хотя его звук от этого менялся и становился более глухим, но видимо только так можно было бороться с грохотом, который производил мой барабанщик.

Катя указала на деревянную дверь в стене, рядом с которой стояла, и спросила:

– А что там находится?

– Там вроде бомж какой-то живет, – ответил я после небольшой заминки.

– Правда?

– Абсолютно.

– А можно посмотреть?

– Ну, только если он против не будет.

– Ну, мы его спросим.

– Ну тогда ладно… Только повежливее с ним.

– Конечно.

Катя со скрипом открыла деревянную дверь, и они с Мариной исчезли в темной комнате, в которой реально не было освещения.

Мы со Славой переглянулись с улыбками на лицах.

Через несколько секунд девчонки вылетели с визгом из темной комнаты, а я заметил в руках у Кати зажигалку.

– Там правда бомж валяется! – с выпученными глазами выкрикнула она.

– Чо серьезно?

– Да. Сам посмотри.

– Афигеть.

Я подошел к двери и заглянул в комнату.

– Где?

– Да вон он лежит!

Катя сунула мне зажигалку.

– Возьми вон подсвети.

– Давай… О-о-о, как же я давно уже не держал в руках зажигалку, – ответил я, сжимая в ладони эту красную полупрозрачную пластмассовую коробочку, внутри которой плескалась горючая жидкость.

Я щелкнул большим пальцем по шестеренке, и, проведя перед собой образовавшимся огоньком, осветив пустую комнату, осмотрел углы.

– Точно! Вон он лежит! – громко прошептал я, остановившись на одном из углов, в котором валялась какая-то старая фуфайка.

– Я же говорю.

– А-а-а! Жесть!

– Да ваще п^#!$ц.

– Он хоть дышит? Он живой, нет?

– Не знаю.

– Ладно, пошли отсюда.

Мы вышли из этой комнаты и закрыли дверь.

– Там реально бомж валяется, – произнес я с выпученными глазами, обратившись к Славе.

Он покачал головой с видом, типа, «Чо за детский сад», и ответил:

– Ладно, давай играть уже.

В общем, на репетиции складывалась легкая полушуточная обстановка, расслабляющая и делающая процесс общения более свободным. Прикалываясь между собой, мы раскрепощались и начинали сильнее сближаться, со временем так же привязываясь друг к другу, и переходя на новый уровень отношений. Это было важно. Теперь Катя воспринимала нас не только как профессионалов своего дела и своих учителей, но и как хороших приятелей.

Мы проиграли еще несколько песен. Катя, кажется, окончательно расслабилась в создавшейся обстановке и чувствовала себя довольно свободно. Она откопала где-то в углу какую-то заныканную недопитую бутылку водки, не самой дешевой, кстати, и, давясь от смеха, продемонстрировала ее нам.

– Лучше не пей! Ты не знаешь, что там может быть! Даже мы не знаем! – прокричал я сквозь грохот барабанов и примоченной электрогитары.

– Вы же не пьете! – заметила она.

– Это же не наша база! – ответил я с улыбкой.

Катя, постебавшись, убрала бутылку обратно, а я продолжил концентрировать внимание на своей партии во время игры.

Походив еще немного по комнате, в надежде обнаружить в ней еще что-нибудь интересное, пока мы фигачили одну и ту же тему, Катя наконец-то все же успокоилась и, усевшись в старое кожаное кресло, упертое из какого-то концертного зала, закурила. Марина, закончив переводить пленку на нашу репетицию, упаковала обратно фотоаппарат и тоже села на кресло рядом со своей подругой. Пока мы долбились, они сидели и разговаривали между собой, затирая за какие-то темы, смысл которых сложно было уловить сквозь грохот наших инструментов, и получалось, что у нас здесь складывалось таких как бы два мира, объединенных все же в нечто одно целое.

Так мы проводили время, играя свои музыкальные темы, по двадцать-тридцать минут, потом заканчивая их и прерываясь на общение.

В этот раз Катерине не получилось поиграть на гитаре. Процесс обучения отнимал достаточно много времени, а мы итак уже не мало растеряли его на этой репетиции. Да и сама Катерина не горела большим желанием обучаться игре в этот день. Видимо неохота было напрягаться, смазывая впечатления от нашей тусовки. Вместо электрогитары мы на последние полчаса дали ей один барабан, сняв его с ударной установки. Она сидела и долбилась по нему палками, пытаясь попадать с нами в такт – это было тоже полезно, развивало чувство ритма.

