Текст книги "Сетевые публикации"

Автор книги: Максим Кантор

Битва Арминия (06.09.2012)

Есть у Генриха фон Клейста драма «Битва Арминия» – которую никогда не переводили на русский язык.

В этой драме Клейст описывает истребление римских легионов Квинтилия Вара в Тевтобургском лесу. Их обманом заманил в лес предводитель херусков Арминий – и всех перебил. Лес стал символом сопротивления национального сознания – глобализации. Это также символ упрямства варварства, неизбежности расплаты. И одновременно это рассказа о том, что невозможно сохранить лицо – становясь мстительным патриотом. Тут все перемешано – как в жизни, как в истории.

Легионы римлян были перебиты свирепо – впрочем, насилие было неизбежно.

Клейст писал драму как аллюзию на вторжение Наполеона в Германские княжества. Он описывал Тевтобургский лес, в котором в те годы были дислоцированы французские войска.

Книга, описывающая германскую победу, стала символом немецкого духа – и в России книгу эту отождествляли с Гитлером (как и Ницше, например), так что перевод был невозможен.

От этой драмы отвернулись все любители немецкой романтики – специалисты упоминают о ней вскользь и застенчиво.

Между тем, в этой драме сошлось все – и воспоминание о сопротивлении враждебной цивилизации, и жажда своей личной Европы, и предчувствие новой глобализации, и новое оправдание сопротивлению.

Но – возможно против воли Клейста – в пьесе стало очевидным и то, что насилие, порожденное насилием, не бывает правым никогда. Это бесконечный круговорот амбиций и неправд.

Одним словом, это великая драма немца актуальна сегодня – в большей даже степени, нежели при Наполеоне.

Однако ее по-русски не существует.

Известный переводчик и я, иллюстратор, решили сделать книгу «вручную» – перевести текст, отлить бумагу, напечатать литографии и гравюры – т. е. создать инкунабулу.

Работа почти завершена.

Этой особенной работой мы хотим привлечь внимание к тексту.

Мы работали долго. Я написал несколько картин леса, которые перевел в технику литографии и выполнил ряд рисунков – представив Арминия на несколько веков более современным.

Мне кажется, это важная работа.

Настоящей публикацией я представляю отрывок текста и одно изображение, и благодарю тех подписчиков, которые в истории этой участвовали.

Арминий

 
Хватит!
Напрасно вы пытаетесь насмешками
Смутить меня, унизить и втянуть
В свой заговор, еще и не составленный.
Еще раз вам обоим повторю:
Допустим, вы – союзники друг другу
(Хотя на самом деле вы – враги)
И ваш союз идет войной на Вара —
Один в болотной топи, а другой —
С вершин лесистых гор… А хитроумный римлянин
Тебе подарит тут же, Дагоберт,
Твое, Зелгар, прибрежье быстрой Липпе,
Где мандрагора меж дерев растет, —
И всё! Вы сразу вцепитесь друг в дружку,
Двум паукам подобно.
 

Вольф(в попытке обратить на себя внимание)

 
Нет, сородич!
Не так тебе противен сам союз,
Как каждый из союзников не дорог.
 

Арминий

 
Простите! Я любуюсь вашею отвагой —
И это не из лести говорю,
Не из попытки подсластить пилюлю.
Тяжелые настали времена,
Тяжелые для всех нас испытанья, —
Я знаю вас, друзья, и с лучшей стороны.
Найдись у нас тень шанса на победу,
Я счастлив был бы встать плечом к плечу
С такими, о вожди, как вы, мужами.
Но раз уж вы решили проиграть,
Раз жажда смерти вас объединила, —
То нет, увольте, к вам я не хочу.
В такую битву я встревать не стану,
Один пребуду – под защитою Небес.
 

Тьюскомар

 
Прости мне, друг, но в толк я не возьму,
С чего это мы непременно проиграем.
С чего это мы все, объединяясь
(Хотя ты прав: представить это трудно),
Все вкупе, как бывало встарь, не порознь,
Не сможем славной сечей встретить Рим
И обратить с полей Отчизны в бегство?
 

