Текст книги "Сетевые публикации"

Автор книги: Максим Кантор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)

О главном (21.05.2012)

Уважаемые читатели.

В сегодняшней политической ситуации я позволяю себе делать заявления, которые кем-то могут быть расценены как партийные.

Говорю отчетливо: ни одна из сторон мне несимпатична, Причем Путин и его компания – симпатичны еще менее нежели мещане с бульваров. Гораздо менее. Если говорю нечто против так называемой интеллигенции, то от разочарования в самом дорогом.

Я не принадлежу ни к какой партии.

Далее: вероятно, многие из вас читали книгу Дюма «Двадцать лет спустя», в которой описывается, как мушкетеры оказались в разных лагерях – одни поддерживали принцев, а другие – кардинала. И однако при этом они не вступали друг с другом в бой, и дружба была для них выше фрондерско-королевских распрей.

Так вот, я хочу чтобы прозвучало внятно: я ставлю человеческие отношения выше любой партийности и дружбу (сколь трудна она ни была бы) ценю выше, нежели гражданскую позицию – которая весьма часто ничего не стоит.

Было уже три попытки – на этих вот страницах – навязать мне критику Дмитрия Быкова или Григория Ревзина.

Ревзин и Быков – мои друзья, и дружбу я ставлю выше нежели любые идеологические соображения.

Если сталинские репрессии и товарищеские суды и могли чему-то научить, то именно тому, что никакая общественная справедливость не стоит дружеской руки.

Я ни в коем случае и никогда не позволю себе осудить позицию друга иначе как в прямом разговоре с ним самим.

И я ни единого мгновения не сомневаюсь, что столь замечательных людей как Быков и Ревзин имеются их собственные мотивы и соображения, как им себя вести. они столь умны и талантливы, что наверняка сформулировали свои соображения давно.

Имеются соображения и у меня.

Возможно, мы не совпадаем во взглядах.

Но – повторяю – главным уроком тоталитарных режимов является тот, что никакая гражданская, общественная, социальная риторика, никакая группировка, никакое движение и никакой кружок единомышленников – ничто не заставят меня никогда поставить все это говно выше человеческих отношений.

Путин, фигутин, немцов, навальный, мазарини, латынина, конде – мне это безразлично, это абстракции.

Ревзин и Быков – живые и дорогие мне люди.

Друзья выше принципов.

И если эти слова прозвучат достаточно громко – это будет важно.

Потому что главный принцип – человечность.

Серьезно получилось. Но тема очень серьезная.

Читал и осуждаю (22.05.2012)

Проблема общественной позиции (любой) – проблема понимания.

Не взаимопонимания, не чувства локтя, не инстинктивной солидарности, не верности кружку – а способности усвоить, что сказано.

Для того, чтобы осудить, надо понять, что осуждаешь, иначе выйдет глупость.

Есть знаменитый пример, который никто не понял верно.

«Я Пастернака не читал, но осуждаю», – сказал рабочий. Это суждение осталось примером наглости и глупости: как можно осуждать, не прочитав? Высказывание цитируют, когда хотят показать бессмысленность обвинения.

Однако обвинение абсолютно логично: рабочий и не собирался читать Пастернака, ему чтение ни к чему. Рабочий осуждает то, что писатель опубликовал роман на Западе, оторвался от коллектива, предал законы общежития. Это факты, рабочий их знает и он данные факты осуждает.

Рабочий высказался по существу: мне неважно, что именно написано в книге, для меня важно то, что публикация идет вразрез с договоренностями нашего общежития.

Замечу кстати, что суд рабочего – единственный реальный суд для человека который писал про баб, слобожан, учащихся и слесарей, про то, что жизнь – есть растворение в других.

Был и другой суд – спустя годы.

Интересно, что роман Пастернака был осужден не только чиновниками и рабочими, но также и писателями-интеллигентами, причем задним числом, после смерти поэта – просто как слабое произведение. Это, второе, осуждение проходило в режиме противоположном осуждению рабочего. Интеллигенты роман в отличие от рабочего – прочли, антиобщественное поведение поэта не порицали, а вот сам роман им не понравился. Бранить роман «Доктор Живаго» стало принято, и такого рода ругань уже не расценивается, как свидетельство непонимания.

В данном случае любопытно, какое понимание считать истинным.

