Текст книги "Сетевые публикации"

Автор книги: Максим Кантор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 45 страниц)

Лев Толстой однажды щедрой рукой высыпал в литературу деятельных героев: Болконского, Пьера, Денисова, капитана Тушина, Долохова, Николая и Пети Ростовых, Платона Каратаева и Кутузова хватило на много лет и на много кинолент, – в их лучах отогрелись и булгаковские белые офицеры, и Мелихов из Тихого Дона, Левинсон из Разгрома, и Штирлиц, и даже герои Высоцкого и Зиновьева вышли оттуда – все они сошли с бородинских флешей Толстого.

Вот толстый неуклюжий Пьер, идущий на поле сражения – архетип русского интеллигента. Он идет в бой не потому, что верит в правоту государства, плевать ему на государство. Не ради Александра и даже не ради России идет Пьер на бородинское поле. Идет по простой причине – потому, что есть слабые, которых требуется защитить. «Эта моя дочь, которую я спас из огня» – говорит о чужом ребенке. Вот и все, так просто.

И мнилось, этой каменной стати – довольно, чтобы интеллигенту выстоять. В годы Советской власти и лицемерия аппаратчиков, и во время сталинских лагерей и чисток – оставалась эта мораль русского интеллигента, не ищущего выгоды и личной свободы – но поправляющего пенсне, прежде чем встать в общее ополчение.

Власть вас может предать, чиновники вас могут обмануть, система вас может унизить – и так непременно произойдет! Но сила русского интеллигента не в том совсем, чтобы этому произволу противостоять. Речь об ином. Они несомненно унизят и обманут меня. Но никто не может мне помешать защитить того, кто слабее меня. И эта, последняя возможность победы, – в защите слабого, в защите черни – она делает меня сильнее всех.

Вот с этой моралью стоял Пастернак, с ней выстоял Шаламов, это толстовская неколебимая мораль. Про это и написал Владимов, ради этого работал Зиновьев, про это пел Высоцкий.

4.

Но вдруг мораль эта отказала, покрылась ржой. С годами бородинские баталии интеллигенцию манить перестали: вдруг сделалось понятно, что битву с французской цивилизацией, возможно, стоило бы и проиграть – в конце концов борьба с цивилизацией до хорошего не доведет: победить-то мы победили – а как бедно живем! Может быть, проиграть – разумнее? Мораль акунинского «Турецкого гамбита» и смердяковского анализа двенадцатого года «глупая нация-с победила умную-с» (вот он, точный сюжет акунинского детектива: надо проиграть, чтобы общая цивилизация выиграла) показалась рабочим сценарием будущего. Постепенно в русской культуре сложилась стратегия не героическая, но прагматическая. И под влиянием практических обстоятельств роль интеллигента была переосмыслена – и русская литература мимикрировала.

Сказалась неприязнь к пафосу: мы не любили образы пионеров-героев и Зои Космодемьянской, героев-памфиловцев и челюскинцев, это представлялось ходульным и жалким – вместе с этими, навязанными нам героями, ушли в небытие и Григорий Мелихов, и Теркин, и рыбак Владимова, и алкаш Ерофеева, и философ Зиновьева. Было дискредитировано то общее, поделенное на всех чувство бытия, которое только и образует героев. Возникло нечто взамен: индивидуальный успех, личная свобода – но, парадоксальным образом, отдельно стоящего героя создать не получилось.

Ни соц-арт в изобразительном искусстве, ни концептуализм (наследник иронии и сарказма обиженных диссидентов), ни поэзия восьмидесятых, ни свободолюбивый дискурс пост-модернизма – не создали героя, которому хочется подражать и которого можно любить. И связано это с тем, что общее дело было признано недействительным. Платон полагал, что миссия поэтов в Государстве – прославлять подвиги героев и, тем самым, давать пример детям. Искусство обязано учить хорошему и сплотить людей – мысль банальная, но в государстве необходимая. Надо выстоять всем вместе, иначе как и зачем жить? Герой – он героем является потому что защищает других. У Маяковского есть образ (образ искусства, религии, ответственности поэта) – большой Человек. Этот Человек стоит, как страж общества, призванный следить, чтобы счастья досталось всем и никого не обделили: «…жду, чтоб землей обезлюбленной вместе, всей мировой человечьей гущей… сто лет стоял, буду и двести, стоять пригвожденный – этого ждущий.» Это одно из самых точных описаний русского классического интеллигента: зануды и моралиста, человека несгибаемого.