Арминий

 
Нет-нет! О том и речь, Тьюскар! Вас всех
Безумье охватило, бред и морок.
Германия повержена уже!
Твой трон сикамвров, твой – отважных каттов,
Его – трон марсов, мой – херусков трон —
Мы сыновьям в наследство не оставим:
Нам и самим на них не усидеть!
Да и каким, вожди, вам видится сраженье с грозным Варом?
Вы с копьями всем сбродом, из лесов
Внезапно выскочив, вгрызаетесь в когорты —
В размеренный и четкий римский строй,
Ни в лагере не сокрушимый, ни на марше?
Отчизну уберечь хотите? Чем?
Руками и ногами? Грудь врагу подставив,
Ничем не защищенную? А он
Грядет в броне, грядет во всеоружье,
Грядет, в победных битвах закален
На западе, на юге, на востоке,
Да и на севере! Известно же, друзья,
Что ладный лев медведя одолеет, —
Точь-в-точь как ладный Рим осилит вас.
 

Вольф

 
Ты, кажется, считаешь пришлецов
Из рощ лимонных некой высшей расой,
И, значит, нам, лесным сычам, они теперь указ?
 

Арминий

 
В каком-то смысле так оно и есть..
Я верю, что величье нам присуще,
А римлянам, напротив, не дано, —
Но нас они пока опережают.
И если сбудется пророчество Певца —
И человечество объединится
Под властью одного, – пусть это будет немец,
Пусть будет бритт, пусть галл, пусть кто угодно,
Но лишь не уроженец Апеннин!
Которому чужда душа народа
Любого, кроме собственного… Рим
В конце концов погибнет непременно,
Но не случится этого, пока
Рассеянные по земле народы
Не обретут в неистовстве времен
Свободы, равновесья и покоя,
А до тех пор, как ястреб, будет он
Клевать орлят и разорять лесные гнезда. —
 

Правило раскачивания лодки (20.09.2012)

Существует закономерность: если мозги устроены так, что хочется честных выборов при отсутствии кандидата на выборы – то эти же мозги полагают, что умение рисовать в изобразительном искусстве не обязательно.

Казалось бы, для того чтобы плавать («честно плавать»), нужно налить в бассейн воду. Для того чтобы выбирать («честно выбирать»), нужно иметь альтернативного кандидата с программой. Для того чтобы создавать произведение изобразительного искусства («честно создавать»), нужно изображать.

Трудно плавать вне воды, выбирать без альтернативной идеи, изображать помимо изображения – но эта трудность преодолевается шаманским способом.

Если долго раскачивать лодку – все само устроится.

Йозеф Бойс был солдатом нацистской Германии, принес зло русским людям, летал над Россией, потом сделался авангардным художником – рисовать не умел, составлял разные предметы вместе, это называется инсталляция. Он был эпатажный человек, все время что-то делал смешное; отечественные юноши, рисующие пенис на мосту и лающие в голом виде – идут по его стопам. Студенты в Дюссельдорфе его обожали – и сейчас любят цитировать пророческие слова: лучшее, что вы можете сделать, это взять топор и разрубить холст. Эту фразу, благоговея перед мудростью мастера, мне сказал в Дюссельдорфе юноша с оранжевыми волосами. Он тоже что-то свободолюбивое делал – писал или какал, не помню точно.

Бойс был забавник: то лежал в снегу Чикаго, изображая мертвого гангстера, то соединял разные трубки и гонял по ним мед и сало. Как и про всех такого рода забавников – про него распустили слух, что вообще-то он рисовать умеет, это он нарочно не рисует. Так точно говорили и про Кабакова, и про Ворхола. Никто из них, конечно, рисовать не умел – Кабаков рисует на уровне «Веселых картинок», где долгие годы был иллюстратором, а Бойс рисовал на уровне ученика второго класса. В Дюссельдорфе плохо преподавали рисунок – а таланта пластического у парня не было. Но Бойсу это умение было не нужно. Он хотел иного: ему хотелось самовыражаться (есть такое малопонятное слово), являть миру сокрушительную волю. Особого послания (как говорят: «мессиджа») у Бойса не было – он говорил загадочно, как юродивый: мед, сало, демократия, масло, дискурс. Если послушает такую речь неподготовленный – подумает про Бойса: идиот. А люди подготовленные уважительно скажут: пророк. Правда, что именно он пророчествует – неведомо. Но это и не важно. Важно раскачивать лодку. Бойса называют возвышенно и загадочно: шаман.

Бойс очень нравится мещанам: им вообще нравятся загадочные слова «демократия», «инсталляция», «деривативы», «дискурс» – мещанам кажется, что там, за этими высоколобыми терминами, сокрыто умное – а значит, и хорошее. Втюхивать мещанам демократию и инсталляции – работа легкая: надо рассказать, что авторитеты продукт ценят (в музее висит, богач купил, Черчилль похвалил, в лучших странах это носят) – и мещанин придет в неистовство…

Никогда мещанин не додумается до такой простой вещи, что никто бы не стал ему объяснять (и никто не объясняет) величие Сикстинской Капеллы – как никто не объясняет ему преимуществ любви к ближнему. Эти вещи самоочевидны – оттого как бы и не считаются за норму.