Рабочий высказался по поводу социального статуса поэта, у него все основания о статусе судить; но кто же сказал, что интеллигент, прочитавший роман, данный роман понял?

Понять социальную коллизию просто – а понять художественное произведение сложно. Кто из хулящих роман интеллигентов, обладает достаточно развитым сознанием для понимания?

После моей вчерашней заметки – писал про то, что дружба выше партийности – я получил ряд одобрительных комментариев от людей, к которым моя заметка отношения не имеет никакого. Так, некие неизвестные мне журналисты (фамилии мне ничего не говорят) высказались в том смысле, что это первая моя статья, которую они принимают, а прежде им казалось, что я «за гранью».

«Грань», которую я переступаю, безусловно существует. Вопрос в том, где расположена эта грань. Вероятность того, что данные журналисты – высокообразованные мужи, проводящие время в интеллектуальных трудах, исчезающе мала. С большой долей вероятности могу предположить, что это бойкие функционеры, читающие в среднем две книжки в год. Полагаю, что грань, отделяющая их понимание мира от черной бездны непонимания – пролегает рядом с их собственным телом, и потому находиться за этой гранью крайне несложно.

Первым примером непонимания явилось то, что многие, прочитав статью, отнесли ее содержание к себе. Это абсолютно неверное толкование, уверяю вас. Я имел в виду только то, что имел. Я сказал, что мои друзья – находятся вне идеологического поля, вот и все. Друзья – выше принципов социума, вот что я сказал.

Но это распространяется только на друзей, увы. Я буду рад, если всякий сделает сходный вывод и выведет из-под удара своих друзей и родственников – гражданская рознь делит семьи и уродует людей. Однако в свою семью не могу принять всех бульвардье, простите. Я нигде не сказал (и главное, я так не считаю) что вообще у журналистов, рестораторов, кураторов, франчайзеров и дистрибьютеров – появились некие основания стать выше социальной проблемы. Отнюдь не так.

Скажу еще раз, на всякий случай.

Видите ли, когда диссиденты мечтали о переменах, я мечтал вместе с ними, с моими старшими товарищами. Был мальчишкой, глядел снизу вверх, учился у достойных. Я хотел, чтобы эти достойнейшие люди: Коржавин, Галич, Мамардашвили, Зиновьев, Некрасов, и так далее – были вознаграждены за свои труды и увидели перемены. Их жизнь мне казалась достойной перемен.

А жизнь журналиста, диктора радио и портфельного менеджера – мне не кажется достойной борьбы. И перемен эта жизнь не достойна. То есть, проще говоря, мне все равно, что с ними будет.

Как это – все равно, возмутится иной гуманист. Ужасно так говорить! Они же люди, у них есть душа!

Но если так, то душа есть и у тех, кого считают быдлом. Наделять человеческими свойствами по принципу размеров приобретательской корзины – отказываюсь. А коль скоро принято считать, что соображения толпы в расчет брать не следует – вот я и не беру чаяния толпы в расчет.

Для меня между рабочим и журналистом разницы никакой нет, образование у них совершенно сходное. Рабочий что-то умеет еще руками, вот и все. Толпа – она и справа и слева одинаковая.

Разведчики историки (23.05.2012)

Посмотрел широко обсуждаемый диалог валькирии либерализма Латыниной и ландскнехта властной вертикали Мединского по поводу истории войны. В дальнейшем в спор включился беглый резидент Резун-Суворов.

Принято считать, что в финале дискуссии Резун-Суворов победил плагиатора Мединского на основе более полного знания количества танков: легких у немецкой стороны и преимущественно тяжелых у советской.

Из уточнения количества танков (по мнению диспутантов, и это мнение разделяет, видимо, аудитория) неизбежно вытекает – виновата в Мировой войне Россия или Гитлер.

Это диспут умалишенных.

Потому что количество танков не объясняет ничего.

И надо быть дегенератом (извините), чтобы данный разговор относить по ведомству знания истории.

Осталось еще выяснить, какими противотанковыми орудиями располагал противник (потому что без этого знание о легких-тяжелых танках неполное), какими снарядами располагали орудийные расчеты и как были смазаны противотанковые ружья, какими маслами их мазали от ржавчины, какими шомполами чистили стволы и в каком состоянии находились шомполы. Чем кормили стрелков и не употребляли ли стрелки крепящих желудок веществ в пищу. Это очень важные сведения. Но, как бы это помягче сказать, – сведения второстепенные.