Так и жили, тем держались. Но устали – и высшим благом была прокламирована личная независимость. И однажды концептуалист Кабаков создал инсталляцию «Человек, который улетел» – и показал пустое место, оставшееся после человека, уставшего от общества. Кабаковский персонаж соорудил из подтяжек катапульту и улетел на свободу – прочь от дурацкой реальности, в хорошие страны. Пустое место, оставшееся от улетевшего человека, и есть образ интеллигенции наших дней. Образ растаял.

Собственно, пост-модернизм (в том числе и российский пост-модернизм: Кабаков, Пригов, Рубинштейн и т. п.) был защитной реакцией культуры на экзистенциализм. Определенность надоела, прискучил пионерский героизм, надоело равенство в беде – захотелось веселого ни к чему не привязанного дискурса, свободы! Захотелось личной независимости, и прежде всего – от тусклой народной судьбы. «В будущее возьмут не всех», – гласила программная фраза концептуалиста Кабакова. А вот Толстой учил, что брать надо всех. И Маяковский про это же говорил. И Высоцкий про это пел.

Однако нынче приняли другое решение.

Появилась риторика интеллигента, который отстаивает собственные права – а не права какого-то дяди; за свои права пойдет на демонстрации. То есть, интеллигент сегодня говорит, что он борется за главное: за абстрактные положения демократии, за права базовые, за общие положения.

Но дело в том, что абстрактной демократии не бывает. Не бывает свободы и прав вообще. Как говорил экзистенциалист Камю: «Человек – это не абстракция». Жизнь конкретна и судьбы людей конкретны. Литература, которая служит абстракции – мертва. Пьеру Безухову или герою Высоцкого с такой моралью родиться невозможно.

Закономерно, что в корпоративном государстве, при наличии корпоративного капитализма – возникли корпорации мастеров искусств. Литераторы и художники разделились как прежде, во времена Советской власти, – по цехам и секциям, возникли профессиональные связи и табели о рангах. Появились, как в те самые времена: литературные салоны, журнальные иерархи, издательские авторитеты. Литература русского экзистенциализма создавалась любителями – любителем был и Толстой. Но сейчас наступила пора профессионалов, воспитанников литинститутов и питомцев объединений, газетных громовержцев, новых Фадеевых и новых Алексеев Толстых, новых Демьянов и новых Софроновых.

И – непременный компонент литературного салона: у литераторов возникла салонная гражданская позиция.

Как и нужная публикация, и нужная премия, салонная гражданская позиция есть необходимый атрибут профессионала. Гражданская позиция не связана с обычными гражданами, но обозначает особую писательскую миссию. Профессия литератора допускает отдельное существование гражданственной позиции и отдельное существование рыночной продукции. Общий балл должен соответствовать образцам, но гражданская позиция существует не в литературном образе, а как бы довеском. Можно писать бульварную литературу, а гражданскую позицию заработать на трибуне – дослать сухим пайком. Это здравый подход, он совершенно не соответствует критериям экзистенциализма – ну, так ведь с общей моралью было покончено.

Теперь – мораль корпоративная, цеховая, и литература тоже корпоративная. Националисты – отдельно, пост-модернисты – отдельно, бытописатели отдельно, и они друг другу не мешают, даже и не спорят. Встречаясь на митингах, они не ссорятся, поскольку гражданские позиции, как и премии, не связаны с жизнью и творчеством.