А вот то, что инсталляция есть искусство, а круговая порука обманщиков есть правовое государство – вот это мещанину втолковывает тысяча авторитетных специалистов.

Бойс занимался тем, что интриговал мещан, пугал их тем, что существует некая над-человеческая энергия (элементы, стихии) бытия. Это, вообще-то, абсолютно фашистская мысль – мысль неглубокая и пугательная. Вот вы, люди, вы просто живете – а есть стихийные силы, гуляющие по миру. И в подтверждение этих значительных слов Бойс показывал мещанам предметы, наделенные магической силой: мертвого зайца, сало, воск, мед.

Вот и все. И больше ничего.

Это очень бедная мысль.

Но мещанину она представляется грандиозной: стихии! образа нет! уууу! как страшно!

И то, что Бойс присовокуплял к этому набору слов громоподобные заклинания «демократия» и «свобода» – делало эффект сокрушительным.

Надо сказать, что обманщиков в мире много – не одни только банкиры. Спустя сто лет все более или менее разобрались в том, что Распутин был шарлатан. Надо надеется, что с течением времени все подобное политическое шаманство будет разоблачено. А вот сколько времени должно пройти, чтобы фашистский летчик, рассказывающий публике, что образ умер и настало время стихий – сколько времени надо, чтобы люди поняли, что на сцене перед ними обыкновенный Распутин – вот это науке неизвестно.

Людей вообще манит всякая гадость. Мальчики хотят попасть в дурную компанию и ругаться матом как большие; девочки едут к плейбоям на дачу, не заботясь о последствиях; а доверчивые мещане слушают рассказы о стихиях Бойса и о том, что образ умер – а потом идут и требуют честных выборов.

И если мещане будут себя хорошо вести, к ним в бассейн нальют воду.

«Интересно, каково это: раскачивать лодку в бассейне с водой – до сих пор мы раскачивали всухую».

В глубоком Поппере (29.09.2012)

В 79-й вечерней школе Тимирязевского района тридцать лет назад произошел такой случай.

Преподаватель обществоведения посмотрел на класс, удручился интеллектуальному убожеству, и выбрав великовозрастного с неумными глазами (им оказался лесоруб Пыхтин), сказал: «Ну что смотришь, дурак? Все равно не знаешь, что такое диалектика».

Класс вечерней школы состоял из тридцатилетних людей, тяжело и монотонно работающих днем. Что такое диалектика, они знали на своей шкуре: им обещали одно – давали другое, а в итоге выходило все равно одно и то же.

Практический урок диалектики получил и учитель обществоведения.

Лесоруб ударил его кулаком в лоб. Учитель упал вместе со стулом, вскочил, бросился вызывать милицию. Учитель забаррикадировался в учительской и вызванивал пятидесятое отделение, а Пыхтин вышибал дверь в учительскую плечом. Лесоруба скрутили до того, как он добрался до учителя, однако и учителю не повезло – пока двигал шкафы и сейфы, у него выскочила грыжа, его увезли на скорой. В школу не вернулись оба. Лесорубу дали год колонии, учитель вышел на пенсию, Гегель торжествовал.

Недавно прочел в полемической заметке про «критерий Поппера», знание коего необходимо, – и живо вспомнил преподавателя 79ой вечерней и горькую его судьбу.

Пресловутый «критерий Поппера», а именно: «утверждение, которое не может быть опровергнуто, не является научным» есть обыкновенный софизм.

Один критянин говорит, что все критяне врут: прав ли он. Так и здесь.

Как и всякий парадокс софизма, критерий Поппера – бесконечная система зеркал. Опровергнуть высказывание, приведя пример неопровержимой научной истины (человек смертен, скорость поезда выше скорости велосипеда), значит доказать научность высказывания Поппера, что бессмысленно делать, поскольку апофатический аргумент не научен в принципе.

Поппер является автором идеологического трактата «Открытое общество и его враги», в котором – ради того чтобы обозначить преимущества открытого общества – уравнял и сплющил различные социальные и философские концепции. Стараниями Поппера возникла черно-белая картина истории, которая имеет все свойства апофатической истины: если сказать, что благо и свобода не раскрываются через противостояние тоталитаризма – открытому обществу, то неизбежно будешь обвинен в тоталитаризме, подтверждая теорию черно-белого. Так было внедрено примитивное, но действенное идеологическое оружие – каменный топор либеральной философии.