Очень важно знать, какие краски употреблял художник. Например, Рембрандт совсем не использовал ультрамарина. У него не было синей краски в палитре. На основании этого можно сделать некоторые выводы. Но они будут очень глупые и к Рембрандту относиться не будут. А смысл его живописи вообще с этим фактом не связан никак.

Жизнь (история как одно из ее проявлений) состоит из миллиона факторов сразу. Врач обязан знать не только ухо пациента, но и весь организм, на котором растет ухо.

Дама в телевизоре – дикая фанатичная дура. Причем это не ругательство, а определение. Когда она держит в руках листок, на котором написано, что Черчилль сказал, будто Сталин положил много людей на полях сражений, и у нее припасен второй листок, на котором есть сведения о танковой промышленности – ей кажется, что вместе эти листки дают картину мира. Вообще говоря – это диагноз: можно в Кащенко сразу.

Резун, появляющийся под занавес знаток количества стволов, – не историк, но разведчик, он стволы считает. В отличие от врача, знающего, вдобавок к сведениям об ухе – про грудную клетку, сердце, легкие, давление – он не знает кроме искомых цифр ничего. И это поразительно. То есть, это нормально для психологии разведчика – но историку сведений о стволах мало. Если бы было достаточно этих деталей, то лучшими историками на планете были бы Штирлиц, Зорге и Пеньковский. А это не так.

Но аудитория-то что? Аудитория смешнее всех в этой истории. Мы уже уже и отличить не можем шарлатана от врача: если завтра Резуна сядет в кресло гинеколога – он полМосквы обслужит, никто и не заметит. Мы даже и поверить не в состоянии, что есть какое-то знание, помимо знания о количестве танков.

Скажу вам очень простую вещь. Когда дерутся два боксера, есть сто тысяч причин, почему один может навалять другому – помимо коварства судьи. Оба хорошо дерутся, сначала одному не повезло, потом другому. Например, так.

Больше танков, меньше танков… Важно, но не критично.

Легкие танки в Германии производили преимущественно к тяжелым вовсе не потому, что Гитлер не умел строить тяжелых танков. Маневренный легкий танк для войны на два фронта – необходимость. Германия всегда следовала плану Шлиффена – был такой генерал-теоретик начала 19ого века, не принимал участие в Первой мировой, но его планом эта война (как и последующая) описывалась. План этот единственно и возможен на сравнительно небольшой территории Германии, страны, которой нельзя делить свою армию на две армии. Шлиффен исходил из того, что Германия – высокоорганизованная страна с прекрасными дорогами и отличными исполнителями. Германия сначала проведен молниеносную войну на западе (шесть недель) силами всей армии – а победив, перебросит мгновенно всю армию на восточный фронт. И то, что Россия традиционно медленно ковыряется по три месяца на одном месте, поможет план осуществить. План сорвался. Сорвал данный план фон Мольтке, отослав большое количество войск в Пруссию, он побоялся авантюры. В итоге – на Западе не победили и увязли на два фронта.

Адептами этой стратегии, кстати, были да Голль и Тухачевский, который упирал на преимущественное строение легкой техники (даже мечтал о танках на колесах). Туда-сюда чтобы успеть. Однако все же построили тяжелых танков больше, а Тухачевский был обвинен в шпионаже.

Но и это (необходимое и простое) знание – отнюдь не финальное.

Это тоже второстепенно.

Есть история отношения стран, есть история культур, есть история духа (извините).

Когда безумная дама говорит, будто Сталин начал готовить войну в 1927ом году – это, возможно, и правда. И если бы дело происходило в отнесенной от общей истории местности (ну, скажем, на Марсе) этот аргумент имел бы очень важное значение. Но мы не на Марсе.

Гитлер начал готовить войну в 1923-ем, Людендорф – в 1912-ом, а если учесть, что данная война была просто-напросто Третьей Франко-Прусской – то надо начинать с 1870-ого.

А еще учтите, что в каждой стране имеется своя долгая история: война, извините, мировая.

Мировая – это когда задействована вся мировая история. А вы как думали?

Извините за буквоедство, но это именно так и есть.

Но ведь это такую пропасть всего надо изучить, помимо сведений о легких танках. Вдруг тогда окажется, что не Сталин – главное действующее лицо мировой истории?