Худшее, что может сделать литератор, это нарушить корпоративную мораль – вот Захар Прилепин попытался спросить нечто некондиционное, и ему теперь долго придется объяснять, что он имел в виду, чтобы безболезненно встроиться в ряды салона.

5.

Русское общество каким было, таким и осталось – разве что феодалы-богачи появились, вот и все. По-прежнему рыбачат в Баренцевом море рыбаки; алкаши по-прежнему едут из Москвы в Петушки, считая глотки бормотухи; как раньше, зеки топчут зону – не проштрафившиеся нефтяники, а обычные жалкие люди. И жилье дорогое, и пенсии маленькие. И электричество с водоснабжением подорожало. И бедных много. «Я поллитру куплю, валидолу куплю, двести сыра и двести любительской», – как Галич пел. Реальность российская, она от века такова. Только вот роль интеллигента поменялась – интеллигенту теперь кажется, что его миссия в том, чтобы улететь к прогрессу. Описаний нищеты и бесправия, войн и горя – в современной русской литературе исчезающе мало. Не то чтобы этих явлений не стало, но пишут о них крайне редко и коротко. Некоторое время писали про непростые бандитские будни, но про среднеарифметического человека с небольшой пенсией или про жителя Музари-Шарифа, в которого последовательно стреляли русские, англичане и американцы – не напишут. И про баб, слобожан, учащихся и слесарей в электричке не напишут тоже. И вот странность: исчезли книжки про детей.

Возможно, это разумная позиция. И писательский профессионализм выражается, в частности, в том, чтобы даже за свободу народа бороться отдельно от народа. В конце концов, одно из достижений XX века – это построение демократии помимо народа.

У писателей много профессиональных приемов в передаче быта и характеров. Иногда получается написать смешно и едко, иногда пафосно. Многие сегодня говорят о том, что возникло новое поколение российских писателей – расцвет литературы. Так и есть, пишут много. Только вот героев создать больше не получается. Бандиты и барыги, характеры гротескные, удаются, а вот Сирано и Пьеров больше в литературе нет. Любительства нет – Пьер ведь был интеллигент-любитель.

Экзистенциализм – это гуманизм, сказал Сартр однажды. Сартр имел в виду простейшую вещь. Абстрактной свободы не бывает: чтобы быть свободным, надо разделить жизнь других. Разделить не корпоративную интригу литераторов, не миссию избранных, не мораль цеха – но жизнь так называемой черни. У Сартра есть удивительные слова, отрицающие уникальность писателя и одновременно превозносящие его труд: «ты стоишь всех – но тебя стоит любой».

Это аксиома искусства. Писатель ровно ничем не интересен сверх того, чем интересен каждый человек. Но если он может выразить нечто – пусть это будет понимание боли другого, иной задачи у писателя нет. «Жизнь ведь тоже только миг, только растворенье нас самих во всех других как бы им в даренье», так Пастернак поддержал мысль Сартра.

Другого способа для создания гуманистической литературы не существует.

Клопы. «Акции прав» – абстракция круговой поруки (25.10.2012)

1

Бойс и Ворхол высказались: «Отныне каждый – художник». О, смелые умы! Они не сказали: «Каждый – миллиардер», хотя это ещё приятнее слышать. Авангардисты, которые лизали зад богачам, понимали разницу между финансами и манифестами. Поровну можно разделить только такую дрянь, как искусство – самовыражайся! Вандализм даст людям искомое ощущение равенства. А капитал не трожь, это не для всех.

Перед встречей с миллиардером волнуешься: особенное существо! Художник отныне каждый, а миллиардер – не каждый. Я пришел в бар раньше назначенного, заказал вина. Бармен наглый.

– Может быть, сначала назвать вам цену?

– Да, пожалуйста.

– Сорок фунтов осилите?

– За бутылку?

– За порцию.

– Дешевле есть?

– Вот – всего шестнадцать.

– За стакан вина?

– За семьдесят пять граммов. Плюс обслуживание. С вас тридцать фунтов.

– Обслуживание стоит четырнадцать фунтов?

