Текст книги "Сетевые публикации"

Автор книги: Максим Кантор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц)

Обращение Савла (23.07.2012)

Есть книга «Похвала Глупости», ее написал Эразм Роттердамский.

Эразм написал книгу для того, чтобы показать, как глупость побеждает мир, и что несет ее победа.

Мория (Эразм используем греческое имя глупости, а глупцов называет «мориевы чада») рождена богом Плутосом (то есть богом богатства), вскормили ее Мете (Опьянение), дочь Вакха и Апедия (Невоспитанность), дочь Пана. Морию окружают нимфы: Колакия (Лесть), Лета (Забвение), Мисопония (Лень), Гедонэ (Наслаждение), Анойя (Безумие), Трфе (Чревоугодия), Космос (Разгул), Гипнос (Непробудный сон).

Мория побеждает мир простейшим способом: она расчленяет знания, она дробит представление о мире на множество мелких представлений, полу-знаний, четверть-знаний, она подменяет мировоззрение – свободными взглядами. В дальнейшем, когда вместо мировоззрения у человека имеется веер свободных взглядов на то и на это, в каждом из этих мелких свободных взглядов и взглядиков, Глупость показывает относительность верха и низа, переворачивает понятие в удобном для употребления ракурсе – это осуществляется ради сиюминутного удобства и свободы.

Собственно ровно эту же самую процедуру проделывает Жак Деррида – философия пост-модерна, разрушая категориальный тип рассуждения, следует рецептам, описанным Эразмом.

Так образуется феномен свободного гражданина, оперирующего малыми знаниями и не имеющего желания малые знания сопрягать ни в чем ином, кроме как в понятии «свобода». Этот гомункулус современного мира, дитя Свободы и Мории – считается достижением Запада; иногда сравнивают высказывания Гегеля о самопознании мирового духа, случившегося во время Наполеоновских войн, – с высказываниями современных мыслителей о конце истории. Разумеется, сравнение некорректно: свобода для Гегеля отнюдь не цель развития, категориальность мироздания для него безусловна.

Вообще, сегодняшний субъект истории (мориево чадо) есть существо прямо оппозиционное тому типу человека, который мы называем «человек возрождения».

Человек Возрождения – это не просто тот человек, который одновременно умеет слагать стихи, знает философию, историю, может рисовать и музицировать – это прежде всего тот, кто данные знания сопрягает. Знание (для Возрождения, или для Платона) это объединение, сопряжение малых умений и малых представлений. Не разъединение профессии врача – на ухо-горло-нос и ортопедию, но объединение всех частных позицию в одну общую. Человек Возрождения – это тот, кто хочет срастить малые величины, знание для него – это соединение.

Прибавьте к общей сумме еще и христианство – поскольку Возрождение есть не просто собирание античных знаний в единое представление о мире, но и сопряжение этого общего знания с моралью христианства. В этом, собственно говоря, и есть смысл неоплатонизма – в обозначении такого эйдоса, который морален (и потому благ), а не просто благ (и потому морален).

В связи с этим, свобода человека Возрождения не может рассматриваться как индивидуальный феномен бытия – но свобода понимается лишь как совокупность свободных воль многих. (Об этом у Эразма есть отдельный трактат, кстати говоря.)

Все это я говорю к тому, что анализ произведения Франсуа Рабле «Гаргантюя и Пантагрюэль» должен принимать единство дисциплин и знания как непременное условие разговора. Принцип Рабле – это не переворачивание Низа и Верха, но единое и нерасторжимое пространство бытия верха и низа. Не было никакой карнавальной эстетики, ее просто не существовало – но было единое знание о небе и земле, Афродита Урания и Афродита Пандемос – суть единая, они просто явлены нашему взгляду и опыту порознь. Христианский феномен нераздельного слияния сущностей Троицы и платоновское единение Афродиты Небесной и Афродиты Земной – требуют одного и того же умственного усилия для понимания, это та же самая мысль. Мысль необходимая для понимания того, как устроено единство мира. Про это – именно про это и не про что иное – и написан роман Рабле.