Можно ли это каменно-топорное положение оспорить? Конечно можно: доказать, что фашизм не равен коммунизму; что термин «красно-коричневые» не имеет смысла; что «открытое общество» открыто для немногих – все это можно.

Но, опровергая эту идеологию, – если следовать критерию Поппера, – вы одновременно докажете ее научность. Допустим, вы скажете: отрицание концепции равенства ради концепции «открытого общества» принесло обнищание населения и новую номенклатуру – и этим вы только показали, что концепция «открытого общества» научна – ведь она опровержима.

Главное состоит в другом.

Главное в том, что научный спор здесь не нужен. Происходящее в стране и в мире – относится к области науки во вторую очередь. Речь не идет о том, чтобы нечто опровергать – тут и спорить-то не о чем. Человек смертен, дебатировать этот факт не приходится, когда ранних смертей много – это плохо.

События нашей истории следует оценивать по критериям морали. То есть, пользоваться таким критерием, опровергать который нельзя – если ты человек.

Произошло обнищание и одичание населения страны, феодальный передел огромной страны, вырождение культуры, демографический кризис. Хотелось бы сказать: а Поппер здесь не при чем. Но Поппер принял участие.

И Поппер, и учитель обществоведения, и лесоруб Пыхтин, и приверженец критерия Поппера – все принимают участие в одной большой мистерии, в которой диалектические и апофатические истины ежесекундно проверяются практикой.

А потом они предстанут перед апостолом Петром, который, слава Богу, Поппера и прочей бульварной продукции – не читал.

Умер Эрик Хобсбаум (01.10.2012)

Сегодня утром 1-го октября 2012 года умер великий историк Эрик Хобсбаум.

Эпитет «великий» в отношении Хобсбаума произносился так же легко, как «лопоухий» (у него были большие уши) или «очкарик»

Он был велик без натуги, велик естественно, как гора. Все знали, что он гений – привыкли. Так люди привыкают к тому, что на углу продают молоко. Все привыкли к тому, что есть такой чудной человек, тщедушный лопоухий очкарик – со стальной волей и упорным достоинством историка. Есть такой вот человек, живет в Хемпстеде – и он все знает, он все может объяснить.

Он действительно старался объяснить. Не жалея сил, объяснял: повторяя по нескольку раз, растолковывая.

Иногда люди вдруг видели его, как будто впервые, и ахали: ну, невозможно столько всего подумать и сопоставить! – и люди поражались сделанному им. Вроде мы знаем, что такой странный человек живет среди нас – а все-таки это удивительно. Так мы, привыкнув к горам, неожиданно видим эти горы словно впервые – ну, и махина!

Эрик Хобсбаум написал несколько десятков книг – собственно говоря, он написал историю европейского Нового времени, с XVII века. Считается, что его специальностью был XIX век, но он не был узким профессионалом – хотел понять, как вообще устроена история: чтобы разобраться в XIX веке, ему пришлось описать XVII и XVIII. А потом и «короткий XX».

Он прожил долгую жизнь, ему было 94 года; не переставал работать до последнего дня; книга, опубликованная год назад, писалась уже в больнице – о Марксе и марксизме. Уже не вставал – к его кровати приспособили столик с компьютером и стопкой бумаги. Просыпался – и начинал работать.

Последний год Хобсбаум не мог ходить: сломал ногу, срослась плохо – ковылял в кабинет, волочил тощую ногу, садился к столу, писал историю. Он был щепетильно, гигиенически порядочным человеком, не выносил социальной несправедливости – презирал социал-дарвинизм и мораль капитала. Он написал и сказал невероятно много – а ему казалось, что недоговорил.

Он пережил несколько эпох: эпоху революций и фашизма, эпоху холодной войны и мечты о демократии, эпоху глобализации и краха демократической программы, эпоху сакрализации рынка и нового подъема национализма.

Как и положено историку, он относился к фактам без гнева и пристрастия; но к морали и идеологии – своего отношения не скрывал. Он был последовательным марксистом и антифашистом.

Мы подружились с ним три с половиной года назад; горжусь, что удостоился его дружбы. Последний раз видел его четыре месяца назад, последнее письмо получил неделю назад: обещал летом приехать в гости. Мы говорил помногу часов подряд – один из таких долгих разговоров снят на пленку: два с половиной часа Эрик рассказывает об истории фашизма. На российском ТВ эта пленка никому не понадобилась.