– Вы в отеле «Четыре сезона», сэр.

Я расплатился. Он цедил из бутылки медленно, чтоб не накапать лишнего. Таких порций в бутылке десять. Вино столовое, бутылка стоит пятёрку. Доход с одной бутылки – 295 фунтов. Примерно, как бизнес в России. Скажем, на заводе по производству нержавеющей стали в городе Верхний Уфолей (это под Челябинском) средняя зарплата – триста долларов, а месячная выработка продукта стоит дороже, чем вся жизнь всех рабочих цеха.

Я подсчитал доход бара, пока ждал. Пришёл за полчаса до встречи и купил вино по двум причинам.

Во-первых, не хотел, чтобы меня отравили – мало ли, какая у кащея фантазия; а потом, чтобы избежать общего стола, когда кащей платит. Получилось бы, что я пью за его счёт. Моя мама, когда приходила к неприятным людям, даже стакана воды не выпивала – чтобы не одалживаться. Я решил, что находиться в баре без стакана – глупо, лучше прийти заранее, купить вино. Дороговато вышло, мама бы расстроилась. Чек положил на стол и бокалом придавил – у меня отдельная порция.

Это правильно, чтобы бандиты и лохи питались отдельно. На заводе в Верхнем Уфалее работяги сидят в общей столовой за пластиковыми столами, едят из жестяных мисок. Лица чумазые, руки тощие, одежда грязная. Проходишь в столовую, оказываешься в обеденной зале директора. А там – стерлядь, бадейки с чёрной икрой, марочный коньяк. Помню, мой спутник, бизнесмен из Испании, сказал после этого визита, что уедет из России – нельзя бизнес строить на рабском труде, это аморально. Он уехал, но бизнеса не построил, прогорел. Кто-то что-то ему не отдал, банк арестовал имущество. Тут либо надо стерлядь кушать – либо шпроты, и те отнимут.

А в Лондоне было так. Мне передали, что одному кащею интересно встретиться со мной – а не интересно ли мне? Это особенный Кащей, он Россией рулил до того как ударился в бега, и сейчас влияние имеет. Откуда он про меня знает? Ах, вас заметили, ему рассказали верные люди. Кащей окружен журналистами, поставляющими новости; кащей думает о будущем России. Цепочка выстроилась быстро: связным был вёрткий парень, из тех, что нужны для бронирования столиков. Жизнь в Лондоне суетливая, чуть толстосум остановит бег (деловые люди спешат, у них красные лица и глаза к носу), как мелкая рыбёшка подсовывает буржую программку на вечер: а домашний концерт, например? А встреча в баре с интересным человеком? Аукцион посетим?

График у толстосумов плотный: вечером, переваривая пищу, буржуи жалуются: какая интенсивная жизнь в этом Лондоне – абсолютно ничего не успеваем! И прилипалы подсюсюкивают: ах, какой город! Что ни день, то культурный ивент! Прилипалы заказывают билеты, вызванивают проституток, бегают за покупками, себе – скромный процент. Хозяину – место в ложе, себе – в амфитеатре; пьют не Дом Периньон, попроще – но тоже с пузырьками. Прилипалы собирают им коллекции, греют постель, составляют компанию в ресторанной жизни. Подскакивают у локтя богача, вперёд забегают: нет, в этом ресторане не та атмосфера… Мы лучше в «Марьиванну» пойдём, адекватное место. А в клуб Аспинель не желаете? Ах, в Лондоне такой драйв!

Вы скажете, лакеи были всегда. Нет, сегодня челядь особенная – сплошь правозащитники. И все ругают КГБ и Сталина, теперь у прислуги повадка такая, вышколили.

– Вот, Семён Семёныч, попробуйте, свежайшая… А Сталин был тиран!

– Вот, Роман Аркадьевич, полюбуйтесь, и просят недорого… А чекисты как охамели…

– Вот, Николай Николаевич, смотрится шикарно, это последняя… Но может вернуться 37-й год!