Проведя так в репетиционной комнате около трех с половиной часов, и подойдя уже к осознанию того, что наш мозг не в состоянии больше адекватно воспринимать какие-либо музыкальные гармонии, а тело всеми своими конечностями рвется поближе к дому – мы решили, что на сегодняшний день будет достаточно, и начали потихоньку собираться. Марина ушла немного раньше, не дожидаясь нас, и оставив нас с Катей втроем.

Мы вышли на улицу и стояли там какое-то время, разговаривая и ожидая, пока Кате позвонит какая-то подруга, и она решит, наконец, в какую сторону она поедет. Был прекрасный прохладный апрельский вечер, мы ловили кайф от самих себя и от свободного общения, перлись за всякую ерунду, и утопали в собственной раскрепощенности. Постояв некоторое время в ожидании, мы со Славой начали махаться пакетами, в которых у нас были вещи. У Славы был рюкзак, пакет был у меня. Помахавшись так некоторое время под визг Катерины и остановившись после того, как поняли, что Слава слегка долбанул свой плеер, который у него был в боковом кармане рюкзака, мы перешли на более спокойное общение. Вскоре Катерине позвонили, она попрощалась с нами и ушла в одну сторону, а мы со Славой побрели в другую, вспоминая и перетирая со смехом те моменты, которые сегодня имели место быть на нашей репетиции.

Вот так в свободном общении мы сближались с нужным человеком (в данном случае это была Катерина) и, переходя на новый уровень отношений, становились для него хорошими приятелями, с которыми ему было весело и интересно общаться, и так – наши слова, сказанные в тот или иной момент времени, начинали приобретать для него даже большее значение, чем тот поток информации, который он поглощал просто от куда-то из радио или из телевизора.

Надо заметить, таким образом с молодежью работают не только церкви, но и различные организации, в том числе и террористические, вербующие солдат в свои армии. Так работают секты, собирая себе адептов, и просто отдельные личности готовят себе единомышленников. Установить с человеком контакт, понравиться ему, перейти на свободное общение, затем построить приятельские отношения, сделать так, чтобы он к тебе привязался и начал доверять – и тогда ты сможешь влиять на него. А если все провернуть очень грамотно – то со временем ты сможешь и управлять им, манипулируя его сознанием, и детерминируя его поступки.

Я конкретно – не занимался такими вещами. Мне не нужна была манипуляция человеком, чтобы заставить его что-то делать. Я не готовил его для какой-то работы и не делал из него зомби. Мне не нужна была армия солдат. У меня были определенные границы, которых я никогда не переступал. Я лишь оказывал на человека определенное влияние, компенсируя то воздействие, которое на него уже было оказано в системе государства и общества – то воздействие, которое превращало его в марионетку и делало послушным, а потом вело на убой или использовало в каких-то своих целях. Я аннигилировал это воздействие, разрушая стереотипы и предвзятости, которые ему понастроили в течение его жизни. Я формировал у человека понятия о моральных и нравственных ценностях и правильные представления о семье. Для меня все определялось тем, какое зло может принести человек в этот мир. Такие вещи как разврат, супружеская измена, ксенофобия, злоба и ненависть к каким-то определенным категориям людей, безответственность, эгоизм, стремление к успеху за счет других людей, алчность, циничное отношение к человеческой жизни и не уважение к окружающим – эти вещи для меня являлись очевидным злом. И в этом для меня было отличие от простых традиций – другие критерии зла. Еще я считал очень большим злом, когда человек становился бараном в обществе и, теряя свободу мысли, превращался как раз в того самого зомби, которых готовила государственная система, а так же социальная среда, и иногда даже церковь. Если человек переставал свободно мыслить и становился всего лишь винтиком в одной большой механической структуре, превращаясь в безропотного исполнителя чьей-то воли – это так же было сигналом для меня, чтобы я обратил на это внимание. Другими словами я не хотел, чтобы люди превращались в быдло и бездумных рабов. Человек должен уметь сам анализировать окружающую его реальность и принимать решения, делая свой собственный выбор, а не соглашаться с тем, что за него уже кто-то решил.