В этом смысле полемика М. Бахтина и А. Лосева по поводу вульгаризмов книги Рабле – осталась лишь полемикой между Бахтиным и Лосевым, а сам Рабле в ней участия вовсе не принял. Алексей Федорович разгромил представление Бахтина о карнавальной культуре в романе, как о профанирующей божественный замысел, осмеял ренессансную эстетику Рабле как вульгарную, – осмеял именно потому что Бахтин эту «низовую» эстетику противопоставил идеологии монастырей. Спор верующего Лосева с неверующим Бахтиным породил миллион малых взглядов и взглядиков на Ренессанс, и на Рабле в частности, спор собрал сторонников одной версии и адептов другой. Сотни «мориевых чад» истово боролись за карнавальную культуру, как условие свободы и против регламента монастырской идеологии – борются и теперь, причем полагают, что борются за ренессансную свободу – но к Рабле и к его книге этот спор не относится никак.

Собственно, анализ произведенный Бахтиным и ответ Лосева и не могли быть полными – оттого, что книга Рабле представляет единый компендиум знаний (как и книга Данте, например) и разьять ее на фрагменты значит убить и не понять. Вне знания живописи прочесть книгу (не то что понять – а лишь прочесть) нереально. Знания для Рабле были слитны, соединены в одно целое, нерасторжимое целое, неслиянно нераздельное – и зрительность этих знаний для человека Ренессанса есть само собой разумеющаяся вещь.

Живопись в Ренессансе главенствовала, она опережала философию и литературу, и образы привезенные Пантагрюэлем с острова Мидомоти в подарок отцу Гаргантюа, и рассказывают читателю о том, как устроен идеал. В совокупности с утопией брата Жана (т. е. аббатство Телем) это образует смысловой катарсис книги – то именно, ради чего Рабле писал. Сама книга – она как мифический зверь Тарант, которого Пантагрюэль привозит в подарок Гаргантюа – это специально сделанное Богом существо, разбрасывающее образы. Тарант выбрасывает образы в мир, это такой живой, одушевленный эйдос. Про то, что есть образ и четыре уровня бытия образа – я рассказывал прежде, читатель может освежить это в памяти. Теперь представьте зверя, которого привез Пантагрюэль. Похоже на «карнавальную» культуру? не очень похоже, потому что эйдос – единая сущность.

Я так долго говорю это вот для чего.

Постоянное Возрождение возрождения – это необходимый истории процесс, это есть условие бытия истории, смысла истории. Иными словами, это воссоздание единого эйдоса знания, включающего в себя разные мелкие и даже сравнительно большие взгляды и взглядики.

«Нидердандские Пословицы», написанные Брейгелем, не могут быть поняты без текста «Поговорок», написанных ранее Эразмом, «Безумная Грета» Брейгеля есть прямой ответ на «Корабль дураков» Себастиана Брандта (да и сам корабль там на картине, кстати, присутствует, найдите его) Франсуа Рабле, а терцина (стихотворное крепление Дантовской Комедии) напрямую связано с тройным аркбутаном (аркоподобное, тройное крепление в архитектуре). Это не выдумка; то есть, выдумал-то это сравнение я, но это – чистая правда, поверьте. Иначе и мир существовать бы не смог. Все сопряжено, все едино, а потому имеет смысл. Возрождение именно потому и Возрождение, что данный смысл заново обнаруживает.

А если кому-то нравится просто считать количество употреблений слова «задница» в книге Гаргатюа, то он обкрадывает сам себя.