При каждом солидном олигархе свой правозащитник, непременный компонент обслуги, как личный телохранитель, личный врач, личный адвокат. У Лебедева – «Новая газета», у Усманова – «Коммерсант», у Ходорковского – несколько грамотных правозащитников, у Березовского – два-три недурных правозащитника, у Прохорова имеется парочка дельных. Хороший правозащитник ценится выше повара, хотя и ниже футболиста. Иногда олигархи производят трансфер – скажем, Прохоров своего правозащитника отдаёт другому буржую, а себе берёт новый кадр из команды Абрамовича. У правозащитников дел хватает.

2

Пусть бы они лучше права бомжей защищали, воскликнет иной. Однако это несерьёзное заявление. Трудно оборонять то, чего нет; как защитить мираж? Разумно защищать то, что можно потрогать. Подчиняясь этой простой логике, правозащитники пошли в обслугу к олигархам. Некогда он обличал Советскую власть, а теперь отстаивает права барыг на собственность. И в этом нет противоречия. А что ещё можно было бы защитить? Защищать коттеджный поселок, который сносят обладатели другого коттеджного поселка – это понятно. Защищать права нефтяного барона, которого посадили за неуплату налогов – это понятно. Защищать спекулянта акциями, обвинённого в занижении цены на акции, – это всё понятная разумная работа. Но защищать права черни невозможно, прикладывать усилия не к чему. Например, у людей есть право на пенсию, и пенсия у них есть, хотя и маленькая. Что в данном случае защищать? Право соблюдено, у тебя ровно столько, сколько тебе полагается. И правозащитники к тебе, лентяю, не ходят – негде правозащитнику развернуться.

Демократические права – это акции свободы, равенства и братства. Когда правозащитники идут на митинг, они заявляют: мы за ваучеры гражданского общества. А вот в дальнейшем эти ваучеры надо реализовать: правовые акции надо конвертировать в права реальные. Акция – это бумажка; но существует реальное право по факту обладания имуществом – вот это уже право реализованное. Одно дело иметь акцию рудника, иное дело иметь доход с рудника. Собственность – это не кража, как полагал Прудон; нечто сходное, но происходит всё по закону. Одни акции потеряли стоимость – а другие взлетели в цене. Собственность – это зафиксированное обеспечение правовой акции.

Акция на права – ничего не стоит без собственности; собственность, которой обладает тиран – не имеет правового прикрытия; но вот демократическая зафиксированная прибыль – это реальная вещь. И грамотный экономист это путать не должен. Иметь одни лишь абстрактные права – значит зависеть от волатильности социального рынка: сколько выпишут тебе из бюджета пенсии – столько и получишь; а иметь конкретные реализованные права – это означает, что ты сам данный бюджет и распределяешь.

И народ, и хозяева народа обладают вещами, которые называется одним словом «права», но это разные вещи. Когда ораторы говорят с толпой о правах, то имеют в виду права деривативные, условные. Население по наивности полагает, что речь идёт о конкретных вещах – ведь произносят же слова «хлеб», «мир», «пенсия». Однако когда Ленин говорит: «Мир-народам», это не означает, что не будет войны. И когда современный либерал обещает «свободный рынок», это не значит, что мужик с семечками может встать на углу Моховой. Чернь может решить, что обсуждают её конкретные дела; но это нонсенс. Этак и обладатель акции Лукойл потребует себе цистерну нефти. Здесь разница принципиальная. Имеешь ваучер – размести его грамотно; не потратил его на приобретение бейсбольной биты – сиди теперь, жди пенсии. И сетовать на то, что абстракция не обернулась реальностью – нечего. Акции прав надо копить, умножать их стоимость чиновными постами, связями, круговой порукой – затем обращать в реальные права. Чем больше акций прав – тем больше собственности: прямо пропорциональная зависимость.