Когда Эрик говорил, он преображался – такими были пророки: немощный и могучий одновременно.

Он любил шотландский виски и джаз, у него есть книга про джаз. Он любил живопись и имбирь с чаем. Он любил, чтобы дети были рядом.

И всегда говорил об истории.

В одном из последних разговоров сказал: «Знаешь, то что произошло в России, это даже не преступление, это противоестественная глупость. Общенародную собственность на недра земли отдали горстке проходимцев – это небывалая в истории катастрофа. Или небывалая в истории дурь».

Много всего можно рассказать: и как домашняя библиотека была устроена, и что он говорил о политиках.

Все это слова: обрывки и фрагменты большой и долгой речи. Из осколков человека не слепишь.

Есть особые люди – они как фильтр, поставленный Богом в течение времени: эти люди очищают время.

Вот не стало Эрика Хобсбаума, и непонятно, как время без него обойдется.

Нам не страшен серый волк (06.10.2012)

Все так боятся революции, а войны не боятся. Почему, интересно?

Раньше приговаривали: лишь бы не было войны – а сегодня: лишь бы не было революции!

– Только не пересматривайте итогов приватизации!

– Почему?

– Чтобы не было революции.

– Помилуйте, при чем тут революция? ну, посадят ворье, подумаешь…

– Ах, вы не понимаете, лишь бы не было революции.

Вот война почему-то не пугает.

То есть, понятно, почему не пугает война. Во время революции страдают, как правило, богатые, а во время войны – бедные. Поскольку к голосам бедных мы сегодня не прислушиваемся, то и опасений по поводу войны не слышим.

Про войну не говорят, а революцию поминают каждый день. Последние полгода идут митинги, ораторы начинают протестный спич словами: «мы против революций!» Казалось бы, если ты против революций, то какого рожна бузишь на площади? А вот чтобы не было революций! И риторика Дня несогласных, и дефиле Синих ведерок и прочая ерунда – это сознательная вакцина против революций: общество переболеет смешными протестами, а революции не будет. Так историю заговаривают от революций.

А про войну ни слова.

Между тем, гораздо больше оснований для того, чтобы боятся именно войны.

То есть, все критерии близкой войны налицо. Правительства мира в перманентной панике; решения глобального кризиса не только не придумано, но согласились, что решения нет; моральных авторитетов не осталось; ни одна из идеологий не работает – на протяжении коротких двадцати лет разом устарели все; все союзы, казавшиеся прочными вчера, распадаются; в мире много оружия; локальные войны, которые применяли как альтернативу большой войне, больше не спасают; в обществах нагнетается национальный конфликт; союз либерализм со свободным рынком оказался оружием разрушительной силы; у мира есть проблема, которую мирным путем не решить.

Проблема вот какая: цивилизация в лице своих лидеров хочет выжить и сохранить богатство, – а условия для этого неблагоприятные. Сама цивилизация, возможно, справилась бы – но штука в том, что представляет цивилизацию не бабка из Волоколамска, а банкир и нефтяник. А у них требования крайне высокие. Значит, миру придется изловчиться и элите помочь. Требуется провести инфляцию астрономических размеров, списать долги элиты, которые объявлены долгами государств, нужно обнулить претензии, оправдать надутые пузыри экономики, современного искусства, недвижимости – и тогда богатые останутся богатыми, а всем остальным придется идти на заводы. План простой, его применяли сотни раз, от многократного употребления он хуже не стал. Тотальная инфляция страшна бедняку – обесценится его копеечка, но дворец и произведение Дамиена Херста от этого лишь выиграют: их стоимость подтвердится. Так уже делали и еще сделают.

Произнести вслух стесняются, но в целом эту стратегию все понимают. Аргументы против войны существуют – но их крайне мало.

А вот для революции, напротив, условий никаких нет: нет революционного класса, нет поставленной цели у общества – равенства никто не хочет. А какая же революция без идеи равенства?

Если бы существовала цель – то и революция могла бы состоятся. А цель сегодня одна: удержать вчерашний жирный день. Вчерашний день удерживают военным путем, а не революционным.

Вообще говоря, революция ничем не хуже войны. Пожалуй, даже лучше. Революции длятся не так долго, жертв меньше. Просто революция – это война бедняка, а война – это революция богача.

Поэтому, когда богатые много говорят о вреде революций, будьте настороже.