Есть такая картина у Брейгеля «Обращение Савла», на ней изображено трудное движение больших полков; по горным лесным тропам, среди утесов идет войско, колышутся пики, блещут шлемы – где-то впереди идет битва, войска стремятся в бой. Сразу и не найдешь среди многих фигур сценки с упавшим с коня Савлом. Фигурка будущего Павла совсем маленькая, затерянная в этой батальной истории. Для чего так нарисовано? Согласно четырем толкованиям Фомы Аквинского – и эту картину можно читать по всякому: можно читать сцену как буквальную (было вот так), как метафорическую (среди насилия рождаются праведники), как символическую (через победу нидерландской революции и освободительную войну с Испанией придет перерождение нации: точно Савла – в Павла), но следует понимать и анагогический, метафизический смысл картины. Трудный путь войска по горам – есть трудный путь веры и знания; до прозрения необходимо продраться через чащу невежества и миллион пик полу-знаний и фанаберий; пройдите этот путь – и вот тогда получится: когда уже кончатся силы, совсем неожиданно – вы поймете, как надо. Принимайте мир целиком, как единое знание, скрепленное верой. Вот про это и написана картина.

Триумф Цезаря (25.07.2012)

Андреа Мантенья последние годы своей жизни писал «Триумфы Цезаря» – наряду с капеллой Микеланджело и «Вечерей» Леонардо, этот полиптих – главное произведение итальянского Возрождения.

«Триумфы» – это девять огромных холстов, каждый около трех метров длиной. На каждом из холстов изображен фрагмент шествия: перед нами проходят рабы, воины, пленники, кони, слоны. Изображен неостановимый поток людей, поток людей движется справа налево – они несут штандарты, драгоценности, оружие, утварь. Это символ силы и славы государства и цивилизации. Античный триумф – это традиционная процессия из рабов и воинов, несущих трофеи и дань; триумф – это апогей государственного торжества после победы над врагом. Все вместе девять холстов образуют гигантский фриз – наподобие фризов Фидия в Парфеноне. Название «Триумфы Цезаря» не поддается дальнейшей расшифровке – неясно, какой из конкретных триумфов изображен, наиболее точная отсылка к процессии, изображенной Фидием на барельефном фризе Парфенона. Скорее всего, это парафраз барельефа с южной стены Парфенона: ведут жертвенных животных, шагают пленники, впереди играют музыканты. Желание в живописи создать скульптуру, подчеркнуто тем, что Мантенья эскизы выполнял в монохромной технике гризайли, как бы изображая не людей, но шагающие статуи. Это такой триумф триумфов: они не живые люди – а памятники победе. Триумф цивилизации в целом.

Мантенья писал эти девять холстов долго, почти десять лет. Непонятно, зачем великий старик истратил последние годы на то, чтобы изобразить такую, в сущности, пустую сцену. Прежде писал Распятия и Святого Себастьяна, Мертвого Христа и Сретенье – но зачем истратить последние годы, время завещаний и важнейших слов – на изображение суеты? Изображен парад, демонстрация мощи и спеси. Нарисованы люди, которые не в силах обособить свое существование – всех влечет общее движение в строю, им уже не вырваться из парада суеты.

Если смысл в том, чтобы показать суету триумфа, то это очень небольшой смысл: и одного холста хватило бы. А десяти лет на такое послание – истратить жалко.

То есть сегодня это нормально: сегодня принято тратить жизнь на то, чтобы славить суету, но для Мантеньи это было нетипично.

Вообразите, что великий художник, мудрый человек (знаток латыни и древних текстов) тратит годы на тщеславную картину (или на разоблачение тщеславия, что одно и то же) – ему что, времени не жалко? Кстати, это единственная картина Ренессанса, которая написана не на заказ – художник писал вопреки воле семейства Гонзаго, при дворе которых жил. Писал он по своему желанию, он, очевидно, хотел сказать нечто важное.

Причем, пишет сразу девять холстов, чтобы усугубить впечатление протяженного шествия, чтобы сделать зрителя буквальным свидетелем процессии. Фигуры нарисованы в натуральный размер – и, когда мы находимся перед этим тридцатиметровым произведением, возникает эффект «Бородинской панорамы» – персонажи реально идут, реально движутся, вечно длящийся триумф.