Никто не мешал сегодняшнему обладателю маленькой пенсии организовать бизнес: заняться рэкетом, опекать ларьки, ставить кредиторам утюг на живот, потом вложиться в компьютеры, потом банкротить заводы, потом продавать цеха под казино, спекулировать жилплощадью, понравиться правительству, получить свою долю ресурсов страны. Сейчас бы уже имел яхту и учредил литературную премию. И прав бы имел – сундук от пола не оторвать. Вот это права солидные, не ерунда; эту комбинацию прав реальных и абстрактных правозащитник может защитить. От кого защищать? От тоталитаризма, от казарменного строя, от завистливой черни, которая хочет «всё взять да поделить». От ужасной российской истории и культуры. От общинного косного сознания. От ленивого шариковского начала, Булгаковым разоблачённого.

3

Детям я бы запретил с кащеем встречаться, но самому было любопытно. Я разных деятелей видел, вот, с директором завода из Верхнего Уфалея общался например. Решил, что хочу увидеть кащея вблизи. Он вошёл стремительной походкой – суетливый человек, похожий на Березовского и на старую обезьяну. За ним шёл израильский охранник в расстёгнутом пиджаке, с пистолетом за поясом. И швейцар не возразил, пустили в зал с пистолетом. А может быть, тут у всех оружие. Охранника оставили подле столика, он зыркал по сторонам. Я сперва обиделся, а потом вспомнил советские времена, разбогатевших дантистов и дизайнеров – они свои свеженькие «жигули» всегда подгоняли прямо под окна тех, к кому пришли в гости. И поминутно вскакивали и бросались к окну – чуть шорох на улице. Вот и данный кащей напоминает разбогатевших директоров ателье – он и на охранника поглядывал тревожно, как на новые жигули: не угнали? сигнализация работает?

Все кащеи ведут себя одинаково – прежде чем начать разговор, кладут на стол мобильный телефон. Связь с миром (охраной, таможней, партнёром по спекуляциям) поддерживается постоянно; проверил: сигнал есть; теперь можно спросить о положении дел в Отечестве.

– Что с Россией? Новости? Хотя я в курсе. Да, будет революция.

– Уверены?

– Неизбежно. Алё? Миша? Что там? – это уже не про Россию.

Школьное воспитание утверждает, что во время разговора неприлично отвлекаться. Однако кащеи убедили общество, что бизнес выше воспитания: партнёр звонит! растаможка! депозиты! Бизнес не стоит на месте: лицо делового человека багровеет, складка меж бровей – он занят серьёзным! Отрываясь от разговора с собеседником, кащеи не спасают рыбаков в Баренцевом море и не руководят действиями партизан – они просто безостановочно воруют: регулируют информацию из оффшоров, дают взятки таможне, не могут остановиться. Как раз рыбаков в Баренцевом море спасают не торопясь, а прекратить добывание денег путём спекуляций – невозможно. Да, спекуляция нынче неподсудна – это краеугольный камень общественного здания; мы боремся с коррупцией, не отменяя спекуляции, такое у нашего общества сложное направление развития. И тем не менее, упорно говорящий по мобильному телефону спекулянт выглядит непристойно: вообразите человека, который безостановочно шарит по карманам соседей. Не может он остановиться, привык.

– Он зарвался. Я предсказывал. Его нужно остановить, – это было сказано о действующем президенте.

– Всю систему менять – или одного управляющего?

– Я его назначил, я его и сниму.

Человек, похожий на Березовского, спросил себе мёду – на столик поставили три баночки.

Он брал баночки цепкой волосатой рукой, подносил ко рту. Обхватывал губами банку и высасывал мёд одним резким движением. Это сопровождалось звуком, подобным тому, какой издаёт вакуумный унитаз в самолёте, когда втягивает экскременты. Хлюп, хлюп, хлюп – и три банки опустели, всё высосал. Иной эмоциональный человек мог бы сказать, что таким же образом высасывали деловые люди жизнь из России. Преувеличение, конечно, что-то там ещё теплится, бабы рожают.