Еще раньше меня раздражали идеи патриотизма, так сильно навязываемые государством. Потому что патриотизм это всего лишь способ управления людьми, не больше не меньше, а его высокие идеи безосновательны – человек всегда будет больше заботиться о себе и своих близких, а не о каких-нибудь там незнакомых людях, которых он никогда не видел, пусть даже и живет с ними в одной стране. А гордиться тем местом, где ты вырос, гордиться тем, что от тебя абсолютно не зависело, и ради чего ты лично не потратил ни толики своих усилий – для меня это было глупо. Я понимаю, когда человек гордится тем, что он сам построил (например, если он сам строил свой город). Но как можно гордиться тем, что ты просто тупо родился в каком-то месте – это бред. Родился бы ты где-нибудь в Гондурасе – гордился бы Гондурасом. Ну и где здесь правда? Ее здесь нет. Кто-то хвалит Гондурас, кто-то деревню Пупырловка. И каждый гордится своим болотом. Кто-то скажет мне, что я не понимаю сути патриотизма. Я понимаю суть патриотизма. Любой патриот, с которым я общался, всегда в результате все выводил к тому, что «наше – самое лучшее», либо к тому, что ты кому-то что-то обязан (если это не правильное понятие патриотизма, то тогда это очень забавно, потому что так мыслят 90 % патриотов). В этом нет правды. Человек изначально никому ничего не обязан. Он при рождении ни у кого ничего взаймы не брал и приходит в этот мир не по своей воле. А если государство не в состоянии даже защитить своего гражданина, причем от произвола собственных же чиновников – то нечего и предъявлять. Долг – это когда что-то дают взаймы. Российское государство никогда никому ничего не давало. И даже бесплатное образование, о котором оно кричит на каждом шагу – всего лишь иллюзия, так как государство само создало ту систему, в которой человек без образования будет неприспособленным к жизни. Так почему за создание этой бездушной системы естественного отбора должен платить сам человек? Все это лишь способ управления огромными массами людей, чтобы власть имеющим заставить своих рабов что-то делать. Меня всегда это возмущало, однако немного позже я понял, что идеи патриотизма в определенной степени все-таки должны прививаться человеку с раннего возраста – это способ организовать людей. Патриотизм – еще один элемент системы контроля, удерживающий страну от хаоса и беспорядка. Государству приходится как-то управлять массами – по-другому никак. Если ими не управлять – начнется беспредел. Не все системы контроля стоит разрушать. Патриотизм должен быть, но в определенных дозах. Если он начинает отуплять людей и делает их послушными исполнителями любого зла, машинами для убийств – это повод для того, чтобы лично мне присмотреться к такому патриотизму, и подумать, как бы снизить его воздействие на людей. Нацисты в третьем рейхе тоже были патриотами своей страны. Так где здесь правда? Ее здесь нет. Это всего лишь элемент системы контроля. Но патриотизм должен быть, чтобы страна не скатилась в хаос. Не все элементы системы контроля нужно разрушать. Здесь я наблюдал баланс, который необходимо было сохранять.

В этом я шел против государства, так как государству нужны были просто послушные рабы. Государству нужно было, чтобы люди просто безропотно исполняли его волю, не задумываясь ни о причинах, ни о последствиях. Когда по каким-то соображениям такая политика становилась не выгодной – государство создавало иллюзию свободы, ослабляя некоторые реакции связи своей власти, и тогда государство начинало говорить о демократии. Оно периодически ужесточало и ослабляло свой контроль за человеческим сознанием, тоже пытаясь найти некоторый баланс, выгодный в каждой конкретной ситуации и временном контексте. Все разговоры об устроении демократического общества – всегда были лишь очередной разводкой. На примере США видно, что это такая же идеология, как и коммунизм в свое время в СССР – за громкими высокопарными словами и за теми понятиями, истинный смысл которых уже давно потерялся, скрывалась тирания.

Как человек, пытающийся оказать влияние на этот мир, я видел, как работает государство и как оно формирует свои, нужные ему, принципы мышления у людей. Оно определяло для человека некоторую степень свободы, при которой человек чувствовал себя не таким ущемленным в правах и ограниченным, каким могло показаться на первый взгляд. И эта определенная свобода на самом деле сохранялась. Но в то же время государство формировало через средства массовой информации, через культуру, через шоу-бизнес, через системы образования и науки, и здравоохранения, а так же через религиозные организации, именно такой образ мышления, который ему – государству – был выгоден, и закладывало свои принципы, по которым должен был думать человек и в соответствии с которыми он должен был жить в этом мире. Просто это не было тотальным контролем, это не было тотальным подчинением воли и разума, но все, что так или иначе могло повлиять на массовое сознание – было схвачено в руках государства, и оно диктовало этим структурам (министерство образования, шоу-бизнес, церковь) свою политику. И так же любой, кто по каким-то причинам усиливался и приобретал какую-либо власть, и мог оказать значительное влияние на сознание людей в стране – сразу же брался на заметку определенными внутренними структурами и все его действия начинали подвергаться цензуре. Таков был западный образ формирования сознания у населения. Не тотальный контроль, а определенная степень свободы, и осторожная, иногда невидимая работа с людьми, и фильтрация любых значимых потоков информации. По-другому государство и не могло действовать, ему необходимо было как-то контролировать и организовывать огромные массы людей, иначе начнется хаос и беспредел. Но иногда оно переступало определенные границы. А еще ему было безразлично, имеет ли человек свою собственную волю или нет, точнее, ему даже было это не выгодно. Ему было выгодно лишь создать иллюзию того, что ты имеешь свою волю. Я это видел, и меня это не могло сильно радовать. Поэтому я занимался тем, чем занимался.