Это произведение, масштабом равное «Страшному суду» Микеланджело, – у меня нет никакого сомнения, что Мантенья думал именно о такой параллели; думал о Фидии и о Микеланджело – он был человеком амбициозным. После того, как он написал то, что мы сегодня изучаем в хрестоматиях, Мантенья истратил самые важные годы на «Триумфы».

Поскольку мы исходим из того, что он был человеком вменяемым и ценил свое время, хорошо бы это произведение понять.

Произведение это означает вот что:

Мантенья изобразил, как устроено наше сознание.

Платон, как это известно, описал наше сознание метафорой пещеры – причем мы стоим спиной к входу и видим лишь тени, падающие на стену пещеры. Эти тени и дают пищу нашему сознанию. Когда мы вспоминаем эту метафору Платона, мы забываем существенную часть ее: а именно то, что же, собственно, отбрасывает тени на стены пещеры.

У Платона сказано буквально следующее: мимо пещеры проходят триумфальные процессии, и вот как раз именно тени, отброшенные этими шествиями, и есть идеи, питающие наше сознание. Платон даже описывает шум и звон, производимый цимбалами и конями – вот эту-то процессию и изобразил Андреа Мантенья.

Он проделал поразительную вещь: развернул зрителя лицом к тому, что отбрасывает тень, оказалось, что процессия, отбрасывающая тень – есть цивилизация. Мантенья заставил зрителя увидеть жестокость цивилизации, ее мощь и дряность одновременно – то есть, сделал то, о чем у Платона и речи нет – исследовал предмет, отбрасывающий тень, образующий сознание. Наше сознание соткано из теней, отброшенных вот этим шествием – ну, посмотрите внимательно, каково оно.

Существенно включить в анализ «Триумфов» современную Мантенье книгу – «Сны Полифила» Франческо Колонны, священника и проповедника, игравшего в то время роль, схожую с ролью Савонаролы– если иметь в виду степень воздействия на умы. «Сны Полифила» это книга о путешествии во сне, снящемся внутри сна – совершенно Платоновская последовательность развоплощения. Мантенья был верным читателем Колонны – в его поздних картинах есть прямые цитаты: скалы, разрушенные временем до облика чудовищ. И то, что наше сознание – есть путешествие в мире теней, то есть во сне, который снится, а сам сон это и есть цивилизация, – все это сказано весьма отчетливо.

Здесь любопытно вот что:

Понятие «тени» для античного и для христианского восприятия – нетождественны. Тень для Платона и тень для Фомы Аквинского – имеют очень разные значения. Природа тени трактуется в иконописи как злое начало – и тут нет двойного прочтения. Иконопись и живопись Возрождения до Пьеро дела Франческо тени вообще не знает: написать святого в тени или с ликом, измененным игрой светотени – это нонсенс. Скажем, в дантовской поэме «мир теней» не есть мир смыслов – смыслом являемся яркий свет. Данте, который постоянно разговаривает на темы платоновских диалогов, идеал представляет себе как ровное сияние – и войти в мир света его вожатый Вергилий (античный мудрец, которому смысл явлен в тенях) никак не может.

Мантенья, который был нео-платоником, то есть сопрягал христианское представление о первопарадигме с платоновским учением – придумал на этот счет странный ответ.

Он написал трехмерные скульптуры, сотканные светотенью и отбрасывающие тени – мы вот теперь видим, как в пещере дело устроено, как образуется тень.

Поскольку отныне предмет, отбрасывающий тень, нам виден явственно, мы можем заметить, что идея (тень) и сущность, посылающая идею (процессия, в данном случае), нетождественны совсем.