Как раз в это время шёл публичный процесс «Абрамович – Березовский», на котором стало публично известно, что состояния оба сколотили неправедным способом: под присягой они рассказали, что передавали друг другу миллионные взятки, но миллионов этих они не заработали; рассказали, что собственность они получали бесплатно, залоговые аукционы были фальшивые, а те деньги, которые они вносили, вносили за них криминальные авторитеты. А уж как криминальные авторитеты свои деньги добыли, об этом надо спросить потерпевших. И вот, согласно протоколу лондонского суда, деньги бандита Антона Могилы внесены на залоговом аукционе за находившейся во всенародной собственности нефтяной гигант – и стало быть, у народа выкупили ресурсы земли за деньги, отнятые бандитом у этого же народа. Ну представьте себе, что на деньги банды «Чёрная Кошка» приватизировали «Днепрогэс».

Впрочем, и денег, награбленных рэкетиром, народ всё равно не увидел – деньги эти остались цифрами на бумаге. Такая была придумана концепция приватизации: берёшь страну и высасываешь. Хлюп – и пусто.

– Вы не хотите вернуться? – спросил я.

– А зачем?

– Покаяться перед людьми.

– Чепуха. Я уже раскаялся, написал покаянное письмо в газеты. Читали?

– Нет. В чём раскаялись?

– Совершил ошибку, приведя Путина к власти. Теперь буду ошибку исправлять. Когда выиграю деньги у Абрамовича, часть средств пущу на свержение строя, а часть отдам на благотворительность.

– Вы не выиграете.

– Чепуха. Это стопроцентно подсчитано.

– Вряд ли, – сказал я, и здесь оказался прав. – Если британское правосудие примет вашу сторону, это будет означать, что королевский суд стал «смотрящим» в малине.

– Не понял.

– Тогда все гангстеры и наркобороны будут выяснять отношения в королевском суде – чтобы в Лондоне разрулили: кто скрысятничал. Возникли разногласия в мафии – пусть британский суд решит, какой дон какому дону должен.

– Вздор. Речь идёт о давлении Кремля. О власти, которая зарвалась. – Он не обижался. А впрочем, что ему лишний упрёк.

– Создам партию – христианско-демократическую. Я слышал, вы верующий? присоединяйтесь к нам.

– Религиозную партию? Христианскую?

– Да, я поверил в Бога. В православие. Да, я крестился. Раскаялся в грехах. – Он говорил отрывисто и двигал лицом совсем как его охранник – и смотрел в разные стороны.

– Так раздайте свои деньги.

– Зачем это?

– Согласно притче об игольном ушке.

– Что ещё за притча? – цепким взглядом на меня, потом в сторону, потом опять на меня.

– Христос говорит, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в царство Божье.

– Чепуха. Считаю, что это искажённые слова, неверно понятые. Таких тёмных мест в Библии много. Богатство – не порок, а ответственность. Понимаете? Богатому – тяжелее всех. И помогать надо прежде всего богатым, чтобы богатые помогли потом бедным.

– Может, сразу бедным помочь?

– Нереально. Потому что не умеют ничего. Потому что дурная история. Править народом должен аристократ духа! Аристократ духа должен воспитать, понимаете? Подлинный аристократ и интеллигент.

– Это кто же например?

– Знаю одного. Есть такой человек. – Кащей назвал имя модного телеведущего.

– Что, прямо из телевизора – в президенты? – мне стало интересно, получено ли согласие телеведущего; думаю, получено.

– А что такого? Опыт общения с аудиторией есть. Он – аристократ духа. – И глазами зырк-зырк по сторонам. И охранник тоже зыркает, глаза вспыхивают, как фары у жигулей под окном.

– При чём тут религия? Христианство зачем?

– Религия поможет лидеру наладить связь с народом. Духовность русским нужна.

– У русских всё в порядке с духовностью.

– Вопрос в том, какая духовность. Я – математик, просчитываю варианты. Здесь ошибки не будет. Россия возродится. Есть план.

– Вернуть в Россию всё, что из неё увезли?

– Демагогия. Я свои деньги заработал.