А мы уже настроились…

У нас, можно сказать, уже весь моральный цикл организма под это знание организован.

Вы никогда не задумывались, почему в медицинских институтах так долго надо учиться? там много времени теряют на занудной базовой подготовке – учат про весь организм. Три года – впустую!

Ведь гораздо разумнее: разбить медицинское образование на узкие специализации с самого начала: изучаешь «ухо» в течении трех месяцев и вперед – лечи, выдумывай, пробуй!

Между прочим, с историей и политической мыслью – мы давно так и делаем, осталось медицину подверстать.

Тогда демографическая проблема решится быстро.

Памяти Коммуны (26.05.2012)

2бое и 27ое мая были последними днями для Парижской Коммуны. Город заняли раньше, а вот расстрелы у стены кладбища Пер-Лашез – как раз в эти дни.

Кто не помнит последовательность событий, вот – коротко:

Бисмарк создавал мощную объединенную Германию под эгидой Пруссии; он спровоцировал Наполеона III на войну, каковая война (объявленная Францией) была Францией проиграна. Империя Бисмарка благодаря победе стала главенствовать в Европе, а во Франции т. н. 2-ая империя пала, ее сменила 3-я Республика, во главе которой встал Тьер.

Во время военных действий во Франции (в Леоне, Гренобле, Париже) началось восстание – кульминацией восстания стала Парижская Коммуна.

Собственно говоря, Парижская Коммуна – это рождение и недолгое торжество Первого Интернационала. Коммуна просуществовала недолго, однако коммунары успели выпустить ряд декретов – по поводу занятости, собственности, национализации, образования.

Правительство Тьера, изгнанное из Парижа, переехало в Вресаль, поэтому правительственные французские войска, вошедшие в Париж и расстрелявшие коммунаров, называют «версальцами».

Здесь важно то, что уничтожение Парижской коммуны осуществлялось при поддержке вчерашнего врага – Пруссии. Соединенными силами бисмарковской прусской армии (оккупировавшей север Парижа) и войсками «версальцев» (им пруссаки подготовили фронт) Коммуна была подавлена – массовые расстрелы продолжались два дня, и 30 тыс. (некоторые историки дают цифру 70) приговорили к каторжным работам.

Объединение со вчерашним врагом для подавления внутреннего мятежа социалистов – это случай в Новой истории частый. Причем именно прусский юнкер мгновенно превращался из агрессора в цивилизатора – помощника по борьбе с бунтовщиками. На излете Первой мировой, в 1918 году, вчерашние враги (прусские офицеры и российские генералы) действовали вместе против большевиков – правда, на тот момент Коммуна оказалась крепче, чем ожидали.

В 1937-ом прусский Легион Кондор бомбил Гернику, а революционный Мадрид (с нем вместе и очередной Интернационал) был Сталиным отдан на растерзание тогдашним «версальцам» – «марокканцам» генерала Франко.

К прусской помощи в борьбе с коммунизмом обращались генералы Краснов, Шкуро и Власов – а что империя, завещанная Бисмарком, при этом росла и укреплялась, генералов занимало во вторую очередь: главное – раздавить коммуну, уничтожить варварство.

Череда франко-прусских войн (1870, 1914, 1939 – и вплоть до сегодняшних трений франко-прусского Евросюза) может быть истолкована не только как постоянная борьба за Эльзас и таможенный контроль, но как соревнование двух строительных концепций Европы. Внутри европоцентристской картины мира этот спор для истории был главным.

Возникшие после революционного 1848 года, прусская и французская версии развития Европы описывают то поле, которое мы сегодня определяем не ясными для нас самих словами «право» и «лево». Некогда высказанная историком Нольте концепция «европейской гражданской войны 1914–1945» вполне может быть скорректирована до «перманентной франко-прусской войны». Работа Шпенглера «Пруссачество и социализм» была именно об этом конфликте: да, строительство справедливого общества необходимо, однако существует присущий нациям порядок, где социализм и справедливость рождены не классовым созданием, но обоснованы культурой и семьей.

Тем самым, франко-прусский конфликт обозначил два полярных принципа: классовый и национальный, принцип большинства и принцип привилегированного меньшинства.

Заложником в этом споре – третьим лишним – выступила идея Коммуны, которую предавали все и охотно.