Процессия, отбрасывающая тень – противоречива и суетна; в триумфальном шествии жертва и победитель, хозяин и раб, пленный и господин – переплетены в единое целое. Парадоксально то, что тень, отброшенная этими фигурами на стену пещеры – будет общая. Про это Платон забыл написать – точнее сказать, неделимость эйдоса не позволяет предполагать, что внутри самой посылки что-то не то. Платон был поэт, словом владел лучше большинства драматургов, но когда писал про «процессию и триумф» – не счел нужным увидеть в образе подвоха. Но тень (идея) образуется от сопряжения тел господина и раба – вот в чем ужас. Фигуры врагов могут иметь общую тень – и, соответственно, наше сознание будет питаться общей идеей. Но первопричина, то, что отбросило эту тень, то, что создало наше сознание – противоречива.

Скажем, цивилизация – и история; знания – и вера; Мантенья написал именно про это противоречие.

Мантенья в последние годы жизни занимался чем-то таким, что можно было бы сравнить с «расщеплением атома» – он показал противоречивость изначального эйдоса, отсутствие целостности в предмете, отбрасывающим тень.

Это великие произведение нео-платонизма, так его и надо, полагаю, читать. Именно так, думаю, картину и трактовал Колонна, хотя на этот счет можно лишь догадываться.

А сейчас я вспомнил про Триумфы лишь для того, чтобы сказать: когда нас увлекает свободолюбивая идея – попробуйте повернуться лицом ко входу в пещеру и взглянуть, что именно отбрасывает эту волшебную тень.

История стрижки овец (30.07.2012)

Противоречия в обществе объясняются просто: людям подсунули вместо эпоса – детектив.

Представьте, что в обложку «Новгородских былин» вставили книжечку Акунина – именно это и произошло сегодня. Некоторые из читателей кричат: Горе! В стране татарское иго! А другие читатели им объясняют: Вы не понимаете! Убийца – парикмахер!

В стране произошли эпические события, исторического масштаба перемены – однако историческое сознание народа довольно успешно приспосабливают к детективному жанру.

Народное сознание – по определению, эпическое; сознание обывателя – детективное.

Вообще говоря, детектив – это и есть мещанский эпос, детектив и возник как замена большой проблемы – проблемкой малой, как противопоставление частного интереса – интересу общества. Принцип детективного расследования обыватель применил к мировой истории: историю обыватель не принимает как общий океан, образовавшийся от тектонических перемен – но представляет в виде частного бассейна, который можно наполнить, открутив кран.

В большой истории обыватель ищет тех, кто украл польский гарнитур и кто инициировал Вторую мировую войну – и общая история подменяется чередой мелких расследований. Общая цель истории обывателю ясна: это – комфорт, но что-то мешает комфорту, вот эту помеху надо отловить. Уличим преступника, все устроится, а потом можно идти кушать.

Так детективом подменили историю глобальной войны: доказали, что катаклизм Мировой Войны затеял злокозненный грузин, и данная версия оказалась понятной. Читателям детективов Резун нравится больше, нежели сочинения Льва Толстого – «Войну и Мир» заменили мелкими расследованиями, это удобнее для понимания мира. В большой истории действуют сразу тысячи сил, детали картины встроены в большие массы, пришедшие в движение, – но пусть плебеи живут в толпе, у нас индивидуальный подход к проблеме. Пресловутое народное сознание, переживающее эпос, любителям детективов кажется косным. Новгородские былины ничего не объясняют – а вот детективные авторы, акунин с резуном, объясняют буквально все. Народу втолковывают: не читай больше дурацкие былины – загляни в конец детектива: убийца нам известен!

Разница между эпическим и детективным сознанием состоит в том, что в эпосе нет разрешения, эпос не может закончиться, разве что гибелью народа. История просто существует, она пребывает, история не отпирается ключом, как польский сервант. Но примириться с этим автор детективов не может – большая проблема не вмещается в

его жилплощадь, даже если это дача в Барвихе.