– Значит, есть другой план?

– Если сказал – есть план, значит план есть. Религиозная партия нового типа плюс аристократ духа, подлинный интеллигент во главе державы. Плюс отказ от имперских амбиций. Думаете, зачем мне нужны деньги от этого суда? На возрождение России.

– Что значит – возрождение?

– Законность прежде всего. И демократия. Пять миллиардов, которые я получу в суде, спасут Россию.

– Верно, – сказал я.

Вот Кису Воробьянинова, отца русской демократии, спасала более скромная сумма – но сегодня речь шла об Отечестве. Лондонский суд должен был решить, кто именно из фигурантов процесса увёл из бюджета деньги первым. Тот, кто взял первым, по логике процесса, и обладал законным правом получить украденное. Кащей считал, что право принадлежит ему, и планы имел обширные. Награбленное рэкетиром Могилой пошло на приватизацию – то есть на утверждение либеральной демократии, так почему бы капиталы Абрамовича не пустить на законность? В Москве именно в это время ширилась кампания с требованием честного независимого суда – правда, результатами лондонского независимого суда москвичи совсем не интересовались.

– Я математик. Просчитываю варианты. Россия возродится – мы сделаем революцию. Можете что-нибудь предложить? Идеи есть?

– Какую именно революцию?

– Уж не большевистскую, – кащей хохотнул. – Довольно Россия хлебнула горя.

Хотя с большевиком сходство имелось. В издевательских памфлетах так изображают именно большевиков: глаза горят, руки по столу шарят: маньяки бредят революцией. А если спросить, как же у психов дело получилось, то в ответ руками разводят: вот поди ж ты! Не доглядели! Точно так же – кто бы мог подумать, что рядовые фарцовщики, спекулянты и воры станут вершить судьбы державы? А ведь вершат. И этот вот кащей – ну да, похож на сумасшедшего, но он не сумасшедший.

– Христианская партия и либеральный рынок. Революция, которую возглавит крупный бизнес, – и глазами по сторонам зыркает. – Надо спешить.

Не в большей степени он псих, чем те, кто сказал, что Россия – это Европа; а ведь так сказали многие. И не в большей степени он псих, чем тот, кто сказал: «Берите, сколько сможете!» – А ведь это сказал глава государства. И не в большей степени он псих, чем тот, кто писал «Хочешь жить как в Европе – голосуй за правых!»; чем те, кто стрелял из танков в Парламент ради утверждения демократии; чем те, кто раздал недра большой страны кучке верных авантюристов. Была большая страна, её за два года раздали сотне человек – вот точно таким же, как мой собеседник. Психи раздали? Нет, вменяемые люди, согласно намеченному ими плану. И все те богачи, с которыми я когда-нибудь разговаривал, они все меня поражали тем, что мир для них ясен. Захотел – и взял. Был быстрее всех, ловчее всех – значит, моё. Возможно, все они – умалишённые. Но скорее всего, это особая порода энергичных существ, они не вполне обычные люди, не такие, как мы с вами. Есть теория, что элита общества формируется из особей уникальных. Иной подумает, что кащей – это обыкновенный вор, но кащей – представитель иной организации мироздания.

4

Они называют себя «алхимиками». Один буржуй сказал мне так: «Мы открыли способ добычи денег, как алхимики открыли добычу золота из простых материалов. Мы научились делать богатство. Не критикуй того, что не можешь понять. Вот ты можешь заработать сто миллионов? Не можешь. А я могу». Им смешны теории «прибавочной стоимости», «отчуждённого труда». Они выдумали такое, что Марксу не приснилось бы. Буржуй мне так сказал: «Какой я угнетатель? Я даю рабочие места людям. В наше трудное время. Когда другие голодают. А сколько я плачу – есть предмет трудового соглашения сторон. Я предельно честен, иначе у меня не будет хорошего бизнеса. Не хочешь работать, не работай». Буржуй не сказал, почему именно он командует другими, но это ясно: потому что он самый прыткий.