Раз преданная в 1871-ом году Тьером, коммуна была предана потом Сталиным – пожертвовавшим Испанией ради укрепления своей Империи, а потом и вовсе расстрелявшем Коминтерн.

И коммунары, расстрелянные 2бого мая 1870 на Пер Лашез, и Либхнехт, убитый в Берлине, и республиканцы, отправленные Франко в каменоломни, и интербригадовцы, которых обвинили в троцкизме и расстреляли, – это все про одно.

Начиная с 1848-ого года Европа вырабатывала стратегию выживания, подходила к чеканным формулировкам фашизма. И фашизм возник как единственно верное решение, как союз пруссаков и версальцев, как союз Краснова и Гитлера, как союз легиона Кондор и Франко. Всякий раз, когда французская, республиканская, модель побеждала – фашизм неизменно брал реванш.

Берлинская стена – как и линия Керзона, как и Железный занвес, – в принципе, была всего лишь символическим решением «франко-прусской» проблемы.

Горбачев принял эту стену за преграду, отделяющую восточное варварство от западной цивилизации – и в бойком азарте посетителя супермаркета, который ждет открытия магазина – эту стену сломал. Теперь эта «франко-прусская» проблема снова актуальна, а как ее обычно решают, вы и сами знаете.

Русская правда (26.05.2012)

Через двадцать лет, когда плачевное положение Запада станет очевидным – особенно по сравнению с ростом Индии и, возможно, Китая – российская мечта претерпит изменения.

Популярной сделается концепция «восточников», объясняющих как дважды два, что Россия – по сути азиатская страна.

Предпосылки у России замечательные: двести лет татаро-монглольского ига, четыре пятых страны принадлежат Азии, население обладает характерными физиогномическими особенностями (а если рассматривать бурят, алуетов, карелов, мордву – то все крайне наглядно).

Да как же мы раньше не замечали простого: скифы мы, азиаты мы!

Вот еще поэт когда сказал!

Непременно вспомнят калмыцкие корни Владимира Ульянова, а тот факт. что величайший строитель России – грузин – станет гордостью культурологов.

Откопают тех, у кого татары в анамнезе – Тургенева, Карамзина, Борисова-Мусатова. А уж когда вспомнят, что сам Пушкин – эфиоп, величие поэта станет очевидным.

Главным философом объявят Льва Гумилева. Станут Гумилева проходить в школе.

Героем гражданской войны объявят барона Унгерна. Азиатская физиономия генерала Корнилова сулит ему почетное место в истории.

Слоганом правящей партии станет: «Хочешь жить как в Азии – голосуй за правых».

Придворные идеологи выпустят книги под названием «Есть азиатская держава!».

Гонениям подвергнутся теории славянофилов, ищущих (видали дураков!) «особый путь России». Какой еще особый путь! Разве не очевидно откуда пришло христианство? С Востока! А кто изобрел колесо, порох, арифметику, Каким числами пользуемся? Арабскими! То-то! И после этого говорить о Евразии? Бред… Славянофилов и евразийцев будут высмеивать как ретроградов (точь в точь как сейчас). Взбрело же в голову Трубецкому и Данилевскому считать, что у России есть нечто общее с Европой! Даже и детали общей нет… Это надо же!

В школах будут проходить историю споров – очевидную принадлежность России к Азии порой оспаривали «государственники», служаки царской немецкой фамилии.

Да, на пути России были провалы, случались цивилизационные срывы – например: 300 лет Россией правили немцы! Эти триста лет германского ига отбросили Россию в ее развитии. Ну что ж, бывало такое, но влияние Романовых было незначительно, народ не поддерживал так называемых «учителей», штольцев всяких, и народ смеялся над ними.

Закономерный финал: германское нашествие 41ого года было отброшено. Народ России сбросил с плеч Западное ярмо – теории славянофилов и евразийцев были посрамлены раз и навсегда, и никакого союза с Европой быть не может в принципе.

И уж точно никто никогда не вспомнит про безумных «западников» – этот вздор забудут в одночасье.

Наиболее успешные бизнесмены – Алекперов, Агаларов, Усманов – будут демонстративно покупать недвижимость в Бомбее, а правозащитник Чхартишвили вспомнит о том, что он и грузин, и японист.

И если кто-нибудь заикнется о том, что Россия – это Россия, и писатель Толстой чего-то стоит – вне зависимости от конфуцианства, то такого человека сочтут опасным смутьяном.