Применительно к моменту – подмена эпического сознания на детективное сознание дала желаемый эффект: общую народную беду подменили частным расследованием. Вообразите, что во время татарского ига – в народной беде обвиняют Ивана Калиту, человека неприятного. Иван Данилович был интриган, ловкач и подлец, использовал обстоятельства татарского ига для завоевания власти, он руками Узбек-хана душил Тверь, прибирал Новгород, и так далее. Однако Иван Калита – не есть татарское иго! Нет, совсем не так! Любой детектив, трактующий козни Калиты как главную проблему России тех лет – будет фальшивкой.

Случившееся с Россией сегодня – событие тех же масштабов, что и татаро-монгольское иго. Я прошу не толковать мои слова истерически: ах, этот безумец говорит, что, оказывается, у нас американское иго, и мы живем на деньги Госдепа! Вы только послушайте это бред! Нет, я говорю прямо противоположное: не мы живем на деньги Госдепа – а Госдеп живет на наши деньги. Не только на русские деньги, разумеется, но и на русские деньги тоже. Вообще, смысл колониализма в этом именно и состоит: в выкачивании ценностей из одного народа для использования этих ценностей другим народом. Это и есть колониализм, а вы что думали? Мужики на нефтяной помпе сегодня, или мужики на меже в 13-м веке, или мужики на банановых пальмах – неважно как именно работает туземное население, важно, чтобы доход шел в Орду, в американские банки, в капитал, выведенный вне данного народа.

Заметьте, я даже не говорю сейчас, плохо это или хорошо. Существует, например, версия, что карантин татарского ига уберег Россию от распада – тот же Калита собирал земли, вопреки феодальной усобице. Беду в татарском иге стали видеть тогда, когда баскаки нового типа предпочли иго западное. Но и западное иго имеет свои привлекательные черты, особенно для новых баскаков.

Это просто такой исторический период России, и как все в истории – этот период, он не хорош и не плох, он просто есть. Данный эпизод русской истории – он вот таков. Однако, когда историю подменяют детективом, и обвиняют в татарском иге Иван Калиту, в Мировой Войне – Иосифа Сталина, а в олигархии сегодняшней России – Владимира Путина, то получается очень и очень глупо.

Зачем колонизированной стране упрекать управляющего колонией в колониализме? И кому в колонизированной стране это выгодно? Выгодно это только тем местным феодалам, которые точно также платят дань в Орду, но мечтают стать первыми наместниками. Выгодно это хану, если он нашел более аккуратного наместника. Но отменить дань, понизить оброк мужикам на помпе, изменить феодально-подмандатную структуру общества это не может. Калита использовал Узбек-хана для убиения тверского князя и устранения конкурентов: я полагаю, что современная ситуация в России именно такова – это соперничество подмандатных феодалов. Каждый хочет получить в Орде ярлык на княжение, грызутся все между собой, князь Московский пытается прибрать и Новгород, и Псков.

А народ, он переживает подъем цен на водку. Анчоусов обманули опять: они честно отдали симпатии московскому князю, а тот цены на водку поднял. Но князю не сладко – оброк плати, все ценности давно в Орде, как ему, бедолаге, крутиться, если из мужиков и выжать больше нечего. А тут еще авторы детективов шалят: мол, не хотим больше жить по лжи – долой проклятое иго московского князя! Желаем платить в Орду еще больше оброков самостоятельно! Хрен с ними, с анчоусами – пусть сами как-нибудь! А мы свободные баскаки, будущего своего хотим отдельного от истории. А что, право имеют. Хан такое право дал холопам: грызитесь.

И кто-то называет это положение дел – кризисом власти. Чьей власти, помилуйте?

Это просто кризис детективного жанра.

Эпос, дорогие друзья, никто не отменял. История – есть, даже если убийца – парикмахер. Это история стрижки овец, и на смену одному парикмахеру приходит другой.