13.

В этом мире можно пострадать по трем причинам. Можно пострадать за правду – приняв правильное решение и объявив войну с несправедливостью. Можно пострадать по случайности – просто потому что, ну, вот как-то вот так получилось, а ты рядом оказался. А можно пострадать за зло, которое ты сам когда-то совершил. Причем, страдая за правду, ты всегда будешь осознавать, что тебе в действительности нечего стыдиться, и когда-нибудь тебя будут прославлять как героя. Страдая по случайности, ты всегда будешь осознавать, что кто-то за твои страдания должен рано или поздно тебе же заплатить. А, страдая за зло, ты всегда будешь осознавать, что твои страдания – это всего лишь закономерность – всего лишь наказание – возмездие – всего лишь восстановление гармонии и баланса, восстановление равновесия, восстановление справедливости. Кто-то может сказать: «Нет никакого равновесия». Нет, есть. Это как с маятником: теоретически при отсутствии внешних, диссипативных, консервативных или других каких-либо сил, можно вывести маятник из состояния равновесия, и он в него никогда уже не вернется. Но это только в теории. На практике же оказывается, что всегда существуют силы, которые действуют на маятник, и которые рано или поздно, но вернут его в состояние равновесия. Нарушая баланс всегда нужно понимать – баланс будет восстановлен любой ценой. И чтобы что-то получить, нужно сначала что-то отдать. Но, как известно, отдавать долги намного менее приятное занятие, чем получать их.

Осознание несправедливости причиняет боль – производит в душе резонанс. Это как рефлекс – отчасти безусловный, отчасти – выработанный. Многие люди утверждают, что справедливости, как таковой не существует. Но – во-первых, мы уже о ней говорим, а во-вторых, – осознание отсутствия несправедливости всегда будет причинять человеку боль, а боль – наиболее значимая сущность во вселенной и, как известно, самый верный способ заставить человека что-то делать. Ты поймешь, насколько реальна справедливость, когда кто-то потребует от тебя ее восстановления.

Мне никогда не было сильно жалко женщин, которые решились пойти на аборт – и в результате как-то так получилось, что им удалили матку. Не хочешь иметь ребенка – не будешь иметь его. Конечно, я всегда понимал, что ситуации в жизни бывают разные – в том числе и очень сложные, бывают и изнасилования, и невозможность выносить плод, и вероятность смерти матери при родах, и даже внематочная беременность. И в каждой ситуации необходимо действовать по-разному. Но есть одна истина: чем проще твоя жизненная ситуация, тем сложнее тебе будет оправдаться потом за принятое тобой решение. А одной из основ греха всегда была неизменная мерзкая черта человеческой сущности – попытка построить свое счастье за счет другой жизни.

Безусловно, человек часто страдает и от принятия казалось бы правильных решений. И даже поступая благородно и в соответствии с понятиями справедливости – терпит потом от этого зло. Но все же это лучше, чем пострадать за неправильный поступок. Потому что страдание за преступление – это есть возмездие, это наказание и это то, как должно быть, и здесь нет места жалости или сочувствию. А страдание за правду – это то, чего быть не должно, и рано или поздно за это придет компенсация. И, как в залог этой компенсации, на земле всегда остается чувство горечи и обиды – чтобы никто никогда не смог забыть того, что где-то здесь произошла ошибка, где-то здесь произошла несправедливость – и когда-нибудь ангел, а возможно, и Сам Бог спустится на землю и исправит эту ошибку. И не утихающая боль и резонанс в душе, который производит осознание несправедливости – нужны всего лишь для того, чтобы ангел смог найти дорогу.